Роуз Гарден Бич

День первый

“Тувалет саада”. Да ну его на фиг, этот тувалет. Неохота. Хотя осмотреть надо бы. Не каждый день отливаешь в турецком туалете. Да ещё в аэропорту. Меняемся со Светкой. Сначала жду я, потом, облегчённая, она. Пока жду, мужик в потной футболке осведомляется, есть ли свободное место. Я не понимаю. Ведь видно же, что мест ни хрена нет. На одном стульчике – мой чёрный здоровый чемодан. Как Светка умудрилась запихнуть свои пожитки в рюкзак, уму не постижимо. Ещё увижу. Её в номере, с усердием достающую трафареты до этого объёмных, в общем-то, вещей. На другом – стуле то бишь – тоже чемодан. Тоже мой. Ещё больше. А ещё мартини. А ещё перцовка. Причём, сука, течёт. И пахнет. Нюхая руки, отвечаю, что места есть. С удивлением смотрю на мужика, с удивлением пялящегося на забитые поклажей табуретки. Сам не понимаю, зачем я так ответил. Потом мужик смотрит на меня. По-русски так, по-нашему, по-хорошему. В ответ смотрю на него. Тоже по-доброму. Садись мол, мужик. Когда подходит Светка, взваливаю чемодан на чемодан. Тот, что побольше, естественно, сверху. Хлипкая конструкция, пошатываясь, обретает неустойчивое равновесие. Удовлетворённый, втискиваю между тюками и сумкой перцовку с мартини. Горлышко немировки торчит из пакета, указывая в потолок. Сука, течёт. Нюхая руки, говорю:
- Садись, мужик. Места - до хрена.
Довольный, ухожу в тувалет. Слышу за спиной грохот и звон стеклотары. Оборачиваюсь. Баул валяется на полу, чистенький такой, на чистеньком таком полу. Светка осматривает бутылки. Обе целы, просто удивительно! Перцовка, сука, течёт. Светка нюхает руки. Мужик сидит на стуле рядом, потеет, жирные капли сочатся на чистенький пол. Ну да ладно.
Тувалет чистый до безобразия, моя кухня по сравнению с этим сантехническим помещением – просто вонючая помойка. У раковины останавливаюсь в лёгком ступоре: вентилей нет, то есть вообще ничего нет, что можно было бы покрутить или на худой конец подёргать вверх-вниз. Дёргаю кран, тыкаю во все мыслимые и немыслимые места. Ничего не крутится. Никуда не тыкается. Воды – ни капли. Хочу уже выйти не солоно хлебавши, и вдруг вижу мужика, моющего руки. Подошёл, поднёс и моет себе так спокойненько. Глазам своим не верю. Подношу руки – течёт, мать честная! Вот те на! Вымыл. У двери висит круглая вещица с торчащими снизу обрывками толстой узорчатой бумаги. Ни одной кнопки. Ага! Так и есть! Просто подношу руки, на штуке загорается красная лампочка, и в моих руках – шмоток туалетной бумаги. Только гораздо толще, чем обычная. Вот тебе и тувалет. Ну да ладно.
Выхожу. Всё та же картина. Потеющий толстяк рядом со стоящей Светкой, лёгкий запах перцовки и мои огромные тюки. Картина так себе. Не для длительного просмотра.
- Пойдём, что ль, Свет, - говорю. – Как там этот наш. Тур… Тур… Тур-тур… Пойдём, вспомним по дороге.
Светка кивает. Хватаю в обе руки тюки, Светка мучается с пакетом стеклотары. Выходим.
Жарища. Вечереет, на изнурённом дневным зноем небе висит робкая вязь облаков, солнце уже скрылось из вида, и всё же кажется – будто движешься в горячем киселе. Два ощущения одновременно: свободы и давящей тяжести от гнущих к земле баулов и раскалённого за долгий турецкий день воздуха. Табличка “Белл Фаст Турс”. Ага! Сюда.
У автобуса мило улыбается турецкий мальчик в синих форменных брюках и голубой рубашке.
- Привет! – говорит он на чистом русском.
Чуя недоброе, оборачиваюсь. Так и есть. Светка уже вовсю млеет и закатывает глазки, призывно поводя глазами в сторону турецкого тинейджера. И что я должен сделать? Кончить от удовольствия? Послать ему воздушный поцелуй? Мои худшие опасения подтверждаются, когда мы уже движемся внутри салона к ряду свободных кресел.
- Ну прямо Андрюша Губин! – расцветает Светка, посылая в сторону турчонка десятки воздушных кроличьих поцелуев. Обалдеть можно. Причём турок на неё даже не смотрит, помогая запихивать тюки какой-то немолодой паре.
Садимся. Направленный поток холодного воздуха овевает наши разгорячённые гостеприимным анталийским аэропортом тела. Кондишн, птыть. Светка ёжится и забывает на время про своего турчонка. Тянусь и направляю сопла в сторону окна. Все вокруг делают то же самое.
Кто-то отчаянно быстро говорит в микрофон. Русские слова. Не могу понять, почему ничего не могу понять. А, это же наш турок со своим совершенным русским. Браво!
- Как нормально там? Садимся! Присаживаемся! Щас будем ехать там! Садитесь там. Присаживаемся. Всем слышно там? Мене зовут Петар. Не Петя, не Пётр. Мене зовут как Петар там.
За окном мелькает типично турецкий пейзаж: желтоватая, выжженная солнцем степь, разбросанные кой-где маленькие робкие деревца, и всё это – в обрамлении невысоких гор на дальнем плане. Или это просто большие холмы – непонятно. Тавры, как узнал я потом.
Автобус плавно катит по трассе, изредка обгоняя попутные машины: вот медленно катит Фиат Пунто с дамой, задремавшей за рулём, вот, оставляя за собой клубы серого дыма, тащится вообще непонятная тарантайка, отдалённо похожая на трактор. Если закрыть глаза, кажется, что стоим, такая вот езда. А ещё говорят, что турки водят как сумасшедшие! Глупости какие.
Внезапный покой заполняет душу. Поля, поля, горы, пёстрая мечеть в обрамлении четырёх остроконечных шпилей, будто бы растущих прямо из земли. И – всё. Больше ничего. Темнота за окном, оживающая лишь смутным мельканием огоньков и силуэтов. Две фразы, произнесённые Светкой. Пару минут скоростной болтовни турецкого гида. И на Турцию опустилась ночь.
- Как там гора из кальция, как бассейн Клеопатры, мужчина будет моложе на пять лет, женщина – на три, сам знаю, сам туда ходил, поэтому сейчас такой молодой, температура – тридцать семь градусов, выходить – будет холодно там, это серьёзно, это не шутка, как там древний театр… Что? Если есть вопросы там? Петар, Петар. Пэ – тар. Не как Петя, не как Пётр там…
Заполнили регистрационную карточку клиента. Расчёркиваюсь внизу, и краем глаза вижу как со всех сторон тянутся любопытные лица. Странно, мало им что ли подробных объяснений гида на чистом русском с элементами языковой стенографии. Его речь надо переводить не синхронно, а компилировать, собирать, самому вставляя нужные слова, и тогда она обретает смысл.
- Я понятно говорю?
- Эвет, - говорю я, и сидящий впереди бритый русский парень вдруг почему-то разражается хохотом.
Странное ощущение: кажется, что только что сели в автобус, и в то же время понимаешь, что катим уже довольно долго. То ли из-за темноты за окном, то ли из-за онемевшей спины и затёкших ног.
Экскурсии, экскурсии, прелести гостеприимной Турции. Кажется, что понос отуреченных русских слов, произносимых со скоростью пулемётной очереди, никогда не иссякнет. И вот наконец по совершенному отсутствию реакции пассажиров турчонок понимает, что хватит.
- Ещё одна есть, последняя экскурсия, - обводит он всех многозначительным взглядом. - Ещё не надоел?
Молчание в ответ, никто уже не в силах соблюдать правила элементарной вежливости.
- Всё. Буду молчать. Отдыхайте. Через несколько минут будете приезжать в ваш отель там.
Смотрю через Светку в окно. Пытаюсь различить береговую линию, сверкание лунной дорожки или барашки пены в волнах, набегающих на песок. Ничего не видно. Из темноты над ярко освещённым вестибюлем выплывают три большие светящиеся слова: “РОУЗ ГАРДЕН БИЧ”. Справа и внизу дрожит-мигает ещё один их неоновый собрат: “хоутэл”. Автобус ещё медленно движется, когда тёплая волна человеческих тел бьёт в сторону выхода и где-то глубоко под собой погребает незадачливого турецкого гида в голубой рубашке и синих форменных брюках. Ну да ладно.
Скидываем тюки в большой круг перед рисепшном. Идём ужинать. Спускаемся в огромный ресторан с Г-образным крытым помещением и двумя большими террасами. Зал уже наполовину пуст, потому что привезли нас почти к концу ужина. Хотя, естественно, и наполовину полон. Справа красуется искусно вырезанный арбуз, его полосатая кожура напоминает пупырчатую шиповидную кожу крокодила. Хотел бы я посмотреть, как выстругивают такое кулинарное чудо. Такой есть-то жалко, да он наверное и не подаётся. Ну да ладно.
Справа высятся стеллажи, заставленные лотками с едой. На глаза попадается ближайший, с аппетитным пирамидальной формы куском плотного сыра. Берём из стопки тарелки, выбираем свободный столик. Светка уминает отхваченный где-то здоровый кусок курицы, я хомячу сыр. Солёный такой, похожий на сулугуни.
- Чё-то ты скромно, - улыбается Светка.
Делаю успокаивающий жест, мол, ничего, разгоняюсь долго, да еду быстро.
Курицу Светка запивает соком. Или вином. Нет – точно соком, вино она не любит. Или это чай такой? Да нет – точно сок.
- Что это? – спрашиваю.
- Сок.
- Где взяла?
Светка неопределённо машет рукой себе за спину. Надо бы тоже чем-нибудь запить. Встаю и ухожу на поиски сока. Он – в середине зала, в прозрачных холодильных автоматах, разноцветный, разведённый из порошка. Возвращаюсь на место с соком. А ещё с двумя кусками серого турецкого хлеба. А ещё – с варёным картофелем в подливке, горкой прямоугольных бараньих колбасок, тарелкой варёного риса с овощами, фасолевым салатом, салатом, похожим на оливье, чечевичной подливкой, чашечкой желе, блюдцем с куском кремового торта, двумя пирожными и сладкой пастой непонятного состава, блюдцем с кистью винограда и розовыми ломтиками арбуза, и – ещё два кусочка сыра. Да уж, еду быстро и не всегда успеваю затормозить.
Охренев от обилия блюд, с первого же ужина понимаю, что в этом плане мне придётся тяжеловато. Но – ничего не могу с собой поделать. Каждое непродегустированное блюдо призывно пестреет из лотка немым упрёком. Хотя потолстею-то я навряд ли, просто желудок жалко. Ну да ладно.
На самом деле это моё обжорство стоит нам хорошего номера. Хотя, по правде, нас это не сильно расстраивает. Светка по поводу жилья непритязательна, этого у неё не отнять. А мне вообще всё по фигу.
Короче, поднимаемся после ужина на ресепшн. Тяжело так идём, особенно я: в животе переливается и булькает непонятного состава субстанция из всего, что я умял за этот вечер. А умял я немало.
Подходим. Пока я жрал, все номера в главном здании естественно разобрали. Нам дают ключ и неопределённо машут рукой куда-то далеко. Рядом стоит маленький кривоногий носильщик: судя по его спортивному виду понимаю, что идти нам предстоит довольно-таки долго. Догадываемся, что селят в бунгало. Просят где-то подписать факт приёма на руки ключей от номера. Задаю привычный вопрос: а можно ли сначала посмотреть номер. Турок-администратор, за годы работы в турбизнесе выучивший русский лучше меня, делает вид, что ничего не понимает. И тут безудержным вихрем в раскалённом за день воздухе отеля на нас обрушивается Алла.
- Да вы что? Вам тут всё равно ничего не дадут! По мне – так бунгало даже лучше. Никто не беспокоит, с утра знаете какая анимация? Спать не сможете, ну – и вообще! И потом, там кондиционер не выключают всю ночь, а здесь – почасовая работа, в номерах духота. И потом, по-моему, там симпатичнее, красивее: цветочки, пальмы там, деревца разные. Чё вы не хотите-то?
Откуда она выудила такой ворох информации, остаётся навеки сокрыто тайной. Алла выстреливает в нас потоком слов и разворачивается в сторону двери, где стоит лысоватый русский мужчина лет полста в белой рубашке с коротким рукавом и лёгких светлых брюках. Рядом – крохотный турецкий носильщик на кривых ножках в форменных отельных чёрных брючках. За ворохом чемоданов и тюков виднеются лишь его упрямые густые чёрные кудри. Мне всё равно. Вопросительно смотрю на Светку. Та молча берёт свой рюкзачок и делает шаг в сторону двери.
И тут вдруг вся эта живая гора поклажи, качнувшись, прыгает к Светке: раз – и откуда-то протягиваются тощие ручонки и хватают Светкин рюкзак. Два – и мои огромные баулы как-то сбоку навешиваются на это ожившее чудище. После чего человечек быстро-быстро семенит к выходу и, чтобы за очередным поворотом не потерять из виду стремительно утекающие от нас вещи, приходится перейти на бег.
Повороты, повороты, повороты, потонувшие в аромате жасмина, мимо пальм, мимо цветочных клумб, минуя белые трёхэтажные бунгало с распахнутыми освещёнными окнами, с людьми и белым постельным бельём за прозрачной сетью занавесок, блеск тёмной воды бассейна, грохот музыки и повороты, повороты.
И вот – стоим: мои чемоданы на турецком газоне, человечек куда-то исчез, как и Алла со своим спутником, а мы внимаем незнакомой турецкой ночи, спустившейся на эту горячую южную землю, заблудившиеся среди бесконечных бунгало, затерянные в пении цикад, пьяные от усталости и запахов ночной Турции.
И только звёзды над головой – всё те же: бесцеремонные, мерцающие, бесчисленные, бесконечно далёкие. Вся карта созвездий – над тобой, только голову подними: меж пальмовых ветвей, на тёмном ночном небе. Вот она – Большая Медведица, такая родная, привычная, в чужом турецком небе, которое всего несколько часов назад разрезали крылья самолёта, с сумасшедшей скоростью перемещавшего в пространстве наши сидящие в креслах тела.
Суматоха, мелькание белой рубашки и – впереди нас припустил во всю прыть наш друг носильщик; катится на кривых ножках, лишь тюки, трясясь, подпрыгивают на кочках.
Взлетаем на второй этаж. Сюрреализм. Справа, за забором, на залитом лунным светом пустынном песчаном ландшафте пасётся, кукарекая, петух. Восприятие времени и пространства потеряно начисто. Кто я? Где я? Зачем я?
Входим. Вспыхивает свет. Шкаф, зачем-то три кровати, трюмо с зеркалом и тумбочкой, маленький телевизор, балкон. Рядом с входом – ещё одна дверь, видимо, в санузел. Немая сцена. Стоим мы, стоит человечек, перекатываясь с ножки на ножку, лопоча что-то неразборчивое.
- Н-ну, спасибо, – многозначительно произносит Светка и смотрит в сторону двери.
- Ну дай ты ему доллар хоть, – шепчу я Светке, задумываясь, что у неё ведь все наши финансы и что неплохо было бы отложить себе хоть сколько-нибудь, а то вот так вдруг случись чего…
- Да ладно!
- Видишь, стоит человек, ждёт? Бакса жалко, что ль?
Жужжит молния, шелестит смятая купюра. Три секунды – и впервые за весь день на двадцати квадратных метрах свободного пространства мы остаёмся одни.

Пока Светка принимает душ, разбираю вещи. В душе почему-то пахнет морем, а Светка говорит, что это просто тухлая турецкая канализация. И поневоле начинаешь верить, потому что сток в ванной работает очень медленно, вода всасывается в дырку как в заболоченной низине в период дождей. Ну да ладно.
Светкин рюкзак валяется рядом пустой, на лишней кровати напротив шкафа – гора её наспех разбросанных шмоток: футболки, шорты, купальники, спортивные куртки и штанишки переплетены в огромный разлапистый клубок. Во мне – сразу три чувства: злости на такое беспардонное захламление номера, удивления, как всё это могло уместиться в маленьком рюкзачке и, как ни странно, нежности. Даже когда её нет рядом, эта куча милых разбросанных вещиц – словно её незримое присутствие, с её характером, её запахом, теплом её тела. И даже не знаю, какое из этих чувств сильнее. Быть может, всё-таки нежность, после наших с ней месяца с небольшим ещё пахнущая внезапным погружением в любовь, ещё сохранившая кисло-сладкий привкус первой близости.
Над головой еле слышно гудит кондишн, из-за двери доносится плеск воды. Бережно расставляю на межкроватной тумбочке наше богатство: мартини и текущую, сука, перцовку. Пряный спиртовой аромат наполняет воздух.
Встаю, открываю балкон, выхожу. В центре – круглый столик и два стульчика из пластмассы. Духота турецкой ночи окутывает меня плотным коконом. Несмотря на новизну перспективы и буйство цветочных ароматов (“Гарден” всё-таки) сразу хочется обратно, в кондиционированную прохладу номера. Оборачиваюсь: Светка идёт ко мне, босая, обернутая в белое вафельное гостиничное полотенце, с мокрыми волосами, зачёсанными назад. И вот, вопреки всякому здравому смыслу выходит на балкон, и, вместо того чтобы плотнее укрыть свою наготу от падких до женских прелестей турчат, распахивает полотенце настежь и вешает сушиться на спинку стула. Сразу забываю об утомительной, одуряющей духоте, о зуде усталости в ногах и медленно обнимаю её, прижимаю к себе – эту мою спутницу в далёкой чужой земле. Возбуждаясь, ощупываю, разминаю её мягкое, ещё влажное после душа тело и разворачиваю задом к чужим окнам, к чужим глазам, скрытым за кружевными занавесками. Бог с ними, пусть смотрят, пусть пялятся на мою девушку. В этом акте обнажения чувствуется необъятная широта русской души. Ну да ладно…
Потихоньку идём в номер, я мягко увлекаю Светку на белоснежную постель. Не тут-то было. Мы, оказывается, собираемся на прогулку. Типа, обозреть наше новое место обитания, погулять и так далее. У меня всё опадает: и душа, и тело. Эх! Ну и хрен с ним. С хреном. Ещё успеем. Гулять – так гулять.
Выходим. Всё-таки так непривычно, так странно, что этот неподвижный тёмный воздух может быть таким тёплым. Ночь, открытое небо над головой – всё это как-то не вяжется друг с другом для не избалованной теплом русской души.
Ступеньки и бетонные дорожки, пересекаясь, убегают в ночь, и нет им конца. Будь я один, без Светки, заблудился бы сразу же – топографический кретинизм всё-таки. Белые бетонные ступеньки убегают вниз, вверх, снова вниз. Высокие листья пальм, словно разлапистые тёмные великаны, освещаются снизу фонарями в матовых круглых плафонах-шарах. И всё-таки море совсем рядом, на расстоянии даже не сотен – десятков метров, его сонное дыхание доносит тёплый ночной бриз. Стрёкот цикад, тени, тощие турецкие коты разбегаются из-под ног, с разбегу кидаясь в мягкую газонную траву. Куцые курицы на длинных мощных лапах наматывают круги вокруг фонарей, кудахча и шурша на поворотах.
И вдруг тени расступаются и мы – перед сверкающим подводной подсветкой зеркалом бассейна. Огни, освещённые окна, музыка, автоматы с водой, столики, стаканы, пивные бокалы. Люди, люди, люди – всё жужжит и перекатывается как ленивые морские волны у берега. Эта ночная жизнь топит нас в себе, как топит взгляд тёмное, сильное, спокойное море, дышащее снизу.
За барной стойкой в палатке – молодой узколицый турок с крючковатым острым носом, в форменных роузгарденовских брюках и белоснежной рубашке. Волнистые чёрные как смоль волосы закрывают лоб. По эту сторону стойки – какой-то лысоватый мужик в белых штанах и дамочка в зелёной блузке и коротких розовых шортах. Неожиданно понимаю, что ведь это Алла со своим Володей. Оперлась о стойку, турок косится на неё и автоматически наливает пиво огромному айсбергоподобному немцу с волосатыми ногами.
- Что хочишь? Всё для тебе.
- Водки.
- Водки нет у мене. Кончилася уже. Всю выпили уже. Ракы хочишь? Пива хочишь? Только для тебе.
- А что, водки совсем нет? – вмешивается Володя.
- Зачем тебе водка, дедушька, тебе спать пора уже. Сон лучше водка. А девушьке я коктейл сделаю. Ей веселиться надо. Как тебе зовут, мой хороший?
Видно, что Володя обижен, но старается улыбаться, словно шутка ему по душе.
- Алла. А тебя?
- А меня – бабушька. Ала, хочишь коктейл? Только для тебе, самый лучший коктейл будет. Для такой девушьки, красивой девушьки…
- Давай свой коктейль, бабуля, а для дедушки – водки, ладно?
- Пей, дедушька, но смотри, заснуть можешь сразу, - тем временем Бабушка наполнял стакан из бог знает откуда взявшейся бутылки.
- А для тебе, моё солнце, будет коктейл! – и Бабушка завертел руками с разноцветными бутылочками.
- Смотри, Володь, чё он там мешает-то, а?
- Эй, красавиц, не сюда смотри, туда смотри, видишь, какой море, какой воздух, ночь какой вокруг.
- Смотри, Вов, не хочет, чтобы я видела, чего он там мешает…
- Дедушька, пей водка, водка хороший, спать хорошо будишь сегодня…
Сияющий турок поставил на стойку высокий бокал с прозрачной маслянистой жидкостью, зелёной на дне, трубочкой и ломтиком лимона, галантно взял Аллину кисть и прошёлся по ней губами, от пальчиков к запястью, разве что язык не высовывая, хотя – бог его знает. Стоящий рядом дедушка Володя потел и улыбался, хотя глаза у него были какие-то поблёкшие, грустноватые какие-то. Устал наверное. Ну да ладно…
В голубой сияющей воде бассейна колышатся большие синие буквы: РОУЗ ГАРДЕН БИЧ. Хочется нырнуть в прохладную воду, смыть прилипшую усталость, освежиться после сумасшедшего дня. Но как-то неудобно, почему-то никто не плавает, как будто мы одни дорвались сегодня до этого тёплого турецкого края, где в конце сентября под ласковым южным солнышком плавится пластмасса. Хотя, не мы – я. Светка, похоже, не испытывает ни малейшего желания лезть в воду. Ну конечно, чё там, после душа-то, в который, между прочим, не все успели сходить. Зато ей вдруг сильно приспичило в туалет.
Обходим бассейн, заходим в главный корпус внизу, под рестораном. Пока Светка скрывается в белоснежной комнате с кружком и треугольничком основанием вниз на двери, у меня есть несколько минут, когда я предоставлен сам себе. Чувствую себя первооткрывателем неведомой земли, хотя – ох сколько таких же как я первооткрывателей здесь уже перебывало! По круглой каменной лестнице поднимаюсь наверх и выхожу через парадный вестибюль на площадку перед отелем. Впереди по автостраде изредка проносятся машины, сверкая фарами и мелькая красными огоньками габариток. Где-то там, впереди, никогда мною не виденная, неизвестная Алания.
Огни парадного входа высвечивают несколько припаркованных у отеля машин. Это что, весь их автопарк? Не густо. Выделяется скорая турецкая помощь с красным крестом на белом боку. Стоит заведённая, пыхтит в темноту, сквозь слепящий свет фар вижу, как раз за разом в мою сторону косится водитель, будто ждёт чего. И больше никого. Всё застыло, как на картине. Скорая как скорая, и всё-таки что-то не даёт мне покоя. Словно все замерли в ожидании, когда я, наконец, исчезну отсюда. Вниз, к Светке, махнувшей белоснежной дверью клозета.
В поисках спуска к морю проходим мимо бассейна и столиков, когда нас останавливает Аллин оклик.
- Вот они! Ну, как номер?
Деваться некуда. Беру себе ракы и коктейль Светке и садимся к ним за столик.
- Да номер как номер, всё есть вроде, кондишн, туалет, балкон. Чё ещё надо-то?
- Ну, мы у других не видели, поэтому сравнивать не с чем, - вступает Светка.
- Да я говорю, это даже лучше. Вдали от всех, на свежем воздухе… Ты посмотри, чё здесь творится-то? Представьте, что вы жили бы прямо вон там, - и Алла тычет пальцем на ближайшие к нам светящиеся окна. – Это ж полный кошмар.
Мы сидим и медленно убеждаемся в пользе проживания в бунгало, а Алла уже вовсю травит анекдоты, Володя блестит аккуратной потной лысиной и устало улыбается.
- Пасутся свиньи за забором, значит. И тут захотелось вдруг борову молодую свинку ну… того, ну поиметь то есть, так он, слышь, разгоняется, свинка отходит, и он, значит, на полной своей кабаньей скорости впендюривается в забор, отскакивает и всей тушей валится в лужу. И тут семенит мимо собачка и, слышь, спрашивает борова-то: “Чё, кабан, валяешься, а?” “А хули нам, кабанам: наебёмся – и спим”.
Алла выглядит аккурат на свои тридцать два. Это если спереди и внимательно всмотреться. А сзади в коротких обтягивающих шортах, так и гораздо моложе. И это при шестнадцатилетней дочери. Довольно странно, что у меня ни тогда, ни после совсем не возникало влечения к ней, непонятно почему. Разве что очень внимательный осмотр мог обнаружить в ней черты женщины рожавшей. И всё же, наверное, было что-то в её фигуре, что подспудно не нравилось мне, хотя, что это, хоть убей, не понимаю.
- Слышь, хули нам, кабанам, говорит, наебёмся – и спим, – гогоча, повторяет Алла и дёргает меня за руку.
Мимо нас с регулярностью потока машин на автобане проносились служащие отеля: бармены в белых рубашках с подносами и без, уборщики в синих пиджачках, просто дяденьки непонятного назначения в красных пиджачках с табличками на груди. Какой-то самый дородный из них, турок средних лет с толстенной мобилой (рация, что ли) переминался с ноги на ногу рядом с цветочной клумбой, с застывшим довольно-безучастным выражением на лице смотря в одну точку, словно бы всё происходившее вокруг не больно-то его интересовало. Похоже, какой-то там главный у них.
Всё это было похоже на броуновское движение безо всякого смысла или с целью, настолько отвлечённой и дальней, о которой никто из воплощающих её в жизнь даже не догадывается. Гигантский муравейник. Только в обычном муравейнике его жители копошатся, стремясь благоустроить своё жилище. А здесь? Во имя чего и по чьей воле всё делается? Как управляется? Забота о клиентах? Кажется, что она осуществляется автоматически, сама собой. Как, наверное, каждый большой отель, РОУЗ ГАРДЕН БИЧ наполняет всё вокруг лёгким налётом суеты, бесполезности, отсутствия цели и смысла. Он отдаляет всех друг от друга ещё больше – людей, для которых возможность пересечься и выделить друг друга из огромной людской массы и так просуществует не больше, чем несколько мимолётных турецких дней. Ну да ладно.
Мимо летают какие-то ночные турецкие гады (не турки), я ощущаю под кожей моей ладони мелкие пупырышки на Светкином плече. Озябла, бедненькая. Я поворачиваю лицо в её сторону и вижу, как Светка призывно подрагивает головой и что-то шепчет одними губами. Ну, чтобы я придумал что-нибудь. Ничего особенного, просто она всегда так делает, когда ей всё надоело и до смерти хочется спать. Причём именно спать.
Я натянуто зеваю и говорю:
- Чё-то меня прям срубает уже. Вы ещё посидите здесь?
Неожиданно легко Алла нас отпускает.
- Спать? Ну ладно, давайте, мы скоро тоже пойдём. Правда, заец?
Алла подмигивает молчащему и блестящему Володе и целует его в губы.
Лёгкий ночной бриз качает листья пальм, этих чёрных великанов, сторожащих проходы к бунгало. К сожалению, ему больше и развеять-то нечего, потому что ни платьев тебе на нас, ни длинных волос. Перед Турцией я острижен почти под ноль, Светка – чуть подлиннее. Неожиданно что-то чёрное и круглое раздвигает листья одного из великанов.
Перед нами – ещё один турок. В призрачном свете плафона-шара видно, какой он маленький и пузатый, с черными маленькими волосками на плечах и груди.
- Добрый вечер, эй! – кривится он в обворожительной улыбке. – Сейчас приехал?
- Сегодня.
- Вам будут сразу много предлагать – не бери, всё в отель дорого здесь. У меня дёшево. Экскурсия, яхта, дайвинг-шмайвинг, всё есть.
- Хорошо. Спасибо вам.
- Я – там. Внизу и право. Ресторан есть. Очень дёшево.
- Спасибо. Спокойной ночи.


День второй

Петух, сука, кричит так, что аж уши режет. Ну нельзя же так. Рано ж ещё. Тянусь к мобиле посмотреть время. Дверь на балкон приоткрыта, но ни о какой утренней прохладе и речи не идёт. Занавески неподвижны, ни ветерка. Яркие солнечные пятна на белой стене бунгало напротив навевают мысли об одуряющем зное, и выходить на балкон почему-то совсем не хочется.
А ведь уже без пяти десять. Кидаю взгляд на Светкину кровать. Не спит, тихо валяется и молча смотрит на меня. Подхожу, сажусь на кровать, скидываю одеяло, целую в губы.
- Ох! – как всегда восклицает она, словно не ожидает от меня таких странных действий. Потягивается, зевает, протирает заспанные глаза. Её маленькая грудь приятно топорщится под моими пальцами. Внутри борются два желания, наконец одно из них пересиливает. Вскакиваю и иду в туалет, пахнущий протухшей морской водой.
Кстати, насчёт секса по утрам. Во-первых, с утра обычно хочется жрать (типа, завтрак съешь сам и т. д.), а волынка со Светкой может затянуться до обеда. Во-вторых, и это, наверное, главное, по утрам Светка почти всегда абсолютно фригидна, и чтобы что-то захотеть, ей нужно “проснуться, прийти в себя, походить, умыться, сходить в туалет, поесть” и т. д. и т. п., а ещё лучше дождаться вечера и как следует принять на грудь – о, тогда желания хоть отбавляй. В-третьих, с утра у обоих запах изо рта, мягко говоря, не фонтан. Не знаю, что там у нас насчёт санации полости рта, а я, кстати, прошу заметить, что к стоматологу всю свою сознательную взрослую жизнь я не обращался, но факт остаётся фактом. Где-то я слышал, что девушки до восемнадцати после ночи, проведённой с мужчиной (или без), с утра пахнут цветами. Нам со Светкой уже вроде и не восемнадцать вовсе, а я к тому же вроде как и не совсем девушка. Так что… Ну да ладно.
В общем, пошёл в туалет, умылся там, зубы почистил, а потом вроде как и желание куда-то пропало, делами заниматься надо. Так-то вот. Кстати, насчёт девушек до восемнадцати. Меня всё время какие-то частные вещи интересуют. Вот, например, если эта гипотеза верна. Это что же получается, что в ночь накануне своего девятнадцатого дня рождения она ещё розами благоухает, а потом – бац, и на следующую она уже, простите, совсем не цветочные ароматы источает, так, что ли? Ну да ладно.