С неба на землю

 Не вздумайте когда-нибудь предложить лётчикам в застолье, прежде чем разойтись, выпить по последней. Вас могут не понять.
 
 - Что значит «по последней»? Вы что, предлагаете проститься с жизнью? Или с водкой? Нет уж. Если пришло время закругляться, то давайте, по крайней мере, по предпоследней. И пожелаем традиционно, друг другу, чтобы у нас всегда количество взлётов совпадало с количеством посадок.
 
 В авиации это красивое пожелание очень популярно. Хотя, его тоже не следует понимать буквально. Потому что лётчик, к примеру, может взлететь на самолёте, а опуститься с куполом парашюта. Специалисты считают это приземлением, но не посадкой. А раз так, то у вполне благополучного лётчика баланса взлётов и посадок может и не быть.
 
 Я вам всё это говорю, потому, что знакомство с воздухом курсантов нашей группы, в военно-авиационном училище, именно с этого и началось. Впервые в нашей 18-летней жизни, нас подняли на военном транспортнике Ли-2 на высоту 800 метров. Но вместо того, чтобы бережно возвратить в этом же самолёте на землю, подвели к распахнутой наружной двери, и инструктор парашютного дела, слегка подталкивая в наши оробевшие спины, под команды: «пошёл, пошёл», одного за другим вытолкнул нас из самолёта наружу.

 Можете себе представить, каково было мальчишкам, ни разу в жизни не побывавшим в воздухе, даже в качестве пассажиров, не только увидеть впервые матушку землю на дне пропасти глубиною несколько сот метров, но и тут же в эту пропасть сигануть.

 Случилось это в 1948 году в славном городе Кировабаде. В военно-авиационном училище лётчиков имени героя испанской войны Хользунова.
Дело было в том, что до описываемых событий поверхностное знакомство с парашютом у нас состоялось ещё в тбилисской спецшколе ВВС. Но там его изучение ограничилось зачётом по общей теории, так как нас, по младости лет, к добровольным прыжкам не допустили. Зато в военно-авиационном училище, где мы по окончании школы оказались, выяснилось, что тут, наоборот, без двух обязательных прыжков нас, теперь уже, не допустят к учебным полётам.
 
 Честно говоря, за минувшее время мы несколько повзрослели, и этих самых прыжков, добровольно уже не особенно жаждали. И если ждали их с нетерпением, так только потому, что отсутствие прыжков в расписании косвенно означало, что о реальном начале наших полётов начальство пока не помышляет.
 
 На самом деле причина была в том, что в нашем заведении традиционно не хватало учебных самолётов, и посему нашу практическую подготовку к полётам без нужды никто не торопил. Зато, когда партия новых машин всё-таки пришла, те, кому надо, тут же мигом вспомнили, что наша учебная группа, первая по графику полётов, не имеет ни одного обязательного парашютного прыжка, и срочно эти прыжки нам запланировали.

 Так мы в разгар занятий оказались в распоряжение парашютной службы училища, где двухнедельному курсу обучения суждено было закончиться нашим воздушным крещением, и первой серьёзной пробой на пригодность к лётной профессии. Вы, конечно, много раз слышали выражение: «прыжок с парашютом». Это очередное заблуждение. Потому, что действие, которое при этом подразумевается, правильнее было назвать: «прыжком с последующим раскрытием парашюта». А собственно прыгать, то есть отделяться от самолёта, на самом деле, нужно без всякого парашюта. И раскрывать его нужно только потом, в свободном падении со скоростью 50 метров в секунду. И то, если, конечно, не растеряешься и сделаешь это вовремя. Потому что, прыгая с высоты 800 метров, через 10 секунд делать это будет уже незачем. В этом был весь ужас. И неудивительно, что, перед прыжками мы, хотя и изо всех сил пытались собраться с духом, всё же немного трусили.

 На новом месте нашу группу встретил здоровенный старшина Стопченко, старший укладчик парашютов.
 - Здорово, хлопци! Приветствовал он нас на обрусевшем украинском, - Я так розумию, вы до мене. Так, шо проходьте в класс. Я зараз.

 Он пришёл к нам с новенькой тетрадкой, куда аккуратно переписал из общего журнала наши фамилии.
 - Ну, вот располагайтеся. Здеся будете заниматься, - показал он на развешенные по стенам плакаты, - Там у зале, будем укладывать парашюты. А на базу вы вже бачили разные снаряды и устройства с подвесной системой. То для физической подготовки и разных там навыков. Вот и усё хозяйство. Поначалу малость подучитесь, а опосля вместе спрыгнем. Так, шо не журитесь, хлопци, усё буде нормально.

 А мы и не журились. Мы, перед первой встречей с небом, понимали, что деваться нам на этот раз некуда, и просто слегка мандражили. Но гигантский укладчик, на груди которого сиял парашютный значок с цифрой 150, внушал спокойствие, и первое наше волнение несколько улеглось.

 Другое дело начальник парашютной службы, легендарный майор Мноян.
В отличие от добродушного великана Стопченко, это был невысокий, поджарый, и подвижной человек с заразительной энергетикой и полубезумными глазами врождённого авантюриста, готового кого угодно взвинтить в организационном азарте. На его груди красовался мастерский значок, под которым, по числу его прыжков, висела подвеска с цифрой 1800.

 В парашютном деле майор был в звании заслуженного мастера спорта и слыл человеком, не ведающим страха и сомнений. В авиационных кругах о нём ходили легенды. В частности было известно, что, яро пропагандируя среди лётчиков абсолютную безопасность прыжков, он никогда не брал для своих собственных тренировок запасный парашют.

 И не стал этого делать, даже после того, как во время одного из затяжных прыжков, в направляющей гибкой металлической трубке его парашюта намертво заело тросик от вытяжного кольца, и его единственный парашют оказался запертым в ранце за спиной. Молва утверждала, что в те несколько секунд, что были тогда в его распоряжении, он, ухитрившись, нащупал у себя за головой крепление к ранцу этой самой металлической трубки, и вырвал её с клоком брезента, из которого ранец был пошит. Парашют тогда успел раскрыться на последних метрах высоты.

 Сам майор этой байки не подтверждал, хотя и не оспаривал. Но люди, глядя на, изуродованные фаланги пальцев его правой руки, в правдивость этой истории верили.

 С нами легендарный майор был краток.
- Товарищи будущие лётчики! Вам пора знать, что в воздухе случаются ситуации, когда вы уже ничего не можете сохранить и спасти, кроме своей собственной жизни. И в этих обстоятельствах вы обязаны эту свою собственную жизнь сохранить и спасти. Если вы это понимаете иначе, в авиации вам – хана! Именно для спасения собственной жизни существует парашют. В воздухе он всегда при вас. Но если в нужный момент окажется, что вы не умеете им правильно пользоваться, вам, всё равно – хана! Чтобы этого не случилось, мы вас здесь научим всему, что надо. И с парашютом, уложенным с вашим участием, сбросим вас с самолёта. Два раза. Для практики. Потому что, без практики парашютных прыжков, как вы думаете, что может ждать лётчика, знающего парашют только теоретически?
 - Хана! Отвечаем мы, хором.

 - Правильно, заключает майор. Вижу, люди вы грамотные и главное, в парашютном деле, уже усвоили. А теперь получите у старшины Стопченко список литературы и отправляйтесь в библиотеку изучать теорию самостоятельно. Поговорим перед зачётом.
 
 Этим в тот день практический вклад легендарного парашютиста, в дело нашего обучения, ограничился. Старшина Стопченко прежде, чем заняться нами, сообщил майору, что имеет до нашей группы пару замечаний.
 - Слушаю первое, - обернулся к нему Мноян.
 - Так, что, товарищ майор, вы того, не серчайте, - начал Стопченко, как обычно, с пустяка, - но, як я бачу, у курсанта Шевцова сапоги не по размеру. Они, того, великоваты. Он як открое парашют, так воны от динамичного удара соскочють. Треба заменить, а нужного размера на складе нема.
 - Пусть намотает вторую пару портянок.
 - Слухаю.
 - Что ещё?
 - Ще, товарищ майор, вы того, не серчайте, - перешёл Стопченко к главному, - я шо кажу. У нас парашютов с автоматами для страховки перворазников всего двадцать четыре. А хлопцев у группе тридцать. Так шо, на шесть чоловик не хватае. Шо будем робить?
 - Нужно обязательно достать. Ты же знаешь, что первый раз бросать без автоматов запрещено. Пошуруй у соседей десантников.
 - Та я вже там шукав. Ничого немае. Они ж бросають своих людей з фалами, а наших ахтоматов сроду не бачили. А нам для одной группы на другий день самолёта не дадут. Надо бросать разом.
 - Ладно, Стопченко. Что-нибудь придумаем, - отмахнулся Мноян.

 И придумал. Придя на зачёт по теории, мы узнали, что неистовый майор принял решение шесть добровольцев, из нашего числа, сбросить по первому разу, вопреки строгому предписанию, без автоматов, страхующих своевременное открытие парашюта.

 Теперь у нас к мандражу перед предстоящими прыжками прибавился ещё и мандраж перед возможностью попасть в число этих шестерых. А до этого, одолев книжные премудрости, мы под руководством укладчиков, стали приобретать практические навыки в укладке парашюта, креплению его на себе и технике приземления.

 Упаковку 65-ти квадратных метров парашютного купола и 16-ти метровых строп в компактный ранец, которую нам демонстрировали укладчики, поистине можно было назвать искусством. Мы подолгу наблюдали со стороны, за их филигранной техникой при укладке парашюта, прежде чем осмелились прикоснуться к нему собственными руками. Глядя на работу укладчиков, мы поняли, почему старшина Стопченко пользуется у них абсолютным авторитетом. Помимо превосходства в росте, звании и количестве прыжков, гигант имел, на удивление, нежные и спорые руки, которыми быстрее всех укладывал по всем правилам любой парашют. И делал это так ловко, что далеко не безопытные его помощники всякий раз с восхищением наблюдали за его работой, чуть ли не разинув рот.

 Тут надо пояснить, что профессионалы в укладке парашюта соревнуются только на скорость, потому, что для оценки качества укладки существует только одно бальная система. Или ты уложил парашют идеально, или никак. Промежуточных оценок в этом деле нет. Мы были обязаны лично помогать укладчикам, и каждый из нас должен был расписаться в том, что его персональный парашют уложен в его присутствии и с его участием.

 На тренажной площадке укладчики пристёгивали нас к парашютным лямкам, подвешенным на высокой перекладине, и учили, какую позу следует принимать после раскрытия купола и как разворачивать себя по ветру перед приземлением. А ещё отрабатывали с нами саму технику приземления, помногу раз заставляя, разбежавшись, прыгать с трехметрового откоса на песок.

 Укладчики были опытными парашютистами. По долгу службы, их, в составе каждой учебной группы, с самолёта сбрасывали первыми. На, так называемый, пристрелочный прыжок, после которого, со второго захода, перед тем как бросать курсантов, штурман, по точке приземления укладчиков, делал поправку на ветер.

 Сегодня мне кажется, что укладчиков бросали первыми, главным образом для того, чтобы укрепить у нас уверенность в их умении укладывать парашюты. Все они были старослужащими сержантами, имели по доброй сотне прыжков и, несмотря на свой огромный опыт, держались с нами по товарищески просто и старались нас успокоить и вооружить простыми и проверенными на практике навыками.

 - Не надо,- учили они, по инструкции отсчитывать три секунды после отделения от самолёта, чтобы дёрнуть вытяжное кольцо, Как почувствовал, что ноги от самолёта отделились, так сразу и дёргай. Пока до мозгов дойдёт, что ты уже в воздухе, как раз три секунды и пройдут. А то были случаи. У новичка мозги заклинит. Забудет, что в его распоряжении всего десять секунд. И пока выговорит раз, два, три, тут уже и земля.
 - И что тогда, интересуемся мы.
 - А это спросите у майора.
 - Понятно. Хана!

 Вообще, по убеждению укладчиков, у парашютиста в воздухе всего две заботы. Раскрыть парашют и приземлиться по ветру. Важно, чтобы тебя несло вперёд, так как только в этом случае ты можешь выставить для встречи с землёй ноги. Выставить их при сносе назад невозможно. Придётся шлёпнуться на спину и затылок. Мало не покажется.
И укладчики настойчиво предлагали нам больше тренироваться на подвесной системе, как разворачивать себя по ветру. Для памяти советовали стишок:
 О, ветер-ветрило,
 Не дуй мне в рыло,
 А дуй мне в зад,-
 Буду очень рад!

 Разворачиваться учили, растягивая крест на крест, в стороны, подвесные лямки парашюта. А чтобы не ошибиться в какую сторону развернуться, велели помнить, что парашют разворачивается в сторону той руки, которая при перехвате ближе к носу.

 - Не забывайте, говорили они, что если сносит вбок, тоже хорошего мало. Удар придётся на одну ногу, и тут уж никакие Колины молитвы не помогут. Понадобится медпомощь.
 - Это, что ещё за «Колины молитвы»?
 - А это по имени нашего фельдшера Коли, который на каждые прыжки получает для компрессов, под ваши вывихнутые ноги, бутылочку медицинского спирта. И, пока вы прыгаете, он молится за вас, чтобы вы прыгали правильно, и спирт не пришлось бы расходовать по прямому назначению. Коля ваш ангел-хранитель.

 Для отбора шести добровольцев, Мноян поручил Стопченке построить нас в одну шеренгу. Он объяснил нам, что установить на парашют страхующий автомат можно, только прикрепив его к специальному устройству, которое устанавливается на ранце парашюта в заводских условиях.
 В распоряжении его службы таких парашютов всего двадцать четыре, и для нашей группы на шесть человек их не хватает.

 После этого он, без обиняков, предложил тем, кто добровольно желает прыгнуть первый раз без страхующего автомата, сделать шаг вперёд.
Судя по себе, я больше чем уверен, что ни у кого из нас, в глубине души, такого желания не было. Но воспитанные на военных репортажах о том, как отвечали на фронте бойцы на подобный вопрос перед опасной разведкой, через едва уловимую паузу, наша шеренга, вся без исключения, делает общий шаг вперед.

 - Ясно. Ничуть не удивившись, заключает майор. Значит, отберу по своему усмотрению. И пошёл вдоль строя.
Для меня всегда останется загадкой, что заставляет человека поступать вопреки своему естеству. Только что, на занятиях перед предстоящими прыжками, я, во власти естественного страха, был бы искренне рад, если бы эти чёртовы прыжки, отменили вообще. А сейчас, ожидая приближение майора, я, вопреки инстинкту самосохранения, ловлю себя на противоестественном желании остановить его выбор на себе, и, что удивительно, действительно попадаю в число шестерых избранных.

 Нас сразу отделяют от остальных и назначают дополнительный тренаж на всех приспособлениях парашютного городка. Наконец, наступает день, когда все основные и дополнительные тренировки остаются позади, и все парашюты аккуратно уложены и сложены. Двадцать шесть, снабжённых страхующими автоматами, в общий штабель. И шесть, без автоматов, предназначенные для нас, отдельно.

 Теперь день выезда на полевой аэродром, на который мы будем прыгать, неотвратим. И вот уже он назначен на завтра.
Ночь, предстоящую прыжкам, мы, конечно, не спим. Однако наутро ничего не случается. Прыжки переносятся на сутки, из-за не готовности самолёта. Проходит ещё одна, почти бессонная ночь, и прыжки снова переносят. Теперь уже по метеоусловиям.
 
 Напряжение растёт. Курсанты замкнулись. О предстоящих прыжках почти не разговаривают. Только, время от времени, почему-то с отчуждением косятся на шестерых избранных, самочувствию которых тоже не позавидуешь. Мало кто спит и третью ночь. Некоторые пишут письма. Как перед боем. Наши командиры в эти дни к нам исключительно снисходительны, и этим ещё больше нас напрягают.

 Когда же запланированные прыжки не состоятся и на четвёртый день, напряжёние становиться невыносимым.
Мне уже начинает казаться, что легче спрыгнуть с самолёта вообще без парашюта, предпочитая ужасный конец бесконечному ужасу тревожного ожидания.
И мало того, что нам предстояло самое серьёзное испытание в жизни, выходило по всему, что мы ещё и жертвы неблагоприятных обстоятельств, которые уже склонны были воспринимать, как дурное предзнаменование.

 Сегодня, много лет спустя, я уверен, что вся эта волокита была умышленно подстроена, не без ведома майора, опытными психологами, чтобы дать перегореть в нас естественному страху.
И действительно, на пятый день, к собственному удивлению, полноценно выспавшись, мы с утра, почти буднично, взвалили на себя свои парашюты, и совершенно спокойно погрузились на бортовой «студебеккер», который отвёз нас на полевой аэродром.
 
 Майор Мноян, прилетевший с укладчиками на транспортном «Ли-2» предназначенном для нашего десанта, был уже на месте. И тут же, у самолёта, чтобы не упустить полезное для прыжков безветрие, определил их очерёдность.
В первый сброс назначались три укладчика на пристрелку, и мы, шестеро, которые будем прыгать без страхующих автоматов. Бросать нас будет майор лично.
 
 Я на левом фланге шеренги, и при команде на посадку, первым прохожу в глубь самолёта. Замыкающие строй укладчики остаются ближе к выходу. Им начинать. Майор Мноян, взявший на себя ответственность за нас, поднимается по трапу последним и делает знак бортмеханику задраить дверцу.

 Старшины Стопченко с нами нет. Ему майор поручил сбросить после нас основную группу. Самолет поднимается в воздух и мы, прильнув к иллюминаторам, впервые в жизни видим стремительно уходящую из-под нас землю. С каждым новым витком наблюдаем, всё большее уменьшение предметов и людей, оставленных внизу, пока они не сливаются, наконец, вместе с травой полевого аэродрома в сплошной зелёный ковёр. Спрыгнуть на эту бесконечно далёкую лужайку кажется с высоты не таким уже страшным.

 Почти умиротворённое состояние, нарушает мигающий сигнал на переборке кабины, в сопровождении дурного воя сирены. Это команда штурмана, призывающая первую группу к готовности.
Укладчики и майор, привычно ощупав застежки шлемов и лямок, подтягиваются ближе к двери, которую при повторном вое сирены, бортмеханик открывает на заданной высоте.

 Проём двери со скруглёнными углами, ярко освещённый солнцем на фоне полумрака кабины, кажется мне киноэкраном, изображающим зрительную модель предстоящей жизни, где между мной и, ожидающей всех нас, пропастью, маячат неясные силуэты старших поколений, которым ближе к неминуемому концу, чем мне.
 
 Раздаётся команда майора: «пошёл», и три силуэта укладчиков исчезают.
 Передо мной на «экране», перед вторым заходом, остаются силуэты теперь уже пятерых моих товарищей, из числа избранных добровольцев. С каждой командой майора: «пошёл», их становится на одного меньше, и после пятой команды, бездна разверзается уже передо мной. Теперь остаётся только, уверовав в жизнь вечную, в случае её конца на земле, принять этот конец, не утратив в глазах майора собственного достоинства.
 
 Вытяжное кольцо для надёжности приторочено к кисти правой руки.
Я выкидываю из головы всякие размышления и с опустошённым черепом кидаюсь вниз. Сразу же, оказавшись во власти воздушного вихря, дёргаю изо всей силы от себя вытяжное кольцо, замирая в ожидании результата.
Через мгновение, показавшееся вечностью, над головой раздаётся хлопок огромного купола, и я повисаю, в абсолютной тишине, почти в километре над землёй.
Первое чувство человека подвешенного высоко в воздухе к куполу парашюта, это абсолютное отсутствие ощущения того, что ты когда-нибудь вообще опустишься на землю. Запаса высоты под тобой так много, что ты вначале совершенно не ощущаешь её приближения. Наверное, всем, начинающим жизнь, вот так же кажется, что они, зависнув навсегда, в своём счастливом молодом возрасте, будут находиться в этом состоянии постоянно. Что время, отпущенное судьбой неограниченно, и приближение неминуемой старости им лично не грозит.

 Но высота под тобой, как и твоя жизнь, тем не менее, тает, и ты, со временем, начинаешь замечать скорость, с которой приближается земля. А потом ощущение скорости нарастает и на последних метрах тебе уже кажется, что ты не перемещаешься к ней, а просто падаешь.
 
 Не могу удержаться, чтобы вновь не сравнить это ощущение с нашим жизненным путём, и не призвать людей, доживших до почтенных лет, в свидетели того, как стремительно ускоряется с годами течение отпущенного времени. Однако, у самой земли уже не до рассуждений. Перехватив крест на крест лямки парашюта, разворачиваюсь, как учили, по ветру, и, выставив вперёд ноги, со всего маха плюхаюсь о землю.

 Громадный купол, всё ещё наполненный воздухом, опускается впереди меня, и наподобие гигантского паруса волочит меня по земле. Тут я знаю, что нужно делать. Обучен. Тяну изо всех сил за нижние стропы. Купол послушно гасится и сникает. Я вскакиваю на ноги, отстёгиваюсь от парашюта и быстро собираю его в припасённую рабочую сумку. Взваливаю её на плечо и, определившись, в какой стороне находится приземлившийся самолёт, счастливый спешу туда, доложить о совершении своего первого тренировочного прыжка с парашютом.

 У самолёта, не скрывающий удовлетворения от благополучного приземления всех шести избранных, майор Мноян. У его ног распущенный его единственный парашют. Он спрыгнул с самолёта сразу вслед за нами. Обогнал нас, затянув свободное падение, и контролировал качество нашего приземления уже стоя на земле.

 Дожидаюсь своей шестой очереди и докладываю о себе.
Награда – рукопожатие легендарного майора и нагрудный значок с маленьким белым куполом на тёмно синей эмали. Крещение состоялось. И мы, шестеро, с трудом сдерживаем распирающее нас мальчишеское чувство превосходства перед остальной частью группы, выстроенной у самолёта.

 А с посадкой этой группы в самолёт, происходит какая то заминка. Старшина Стопченко, несмотря на запущенные моторы и красноречивые жесты лётчиков, о чём-то оживлённо переговаривается с курсантами. И так и не дав команду на посадку, направляется в нашу сторону, к майору.
 - Ну, что там у тебя, Стопченко, - спрашивает тот.
 - Вы, товарищ майор, того, не серчайте, - как обычно предваряет обращение к своему начальнику старшина, - но там курсанты, того, имеют до вас вопрос, с отбором тех шестерых добровольцев.
 - Критикуют меня, что ли?
 - Та ни. Яка там критика. Просто вони глянув, як те шестеро прыгнули, кажут, шо добровольцами были усе, и им непонятно по какому прынцыпу вы отобрали тех шестерых. Мол, коли, хотели отобрать сами, чого же было спрашивать их согласия. Просют пояснить.
 - Та-ак, - уточняет майор, - значит, они утверждают, что добровольцами были все, а мы с тобой их дружный коллектив раскололи?
 - Та вроде так.
 - Что ж, Стопченко, они правы. Нам не следовало это делать, и потому возвращайся к ним и отвинти с их парашютов страхующие автоматы. У всех.
 - Но, товарищ майор.
 - Стопченко, это приказ.
 - Слухаю.

 Отвинтить, так отвинтить. Долго ли умеючи. Поторапливаемый лётчиками, Стопченко, развернул шеренгу курсантов лицом от себя, и враз свинтил со всех парашютов страхующие автоматы, свалив их тут же в кучу. После чего быстро построил и загрузил в самолёт доверенный ему десант.

 Наблюдая за посадкой в самолёт курсантов, майор Мноян понял, что своим решением, нарушающим строгую инструкцию, он возлагает основную ответственность на непосредственного исполнителя, которым на этот раз окажется не он, а старшина Стопченко. Но перекладывать на своих товарищей риск ответственности за свои сомнительные приказы было не в его характере. И в последний момент, перед тем, как бортмеханик собирался за старшиной задраить дверцу самолёта, майор окликнул Стопченко и вернул его на землю.
 
 - Старшина, я передумал и поручаю вам обеспечить наземный контроль качества и безопасности приземления учебной группы, объявил он своё новое распоряжение.
 - А як же группа?
 - Я сам.
Всё, поняв, Стопченко послушно стащил с себя парашютный ранец, одел его на майора, помог подогнать ему по росту ножные обхваты.
Мы увидели, как за майором захлопнулась самолётная дверца, и двухмоторный транспортник пошёл на взлёт.

 В тот день команда майора Мнояна, ещё раз, убедилась в том, что их легендарный начальник ходит у Бога в любимчиках, неизменно получая одобрение Всевышнего своим безумным выходкам. Вот и на этот раз, с рискованными прыжками нашей группы всё обошлось благополучно.
 Ни одной заминки при покидании самолёта, и ни одного вывиха при приземлении. Мы снова все, в общем строю, поверившие в себя, с новенькими парашютными значками на груди и первой записью в специальных удостоверениях, где заготовлено много запасных строк для регистрации наших последующих прыжков.
 
 Мы счастливы. И нам не терпится возвратиться в училище, чтобы поделиться впечатлениями с товарищами, которым первые прыжки ещё только предстоят.
А пока издалека, от машины скорой помощи, довольный фельдшер Коля, салютует нам раскупоренной бутылочкой с медицинским спиртом, и, запрокинув голову, употребляет в нашу честь её содержимое.

 Остаток этого дня в училище командование предоставляет в наше личное распоряжение, и мы, не вылезаем из курилки, угощая всех, припасёнными на этот случай, хорошими папиросами, и без конца пересказываем обстоятельства своего первого воздушного подвига.
Чтобы дать нам окончательно оправиться от перенесённого потрясения, наши начальники не находят ничего лучшего, как назначить нас на следующий день в караул.

 Действительно, лучшего способа опустить нас с неба на землю не придумаешь. Караул процедура не очень приятная.
Но всё же, нашей группе, как героям дня, достаются на этот раз самые злачные посты. Мы будем охранять контрольно-пропускной пункт, гауптвахту, где нет ни одного арестованного и само караульное помещение.

 Начальник караула, один из наших ротных командиров, ставит нас в известность, что комната в караульном помещении, предназначенная для содержания под домашним арестом лиц офицерского состава, занята. Что мы, должны тактично, но, тем не менее, строго, обеспечивать соблюдение, для задержанного там лица, все, предусмотренные на этот случай, относительные ограничения его свободы.

 Нам не составило труда выяснить, что задержанным лицом является не кто иной, как наш недавний небесный крёстный – легендарный майор Мноян.
Арест наложен начальником училища за грубое нарушение предписаний техники безопасности при организации первых парашютных прыжков нашей учебной группы. Начальник училища, при всём уважении к заслуженному майору, не мог оставить без внимания неоправданный риск, которому тот подвергал курсантов целой группы, сбрасывая их по первому разу с самолёта без страхующих автоматов.
 
 Неудивительно, что наша реакция на действие руководства была отрицательной. Уже потом, обогатившись собственным опытом армейской службы, мы узнали, что старшие командиры зачастую, желая защитить своего подчинённого, торопятся наложить на него незначительное взыскание, спасая его от наказания более строгого, так как наказывать военнослужащего за проступок, по которому с него уже взыскано, не велят уставы.

 Но этот опыт пришёл к нам потом. А в тот день мы, вопреки руководству, решили обозначить своё отношение к аресту нашего наставника по-своему. После короткого совещания в узком кругу, два наших пронырливых товарища, были, через охраняемый нами же КПП, откомандированы в город. Откуда через пару часов вернулись нагруженные сумками с мягкими азербайджанскими лепёшками, овечьим сыром и столовой зеленью, а так же целой батареей бутылок с местным крестьянским вином.

 Всё это было припрятано до двух часов ночи, когда по уставу наш единственный караульный офицер отправился на отдых.
Загодя предупреждённый майор Мноян, принял нас в своей комнате по-товарищески, без обиняков. Нашёл нужным отметить наше достойное поведение на первых прыжках. Сказал, что именно это заслуживает его уважение, а вовсе не принесённые нами дары. Что не помешало ему, однако, не без удовольствия разломить свежие лепешки и, заправив их сыром и зеленью, со смаком отдать должное тому и другому.
 
 Когда дело дошло до вина, майор еще раз поздравил нас с воздушным крещением. Разрешил выпить только по одному стакану и, рассовав в наши руки оставшуюся снедь, выпроводил нас обратно в караульное помещение.
 
Нам не хотелось покидать майора, не послушав каких-нибудь историй, питающих легенды вокруг его имени.
 Но майор на этот раз был благоразумен и обещал поведать о себе на занятиях перед, предстоящим нам, вторым прыжком.
 - А сейчас идите, поторопил он. А то проснётся ваш караульный начальник и будет вам.
- Хана, что ли?
- Именно хана, засмеялся майор любимому словечку, запирая перед нашим носом дверь своего узилища.
 
 Пришлось уйти, не услышав подробностей о его подвигах. Но и без этого, обстоятельствами нашего первого прыжка, майор уже приворожил нас обаянием своей мужской самоуверенности и внутренней независимости от начальства и судьбы.

 Мы ещё не совсем понимали, но уже чувствовали, что за несколько дней общения с нами, этот человек, каким-то образом, сумел сделать нас значительнее в наших собственных глазах.

 Может быть тем, что преподал нам и помог усвоить первый урок формирования личности, через достойное преодоление страха?
Естественного природного страха, присущего любому человеку.
 В молодости перед жизнью, а в старости перед смертью.

 Москва. 2003























.