Очень-очень

Этюд

Воровским видом одинокой вороны да серой скукою редких осинок постарается лес обмануть случайного человека – спрячет тайны до поры до времени: кто таков пожаловал в его владения? Терпеливому и внимательному никаких богатств не пожалеет: а за погляд, мол, денег не берем! Так-то.
И меня лес не с душой нараспашку встретил, но не стал я огорчаться, спешить да суетиться. Остановился на тропке, даже присел и прислушался.
Справа машины шуршат. Слева, взлетая с неближнего аэродрома, реактивные самолеты ревут. Однако тишина лесная не сдается и свои голоса подает: то синичка совсем рядом тенькает, то воробей чирикнет. И хруст еле заметный – со всех сторон.
Что за хруст? Прислушался внимательно – вот раздался он близко, явственно, почти под сапогами. Пригляделся я, а это снег на моих глазах в сверкающие гранулы превращается, и рушатся они, потеряв опору в соседях.
Прислушался еще – да, хруст со всех сторон раздается и в один непрерывный звук сливается. Славно солнышко мартовское работает! И в тени снег не выдерживает – плавится.
Встал, пошел дальше. Думаю, чем еще весенний лес удивит. Смотрю – что-то под ледяным стеклышком зеленеется. Неужели траве не терпится и она из-под снега пробивается?
Оказывается вот в чем дело: прошлогодний чистотел под снежным одеялом не промерз ничуть, прекрасно сохранился! А как почувствовал тепло, так и сильнее дышать начал – снежок вокруг него пообтаял, и над растеньицем спекся – прозрачной крышей стал. Получилась маленькая теплица. И пошел чистотел в рост.
Пригляделся я внимательнее – не один чистотел такой умный – и в других берложках какие-то растения прошлогоднего лета под новым солнышком греются. И от зелени этой и мне веселее дальше идти стало.
Иду, по сторонам поглядываю. Засмотрелся на ствол осокоря, который светло-желтым мохом зацвел, да и нечаянно оступился, а снег держит. Вот так штука! Значит, можно идти куда хочешь, а не туда, куда тропинка приказывает.
Я и свернул. Дошел до вырубки неширокой, смотрю: у поваленных деревьев кто-то кору обглодал, но следов не видно. Они, следы, может и были, да теплый ветер зализал их. Так, кто же корой осиновой лакомился? Зайчишек на этой поляне давно не видели. Кто же?
Смотрю – ямка, а в ней темные горошки – так это же козий помет. Так, значит, это косули старательно «поработали» на вырубке – не побоялись, что человек где-то рядом топором стучит. Доверчивые животные. Лишь бы доверчивость их им же боком не вышла….
Иду дальше. Стволы, расцвеченные мохом, все чаще попадаются. А мох-то какой интересный – всех оттенков: от зеленого до желтого, от бурого до оранжевого. И стального-серого, то темный, то светлый; то яркий, то бледный – есть чему художнику поучиться.
Вышел из рощи, а передо мной – открытая ветру поляна, и на ней громадное пламя бурлит.
Нет, конечно, не пожар: талы это, кустарники красноватого цвета. На фоне темного, заросшего овражка да на снегу, освещенном солнцем, эти талы (или верба?) любому могут пламенем показаться, особенно, когда ветерок ветки колышет.
Верба, верба – странный кустарник: прутики то фиолетовые с голубым налетом, то кирпично-красного цвета, то оранжевого, то желтого, то бледно-зеленого оттенка – все и не перечислишь. Смотришь, а на иной вербе серебристо-белое облачко отдыхает – это ее сережки темную кожуру сбросили и искрятся под лучами яркого светила.
Чего только не услышал, чего только не увидел я в лесу – пора и домой поворачивать.
Я так и сделал, а крик вороны меня оглянуться заставил. Чего, думаю, она так расшумелась-раскричалась: глядь, а ворона какую-то хищную птицу гонит – не то коршуна, не то скопчика – издалека не угадаешь. Одно ясно – ворона место для гнезда давно присмотрела, а птица-хищница на разведку летела, да и высмотрела воронье хозяйство. Вот и не стерпела серая такого нахальства: еще и птенцов нет, а смертушка их уже ищет.
Прогнала она обидчика.
Вышел я на тропинку, и стал мой путь в колечко замыкаться – уже и клены знакомые у дороги завиднелись, и машины громче зашуршали… Жаль с лесом расставаться, да и он не выпускает меня без подарка.
Вот и овражек последний: южный склон в снег спрятан, а на северном песок и глина подсыхают.
Еще не вижу, но чувствую: кто-то тихонечко копошится за полынью жухлой. Мать честная! Суслик! Еще только тридцатое марта сегодня, а он уже проснулся – вход в норку приоткрыл да прихорашивается. Шкурка его с цветом песка сливается, и не разглядишь толком – только мордочка виднеется. Стрельнул в мою сторону взглядом – только его и видели! Ждал я его – появиться должен – да затаился зверек, не перехитрить.
Пора все же честь знать. Уходить надо, а тут птицы, как нарочно, такой концерт закатили – залюбуешься. На все голоса да со всех сторон весну славят: самолеты ревут, а я про них и думать забыл, так звонко птицы распелись.
Стою – слушаю. Под ноги посмотрел, а там мох на свежей проталинке, как в баньке, греется. От пара еще изумруднее сделался. А рядом на снегу точечка темная движется – кто бы вы думали? – паучок.
Ну и чудеса! Я-то предполагал, что весна только-только начинается, а живность лесная, видать, давно ее встретила. Вон под кленочком божья коровка копошится, вон – еще, еще… Постой, да это девочка в красном пальто, а не божья коровка, под деревцом сидит.
Что же она делает-то? Подхожу ближе – вижу: сосульки с кленовых веток обламывает и в баночку собирает. Одну – в баночку, другую – в рот, другую – в баночку, а следующую сосет, и облизывается.
- Что делаешь, - говорю, - ведь простудишься.
- Не-а, - отвечает, - от мороженого не болею же.
- Сладко? - спрашиваю.
- Очень-очень!