Прогулки со смыслом. Прогулка вторая. ч. 1

 
 
 
Я проснулся от шума и не сразу сообразил, где нахожусь, тупо пялясь на стену в жутких ромашках. Интересно, какой маньяк придумал этот рисунок?
За дверью раздавался гул, переходящий в рев, и плеск воды. Я сначала не понял, в чем дело, хотя эти звуки были мне до боли знакомы, и даже цепляли какие-то ностальгические струны. Потом вспомнил — это были звуки из моего детства, и я часто под них просыпался, особенно летом. Их издавала наша стиральная машина. У нас была замечательная стиральная машина. Не знаю, чем объяснить ее буйный характер, возможно — просчетами в подборе мощности мотора к объему, но стоило ее включить, и она начинала с диким ревом скакать по кухне, расплескивая мыльную воду. Это вызывало у меня восторг и уважение.
А еще у этой машины было замечательное название — «Донбасс». Обладая пытливым умом, я разузнал у мамы значение этого слова, и это помогло мне впоследствии выиграть спор с одним очень самоуверенным одноклассником, который утверждал, что Донбасс — это город. Выигранную мной бутылку фанты мы с ним распили на двоих, и это положило начало нашим приятельским отношениям. Я подружился с этим пацаном, и это было кайфово.
Кайф заключался в том, что у моего нового приятеля была шикарная библиотека, и я получил к ней доступ. У нас дома тоже было много книг, но мама считала, что покупать надо только те книги, которые на века, а детективы, по ее мнению, в эту категорию не входили. А у моего приятеля были сотни новеньких, благоухающих типографской краской томов Сименона, Кристи, Гарднера, Стаута и прочих мастеров детективного жанра.
Надевая пластиковую обложку на очередной том, мама моего приятеля говорила, чтобы я не забывал мыть руки и ни в коем случае не загибал страницы, попутно укоряя своего сына за равнодушие к чтению.
Загибать страницы не было никакой необходимости: я глотал содержимое тома в один присест. Вообще, до появления у меня компа чтение было самым любимым моим занятием. Читал я запоями, часто предпочитая книгу игрищам с приятелями, что вызывало у них полное непонимание. Вперемешку с детективами я читал кучу другой литературы, в том числе все то, что предлагалось к изучению в школе. Более того: если изучаемый автор меня не напрягал, я проглатывал и всю остальную его продукцию. Сейчас я подозреваю, что был единственным учеником в классе, а то и во всей школе, который читал все, что требовалось по программе. Кроме того, я любил поэзию и запоминал километры стихов уже после второго прочтения. Эту свою ненормальность я тщательно от всех скрывал, чтобы не прослыть идиотом.
И при всей этой моей любви к художественному слову, в аттестате у меня, среди сплошных пятерок, одна-единственная четверка — по литературе. В общемто, меня это никак не огорчает. Просто — забавно. Если честно, никаких особых усилий к появлению всех этих пятерок в моем аттестате я не прилагал. Скорей всего, они появились в результате нетребовательности учителей, так как больше часа в день на приготовление уроков я не тратил. Мама-училка здесь тоже не при чем, — из педагогических соображений она работала в другой школе. А сиротливая четверка появилась в моем аттестате в результате одного поучительного случая.
Русичка наша Любовь Тимофеевна слыла старой девой и, видимо, ей и являлась, судя по специфическим чертам характера, которые она нам постоянно демонстрировала. В ее внешности поражала чрезвычайно объемистая, несомненно выдающаяся грудь. Было немного обидно, что такое богатство оказалось зарытым кладом и не нашло достойного применения. Но это — к слову, речь пойдет о другом.
В выпускном классе накануне Дня Победы Любовь Тимофеевна объявила, что на следующий урок ожидается какая-то высокая комиссия. А разбирать на этом уроке мы должны были достойную лучших похвал повесть Бориса Васильева «А зори здесь тихие».
Чтобы избежать неприятных неожиданностей, Любовь Тимофеевна раздала лучшим ученикам вопросы, которые они должны были подготовить, и потом, как бы случайно ответив, поразить комиссию высоким уровнем знаний и хорошо развитым чувством патриотизма, что не могло не сказаться положительно на репутации нашей школы вообще и Любови Тимофеевны — в частности.
Мне достался вопрос: «Почему застрелилась Рита Осянина?». Повесть я читал, но перед уроком еще подстраховался, найдя в тексте строки о том, что Рита понимала, что ее ранение (в живот) было несовместимо с жизнью. Это и стало причиной суицида. О чем я с бодрой уверенностью поведал комиссии.
Однако мой ответ вызвал неудовольствие Любови Тимофеевны. Названная мной причина педагога явно не устраивала. «А еще почему?» Тогда я открыл книгу и процитировал автора, но и это меня не спасло. От меня ожидали другого ответа. Я даже догадывался — какого, но с таким ответом я был не согласен и потому молчал. Подняла руку наша староста. Эта зубрилка озвучила то, о чем я подумал: она заявила, что Рита самоубилась, чтобы не обременять своей беспомощностью остальных бойцов. Такой ответ заслужил чуть ли не аплодисменты спасенного педагога. А меня дева обдала ледяным презрением.
Я бы мог, конечно, поспорить. А если бы у Риты, скажем, были перебиты ноги? Неужели и тогда бы она, молодая мать, лишила бы себя жизни, вместо того, чтобы затаиться в лесу и дождаться помощи? Спорить я, конечно, не стал. И четверку в аттестате принял как свидетельство того, как вредно не оправдывать чужие ожидания.
Мои воспоминания прервал щелчок, похожий на выстрел, затем послышалось тиканье, скрип и плеск воды. Все те же звуки. Я опять почувствовал себя двенадцатилетним мальчиком, примерно столько мне было, когда мы замени-ли наш старый «Донбасс» на новую, более скучную машину.
Я оделся и заглянул в ванную. Хозяйка отжимала белье, прокручивая его между резиновыми валиками. Я поинтересовался ее самочувствием. Галина Петровна пожаловалась на магнитные бури. На мой вопрос, не взяла ли она Танин портрет, Галина Петровна обиженно поджала губы и сказала, что не имеет привычки брать чужие вещи. Пришлось извиниться.


Мне предстояло с утра провести опрос жильцов по поводу вчерашнего ограбления, и я решил представиться работником милиции. Чтобы не позорить это высокое звание, мне нужно было привести себя в порядок, а для этого — купить все необходимое.
Я вышел в серое неприветливое утро. Город уже проснулся, и было впечатление, что он встал не с той ноги. Свинцовое небо и пепельный снег уверенно вносили свой вклад в рост числа депрессий и суицидов. Ветер нагло толкал меня в спину. Но, несмотря на все это, настроение у меня было прекрасное. Я думал о предстоящем расследовании и о том, что, возможно, сбудется моя мечта, и я смогу реализоваться как детектив. В общем, в голове у меня был сплошной пафос, хоть я этого и не люблю. Терпеть не могу пафос, уж лучше цинизм, что ли. Под словом «пафос» я подразумеваю всякую патетику и выспренность, а не снобизм, который в последнее время все чаще называют пафосом.
С такими мыслями я зашел в супермаркет и, взяв тележку, отправился по его лабиринтам. Первым делом я взял зубную щетку, пасту и недорогие принадлежности для бритья. Рядом стоял стеллаж с крупной надписью «Распродажа». Здесь была свалена всякая ерунда типа пластмассовых игрушек, потускневшей бижутерии и просроченных фломастеров. И среди всего этого добра я заметил маленькие темные коробочки с гитарными струнами. Я посмотрел — нор-мальные струны, блестят, как новые, хотя сделаны в том году, когда я еще и на гитаре не умел играть. Но струны — они и в Африке струны. Что им сделается? Скорей всего, они залежались потому, что их не там продавали. К тому же — цена была совсем пустяковая, и я выбрал шесть разных, потом — еще тонких, они часто рвутся, потом еще средних — они быстро протираются, глянул, — осталось немного, и сгреб остаток себе в тележку. Теперь у меня было столько струн, что их хватило бы на гитарное трио. Дома у меня, конечно, есть классные дорогие струны, но эти почти ничего не стоили, и я не мог пропустить такую халяву.
Потом я пошел в продуктовые ряды и взял батон, сыр и для дам — нарядную коробку зефира в шоколаде.
Я пристроился в хвост небольшой очереди в кассу, и в этот момент кто-то бесцеремонно хлопнул меня по плечу.
— Серый Волк! Привет, Волчара!
Передо мной, дыша перегаром, стоял Витек — мой «коллега» по компьютерному клубу. Его тележка была уставлена бутылками с пивом и минералкой.
— Перебрал вчера, сушняк давит, — кивнул он на бутылки. — А ты как в наших краях оказался?
Витек посмотрел на мою тележку, и на его обветренных губах, которые он имел привычку постоянно облизывать, заиграла гаденькая улыбочка:
— У телки ночевал? Молоток! Давно пора! А презы лучше в аптеке брать, в маркете могут старье подсунуть, — хитро подмигнул он мне.
Подошла моя очередь, и я поспешил расплатиться и распрощаться с Витьком, который успел плутовато погрозить мне пальцем.
 Витька этого я переношу с трудом, вечно у него какие-то сальные шуточки и пошлые анекдоты. Такое впечатление, что в своем умственном развитии он застрял где-то в двенадцатилетнем возрасте. И что он там молол про аптеку? И тут до меня дошло, за что принял этот членистоногий наваленные в моей тележке плоские квадратные коробочки со струнами. Я прыснул со смеху, вызывая удивленные взгляды прохожих. Представив себя в роли мачо, разгуливающего по супермаркету с полной тележкой этих, без сомнения, полезных изделий, я понял, как я вырос в глазах Витька.


Когда я вернулся, Аня с хозяйкой готовили завтрак. На сковороде шкварчало что-то типа гренок, распространяя вкусный запах. Я вручил Ане продукты и пошел бриться.
Потом мы пили чай с бутербродами и зефиром. Галина Петровна угостила нас гренками, которые назывались «завтрак пенсионера». Их фишка была в том, что перед тем, как поджарить, на них намазывают смесь из тертой сырой картошки, моркови, лука и яйца. Несмотря на пессимистическое название, было вкусно и сытно.
Ровно в полдесятого мы с Аней начали обход квартир. В подъезде, по-видимому, недавно сделали ремонт: стены девственно белели, еще не тронутые руками жаждущих самовыражения. Двери, такие же разные, как и их хозяева, равнодушно таращили зрачки.
Я достал свое удостоверение, и мы принялись обзванивать квартиры. Некоторые жильцы нам открывали, некоторые разговаривали через закрытую дверь, были и такие, которые приглашали в квартиру. Я представлялся сотрудником милиции, сообщал о факте ограбления и спрашивал, не встречал ли кто подозрительных или просто неизвестных лиц вчера вечером. Нам не везло. Все, словно сговорившись, отвечали, что никого не видели и не слышали ничего подозрительного.
На шестом этаже, как только мы позвонили в первую квартиру, и я приготовился произнести заученную фразу, дверь распахнулась, и на пороге мы увидели… мента. Представляю, какие были у нас лица.
— Что вам, молодые люди?
Повисла напряженная пауза, и вдруг Аня выпалила:
— Мы макулатуру собираем!
Я радостно закивал.
Милиционер обернулся и крикнул вглубь коридора:
— Томочка, тут дети за макулатурой пришли, вынеси им, я пошел.
И прошел мимо нас к лифту. Пока он ждал лифт, мы стояли, изо всех сил сдерживая смех, а когда уехал, беззвучно расхохотались. И в этот момент вышла недовольная растрепанная Томочка. Не разделив нашего веселья, она поставила нам под ноги две связки журналов «Советская милиция» и молча захлопнула дверь. Мы едва не каталась по полу от хохота. Сначала хотели оставить журналы на лестнице, но потом Аня сказала:
— Отнесем журналы Петровне, она читать любит.
Это происшествие внесло небольшое разнообразие в наши безрезультатные хождения. Мы уже отчаялись узнать хоть что-нибудь, как вдруг, спускаясь по лестнице, услышали:
— Товарищ милиционер! Вернитесь, я вспомнила!

(Продолжение следует)