Нарцисс

 Костя был сирота и жил с пьяницей дядей. Он толком даже не знал, ка-ким именно дядя приходится ему: родным, двоюродным или троюродным. Они были прописаны в одной квартире, и Косте невольно приходилось с ним жить. Дядя относился к нему вполне доброжелательно, он никогда не буянил, но часто устраивал попойки с приятелями. Он всегда разговаривал с Костей громко, на всю квартиру, независимо от того, слушал Костя или нет, каждый раз приглашая его с собой выпить. Костя всегда отказывался и этим ставил дядю в тупик: он не понимал, как Костя может за столько предложений не со-блазниться.
Костя прекрасно сознавал, что какой бы ни был дядя, его надо если не любить, то хотя бы уважать, хотя бы относится к нему как к человеку. Но Костя не относился к нему никак вообще, он просто ждал и мечтал, что дядя умрет… И ничего не мог с собой поделать! Для него дядя был только поме-хой. Ведь он был старше Кости, он тоже жил и даже устанавливал свои по-рядки в квартире, с которыми Костя не в состоянии справиться. Потому что дядя был бы только рад подчиниться Косте, но у него не получалось, уж такая натура. Костя пытался отучить его оставлять пустые бутылки около унитаза, дядя с ним покорно соглашался и даже несколько дней помнил об этом и не забывал убирать бутылки из туалета, но хватало его дня на два, на третий он все забывал. Дядя всегда подобострастно выслушивал все разгоняи Кости, ко-гда тот приходил домой и все вокруг было не так. Дядя сразу суетился, по первому крику Кости ставил что-то туда-то, а что-то откуда-то убирал. Что делать! Дядя очень боялся Кости, когда он сердился, потому что тогда Костя не кричал, не ругался, а просто рычал, его красивое и спокойное лицо пре-вращалось во что-то пышущее злостью, со сверкающими черными глазами. Костя не мог смириться с окружающей его действительностью. Все должно было быть, как он захочет.
Зато каким милым он становился, когда настроение у него было хоро-шее. В нем появлялось что-то мальчишески-задорное, и он никуда не мог это деть. Ему все время хотелось сошкольничать, сделать какую-нибудь безобид-ную глупость. В такие минуты ему было абсолютно все равно до дяди и до всего мира, а внимание его сосредотачивалось на объектах, к которым был не равнодушен. Тогда Костя был похож на дурачащегося льва: зрелище одно-временно и смешное, и красивое. Смешное потому, что лев дурачится, а ему это не пристало; красивое потому, что дурачится именно лев, у него все полу-чается по-царски красиво, величественно. Нельзя сказать, чтобы Костя был величественен, когда валял дурака, но это было очень естественно и очень шло к нему, потому что он не мог не валять дурака, это как будто было одним из его жизненно необходимых правил.

Костя, насколько помнил себя, всегда над чем-то полушутя издевался, кого-то подкалывал, придумывал прозвища. Только почему-то шуткам его ни-кто не смеялся, колкости, остроумные слова все слушали и не слушали одно-временно. Так или иначе Костя всегда хотел насмешить или вызвать восхи-щение своими словами, но, когда он, в очередной раз выкидывал какую-то остроумную фразу, положив по привычке щиколотку одной ноги на колено другой и выставив изящный красивый ботинок, все как-то замирали вокруг и полураскрыв рты внимательно слушали. Они как будто удивлялись, что есть на свете такой человек. Все взгляды, все внимание было устремлено на него, но никто не смеялся и не улыбался. А потом все старались его не замечать, не смотрели ему в глаза.
Будь он не так честолюбив, он бы стал себя презирать и больше никогда бы не произнес ни слова, но он так совсем не думал, ему бы такое и в голову не пришло. Костя слишком любил себя и считал, что он очень хорош, очень красив, очень талантлив для всех остальных и потому к нему бывает такая не-любовь.
Он обводил всех взглядом, иронично сдвинув черные тонкие брови, и вздыхал: он не обижался, не грустил, не сникал, он просто не понимал, как на него можно так незаслуженно и странно реагировать.

Он не чувствовал, нравилось ему это или нет. Он знал, что у него полу-чалось танцевать, даже слишком получалось, и тренеры с сожалением и упре-ком отпустили его. Но Костя спешил покинуть это заведение, ведь танцоров, как мужчин, так и женщин, развелось великое множество. Непонятно, на что надеялись родители Кости, отдав его в хореографическое училище. Он смутно помнил, что этого больше хотела мать, что она этим как будто даже горди-лась. Когда Костя думал об этом, перед ним вставали расплывчатые образы его родителей. Мать, очень нежное существо, всегда представлялась ему в зе-леном платье. Наверное потому, что у нее были зеленые глаза, почти изум-рудные. Он это видел сам на многих фотографиях, и все родственники с вос-торгом рассказывали ему об этом. У нее были натуральные светлые волосы, и это еще один предмет для восхищения у родственников. Из-за всего этого Костя не мог вспомнить ничего, кроме зеленого платья, больших изумрудных глаз и светлых волос. Пожалуй, еще только голос, очень нежный, не способ-ный кричать. Он отделялся от остального воспоминания матери, он как бы ле-тал где-то над ним, был ярче всего. И когда Костя вспоминал ее голос, он как будто звучал внутри него, очень явственно и все время что-то говорил. Костя не понимал, что он говорит, просто слушал звучание.
А отец… У отца было очень доброе лицо с темными блестящими гла-зами; волосы у него были темно-русыми, и он все время умилялся на мать, он носил ее на руках, обсыпал золотом, исполнял все ее желания. Но Костя зата-ил на него обиду за его имя – Гена. Ведь из-за него он получился Геннадьеви-чем, а в этом, по его мнению, было что-то крокодилье, что ему не очень нра-вилось. Отца его давно не было в живых, но Костя ничего не мог с собой по-делать: обижался он за свое отчество именно на него, ведь больше не на кого.

В силу всевозможных причин ни одна компания не могла принять Кос-тю. Он сам не мог и не хотел завести себе приятелей, именно приятелей, а не друзей – слово это давно потеряло для него свой истинный смысл, потому что и среди так называемых друзей когда-нибудь все равно становилось ясно, что и здесь, несмотря ни на что, действует один закон: каждый сам за себя. Костя почти интуитивно чувствовал это, он знал, что человеку стоит ему понравит-ся, и он не задумываясь вручит ему всего себя без остатка, да в придачу по-требует и от него того же.
Когда-то давно, еще в детстве, Костя так и сделал, и, кроме смеха, злого смеха и презрения за доверчивость, ничего не получил взамен. Это был горь-кий опыт. Костя вряд ли помнил все это так подробно, вряд ли отдавал себе отчет в том, что этот случай оставил или, наоборот, забрал из его души; это было просто не очень приятное воспоминание детства. Однако оно убило в нем веру в людей, доверчивость осталась и сейчас – Костя и сейчас был так же глуп и мог повеситься на шею первому, кто завоюет его доверие. Появи-лась боязнь быть непонятым – это самое страшное, самое ужасное чувство, которое убивает в человеке любое проявление его талантов, его «я»; оно при-равнивает человека к общим стандартам, либо делает его очень одиноким – одно из двух.
С Костей случилось второе. Приравняться к другим он просто не мог – не получалось ни морально, ни физически. Одни старательно его не замечали, они вели себя так, будто его нет, а сами удивленно хмурились, обнаруживая, что он все же существует; другие откровенно его презирали, показывали это всем своим поведением, а тайком завидовали ему, сами не понимая за что.
Ко всему прочему Костя был мил, при особом взгляде даже красив, но в любом случае, при любых обстоятельствах и на любой взгляд он был очарова-телен – это самый большой минус в нем, особенно при общении с другими мужчинами. Возможно даже это было главное, почему Костя не имел ни с кем дружбы. Конечно, он не знал всего, что творится относительно его личности, но одно он знал, а скорее даже чуял: не надо привлекать внимание, не надо слишком вылезать из толпы и показывать свой характер, как хотелось ему иногда чуть не до мозгового зуда, - все это может не понравиться, неважно кому, скорей всего всем. Важно, что над ним опять зло посмеются и не пой-мут. Только теперь будет намного больнее, чем в детстве.

Костя поплелся через двор, засунув руки в карманы брюк. Он прошел мимо скамеек, на которых заседали ухоженные и не очень старушки. Когда он проходил мимо, все они как по команде замолкли. Костя знал, что они внимательно смотрят ему вслед и когда он отойдет на приличное расстояние, будут перемывать ему косточки: обсуждать, как он сегодня выглядит, или как он выглядел вчера, обсуждать его дядю, его жизнь.
Ему было абсолютно все равно, что думают о нем эти старушки. Ему казалось, что они специально собираются здесь, чтобы караулить его.
Костя чувствовал, что они не могут приравнять его ко всей молодежи, что они выделяют его из всех. И им это не очень нравится, им было бы и спо-койней, и легче порицать его так же, как и всех молодых, но они не могли. Это был только Костя и только его жизнь, старушкам приходилось обсуждать именно это. Не нравилось им это и потому, что они желали думать, что знают все и обо всех, а о личности Кости они не знали ничего правдивого, только то, что навыдумывали сами по сплетням.
Каждый раз, когда Костя чувствовал на спине их внимательные взгля-ды, ему хотелось неожиданно повернуться и выкинуть им какую-нибудь шу-товскую фигуру вроде поклона или показать язык, а можно и вообще сделать что-нибудь непристойное.

Ноги невольно, повинуясь подсознанию, понесли его на улицу, на то самое место, где Костя несколько раз видел девушку в кабриолете. Он пришел сюда, затаив радостную надежду просто увидеть ее неподвижную фигуру. Она всегда выходила из дома в сопровождении двух полных пожилых людей – мужчины и женщины. Все они садились в машину: они – на переднее сиде-ние, она – сзади, и уезжали. Девушка ни на кого не смотрела, вообще не смот-рела по сторонам, она с царственным и даже как будто высокомерным видом проделывала весь моцион и ничего не говорила.
Костя пришел туда, где так часто наблюдал эту сцену. Он посмотрел на противоположную сторону улицы и… О радость! Кабриолет стоял там же, и в нем сидела девушка. Одна! Без мужчины и женщины! Сердце как-то замерло и тут же стало биться сильнее. Ведь это был шанс!
Он легко перебежал через дорогу и остановился прямо перед девушкой: она сидела с краю, и локоть ее лежал на дверце машины. Она смотрела куда-то в одну точку, будто ни на что, а в себя. Костя смотрел на нее с очень близ-кого расстояния и ждал, что она повернется, в конце концов просто проявит интерес. Но она не поворачивала головы. Либо она надменна до последних пределов, либо…
- Кто здесь? – спросила она голосом со звенящими нотками, такой голос при случае становится низким и гортанным.
- Я – Костя, - он несколько растерялся, он понял, почему она и сейчас не повернула головы.
- Что вы хотите, Костя? – прибавила она насмешливо и вдруг повернула к нему лицо: глаза смотрели куда-то в пространство между его глазами и но-сом, вокруг маленьких точечных зрачков вертелись, как ему показалось, свет-ло-карие круги с аккуратными темно-серыми ободками, а в светло-карих кру-гах сверкали зеленые искры.
Костя смотрел в эти глаза и не мог сообразить: чего же он, собственно, хочет?
- А как вас зовут? – спросил он.
Губы ее странно дрогнули на мгновение, все лицо переменилось на се-кунду какими-то неуловимыми движениями, их смысл был бы не понятен ни-кому.
- Антонина, - серьезно произнесла девушка.
- Антонина? Это значит Тоня?
- Да.
Костя увидел две приближающиеся сердитые фигуры. Он их никогда не рассматривал и не старался запомнить, а сейчас догадался, что это родствен-ники девушки, особым внутренним чутьем. Такое чувство просыпается в си-туациях, которые могли бы иметь плохие или непоправимые последствия, ес-ли вовремя их не предотвратить. Он не знал почему, но ему очень не хотелось, чтобы эти люди его видели.
- Тоня! Скажите скорее, когда вы завтра будете здесь?
Нечто нежное, приятное, податливое и мягкое, и в то же время с шипа-ми и когтями, гордое, капризное и непробиваемое, красивое и милое, - это лев, который не понимает и не знает зачем он живет, ему по природе положено быть агрессивным и злым, а он желает нежности и любви, и лишь иногда все-общее непонимание и хохот заставляют его огрызаться… Такой был для де-вушки Тони этот голос, сам Костя, его дыхание и запах, весь воздух вокруг него…
Ей польстило чем-то его внимание. Сознание, что она может обидеть его чем-то, прожгло все тело. Она поспешила ответить:
- Примерно в это же время.
Костя легко и пружинисто, как мяч, отскочил от машины в несколько шагов, причем пятясь назад и не спотыкаясь. Он смотрел на Тоню и улыбался.

С этого начались их встречи. Костя приходил и всегда улавливал мо-менты, когда родственников слепой девушки Тони не было с ней. И почему-то теперь такие моменты случались часто, тогда как раньше их не было вовсе.
Костя подходил к Тоне очень близко, смотрел в ее лицо, радуясь и огорчаясь одновременно, что она его не видит. Они обменивались странными фразами, не имеющими для всех остальных нормальных людей никакого зна-чения. Эти фразы невольно говорились друг другу, потому что были предна-значены специально для раскрытия личности и характера. Костя и Тоня сна-чала хотели узнать не о жизни друг друга, а о внутреннем состоянии, о душе.
Вскоре Костя узнал о том, что мужчина и женщина, всегда ее сопрово-ждающие, - это ее дядя и тетя, и что больше у нее никого нет. Нет ни родных, ни друзей, ни врагов, ни знакомых – нет никого…
Тоне запрещено было одной выходить на улицу, ее родственники очень удивились бы, узнав, что ей кто-то звонит. Тоня была почти их собственно-стью, безропотной, безголосой, не имеющей никаких прав и собственной во-ли. Правда, они старались доказать и себе, и ей, что на самом деле это не так, что они ее очень любят и помогают ей, но это успокаивало только их самих, особенно тетю Лилию, которая была сварливее и скандальнее своего мужа.

У Кости и Тони было много общего. Столько же у них было и различ-ного. Но все, что их связывало и разделяло, очень быстро потянуло их друг к другу и сблизило. Они и не пытались сопротивляться, их не смущало ничего: ни их положение, ни стремительность событий, ни боязнь, что их пыл может охладиться.
Костя уже много раз бывал у нее дома, он приходил туда тайно, пока никого не было. Тоня смеялась и говорила, что родственники сошли бы с ума от ужаса, если бы узнали.
- Ах, мы бедные, бедные сироты! – с шутовством шептал Костя ей на ушко. Тоне это нравилось, но, желая сохранить дистанцию, она пыталась по-казать, что не разделяет такого мнения о сиротах.
- Как ты можешь над этим смеяться, Костя! Сиротам действительно живется плохо…
- А тебе не все равно как живут другие сироты? Какое дело нам до ос-тальных? – голос его становился все тише и начинал хрипеть. Костя терял контроль и его губы целовали ее милое ушко. Они стоят так близко друг к другу, их тела чувствуют друг друга, притягиваются… Костя ласкает губами область за ее ушком, убирая мягкие пушистые волосы, которые все время что-то скрывают. Потом опускается ниже и целует ее шею. Тоня, якобы стараясь увернуться, только подставляет его губам другие участки своего тела, напри-мер те, которые ей хочется, чтобы он поцеловал. Одежда так мешает, ее хо-чется содрать и выбросить, но и даже в ней безумно хорошо. И мысль, что придется хотя бы чуть-чуть отдалить тела, чтобы снять одежду, сводит с ума.

Костя появился в тот момент, когда в Тоне начала зарождаться нена-висть ко всем людям, ко всему миру. Не появись Костя на ее пути, и у нее умерла бы последняя надежда, что в жизни слепого человека могут появиться дружба и любовь, или вообще что-нибудь или кто-нибудь, кроме вечно недо-вольных тети и дяди. Они не могли заменить ей родителей, любви и заботы которых она все равно никогда не знала, но подозревала, что отношения роди-телей и дочери должны быть несколько теплее, роднее и глубже, чем у нее с тетей и дядей. Она не смеет ничего требовать от них, но зачем же они сами пытаются ее любить, пытаются выглядеть перед ней сверхзаботливыми суще-ствами? Зачем все это? Неужели только для того, чтобы Тоня думала о них хорошо? Неужели они всерьез считают, что она не видит их притворства?
Они кормили ее и одевали, но Тоня чувствовала, что вся ее одежда в понимании нормального человека не стоит и гроша, они очень сильно эконо-мили на ней. У Тони были только платья старого фасона, с рукавами-фонариками и рюшечками на груди. Мода на них прошла давно и пока боль-ше не возвращалась. Непонятно из какого древнего сундука тетя Лилия выко-пала эти платья, но Тоня точно знала, что специально они не покупались.
Самая большая жертва, на которую они шли ради Тони, была покупка книг для слепых. У нее их было достаточно много, Тоня давно все перечитала, потом перечитывала снова и в итоге знала наизусть.
Когда опекуны разорялись на новую книгу, Тоня была рада, но радость свою не показывала, потому что каждый раз после такой покупки прослуши-вала разговор, происходивший в комнате за закрытыми дверями и шепотом, примерно следующего содержания:
Тетя Лилия: - Теперь нам опять до конца месяца не хватит!
Петр Васильевич: - Уже…
Тетя Лилия: Что уже?
Петр Васильевич: - Уже не хватает. У меня остались последние пятьсот рублей. Сегодня четырнадцатое число и я не представляю…
Тетя Лилия: - А ты никогда ничего не представляешь! Все оставляешь для меня! Одна я всегда должна знать, как нам жить!
Петр Васильевич: - Придется одолжить у Кунца.
Тетя Лилия: - Опять? А потом опять не хватит?
Петр Васильевич: - Между прочим у меня нет зимних ботинок. Я не мо-гу ходить в старых, они все в дырах.
Тетя Лилия: - Ха! А я который год тебе долдоню, что у меня нет шубы! Я уже третий год хожу, как облезлая курица!

 - И кто их просил! – злобно шепчет Тоня, но все равно крепко прижи-мает к себе новую книгу. Разговор обычно всегда заканчивается решением «одолжить денег у Кунца».
Тоня очень хорошо понимала настроение тети Лилии: она почти всегда была сердита, но не могла вылить злость на ней. Иногда Тоня чувствовала, что тете Лилии даже хотелось бы ее ударить, но она всякий раз сдерживалась.
«А ведь я – дочь ее родной сестры, - думала Тоня. – Неужели все, что до сих пор писали и говорили о любви между родными… да причем тут род-ные! О любви вообще между любыми людьми в мире – глупая, очень глупая выдумка, шутка? Наверное, она была когда-то, такая всеобщая любовь, но кто-то один однажды захотел любить себя больше остальных и вся гармония нарушилась. Люди, которые раньше его любили, не могли уже относиться к нему так, как прежде, но и перестать его любить тоже не могли. И они не-вольно стали эгоистами, требующими любви такого же эгоиста и не полу-чающие ничего… От любви теперь остался только миф. Может быть, некото-рые люди и хотят ее снова вернуть, эту любовь, но получаются одни пошлые притворства, уже вошедшие в привычку – они, как традиции, передаются из поколения в поколение. А на самом деле в мире людей существует один закон – каждый сам за себя».

Потом тетя Лилия приходила, садилась напротив Тони, сначала долго смотрела на нее, а затем начинала всхлипывать, пока наконец не выкатыва-лись первые слезы, после них плакать было уже легче. Тетя Лилия плакала размеренно и аккуратно, всхлипывала три раза в минуту и приговаривала, что она плохой родитель и не сумела выполнить единственную волю своей по-койной сестры – сделать из Тони человека.
Тоню так и подмывало сказать: «Конечно! Все так и есть!», - но ей было лень. Она прекрасно видела, что тетя Лилия приходила рисоваться и оправды-ваться перед ней. Какой именно она хотела предстать, ей было не очень по-нятно, потому что Тоня слишком глубоко видела людей; выслушивая ее спек-такли со слезами, ей было скучно. Наивный человек бы поверил тете Лилии и растрогался, потому что актриса она была замечательная, - но только не Тоня. Как в театре или фильме мы видим героя, которого играют, а Тоня, наоборот, видела за игрой – человека, вся прелесть перевоплощения являлась для нее лишь искривлением личности.

- Костя, пока никто не пришел, я хочу тебя попросить кое-что сделать.
- Все, что хочешь!
- Я хочу знать, какая у тебя фигура. Через одежду я не очень хорошо могу составить представление. А мне хочется знать ее так же точно, как твое лицо.
- Ты хочешь, чтобы я разделся?
- Если ты против, то…
- Я – против?! Я тысячу раз за!
- Только не смейся. Это очень важно.
- Я понимаю. Один момент!
Костя стал лихо сбрасывать с себя всю одежду. Он не отрываясь смот-рел в неподвижные глаза Тони. Ему было и легко совершать стриптиз оттого что она не видела, и жаль этого. Костя был очень высокого мнения о своей внешности, пусть же Тоня – хоть и по-своему – но увидит и оценит его красо-ту. В одну минуту он остался совершенно голый. Он подошел к Тоне и погла-дил ее двумя руками по волосам.
- Я готов!
- Ты занавески закрыл?
- Зачем? Пусть хоть все меня видят! А хочешь я в таком виде залезу на крышу дома и буду стоять там на голове от счастья?
- Перестань, Костя. Какой ты глупый.
Тоня странными прикосновениями, очень чувствительными, которые, кажется, проникают в каждую пору на коже, чувствуют все незаметные изги-бы, одновременно и невесомыми и тяжелыми, провела очень быстро руками от шеи по плечам, потом по всей длине рук. Постороннему могло бы пока-заться, что она гладит Костю.
Она взяла его под мышками и провела руки вперед, почти обняв его. Там ее руки несколько раз проскользнули по красивой и гладкой спине, потом вернулись назад и так же, только чуть замедленней прошлись по юношеской груди, узкой и оттого очень изящной, на ней не было ни единого грубого во-лоса, она была чиста и гладка, как будто невинна. Потом Тоня немного опус-тилась и двумя ловкими движениями обняла две выпуклые ягодицы – каза-лось, они созданы для того, чтобы их обнимать; при повторном объятии Тоня отделила указательные пальцы и запустила их в углубление, прочувствовав их внутренность.
Костя пошатнулся и глубоко вздохнул всей грудью.
- Тоня, что же ты делаешь… Ты меня возбуждаешь, - тихо сказал он.
Тоня быстро перевела руки назад, ощупала живот, опустила руки ниже и взяла в них половой орган. Костя почти застонал. Когда она провела паль-цем по всей длине пениса, он стал раскрываться и набухать, словно цветоч-ный бутон. Она отпустила его, и Костя вздохнул свободнее. Тоня также ощу-пала со всех сторон стройные сильные ноги и поднялась.
- Все, Костя, осмотр закончен.
Костя прижал ее к себе. Оба чувствовали огромное желание, их так и влекло друг к другу.
- Ты меня возбудила, а теперь хочешь прогнать…
- Я не гоню тебя, Костя. Если бы все было так просто, я же женщина. Как ты не понимаешь!
- Тоня! За кого ты меня принимаешь? Я бы никогда не позволил тебе предохраняться самой. Эта обязанность должна лежать на мужчине. Хочешь, я сейчас сбегаю в аптеку за презервативом?
Все тело ее поддалось ему навстречу. Это был ответ «да» с призывом действовать. Но они уже не в силах были оторваться. Губы их соединились в долгом-долгом поцелуе.
Вдруг они испуганно отскочили друг от друга. Ключ с грохотом пово-рачивался в замочной скважине. Послышалось недовольное ворчание тети Лилии и бубнеш Петра Васильевича. Они как всегда завелись каким-то разго-вором, который перерос в спор, и теперь не могли остановиться. Особенно было слышно тетю Лилию; у нее была грубая и бесцеремонная манера разго-варивать, если она голодна. После еды она обычно добрела, то есть успокаи-валась.
Она заглянула в комнату: Тоня сидела на диване, чинно сложив ручки на коленях.
- Сидишь? – спросила тетя Лилия. – Сейчас будем обедать.

Домой Костя не шел, а бежал, весь путь он почти пролетел над землей. Он был безумно счастлив. Только когда он стал подходить к дому, увидел двор, у подъезда старушек, свет в своих окнах, он весь поник и погрустнел. Он перешел на медленный шаг. Еще издалека он стал смотреть на навострен-ные лица старушек, которые тщетно пытались сделать вид, что личность его их совсем не интересует. Костя разозлился – он не знал, что лицо его станови-лось очень красивым, когда он злился и хотел это скрыть.
Он стал грозно надвигаться на старушек, с блестящими глазами и ка-кой-то красивой ядовитостью на лице.
Он подошел прямо к ним: воцарилась мертвая тишина. Костя состроил глупую улыбку, схватил руку самой расфуфыриной старушки.
- Здравствуйте, здравствуйте! Как поживаете? – он по-шутовски рас-кланялся во все стороны, не выпуская взятой руки, поцеловал ее несколько раз и чинно направился домой. Вид у него сразу же стал такой, будто ничего абсолютно не произошло: он уже действительно забыл о них, старушки стали ему не интересны.
Нечего и говорить, что все почтенные бабушки одновременно раскрыли рты и так и сидели, пока Костя не вошел в подъезд.
- Он пьян! – заключила одна из старушек. Все согласились с ней и шумно стали обсуждать, что это его дядя научил и что в итоге оба они со-пьются.
…Костя уныло протопал через всю квартиру на кухню: там за столом сидел его дядя, пожилой «хронический алкоголик». Он, как всегда, старался сделать вид, что он – нормальный человек, что он никогда не пьет и очень здраво обо всем рассуждает. Он вообще пристроился пить так, что никогда не шатался, не нес чепухи и несведущим людям казался не пьяным.
- О! – заорал он на весь дом, увидев Костю. – Константин! Заходи, по-сидим! – он тут же достал откуда-то бутылку и два стакана.
- Не хочу я сидеть, - грустно сказал Костя. Он стоял, прислонившись к стене, и с какой-то молчаливой печалью наблюдал за дядей. Костя и сам не заметил, когда начал ждать его смерти. Ему хотелось, чтобы он исчез, пропал, умер – все что угодно, лишь бы его не было в квартире и он бы никогда не предъявлял на нее права. Тогда Костя привел бы сюда Тоню, они послали бы подальше сердитых ее опекунов и зажили бы вдвоем.
Он понимал, что на те непонятные деньги, которые у него водились, нельзя жить не только вдвоем, но даже одному. Какой-то внутренний голос говорил ему в таких случаях: деньги будут! Костя был уверен, что деньги сва-лятся с неба, именно на него, на Костю, ведь он везуч и очень хорош. На кого же еще деньгам валиться, как не на него?

Костя сначала хотел принести ей банальный подарок – цветы. Он не знал, любит ли она их вообще, и к тому же слепой девушке дарить цветы как-то неприлично. Она может принять это за насмешку. Ведь цветы главней все-го красивы, и дарят их для того, чтобы на них смотреть, и только потом они пахнут. А женщина должна посмотреть на красивый цветок, оценить его кра-соту и поднести к носу, чтобы вдохнуть сладкий или просто приятный запах. Ведь именно такой запах, по идее, должно источать красивое растение.
Он решил купить коробку конфет.
 
- Спасибо, - сказала Тоня. – Я люблю конфеты.
Костя смотрел, как она «слепыми» движениями, быстрыми и четкими, распотрошила упаковку – ему хотелось взять ее белые мягкие ладошки и дер-жать их долго-долго.
Тоня достала конфету и положила ее в рот. Этого Костя просто не мог вынести: он стремительно подсел к ней и стал целовать руки.
- Перестань, Костя. Вчера ты был не такой.
- Как? А какой я был вчера?
- Ты был лучше.
Он уже целовал ее лицо и шею.
Казалось, их отношения носили характер шутливого флирта, но это бы-ло лишь оболочкой, некой поверхностью, за которой скрывалось серьезное глубокое чувство. Они сразу открывали его, как только становились ближе физически, как будто вместе с телами соединяли какие-то невидимые энерге-тические оболочки. Как только они разъединялись, глубокое чувство прята-лось за определенными линиями поведения: Костя был нагловат и назойлив, Тоня серьезна и оказывала наглости сопротивление. И каждый из них прини-мал игру другого.
Нет, не себе хотел он доставить удовольствие, соблазнив ее. Он хотел показать ей, как он хорош, как он славно все умеет, хотел доказать ей это. Он мечтал, что она полюбит его еще больше, что никогда не соблазниться ника-ким другим мужчиной, вспоминая, как он хорош в главном.
Чтобы остудить Костю, Тоня взяла его за руку и подвела к своей крова-ти. Из-за сцепленных рук серьезное чувство стало мешаться с шутливостью. Обоих это очень забавляло: соединенные руки излучали тепло и свет, напо-миная о чем-то очень глубоком, что существует между влюбленными.
Кровать была широкая, на двоих. Костя это сразу заметил, они могли бы быть тут вдвоем, на этой кровати. Он сжал ей руку.
- Неужели ты одна здесь спишь? – он почти прошептал это над самым ее ухом.
- Да, Костя, я сплю здесь одна. Но я не это хотела тебе сказать. То ли сама кровать, то ли место очень нехорошее.
- Почему?
- Мне всегда холодно здесь спать, даже в жару. Я не хочу никому гово-рить, потому что меня вообще могут счесть сумасшедшей.
Костя обнял ее сзади.
- Есть единственный способ это исправить…
- Перестань, я тебе ни на что не намекаю. Я сказала тебе правду, а ты сразу не то думаешь.

Ночью Костя валялся по пояс голый у себя на диване. Он вроде бы со-бирался спать. Потоки мыслей текли в его голове. Очень громко слышались чьи-то голоса, вставали яркие картины. Наконец Костя обнаружил, что лежит с широко открытыми глазами и смотрит в потолок. Из другой комнаты доно-сился храп дяди.
Одни слова заглушили все остальные: «мне всегда холодно здесь спать…»
Костя вскочил с дивана и пошел в другую комнату, на звук храпа. Дядя мирно спал, разметавшись по всей кровати, под огромным пушистым пледом. Костя не знал, из чего этот плед, но знал точно, что он дорогой. Очень может быть, что это была единственная дорогая вещь в их доме. Этот плед всегда висел на стене, но сейчас дядя его зачем-то снял. Очевидно, становилось хо-лодно.
Костя сосредоточенно смотрел в небритое лицо дяди. Ему вдруг пред-ставилось очень живо, как он идет на кухню и берет большой нож. Костя даже сжал руку, настолько очевидно ему все показалось. Он идет с ножом к посте-ли дяди… Толстый плед с мягким треском рвется в нескольких местах… Дя-дино тело беззвучно дрыгается в последний раз и… все кончено! Вот и нет дяди! Все очень просто. А тело можно деть куда-нибудь…
Костя вздрогнул. Все было нормально: дядя все так же храпел. Костя провел рукой по лбу: рука стала мокрой от пота. Это была почти галлюцина-ция. Костя удивился какому-то странному чувству: он испытал наслаждение оттого, что воткнул нож в жирное противное тело, и главное – мужское! Если бы тело было не мужское, он испытал бы ужас, какой охватывает нормально-го человека при совершении убийства.
Так же молниеносно, как секунду назад неподвижно, Костя подскочил к дяде, одним движением содрал с него плед и ушел вон. Он слышал, как дядя недовольно заворочался у него за спиной.

Костя осторожно и с нежностью обнял ее; у него всегда было какое-то хорошее чувство ответственности, которое ему самому очень нравилось. Он смотрел на Тоню с любящей улыбкой.
В его отношениях к ней было то, что можно испытывать к маленькому ребенку: ты одновременно и любишь его и смеешься над ним за то, что он та-кой маленький и глупый. Костя испытывал нечто похожее. Правда, к этому примешивалось еще и какое-то непреодолимое ребяческое желание смешить Тоню, быть ради нее шутом, оказаться в позорном положении.
Тоня стала медленно проводить пальцами по его носу, глазам, лбу и щекам, потом проводила руками по волосам, трогала уши, подбородок и шею.
Костя каждый раз млел от удовольствия: он закрывал глаза и наслаж-дался ее прикосновениями.
- А губы? – тихо спросил он.
Она серьезно стала проводить большим пальцем по Костиным губам: почувствовала, как они целуют ее палец.
- Опять? Я так и знала, что ты будешь так делать, - она сказала, пытаясь сохранить серьезность. Но Костя уже увидел, что семечко интимного веселья брошено и дало свои плоды: Тоне нравилось и она еле удерживала улыбку.
- Конечно буду, - он приблизил к ней свое лицо и стал нежно целовать в губы. Они долго целовались и оба возбудились до того момента, до той серь-езности, в которую превращается шутливая любовная игра у мужчины и жен-щины, если они действительно нужны друг другу не на раз, не на месяц, не на год, и даже не на несколько лет.
У Кости всегда закрывались глаза против его воли, когда он целовал Тоню. Он разомкнул их и увидел очень близко ее лицо, с глазами, едва при-крытыми до половины так, как все слепые люди почти не нуждаются в закры-вании веками глаз.
В глазах ее мелькали зеленые точки. Чтобы разогнать чувство серьез-ной близости, он стал говорить Тоне на ухо всевозможные пошлости. Он по жизни впитывал их в себя, как губка, никогда не забывал и мог рассказать наизусть любую. Он всегда помнил, какие уже рассказывал, а какие нет. Для нее он старался собрать как можно больше. Тоню они очень смешили: она за-ливалась так, как редко кто-нибудь смеется.

Однажды Костя пришел на обычное место ее прогулок и никого там не нашел. Он прождал весь день до вечера, но никто так и не пришел. На сле-дующий день он пытался позвонить ей с работы, но ничего из этого (как и обычно!) не вышло, потому что к телефону в любое время дня и ночи подхо-дила тетя Лилия и не хотела звать Тоню. А предлогов у нее находилась куча: то она в ванной, то она кушает, то «ей нельзя…» Он понимал, что все это бред и не имеет никакого значения, но ничего не мог сделать, тем более что Тоня сама почему-то терпеть не могла разговаривать по телефону. По ее словам, голос в трубке всегда искажен, и ей нужно, чтобы человек был рядом, чтобы она его чувствовала.
Назавтра Костя отпросился с работы, что кстати стоило ему неодобри-тельных взглядов сослуживцев, хмурых бровей начальника и много еще чего подобного, потому что работал он в банке и работал кое-как, специалистом с высшим образованием он не был, и можно действительно сказать, что держа-ли его в банке из милости каких-то высоких руководителей.
Зато через несколько минут Тоня взахлеб рассказывала ему о малень-ком мальчике с детской площадки, который за два дня успел стать ее другом. Он такой милый, сообразительный, и говорить с ним одно удовольствие! Он показал ей все свои игрушки и завтра обещал принести из дома остальные и даже какие-то ценные для него, чтобы она, слепая девушка, по-своему их «увидела».
Косте оставалось только скрежетать зубами, потому что это тетя Лилия решила в очередной раз ему напакостить и изменить обычное место Тониных прогулок. На всякий случай он спросил, сколько приблизительно мальчишке лет, и, узнав, что ему года три – четыре, решил, что ревновать Тоню к ребенку было бы глупо.
Однако прошло много дней, и Тоня только и делала, что мечтательно рассказывала ему о Кеше (так звали мальчика). Он настолько ее покорил, что однажды она призналась, что хотела бы быть ему матерью. Она не видела, как горели черные глаза Кости, как он сжимал кулаки и какое выражение было у него на лице.

Он порылся в своей телефонной книжке, он подозревал, что у него должна быть тетушка. Ему было стыдно, но он не помнил, с чьей стороны она приходится ему родственницей, - с отцовской или с материнской. Он надеял-ся, что какая-нибудь мелочь укажет ему на это.
Тетушка эта была в его далеких неясных воспоминаниях, лицо и фигура расплывчаты, он бы разумеется не узнал ее первый. О характере ее он помнил еще меньше. Вроде бы женщина как женщина, каких везде много. Они все на одно лицо, они сносно одеваются и ходят в одиночестве по супермаркетам, а потом приходят домой, готовят обеды и ужины и дожидаются мужей и детей. О чем они думают? Чем живут?
Наконец он наткнулся на запись, сделанную его собственной рукой:
 Марья Никитична Донцова – тетя.
Кроме адреса, больше ничего не было. И какой же он болван! Зная свою забывчивость и отношение к подобным вещам, не мог написать в точности, кто, что, где и почему.
Вдруг он быстро прочел адрес: она жила здесь же, в городе N.! Быть может, она много раз видела его и узнавала. Разумеется узнавала! Такие жен-щины всегда помнят всех родственников в лицо, какими бы маленькими они их ни видели в последний раз.
Косте стало несколько стыдно: эти предположения и его планы относи-тельно тети как-то не вязались между собой. Он собирался очаровать тетю и вручить ей кое-кого. А теперь можно только фантазировать, в какой более изощренной форме она пошлет его куда подальше. Ему тут же представилась ужасная сварливая бабка с кучей маленьких грязных детей. Она в ярко-красном платье с синими горошинами, в руке у нее поварешка… Она упирает руки в бока, а потом сердито указывает ему на ползающих вокруг нее и дер-жащихся за ее юбку детей и говорит: «Вот! Посмотри, как я живу! А ты хоть раз навестил меня?! Хоть раз ты помог мне чем-то?!» И все его очарование, его милая улыбка, божественная фигура – все летит к чертям!
Она хлопает перед его носом дверью.
Костя повернул голову и посмотрел на себя в зеркало. У него действи-тельно фигура бога! Он еще не встречал мужчину более стройного, более кра-сивого… Эти бежевые вьющиеся волосы, чувственные губы, развратный взгляд… Разве возможно не покориться всему этому? Он решил рискнуть!
Он выгладил свой костюм светло-бежевого оттенка, в котором он был по-свински хорош, надел гладкие брюки со стрелками на стройные красивые ноги и стал, кажется, лучше, чем был всегда. Белую рубашку он заправил в брюки и не застегнул ровно четыре пуговицы сверху, чтобы ворот был по-больше открыт. Пиджак он небрежно накинул на себя, как будто очень торо-пился, так всегда получалось лучше. Он посмотрел на себя в зеркало, распра-вил плечи, поднял голову, тряхнул пушистой челкой. В самый раз было кого-нибудь очаровывать.
Костя купил огромный букет цветов и предстал перед дверью Марии Никитичны Донцовой, с чувствами человека, которому нечего терять. Он пре-дупредительно загородил цветами глазок и позвонил. Дверь открылась и на пороге показалась не очень высокая женщина неопределенного возраста и те-лосложения, в брюках, с короткой стрижкой и в строгих очках.
- Что такое? – недоуменно произнесла она.
Костя выглянул из-за букета и лучезарно улыбнулся, дико при этом по-краснев.
- Здравствуйте! Это вам! – он сунул ей букет, от которого она удивлен-но отпрянула.
- Да вы кто, наконец?
- Я ваш племянник, Константин, - немного понизив голос, произнес Костя; ему вдруг пришло в голову, что перед ним вовсе не его тетя, а кто-то совсем посторонний. Женщина подумала несколько секунд, потом посмотре-ла на него из-под очков:
- Толин?
Костя радостно и преглупо закивал. И вдруг женщина рванула его за руку через порог, так что Костя полетел и чуть не врезался в шкаф в коридоре.
…Марья Никитична оказалась прогрессивной женщиной. У нее где-то (непонятно где) был муж и дети, давно выросшие, и она работала учительни-цей в школе. И это последнее, пожалуй, могло объяснить многое в ее характе-ре.
Она посадила его за стол и стала поить чаем, она сразу усекла, что Кос-тя от нее чего-то хочет, и сам Костя это понял. Марья Никитична смотрела на него через очки, и он чувствовал себя абсолютно голым, незащищенным… Он ответил на все ее вопросы, но сидел с пунцовыми щеками и ненавидел себя за это.
- Помню-помню я твою мать.
По тону Костя понял – она сестра отца. Но так как родной сестры у отца не было точно, то все еще оставалось загадкой – кто же Марья Никитична Косте.
- Красавица была.
-А отца моего вы разве не помните? – спросил он улыбнувшись.
- Что-то ты хитришь, и чего ты там хитришь? – и она так посмотрела на него, что он почувствовал себя прозрачным. Ведь он и правда хитрит! И к че-му притворяться?
- Гену помню. Все-таки мой двоюродный брат.
«Значит мы друг другу – седьмая вода на киселе», - подумал Костя.

…Вот детская площадка. Качели, песочница, лесенки, лазелки, горки - все как полагается. В песочнице сидят дети, дети висят на лесенках, дети бе-гают по площадке, кричат и отбирают что-то друг у друга. Рядом на скамеечке – куча женщин, и старых, и молодых. Среди них затесался какой-то старичок, очевидно, чей-то дедушка.
Костю отделял от площадки небольшой заборчик, кое-где обросший вьюном и пушистыми кустами персидской сирени. Костя подошел к забору и посмотрел через него черными блестящими глазами, которые выдавали хит-рый, коварный и опасный замысел. Но никто этого взгляда не увидел и пото-му не оценил.
Костя отошел от забора и сел на скамеечку в аллее, раскинув руки и по-ложив ногу на ногу. Он стал разглядывать мальчишек и попытался даже уга-дать, где же тот. Но он был в растерянности, потому что считал, что почув-ствует его как только увидит. Мальчишка, который смог понравиться Тоне и которого зовут столь странным именем – Кеша, должен быть каким-то осо-бенным. Костя думал и надеялся, что сразу его узнает. Но все мальчишки на площадке были обыкновенными.
…На другом конце аллеи появился маленький мальчик. Он по-деловому шел по дороге совершенно один. Когда он поравнялся с Костей, то остановился напротив него. Мальчик был в том возрасте, когда ребенок еще толком не вышел из младенчества и целиком не вошел в нормальный детский маленький возраст, то есть он был то ли в позднем двухлетии, то ли в раннем трехлетии. Он был очень хорошо одет, на лице написано выражение каприз-ного и деспотического собственника. Он удивленно уставился на Костю. А тот ожидал, что вот-вот появятся родители или толпа сердитых родственни-ков.
Мальчик вдруг с грохотом упал на асфальт и пронзительно завопил, стуча маленькими кулачками. Скорей всего это была уловка избалованного ребенка, но Костя не знал об этом. Он подскочил к нему, как ужаленный, и поднял его на ноги.
- Ты чего орешь? С ума сошел? – сказал ему Костя. Он все боялся, что сейчас кто-нибудь придет, и, конечно, он, Костя будет в чем-то виноват. Од-нако голос его произвел оглушительный эффект: мальчик мгновенно перестал орать и удивленно посмотрел на Костю. И тут произошло чудо…
Костя посмотрел ему в лицо и расплылся в сверкающей доброй улыбке. У мальчика расширились и заблестели глаза от восхищения.
Костя подмигнул ему – мальчик от восторга открыл хорошенький ро-тик. Он не спускал с него глаз. Потом, видя, что дядя так же улыбается ему и не отводит взгляда, мальчик перевел свой восторженный взгляд куда-то на деревья, стараясь сохранить гордый и непринужденный вид. Некоторые ма-ленькие дети очень искусно умеют скрывать свою стеснительность, так что ее может заметить только очень наблюдательный человек.
Это была любовь с первого взгляда…
- Что случилось, а? Ты потерялся?
- Нет! Мой шарик улетел! – громко и требовательно заявил мальчик и топнул ногой.
- Шарик? – удивился Костя. Он совершенно не знал, что на это можно сказать, и потому сказал: - А что шарик? Шарик – это так, пустяк! Ты мне лучше скажи, как тебя зовут.
Мальчик опять повалился на дорогу.
- Не буду говорить! Не буду говорить!
Костя вытаращил глаза и малость опешил. Бывают же такие капризные дети!
- Может быть, Саша?
- Нет!
- Коля?
- Нет! Нет! Нет! – ему вдруг что-то понравилось, он радостно сел, стал смотреть на Костю и смеяться.
- Слушай! А может, ты знаешь какого-нибудь соседнего мальчика, ко-торого зовут Иннокентий, то есть Кеша. Понимаешь? Может быть, ты с ним дружишь? Вон, смотри, сколько детей там, на площадке. Может, он там? По-кажи мне его, а? – Костя так старался говорить понятно, чтобы до мальчика дошло, что он спрашивает, но тот только сидел и весело смеялся, глядя на Костю. Тот понял, что ничего ему не удастся узнать.
- Ну ладно! – безнадежно сказал он, решив поддержать игру. – А может быть, тебя зовут Кеша?
Мальчик дико обрадовался!
- Да! Да! Меня зовут Кеша!
- Да?! Неужели? – у Кости заблестели глаза пуще прежнего. Он опять поставил его на ноги, поправил на нем дорогую летнюю курточку. – Хочешь пойти со мной? Я тебе шарик куплю.
Мальчик услышал только первую фразу: «хочешь пойти со мной?» Да! Он хотел пойти с ним! Он и сам не знал почему. Вопрос этот имел магиче-скую силу. А может быть, что бедного мальчика просто никогда не спрашива-ли, куда и с кем он хочет пойти.
- Хочу… - медленно произнес он. А может быть, он согласился потому, что ему очень понравился Костя.
Костю не надо было долго уговаривать, он взял мальчика на руки и по-шел, замирая от страха. Навстречу шли люди, незнакомые люди, одинокие, парами и кучками… Кто-то разговаривал, жестикулируя, кто-то смеялся, кто-то читал.
Новоиспеченный Иннокентий почему-то радостно смотрел на Костю, хотя тот больше не улыбался и вообще вид у него сейчас был скорее непри-влекателен для детских глаз, чем привлекателен.
Костя не был знатоком детской психологии, он не понимал, чему маль-чик так рад и что в нем, в Косте, хорошего. От этого он стал улыбаться глупой смущенной улыбкой и все время поправлять свою пушистую непослушную челку, которая все равно падала на лоб.
Он все ждал, что кто-нибудь сейчас бросится с возгласами облегчения к мальчику, отберет его. Костя ожидал этого от каждого встречного и внима-тельно вглядывался в их лица… Ему было жаль, что сейчас с ним есть чужой мальчик, а через секунду его может не быть.
А мальчику, кажется, было все равно, Павлик он, Володя или Кеша. Яс-но одно: энергия его была неиссякаема.

Была глубокая ночь, когда Костя добрался до дома Марьи Никитичны. Костя тихо и постепенно обалдевал, ему уже казалось, что он всю жизнь знает этого мальчика, спокойно спавшего у него на руках. Он ни о чем не жалел, никого не порицал, он думал о том, что теперь у него с Тоней есть общая тай-на, что-то такое, что связывало их навсегда. Ему это очень нравилось. Теперь не нужно бояться, что Тоня исчезнет из его жизни так же внезапно, как появи-лась. Но как мог он, такой себялюбец, так думать? Тоня должна сходить с ума от любви от одного его, без всяких связей и общих тайн! Но в глубине его су-щества все-таки было сомнение, все-таки горело маленькое желание связать Тоню и себя чем-то очень значительным. Нет! Это приключение не должно кончиться печально! Он сделает для этого все возможное! Все, что в его си-лах!

Долго никто не открывал. Еще бы! Ведь давно была ночь. Потом поя-вилась Марья Никитична, сердитая и в халате. Она было хотела обрушиться на Костю и уже открыла рот, а потом, увидев на руках его милого мальчика, лицо ее хотело просиять, но она как будто вспомнила про Костю и подозри-тельно взглянула на него.
Костя уже точно не был так свеж, как утром. Весь вспотевший, волосы всклокочены, глаза усталые и сумасшедшие. Он рухнул перед ней на колени.
- Помогите мне, Марья Никитична! У меня есть сын и мне больше не к кому пойти! – выпалил он.
- Что это еще за представления! – она по-деловому отобрала у него Ке-шу и ушла с ним в глубину квартиры. Дверь она оставила открытой.
- Ребенка мучают, - послышался ее голос из комнаты. Костя решил, что она его не выгоняет, и, не в силах подняться на ноги, он вполз на коленях в коридор.
Через некоторое время Костя уже сидел на кухне за слишком поздним чаем. Марья Никитична уплетала печенье, видимо, даже радуясь случаю по-есть. Перед Костей стояла нетронутая чашка, и сам он, отрешенный, смотрел куда-то в потолок. Кешка мирно спал в комнате, в удобном раскладном крес-ле. Все вопросы были оговорены. У Марьи Никитичны есть дача за городом, туда она и отправится с Кешей завтра же.
- Устал? – спросила Марья Никитична и посмотрела на него через очки. Что это?.. Косте на секунду показалось, что между ними обрушилась какая-то преграда, какая всегда существует между людьми противоположного пола, то есть между мужчиной и женщиной, у которых никогда и ни за что не может быть никаких любовных отношений, даже эротических. Они никогда не смо-гут посмотреть друг на друга действительно как мужчина и женщина… И случилось сейчас такое странное мгновение, что Косте показалось, что пре-града эта рушится, рушится по каким-то неземным, нереальным причинам… Но вот он посмотрел на Марью Никитичну: она спокойно опустила глаза в чашку, откусывая печенье… Преграда снова восстановилась. Все длилось не-сколько секунд. Костя больше никогда не вспоминал об этом.
- Да, я устал, - ответил он.
- Только ладно тебе придуриваться, что это твой сын, - неожиданно ска-зала Марья Никитична.
Костя растерянно взглянул на нее.
- Придуриваться?
- Конечно! Наверняка ведь не твой. Я же вижу, что ты еще отцом быть не можешь. Ты ведь не мужчина, а юноша. Да ты не бойся, мне все равно, от-куда у тебя ребенок, я никому не скажу.
Костя растерянно смотрел на нее и не понимал, откуда могла эта жен-щина узнать или почувствовать, прочитать где-то на его теле или в глазах, что он – юноша! Надо сказать, что он до конца жизни бился над этой загадкой, но так и не смог ее разгадать.
- Давай я тебя поцелую на прощание, - попросила Марья Никитична, когда Костя уже собрался уходить. – Уж больно ты милый.
Костя подставил ей щеку и в то же мгновение ощутил звонкий мягкий поцелуй… на своих губах! Щеки его опять порозовели, но, взглянув на Ма-рью Никитичну, он понял, что так и надо было – в губы, и по-другому быть не может.
Когда Костя шел, задумавшись, назад, на душе было так тихо и радост-но, как будто он нашел клад. Сокровищу Марье Никитичне позволялось все: целовать его в губы, называть сынком и даже оберегать тайну, связывающую навсегда его и Тоню. Костя до сих пор считал, что такие люди, как Марья Ни-китична, давно вымерли, и когда он шел к ней с Кешей на руках, то надеялся на одно свое очарование. Сейчас он понял, как мало бы оно значило, если бы Марья Никитична была не такая, какая она есть.

Когда человек один идет по улице, какое у него должно быть лицо? Ка-менное? Непроницаемое? Но если человеку хочется улыбаться, настолько хо-чется, что он, может быть, и желал бы сдержаться, но не может. Именно такое случилось с Костей. Он подходил к своему дому и улыбался. Он улыбался весь путь, и, чтобы его не сочли совсем сумасшедшим, приходилось опускать голову.
У подъезда на скамейке уже сидели ранние старушки. Костя не заметил их абсолютно, он не видел, как они дружно уставились на него, ожидая чего-нибудь интересного. А он пролетел мимо них, красивый и быстрый, как ветер.
Дяди в квартире не было. На кухне обнаружились следы очередного ку-тежа. На столе и под столом стояли бутылки, виднелись жалкие остатки еды, полные пепельницы воняли на всю квартиру.
Он и не думал, что сможет заснуть. Он был слишком возбужден. Он снял рубашку и прямо в брюках и ботинках упал на свой диван.
Возможно, он и не хотел спать, но сознание его провалилось в темную глубокую пропасть. Костя спал очень крепко и недолго. Так спят перед каз-нью…Он проснулся внезапно, как от толчка. Толчок этот был во сне, ему приснилось что-то очень яркое, живое, настоящее. Он знал об этом, но не мог вспомнить ни одной детали из сна, ничего не осталось, кроме ощущения яр-кой и живой картины, как в жизни…

Через некоторое время позвонила Марья Никитична.
- Что случилось? – испугался Костя.
- Да ничего не случилось. Очень хороший мальчик, только шумный не-много.
- Шумный?! Неужели для вас это всего лишь шумный?! Да он сущий дьявол!
- Ну что ты, сынок. Какой же он дьявол. Он вот, все тебя требует, даже плакал.
- Меня? Я обязательно приду и избавлю вас от обузы, Марья Никитич-на… Я заплачу вам, но смогу приехать только завтра. Вы потерпите Кешу еще один день?
В трубке слышалось лишь сдержанное молчание. Когда Марья Ники-тична заговорила, голос ее почему-то был сух.
- Конечно, потерплю.
Костя невольно подумал, что чем-то обидел ее. Но он не стал останав-ливаться на этом, все его существо было занято другим, он уже жил в пред-стоящих событиях. Он уже говорил с тетей Лилией, очаровывая ее своей улыбкой, и уничтожал Петра Васильевича своей стройной фигурой, своей роскошью и обаянием.

- Тоня! Милая Тоня!.. – Костя опустился рядом с ней на колени. – Я ук-рал для тебя мальчишку с детской площадки!.. – спокойно сказал он, и в нем запрыгало странное чувство радости оттого, что она сейчас удивиться, испу-гается, вообще радость того, что он увидит ее реакцию, реакцию самого луч-шего существа на свете. Он прижался губами к ее руке.
- Что?! Украл? – она быстро выдернула руку.
- Он в надежном месте, - заговорил Костя, заключая ее в свои объятия, чтобы она не надумала никуда бежать. – Теперь ты должна согласиться выйти за меня! Я тебя увезу и можешь разговаривать с мальчишкой сколько влезет! Я украл его специально для тебя!
- Ты с ума сошел! А твой дядя?
- Я его зарежу! – выпалил Костя. Тоня подпрыгнула на месте и тонко взвизгнула. Ей чуть было не показалось, что он сейчас скажет «зарезал».
- Я выброшу его из окна! Никто и не догадается! Если бы ты знала, как он мне надоел.
Тоня закрыла лицо руками и заплакала.
- Костя, прекрати! Это уже не смешно.
- Но я вовсе не смеюсь. Это был последний способ и самый эффектив-ный вызволить тебя отсюда.
Тоня легла на кровати, полуотвернувшись от Кости, и из глаз ее без-звучно текли слезы.

В этот же день уже через несколько часов Костя летал по магазинам. Он выбрал для Тони новые туфельки с острыми носиками и на невысоком каб-лучке и очаровательное платьице с короткими рукавами и небольшой пуши-стой оборкой на юбке. Когда он представлял, как Тонины милые коленки бу-дут колыхать эту оборку и скромно сверкать из-под нее, у Кости мутился рас-судок.
Ему безумно нравилось покупать ей новые вещи, а ей, видимо, очень нравилось их принимать. Конечно, она не видела тех красок, которые видел Костя, но она как-то по-своему чувствовала вещи, знала и умела определить им цену, внимательно ощупав руками.
Особенно Костя обожал это делать, когда не знал, чем ее утешить. Ис-пытав все средства, он тихо спрашивал, не хочет ли она, чтобы он купил ей новую одежду или обувь, и видел, как в лице ее при этом загорался маленький огонек интереса. Это вполне может развеселить ее!
Они оба, таясь ото всех, испытывали огромное наслаждение оттого, что Костя покупал ей вещи сам, не согласуясь с ее вкусом, и в итоге выбирал то, о чем она мечтала.

Уже под вечер он появился, с коробками и пакетами, у нее перед две-рью. Он назойливо трезвонил, нагло взирая в глазок, и ему невозможно было не открыть. Дверь открыл Макс, двоюродный брат Тони.
- Опять ты! Уходи, ты расстроил Тоню! – сказал Макс, корча ужасные рожи и кривя рот. Он неожиданно и быстро, с размаху, захлопнул дверь, то есть почти захлопнул, потому что Костя ловко вставил ногу в щель, и дверь не закрылась. Он резко открыл ее и вошел.
- А может быть, спросим у Тони, хочет она меня видеть или нет? – Кос-тя прищурил глаза, надвигаясь на Макса, и тому пришлось отступить. Макс все чаще стал чуять, что Костя сильнее и лучше его во многом, и его это, по-нятно, злило.
В коридоре обрисовалась тетя Лилия в домашней одежде и тапочках.
- Опять? – злые ее брови направились на Костю. – Она после тебя сама не своя! Вся в слезах, есть ничего не хочет!
- И это все? – удивился Костя. – Но это легко поправить. Позвольте пройти!
И Костя проскользнул мимо нее, пока она думала, что бы сказать или сделать и как при этом повернуться. Но она уже немного смягчилась, видя ко-робки и пакеты в руках Кости. Подарки для Тони каждый раз вызывали у нее дурацкое смешанное чувство некоей благодарности со злостью и завистью. Как будто подарки хотелось отобрать именно потому, что они доставят Тоне радость, но сделать этого было нельзя. Ведь Тоня ее племянница, несчастная и бедная…

- Ты понимаешь, что с ребенком нельзя так обращаться, как с неживой игрушкой! Ему будет плохо! И каким образом ты его украл – кляп в рот и ме-шок на голову?
Но Костя не спешил оправдываться и доказывать, что все было совсем не так. В таких случаях он говорил размеренно и спокойно, и он знал, что это произведет правильное впечатление.
- Я его спросил, хочет ли он пойти со мной, и он сказал, что да, хочет. Все было не так, как ты вообразила. Мы сразу понравились друг другу, и я уверен, что ему будет хорошо… Не со мной, но с нами.
Он ловко перевел разговор на свою любимую тему. Вся ее фигура вы-ражала покорную безнадежность. Ее глаза, как всегда полуприкрытые веками, были устремлены куда-то вовнутрь. Она о чем-то думала, а Костя вниматель-но следил за выражением ее лица.
- Ведь его будут искать, - шепотом произнесла она и поджала губы.
- Пусть ищут, - так же шепотом ответил Костя. – Его не найдут.
- Почему ты так уверен?
- Потому что я так хочу.

На следующий день он шатался во дворе Тониного дома уже часов в шесть утра. На нем был костюм с иголочки, в руках красная роза на длинной ножке. Он собирался везти Тоню к Кешке и был так возбужден по этому по-воду, что почти не спал всю ночь. Ему в голову приходили всякие разные мысли, немного страшные, например о том, что, возможно, он украл совсем не того… Что тогда сделает Тоня? Странно, но мысли о милиции или тюрьме совсем не приходили…
Во дворе убирался дворник, пожилой мужчина с бородой. Он погляды-вал на Костю как-то странно, потом вдруг неожиданно громко сказал:
- Ждешь?
Костя даже вздрогнул: вопрос относится к нему? Он удивленно посмот-рел на дворника, а тот внимательно посмотрел на Костю и погладил бороду. Он рассказал ему то, что видел сегодня рано утром. Во дворе, как всегда, сто-ял кабриолет, только теперь на нем была натянута крыша. Тетя Лилия и Петр Васильевич вывели Тоню, заплаканную, держа ее за обе руки. У них были ли-ца негодующих почтенных людей, досадующих на то, что их добродетельные поступки никто не ценит и не понимает.
- Вот так вот! – заключил дворник. – Уехали они. Говорят, навсегда.
Костя тяжело дышал, грудь его вздымалась и опускалась, глаза нали-лись кровью.
…Он вошел в ее подъезд и поднялся на ее этаж. Вот и ее квартира, те-перь – пустая… Ему открыл заспанный Макс, и он подтвердил слова дворни-ка, пустив Костю в полупустую квартиру. Теперь оставалось лишь пытать Макса каленым железом… Костя посмотрел ему в глаза и понял, что он все равно ничего не скажет. Это была Максова месть ему, Косте, просто за то, что он есть.
Неужели они так быстро собрались, чтобы уехать навсегда? Неужели это все из-за страха отдать Тоню в его руки? Конечно, Тоня не могла описать им, какой он хороший. Если бы они узнали его получше, то полюбили бы его. Нет! Ему вовсе не нужна была их любовь, ему нужно было поклонение, как царю… Костя всегда, каждую минуту, сам не подозревая, ждал этого от всех. Люди, с которыми он сталкивался по жизни, люди, которые просто проходили мимо, - Костя невольно желал от них такой странной любви, какой любят ца-рей и благодетелей, но он видел, что это невозможно и почему-то это причи-няло ему боль. Он коверкал в себе свой деспотический характер, чтобы при-обрести нормальные отношения хоть с кем-нибудь. Но люди, которые обна-руживали в себе хоть каплю, хоть самую малую дольку того самого поклоне-ния, - с такими людьми Костя не имел жалости…
Тоня была единственным человеком, от которого ему впервые в жизни не захотелось поклонения. Он уже смотрел на нее, как на свою собственность. Ему хотелось посадить ее в золотую роскошную тюрьму, обеспечить ее всем самым лучшим, что есть на свете, носить на руках. Но при все при этом он не хотел, чтобы Тоня видела в нем своего благодетеля. Костя желал, чтобы она делала что хотела в своей золотой тюрьме, а он бы был при ней кем-то вроде – даже не слуги и не раба – кем-то вроде…шута!
И слуга, и даже раб, несмотря ни на что, имеет какое-то человеческое достоинство, пускай самое незначительное, но все равно оно есть. Даже са-мый жуткий деспот, приказывая своему рабу умереть, последней каплей доб-роты в своей черной душе понимает, что раб – человек. У шута же нет ника-кого достоинства. Не человек тот, кто надел на себя шутовской колпак. С шу-том можно делать все, что угодно, не задумываясь о его чувствах и мыслях, о своих чувствах и мыслях. Шут – это тот, кто создан для смеха и издева-тельств. Никого не волнует, никому не интересно, какое лицо у шута под мас-кой, какая душа скрывается за пестрым шутовским костюмом…
Для Тони Костя мог бы стать шутом.
Он обзвонил и расспросил весь дом. Несмотря на раннее утро, кто-то сонным голосом отвечал ему, другие обругивали и грозились позвонить в ми-лицию. Костя сейчас не воспринимал ничего, был бесчувственным ко всему. Никто в доме не имел понятия, куда уехали Бослибины.

После этого события в душе Кости стало назревать презрение ко всему в мире, злое презрение. Чем чаще оно появлялось, тем чаще стало прогляды-вать на его лице так, что Костя уже никак не мог его скрыть: рот кривился в издевательскую злую улыбку, черные глаза загорались, все движения его при-обретали изысканную медлительность. Когда Костя был в таком состоянии, на него засматривались и женщины, и мужчины. Он гипнотизировал их нехо-тя, и они поддавались. Костя не знал, что злое презрение красит его. В таком состоянии он ненавидел всех вокруг, а его любили. Он не догадывался об этом: то, что на него смотрели, он приписывал своей неотразимой красоте. Костя и правда был красив, но ехидство в душе и на лице делало его красивым до безобразия.

Он вошел в свою квартиру, сдержанно неся за собой шлейф из злости, раздражения и досады. Дядя ворчал на кухне. Костя встал на пороге и молча упер в дядю свой черный взгляд.
- Константин! Ты почему дверь не закрыл?
- Разве?
- Да как так можно! А если воры? Бандиты? Да мало ли еще кто!
Костя молчал.
- Ну да ладно! – вдруг сказал дядя. – Давай-ка мы с тобой лучше вы-пьем.- Он достал очередную новую бутылку. – Только не отказывайся! Ты можешь раз в жизни выпить с дядей?
- Нет! – отрезал Костя. – Я пить не буду! Хоть бы ты делся куда-нибудь! – он в истерике схватился за голову. – Зачем ты нужен?! Ведь ты ни-кому не нужен! Без тебя было бы только лучше! Зачем же ты портишь мне жизнь?! – ему до ломки во всем теле захотелось погрызть свою руку зубами. Он так и сделал: вонзил зубы в свою правую ладонь и быстро ушел в свою комнату, хлопнув дверью.
- Константин! – орал дядя под его дверью. – Ты что, с ума сошел?
- Да! – рявкнул Костя так, что, наверное, было слышно на улице… Дядя отскочил от двери и покатился обратно на кухню, как будто страшный вопль «да!» гнал его.
- И чего тебе не живется по-человечески. Жил бы, как все, не рыпался. Нет же! Ему все чего-то надо! Всем чего-то надо, - ворчал дядя. – Жизнь ко-роткая, радоваться надо уже тому, что ты утром проснулся, значит будешь жить еще день. Каждому мгновению радоваться надо.
Косте невольно приходилось слушать его болтовню. «Радоваться каж-дому мгновению» в устах дяди звучало как «радоваться каждой бутылке», «жить по-человечески» значить «выпивать с компанией». Но что он имел в виду, сказав «жил бы, как все, и не рыпался», Костя не понял.
Не рыпаться – значит ни к чему не стремиться, ничего не хотеть, кроме чего-нибудь такого, что почтенные люди покупают в хозяйственных и про-дуктовых магазинах, находят на рынках или через посредника. Таких людей очень много и они действительно не хотят ничего, кроме удобных вещей и вкусной еды. Они не стремятся изменить мир и не хотят меняться сами. Их духовное развитие ограничивается просмотром сериалов по телевизору, их желания не выходят за рамки мечты поесть черную икру на завтрак, конечная цель всей их жизни – приобрести не трехкомнатную, а четырехкомнатную квартиру.
Костя подумал, что никогда не сможет так жить. Ему всегда будет «че-го-то надо». Из самых последних сил, из самых скромных своих возможно-стей, но он будет стремиться внести в мир что-то свое, свою оригинальность, свой голос, свое «я». Все личности, которые в свое время тоже переживали период светлых надежд и желаний изменить мир, и с тех пор забыли об этом, перестав быть «мечтательными» и снисходительно говоря об этом периоде – «перебесились», непробиваемой стеной встанут перед Костей и сделают все, чтобы остудить его пыл. Они долго будут мучить его, пока не превратят в та-кого же, как они; если не получится – убьют. Костя вполне осознавал это, но еще лучше сознавал он то, что не сможет стать одним из «безликой» толпы, даже если бы очень захотел.

Костя напихал по сумкам свои вещи, взял все необходимое и ушел по-английски, как они с дядей всегда и поступали относительно друг друга.
Он поехал к тому, кто отныне составлял его жизнь. Есть люди, которые ничего не хотят по жизни, но события сами к ним приходят, ждали они их или нет. Весь их жизненный опыт уходит на то, чтобы вертеться в этих событиях как белка в колесе, успевая лишь понимать, что они живут. В один прекрас-ный момент события оставляют их в покое, люди воображают, что прожили бурную жизнь, пишут в тишине и покое мемуары и умирают. Это счастливые люди. Удача или неудача находит их сама.
Есть другой тип людей. Только от них зависит, что с ними будет в жиз-ни. Они сами творцы своей судьбы. Это тип людей, на которых строится жизнь остальных, потому что эти люди знают, чего хотят, это они находят со-бытия, это они пробивают себе путь своими силами, совершая почти невоз-можное. Они прекрасно сознают, что если будут сидеть сложа руки, в их жиз-ни не будет абсолютно ничего. Только от них зависит, будет ли весь мир у их ног, или они сами будут лежать у его ног, распластавшись мертвым телом на асфальте… Эти люди завидуют другому типу, потому что те не знают, что та-кое одиночество, не знают, как страшны эти четыре слова: все зависит от те-бя!
Даже в отношениях с людьми человек, принадлежащий к такой катего-рии, первый идет навстречу. Он первый проявляет инициативу, чтобы позна-комиться с понравившимся человеком. Он может сойти с ума, если человек, на развитие отношений с которым он истратил много сил, вдруг отвернется. Тогда для него будет без разницы, что он составлял для этого неблагодарного, - он все равно ничего не поймет. Главное, что для него самого пронести отно-шение с кем-то через всю жизнь, изучать его каждую минуту, научиться уга-дывать мысли и понимать с полуслова – высшее счастье! Нет! Его не устроят приятельские отношения, невразумительные разговоры о погоде. Все это промелькнет на один миг и уже через несколько дней понимаешь, что все это не имеет смысла. Это был просто незначительный эпизод твоей жизни, для какой-то там далекой будущей жизни, настоящей жизни, он не имеет никакого смысла. Но проходят месяцы, потом годы. Начинаешь понимать, что нынеш-няя жизнь так и останется незначительной, с глупыми случайными знакомст-вами, если не начать строить ту настоящую жизнь прямо сейчас. Нужна осно-ва, нужен фундамент. И вот тут понимаешь главную истину жизни – остано-виться на чем-то одном, это одно развивать и строить, это одно не забывать.
Костя принадлежал к еще более странному типу – смешение первого и второго. До какой-то поры он твердо стоял на ногах, считал себя хозяином своей судьбы, пока события стремительно не наваливались на него. Тогда Костя ничего не понимал и старался из всего хаоса выбрать самое дорогое и сохранить то, что имел.

Приехав за город, Костя прямиком направился на дачу Марьи Ники-тичны. Он совсем не знал ее, но был в ней уверен, как в очень надежном и че-стном человеке. С того дня, когда он первый раз с ней поговорил, Костя был уверен, что Марья Никитична есть то ли божий посланник, то ли посланник дьявола, то ли она послана ему судьбой, то ли она прилетела с другой плане-ты, свалилась с неба – все что угодно, только не то, что Марья Никитична ровно столько лет назад, сколько ей сейчас, была рождена земной женщиной на земле. Слишком необыкновенно было все, что связано с ней.
Он увидел их обоих в огороде, за маленьким пластмассовом столиком. Марья Никитична пыталась читать Кеше книжку, Кеша сидел свирепый и на-дутый, но терпеливо слушал ее.
- А вот и наш папа приехал! – сказала Марья Никитична, первая увидев Костю.
Кеша вскочил со стула и подбежал к Косте, как бешеный маленький комок. Он был очень злой. Косте почему-то смешно было смотреть на такое крошечное злое личико. Это казалось невозможным.
- Ты где был? Почему так долго не приходил? – недовольно и отрыви-сто начал Кеша допрос.
Костя поднял его на руки, раскинув все свои вещи в разные стороны.
- Я долго не приходил? – оправдывался он, улыбаясь. – Да меня не было всего один день.
- Для него это много, - донесся голос Марьи Никитичны.
- Ты придумал наконец, от кого такой злой капитан ждет подмоги? – все так же лучезарно улыбаясь, спросил Костя.
Кеша округлил глаза: он уже и думать забыл об игре, в которую они иг-рали во время первой встречи, а он все помнит! Кеше было одновременно и стыдно и хорошо. Он обнял Костю за шею своими маленькими теплыми ру-чонками и доверчиво положил голову на его плечо. Это означало, что ничего он не придумал, но усвоил первый урок, данный ему Костей: не забывать то-го, что начал, и из всех дел его первее всего кончить.

Костя положил на стол Марье Никитичне все деньги.
- Вот… Я понимаю, что это не зарплата няньки, но больше у меня пока нет.
Марья Никитична как-то странно посмотрела на него.
- Забрать его хочешь? – спросила она.
Он не смел просить ее о том, чтобы она держала Кешу у себя еще очень долго, но ему очень хотелось. Сейчас он не мог догадаться, что скрывалось за тоном Марьи Никитичны, и тупо уставился на нее. Но она тоже молчала, и ему пришлось действовать напрямик.
- Если честно, то не хочу. – Когда он говорил так прямо, он всегда ста-новился смущенным дурачком, и губы его невольно растягивались, обнажая красивые зубы жемчужного цвета. Костя и сейчас улыбнулся. От такой улыб-ки могла бы растаять даже тетя Лилия…
- Может, оставишь его у меня. Ведь лучше за ним никто не присмотрит, - робко и уверенно сказала Марья Никитична.
Это были те слова, которых он ждал! Он подскочил и расцеловал Ма-рью Никитичну в обе щеки. Она не покраснела, только немного смутилась.

А потом наступил кошмар, полоса чего-то серого и ужасного, что отби-рает все силы и не оставляет ни минуты свободного времени, затянула Костю, что нельзя было остановиться и перевести дух. Как это раньше у него было столько времени?
Когда Костя увидел Кешу, после того, как Тоню увезли, он ожидал чего угодно, но только не того чувства, которое возникло. Он видел Кешу второй раз в жизни. Костя думал, что он напомнит ему Тоню и всегда будет являться напоминанием о ней. Он думал, что увидит в нем очередную обузу для своего существования, которая постоянно будет держать его в страхе, что кражу рас-кроют, будет все время напоминать ему о милиции, тюрьме…
Но ничего из этого он не услышал в своей душе.
Он увидел Кешу. Увидел, как он подбежал к нему и что было написано на его детском лице, на котором так удобно читать все чувства.
«Кеша будет мой!» - Костя не думал это специально и не ставил цель внушить это себе, его мозг сам вывел эти три слова. Почему все его существо вдруг стало таким нагло-уверенным? Почему он так уверен в том, что Кешу не ищут? Как будто кто-то или что-то, наблюдающее за его жизнью, прошеп-тало ему это на ухо. И как возможно этому не верить?
Костя завертелся по жизни. И ему это даже нравилось. Кешка стал смыслом его жизни, Марья Никитична – человеком, без которого он не пред-ставлял ни себя, ни Кешу. Он приносил им деньги, которые добывал в раз-личных местах понемногу. Были десятки работ, на неделю, на пару дней и на час. Они приносили ему доход. Он не гнушался брать в долг у дяди. Долги эти он никогда не собирался отдавать, и это его мало беспокоило. Костя приходил к нему или за деньгами, или просто поесть, и на все неловкие попытки дяди расспросить его, где он и что он, отмахивался руками, мычал что-нибудь нев-разумительное и вообще всячески намекал дяде, что ему это знать совсем не обязательно. Дядя был глуп и непонятлив, и потому каждый раз расспросы начинались снова.
 
Жизнь родителей кончается с появлением ребенка. Никто из родителей не может с этим смириться, они «посвящают» время себе, а свободное время «уделяют» детям. Возможно, многие поступают и наоборот, но все так или иначе приходят к выводу, что ребенок «что-нибудь может и должен сам». Это правильно, ребенку самому не нравится, когда за него делают абсолютно все. Но никто из взрослых не знает в полной мере, какое количество времени нуж-но уделять ребенку. О!.. Ему нужно уделять все свое свободное время, посвя-щать себя без остатка, забыть навсегда свою личную жизнь, быть рядом неот-ступно, сидеть рядом с ним даже когда он спит. Только тогда из него может вырасти человек, психологически сформированный до конца, потому что ему уже ничего не надо домысливать самому. Умственное и физическое развитие – это действительно то, что он может развить в себе сам. Но психическое здо-ровье – это почти всегда упускается из виду. Родители не могут понять, поче-му ребенок не может один посидеть в комнате и поиграть в игрушки; они не понимают, почему ребенок так же внимательно смотрит книжку один, как и вместе с ними, но стоит им уйти, как ребенок бросает ее на пол и начинает ре-веть. Можно предположить, что ему интересней и понятней читать книжку не одному, а со взрослым. На самом деле причина скрывается в присутствии и психологическом участии. Почему ребенок, над которым целыми днями тряс-лись семеро мамок и нянек, вырастает глупым, самодовольным и капризным? Потому что няньки его кормили, одевали, водили гулять, учили его, но ни од-ной из них не хотелось залезать в его детскую головку, в его душу, принять в нем участие и понять его. Узнать его психику и согласовать ее раз и навсегда с окружающей жизнью, сказать ему что-то самое важное, раскрыть ему смысл всей жизни, его существования на земле. Они и сами не знают этого, хотя учились в лучших университетах, они сами боятся этого и не могут сказать своему отпрыску ничего, кроме того, что он самый красивый и лучший ребе-нок на свете. Несомненно, это приятно… И ни один родитель в мире, кажется, еще никогда не догадался, чего хочет от них его ребенок на протяжении всей своей зависимой жизни от рождения до шестнадцати лет, смотрящий на него большими, выжидающими глазами.
 
Прошло месяца три, и в эти месяцы Костя не успел заметить, когда Ке-ша стал называть его папой, когда это случилось впервые. Но он уже настоль-ко к этому привык, настолько это было естественно и просто, что Косте и не хотелось выяснять, как и когда это произошло в первый раз. Он – его папа, Кеша – его сын! И все тут! Пусть кто-нибудь только посмеет подумать по-другому. К тому же Кеша был так похож на него – те же светлые волосы и темные глаза… Возможно, что в будущем он измениться, но Костя даже мыс-ли такой не допускал. Он твердил на каждом шагу, что внешность Кешки не изменится, он заставил свято поверить в это Марью Никитичну и самого Ке-шу, которому вряд ли было до этого дело.

За это время с Костей произошел один случай, о котором он быстро за-был, но он оставил неприятный осадок в его душе. На работе в банке к нему подошел парень, очевидно также здесь работающий, потому что он часто по-падался Косте на глаза, так что примелькался.
Костя был в эту минуту в ужасном состоянии. Он ненавидел весь мир, он был очень зол и спокойно мог сотворить глупость. Ему хотелось стукнуть по лысой голове почтенного сослуживца, при всех обнять толстую и сердитую сотрудницу или сделать еще что-нибудь такое, чтобы все увидели его злость. Глаза его сверкали, на лице мелькала ядовитая ухмылка. И почему он был так красив, когда злился?
При одном взгляде на парня составлялось гадкое ощущение, что он хитрит и чего-то хочет от тебя. А в остальном он был совершенно обычный, ничем не выделяющийся, даже наоборот, скромно-серой наружности.
- Тебе чего? – брезгливо спросил Костя: у него не было желания ни с кем говорить, и он чувствовал, что готов вылить все свое настроение на пер-вого, кто осмелится к нему подойти.
- А нас уже знакомили, помнишь вечеринку у В…? – он препротивно улыбнулся. Костя тут же почувствовал, что парень этот гадок ему с любой стороны. Что-то в нем было как будто не так: то ли губы слишком розовые, то ли ноги он ставил очень близко друг к другу…
- Ну и что?
- Ты очень красивый. Я бы хотел тебя пригласить в одно место, - он протянул Косте руку с бумажкой, на которой был написан адрес.
Это было уже слишком! Этот парень голубой! «Неужели он и меня за такого принял?!» - взбеленился Костя.
- И что там? – спросил он, чтобы окончательно удостовериться.
- Клуб один, называется «Четыре слона». Тебе бы там понравилось, только вот контроль при входе строгий, потому и приглашаю заранее.
Костя смотрел на него ошалевшими глазами: кто из них сошел с ума: этот ужасный или он, Костя? В этот момент ему пришлось обнаружить, что в мире, в котором он живет, оказывается существуют такие люди, как этот па-рень! Лучше бы он ничего об этом не знал! А этот голубой кошмарик подо-шел и посмел напомнить ему об этом! Он подумал, что несмотря на свою не-нависть, никогда не сможет поправить положения, хотя бы просто потому, что эти люди так же, как и все, хотят жить, хотят любить, хотят получать удо-вольствие.
Разумеется, Костя послал парня куда подальше. Из любопытства огля-нувшись на него, он поразился его реакции: парень воспринял Костину гру-бость как должное, видно было, что он другого и не ожидал.

Иногда Костя вспоминал маленькие, ничего на значащие эпизоды своей жизни. В иные моменты, когда он где-то просто стоял на улице или в людном помещении и мимо него проходили или проезжали в колясках маленькие де-ти, многие из них всматривались в него широко распахнутыми глазами и вы-ворачивали головы, оглядываясь на него. Некоторые даже тянули к нему руч-ки, а один ребенок – Костя не знал, мальчик это или девочка, - заплакал на-взрыд, когда понял, что родители увозят его прочь от Кости. Они уже прошли мимо и не поняли, с чего вдруг ребенок заплакал. Мама стала его успокаивать, взяла из коляски на руки, но он все плакал и не переставая вертел головой. Его так и унесли, плачущего.
Костя вспомнил эти моменты, потому что не понимал, что в нем при-влекало этих детей. Возможно, это же привлекло и Кешку. Он не строил им рожи, не смешил, не подмигивал и вообще не старался ничем расположить их к себе. Он просто стоял или сидел и думал о чем-то своем.
Сейчас же он подумал, что никто никогда не сможет разобраться до конца в том, о чем думают дети.

…Когда Кешка научился читать и писать, Костя придумал обман с Де-дом морозом. На Новый год он предложил Кеше написать на специальной бу-маге, какой он хочет себе подарок. Причем написать надо было подробно, чтобы было понятно все. Можно даже рассказать о том месте, где он его ви-дел, или о цене.
Кеша недоверчиво сдвинул брови, но мысль была заманчивая – полу-чить в подарок то, что хочешь. Целый день он ковырялся с письмом. Насколь-ко Костя мог подсмотреть, он раза четыре принимался переписывать и даже что-то рисовал. Когда письмо было готово, он сложил его пополам и препод-нес Косте.
Костя с наиглупейшей улыбкой, как фокусник-дурак, показал Кеше, что ничего не читает. Он с понтом запаковал письмо в конверт и во время этого действа резанул себя по пальцу острой бумагой. Из раны тут же закапала кровь. Костя остановился и зажал палец от боли. Но Кешка так подозрительно смотрел на него, будто сейчас его все обманут и письмо прочитают. А палец с кровью только для того, чтобы усыпить его бдительность.
Костя улыбнулся этому взгляду и заклеил письмо. Он сказал, что по до-роге на работу отнесет его на почту и оно отправится напрямую Деду морозу. И Кеша ему наконец-то поверил…

Кешке на вид было уже лет семь, если не все восемь. А ведь прошло всего четыре года. Когда Костя украл его, ему было года два… Или это он так решил? Выяснить, сколько ему лет на самом деле, оказывалось невозможным. Костя думал об этом между прочим, но в основном был занят другим – нужно было бояться милиции, бояться обнаружить слежку, бояться, что обнаружат подделку свидетельства о рождении, которое Костя добыл кое-как со своими скромными возможностями и связями, бояться в конце концов того, что Кеш-ка сам однажды вспомнит, откуда он взялся. Но последнего Костя боялся меньше всего: раз он за столько лет ни разу не заговорил об этом, значит он действительно не помнит или… не желает вспоминать.
С Марьей Никитичной не произошло ничего особенного. Она так же была предана Косте, так же нянчилась с Кешей. Она не постарела, а скорее, наоборот, помолодела. Она вела все дела и была до боли родным человеком. Костя и Кеша полностью зависели от нее, сами того не сознавая. Костя кое-что знал о ее прошлой жизни, и этого было достаточно. Они никогда не лезли друг другу в душу, их отношения можно было бы назвать чисто деловыми. Но исчезни вдруг Марья Никитична из их жизни – и они бы, кажется, оба пропа-ли. Костя не мог вспомнить точно, как и когда она появилась в его жизни, стала его единственным и лучшим другом. Его поражало сознание того, что даже в такое время возможно доверие с первого взгляда, возможна вера в че-ловеческую доброту.
Самая большая перемена за эти годы произошла с ним самим, с Костей. Но он смутно это замечал, а Марья Никитична из простой корректности не го-ворила ему о том, что он похудел, подурнел. Костя действительно выглядел плохо: с синяками под глазами от хронического недосыпания, вечно устав-шими глазами. Он и всегда был худой, но сейчас одежда висела на нем, как на вешалке. Его молодость и красота из всех сил боролись против внешних не-благоприятных обстоятельств, и Костя сам был бы не прочь поправить поло-жение, но ничего нельзя было поделать: сама жизнь давила на него. Именно потому, что Костя такой красивый, добрый и хороший, она была к нему без-жалостна.
Костя давно отчаялся найти Тоню, ему казалось, что ее увезли или из города или за границу, иначе и быть не могло, потому что такие люди, как они, созданные друг для друга, просто обязаны были хоть раз встретиться в их городе случайно. За четыре года этого не случилось. Тем не менее последняя надежда еще не погасла. И Костя был уверен, что когда угаснет и она, он най-дет Тоню. Так всегда бывает в жизни: когда уже ничего не ждешь, вдруг слу-чается что-нибудь неожиданное и хорошее. Только надо по-настоящему пере-стать ждать.

По какой-то иронии судьбы Кеша был похож на Костю. Его внешность не изменилась: волосы остались светлыми и приобрели бежево-золотистый оттенок, совсем как у Кости, только не так завивались, как у него. Глаза, фор-ма век и бровей – все было очень похоже на Костины. Лицо было немного ок-руглым, и не было острого красивого подбородка, как у Кости. Даже нос был такой же прямой и гладкий, с тонкими ноздрями и острым кончиком.
При взгляде на них обоих невозможно было сомневаться, что это род-ственники. Они вполне сходили за братьев: Костя – за старшего, Кешка – за младшего. Одно было очень большое и существенное различие между ними – его не видно с первого взгляда и обнаружить или догадаться о нем можно только по их поведению, прожив с ними достаточно времени. Костя обожал себя, но способен был любить кого-то больше. Кеша не мог любить никого больше самого себя.

Кеша любил своего папу до ненормальности. Они были хорошими друзьями, которые часто ссорились, как и полагается настоящим друзьям. Па-па для Кеши был предмет для подражания. Он сам того не замечал, как пы-тался во всем быть с ним схожим. Об этом знали все, кроме самого Кешки. Он никому не хотел в этом сознаваться, даже себе, потому что при всем своем обожании считал себя выше папы. Но каждый его поступок, одно его слово, звук ключа, который он поворачивал в замочной скважине, его шаги, - все ка-ждый раз казалось Кеше лучше, чем у него. За это он очень его любил, и од-новременно это вызывало в нем дух соперничества, стремление стать таким же «хорошим», как и он. Но, пытаясь подражать Косте, он сознавал, что при всех усилиях никогда не сможет добраться до вершины, на которой стоит па-па. Все получалось у него не так, как надо.
Кеша проявлял дикий интерес ко всему, чем интересовался Костя. Стоило папе лениво, между делом, сказать, не обращаясь ни к кому конкрет-но, что он хочет посмотреть новости или выйти купить себе пива, как Кеша буквально прилипал к нему, чтобы смотреть с ним новости или идти покупать пиво. Причем непонятно, что интересует его больше: само пиво с новостями или то, как Костя пьет пиво или смотрит новости.
Когда у него по каким-либо причинам не получалось «прилипнуть» к папе, он ужасно сердился, становился капризным деспотом. Он просто ревно-вал своего папу ко всему окружающему миру. Он требовал к себе такого вни-мания со стороны Кости, какое Костя при всем своем желании не смог бы ему уделить. Кешка хотел, чтобы папа не только занимался исключительно им, проявляя интерес ко всем его делам, мыслям и занятиям, но чтобы и мысли его всегда были обращены к нему, чтобы папа думал только о нем.
Но когда Костя приходил к нему и говорил, что он весь в его распоря-жении, Кеша ему не верил. Он дулся и отворачивался лишь для того, чтобы проверить, уйдет папа или не уйдет. Но когда Костя не уходил, и Кеша убеж-дался в том, что он действительно полностью в его распоряжении, Кеша за-мирал в молчаливом восторге. Костя должен был его развлекать, он являлся законодателем всех их совместных игр. Кеша ждал, что на этот раз придумает папа, и на все соглашался.

Костя очень любил танцевать. Как будто в нем жил неразвитой талант изящного танцора. Костя не мог остановиться, если начинал, он придумывал движения, слухом истинного певца и музыканта улавливал недоступные дру-гим людям, скрытые за голосом и гремящими инструментами, звуки мелодии. Он втягивал в себя прыгающие звуки, медленные, волнующие, просто весе-лые. Он весь становился песней, под которую двигался.
А чтобы было интересней и смешней, чтобы разбавить потрясающее зрелище красоты, чтобы не было так мучительно и страшно следить за ней, созерцать ее, тем более ребенку, которому зрелище такое может быть не со-всем понятно – оно может вызвать в нем те чувства, которые еще рано в нем развивать, - Костя издевался над голосами певцов, которыми исполнялись песни. Он открывал рот и говорил и пел голосами самыми смешными, смеш-ными потому, что ни один из них не подходил к нему совершенно, но так бы-ло похоже, что поет он.
Зрелище было потрясное: сознание невозможности происходящего взывало восторженный смех. Костя пел низким баритоном, который не под-ходил к его милой изящной внешности, он пел визгливым, писклявым голо-ском, прыгающим куда-то вверх, и этот писк подходил к нему еще меньше. Костя пел женским голосом, что должно было бы выглядеть ужасно, но он, поющий женским голосом, смотрелся прекрасно, зрелище это не портило того эстетического чувства, которое возникает при взгляде на хорошего нормаль-ного мужчину, и которое пропадает и увядает, если такой мужчина сделает вдруг что-нибудь чисто женское. Как будто Костя был особым существом, не-ким «оно», умеющим перевоплощаться то в мужчину, то в женщину, и де-лающим это так искусно, умело, что юноша его очень похож на девушку – создается впечатление одного целого, единого начала, единого корня создания человеческого существа, как растение, которое не имеет пола.
 
Костя очень уставал за весь день. Он болтался в разных концах города, числился в списках в десяти предприятиях одновременно, выполнял там ка-кую-то глупейшую работу, за которую имел такие же глупые деньги.

Постепенно, по одной капле в Косте накапливалось раздражение и злость, направленные на весь мир. Незаметно для самого себя он стал тем, чей образ ненавидел больше всего, - усталым и озлобленным человеком. Казалось, что все вокруг для всех, для любого из толпы, но не для него. Кто-то выиграл в лотерею – конечно, обязательно! Этот кто-то другой, но не он. Кто-то нашел хорошую работу, кто-то женился, кто-то, где-то, что-то… Вся жизнь со всеми прелестями проходила мимо. А он погряз в серых нескончаемых буднях. Он каждое утро встает и каждую ночь ложится с крошечной надеждой, что сего-дня или завтра все будет не так, изменится хоть что-нибудь, хоть что-нибудь произойдет. Когда же он перестанет этого ждать? Но каждый день происходит все одно и то же, серое, незначительное. Такое чувство безысходности, когда уже не ждешь ничего от мира, грозит бросить тебя в пучину глупости. Так хо-чется совершить что-нибудь глупое, безрассудное, что-нибудь такое, что яви-лось бы горем, несчастьем в жизни. Тогда появятся новые силы.

Однажды на работе в банке ему попался голубой парень, тот самый, ко-торый предлагал ему пойти в клуб. Костя увидел его случайно в столовой. И вдруг его понесло к нему, как дурным ветром. Захотелось поиздеваться, по-смеяться.
Костя подсел к нему, живописно расположившись в позе наглеца.
- Как жизнь? – спросил он, пристально на него глядя.
Парень улыбнулся: то ли ему лестно было, что Костя его запомнил, то ли он хотел казаться приветливым, но впечатление от его улыбки было очень неприятное. Улыбка правдиво открывала его сущность – сущность гея.
Костя вдруг понял, что парень этот все эти годы так и жил – жизнью гомосексуалиста и меняться не собирался. Косте казалось, что он просто обя-зан был стать мужчиной!
- Да ничего, нормально. А у тебя как? Что-то ты неважно выглядишь, - кокетливо добавил он в конце.
Костя опешил – он неважно выглядит?!
- Отдохнуть тебе надо.
Костя с ужасом смотрел на него и со злостью думал: «Ну давай же! Приглашай меня опять в это смрадное место – твой клуб! А я возьму и пойду туда с тобой!»
Вот она – пучина глупости.
- Меня зовут Витя, - омерзительно смущаясь, как девушка, представил-ся парень и не протянул руки – ведь он не мужчина…
- Костя.
…Случилось то, чего ждал Костя. Витя заговорил о клубе «Четыре сло-на» и пригласил его туда. И Костя согласился пойти, согласился потому, что так решил про себя уже давно, и передумать было невозможно.

* * *
Костя появился стремительно и неожиданно на верху лестницы. Так его появление не подходило к обстановке, что почти все его заметили, некоторые даже вздрогнули, множество глаз устремилось на него. А взглянув один раз на изящную фигуру в белом костюме, уже не могли оторваться.
Он в один миг вспомнил все упражнения в хореографическом училище, как перед смертью за один миг вспоминается вся жизнь. Его ноги напружини-лись, тело стало легким, как пушинка.
Ритмичная музыка явственно перебивала медленную и занудную, под которую все еще выполняли непонятные движения полуголые мальчики.
Костя на секунду замер в эффектной позе, поставив руки на талию, шляпу он шутства ради сдвинул на глаза, так что лица его почти не было вид-но. В следующее мгновение музыка понесла его вниз по лестнице.
Его движения были исполнены такой страсти, они были так идеальны, ритмичны.
Никто уже больше не смотрел на мальчиков, никто не разговаривал. Все, замерев, смотрели на танцора.
Когда Костя очутился на сцене, его уже ничто не могло остановить. Его нужно было побить, чтобы привести в чувство. Он весь горел внутри и был похож на коня, который закусил удила и несется быстрее ветра, пока не рух-нет в пропасть…
Костя остановился между мальчиками, повернувшись полубоком и сняв на секунду пиджак с одного плеча и предоставив всем посмотреть на кусочек его обнаженной красивой груди.
Все ахнули, оживившись, кто-то захлопал, кто-то стал радостно сви-стеть. Было ясно: всем нравится! Но Костя быстро запахнул пиджак обратно, указательным пальцем он поднял поля шляпы вверх и глянул на всех таким жгучим, пламенеющим взглядом. Все завизжали от восторга, послышался то-пот ног – это зрители топали ногами, сидя за столиками.
А Костя только чувствовал, как на него смотрит она, она почему-то не хлопала и никакого восторга не было в ее лице. Она просто замерла, как была, с бокалом в руке…
Костя начал сходить с ума! Он поставил ногу на зад одного из мальчи-ков и спихнул его со сцены. Второй хотел убежать, но Костя успел проделать и с ним то же самое. Все засвистели и закричали «браво!» Красиво, как ге-пард, Костя спрыгнул со сцены и с разбегу, как ветер, взлетел на центральный длинный стол. Зазвенела посуда. Костя, не обращая внимания ни на что, под ритм музыки затанцевал по столу, топча изысканные блюда. Все, кто сидел за столом, так и замерли, раскрыв рты. Они смотрели только на Костю.
На миг он повернул голову в ее сторону: она смотрела на него! Костя изящно и как мог медленнее снял с себя белый пиджак. Под ним ничего не было надето. Высок подняв руку, он стал размахивать пиджаком над головой, а потом швырнул его куда попало.
Все яростно захлопали и стали что-то кричать. Пиджак попал прямо на толстого человека. Он был счастлив! Он схватил Костин пиджак, стал его ню-хать, мять и комкать в своих грубых руках…
Одним движением, легким и почти неуловимым, Костя запустил неве-домо куда и шляпу, и на нее набросились. Ему было все равно: он знал и чув-ствовал только одно: она на него смотрит!
Он танцевал все самое лучшее! Он извивался, как змея! Все самое эро-тичное, сексуальное, что возможно было и что невозможно, - тоже!
Заметив какого-то почти старикашку, лысого и противного, который сидел, как мешок, вперив восхищенные глаза в Костю, раскрыв рот, ему в го-лову пришла хулиганская мысль, и он ее тут же осуществил. Он присел на корточки, широко расставив ноги, прямо перед этим старичком. Под его но-гами захрустела посуда. Костя взял бокал с вином и медленно вылил все со-держимое на его лысую голову. Все закричали возбуждающее «у-у-у…» Он не глядя выбросил бокал, нагнулся и поцеловал старикашку в лысину. Затем вскочил и убежал. Старик не шевельнулся, на голове его остались следы губ-ной помады.
Костя замер среди столиков. Он хотел опять взобраться на сцену, но кончилась музыка.
Все вскочили, стали стоя аплодировать ему, кричать «браво!» Костя смотрел только на нее. Мужчина, сидевший рядом с ней, куда-то исчез. Она сидела, все так же сжимая бокал. Глаза ее смотрели на него, они были очень круглыми и очень большими. Увы! Кроме бесконечного удивления, в них ни-чего больше не отражалось.
А Костя пожирал ее глазами, сжигал, грудь его вздымалась. Он не мог поверить, что не произвел на нее впечатления. Удивление он приписал вос-хищению. Она, конечно, настолько потрясена, что даже не может ему похло-пать. И это прекрасно!
Много чьих-то сильных рук осторожно, но навязчиво взяли Костю со всех сторон и куда-то увели.

Костя оказался один в комнате, он совершенно не заметил вещей. И кроме зеркала, не запомнил ничего. Он был один, полуголый, беспомощный.
Он постепенно пришел в себя. «Должно быть, я с ума сошел, - подумал он. – Сейчас меня арестуют, а если не арестуют, то потребуют заплатить. Я, кажется, что-то перепортил». Он обнял себя руками и съежился на стуле.
В комнату вошел человек с грузной фигурой. Костя, конечно, не знал того, потому что не видел тогда ничего, кроме Тони, но это был тот самый че-ловек, который сидел с ней за столиком, - хозяин клуба «Четыре слона».
Они посмотрели друг на друга. Костя имел довольно жалкий вид: лицо его стало очень доверчивым и по-детски испуганным. Совсем не то, что пять минут назад.
- Тебе придется идти домой голым, дружище, - сказал человек то ли сердить, то ли ласково, но довольно грубо. – Мой клиент категорически отка-зывается отдать твой пиджак назад.
- Какая жалость! – сказал Костя. – Это был мой лучший костюм.
Человек внимательно посмотрел на него и вдруг бросил какой-то свер-ток – до сих пор он держал его в руке. Костя машинально поймал – это была куртка.
- Мерси! – сказал он и сделала шутовской поклон.
Человек странно улыбнулся. Он был, кажется, одет в костюм, что должно было подчеркивать его телосложение, но создавалось впечатление че-го-то черного, надвигающегося на тебя серьезно и мрачно, бесформенного. «Как паук», - подумал Костя. Он посмотрел в его лицо, где первым делом за-метны были глаза: маленькие и нервно бегающие, но удивительно и странно было то, что взгляд у него при этих маленьких подвижных глазках был тяже-лый и мрачный. Он мог остановиться на ком-то тяжело и капитально, как на пол встает тяжелый шкаф, и смотреть пристально и не мигая. Взгляд этот проникал в самые сокровенные мысли, и казалось, что он может прочитать даже то, что человек сам о себе не знает.
Вот и сейчас он уставился на Костю таким взглядом, и Костя ощутил нечто, похожее на две огромные тяжелые медвежьи лапы, вдруг упавшие на него сверху. Ему стало не по себе.
- Откуда ты взялся? – иронично спросил человек. Голос у него был низ-кий, но очень приятный, и к внешности совсем не подходил. Человек обнял Костю за плечо.
- Ты меня, конечно, прости, - продолжал он, - но я тебя просто так не выпущу.
Костя слабо попытался стряхнуть с плеча его руку. Ему вдруг стало и противно, и страшно одновременно. Захотелось исчезнуть из этого места как можно скорее. Ему показалось, что он натворил что-то ужасное.
- Что значит не выпустишь? – сердито бросил он.
- У тебя талант. Все гости в восторге. Я же говорю, что не выпущу тебя просто так. Я предлагаю тебе работу.
- Какую? Я ничего не умею.
- А что же я видел только что? Ты артист с рождения.
У Кости похолодело внутри. Он видел, что человек этот говорит со-вершенно серьезно. Костя и сам знал, что явился в его клубе как нечто яркое и свежее, выделяющееся своей индивидуальностью. Он это чувствовал.
- Кстати, если тебя привели в мой клуб, значит ты сам этого хотел в ка-кой-то мере. Скажи мне правду, ты голубой? Если да – хорошо, если нет – еще лучше. Они народ хороший, они хотят любви. И если им кто нравится, они могут выложить много денег… - он остановился вдруг прямо напротив Кости и оглядел его критическим взглядом. Костя почти физически ощутил, как медвежьи лапы бесстыдно ощупали его во всех местах. Он почувствовал себя абсолютно голым и жалким.
- Я не представился – Валя, - он протянул Косте руку, такую же странно бесформенную, как и вся его фигура. Костя машинально подал свою и пожал, не придавая этому никакого значения. Он грустно и покорно катился в какую-то яму. Он знал, что всего несколько минут назад прыгнул туда, сам того не замечая.
- Костя, - сказал он.
- Костя…- повторил Валя. – Так вот. Если говорить проще, то я началь-ник всего этого клуба, фактический хозяин. Я не шучу и не издеваюсь, пред-лагая тебе работу. Ты даже не представляешь, сколько денег ты здесь можешь заработать. Ты уже заработал кое-что. И немало.
Валя полез в ящики стола и достал оттуда внушительную пачку долла-ров. Костя стал медленно сходить с ума, когда увидел, что он протягивает ее ему.
- Это тебе за то, что ты сотворил сегодня у меня в клубе.
Костя взял деньги, он подозревал, что действительно их заслужил.
- Дорогой Костя, я надеюсь, что это будет началом нашей совместной работы, - Костя опять почувствовал его руку на своем плече. – Я хочу преду-предить, что такие случаи, когда работодатель сам пристает к потенциальному работнику, бывают редко. Так что прежде чем отказываться, подумай хорошо. Я не буду тебе говорить, что в тебе такого особенного, что я к тебе прицепил-ся. Ты мне очень нужен. Думай, конечно, сколько хочешь, но советую тебе прийти ко мне уже завтра.
…Костя не помнил, как очутился на улице. Он чувствовал вокруг себя присутствие отрицательно-приятной ауры. Приятно было ощутить пухлую пачку денег у себя в кармане. Косте не о чем было размышлять: он знал уже давно, что придет в клуб еще раз. Он теперь знал, ради кого он прыгнул в пропасть. Но он бы не остался там, если бы не этот ужасный человек – Валя. Этот человек видит тебя насквозь и знает тебя лучше, чем ты сам себя знаешь. А это значит, что он сильнее тебя духом, и это приятно сознавать. Валя чем-то был очень страшен и неприятен, но одно то, что он может угадать твое жела-ние, нейтрализовывало его отрицательность, делало ее привлекательной. Так что хотелось чувствовать себя под опекой, сознавать себя слабым и беспо-мощным ребенком.
Костя понимал, что его новый знакомый Валя действительно нашел в нем что-то особенное, то что Костя давно в себе знал, но никто не хотел и не мог обнаруживать это в нем, что пропадало до сих пор. Ему казалось, что да-же если он и передумает, Валя все равно его найдет и будет надоедать ему неизвестное количество времени.
В любом случае Костя чувствовал, что влип окончательно и беспово-ротно, влип по своей доброй воле, медвежьи лапы паука по имени Валя захва-тывали его в свою паутину все крепче.

Он лежал в траве по пояс голый. Стояла жара. По всему его телу рас-ползалась нега, и лень было даже сгонять насекомых, которые частенько са-дились на его голую спину и противно щекотали. Костя лежал и думал, как в полусне, надо или не надо ему размышлять по поводу того, что произошло. Если начать размышлять, то сразу почувствуешь свое тело, и что ты сделал с ним что-то стыдное. Начнешь смущаться чего-то, мучаться, вспоминать, зада-ваться безответными глупыми вопросами. Хотя Костя никогда, ни при каких обстоятельствах, не подумал бы, что совершил что-то стыдное. Наоборот, он был рад, что его красоту увидели, какие-то голубые – но это была публика! Он с удовольствием сотворил бы еще что-нибудь более эротичное, более от-кровенное. Он бы ходил совершенно обнаженным, если бы вокруг были веч-ные тропики и если бы не было этих постоянно стесняющих человека законов, сначала неписанных, потом тщательно написанных и обговоренных, с помо-щью которых тебя могут арестовать – и обязательно арестуют! – если ты вый-дешь голым на улицу.
О! Сколько бы тогда было взглядов: восхищенных – со стороны жен-щин, и завистливых – со стороны мужчин.
Тем не менее доля страха закрадывалась в Костю: все-таки его внима-тельно рассматривали со всех сторон сотни глаз, догадывались о красоте его интимных мест, скрытых легкой одеждой… Ведь он возбуждал их и даже дал некоторым дотронуться до себя.
От этих мыслей хотелось стать маленьким-маленьким, свернуться в ко-мок, спрятаться. Вот поэтому и не хотелось размышлять, а просто принять случившееся как факт. Что сделано, то сделано.
«Да разве все это было? - лениво подумал Костя, почти засыпая. – Ко-нечно, было, но только не со мной».

Пути было два. Первый. Еще раз выступить в клубе, а потом сразу же предстать перед Тоней, во всей красе, со всей душой, со всем что есть и что будет. То, что она пойдет с ним на край света, сомнений не было. Это был лучший вариант. Перед вторым Костя содрогался, он был ужасен и противен. Костя не мог себе представить, что должно случиться, чтобы пришлось выби-рать этот вариант. Конечно, могло случиться самое страшное, то есть то са-мое, в чем он не сомневался ни капельки.
Одно было и в том, и в другом случае неопровержимо – ему придется еще раз выступать перед этим сборищем непонятно кого. Вроде бы мужчины как мужчины, а на самом деле не совсем. Страшней всего было то, в чем Кос-тя не хотел признаваться даже самому себе. Ему хотелось! Ему очень хоте-лось еще раз выступить! Сбацать что-нибудь еще более крутое! Теперь он знал отлично, что от него требуется, что нужно этой публике и что он такого сделал в свой первый раз. Он ненавидит всех, он всех страшно презирает и не хочет ничего, кроме как поиздеваться над публикой. Надо просто строить из себя идиота! Что может быть приятнее этого занятия!

Он замер в самой театральной позе, какую только мог придумать. Ноги шире плеч, одну руку он поставил на пояс, другую плашмя положил на шля-пу, которую сдвинул на лоб.
Когда заиграла музыка, он понял – четко спланированного номера не будет, его ноги сами летят куда-то, просыпается его тайное «я», и его невоз-можно унять.
Он развернулся всем корпусом, как бы здороваясь со всеми. Указатель-ный палец поднял поля шляпы. Два ярко накрашенных черных глаза пустили лучи в зал, красные губы растянулись в очаровательную улыбку. О! Как мила была эта улыбка! Такой покоряют с первого раза! Такой сражают наповал!
И он сразил всех своей улыбкой. Люди узнали того самого, кто так ос-вежил клуб «Четыре слона». Они было хотели приветствовать его, но он не дал им опомниться.
Ноги его быстро-быстро задвигались в ритм. От каблуков его белых бо-тинок летели искры. Все его тело было так подвижно, так извивалось в такт музыке. Он жил только ею в этот момент, он чувствовал музыку каждым нервным окончанием на своей коже.
В какую-то секунду он вылетел из белого легкого пиджака, который покорно опустился на пол и остался там лежать. Костя даже не снял его, он выскользнул из него каким-то непостижимым образом. Он остался по пояс голый, обнажив свой прекрасный торс. Стало видно, как двигаются его силь-ные красивые мышцы; на теле его блестели капельки пота…
Костя безжалостно топтал свой белый пиджак, он не замечал ничего. Он напевал слова песни, он не мог не напевать их. И его беззвучно что-то шепчущие губы возбуждали еще больше.
Наконец он сделал такое откровенное, новое, позывное движение ниж-ней частью своего тела, что все завыли от удовольствия. Костя замер на се-кунду и закрыл лицо обеими ладонями. То ли он сделал это нечаянно, то ли нарочно, но это очень впечатляло. Это настроило всех на стыдливый мотив. А ложный стыд возбуждает, очень возбуждает.
Костя раздвинул пальцы одной руки и глянул на всех сверкающим чер-ным глазом. Другая его рука медленно поползла по телу. Она провела по гладкой груди, по торчащему соску, по возбужденному мокрому животу… Все следили только за рукой. Рука скользнула ниже живота, в белые брюки.
Отступать было некуда. Он расстегнул ширинку и брюки упали. Он с достоинством перешагнул через них и подошел к самому краю сцены. Он ви-дел, что все, бросив столики, столпились у подножия сцены. Все смотрели на него с жадностью и хотели с ним что-то сделать. Они уже протянули руки…
Он сорвался с места, как вихрь, и стал кувыркаться через голову, отходя на середину сцены.
Он был совершенно обнажен, и это вовсе не делало его смешным. На-оборот, он возвышался над всеми, был очень прекрасен.
Желая дразнить публику еще, он опять покувыркался до конца сцены… Тут, нечаянно вскинув голову, он увидел Тоню! Она стояла на балконе, обло-котившись на перила, и спокойно смотрела на него!
Как подкошенный, он полетел в толпу, где десятки рук подхватили его… Он слышал над собой нетерпеливые злые крики и чувствовал, как его раздирают на кусочки. Он крепко зажмурил глаза и закрыл лицо руками, на этот раз от стыда действительного. Его охватил ужас случившегося, чего-то очень плохого, непоправимого…

Тоня смотрела его выступление с самого начала. Когда он задвигался, приятное тепло появилось внизу живота и разлилось по всему ее телу. Она видела его руки, его стройные красивые ноги. Она видела все его движения, его пошлый взгляд, его пот, который блестел на его мышцах и скатывался по линиям изгибов его тела. Ей казалось, что она одна. Ей захотелось подойти к нему, прямо сейчас! Обнять его, приласкать, зацеловать, увлечь куда-нибудь, где никого нет. Вот он, ее ответ. Она все вспомнила. Она поняла все, что он хочет ей сказать. Разве может быть другой ответ, более лучший? Молчаливый, без единого слова…
Она почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. О чем она думает? Разве можно так возбуждать женщину? Она облокотилась на перила и не от-рываясь смотрела на него. Ей показалось, что она правда готова подойти к нему. Так он притягивал ее. «Я с ума сошла! – подумала она. – Как я хочу те-бя!»

Тоня пришла в свой кабинет и села за стол. Она удивленно обвела взглядом привычную обстановку. Как странно, что все вещи на свете могут оставаться такими же, как были, когда в ее жизни случилось нечто особенное!
Ее сердце то бешено колотилось, то замирало. Она не знала плакать ей или смеяться, но одно она знала наверняка: ей безумно интересно! Ей захоте-лось пощекотать его пушистой травинкой по красивому обнаженному телу, и она попыталась представить, как выглядело бы его лицо при этом.
Она стремительно закрыла лицо руками и тихо засмеялась. Это был он! Красавец лев, ее сладкоголосый соблазнитель, ее единственный друг. Человек оттуда, из ее далекой и непонятной прошлой жизни. Было ли все это? Или этого никогда не было? Может быть, они вдвоем все это придумали?
Она закрыла глаза и вспомнила его взгляд; это была его аура, аура, за-ряженная особенностью его личности; это был его запах, природный запах. Это был его запах, и Тоне он всегда очень нравился. Оставалось услышать только голос. Последнее доказательство. Голос может измениться, но его от-тенок не изменится никогда. Он, как последний предатель, вырывает со дна самого существа всю его сущность, всю душу, разложенную по полочкам.
«Какой он красивый! Какой смелый! Обожаю смелых мужчин!» - по-думала Тоня.
А как он смотрел на нее! Он, как и всегда, считает себя лучше всех. И не зря! Потому что это правда! Она опять вспомнила его жгучий взгляд, и он показался ей страшно развратным. Она вспомнила его губы, которые столько раз целовали ее. И как ей было хорошо!
Тоня уронила голову на стол. Кровь пульсировала в жилах, она почув-ствовала страсть и желание, страсть и желание! Она хотела его прямо сейчас. Его, Костю. Хотела его объятий, его поцелуев и того, что так и не произошло между ними.
Весь оставшийся день она промечтала. Она не делала абсолютно ниче-го, просто валялась на диване, фантазируя. Воображение рисовало ей множе-ство приятнейших картин. Она улыбалась, глаза ее зеленели и превращались из совиных в кошачьи. Интересно, что Костя будет делать дальше?
 
Костя очнулся в чьей-то постели, под теплым одеялом. Первое, что он понял, было ощущение, что его изнасиловали. Изнасиловали, как могут это сделать много мужчин сразу, с другим мужчиной. Потом он вспомнил Тоню на балконе, ее взгляд.
Он с воплем вцепился зубами в свою руку.
- Она видела меня! Что я наделал! – проговорил он.
Над Костей сидел Валя. Костя давно видел его краем глаза и скорее до-гадался по ощущениям, что это он.
Валя повел бровью.
- Кто?
Косте было все равно до того, что подумает о нем Валя. К тому же хо-телось сказать ему об этом. Он проглотит это молча, как очень хороший слу-шатель, и даже может быть, скажет что-нибудь умное. Ему хотелось все ска-зать как более сильному по духу человеку.
- Тоня, - он так сильно надавил зубами на кожу, что наконец прокусил ее; показалась тонкая струйка крови.
- Ты с ума сошел! – Валя вскочил и выдрал руку у него изо рта.
- Нет! Я не могу! Не могу! – Костя стал кататься по кровати, ему было очень плохо.
Валя встал над ним и скрестил руки на груди. Когда Костя назвал ее имя – Тоня, что-то кольнуло его в сердце, как будто ревность, не то удивле-ние, доходящее до ревности. Они знакомы! Надо сказать, что Валя был почти влюблен в Тоню, по-своему, но влюблен. Он решил не расспрашивать сейчас Костю, а выяснить все по крупицам.
- Я не понимаю, - сказал он. – Она видела тебя и в самый первый раз, ну и что? Ты так не убивался.
- Тогда было можно! Тогда я сам этого хотел. Но теперь… Если бы я знал, что она смотрит – ни за что бы не пошел! Почему ты мне не сказал?!
Валя недоуменно пожал плечами.
Костя разметался на подушках. По лицу его струился пот, глаза бешено вращались и не знали, на чем остановиться. Казалось, что ужасные мысли не могут утихнуть в его голове, и куда бы он ни посмотрел – везде эти мысли, этот ужас!
- Все! – прошептал Костя. – С меня хватит!
Он резко сдернул одеяло и вскочил с кровати. Это было то состояние, когда не волнует ничто. На нем ничего не было надето, видимо, как приво-локли его с выступления голого, так и бросили.
Костя целенаправленно направился босиком по полу в ванную, не об-ращая никакого внимания на Валю. Он не видел, как он следил за ним взгля-дом, вдруг ставшим тигриным.
- Куда ты собираешься? И что значит «с меня хватит»?
- Я хочу домой! – Костя открыл холодную воду и сунул под кран голо-ву.
- Скорей всего, я больше не буду здесь работать.
- Да? – спокойно сказал Валя. – А от чего зависит твое решение?
- Зависит от… - Костя повернул мокрую голову и посмотрел на Валю из ванной. – Сейчас уже день или все еще ночь?
- Уже день.
- Это зависит от события, которое свершится сегодня! – решительно заявил он. – А я уверен, что оно свершится!
- Неужели? – Валя попытался изобразить на лице сомнение. Вдруг у не-го в руке, как у волшебника, появилась пачка денег. Он показал ее Косте и за-сунул в карман пиджака, висевшего на стуле.
- А я думаю, вот от чего это зависит. Милый Костя, мои клиенты от те-бя без ума. Сегодня ночью ты был… Не знаю, какое подобрать слово! Ты был потрясающ, ты был очарователен, идеален!
Костя слышал, как его сердце колотится в груди. Стук этот отдавался гулом в голове. Ему казалось, что стук разносится по всей комнате, что Валя тоже его слышит. Как унять это биение сердца?
Он посмотрел на себя в зеркало. Какое затравленное, испуганное выра-жение. Все! Через несколько часов он покончит со всем этим! Он забудет клуб «Четыре слона» как страшный сон.
Тут он подумал о деньгах, тех самых, что лежали теперь у него в кар-мане; они принадлежат ему. Он уже почти почувствовал их в своих руках. Он знал, что суммы этой хватит им троим на очень долгое время, хватит с излиш-ком. И что ему стоит выступить еще раз перед этими идиотами? Еще раз раз-деться, только по-другому, придумать что-нибудь новенькое. Это же одно удовольствие! А потом еще и за удовольствие получить деньги, много денег!
- Ненавижу… - прошептал он.
Валя вдруг оказался уже рядом с ним. Он подошел к нему так близко, что Костя почуял его дыхание на своей щеке.
- Милый Костя, - вкрадчиво и тихо заговорил Валя. Его голос почему-то не тревожил, а, наоборот, успокаивал. – Я, конечно, понимаю, то, что про-изошло с тобой в конце выступления, неприятно. Но потом ты привыкнешь. Вот увидишь, это не так страшно, - Валя положил свою большую ладонь на его половой орган. Костя почувствовал, как пенис его растет и поднимается под этой рукой, как по взмаху волшебной палочки. Он зашатался и присло-нился к бесформенной груди Вали, одетой в галстук и пиджак. В этот момент вторая рука Вали ласково обняла его за талию, а первая крепко зажала набух-ший член. Она стала медленно поворачивать его в разные стороны.
- Нравится? – тихо спросил Валя.
Что мог ответить Костя? Боль куда-то исчезла, сердце перестало беше-но колотиться, мозги затуманились, а тело обмякло.
- Не надо…
- Почему?
- Ну я прошу, не надо… Я умоляю… Пожалуйста, не надо…

…Дома Костя долго мылся. Он засел в ванную на несколько часов. Он намыливал себя, поливался душем, снова намыливал и не мог отмыться. Каж-дый раз, когда он дотрагивался до своего члена, ему вспоминалась другая ру-ка. Как она сжимает его член, выросший и отвердевший. Его всего передерги-вало, и он снова и снова поливался душем.
Он вышел из ванной благоухающий, гладко выбритый, чистенький и свежий, как только что сорванный с грядки спелый огурчик. Он думал только о Тоне. Когда он посмотрелся в зеркало, в ответ ему глянул кто-то уверенный и наглый, красивый до умопомрачения.
Костя надел черный костюм, тщательно выглаженный, подчеркиваю-щий тонкую талию. Его фигура приобрела почти божественные черты, иде-альные, как на картинке. Под пиджак он надел светло-серую, почти белую майку с короткими рукавами. Ноги вдел в легкие темные ботинки. Он вылил на себя лучший запах, распушил свою челку, взял в руки красную-красную розу на длинной ножке. Ко всему следует добавить, что ничто, ни одна деталь не добавляла ему такого шарма и не делала его таким блестящим мужчиной, как уверенный жгуче-черный взгляд, требовательный и просящий одновре-менно.
Костя приехал в клуб. Он вошел в него с заднего входа, как свой чело-век. Перед ним распахнули двери, все узнавали его, улыбались…
Где-то посреди коридора неожиданно вырос Валя.
- О! Какой ты красивый! На парад собрался?
Костя ничего не ответил, он сосредоточенно думал, казалось, что шел к какой-то цели, а Валя ему помешал.
- Я рад, что ты вернулся. Надеюсь, ты выступишь сегодня? Знаешь, гос-ти уже собрались.
Костя молчал. Валя положил руку ему на плечо.
- Слушай, я заплачу тебе вдвое, втрое больше, если ты просто выйдешь на сцену и улыбнешься. Они от одного твоего вида с ума сойдут от счастья. А? – он подмигнул ему, но Костя не среагировал.
- Я не для этого приехал, - многозначительно сказал он, и тут только Валя понял предназначение красной розы, которую Костя теребил в руках. Он было подумал, что это так, для красоты. Но когда мужчины просто так таска-ли с собой цветы? Какая глупость!
- А! – Валя понимающе кивнул. – Ну, как хочешь. – Он приблизил свой рот к его уху. – Если передумаешь, то я все еще жду тебя там, в зале.
Костя покраснел. Он и сам не знал почему.
- Ее кабинет знаешь где, - Валя старательно вглядывался в одну сторо-ну, чтобы объяснить подробно, где ее кабинет. – Прямо, потом за углом на-право… - он сопровождал свои слова жестами, глядел в направлении, которое указывал, как будто ясно представлял себе ее кабинет и очень хотел, чтобы Костя понял.
Костя покраснел еще больше. В висках застучало. Откуда он догадался, что он приехал к ней? Нет! Зачем он дал ему понять, что догадался?!

Тоня сидела в просторном кабинете, за большим столом из красного дерева. Бумаги, ноутбук последней модели – все говорило о том, что она бы-вала здесь довольно часто и даже могла быть занята.
Она ерзала на стуле, кусала губы. Ей хотелось побыстрее закончить де-ла. Тогда она пойдет на балкончик, тайный балкончик. О нем, конечно, все знали, но только она облюбовала его, нашла ему применение. Значит он толь-ко ее! Оттуда был виден весь зал, как на ладони. Все его углы. А ее никто не видит. Это может произойти случайно, если кто-нибудь задерет голову.
Будет или не будет сегодня он? Она не могла ни о чем думать, кроме этого. Она не могла ничего делать. Ее всю тянуло, гнало, как ветром, туда. Смотреть… Видеть…
А работа все не кончалась. Какое-то страшное отчаянье вселилось в нее. Ей почти хотелось заплакать и расшвырять бумажки в разные стороны. «Что со мной? – думала она. – Где же мое спокойствие?»
Вдруг кто-то без стука распахнул дверь.
Тоня заметно вздрогнула. Проход загородил ослепительно красивый мужчина, стройный, в темном костюме, бежевая вьющаяся челка спускалась на лоб, черные глаза смотрели с нежностью и страстью, в руках красная роза.
У нее перехватило дыхание. Она понимала, кто это, но это не могло ут-вердиться в ее голове. Она смотрела на него огромными вытаращенными гла-зами и… все! Он тоже смотрел на нее, уверенно и почти радостно.
- Привет, - сказал он.
От этого голоса мурашки побежали по ее телу. Он гипнотизировал ее. Неизвестно, сколько времени прошло. Только Тоня не ответила, а так же, за-мерев, смотрела на него.
Костя, довольный реакцией, спокойно закрыл дверь и подошел к ней. Казалось, он наслаждается, упивается действием, произведенным на нее. Он облокотился на ее стол. Расстояние между ними стало еще меньше. Тоня по-няла, что всю ее окутывает туман, туман, который он излучает. Он идет из его существа, он безумно хорошо пахнет, это смесь его голоса, красоты и дольки его внутреннего «я», того самого, которое никто не видит.
Она почувствовала, что возбудилась от одного только вида его пальцев, и сама, невольно, на несколько миллиметров поддалась к нему навстречу.
Что будет, если она дотронется сейчас до его пальцев? Что будет, если она встанет и попробует поцеловать его? Ведь они столько раз целовались и как это было сладко! А сейчас будет еще слаще. Она представила, как прово-дит рукой по его губам. Она помнит их форму, она никогда ее не забывала…
Ей захотелось перелезть через стол в его объятия. Что будет, если они прямо здесь и сейчас захотят заняться любовью? Прибежит Валя и закричит, что это уже слишком, что это против всех правил, против всех приличий, что они нарушили неписанные вековые законы человеческих отношений? Ну и пусть! Она должна еще раз почувствовать все его тело. Оно осталось таким же, как было. Разве возможно не сделать этого прямо сейчас, в эту минуту?
А Костя покорно тонул в ее глазах. Как он соскучился! Что если вос-пользоваться ее бездействием, ее молчанием, сгрести ее в охапку и утащить?.. Когда она поймет, что с ней делают, она засмеется и будет не слишком сильно сопротивляться и кричать «помогите!» Но будет поздно и бесполезно, потому что он притащит ее туда, где она не сможет вырваться из его рук, не сможет противиться его объятиям, его поцелуям.
- Тоня, - тихо сказал он и дотронулся до ее руки. Тоня вздрогнула, как от электрического разряда.
Она вдруг очень ясно увидела его фигуру, как бы очерченную по кон-туру. Она заглянула в его душу и увидела его всего насквозь.
Лицо ее изменилось, в нем появилась какая-то насмешка. Зрачки ее ог-ромных глаз как будто завертелись и засверкали зелеными огнями. Она мед-ленно встала.
Костя отступил и поник. Из уверенного льва он вдруг превратился в растерянного ребенка. Эти зеленые искры могли означать только одно – она смеется!
- Почему вы входите без стука? Что вы себе позволяете? – спросила она командирским тоном.
- Не надо, прошу тебя. Зачем притворяться? Мы ведь оба не хотим это-го!
- Притворяться? – она быстро вышла из-за стола и отошла от Кости на безопасное расстояние. Она сверкнула на него глазами, была похожа на раз-гневанную царицу. – Будь уверен, что сейчас я не притворяюсь. Я ничего не хочу. Уходи.
С каждым ее словом Костя все ниже опускал голову, клонился куда-то вниз, съеживался, горбился, как от ударов. Она так это сказала, что сомнений не осталось – это правда! Земля куда-то поплыла у него из-под ног.
Злость, безумная злость раздирала его на части. Он посмотрел на Тоню взглядом голодного волка и спросил, еле разжимая губы, раздельно повторяя каждое слово:
- Это правда? Ты от меня ни – че – го не хочешь?
Она спокойно помотала головой, уверенно, неопровержимо.
Костя спрятал куда-то свой злющий, разъяренный взгляд. Он гордо и очень быстро выпрямился, не глядя на нее, вышел и хлопнул дверью.
На столе осталась лежать красная роза. Тоня, как бешеная, подскочила к ней и в порыве каких-то ужасных чувств скомкала ее нежный бутон. Когда она увидела, как красные лепестки падают на пол, она зарыдала. Она не пла-кала так уже очень, очень давно. Она опустилась на пол и проплакала минут пятнадцать. Потом вдруг вскочила и, оставив все как есть, побежала на бал-кон.

Он был как пьяный. Ничего не замечал вокруг. Стены и пол ходили хо-дуном. Кровь бурлила в голове. Нет! Она не бурлила – она кипела. Ему мере-щилось, что у него из глаз летят искры. Он почувствовал в себе столько силы, что ее просто некуда девать. Он уже несколько раз сшиб кого-то в коридоре.
Сейчас он будет издеваться! О! Как он обожает это занятие! Сейчас он натворит такого, что этот Валя не пустит его больше на порог своего клуба. И прекрасно! Гори все синем пламенем!
Он добрался до гримерной и упал в кресло перед зеркалом. Прибежал удивленный гример и остановился в недоумении.
- Ну что? – спросил Костя и подмигнул ему. – Слушай! Раздобудь мне какой-нибудь жуткий, яркий парик, а?
Гример обрадовался, это было по его части, к тому же он узнал артиста, которого хозяин велел пускать в любое время и делать все, что он скажет.
Костя схватил наугад флакон с жидкостью и вылил на себя сногсшиба-тельный запах. Он взял помаду ядовито-оранжевого, кричащего цвета и неак-куратно намазал себе рот. Вот будет потеха!

- Для начала ты не против, если я покажу тебя своей ближайшей по-мощнице? Мое слово, конечно, закон, но ее мнение выслушать не помешает.
При слове «помощница» сердце Костино затрепетало, по всему телу прошел приятный холод. Быть может?... Бедный Костя вообразил, что «пока-зать» означает «познакомить».
Валя привел его в свой кабинет и закрыл дверь.
- Раздевайся! – скомандовал он.
Костя опешил и мгновенно покраснел.
- Что?
- Ты что, с ума сошел, дорогой Костя? Вчера ты голый отплясывал при целой толпе, а теперь не можешь раздеться перед единственным мужчиной?
Косте захотелось убежать, но он знал, что не сделает этого. Он поду-мал, что неизвестно еще, мужчина Валя или нет.
- Давай-давай. Мне нужны доказательства. Я хочу убедиться.
Какие доказательства? В чем убедиться?
Костя спокойно разделся до трусов. Пока он раздевался, Валя смотрел на него, не мигая, и глаза его горели.
- Трусы тоже. Учти, что здесь клуб для гомосексуалистов, им нужно все.
Костя снял и трусы. Валя скользнул по его телу взглядом, и Костя поч-ти физически это ощутил.
Когда Валя подошел к нему близко, такой большой, грузный, и одетый с ног до головы, Костя почувствовал, что может безропотно отдать себя в ру-ки этого человека, и при этом Валя сможет делать с ним, что захочет; его, Костины воля и желания не будут приниматься в счет.
- Зачем ты опускаешь голову? – сказал Валя и поднял Костину голову за подбородок. Костя смело и нагло посмотрел ему в лицо своими черными кра-сивыми глазами.
- Ты убедился в чем-то? Могу я одеться?
- Нет, подожди, - Валя нехотя опустил свою руку, ему очень не хоте-лось покидать Костю, но он вышел.
Костя остался один. Он был совершенно голый, и руки некуда было деть. Ему хотелось обнять себя и растереть для бодрости, но на его взгляд та-кая поза смотрелась слишком жалко. От незнания, как встать, он невольно по-ступил правильней всего: он просто опустил их вдоль тела. Такая поза непри-нужденности больше остальных идет мужчинам. Руки, красиво опущенные вдоль тела, говорят о том, что мужчина ничего не стесняется и не боится, и главное – ничего не скрывает.
…Дверь открылась. Вместе с Валей пришел еще кто-то… И весь Кос-тин дух упал куда-то в пятки, когда он увидел, кто это. Это была она! Костя еле удержался, чтобы не упасть. Он один раз посмотрел в ее глаза и больше не мог от них оторваться: он смотрел на нее, как завороженный.
Тоня появилась, как царица, в чем-то длинном и простом, но она была в этом потрясающа. Она, как царица, пришла смотреть на очередного красивого раба, с которым, быть может, когда-нибудь уединиться вдали от всех глаз и втайне от всего окружения, для своих любовных утех.
Вся ее фигура излучала свет, она затмила даже Валю с его приятной от-рицательностью.
Костя не мог ничего соображать. Он не мог поверить, что стоит перед ней обнаженный и не может шевельнуться от ужаса, а она смотрит на него удивленно-серьезным взглядом, и в глазах мелькают зеленые искорки… Сме-ется!!!
- Ну как? - спросил Валя. Косте слова эти ударили по голове, как мо-лотком по пустому ведру.
- Выйдем, - громко и по-деловому сказала Тоня. Косте показалось, что он сейчас упадет в обморок. Они вдвоем вышли, мелькнуло ее черное длинное платье.
Он медленно сполз на пол, едва соображая что-нибудь. Ему казалось, что жизнь остановилась, что ничего уже исправить нельзя. Он слышал за две-рью их голоса. Они разговаривали так, будто ничего не случилось. Она смела спокойно говорить! Если бы Костя мог сосредоточиться, он бы услышал, о чем они говорили, но он был слишком возбужден и взволнован.
Вдруг чьи-то сильные руки подняли его за плечи.
- Что с тобой? Тебе плохо? – послышался голос Вали. – Прости, я не знал, что ты так болезненно отреагируешь на мою маленькую шутку.
- Ах шутку?! – завопил Костя. – Да я убью тебя за это! – он хотел схва-тить его за горло, но не мог. Куда-то делись все силы. Казалось, что он истра-тил их всех на голос. Костя почувствовал себя тряпкой.
Валя ласково обнял его. Костя никогда не испытывал ничего подобного. В его объятиях он чувствовал себя спокойно, как за каменной стеной, и было очень приятно. Неужели ему нравятся мужские объятия?! А когда губы Вали коснулись его губ, Косте очень не захотелось, чтобы все это кончилось. Ему хотелось остаться в объятиях Вали.
- Не бойся, милый Костя, - сказал Валя, дыша ему в лицо. – Я не такой человек, чтобы делиться с кем-то кладом, который я нашел.

Костя забросил все дела. Он редко стал бывать дома. Ни Марья Ники-тична, ни Кеша не заметили, когда же именно это началось и почему. Это на-чалось внезапно и вдруг стало естественным и постоянным, как происходят любые изменения в жизни.
Костя и днями, и ночами бывал в клубе «Четыре слона». Во всякое вре-мя, когда не было посетителей, в основном утром и днем, Костя тренировался танцевать с профессиональными хореографами. Костя не спрашивал Валю, откуда они взялись и сколько он им платит.
Тренировки доставляли ему огромное удовольствие. Тренеры тоже бы-ли им очень довольны, потому что его практически нечему было учить. Глядя на них, создавалось впечатление, что им наконец-то достался человек с талан-том, с искрой внутри. Это не бездарные, длинные и костлявые подростки, во-образившие, что умеют красиво двигаться.
Все его тело, изящное, тонкое, молодое было создано для красивого движения. Тренеры старались передать ему все свои знания, одновременно не требуя от него доведенного до идеального стандарта движения, похожего на тысячи других таких же. Они заметили, что Косте дается это очень сложно, с трудом, и в итоге получается посредственно и тускло, как у всех. Они замети-ли это один раз и больше не стали требовать. Ведь Костя был индивидуален, и любой поворот, сделанный им, такой же, как стандартно делали все, получал-ся у Кости настолько выделяющимся, красивым, оригинальным, что, казалось, от Кости исходит свет в этот момент.
Сначала все получалось, но получалось не так… Это видели тренеры, это видел Валя, это видел Костя.
Он учился чинно, положительно, как первоклассник. И все было так же тускло-положительно. Костя лихорадочно вспоминал каждый раз, что же он сделал такое тогда, впервые? О чем он думал? Что чувствовал? Он испугался, что вдохновение это пришло к нему только тогда и больше никогда не придет. Но однажды, перебрав все, понял, что с ним было тогда и почему его все лю-били, он понял, что такое это вдохновение…
Стало заметно, как повеселел сразу тренер и как у него заблестели гла-за. Он увидел в нем то, что видели все посетители клуба в тот раз – священ-ную ауру. Вот оно – это вдохновение. Костю вдруг стали любить, восхищать-ся им, и все это было в действительности, по правде. Теперь он знал секрет. О! Это вдохновение неиссякаемо! Его так много, что хватит на целую жизнь и останется еще и еще! И его так легко вызвать, когда нужно!
Этим вдохновением была ненависть. Презрение и ненависть. Он нена-видел весь мир вокруг себя, всех людей, которые смотрят на него с восторгом, он их презирает и ненавидит. Эти чувства вызвать так легко: презрение, нена-висть, желание поиздеваться, брезгливость – букет тех самых чувств, которые он испытал в самый первый раз своего выступления и которые так и бросили его на сцену, заставили открыть себя.
Как же все любили его за это! Он ненавидел их, а они любили его! Это волшебный закон жизни – почему он открылся ему только сейчас? Нужно не-навидеть все и всех, и весь мир будет тебя любить. Особенно любил Костя улыбаться с таким настроением внутри. Тогда все умирали от его улыбки – настолько он был красив. Непонятно, что именно красиво было в его лице, в этой улыбке. Наверное, сладкая ядовитость, которая может быть привлека-тельна лишь тем, что сладка и тем, как сладка. Только у сладкого яда может быть такой вкус, какого не найти нигде в другом веществе.
Смотреть, как Костя тренируется, было одно загляденье. Валя просмат-ривал тренировки от и до. Сначала Костю это раздражало и смущало, он про-сиживал с ним все тренировки, как будто это входит в его обязанности. Костя не понимал и не знал, что Валя испытывал, глядя на него. Он сидел непод-вижно, и Костя вряд ли видел, как горят его маленькие глаза.
Присутствие Вали было хорошей закалкой. Если Косте будет не стра-шен его взгляд, устремленный на его незащищенное обнаженное тело, то ему будут не страшны и десятки других.
Потом он просто перестал обращать на него внимание, Валя стал для него кем-то очень привычным, кто неотступно за ним следит, знает все его желания и мысли.
Костя не знал, как Валя приходил в пустой дом и из делового бизнесме-на в самом расцвете сил превращался в одинокого пожилого человека, все еще надеющегося на что-то и все еще умеющего мечтать. Один черт знает, сколь-ко женщин повстречал он на своем пути, и они мечтали составить его счастье, разделить с ним его радости, печали и деньги.
Валя гордился тем, что никому не сдался, что не женился ни на одной женщине, каждая из которых уверяла его в том, что он прекрасный мужчина, некоторым из них он действительно верил, но все равно не сдался. У него не было детей, и знакомые женщины звонили ему уже не так часто, как раньше.
Он приходил в богатую квартиру, ложился на диван и превращался в страдающего, мающегося человека, который сам не знает, чего хочет. Мо-бильник сам собой прекращал звонить, все дела удалялись на второй план. Перед ним вставали два образа.
Один – прекрасной, загадочной женщины Тони. Ей от него ничего не нужно, она независима и никогда не видела в нем человека сильнее себя. Это все и сразило его наповал. Он общался с ней каждый день, был знаком с ней давно, но совсем ее не знал. Она не давала себя узнать. Иногда ему казалось, что эта женщина сильнее его, и ему всегда хотелось ее чем-нибудь покорить, сделать что-нибудь такое, что ее удивит. Но как-то не получалось.
И другой образ, новый и свежий, как капля утренней росы, - образ оча-ровательного юноши, невинного, не тронутого ни одной женщиной.
 
Костя все реже стал видеться с Кешей. Его это убивало, но зато теперь он приносил домой такие деньги, что думал сделать из него принца. Костя не говорил ему, чем он собирается заниматься, а Кешку это очень злило. Кости постоянно не было дома, и он не видел, в каком состоянии находился Кеша большинство времени.
Он тиранил Марью Никитичну, капризничал, плакал, бесновался, объ-являл голодовку – все напрасно. Папа не появлялся по первому его требова-нию. Кеша надеялся, что папа каким-то образом узнает про его настроение и придет, ведь папа – это единственная причина его несчастий. Если он рядом – все хорошо. Если его нет – все плохо.
Но когда Костя, усталый и наплясавшийся так, что гудели ноги и все тело ныло, приходил домой, Кеша сразу притихал, но не оттого, что видел па-пу усталым. Кеша с оскорбленным гордым видом запирался в своей комнате и ждал. Он ждал, что Марья Никитична расскажет папе, что с ним было сегодня и как ему плохо, и папа придет к нему просить прощения.
Но Марья Никитична никогда ничего не рассказывала или рассказывала редко и в трех словах, как вел себя Кеша, и издалека намекала на причину. Тогда для Кешки наступал период счастья, потому что папа от трех – четырех слов Марьи Никитичны бежал по магазинам, покупал там кучу игрушек, по-купал все, что может заинтересовать мальчика возраста Кеши. Потом все это появлялось у Кешки в комнате. Все… но без папы. Он был слишком занят. Кеша был счастлив сознанием, что все это от него, что он все лично выбирал, именно он, а не кто-нибудь другой. Кеша критически рассматривал новые иг-рушки и на время успокаивался. Но затем все начиналось сначала.

Косте прилагался целый арсенал: стилист, режиссер номеров, поста-новщик, визажист и много еще кого. Костя их всех разогнал, они ему только мешали. Они все портили, советуя ему о его выступлениях, расставляя все по местам, твердя, как и что сделать лучше. Когда он следовал их советам, вы-ступления получались скудные, точные до миллиметра, Костя строго должен был следовать репетиции и не мог внести ничего оригинального, чего-нибудь своего. С тех пор он и разогнал всю толпу. Отныне он слушал только себя, до-верял только себе. Он оставил про запас лишь визажиста – на всякий случай. Костя красился, придумывал себе наряды, образы на каждый выход, составлял план выступления и никогда строго его не придерживался. Всегда появлялась секунда, когда можно и нужно отойти от задуманного и проявить то, что под-ходит под момент. И у него все получалось здорово.
Он всегда должен был оголяться, оголяться перед толпой непонятных мужчин. Оголяться можно полностью, можно не полностью – это здесь в его руках. Он в любом случае будет иметь успех.
Костя не заметил, когда и как чужое мужское тело, колючие мужские поцелуи стали для него привычны. Когда-то мужчин, с которыми он занимал-ся любовью, можно было посчитать по пальцам, но и это уже давно кануло в прошлое. Теперь их невозможно было посчитать. Костя отдавался любому мужчине, у которого были деньги. И с каждым разом суммы были все больше и больше. Его клиентами в основном были солидные мужчины, уже немоло-дые, имеющие жен, детей и толстые кошельки. Их семьи вряд ли были посвя-щены в то, где их главы проводят свои вечера… Но Косте было все равно. Он ничего не замечал. Ему нужны деньги. Он и не заметил, как превратился в ка-призную звезду геев. Ради денег он насиловал себя, отдавал свое тело в объя-тия мужчин. Некоторые ему действительно нравились, но такое бывало редко. В основном ему всегда было тошно и противно, когда он видел очередную волосатую грудь и плохо сложенное мужское тело, оплывшее жиром. Только сознание награды его бодрило. Он получал за свои мучения очень большие деньги. Он видел огромные суммы, его суммы, заработанные им самим, и ра-довался. Но однажды настал такой момент, когда и деньги не приносили должного облегчения, они уже не могли перевесить боли от насилия над соб-ственной волей. И Костя начал пить. Он пил редко, когда уж невыносимо бы-ло все вокруг. Но если пил, то напивался чуть не до чертиков и потом очень долго приходил в себя. У него появился любимый бар, куда он приходил, если не хотел сидеть дома. Дома был милый Кеша, и Косте не хотелось его раздра-жать.

Они втроем давно переехали в новую квартиру, не квартиру, а дворец, с высокими потолками, десятком больших комнат с лестницами и балконами. Квартира находилась в никудышном с виду доме и в плохом районе, где ря-дом был лес, но главное, что квартира была дворцом. У всех троих как-то сра-зу сложилось называть так их новое жилище. Там можно было ходить и кри-чать друг другу «ау», втроем там было очень просторно.
Одну часть дворца Костя сразу определил для себя. Туда он приводил своих знакомых, устраивал с ними оргии. В такие дни доступ к нему Кешки и Марьи Никитичны был запрещен. Костя каждый раз умолял Марью Никитич-ну во что бы то ни стало не пускать к нему Кешу. Он напрасно беспокоился. Кеша часто сидел где-то там далеко, на другой половине дворца, в окружении дорогих вещей и ничего не слышал. Кеша догадывался или знал о новой дея-тельности своего папы. Он пытался догадаться по слухам о мелочах, о под-робностях, он не знал толком об этом ничего; знал только то, что ему это очень и очень не нравится.
Косте было стыдно, но ничего нельзя было поправить. Когда он видел Кешу, он пытался понять по его поведению, много ли он знает или ничего не знает. Насмотревшись, он уверял себя, что с Кешей все хорошо, что он ничего плохого не подозревает. Но в любом случае Костя вел себя по отношению и к Кеше, и к Марье Никитичне, как царь, которому все позволено и который все-гда прав.
Нечего и говорить, что Кешу забрали из школы и поместили в частную и дорогую школу с хорошей репутацией и профессиональным обучением. Не-чего говорить и о том, что Костя давно перестал бояться милиции, того, что Кешу вдруг обнаружат какие-то неведомые родители. Какая разница, какой год стоит в его свидетельстве о рождении, поддельное оно или настоящее, ко-гда у Кости столько денег? Теперь, если с этим появятся проблемы, можно только шепнуть Вали пару слов, и все будет улажено.
Валя стал для Кости покровителем, на которого он плевал и не обращал никакого внимания. Он не замечал его горящих взглядов, хриплого голоса, не замечал и того, что Валя выполнял все его запросы, он из кожи вон лез, чтобы Костя был доволен, а Костя воспринимал это как должное, как царь принима-ет дары от народа.
Однажды, в разгар очередного веселья, когда Костя был не то пьян, не то слишком беспечен, он признался ему в самой сокровенной тайне, которую не открыл бы никому ни под каким воздействием.
Разговор зашел о Тоне, и Валя спросил Костю, замирая, что его связы-вает с ней.
- Нас много чего связывает, - спокойно ответил Костя. – Например Кешку я украл специально для нее.
Костя просто сказал это, и ни одно плохое чувство в нем при этом не шевельнулось. Он знал, что Валя, если и поверит, то будет молчать, как мо-гила.

Один раз произошел случай, когда Костя обратил на Валю внимание, просто обязан был это сделать.
После очередного ночного кутежа с гостями Костя сидел в шикарной столовой за длинным столом и ковырял какую-то еду в тарелке. Он не успел еще вымыться хорошенько и потому чувствовал себя ужасно, но много-много денег, которые оставили его ночные гости, предавали Косте силы. На другом конце стола в красивом халате сидел Кеша и завтракал. Он собирался ехать в школу. У дома его ждала машина с шофером.
Неожиданно к ним в гости в такое необычное время пришел Валя и привел с собой знакомого, лоснящегося жиром пожилого человека. Косте пришлось пустить их в дом, и они увидели Кешу.
Тяжелый взгляд Вали тут же лапой упал на Кешу. Он был так похож на Костю!
- Не знал, что Кеша такой прелестный, - сказал он.
- Всему миру необязательно знать об этом… - раздраженно проговорил Костя.
Лоснящийся и толстый знакомый Вали обратил на Кешу все свое вни-мание. Сначала он стоял и облизывался на Костю, но потом увидел Кешу, еще моложе, еще невиннее, еще лучше…
Он обнял его за плечи и нагнул свою улыбающуюся физиономию пря-мо к его лицу.
- Какой милый мальчик… - сказал он. – Мне так захотелось составить его судьбу.
Костя замер. Кровь ударила ему в голову. Как бешеный, подскочил он к человеку и схватил его за грудки.
- Убирайтесь отсюда к черту! – завопил он так страшно, как умел кри-чать только он.
Человек на секунду опешил, но потом опять заулыбался, видимо, не придавая его возмущению никакого значения.
Костя чуть не сошел с ума от бешенства, когда увидел, что Валя тоже ухмыляется, и ухмылка эта обращена непосредственно к Кеше. Костя вцепил-ся в них обоих, за одежду, как хватают мешки, не разбирая, и вытолкал из столовой.
- Я сказал: вон! И если ты, Валя, еще приведешь ко мне какого-нибудь идиота, я больше никогда не буду с тобой работать! – он хлопнул дверью пе-ред их носами.
Как он мог не подумать о Кеше! Как он мог быть все еще таким наив-ным, думая, что такие люди будут прилично вести себя при ребенке? К тому же, по их мнению, Кеша уже вполне созрел для… Он уже вполне готов к то-му, чтобы зарабатывать деньги, продавая свое тело…
При мысли об этом у Кости все завертелось перед глазами. «Составить его судьбу…» - вспомнилось ему. Ни за что! Судьбу его будет составлять только он! И пока он жив, ни одна из этих мразей не притронется к нему!
Кеша все еще был в недоумении оттого, что произошло. Он ничего не понял и вопросительным взглядом смотрел на папу, очевидно, желая объясне-ний.
- Кеша, чего ты сидишь? – в отчаянье только и сказал Костя, жалея ужасно, что он был в столовой не один, что Кеша благодаря злому року сидел с ним. – Тебе давно в школу пора!
- Подумаешь! – капризно сказал Кеша. Он понял, что папа ничего ему не объяснит, и тут же стал злым и сварливым. – Школа может и подождать.
Кеша вылез из-за стола и медленно направился из столовой, заложив руки в широкие карманы длинного халата, как маленький король.
Костя был слишком расстроен, чтобы отчитывать его. Он думал о том, что теперь Валя знает о Кеше, видел его! Нужно прятать его как можно тща-тельнее, сделать все, чтобы Валя забыл о его существовании.

Кеша развалился на диване с недовольной миной на лице. За последнее время он ужасно избаловался и заметно изменился. Он перестал стараться в учебе и думал, что учителя должны ставить ему отличные оценки за то, что он богат и красив. Костя многого не знал: того, что с самых сознательных лет Кешу начало посещать нехорошее чувство зависти к другим детям, у которых было – неважно, что! – что-то, чего не было у Кеши. Несмотря на то, что дети эти давно в прошлом, Кеша вымещал накопившуюся злость на других. Он хо-рохорился перед ними: щеголял то в одном костюме, то в другом, он всегда был одет с иголочки, причем менял свои наряды каждый день; он с гордо-самодовольным видом рассказывал о своих вещах, о доме, в котором живет. Друзей у него в школе не было.
Его машина с шофером подъезжала к заполненному учениками и учи-телями школьному двору, и Кеша вылезал из нее со скучающим лицом, делая вид, что всё и все ему очень надоели, он ни на кого не смотрел, а наслаждался тем, что все смотрели на него. Он желал думать, что все ему завидуют.
У Кеши появлялось все больше проблем с учителями. Он вел себя не-почтительно и даже не скрывал своего отношения.


Костя вошел, засунув руки в карманы брюк и с улыбкой на лице. Кешка вспомнил, как обожает эту улыбку: и добрую, и насмешливую. Когда Костя так улыбался, Кеше хотелось броситься ему на шею и плакать у него на плече: он знал, что сейчас это можно. Он сразу надулся и отвернулся к стене.
Костя по-шутовски пошатнулся с носок на пятки и обратно.
- Ну что?
- Ничего! – Кеша надулся еще больше и тупо уставился в стену.
- Слушай, давай сделаем так, - Костя заходил туда-сюда по комнате, с лица его не сходила улыбка. – В школе я все уладил. Теперь все зависит толь-ко от тебя. Старайся хорошо учиться, а чтобы было не очень скучно, за пятер-ки я буду давать тебе пять рублей, за четверки – четыре, а…
Кеша слушал его с открытым от удивления ртом. Мысль, что деньги те-перь не будут даваться ему просто так, никогда не приходила в голову. Он не разобрался до конца, понравилось ему это или нет, он заплакал, и крупная слеза повисла у него на кончике носа.
- А за тройки? – всхлипнув, спросил он.
- А за тройки, двойки и колы ничего не получишь. Ну? Как идея?
Кешу от папы отделяло значительное расстояние, Кеше оно сейчас по-казалось вдвойне большим, и тем сильнее ему захотелось немедленно преодо-леть его. Он бросился, как стрела, ему на шею и окончательно разрыдался. Он не видел, что и у папы из двух глаз одновременно потекли слезы.
- Только учти: не обманывать! Я все буду проверять!
- Я буду стараться! – неожиданно для себя сказал Кеша. Ему стало очень хорошо и легко, казалось, он может сейчас выдержать все что угодно и до всему ему будет все равно, кроме папы. Кеша невольно ждал, что он сейчас скажет что-то главное, очень короткое, но самое главное. Но так и не дождал-ся.
Доверительные отношения были восстановлены, и дружба снова всту-пила в свои права. Косте полагалось по закону перебирать Кешкины вещи, критиковать их и можно было даже что-нибудь сломать, а Кеше разрешалось виснуть на папе со всех сторон, теребить его, залезать ему на голову, воро-шить ему волосы, и короче, использовать его в качестве тренажерного зала.
Костя нашел в Кешиной картотеке новые диски с музыкой. Один из них он включил. Зазвучали жуткие удары, они рушились на мозг. В очень энер-гичной долбежной говорильне Костя быстро уловил некое подобие мелодии. Он задрыгал головой и всем телом задергался в такт.
Кеша очень удивился: ему нравилось это подобие музыки только пото-му, что в каком-то кругу она была модной. Кеша ее послушал и не понял, и вряд ли ему понравилось. Сейчас, когда папа показал ему, как можно в любом наборе звуков найти «душу», она открылась ему в каком-то новом свете. Он сразу полюбил ее, потому что ее так или иначе «коснулся» папа. А все, чего касался папа, становилось золотым, приобретало новую жизнь, особенное значение.
Мужской голос заговорил английские слова. Костя понял почти все из них, другие стал угадывать уже по смыслу. Он стал открывать рот так точно под эти слова, будто он действительно их говорил. Все было так точно и здо-рово, что зрелище это завораживало.
Кеша залился смехом восторга: он повалился на диван лицом в подуш-ки, чтобы не видеть Костю, но он слышал голос и не мог не представлять па-пу. Музыка не кончалась. Кеша медленно повернул голову в то место, где дрыгался Костя, и открыл один глаз: папа все так же бесился и говорил низ-ким негритянским голосом. Кеша уже почти не сомневался, что это папа го-ворит, а не голос с диска.
Кеша стал давиться смехом в подушку.
Долбежка кончилась. Кеша вскочил с дивана.
- Ну вот! Как было здорово! Давай еще! – он выжидательно посмотрел на папу, который рылся в картотеке. Костя выудил еще один диск. Заиграла медленная музыка и запел грустный мужской голос.
Лицо Кости вдруг стало серьезным и глаза грустными. Он задвигался всем телом под мелодию и «запел» эту песню – он так округлял рот и кривил губы, что Кеша не мог думать иначе. Он смотрел на папу раскрыв рот. Разве возможно вот так, всем телом, от пальцев ног до кончиков волос на пушистой челке, «рассказывать» мелодию. Казалось, заткни Кеша уши, он бы по движе-нию его плеч, запрокидыванию головы, вообще по извивающейся всей его фигуре, даже по опусканию век, смог бы «прочитать» и представить всю пес-ню.
Костя перепел и перетанцевал всю Кешкину музыкальную картотеку. Были и энергичные мелодии. Костя носился по просторной комнате, как вихрь, и все движения были такие резкие и плавные одновременно, что Кеша совсем обалдел. Он не понимал, как можно так быстро перевоплощаться из обмякшего и усталого в бешеного и подвижного.
Были и песни женским голосом. Эта была вообще потрясная картина! Костя превращался в женщину. И это было так искусно и притягательно, что Кеша молча сидел на диване, обняв колени, и округлившимися глазами смот-рел на папу. Ведь это зрелище должно быть стыдным и смешным. Оно и есть стыдное и смешное, если бы на месте папы был кто-нибудь другой. Кеша по-думал о том, что если он только попробует вытворять такие штуки, то это бу-дет позорно и глупо! Почему папа проделывает такие смешные вещи, а полу-чается так красиво и завораживающе? Непринужденно и легко, как штрих та-лантливого художника, глупость у него превращается в прекрасный шедевр.
Они прокутили почти всю ночь. Кешка не помнил, как он лег спать. Но снилась ему одна плавно изгибающаяся расплывчатая фигура и в голове зву-чали миллионы звуков – все это был сумбур, но какой прекрасный сумбур! Живой! Очаровательный!
Костя добрался до своей кровати и без сил рухнул на нее. Он и не знал, что так измучился, он бы продолжал хоть до самого утра, если бы Кеша не уснул первый.

Костю успокаивало только одно: где-то в клубе есть Тоня. Она туда приходит, выполняет какую-то работу.
Ему казалось, что он приходит в клуб лишь потому, что она там. Пусть он ее не видит, не видит по нескольку дней, неделями, но он знает, что она где-то за стенами. Он и не хочет встречаться с нею и хочет одновременно. И когда случай сталкивает их где-то ненароком, они издалека смотрят молча в глаза друг другу; между ними мелькают люди, их разделяет большое расстоя-ние, но они хорошо видят глаза…они тонут в них, они хотят прочитать там какую-то правду. Они смотрят друг на друга меньше секунды, но время это длится целую вечность. Они приходят каждый в свой угол и живут отныне только прошедшим мгновением обмена двух взоров. Они вспоминают только взгляд, тонут в нем снова и снова, думают и думают только про это, пытаются и сейчас узнать, что говорил этот взгляд… И такая жизнь – до следующего раза, когда случай вновь соединит их взгляды.

Валя, не понимая их отношений, захотел однажды представить их друг другу официально, не так, как произошло в прошлый раз. К его изумлению, и Костя, и Тоня засопротивлялись, каждый по-своему. Он ничего не понял, но Косте и Тоне все равно пришлось встретиться, потому что сопротивляться Валиному упрямству было невозможно.
- Это Антонина, мой главный помощник в делах по управлению клу-бом, - сказал он. – А это Константин, Тоня. В общем ты помнишь, что я гово-рили тебе про него, - многозначительно добавил Валя и посмотрел на Тоню: она стояла и смотрела в глаза Кости, а он смотрел в ее. Они опять читали в них что-то и никак не могли прочитать. Они вряд ли слышали вполне, что го-ворил Валя.
Тоня вдруг подала Косте руку и представилась как будто впервые:
- Антонина.
- Антонина? Это значит Тоня? – спросил Костя, окончательно утонув в ее глазах. Где и когда он уже произносил эту фразу? До чего же она знако-мая!..
На этом и кончилось их официальное представление друг другу. Они опустили глаза и отвернулись, так и не прочитав там правды. Костя даже не смог протянуть свою руку и зажать в ней Тонину, как будто между ними стояло сильное препятствие. Если бы он пожал ее руку, и они ощутили бы фи-зическую близость, многое сразу же стало ясно и препятствие скорей всего разрушилось бы. Но они не смогли – слишком много еще нужно было понять.
 
Костя еще не успел подойти к двери, как увидел направо по коридору чью-то молчаливую фигуру. Он даже не рассмотрел, а скорее внутренним чутьем понял, кто это… Это была она! Он так ждал этого момента, и вот! Костя разом потерял способность что-либо соображать, появилась противная расслабленность в коленях. Он в один миг стал красным, как помидор, а мозги превратились в один бесполезный вареный ком. Костя преглупо стукнулся о дверь и так и замер. Он молил только об одном: чтобы она сейчас прошла ми-мо! Но он знал, что она именно к нему пришла, причем специально, может быть, ждала его здесь.
Тоня спокойно подошла к нему и положила руку ему на плечо.
- Что с вами? Вам плохо? – Костя услышал ее голос так близко, такой родной и искрящейся, как ему показалось. Он понял, что не смеет взглянуть ей в глаза.
Превозмогая боль в висках – она была так сильна, что ему казалось, что он не услышит собственного голоса, - он ответил почти шепотом, причем гу-бы его отвратительно искривились:
- Я прекрасно себя чувствую.
- Я видела ваше выступление сейчас. И вообще я видела все ваши вы-ступления. Должна сказать, что у вас талант. Поздравляю.
Костя вдруг почти невольно повернул к ней лицо. Он увидел ее боль-шие глаза, смотрящие прямо на него. Карие глаза, с аккуратным серым обод-ком, а в них зеленые крапинки, которые так и искрились. Он много раз смот-рел в эти глаза, крапинки бывали там, если она смеялась. Она и сейчас смеется над ним! Косте вдруг очень захотелось схватить ее за горло, душить и бить! Или обругать, накричать так, как никогда ни на кого не кричал. А потом ему захотелось упасть прямо здесь перед ней на пол, обхватить ее ноги и во всем признаться, во всем, что пережил! И все это нахлынуло, сменяя друг друга в один миг. А вместо этого он стоял и смотрел в ее широко открытые глаза.
- Простите, - наконец сказала она. – Я вижу, вам не до меня сейчас. До свидания… - она ушла.
Косте подумалось, а точнее он был уверен, что сейчас, как только она перестала смотреть на него, из ее глаз исчезли зеленые искры…
Он долго стоял еще в том же положении, соображая лишь то, что мину-ту назад перед ним были большие глаза, а сейчас их нет. Он бы очень хотел, чтобы эта бесчувственность продолжалась вечно, но она прошла. Костя по-ехал вниз, цепляясь накладными ногтями за гладкую дверь.
Пришел запыхавшийся Валя. Он был в радостно-возбужденном состоя-нии, но увидев Костю, рассердился.
- Что ты делаешь? Совсем спятил?
Костя обломал все ногти и сидел на полу в самой жалкой позе, смотря перед собой невидящими глазами.
- Подумаешь – Тоня! – сказал Валя. – Она ведь первая к тебе подошла. Ты разве не этого хотел?
- Да! Но не здесь, не сейчас и не в таком виде! – при каждой фразе он яростно ударял кулаком по стене. Он разбил себе руку в кровь и вдруг неожи-данно вгрызся в нее зубами.
- О ужас! – произнес Валя. Он отпер Костину гримерную, втащил туда самого Костю и кое-как направил его на диван, на который Костя свалился как мешок и стал кататься по нему, терзая зубами свои несчастные руки.
Валя молча уставился на него.
- Тебе нужен психолог, определенно, - заключил он.
- Я убью первого психолога, который посмеет приблизиться ко мне! – завопил он.
- Ему помочь хотят! Если ты очень хочешь вопить – вопи! Но руки свои не рви!
- Уйди! – закричал Костя.
- Уйду. Жалко, что я не припас для тебя резиновой игрушки! – Валя всунул ему диванную подушку. – На! Терзай подушку!..
Валя почти убежал, потому что у Кости глаза загорелись, и в них отра-зилось что-то страшное.
…Потом был очередной страшный сон. Только теперь намного страш-нее, потому что проверенное средство могло не помочь в этот раз. Тогда у не-го была мечта и цель. Сейчас он почти потерял и цель, и мечту. Чтобы вер-нуть все это снова, нужно преодолеть нестерпимую боль, а потом уже обду-мать, что и как, понять и рассудить свое положение.
Костя содрал с себя все, что было на нем, чтобы как можно быстрее ос-таться голым, разрывая брюки, расшвыривая в разные стороны ботинки, пояс и рубашку. Он как-то добрался до ванной и упал в нее с головой. Это было так приятно, что на миг пришла мысль утопиться.
Он оставил в ванной вместе с грязью какую-то долю своих душевных переживаний, набросил на себя первую попавшуюся повседневную одежду, набил карманы деньгами и быстрыми шагами, спотыкаясь, пошел в свой лю-бимый бар.
Дома Костя продолжил попойку. Он напился, как свинья. Он знал, что возненавидит себя за это. Выпив очередной стакан, он пошел на половину Кеши, шатаясь, натыкаясь на вещи и с грохотом их роняя.
Кеша сидел за столом в своей комнате в обществе книг и компьютера. Он услышал, что папа идет к нему и заранее принял соответствующую мину на лице. Он каждый раз старался рассердиться, даже рассвирепеть, когда папа появлялся при нем пьяный, но, глядя на его растрепанную фигуру, вся злость пропадала, и ему хотелось только плакать.
Так же произошло и сейчас, когда он увидел папу в распахнутой ру-башке с пятном от вина, в кое-как надетых брюках, и с абсолютно глупой, почти идиотской, жалкой улыбкой на лице. Даже сейчас он был мил, даже в таком виде красив. Кеша почувствовал и увидел это, не отрываясь глядя на папино явление, и от сознания этого у него задрожал подбородок и хотелось зареветь.
Кеша нахмурил брови и стиснул зубы.
- Что? Опять? – крикнул он голосом, еле скрывающим слезы.
- Я… давно тебя не видел… - проговорил Костя и сделал какую-то шу-товскую фигуру вроде поклона, еле держа равновесие.
Даже сейчас было смешно! Кеша почувствовал, как из глаз у него текут слезы, а ему хочется смеяться. Ах! Как он любил, когда папа смешил его по-добными вещами в трезвом виде. Как тогда было прекрасно! И как мало было таких моментов!
- Не подходи ко мне! – через силу крикнул Кеша, уже не сдерживая всхлипываний и вытирая руками слезы. Но Костя уже упал перед ним, обхва-тив его ноги и уткнув лицо в колени.
- Кеша… Ведь все, все ради тебя!.. – пролепетал он совсем не пьяным голосом.
- И пьешь тоже ради меня?! Да? Отвечай! – завизжал Кеша, отдергивая его голову за волосы.
- Я не могу без этого. Без этого мне иногда слишком больно. Понима-ешь?
- Нет! Не понимаю! Не хочу понимать! Уйди от меня и больше никогда таким не приходи! Уйди от меня! – Кеша выдрался из его объятий и упал нич-ком на кровать, колотя руками по подушке.
Костя с ужасом смотрел, как самый дорогой ему человек бьется почти в конвульсиях и все из-за кого – из-за него же! Он повиновался Кеше безропот-но: он тихонько вышел, прикрыл за собой дверь и, прислушиваясь к Кешки-ным рыданиям, стал медленно идти на свою половину, почти совсем протрез-вев. Войдя к себя в спальню, он, по обыкновению, содрал с себя одежду, по-рвав почти все на тряпки, и, голый, рухнул на постель.

Следующий день был выходной. Костя нашел силы вспомнить об этом. Было очень раннее утро, и Кеша еще спал. Костя как можно тщательнее при-вел себя в порядок: надел отличный костюм персикового цвета и шелковую рубашку в тон; он распушил свою очаровательную непослушную челку, на-душился одеколоном, нацепил темные очки, чтобы скрыть пустое и глупое выражение, и отправился на машине в магазин.
Костя велел шоферу отвезти его в лучший магазин игрушек в городе, и тот, зевая в кулак, привез его в утопию игрушек для всех возрастов и полов.
Костя долго ходил, вертел в руках мягкие игрушки, машинки, удивлен-но глядел на горы конструкторов, железных дорог и много еще такого, чему он просто не нашел названия. Он рассматривал все это просто так, от нечего делать или потому хотя бы, что ни разу в жизни не был в магазине игрушек. На самом деле он знал с самого начала, куда идти: в компьютерный отдел. Костя выбрал несколько дорогих компьютерных игр, какие-то штуковины и приставки для компьютера. Костя в этом почти ничего не понимал, но прода-вец расхвалил эти вещи в пух и прах, так что Костя согласился купить гору всего на очень большую сумму.
Продавец, толстый мужчина с усами, иронически посмотрел на Костю: ему не верилось, что у этого красивого парня есть, чем заплатить.
- Наличными будете платить? – спросил он, нагло оглядев его с ног до головы.
- Можно выписать чек? – наивно спросил Костя.
- Конечно, - удивился продавец.
Он каким-то странным взглядом наблюдал, как Костя достал чековую книжку, ручку и как подписывал чек. Он был уверен, что перед ним разыгры-вается глупая комедия – ан, нет! – все оказалось серьезно.
Костя выронил ручку, пытаясь спрятать ее обратно в карман, и прода-вец, с откуда-то взявшейся резвостью подскочил и подал ее Косте; он специ-ально оказался очень к нему близко и спросил, дыша ему в лицо, куда доста-вить покупки. Костя машинально ответил адрес, жалко и глупо улыбаясь.
- Понятно, - процедил продавец.
Костя увидел в его глазах противный огонек, похоть. Причиной тому был единственно он сам, Костя. Он поспешил уйти и не сказал ни слова. Он чувствовал, как похотливый взгляд продавца наблюдает его уход.
 
Кеша проснулся в скверном расположении духа, но отчасти спокойный. Осталось неприятное чувство от вчерашних слез.
Он не позавтракал и не умылся, а надел красивый халат и побрел на по-ловину папы. Он и сам не знал зачем.
Там хлопотала Марья Никитична. Она собирала со стола пустые бутыл-ки, когда вошел Кеша.
- Здравствуй, Кешечка. Чего ты хмурый такой?
- А где папа?
- Так ведь ушел давно, наверное. Я его и не застала.
Кеша осмотрел обстановку в комнате и поморщился. Хотя Марья Ники-тична давно открыла окно, в воздухе все еще стоял неприятный запах.
- Спросить тебя хочу: ты не знаешь, что с рваной одеждой делать? – Марья Никитична растерянно указала на Костины драные вещи.
Кеша пожал плечами.
- Я каждый раз нахожу и не знаю, что делать. Все у отца твоего забы-ваю спросить. И выбрасывать жалко: видно, что вещи дорогие.
Кеша еще небрежнее пожал плечами.
- Подумаешь! Неужели он будет отдавать это в починку? Проще новое купить! – Кеша хмуро уставился куда-то в стену.
Марья Никитична несколько секунд странным взглядом смотрела на него, потом, как бы что-то решив для себя, принялась за работу.
- И чего вы все недовольны. Богаты, как черти, а все равно недовольны. То, что отец твой иногда пьет, так ведь это ничего. Бывает намного хуже.
- А бывает, что и совсем не пьют! – недовольно отозвался Кеша.
- Бывает и так… - заключила со вздохом Марья Никитична.
 
Он приковал к себе внимание всех без исключения. Все так и прилипли к нему взглядами, хотели просмотреть его изнутри, проникнуть сквозь обо-лочку, добраться до сердца.
А он только излучал ненависть, все свое презрение каждый раз выбра-сывал он на зрителей, и именно это обеспечивало колоссальный успех. Он не-навидел их, он мысленно вытирал о них ноги, а они обожали и любили его.
Заиграла медленная, возбуждающая негу и страсть музыка. Тут зазву-чал сексуальный чувственный женский голос и … Костя открыл рот, сверкну-ли его жемчужные зубы, и он запел этим женским голосом. Все так и охнули от восторга. У иных почтенных господ чуть не перехватило дыхание, и они с замиранием следили за каждым движение Кости; некоторые тут же вспотели, и пот катился с них градом. А Костя на этот раз будто специально двигался очень медленно, он предоставлял всем наблюдать в мельчайших подробно-стях грацию своих движений, всю свою естественность он выложил на показ.
На этот раз никто не кричал, не пытался оторвать от него кусочек; все так и следили за ним горящими глазами, казалось, что все перестали дышать и двигаться. Двигалась одна фигура Кости, она шла между столиками, покоряя зрителей своей нежностью, своим волшебным излучением, она дотрагивалась длинными пальцами до волос счастливцев и впивалась в них ногтями. А сча-стливцы млели от блаженства. Один толстый мужчина с потной лысиной и глупо-восторженным лицом не выдержал. Он привстал и попытался сомкнуть руки вокруг Костиной извивающейся фигуры, но она стремительно уверну-лась, скользнула куда-то в сторону и в мгновение оказалась позади него, оста-вив облако благоухающего легкого запаха.
Когда Костя удалился, никто долго не мог успокоиться, все возбужден-но обсуждали новое его выступление и никто практически не обращал внима-ния, что теперь делалось на сцене, лишь изредка бросали прозрачные взгляды, ничего еще не видящие. Ничто не волновало их сейчас, кроме следа и запаха Кости. Все знали, что Костя никогда не выходит сидеть с гостями, хотя его приглашали сотни раз, сулили незнамо что, посылали подарки и не знали уже, чем возможно его заманить. Но Костя все принимал, но никогда не выходил. Никто не знал причину, но образ его только выигрывал от этого, навевая та-инственность.
А Костя в это время сидел жалкий и усталый перед зеркалом, он смазы-вал с себя губную помаду, снимал с себя накладные ресницы, смывал румяна, пудру и тени. Все поклонники разочаровались бы, увидев его таким. Но Костя не мог долго удерживать в себе игривое настроение, сидеть с этими людьми за столом, пить и есть с ними, веселиться, заигрывать и обниматься. Это было выше его сил. После большого выступления Костя не мог никого и ничто ви-деть, его все раздражало, бесило.
В гримерную всунулась голова Вали.
- Какой успех! У нас никогда не было такого успеха!
- У меня никогда не было такого успеха. Ты ведь это хотел сказать! – зарычал Костя, он приготовил тяжелую баночку с пудрой, чтобы запустить ею в Валю. Валя это приметил. Он прекрасно знал, в каком настроении обычно бывает Костя и потому не входил целиком.
- Я сейчас уйду. Ты превзошел самого себя сегодня. Поздравляю! Пом-нишь того бизнесмена, о котором я тебе говорил? Он в неописуемом восторге, он приглашает тебя за столик! – в щели появилась рука Вали с толстой пачкой денег. – Соглашайся! У него почти слюни текут! Может, еще что-нибудь по-дарит! Я видел у него такие перстни на руках!
Костя с жадностью выдрал деньги и захлопнул дверь, причем Валя чуть не прищемил себе палец. Он посмотрел на закрытую дверь: от нее, казалось ему, так и пыхало какой-то дикой злостью, только жару не хватало. Придется самому идти к бизнесмену, старому дураку, извиняться, задабривать, ссылать-ся на капризность Кости – лишь бы не потерять дорогого клиента! Черт бы побрал этого Костю! То показывается перед толпой в чем мать родила, танцу-ет, а тут не может выйти и посидеть с человеком! На самом деле эта внутрен-няя ругань Кости была притворной, Валю лихорадило от успеха и предвкуше-ния громадных доходов, он потирал руки и возносил Костю до небес, готов был носить его на руках – если бы только тот дался. Валя пробрался к столику толстого бизнесмена. Тот уже по одному тому, что Валя вернулся один, по-нял, что Костя не придет. Валя почти униженно и виновато объяснил ему как сумел, почему Костя не желает прийти. Бизнесмен очень расстроился. Кажет-ся, он готов был заплакать. Он вертелся на стуле, качался в разные стороны, выкурил от отчаянья целую пачку сигарет разом. Валя не знал, чем его разве-селить, да это было и невозможно. У бизнесмена было такое убитое выраже-ние лица, будто наступил конец света.
И вот тут появился Костя, в белом, легком, почти прозрачном костюме, надетом на голое тело. Он снова был накрашен, он снова ненавидел, снова глаза его сверкали, на губах играла ядовитая улыбка. Он непринужденно, с достоинством, будто хотел приглядеться, подошел к ожившему бизнесмену. А потом все было как в тумане. Все было застелено пеленой, целой лавиной за-пахов, которые проникали в самое нутро и закупоривали нос, опьяняли, лишая возможности что-нибудь ясно понимать и чувствовать; кругом был дым от си-гарет, веселые разгоряченные лица, их тела, всем было радостно, развратно, и для одного Кости все это дышало пошлостью и мерзостью. Было очень про-тивно, и он не старался скрыть своего отвращения, потому что лицо его дела-лось еще слаще, притягательнее.
Костя помнил все очень смутно. Кажется, он сел к нему на колени, они о чем-то много говорили, о чем-то пошлом, слащавом и приторно-сладком. Его мужские руки ласкали все Костино тело, ощупали его во всех местах, а Костя целовал его в мокрые губы, в потную лысину. Кажется, они много вы-пили, и чем больше Костя пил, тем привлекательнее становился. И тем боль-ше он ненавидел все вокруг себя! Он почти не заметил, как все собрались во-круг их столика, как смотрели на них восторженно, пытались дотронуться до Костиных волос, до его обнаженного тела – по настоятельной просьбе обал-девшего от счастья бизнесмена Костя разделся, а бизнесмен тут же надел ему на палец большой перстень с бриллиантом.
Наконец Костя очутился у себя на квартире в своей постели, с голым бизнесменом, который без одежды оказался еще омерзительнее, чем был. По-том, уже ранним утром, когда первые солнечные лучи проскальзывали сквозь щели в занавесках, Костя проснулся на постели один. Все тело ломило. Это было обычное Костино состояние после ночных кутежей, будто его или очень долго били, или он целый день и всю ночь без передышки таскал что-нибудь очень тяжелое, поднимался по лестницам. А на душе пусто, пусто, пус-то…Сначала смотришь вокруг, ничего не чувствуя, оставаясь равнодушным ко всему, что бы сейчас ни произошло, никаких мыслей нет, и только некото-рое время спустя немного понимаешь, что ты живой человек, потом вдруг яс-но видишь все предметы вокруг, хотя до сих пор и смотрел на них во все гла-за, но не видел. А потом разом вспоминаешь все события прошлого дня и… вот когда приходишь в чувство! Их сразу становится так много, что можно орать, реветь, кататься по кровати, рвать на себе волосы, а чувства все равно никуда ни исчезнут.
Костя застонал, уткнулся лицом в подушку и сжал руками голову. Куда деться от мыслей! Они везде и, как черви, едят тебя изнутри!
Вдруг Костя осознал, что пальцы его унизаны перстнями и кольцами, все сплошь драгоценными, среди них был и перстень с бриллиантом. Все, что еще вчера было на жирных руках бизнесмена, теперь принадлежит Косте!
Он сорвал все кольца и бросил их в бокал, где на донышке оставалось чуть-чуть недопитого вина. Костя заметил мельком бардак в комнате, на ко-торый ему тошно было смотреть. Везде стояли пустые бутылки из-под спирт-ного, полная пепельница сигарет, остатки еды в тарелках, что-то разбитое на полу, и везде валялись деньги – долларовые и рублевые крупные купюры. Он нашел их и в смятой постели. Он лежал на них и мог при желании использо-вать любую в качестве носового платка. Да, Костя действительно купался в деньгах, одинокий, голый, несчастный…
Костя встал, приготовил себе ванную и долго-долго мылся. Он знал, что не смоет с себя ощущение грязи никогда, но все равно мылся и мылся.
Потом пришла Марья Никитична – убираться. Она застала Костю в кра-сивом бежевом костюме, аккуратного, спокойного, притихшего. Она никак не могла отделаться – да и не старалась – от привычки называть Костю «милок» или «сынок», потому что всегда видела только доброго и хорошего мальчика, богатого, конечно, и со странностями, но все равно хорошего человека. Она все время убирала следы ночных попоек, но никогда не задумывалась и не вникала в то, что здесь было и какое участие Костя в этом принимал.
И в этот раз Костя попросил ее убраться в комнате, собрать все деньги и присвоить себе первую понравившуюся купюру. А сам ушел.
Марья Никитична чинно собрала все деньги, сложила их в Костин сек-ретер, выбросила всю оставшуюся еду, вынула драгоценности из стакана, сложила их вместе с деньгами, перемыла всю посуду, застелила постель. Из денег взяла немало…
 
В эту ночь, как ужасно Костя ни напился, и как ни крепко спал, ему приснился сон. Не то кошмар, не то что-то другое. Этот сон начал целую се-рию снов. Причем Костя никогда не считал себя способным видеть такие сны. Обычно это был просто цветной бред его уставших мозгов, ненормальное, идиотическое продолжение его мыслей, надуманных за все время его бодрст-вования. Но этот сон был особенный. Он как будто приходил извне, как будто кто-то или что-то послали ему его.

Ему вдруг пригрезилось, что он, Костя – шут. На нем пестрый, обтяги-вающий фигуру костюм, весь в разноцветных квадратах, перевернутых в виде ромба. На шее, на запястьях и щиколотках висюльки с колокольчиками. Их так много, что при малейшем повороте головы или просто каком-то почти внутреннем движении раздается тихий звон. На голове у него шутовской кол-пак: три свисающих уплотнений в виде банана, на кончиках их тоже коло-кольчики. Лицо его разукрашено до неузнаваемости: и губы, и глаза, и щеки – все в красных, черных и сине-белых оттенках. На ногах клоунские ботинки с острыми, высоко торчащими вверх загнутыми носами, на них опять коло-кольчики. Только кисти рук остались нетронуты.
Все очень хотели сделать из него клоуна, шута, дурака, который ради смеха других делает из себя идиота. Они надели на него шутовской колпак, замазали его красивое лицо, увешали дурацкими бубенчиками все его тело. Они, кажется, преуспели в этом как никогда. Но тело шута все равно осталось прекрасным, а взгляд – красивым и печальным. Шут действительно строит из себя дурака, он корчит рожи, принимает совершенно гадкие позы и делает не-потребные вещи. Но! Почему же он все равно остается собой, почему красиво все равно все, что он делает?! Ведь всем это должно быть смешно, потому что интересно смотреть на себе подобного, который вытворяет вещи, которые ты ни за что не сделаешь. Интересно, любопытно и смешно. Когда видишь чело-века, сознательно одевающего себе на голову мусорную корзину, или лезуще-го в порядочном обществе в фонтан, выливающего на себя еду из тарелки, - все эти три чувства: любопытство, интерес и смех – возникают последова-тельно или одновременно. Другое чувство возникает, когда человек нечаянно спотыкается и падает, нечаянно выливает на себя тарелку с едой. Он не хотел никого насмешить, но смешно все равно, а потому еще и жалко.
Ни одно из этих чувств не возникает, когда все смотрят на шута. Имен-но этого шута! Любое его движение привлекает своей отрицательностью, от-рицательность эта именно в его исполнении завораживает. Никому даже не интересно и не любопытно, они хотели бы презрительно фыркнуть и отвер-нуться, но головы сами поворачиваются к нему, взгляды останавливаются на нем. Они смотрят с чуть приоткрытыми от удивления ртами, глаза блестят от вида красивого зрелища, и появляются улыбки… Но не смеха, а восторга! Они хотят отвернуться и критиковать его, но не могут! От него исходит энергия, заряженная чем-то колдовским.
Что это за человек? Как смеет он существовать? Как смеет он быть вот таким… У всех возникает один вывод – ему нельзя жить! У всех одно жела-ние – растерзать его! И они кидаются на него, как стадо диких хищных жи-вотных. Они бьют его и разрывают на части, уверенные в том, что делают это только за то, что он плохой шут. Они не могут по-другому объяснить свою злость. Они слишком ограниченны, чтобы осознать до конца, как они не пра-вы и какую совершают несправедливость.
В душе его сверкал неприкосновенный талант. Ни сам шут и никто и ничто извне не должны были его открывать, как будто это было бы противно самому шутовскому существу. Он должен жить, излучая и тратя свой талант потихоньку на события своей жизни. А он вынул его и показал всему миру. Он посмел нарушить весь баланс, который готовила ему судьба и природа. Он воспротивился тому, что огонь его никто не видит, никто не знает. Никто ни-когда не делал этого раньше, это запрещено неписанными правилами челове-ческой жизни, это первый закон, который усваивают дети, начинающие что-то понимать в жизни, - не раскрывать себя! Шут нарушил закон – он показал са-мую глубину своей души. Все оскорбились, возненавидели его за это, но не могли оторваться от того, что он им открыл. Они шли, как зачарованные, на его свет, они не хотели, но любили его. Как еще им избавиться от этого при-тяжения, сладкого, наркотического? Можно лишь убить это существо!
…Костя проснулся весь в холодном поту. Ему было страшно, страшно даже тогда, когда сон уже кончился. Страшно было то, что он – шут, страшно то, что его бьют и калечат, но страшней всего этого была безликая толпа, рас-плывчатые пестрые личности, приходившие во сне всегда под именем «они». Он во сне видел их лица до мельчайших подробностей, он знал характер каж-дого, знал их привычки и желания, знал даже мысли в этот момент. Они все были разные, но и такие одинаковые! Проснувшись, Костя помнил только густую пестроту.

Костя лежал совершенно голый на животе и обнимал подушку; он был задумчив и почти не обращал внимания на Валю, который сидел над ним и все что-то говорил. Валя в последнее время стал для Кости каким-то невразу-мительным существом, которого можно не стесняться, не смущаться, не счи-тать его за человека, подверженного чувствам. Валя столько раз видел его го-лого, видел, как он занимается любовью с голубыми, как он выступает, что Косте было безразлично, что думает о нем этот человек.
- Это дело, конечно, твое, но учти: я тебя просто так не отпущу! Вообще не отпущу, если хочешь знать! – слова Вали дошли до Кости.
Он перевернулся на спину и закинул руки за голову, предоставив Вале в очередной раз полюбоваться своим телом. Вдруг он увидел, что Валя сердит не на шутку и чем-то взбешен.
- Ты вообще о чем? – спокойно спросил Костя.
- О том, что у них заведение для женщин! Ты когда-нибудь имел успех у женщин? Нет! И там не будет от тебя никакого толка! Почему никто не по-нимает этого, кроме меня!
Костя наконец понял, о чем он говорит. Валя возмущался предложени-ем одного женского клуба, где проходили мужские стриптизы и шоу-программы в таком же духе для женщин. Клуб весьма настойчиво приглашал Костю и обещал большие деньги.
Фраза о неуспехе у женщин так и хлестнула его. Он ясно представил Тонины карие глаза, которые зеленели, когда она смеялась над ним… Мгно-венно появилось раздражение.
- И с чего ты взял, что женщинам не нравятся такие милые мальчики, как я? Вот возьму и соглашусь!
- Поверь мне, уж я кое-что знаю о женской психологии. Они всегда предпочтут мускулистого атлетического красавца!
Валя говорил так убедительно, будто действительно знал это очень хо-рошо. Костя посмотрел на этого мужчину, лет сорока пяти, много повидавше-го в жизни и умудренного опытом намного больше его. Он вдруг поверил ему, поверил до слез.
- Ты правда так думаешь?
- Разумеется! Ты меня когда-нибудь доведешь до трясучки. Говорю я тебе, что в обществе истинных женщин тебя ждет истинное фиаско!
- Ты мне надоел. Уходи!
- Но ты ведь не согласишься? Я ведь убедил тебя? – Валя наклонился над Костей, просительно заглядывая в глаза.
- Я между прочим теряю большие деньги! Удваивай мне гонорар и то-гда мы с тобой договоримся!
- Хоть втрое больше! – Валя радостно поцеловал Костю в губы и до-вольный пошел к двери.
Костя яростно вытер рот рукой.
- Я не шучу! – крикнул он Вале.
- Я тоже! – весело отозвался Валя уже за дверью.
 
Это был Валя. Он выглядел на этот раз озабоченней, чем когда-либо. Казалось, его уже давно что-то гнетет. Он почти все время разговора смотрел куда-то вниз, и только сейчас мельком взглянул на Тоню.
 - О! Мы с тобой давно не видались вот так, в моем доме. Проходи. Чем обязана столь высокой чести? – шутливо начала Тоня разговор.
Валя сел на диван.
- Может, хочешь выпить?
- Нет-нет, - он поморщился. – Открою тебе секрет: в своей молодости я столько выпил, что, кажется, на всю жизнь хватило. – Валя опять бросил на Тоню внимательный взгляд. Тоня в это время налила себе выпить, она улыб-нулась его секрету. Эту улыбку Валя несознательно принял за шанс начать разговор прямо с главного, открыто и напрямик. Мужчины часто принимают ничего не значащую улыбку женщины за приглашение к откровенности, и они всегда ошибаются.
- Тоня, мы давно знаем друг друга. Мы деловые партнеры… - преди-словие явно не получалось. – Но сейчас ты можешь отнять у меня золотую жилу.
Тоня посмотрела на него широко открытыми глазами.
- Я могу украсть у тебя золотую жилу? Ничего не понимаю!
- Я имею в виду Костю! С самого первого момента, как вы увидели друг друга, я не сплю и не ем, а только и делаю, что слежу за вами. Ведь даже сле-пой увидит, что вы по уши влюблены. Пройдет очень мало времени и вы ки-нетесь друг на друга, как сумасшедшие! То, что сейчас происходит между ва-ми, всего лишь любовная игра. Такая игра всегда есть между мужчиной и женщиной, прежде чем они заворкуют, как голубки.
- Да, все так. И что же? – Тоня была несколько ошарашена.
- Ты ведь умный человек, Тоня. Ты поймешь меня.
- Если ты объяснишь.
- Костя девственный юноша. Он не спал еще ни с одной женщиной. Ес-ли это произойдет, исчезнет все его обаяние, весь шарм, который сводит с ума мужчин.
- Ты в это веришь?
- И верю и уверен в этом! Костя перестанет быть юношей и станет мужчиной. Пропадет даже его красивый голос, он станет глупым самоуверен-ным самцом.
- Чего же ты хочешь от меня?
- Не имей с ним близости, пожалуйста. Не спи с ним, не целуйся…
Все лицо Тони было одно сплошное возмущение.
- Ты требуешь слишком много! Это почти невозможно!
- Вот видишь – «почти»! Значит, еще не все потеряно! Ведь не можешь ты быть настолько влюблена в него! Тоня, ведь на свете столько мужчин! За-чем тебе этот глупый мальчишка? К тому же, при твоем желании я тебе такого мужчину найду, что ты будешь умирать от счастья от одного имени.
- Стоп! Вот этого точно не надо!
Валя запнулся и ждал, что еще скажет Тоня. Она задумчиво водила пальцем по краю бокала. Валя смотрел на нее: большие глаза, маленький красный ротик, нос самой посредственной формы – ни большой и не малень-кий, обычные темно-русые волосы, тонкая изящная фигура. Перед ним была просто красивая женщина. Такие большие глаза, губки и носики есть у всех девиц. Есть сотни девушек намного красивее ее, они одеваются лучше, они красятся, надевают украшения и становятся еще лучше. Они всеми средства-ми пытаются выйти из ряда, выделиться, быть лучше. А эта! Эта даже не ста-рается манерничать, кокетничать, как всякая порядочная женщина. Такая ес-тественность просто непозволительна, должна быть запрещена среди людей. Так что же такое нашел в ней Костя? Почему она и только она?
На минуту Валя вдруг забыл, зачем пришел, забыл и о Косте, и обо всех проблемах. Взгляд его упал вниз. Там, на длинном платье Тони откуда-то взялся разрезик, из которого выглядывала ее ножка, почти до колена. На ней была туфелька, обыкновенная туфелька на низком каблуке.
Она всегда так одевалась. Во что-нибудь длинное, темное, но оно так облегало ее грудь, талию, бедра, что оставалось только облизываться. А когда она как-то по-особенному садилась или нагибалась, или ставила ногу, или дул ветер, то могла вдруг обнаружиться вся ее красивая ножка, намного выше ко-лена, укрытая сверху прозрачной шелковой тканью, которая затерялась где-то в ее юбке; или полуобнажалась грудь или плечи, с которых ветер сдувал лег-кий воздушный шарфик. Все это настолько соблазняло, что мужчинам хоте-лось ее раздеть. Это создавало то жгучее желание, которое не может вызвать ни одна короткая юбка, ни одна вызывающая открытая майка.
Все Тонины прелести были так досягаемы и недоступны одновременно, и представлялись мужским глазам так же неожиданно, как прятались, что соз-давалось впечатление, что она дразнит.
И вот сейчас ножка ее показалась ему как будто специально, но на са-мом деле абсолютно случайно.
Руки у Вали вспотели, пульс участился. А она ничего не замечала. Валя уже представил, как он с бешенством выхватывает у нее бокал и кричит, что-бы она прекратила изображать из себя овцу. Именно это ему и захотелось сделать. А потом он сдерет с нее одежду и сделает то, что мечтал сделать с их первой встречи – овладеет ею! Наконец-то он доберется до всех ее потаенных мест, почувствует вкус ее тела, ее губ.
Но это опять были лишь мечты. Валя мысленно встряхнулся. Ничего этого он не сделает. По крайней мере сейчас. Его все время что-то останавли-вало. Он знал, что стар для нее, и может быть, из-за этого боялся показаться смешным. О! Он не сомневался, что у него получилось бы овладеть ею. В теле его было все еще очень много силы. Так что же тогда останавливало его? Это были две вещи. Одна – их общий друг Михаил. Именно через него Валя по-знакомился с Тоней, и воспоминание о Михаиле почему-то тормозило Валю, как будто он боялся обмануть его доверие.
А вторая причина – сама Тоня. В ней, как с сожалением думал Валя, было столько ума, что она невольно внушала уважение. Как-то очень не хоте-лось, чтобы она потеряла к нему уважение. Да, он боялся Тоню. Боялся, как только может сильный взрослый мужчина бояться маленькую женщину с большими глазами, которые смотрят на него так открыто и пристально, и не поймешь, ни за что не догадаешься, о чем она думает, что таится в ее милой головке.
- Ты хочешь, чтобы он навсегда остался девственником?
- Он сможет выступать еще лет десять.
- А что потом?
Валя молчал.
- Что молчишь? Так и скажи, что тебе все равно, что с ним будет потом. Главное, выжить его, как лимон, сейчас, пока он молод. Не так ли? А знаешь, что он превратиться в дегенеративного сморщенного человечка, который ско-рей всего не сможет уже ничего.
- Это в тридцать-то с лишним лет мужчина ничего не сможет, по-твоему?
- Если ты будешь оберегать его от женщин, как от меня, вряд ли он бу-дет мужчиной.
- Тоня, если Костя до сих пор не спал ни с одной женщиной, может, ему это и не надо вовсе, может, он и не мужчина?
- Он именно мужчина, только будущий. Так умеют и могут только на-ши мужчины, чем я очень горжусь. Они умеют ждать и любить. Этим они от-личаются от других мужчин, которые далеко отстали от них в своем живот-ном развитии. К сожалению, таких русских мужчин становится все меньше. Я видала семнадцати – шестнадцатилетних, даже четырнадцатилетних мальчи-ков, которые уже познали физическую близость с женщиной. Они очень этим гордятся, ходят, как петухи. А к двадцати пяти годам они грозят превратиться в нравственных уродов. Это будут молодые старички. Они высохнут и снару-жи и изнутри, так что нельзя будет понять, сколько им лет, к какому поколе-нию их следует отнести. Они поторопились стать взрослыми, следовательно поторопились и приблизить свою старость. То же будет и с теми, кто опозда-ет. Они тоже высохнут, потому что в их жизни произойдет все, кроме главно-го.
- Неужели он тебе так нравится? Не может он заглушить в тебе деловые чувства, жажду накопления, наживы в конце концов!
- Возможно, ты и прав. Мое влечение к нему не такое сильное, – Тоня сказала это, глядя ему прямо в глаза: получался сокрушительный эффект правды. Валя обрадовался.
- Вот молодец! Вот умница! И надо было тебе меня мучить! Призналась бы сразу.
- Ты меня убедил, я сама не была уверена, что именно чувствую к не-му…
«Все вы, женщины, такие, - подумал Валя. – Не можете толком разо-браться даже в собственных чувствах!»
 
И только здесь, в этой больнице, где она чувствовала себя царицей, где размышляла о высоких глубоких вещах, когда ей открылись неведомые досе-ле границы познания, Тоня поняла: ее просто продали, сбыли с рук, как не-нужную обузу, но красивую и умненькую, за которую можно выгодно «взять».
Перед Тоней вставали давно забытые образы ее тети и дяди, их вечные шептания, их голоса, их ауры… Теперь она знала их сущность насквозь, вдоль и поперек, по одному слову, сказанному тетей или дядей, она понимала сейчас все, что они тогда имели на душе, несли в себе.
Тоня не знала, благодарить их или ненавидеть. После операции она их ни разу не видела. И они не навестили ее ни разу. Да и зачем?
Да, они продали ее. Продали так, как это может произойти между поря-дочными людьми в цивилизованном государстве, где нет рабства и людей не покупают.
Она понравилась Михаилу. Он почти или совсем влюбился в нее. Он хороший врач и предложил им сделать ей операцию. Но операция стоит денег. Нет, у них нет таких денег. Но он и не просит их платить. Он сделает опера-цию бесплатно. Больше того: он хочет, он жаждет подарить ей зрение, он уго-варивает их, напирает на них.
Что самое замечательное было сейчас для Тони, так это то, что тогда ее никто не спрашивал, даже не посчитали нужным поставить в известность. До поры до времени.
Тетя и дядя, видя безумное желание Михаила, его странные порывы помочь бедной девушке, не могут не уступить. Они начинают сдаваться. Но поражение это готовы принять с условием. Это условие очень хорошо отра-жается в их глазах.
Тоня даже представила, как они втроем, тетя Лилия, Петр Васильевич и Михаил сидят в гостиной в их старой квартире. По смутным и забытым теперь ощущениям Тоня расположила вещи, посадила расплывчатые образы тети и дяди. Она представила, как у Петра Васильевича блестят очки – она знала точно, что он был в очках – и в этих очках бледно-голубые глаза, а в глазах мысль… Та самая мысль, обращенная к Михаилу… «Ну если вы так страшно хотите…»
Но никто ничего не произносит вслух. Мысль эта сверкает сквозь очки Петра Васильевича, а у тети Лилии написана во всем лице. Михаил очень до-гадливый, он читает мысль по их лицам и произносит фразу, туманную, как беседа политика: «Ну что же, давайте договоримся…»
На этом Тонины представления резко обрывались. Она не могла вооб-разить, как Михаил дает в руки кому-то из них пачки денег. А может быть, было не так пошло. Может быть, он перевел деньги на счет…
Но нет сомнений, что это было. Итак, «опекуны» исчезли. Теперь она свободный самостоятельный человек. Они оставили ей квартиру, ей платят какие-то непонятные алименты, все документы теперь у нее на руках, а не у кого бы то ни было.
И вот она здесь, в больнице. Это очень дорогая больница, здесь пациен-там не только исправляют физические недостатки, но и предоставляют психо-логические консультации. И все это вместе за одну, очень высокую плату.
Тоня целыми днями ходила по просторам больницы в красивом халати-ке и очаровательных тапочках на каблучках, похожих на парадные туфли аме-риканских звезд. Под халатиком она всегда носила купальный костюм. Ее ин-структор научила ее плавать. И она сама поразилась, как послушно и терпели-во научилась плавать. Она ела фрукты, смотрела с балкона своей палаты на купающихся в бассейне мужчин и читала, очень мало, по нескольку минут в день – сколько позволяли, чтобы не напрягать глаза. А она чувствовала, что хочет и может читать больше, намного больше, целый день! Глазам, быть мо-жет, и нельзя, а голова и весь мозг жаждут этого как пищи. Тоня почти физи-чески ощущала пустоту, какую-то вялость, ленивость мозгов, в которых очень медленно и тягуче возникали изредка большие умные предложения и тут же улетали, забываясь навсегда… Ум требовал чужих мыслей, втиснутых в ог-ромное количество листов бумаги.
И Тоне лень было рассуждать о своей жизни, о своем положении, она чувствовала, что хочет только читать и больше ничего. Она бы могла думать – и ей надо было думать об этом! – что она одинокий и потерянный человек, что она настолько несамостоятельна, что нуждается и сейчас в опекуне, что она не может сделать ни одного своего собственного шага в этой жизни, потому что все ее шаги заранее обречены на неуспех, что она ничего не сможет добиться одна, и что единственный выход из всего этого положения – это стать женой Михаила. Но нет! Тоня не могла думать об этом, не хотела.
Михаил… В иные моменты она ненавидела его, презирала за то, что он влюбился в одну ее невинную внешность, как только может влюбиться муж-чина, – влюбиться в одну красоту, в большие глаза и милую фигурку.
Но как было презирать его, ведь он совершил такой благородный по-ступок. Если бы не он, сидела бы она сейчас в темноте, с тетей Лилией и Пет-ром Васильевичем в обычной стандартной квартире, дурно одетая, ни на что не претендующая.
Как относится ей к этому человеку? Куда девать его или себя? Этот во-прос вместе со страстным желанием читать волновал ее и сейчас, когда она стояла на балконе.
К ней кто-то вошел, но она не обернулась привычным жестом всякого нормального человека, она привыкла не смотреть, кто с ней, а знать это на-верняка с помощью слуха и непонятных, неизведанных чувств. Она знала, что это вошел Михаил.
Он подошел к ней и стал рядом. Его добрый и одновременно лукавый взгляд мягко посмотрел на нее. Михаил дружески положил руку ей на плечо и погладил свой подбородок, поросший кудрявой и почему-то симпатичной бо-родой.
- Как дела? – просто спросил он. – Любуешься на мир? Я понимаю. Ин-тересное зрелище для человека, который много лет ничего не видел.
Тоня немного покраснела: действительно заметно, что она много вре-мени простаивает здесь и просто глазеет…
Она ничего не ответила.
- Я действительно волнуюсь, не нужен ли тебе психолог. Я в курсе, что ты не ходишь на консультации. Как ты ощущаешь себя? Не слишком ли большой эмоциональный удар?
Тоня хотела было сказать правду, то есть то, что она испытала страш-ное, одурманивающее впечатление, удар, от которого задыхаешься, в первый момент, когда открыла глаза и вдруг увидела зеленые цветы. Она чуть не за-кричала. А потом ходила, плакала от радости и боялась до всего дотронуться. Ей казалось, что все картины исчезнут, если она дотронется до чего-нибудь. Но они не исчезали. Она пребывала в опьянении целый день, она наслажда-лась чувством, что есть у нее нечто безумно хорошее и оно никогда не пропа-дет, всегда будет с ней. Она не хотела спать, боялась закрывать глаза, но все равно засыпала. А утром удар, что она видит все вещи, яркие, контурные, по-вторялся снова, только еще острее. Счастье врезалось в нее каждое утро, и она была одурманена на целый день.
Потом, кроме этой чрезмерной радости начали пробиваться другие мысли, и Тоня уже не гнала их, как что-то ненужное, что только омрачает жизнь… В конце концов, кроме как наслаждаться счастьем, можно подумать и о чем-то другом, важном…
Но как было все это ему рассказать? А уж тем более как можно было рассказывать это психологу, пусть и самому лучшему?
- Знаете, - сказала Тоня. – Эмоциональный удар был, и очень-очень большой. Но настолько он положительно заряженный и такой мой, что ни с кем не хочу делиться его силой.
Тоня поразилась, как это ее ленивый мозг смог совершить такую работу да еще выдать ее в словах. Видимо, Тоня правда сказала что-то умное, потому что в глазах Михаила прочиталось какое-то поражение ее словами, будто он не ожидал, что она может сложить такое из слов.
- Понимаю, - сказал он. – Ты, Тоня, такая тонкая и сложная натура, что я готов понять в тебе все, что хочешь.
Что за поразительная доброта! Почти что раб ее! Скажет Тоня – хочу! – и он будет ее. Скажет – не хочу! – и он будет держаться на почтительном рас-стоянии, любя, угождая и… все понимая! С этого момента в Тоне начала со-зревать какая-то хорошая мысль. Мысль о шаге, о ее собственном шаге, кото-рый может получиться, если она очень захочет…

В красно-бордовом летящем костюме, совсем прозрачном и одетом на голое тело, в шляпе такого же цвета, из-под нее выбивался кудрявый завиток его золотистых волос; пояса на брюках не было, и ширинка почти расстегну-та; не понятно, как они вообще держались, но они плотно облегали Костины бедра и ягодицы и не слетали – это создавало такое потрясное впечатление, что все млели от восторга, готовы были завизжать, наброситься на Костю и стащить с него эту раздувающуюся материю; они были в последней стадии, от которой их каким-то непонятным образом удерживал сам Костя; он играл на нервах, как кот с огромным полчищем мышей, которых что-то волшебное удерживает от того, чтобы не разорвать его на части; Костя возбуждал их и доводил до оргазма, он оттягивал его наступление, как резину, как мед, он тя-нул их удовольствие, а они от нетерпения стонали, через брюки дотрагива-лись до своих опухших членов, следили молящими горящими глазами за Кос-тиной фигурой; только одна его фраза, одно слово, один звук, один взгляд, хоть что-нибудь похожее на приглашение, на знак, и у всех тут же наступил бы оргазм, и все тут же набросились бы на Костю и замучили бы его до смер-ти, но он не давал такого знака, доводя публику до умопомрачения; зрители охали, стонали, взглядами умоляли его прекратить их сладкую, приятную боль, раскрывали объятия, хватали его за руки и за все части тела, но Костя извивался, как змея, он без разбора бил слишком назойливых ногами, раздавал звонкие пощечины, и чем больнее и сильнее он бил их, тем более они были счастливы. Потом он убегал, вселяя во всех какую-то надежду, что в следую-щий раз они будут удовлетворены, оставлял неизгладимое впечатление, что лишь он сможет их удовлетворить и что только к нему должны они прийти за этим.
Костя снова шут, снова вокруг него пестрая толпа. Шут всегда стоит в стороне, как-то даже посередине, и толпа стоит вокруг и смотрит на него, он открыт ей со всех сторон. Толпа смотрит на него с холодным любопытством. К этому примешивается еще и какое-то брезгливое презрение, будто все боят-ся запачкаться об него, но при этом не могут на него не смотреть. Сегодня шут особенно остро чувствует весь ужас отделения толпы от него и его от толпы; ужас своего одиночества и их всесилия.
Вдруг глаза всех без исключения устремились куда-то вверх; факт, что они больше не смотрят на него, странен шуту, он привык к ужасному чувству, которое испытывает редкий зверь в клетке, когда его выставили на всеобщий показ. Взгляд шута тоже устремляется наверх, и… О, ужас! Он видит там то, что страшнее даже чувства загнанного зверя. Он видит там Тоню. Она не жертва толпы, не пленница и даже не одна из них. О! Как он был бы рад, если бы было одно из этих трех, но… Тоня – царица толпы, она властвует над ни-ми! Это конец! Чувство безнадежности всего происходящего охватывает шу-та. Он смотрит на царицу и лицо его перекашивается от боли: что заставляет ее быть царицей над этим сбродом? Неужели она хочет этого и неужели ее со-всем не надо спасать от нежеланной власти? Если бы хоть взгляд был у нее печальный, появилась бы капля надежды, но царица серьезна и сосредоточен-на. Должно быть, она всегда хотела этого и наконец добилась. Ради этой вла-сти она убила в себе что-то очень хорошее, что, по ее мнению, только мешало. Но шут знает, что это хорошее не умерло, а просто очень глубоко спрятано. Ему подсказывает об этом чувство любви: он любит царицу и сейчас, и потом будет любить. И потому у него возникло чувство безнадежности, что он ее любит такую, с запрятанной настоящей душой. Но она захотела стать царицей над этой ужасной толпой, значит нет больше возможности пробудить в ней спрятанную душу.
Толпа не спускает глаз с царицы; все расступились еще больше, пре-доставляя ей отщепенца общества – шута. Царица соизволяет посмотреть на него, она смотрит долго и холодно. Шут тоже смотрит ей прямо в глаза, он знает, что она ничего не прочитает в его взгляде, но все равно смотрит.
Царица делает какой-то знак рукой, и шут каким-то десятым чувством догадывается, что этот знак относится к нему. Знак означает начинать свою шутовскую работу.
И тут бес вселяется в шута! Его ноги пружинисты и легки, все его тело готово к движениям. На лице его появляется странная улыбка, ее можно было бы сравнить с улыбкой змеи, если бы она умела улыбаться. Он чувствует себя особенно в духе, особенно в настроении, ему безумно хочется издеваться над толпой, над толпой, к власти над которой так стремилась царица! Сейчас ты увидишь, что значит она и что значит он!
 Шут не знает, что именно он должен делать, но он начинает то, что умеет лучше всего – танцевать!
Весь он взмывается вверх с такой резкостью, что на это обратит внима-ние и тот, кто не хочет. Руки его выбрасываются куда-то прочь от его тела, даже не понятно – вверх, вниз или в стороны – главное, что это непринужден-но и естественно, как нечаянный шедевр – первый и единственный раз! Он кружится на одной ноге и извивается так нежно и упруго, как мармелад. Вдруг ноги становятся шире плеч, красивый торс на тонкой талии делает по-луоборот, голова нагибается как бы к чему-то готовясь, одна рука его мягко ложится на место левее живота и чуть ниже пояса, другая ласково опускается на голову. Один миг и…он так сексуально запрокидывает голову с улыбкой на лице, что невольно у всех замирает дыхание.
Все смеются натянуто и принужденно; они растягивают рты и изверга-ют оттуда потоки звуков, отдаленно напоминающих настоящий живой смех. Они это делают лишь из-за царицы, чтобы она видела, что им весело. Раз это шут, значит надо хохотать! На самом деле всех начинает злить это прекрасное зрелище, этот красивый шут. Где кто-нибудь видел или слышал подобное?
Когда шут врезается в толпу, потому что ему становится мало места, ему нужен простор, все начинают его пинать, ставить подножки, щипать, тол-кать. Шут ловко изворачивается, но от всех это сделать невозможно. Людей так много, а он – маленький одинокий человек. Шут понимает, что больше не может – его силы иссякли, запал сгорел, как спичка.
Весь его физический подъем держался не несколько минутном душев-ном подъеме; он кончился, и шут свалился на пол, как мешок. От сознания, что полет его длился так недолго, шут плачет, но никто не видит его слез. Все хохочут еще громче. Шут видит, что теперь им весело искренне, потому что наконец-то он, такой красивый и хороший, опозорился, как и положено шуту.
Сквозь слезы шут смотрит на царицу: она не смеется. Неужели ей не смешно от его позора? Вдруг она вытаскивает самый красивый цветок из сво-его букета и бросает ему! Шут вскакивает, как стрела, чтобы поймать цветок! Он бы, кажется, умер, если бы его ради еще большего глумления над ним пой-мал кто-то другой. Шут ловит цветок. Он так приятно жжет ему руку, как мо-жет жечь что-то очень долгожданное, чего добивался большими усилиями.
…Когда он проснулся, то первым делом сжал руку, чтобы почувство-вать в ней цветок. Но его нет! Почему бывает такое мерзкое чувство, будто потерял что-то очень дорогое? Ведь это было во сне. Почему же так жаль? Жаль, кажется, до того, что и просыпаться не хочется.

Перед Костей раскрылись двери просторного лифта. В его глубине спо-койно стоял громила таких внушительных размеров, что Костя немного ото-ропел про себя, и что-то в его взгляде было такое тупо-нехорошее, что чуть взволновало Костю. Но он уже вошел в лифт, нажал кнопку и отвернулся от громилы к закрывающимся дверям. Лифт ехал очень долго, и Костя чувство-вал, что громила пристально смотрит ему в спину. Вдруг он шагнул вперед и нажал что-то на клавиатуре лифта, отчего он весь потрясся и замер. Костя почти ничего не смог еще сообразить, как громила стиснул его в железных объятиях, напрасно Костя пытался применить силу.
- Ну чего, чего ты сопротивляешься, красавчик ты! – говорил громила, широко и добродушно улыбаясь. Костя заметил это с ужасом, а еще он заме-тил, что его попытки освободиться имеют такие же действия, как если бы пя-тилетний ребенок пытался освободиться от объятий папы.
- Не бойся! Я тебя не обижу! – говорил громила, потом вдруг резко кру-танул его и приплющил лицом к стенке лифта. В одно мгновение Костя понял, что ему спустили штаны и трусов на нем уже нет. Как сквозь туман он почув-ствовал, как пенис громилы скользит между его ягодицами, потом находит проход и со всей силой втыкается в него… Костя чуть не закричал от боли, но громила зажал ему рот огромной ладонью. Костя слышал, как из бездны, удовлетворенное уханье громилы и чувствовал, что он входит все глубже и глубже, куда-то в самую середину его тела; от боли он потерял сознание.
Через некоторое время лифт открылся и громила поспешно вышел, за-стегивая на ходу ширинку, а Костя со стоном выпал и распластался на грани-це дверей лифта, отчего они долгое время не могли закрыться.
Когда он очнулся, то обнаружил, что все еще один и лежит на пороге лифта. Его никто не нашел в таком состоянии. Костя встал и неверным шагом пошел к своему номеру.

Он лежал на груди и, казалось, совсем влип в постель. Он ослабел, и все тело ныло от побоев. Врач, нормальный с виду мужчина, очень заботливо смазывал чем-то раны Кости, прикладывал что-то приятное и холодное к си-някам.
- Такое красивое от природы тело не надо ничем портить, это может убавить ваш шарм, - сказал врач, и Костя заметил знакомый противный блеск в его глазах, какой он видел у всех голубых.
Он лежал в постели обнаженный, и его тело было полностью во власти врача, и он вскоре почувствовал, как его ладони, ставшие вдруг потными и противными, прикоснулись к его ягодицам. Костя почувствовал, что потерял терпение.
- Вы закончили? Тогда убирайтесь к черту! – заорал он, насколько мог громко, но получилось совсем не то.
- Сейчас, сейчас… Конечно… Я уйду… - бормотал доктор, елозя рука-ми по всему его телу в области ног и ягодиц. В один миг он превратился в другого человека, это был уже не степенный мужчина с твердым взглядом: его лицо все лоснилось, глаза приобрели дурной блеск, он покрывал Костю слюнявыми поцелуями.
- Я же сказал – потом! – заорал Костя хриплым голосом. – Имейте со-страдание!
Он изо всех сил оттолкнул его голову руками. Врач как будто бы оч-нулся. Он встал, растрепанный и красный, как вареный рак, с возбужденным лицом.
- Конечно, конечно… - бормотал он. – Я обязательно приду в другой раз… - он долго и неряшливо собирал свой докторский чемодан, как будто его надолго выбили из колеи, и наконец ушел. Костя заметил на столике деньги. Он хотел протянуть руку и посчитать, но ему было лень, и тело не перестало ныть.
 
- Что с тобой? Ты заболел? – Валя действительно испугался.
Костя заскрипел зубами. Хотелось избить Валю, избить именно сейчас, без основания, за все, все, все…
- Очень может быть – и все по твоей милости.
- Как? Костя, прекрати изворачиваться, терпеть этого не могу. Ты серь-езно болен?
- Да нет! Какая-то обезьяна изнасиловала меня в лифте. И теперь я бо-лен по этому поводу, пусть на несколько дней, но болен! И не только физиче-ски, но и душевно.
У Вали отлегло от сердца. Это опять Костина испорченная психика, его вечное недовольство, ненависть, желание топтать всех без разбора. Хотя то, что его несколько дней не будет в клубе, это скверно.
- А сколько ты планируешь болеть? – спросил Валя, уже прикидывая в уме расчеты.
«Небось считает убытки от тех дней, когда меня не будет в клубе! – со злостью думал Костя. – Ему дела нет до меня, до моих чувств! О! Как мне все надоело!»
Вдруг появилось противное томление в области живота, и непонятно что делать, чтобы оно исчезло. Невозможно ни сидеть, ни лежать, ни стоять неподвижно, хочется корчиться, как в судорогах, - так томление не очень чув-ствительно. Костя тихо застонал.
- Что? – опять испугался Валя. – Что с тобой?
- Знаешь что, Валя! – глаза его загорелись черным-черным блеском, он заговорил размеренно и четко. – Я видел это свиное рыло в твоем вонючем притоне! А еще я привык получать деньги за то, что кто-то пользуется моим телом!
Валя всплеснул руками. По истине он был с Костей добрым, как мякиш; нужно делать все, чтобы Костя оставался тем, что есть. Один неверный шаг со стороны Вали, и Костя может бросить все, несмотря ни на какие деньги! Валя и сам не понимал, чего он боится больше – того, что без Кости клуб станет не таким, или того, что ему самому зачем-то нужен Костя? Что же ему дороже? И еще Тоня! Когда он был с Костей, то все время думал о ней. А может быть, все это – и клуб с его деньгами, и Костя, и Тоня, срослись для него воедино и одинаково дороги ему? От мысли этой голова шла кругом.
- Костя! Милый Костя, раз все так просто, я поймаю его, и он тебе за-платит – вот и все!
- Я буду очень рад! – сказал Костя, и изо рта его на Валю хлынула целая волна ужасной злости, безумного презрения и ненависти. Валя даже пошат-нулся.
- Только возьму я с него втрое больше – договорил Костя. – Он посмел не посчитаться с моими желаниями.
- Перестань! Разве ты вообще когда-нибудь желал мужчину?
- Я имею в виду другое желание – добровольное желание проститутки, - он заложил руки за голову и закрыл глаза.
Все. Разговор окончен.
Валя все равно тихо подошел к нему, минуя все его волны и вторгаясь в его ауру. Он сел к нему на кровать и положил ладонь ему на грудь. Костя вздрогнул, но Валя не отдернул руки – ему нравилось чувствовать вибрации его тела.
- Чего ты хочешь?
- До тебя хочется дотрагиваться, всегда, всюду, каждую минуту, - он стал поглаживать его по груди, спускаясь все ниже – к животу. Костя молча вперил в него свои черные глаза.
- Уходи.
- Ладно, я уйду. – Валя нехотя поднялся. – Я бы желал, чтобы ты был в другом настроении. И знай, однажды оно у тебя будет, и я не заставлю себя уговаривать.
Валя нагнулся над ним очень низко и облокотил свои сильные руки на кровать по бокам от Кости – он был весь в его власти. Костя мучительно вздохнул и снова закрыл глаза.
- Знаешь, я ни к одной женщине не испытывал столько нежности и страсти… Ты и не знаешь, что это такое.
«Ведь у меня тоже есть руки, есть ноги, губы и все остальное, что есть у всех тех мужчин, которые имели тебя! Я такой же человек, как и все! Поче-му же ты не можешь меня любить?» - думал Валя.
Он дотронулся губами до его шеи. Костя почувствовал, как от этого по-целуя, очень быстро распространяясь по всему телу из места на шее, побежала дрожь.
 
- Что это за шут? Шуты нужны для того, чтобы смешить. А он что ни сделает, все не смешно.
- Я не обыкновенный шут. Все мои попытки насмешить имеют стран-ный эффект. Все замирают и чуть не плачут. Мне говорили, что от восторга. Но я могу вас рассмешить, царица, если ваши подданные будут меня толкать, бить и издеваться надо мной… - шут грустно склоняет голову в знак того, что ради царицы он готов на все. А это ему будет даже приятно. Ведь у царицы такое красивое и серьезное лицо. Чтобы она улыбнулась, он готов броситься в бездонную пропасть.
Царице становится интересно, у нее загораются глаза.
- Это было бы забавно! Подданные, толкайте его все что есть силы. По-том бейте и при этом кричите что-нибудь очень оскорбительное.
Все внимание устремляется на шута. Неподвижные взгляды садистов, страшные оскалы как некое подобие улыбки. Удар в спину! Удар по зубам! Кто-то грубо подкосил ему ноги, и он рухает на пол. Его поднимают под все-общее улюлюканье и бьют снова. Костюм уже весь изорван, лицо в крови. В него летят помидоры и тухлые яйца. Все кричат ему что-то пошлое и гадкое – он не может разобрать, потому что все одновременно страшно хохочут. В глазах уже темнеет. Его поднимают, кажется, в сотый раз. Скоро он потеряет сознание, а он никак не может изловчиться взглянуть наверх, на царицу – рас-смешил ли он ее? В очередной раз он летит на пол, тела уже не чувствует. Вдруг среди всеобщего хохота, такого громкого, что трещат барабанные пе-репонки, он слышит один искрящийся и звенящий смех!.. О!.. Все эти муче-ния стоили того, чтобы услышать звук этого смеха! Шут все свои последние силы вкладывает в то, чтобы поднять голову: он видит ее сияющее улыбкой лицо и теряет сознание…
Все пинают ногами полуголое бесчувственное тело, все в синяках и крови…
- Довольно! – говорит царица. Все тут же становятся по своим местам, зубоскальные улыбки исчезают, все взгляды ловят взгляд царицы, все уши слушают ее слова.
Царица велит взять бесчувственное тело, раздеть его до нага, помыть и бросить к ней на царское ложе.
...Его тело валяется на большой широкой белоснежной постели под большим белым балдахином, оно беспомощно и безобразно, но все равно кра-сиво. Царица подходит к нему в длинных белых одеждах. Она долго смотрит на его тело и глаза заволакивает томная пелена. Ее белая нежная ручка убира-ет с его лба мокрую челку. Его опухшие посиневшие губы очень притягатель-ны, в них нет сейчас ничего красивого, но именно поэтому их и хочется цело-вать. Царица нагибается и страстно целует его…
 
Костя вернулся домой рано. Было как раз время обеда, и Кеша обязан был уже вернуться из школы и чинно сидеть в столовой и уплетать курицу с жареным картофелем, салат, пить газированную воду и делать еще что-нибудь в этом роде. Потому что Костя чувствовал, что убьет кого-нибудь, если не увидит этой картины, а так как убивать будет некого, то он будет биться лбом о стену, размазываться по стулу или по столу, не зная, от чего, почему и зачем и что делать, чтобы все исправить…
Кеша действительно сидел в столовой, но уплетал совсем не комплекс-ный обед, а какие-то шоколадные конфеты из коробки. Все остальное стояло в стороне недоеденное. Эти конфеты Косте сразу не понравились, показались подозрительными. Еще окончательно убило то, что Кеша, видимо, не страшно возликовал, что папа пришел домой так рано. В нем просматривалось какое-то доброжелательное равнодушие: мол, пришел, ну и хорошо. Он, очень доволь-ный, уплетал конфеты одну за другой, перемазав весь рот и руки в шоколаде, как умеют делать только дети.
- Что это? – спросил Костя, тупо посмотрев на коробку, но, однако, от-метив, что конфеты очень дорогие, известной марки. Наверное, Кеша опять дурью мается: взял и истратил все свои карманные деньги на минутное жела-ние.
- Конфеты! – звонко заявил Кеша. – Пап, хочешь? Бери, пока я все не слопал!
И его опять что-то насторожило. Не мог Кеша просто так делится с ним чем-то своим, дорогим… Он лучше лопнет, но съест все один, даже если не хочет. Кешка всегда был немного жадноват.
- Откуда? – помрачнел Костя.
- А мне тот дядька подарил, помнишь, который к нам в гости приходил с кем-то там еще?
Лучше бы он сказал что-нибудь другое! Зачем же вот так сразу доби-вать человека? Костя по-деловому упер руки в стол.
- Так! Какой еще дядька?
- Ну тот, толстый. Я тогда еще в школу не хотел идти. Помнишь?
Костя молча покивал головой.
- Где?
- После уроков. Я тогда как раз к машине шел, а он на пути стоит.
- Неужели? – он заскрипел зубами от невозможности крепко-крепко, до крови, укусить того самого «дядьку».
- И что же он сказал при этом?
Кеша пожал плечами.
- Он сказал, что я хороший мальчик, и попросил разрешения встречать меня вот так, после уроков и делать какие-нибудь подарки… - Кеша говорил все тише и тише, а последние слова почти проглотил, потому что папа стоял над ним весь багровый от гнева, и такое у него было лицо…
Костя вытащил Кешку из-за стола и не очень серьезно схватил его за грудки.
- А теперь поговорим как мужчина с мужчиной!
У Кеши сразу стало до ужаса упрямое и серьезное лицо, потому что в такие моменты он очень хотел показать папе, что он уже взрослый и все-все понимает.
- Это очень плохой человек! – убедительно говорил Костя. – Понима-ешь, Кешка, очень плохой человек. И если ты не будешь обходить его на ки-лометр вокруг, я не знаю, что я сделаю! Ты меня понял? Ты в состоянии бу-дешь справиться с этим самостоятельно?
Лицо его вдруг стало не таким решительным, а немного кислым. Види-мо, он подумал, что ему не так легко будет справиться с собой и отказаться от подарков, будь человек хоть сто тысяч раз очень плохой. Но он решительно сказал:
- Да!
И Костя поставил его на место, сел за стол и, к великому Кешкиному изумлению, сам взял одну конфету, положил в рот, закинул руки за голову и стал медленно жевать, глядя в потолок.
- А конфеты все-таки вкусные, - заявил он и подмигнул Кешке одним глазом. – И ни в чем они не виноваты, так ведь?
Кеша сразу развеселился, как только увидел, что папа ему подмигнул. А дело в том, что, по мнению Кеши, раз эти сладости подарил плохой человек, значит их надо скорее выбросить и ни в коем случае не притрагиваться к ним. И как хорошо, что папа уверил его в обратном!
Кеша с большим удовольствием тоже засунул себе в рот конфету и стал медленно жевать, совершенно невольно подражая Косте.
- Слушай, пожалуй, можно сказать, чтобы нам их почаще покупали, ладно? – спросил Костя.
- Ага! – радостно кивнул Кешка.
- Только не объедайся ими каждый день, а то растолстеешь и тебя в школе будут звать пончиком! – Костя захохотал.
- Сам ты пончик! – рассердился Кешка. – Я никогда не потолстею!
Костя захохотал еще больше и не мог остановиться, потому что Кешка очень смешно сердился и краснел.
Наконец Кешка полез к нему с кулаками, и они оба опрокинули стул, который обиженно затрещал под ними, а потом почему-то развалился, и Кеш-ка с Костей оказались на полу.
Когда пришла Марья Никитична, они сидели на разных концах стола в каких-то странных позах, будто они больны. На столе стояла совершенно опустошенная коробка от конфет, на полу валялся сломанный стул.
- Что случилось? – скорее удивленно, чем испуганно спросила Марья Никитична.
- Мне дурно! – сказал Костя, закатывая глаза.
- А тебе, что, тоже дурно? – Марья Никитична обратилась к Кеше.
- А ему нет, он притворяется! – сказал Костя.
Кеша живо поднял голову.
- Как это! Мне тоже дурно! – быстро сказал он и принял ту же позу, и его бодрость выдавала его ложь.
Костя осторожно вылез из-за стола, скрючиваясь, охая и держась за жи-вот.
- Да-а… - сказал он. – По-моему, теперь растолстею я! Вот было бы здорово!
И Кешка, совсем забыв, что он больной, громко засмеялся.
 
- Тэ-кс! – по-деловому растянул Костя, листая Кешкин дневник. – По истории параграф пятый. Ты уже смотрел, что там?
- Да, - уныло промямлил Кеша.
- И что там?
- Про Ивана Грозного.
- Так это же интересно!
Кеша с сомнением посмотрел на него.
- Давай читай! – Костя безжалостно скрестил руки на груди и сосредо-точенно уставился в пространство.
Кеша начал мямлить что-то про реформы Ивана Грозного, поминутно зевая. Через некоторое время он с надеждой посмотрел на папу: но он сидел так же неподвижно.
- Читай, читай, - сказал Костя, прикрывая рукой рот, чтобы не засмеять-ся. – Очень интересно!
- Пап! Чего ты врешь! – недовольно сказал Кеша. – Если хочешь знать, Иван Грозный был дурак!
- Почему? – изумился Костя. – Вот это действительно интересно!
- Потому что он, как и все, хотел, чтобы у него получилось что-то си-лой! И все остальные действовали силой. Неужели им непонятно, что силой ничего не добьешься? Нужно и можно было все делать по-другому. И все они дураки, кроме Екатерины.
Костя открыл рот от удивления.
- О! И откуда у тебя такие размышления?
Кеша самодовольно поднял нос и покрылся румянцем: очень было при-ятно похвалиться перед ним! А сейчас он скажет папе нечто такое, что давно втайне мечтал ему сказать.
- Я уже давно всю историю до наших дней, до современности прочитал!
- Так значит и Петр первый был дурак? – спросил Костя.
- Да!
- И Павел? И все Александры? И Николай?
- Да! Да! Да! – уже из одного упрямства говорил Кеша, понимая, что это глупо. Почему-то было очень смешно, что все цари дураки, и оба наконец разразились жутким хохотом. Костя согнулся пополам, а Кеша упал на стол, комкая под собой учебник.
- Все! – вдруг вскочил он, подбежал сзади к Косте и повис у него на шее. – Уроки окончены!
- Как окончены? А как же реформы Ивана Грозного? – спросил Костя, и оба опять захохотали, потому что под Иваном Грозным подразумевался «ду-рак».
…Уроки действительно были окончены, потому что веселое настроение невозможно было никуда деть. Они опять бесновались до глубокой ночи, и в итоге всего Костя сломал любимую компьютерную игру Кешки, и это опять было очень смешно.
Кеша снова незаметно для себя уснул одетый и неумытый на диване, хотя громко кричал, что спать не хочет, что он не устал, что он готов сидеть всю ночь. Кеша знал: если уснет, то утром папы не будет, и неизвестно еще, когда он придет снова.
Костя осторожно поднялся с мехового покрывала, которое лежало на полу. Он посмотрел на Кешу: у него было какое-то счастливое лицо, всклоко-ченные волосы, и он опять был весь вспотевший. Косте захотелось раздеть его и уложить в постель, но тогда он бы проснулся.
Костя тихо вышел из комнаты и пошел темными коридорами на свою половину. Придя к себе, он полностью разделся, расшвыряв одежду в разные стороны, и лег на пол. Сначала он тупо смотрел в потолок, потом неожиданно в голове возник их разговор с Кешей. В самый разгар их веселья Костя вдруг вспомнил, что Кеша обозвал дураками всех царей, кроме Екатерины.
- А Екатерина значит не дура? – улыбаясь спросил Костя и подмигнул ему.
У Кеши на лице неожиданно на один миг проступила серьезность, и он сказал:
- Нет, потому что она женщина-царица.
Сейчас он вспомнил, с каким серьезным лицом он это сказал и подумал, что ему, возможно, не хватает материнской ласки.
«Черт бы побрал эту материнскую ласку! – Костя начинал злиться. – В чем она состоит и почему я не могу этого дать?!»
За какие-то доли секунды он разозлился до последней степени. Любое упоминание слов, имеющих значения «мать» или даже просто «женщина» ри-совало ему большие совиные глаза с зелеными галактиками и буквы, напи-санные, как огнем, везде и всюду: Антонина – это значит Тоня… Костя за-крыл лицо руками и услышал чье-то хриплое страшное рычание, тут же он почувствовал боль на своей правой ладони и липкую кровь на губах.
Он отнял руки, в темноте заметил укус на правой своей руке, из которо-го текла тоненькая струйка крови. Перед его глазами все еще был потолок. Костя подумал о Кеше и о том, что, несмотря на всю свою решимость, он еще слишком мал и, возможно, не сможет противостоять натиску Дмитрия с его конфетами, подарками и слащавыми словами. Эта мысль не давала ему покоя. Каждую минуту, каждую секунду он только об этом и думал.
«Дмитрий приглашал меня к себе всю неделю, - подумал он. – Неделя еще не кончилась, его жена и дети еще не приехали…»
Костя медленно встал и пошел в ванную, там он прошел ее насквозь и зашел в маленькую дверь, где находилась его костюмерная. Там он достал женские белые кружевные трусики и бюстгальтер с уже установленными там женскими грудями. Он надел это белье, колготки, короткую юбку и вызы-вающую блузку с люриксом, которая обтягивала его тело. Он надел парик, на-красил губы и ресницы, надел туфли на высоких шпильках, и получилась де-вушка, красивая, милая девушка с каким-то странным выражением глаз.
Затем он взял крошечную дамскую сумочку и ничего не положил туда, кроме пистолета, своего собственного законного пистолета, на который он имел разрешение. Костя надел сумочку на плечо, вышел из дома, сел в маши-ну, включил музыку и поехал.
Дома у Дмитрия долго не открывали. Костя стоял и терпеливо трезво-нил, его самого поразило спокойствие и какая-то целенаправленная невозму-тимость, с какой он все это проделывал.
Наконец дверь распахнулась и на пороге появился Дмитрий в халате и с удивленным заспанным выражением на лице. Он несколько секунд смотрел на Костю, потом глаза его засверкали и он расплылся в мерзкой улыбке.
- Костя! Милый! Неужели ты пришел? – Дмитрий тут же полез обни-маться, и Костя почувствовал его слюнявые губы, впившиеся в его рот.
- Может, я войду? – спросил он тем загадочным бархатным баритоном, который – он знал – сводит мужчин с ума.
- Конечно-конечно! Мой сладкий! – Дмитрий отступил, пожирая его блестящими глазами и как будто оттягивая удовольствие.
Костя вошел и с усталым видом остановился посреди большой прием-ной комнаты, уставленной дорогими диванами и увешанной коврами. Дмит-рий тут же куда-то делся, и Костя услышал звон посуды на кухне. Вскоре он появился с двумя бокалами шампанского. Один из них он улыбаясь отдал Косте, его пальцы коснулись Костиных, и он почувствовал, что Дмитрий ожидает и хочет многого.
Костя только пригубил из своего бокала, слегка намочив губы. Дмитрий выпил шампанское залпом и замеревшим взглядом смотрел на Костины мок-рые губы.
- Оставь это, если не хочешь! – энергично сказал он, отобрав у него бо-кал. В то же мгновение его язык стал лизать Костины щеки, а руки задирать короткую юбку.
- Ты один? – спросил Костя сквозь сжатые зубы.
- Конечно!
- Я к тебе по делу пришел.
- Что? Милый Костя! Какое может быть дело? Лучше посмотри, какая ночь! – он показал рукой на окно: сквозь тюль светила полная луна.
Дмитрий стянул с него юбку, и колготки, и туфли уже лежали на ковре. Он снял с него и блестящую блузку и лифчик, и Костя все еще безропотно подчинялся ему и все терпел. Наконец он добрался до полового члена и так яростно начал теребить его своими руками, что Косте стало даже больно.
Дмитрий опустился на колени, обхватил его голое тело руками и ут-кнулся лицом в его орган. Костя с трудом сдерживал себя.
- Ведь я нравлюсь тебе?.. – процедил он и с облегчением увидел его ли-цо перед собой.
- Конечно, милый Костя! – у Дмитрия были сальные глаза, блестящие глаза, и все лицо выражало одну животную страсть.
Он медленно стянул с Кости кудрявый парик.
- Ну вот! – хрипло прошептал он. – Теперь я вижу, что ты мальчик… Как мне это нравится!
- Тогда оставь в покое моего сына! – сказал Костя отнюдь не тем неж-ным голосом, каким говорил до сих пор. – Не приставай к нему больше!
Дмитрий весь замялся: он отошел от Кости, мотая головой и с пошлой улыбкой что-то бормоча себе под нос.
Костя понял, что одно упоминание о Кеше вызвало в нем такое вожде-ление.
- Если ты хочешь, чтобы я тебе пообещал, милый Костя, то я обещаю. Я не буду приставать к твоему сыну… - сказал Дмитрий, широко улыбаясь и не глядя Косте в глаза.
Костя понял, что все ложь, от начала до конца. Очевидно, мысль овла-деть Кешей прочно засела в его мозгах. А если он твердо решил и если к это-му примешивается страсть, то все!
- Ты хочешь сказать, что мне можешь пообещать что угодно? Так? – в его глазах загорелось что-то страшное, звериное. Перед этим блеском глаз померкла вся косметика. Все его тело напряглось, и он одним секундным взглядом, как у хищника, глянул на сумочку, которая валялась на ковре рядом со всей его остальной одеждой.
Дмитрий повернул к нему лицо.
- Костя, твой сын такое сладкое существо. Это ты, только маленький… Еще моложе, еще вкуснее… И… если мне представится случай, я не смогу от него отказаться.
- Неужели? – грубо и хрипло сказал Костя. Дмитрий посмотрел на него: перед ним был далеко не милый мальчик и даже не настоящий мужчина, пе-ред ним был мужик с угрюмым тяжелым взглядом и сжатыми кулаками.
Дмитрий подскочил к нему и стал хватать за руки.
- Костя, прекрати! Неужели тебя это так волнует? – он обнимал его, це-ловал так навязчиво, так грубо.
Все Костино напряжение спало, он понял, что не может ему сопротив-ляться. Дмитрий повалил его на кровать лицом вниз, оседлал его и просунул руку между его ягодицами. Костя вцепился в подушку и покорился своей уча-сти. Он чувствовал, как Дмитрий весьма ощутимо мнет его своими руками, как он начал стонать и стонал до хрипоты.
- Знал бы ты, как мне нравится твой зад! – вырвалось у Дмитрия.
А потом опять была боль. Сзади в Костю вошло что-то очень твердое и огромное, и все как будто разорвалось… Костя закричал. В глазах потемнело. А Дмитрий только стонал.
- Перестань… - прошептал Костя. – Мне больно.
Он был несколько удивлен, что не потерял сознание. Ему пришлось ждать, когда Дмитрий кончит. Наконец он упал рядом с ним: рубашка была расстегнута, ширинка тоже, оттуда был виден обмякший пенис, белый и мор-щинистый. Дмитрий тут же закурил.
Костя мучительно перевернулся на спину.
- Прости, что пришлось сделать тебе больно, милашка, - сказал Дмит-рий.
- Деньги давай… - тихо сказал Костя.
Дмитрий сунул не глядя руку в ящик стола и тут же протянул Косте: в ней уже была пачка денег.
Костя взял, затем попытался встать с кровати, очень медленно, как буд-то каждое движение причиняло ему боль.
- Что ты со мной сделал! – он хромая, еле-еле подошел к сумочке на ковре, опустил голову и как будто задумался о чем-то.
- Какой ты красивый, Костя…
«Без тебя знаю!» - брезгливо подумал он. Он не отрываясь смотрел на сумочку. Что будет, если он убьет его? Неужели он окончательно испортит себе нервы? Ему по ночам будут сниться кошмарные сны? О!.. Все это были жалкие оправдания самому себе! На самом деле он знал давно, что убьет его, убьет непременно и прямо сейчас! Ему нужно было сказать хоть что-нибудь, хоть какие-нибудь доводы своему второму «я». «Кого тебе будет жалко боль-ше, если он умрет? – в последний раз спросил он себя. – Его или себя? Если жалко будет его – то не стоит. Если себя – то стоит! Тысячу раз стоит!»
Костя нагнулся и взял сумочку. Он аккуратно положил туда деньги и достал пистолет.
- Милый Костя, повернись ко мне передом, - послышался слащавый го-лос Дмитрия.
- Тебе же нравится мой зад! – сердито рявкнул Костя. – Вот и смотри на него!
Дмитрий пропустил грубость мимо ушей. Он лежал на постели, курил и сверкающими в темноте глазами смотрел то в потолок, то на Костю.
Вдруг Костя совершенно перестал бояться. Он взял пистолет в спокой-ной опущенной руке и не спеша твердыми шагами направился к постели. Боль забылась перед тем, что он собирался сделать. Какой-то голос, неведомо от-куда взявшийся, кричал ему, подбадривая: «Его можно! Можно! Ведь тебе так хочется! Давай прямо сейчас, а потом будет поздно!»
Дмитрий давно уже увидел пистолет в его руке, но, казалось, что ничего не понял или не успел еще понять. В глазах его мелькнул ужас на секунду и тут же осел, убежав из глаз, ибо он все еще надеялся, что это так просто, при-чуды Кости, и попытался сохранить развязность. Он вопросительно глянул на него, выпуская изо рта дым.
- Ну так как насчет Кеши? – ледяным голосом осведомился Костя. Он стоял перед ним, опустив руки, в небрежной позе, гордо держа голову, и был красив, как только может быть красив мужчина. Дмитрий на минуту залюбо-вался им, и до него не сразу дошло, о чем он говорит.
- Какого Кеши?
- А моего сына, - четко проговорил Костя.
Неизвестно почему, но Дмитрий не подозревал ничего, он не чувство-вал, что часы жизни его сочтены. Не зная, что подписывает себе смертный приговор, он сказал:
- Мы, кажется, уже все выяснили по этому вопросу…
В тот же миг спокойная рука вскинулась и пистолет, дьявольское соз-дание человеческого мозга, выстрелил.
Дмитрий дернулся на кровати. Скорей всего он даже не успел удивить-ся. До последнего момента он был уверен в своей жизни и уж, конечно, не ве-дал, что какой-то красавчик Костя, проститутка для голубых, вот так по-глупому прервет его существование. Наверное потому, что тот же голос, ко-торый кричал Косте убивать, прошептал ему, что все будет хорошо…
«Почему мне так спокойно, так отвратительно спокойно! – думал Кос-тя. – А ведь такое спокойствие бывает обычно перед смертью».
Перед его глазами мелькали фонари и тут же исчезали где-то позади. Ночной город, какими бы огнями он ни освещался, всегда вселяет беспокой-ство. Наверное, потому, что каждая личность, которая бурлила днем в люд-ской толпе, сейчас уединилась со своими мыслями. Каждое горящее и темное окно – тому подтверждение. И о чем они думают? И почему их так много? И почему всем чего-то надо?
Как было бы хорошо, если бы десяток-другой бездарных, тупоумных, ни на что не годных людишек, непонятно зачем живущих на свете, куда-нибудь делись. Просто взяли бы и исчезли! И воздуха стало бы больше, и мес-та, а главное – дорог!
Костя посмотрел мрачным взглядом на мелькавшие желтые окна. Они не дадут ему жить. Все кончится плохо!

- Костя, а ты испытываешь наслаждение, когда переодеваешься в жен-щину?
Костя тонул в ее глазах, во всем ее существе, просто стоя рядом и даже не притрагиваясь к ней. Придется сказать правду – пускай смеется!
- Да, но не такое, как думаешь ты или остальные.
- А какое?
- Наслаждение актера, которому лестно, что у него так прекрасно полу-чилось существо противоположного пола. Я уверен, что такое наслаждение испытывают и женщины, переодеваясь в мужчину. Я тебя убедил?
В глазах ее прыгали зеленые искорки, она старалась изо всех сил, чтобы не рассмеяться. Что же смешного он сказал?

- Я возбуждаюсь от одного твоего вида, оттого, что ты проходишь ми-мо! – он схватил ее руку и прижал к себе между ног. – Ты чувствуешь?
- А мне какое дело, кто возбуждается от одного моего вида, - прошепта-ла Тоня, сверкая в темноте белыми зубами. Она не отдернула руки, но и не сделала никакого движения, ей просто очень не хотелось, чтобы Костя пере-стал прижимать ее.
Она видела, как капельки пота сверкают над его верхней губой. Рот его, намазанный яркой помадой, в темноте был еще притягательней. В ушах его поблескивали серьги. Весь он страшно пах потом. Тоня вся поддалась к нему.
- Поцелуй меня… - она не успела договорить, как Костя стремительно привлек ее к себе и стал целовать, так жадно, что захотелось кричать. Она не помнила, сколько это длилось, она чувствовала все его сильное тело, она так ослабла в его объятиях, ноги ее подгибались.
- Не надо, пожалуйста… - прошептала она. Но Костя не среагировал. Она поняла, что он готов повалить ее на пол. Она нашла в себе силы и упер-лась в его грудь обеими руками, нервно смеясь.
- Что с тобой?
Тоня запрокинула голову и захохотала.
- Чего ты смеешься?
- Я никогда не целовалась с накрашенным мужчиной, - и она опять за-хохотала.
Ему захотелось ударить ее. Он стал трясти ее за плечи.
- Я не знаю, что я с тобой сделаю! Прекрати смеяться! Я убью тебя!
- Что? – тихо спросила Тоня.
- Да! Я убью тебя! Ты не должна принадлежать никому, кроме меня! Я убью тебя, если узнаю, что ты посмела сблизиться с другим мужчиной, а не со мной!
- Это уже слишком… - Тоня увидела в его глазах какой-то безумный блеск, почти дикий.
- Что, не нравится? – он отпустил ее плечи, и она осторожно попятилась от него в другой конец комнаты. Он медленно пошел за ней. Тоня прислони-лась к стене – дальше идти было некуда. Он подошел к ней очень близко.
- Я тебя напугал?
Она молчала, и он испугался, что действительно ее напугал.
- Тоня, прости… - ее губы были так близко, ее глаза. – Неужели ты не хочешь?
- Если ты посмеешь дотронуться до меня, я возненавижу тебя, - тихо сказала она.
Костя застонал и пополз вниз, обхватывая руками ее тело. Он понял, что совершил опять какую-то ошибку, но совсем не понял какую.
- Ты прекрасно знаешь, что ничего я не сделаю без твоей воли! – он стал целовать ее ноги, лизать их, он ползал перед ней на коленях, готов был распластаться. – Ты не представляешь, как мне плохо! Я не знаю, что со мной происходит! Сжалься надо мной! Я с ума схожу, мне хочется душить всех подряд без разбора! Помоги мне, Тоня, умоляю! Или я умру!
Она чувствовала – он говорил правду, это было все то, что он пережи-вал без ее любви. Это была исповедь, которую он не смог скрыть…
Она сделала нетерпеливое движение ножкой…
Неужели она способна на это?! Косте показалось, что он и вправду умер, - так ужасно было это ее движение. Он бессильно опустил руки. Тоня прошла мимо него, задев его платьем. Она гордо несла голову, и в лице ее бы-ла кошмарная, упрямая гордость!
Он неподвижно сидел. Он не смотрел на нее, но видел все ее мельчай-шие движения. Все это длилось несколько секунд. Он был так потрясен, что ничего не чувствовал; им властвовало одно бесконечное удивление, чудовищ-ное удивление.
Она на мгновение остановилась, по-царски глянув на него: он непод-вижно замер на коленях, он не двигался, и только черный, по-детски удивлен-ный, испуганный глаз следил за ней.
Она ушла.

Она не помнила, как добралась домой. Кажется, она так неаккуратно ехала на машине, что чуть не столкнулась со встречной машиной. Было темно и везде горели фонари. Стояла жара, прекрасная жара. И уходил день, чудес-ный, необыкновенный день. Он был таким для всех, только не для нее. Ее почти знобило, она вцепилась в руль окоченевшими руками. Она чувствовала, что злость настолько переполняет ее, что она не может уже управлять собой.
С ночной дороги она каким-то образом очутилась в своей кровати, в ха-лате, сжавшись в комок. Бешеные глаза уставились бессмысленно в стену.
Что он делает с ней? И зачем? Неужели он издевается над ней?
На ее глазах он развлекает мужчин – геев, голубых – называйте это как хотите, все значение одно! А потом смеет признаваться ей в любви. И при всем при этом он так далек от гомосексуализма, так не похож на все это! И чем больше она показывала ему презрение, тем хлестче он выступал в клубе, тем сильнее добивался ее любви. Она не могла разрешить эту задачу!
Как объяснить то, что произошло сегодня? Ведь ее, которая была слепа, которая видит насквозь, видит всю правду, невозможно обмануть! И сегодня, когда он говорил, что умрет, она услышала, поняла. Это была правда. Голос его не мог солгать. Тоня и сейчас смаковала этот голос, каждую его нотку. Он ее любит, она ему нужна. Но как, как тогда разрешить загадку?
Из ее больших глаз покатились слезы. Она не могла понять. Хотя ответ так прост! Она могла бы с легкостью представить его в любой своей фанта-зии, даже не подвергнув его сомнению. Старые бабушки могли бы рассказать ей много правдивых давних историй об истинных мужчинах, и ответ был бы в них, но и здесь она бы не обратила на него внимания. Потому что так должно быть! Этот ответ написан в средневековых романах, и его еще можно оты-скать в книгах, фильмах и легендах о 18 столетии, уже меньше – о 19…
Ответ плавно исчез из жизни, оставив лишь чувство у женщин. Оно пе-редается по наследству, независимо от генеалогии каждому, каждому сущест-ву женского пола. И они ничего не могут с этим сделать. Видя, что в мире, где они живут, нет заветного, прекрасного, окрыляющего души и само суще-ствование того самого – ответа! – они прячут это как можно глубже в себе и отныне оно присутствует только в их тайных мечтах, фантазиях. Они этого не ждут. Может быть и хотят, но не ждут, не верят.
…Она плакала и не могла понять, что Костя, в здравом уме, в твердой памяти, по своей собственной воле, презрев все на свете, и лишь истинно ради нее совершил безумство…
За один взгляд женщины мужчины кидались в пропасть. За один поце-луй царицы рабы добровольно шли на смерть.

Он и сам не понимал, что с ним происходит. Когда навстречу ему по улице шла женщина или девушка, как бы мила или красива она ни была, он отворачивался чуть ли не с омерзением. Он шарахался от них, как от чумных. Он ненавидел всех женщин, кроме Марьи Никитичны. Порою, в какие-то странные минуты наваждения он вспоминал про мать, вернее про ее образ, со-ставленный в его мозгу по детским впечатлениям. Он с ужасом понимал, что ненавидит и ее, этот нежный когда-то образ. Ему казалось, что она во всем обманывала отца, смеялась и глумилась над ним всяческими способами. Ему представлялось, что отец, добрый и хороший человек, стоит перед ней на ко-ленях и просит… просит первый и единственный раз, как просят один раз в жизни: реши мою судьбу! Здесь и сейчас! Или буду жить или умру! Что стоит этой очаровательной женщине, милой, но все равно коварной и ужасной, ка-кими в глубине существа являются даже самые добрые из них, сказать – да! Приласкать этого несчастного раба, пусть понарошку, пусть на минуту, но именно сейчас! Ведь для него судьба всей вселенной решается именно в эту секунду!
Но что делает эта милая женщина. Она медленно и грациозно проплы-вает мимо, задев его кончиком платья. Костя даже вздрагивал и морщился, как будто этот кончик платья обжег совсем не смутное очертания отца, а его са-мого. И кончик платья принадлежал вовсе не образу матери, а маленькой де-вушке с поступью царицы, с большими совиными глазами. Он вспоминал о ней и сжимал до боли кулаки. Теперь, чтобы быть в состоянии сделать хоть что-нибудь, нужно утихомирить, загнать в самый дальний уголок души эти большие глаза, зрачки у них обрамлены серой линией, а в светло-карем цвете мелькают изумрудные искорки… - смеется!
Подавить это в себе хотя бы на время, чтобы потом, когда ты совсем один и ничего не надо, совсем ничего не надо на данный момент, выявить эти глаза с новой огромной силой. И вспоминать, вспоминать, страдать и ненави-деть, глушить ненависть и бередить ее снова и снова… Какое же это наслаж-дение! Он бы, кажется, убил того, кто посмел бы любить ненавидеть ее так же сильно, как он…

Костя покосился на дверь: за ней стоял Валя. Костя всегда чувствовал его присутствие, это было похоже на ненавязчивые, но сильные энергетиче-ские волны. Костя поморщился, потом лениво протянул руку и повернул ключ в замочной скважине. И чего ему опять надо, этому Вале? Неужели нельзя ос-тавить его в покое? В изнеможении Костя положил руки на стол и уронил на них голову.
Через некоторое время он почувствовал, что Валя стоит у него за спи-ной и старается тихо дышать. Костя живо представил, как Валя саркастически улыбнулся, услышав щелчок ключа. Он наверняка думает, что он начинает ему покоряться и однажды станет его любовником. Костя был прав: он имен-но так и думал.
Валя посмотрел в его черные глаза, остановившиеся на стене, и нежно погладил его по голой спине. Костя закрыл глаза: почему ему хочется? Кажет-ся, сегодня клиентов было достаточно. Значит, все они были активными и страстными, поэтому ему и хочется нежности и ласки. Валя наверняка спосо-бен на это. Может быть?..
Костя чувствовал, что Валя уже несколько раз дотронулся своими ко-лючими губами до его спины и сейчас ласково гладит его по голове так, что хочется заснуть под этой рукой.
Он слабо улыбнулся. Он любил поиздеваться над Валей, делая вид, что уже готов покориться ему, а потом смотреть, как Валя будет выходить из по-ложения со всем достоинством, пряча злость под угрозами.
Костя медленно поднялся, не открывая глаз, он чувствовал Валю перед собой, большого и бесформенного, намного выше Кости, так, что губы его приходились как раз на Костин лоб. Он положил голову ему на плечо и по-чувствовал, как Валя весь затрепетал. Сейчас его железные руки замкнуться у него за спиной и все – не выберешься! Костя вдруг резко уперся ему в грудь и посмотрел злыми глазами. Валя рассвирепел: его глаза почти мгновенно на-лились кровью, он с рыком рванул Костю к себе спиной и сжал его в своих медвежьих объятиях. Косте было и смешно и страшно: его забавляло его бе-шенство. Он попытался выдраться, но Валю невозможно было сдвинуть.
- Уйди! – злым голосом сказал Костя.
- Смотри, Костя, доиграешься! Я здесь царь и бог! Что захочу, то и бу-дет!
- Ты мне надоел! – процедил Костя тоном разгневанной дамы. Он по-чувствовал, что Валя готов его раздавить. Наконец они отскочили друг о дру-га: Костя хотел выдраться, а Валя отшвырнуть его, но не в силах сделать это-го, он сам от него оторвался.
Костя схватил первый попавшийся предмет и швырнул его в Валю, но тот увернулся. Очередная попытка добиться Кости провалилась. Валя понял это и в одну секунду стал непробиваемым и прежним. Только взгляд выдавал уже утихавшую на этот раз страсть: он окинул Костину фигуру, голую по по-яс, в брюках, надетых наспех на голое тело, каким-то влюблено-грустным взглядом, хотя меньше всего хотел такого взгляда.
- Отдыхай! – бросил он прежним деловым тоном и ушел.
 
- Знаешь, что такое нежность? – спросил Валя и провел пальцем по его гладко выбритой щеке.
- Еще бы не знать! – сказал Костя, сдвинув брови.
- Ничего ты не знаешь. Ты наверняка сейчас подумал о женщине. О! Как ты ошибаешься. Для мужчины, который хорошо знает женщин, понятно, что настоящей нежности к ним испытывать невозможно. К женщинам нельзя испытывать нежность, даже к самым прелестным из них, которые так похожи на детей!
- Для того, кто не умеет любить, - да!
Но Валя не слушал. Его глаза опять приобрели тигриный блеск, он не отрываясь смотрел на Костин профиль.
- Я даже знаю, почему к ним невозможно испытывать нежность, но я не скажу тебе. Пожалуй, ты еще слишком молод. Когда доживешь до моего воз-раста, поймешь.
- Ну уж скажи, раз начал, - капризно попросил Костя, повернув к нему лицо, отразившее какой-то странный взгляд, со сдвинутыми вверх бровями, как у пьеро: непонятно, то ли Косте жалко Валю, то ли себя. Валя ненавидел этот взгляд, который на самом деле не означал ничего, кроме иронии.
Валя взял Костю за островатый тонкий подбородок
- Ты так хочешь знать? Ну знай: они сильнее нас.
- Кто?
- Женщины! Они только притворяются бедными, маленькими, безза-щитными. Лишь потому, что сами страшно того желают. И мужчины хотят этого больше них. И потому все так получается. Но стоит им захотеть, и они завоюют весь мир. Но они не хотят этого, понимаешь? Никто из них еще ни разу не захотел этого по-настоящему.
Костя по-прежнему смотрел на Валю, равнодушно, безразлично. Все речи Вали не оставляли в его голове никакого следа, он абсолютно не прида-вал им значения.
А Валя говорил с запалом, видно было, что он очень обижен женщина-ми за всю свою жизнь: очевидно, они никогда не любили его, а может, и пы-тались, но он сам все портил.
- Но сущность их, понимаешь, сущность более сильного существа все равно осталась, как бы они ни хотели быть слабыми. Знаешь, когда между мужчиной и женщиной зарождается интимная связь, которая по каким-либо причинам не поощряется окружающими, главная вина в этом возлагается на женщину, причем и мужчинами и женщинами. Почему это делают женщины – понятно, а вот если мужчина сознательно возлагает вину на нее, называя ее «падшей развратницей», это значит, что они признают женщину главной в от-ношениях, признают, что от нее зависит все в этих отношениях, а значит при-знает – пусть несознательно – в женщине существо, стоящее намного выше мужчины.
Вот так! Женщина – высшее существо, мужчина – низшее; она, не зная этого, требует от него быть высшим, а это невозможно, - взгляд Вали стал очень мрачен, весь его лоб как будто сдвинулся на брови, и он так смотрел на стену, что – не было сомнений – он собирался ее снести головой.
Костя с шутовским умилением смотрел на него. Ему было глубоко все равно до мнения Вали, чего бы оно ни касалось.
- О!.. – равнодушно бросил он. – Я думал, ты женоненавистник, а все оказывается наоборот.
- Ну скажи, - сказал вдруг Валя, - ты согласен со мной или нет? Ну го-вори же ! – рассердился Валя и стал трясти его за воротник рубашки.
Костя был как тряпка.
- Ты из меня всю душу вытрясешь, - устало промямлил он. – Если очень хочешь знать, то мне все равно до всего, что ты сказал.
Казалось, Валя ничего и не ждал. Ему просто был нужен собеседник или слушатель.
Валя не верил сам себе. Все в его существе перемешалось. Он вдруг очень ясно и отчетливо понял, что когда говорил с такой ненавистью о жен-щинах, то только из-за Тони, ее образ неотступно следовал за всеми его мыс-лями, и все, что говорил он о женщинах вообще, на самом деле касалось в его уме лишь Тони. Что же это такое? И зачем он, сам того не понимая, думает об этом? Неужели весь он – и сердце его, и душа, и мозг отдельно от его воли влюблены в Тоню, а он даже не знает этого? И кому он рассказывает все это – любимому Косте!
Костя с наигранным сочувствием похлопал его по плечу.
- Валя! Может, все-таки тебе нужен психолог, которого ты так мне ста-рательно все время навязываешь?

Костя и забыл совсем про мальчика – он любовался ожерельем, он на-слаждался сознанием, что у него есть столько денег, что это именно его заслу-га, что он заработал их, и неважно каким путем…
- Костя… - вдруг услышал он тихий плачущий голос. Костя тут же оч-нулся. Он оглянулся и увидел, что мальчик стоит с очень несчастным видом и действительно плачет.
Вдруг что-то случилось, что-то нахлынуло на Костю, чего он сам не ждал. Ему стало жалко мальчика, нет, не мальчика, а перед ним был его сын, Кеша. Какими словами оправдаться перед ним? Как сделать так, чтобы он лю-бил своего папу и гордился им? Что сделать, чтобы навсегда загладить свою вину?
Неопределенное нечто стучало у него в голове; он знал, что это ужасно и пошло, о таком он читал только в газетах, он ужасался этому и никогда не думал, что это может коснуться и его… Развратить собственного сына, пока-зать и доказать ему свою любовь. Может быть, ему даже понравиться, и из не-го получится один из таких же толстых, лысых прогнивших нравственно на-сквозь полумужчин, которых Костя каждую ночь встречает в клубе…
Костя очнулся и обнаружил, что кто-то трясет его за плечи: это был тот самый мальчик, вовсе не Кеша.
Ему вдруг стало невыразимо легко. Страх, что чувство любви к мужчи-не возникло у него к мальчику, а не к Кеше, что оно никогда не сможет воз-никнуть к Кеше, вылетел из души Кости облегченным «о!...»
Он мило улыбнулся мальчику змеиной улыбкой. Он, кажется, впервые в жизни рад был видеть клиента, действительно хотел доставить ему удовольст-вие, по-настоящему любил его – и все это счастье обрушилось на мальчика только потому, что ушло то больное и тяжелое чувство.
- Что ж! Посмотрим, что можно с тобой сделать! – сказал Костя и поце-ловал мальчика в губы.
У него оказалось детское и неразвитое тело, еще не расширились плечи и почти не начинала расти борода, мальчик был худой и костлявый.
Костя сделал все, что мог: он использовал язык, он гладил мальчика в области между половыми органами и анальным отверстием, он облизал его пенис, нашел множество эрогенных зон – мест на теле, от одного прикоснове-ния к которым мальчик испытывал оргазм.
Мальчика звали Иваном. Это Косте очень не понравилось – в его пред-ставлении Иванами должны зваться только герои. Этот Иван уж точно не по-ходил на героя. И вообще чем больше Костя следил за ним, тем больше он ему не нравился. Во всех его движениях проскальзывало что-то уж откровенно женское: он сжимал колени, когда сидел, чинно держал ручки по швам или противно-мило сгибал их у талии, чисто по-женски поворачивал голову, ма-нерничал. У других гомосексуалистов так сильно не бросалось в глаза ничего, их по виду можно принять за нормальных мужчин. При взгляде на Ивана, да-же если он просто идет по улице, можно было понять, что это за птица.
Костя бесстыдно развалился на широкой постели и как-то сразу забыл о том, что рядом есть кто-то. Он мельком следил за девическими движениями Ивана, он был ему гадок, но Костю почти не задевало это, он наслаждался другим – тем, что то чувство прошло.
- Костя, можно я и завтра к тебе приду?
- Ну, приходи, - сказал Костя, глядя в потолок.
- А послезавтра?
- Где ты возьмешь столько денег? Учти, что все должны мне платить. К тому же ты находишься в святая святых – моей гримерной, я сюда никого не пускаю. Ты попал сюда только потому, что заплатил очень много.
У Ивана очень некрасиво и плаксиво перекосилось лицо.
- Я думал, я тебе понравился. Давай встречаться просто так – вот уви-дишь! Мы полюбим друг друга!
Он не успел договорить, как Костя одним быстрым и каким-то хищным движением повернулся к нему и посмотрел так, будто впервые увидел.
Все его душевное состояние настолько не было готово к такому оборо-ту событий, настолько не предполагало вообще никогда ничего похожего, что нельзя было ни удивляться, ни плакать, ни страшиться – только смеяться.
Он был весь погружен в себя, он думал о Тоне, о Кеше, о деньгах, о се-бе… Это было похоже на злые комиксы для детей, где кто-нибудь в сотый раз пытается избавиться от ненужной вещи – выбрасывает ее в мусор, дарит ко-му-нибудь, топит, взрывает и прочее – а она все равно лезет к нему в карман. Это может быть смешно лишь детям, взрослым такое приснится в страшном сне.
Сначала беззвучный, потом громкий и победно-грубый звуком «а!» Костю потряс смех. Он хохотал очень долго и не мог остановиться; смех этот не был легким, он не разряжал и не щекотал приятно нервы; это был тяжелый истерический смех. Костя стучал кулаками, он уже охрип и почти задыхался, но остановиться не мог. Наконец большим усилием воли он задержал дыха-ние, сжал зубы и остановился.
- Да… - сказал он, отдыхиваясь и смешливо поглядывая на Ивана. – Мне еще никогда в жизни не было так смешно!
Если бы ты мог знать, как я ненавижу все и всех! Тебя! Себя за то, что я с тобой! Тогда ты бы понял, почему мне смешно.
Костя встал и спокойно подошел голый к зеркалу.
Иван смотрел на него.
- Я не верю, чтобы такой милый человек, как ты, не хотел любви, - на-конец произнес он.
Костя вдруг одним махом снес все флаконы с трюмо. Они печально за-дребезжали, разлетевшись на осколки. Иван даже вздрогнул: так это было не-ожиданно. Ведь Костя только что смеялся! Сейчас его лицо было просто сви-репо! Иван с некоторой опаской взглянул на него.
- Чего ты хочешь?! – заорал Костя. – Ты ничего не знаешь ни обо мне, ни о моей жизни! Что ты можешь знать о любви?! – лицо его перекосилось от муки – он вдруг схватился за руку: по пальцам медленно стекала кровь.
- Ты порезался!
- Да! Я порезался! Уйди, ты мне надоел до смерти!
- Прости меня, пожалуйста, прости! – Иван схватил его израненную ру-ку и стал целовать. Костя выдрал ее с омерзением.
- Убирайся отсюда! Я же русским языком говорю!
- Ты меня простил?
- Да! Да! Да!
Иван быстро собрал одежду и убежал.
Костя с облегчением опустился на пол. Он обнял ноги руками и поло-жил голову на колени. Он даже перестал чувствовать боль от порезов на руке. Он ни о чем не думал, ничего не видел и не слышал: голова была как пустой-пустой бочонок, забитый наглухо. Он не имел понятия, сколько просидел так.
…В дверь тихо постучали, не подождали почти и секунды и открыли, как будто заранее знали, что ответа не будет. Это был Валя. Он обрадовался, увидев Костю в таком состоянии.
Как сквозь туман Костя понял, что кто-то осторожно поднял его за пле-чи. Он ощутил чьи-то любящие объятия. Страшные, сильные, но сейчас неж-ные и аккуратные. Он не знал, мужские это объятия или женские. Он давно не испытывал такого спокойствия от чьих-либо объятий. Когда его обнимал Ке-ша, он чувствовал ответственность. Когда его обнимала Тоня, ему было бе-зумно хорошо. Но где и когда его обнимал этот кто-то, в чьих объятиях так спокойно? Этого не было никогда. И вряд ли мужчине вообще суждено испы-тать в жизни нечто подобное. Костя ответил как мог на эти объятия.
В тот же миг он почувствовал приятно холодящие губы на своем лице, а потом чей-то мягкий шершавый язык стал облизывать кровь с его пальцев. Когда это уже было? «Ах, да! – равнодушно вспомнил Костя. – Это же Валя!» Он спокойно отдался ему, и его самого как-то поразило это спокойствие. Как будто Валя был кто-то особенный, кому можно было его обнимать, ласкать.
…Осиная талия, за которую так и хочется обнять, прямая гладкая спи-на; если вести ладонью вдоль позвоночника, начиная от шеи, то можно почув-ствовать всю прелесть того, что ласкает взгляд и какое-то потаенное эстетиче-ское чувство, когда только смотришь, как плавно и по-лебединому изящно изогнется линия спины в линию энергично торчащих ягодиц, они кажутся со-стоящими из одних накаченных мышц, они упруги и колыхаются от одного прикосновения, их хочется ласкать и гладить вечно; потом так же красиво ли-ния ягодиц переходит в линию бедер, икр и ступней – все это вместе состав-ляет красивые и мощные ноги, на первый взгляд они кажутся тонкими и неж-ными, как у юной женщины, но присмотревшись, видны упругие мышцы, на-каченные постоянными танцевальными упражнениями, и сразу видно, что это ноги сильного и грациозного животного – животного-самца.
Валя пожирал Костю глазами, как будто боялся еще раз дотронуться до него руками. Наконец он сделал резкое быстрое движение всем телом, будто на что-то решился, подвинулся к Косте очень близко, но не прикасаясь к нему, и очень нежно, еле ощутимо погладил его по голове, проведя рукой по его то ли бежевым, то ли золотым волосам. Он более не смог противиться и приль-нул к нему всем телом. В это же мгновение он почувствовал, как Костя на се-кунду весь вздрогнул в его объятиях и снова затих.
Вале кровь бросилась в голову: сейчас он знал, что любит Костю; когда этот прекрасный день кончится, он сможет опять любить Тоню. Кого же из них, черт побери, он любит больше? Может быть, он любит обоих? Валя чуть не заныл, когда вспомнил, что ни один из этих людей – ни Тоня, ни Костя – никогда не отдадут ему свою душу, не подарят сердце и любовь. Он заполу-чил тело Кости, и что же? Когда он проснется, даже оно уже не будет принад-лежать ему.
Валя не замечал, что все сильнее сжимает Костю в объятиях, как в тис-ках. Наконец Валя почувствовал, что Костя проснулся, потому что учуял злость, исходившую от него, Валя всегда ее чувствовал.
- Костя, милый Костя… - заговорил Валя, целуя его в шею.
- Отстань! Тебя еще не хватало! – грубо сказал Костя. Он было попы-тался освободиться от Вали, но понял, что это невозможно, и только помор-щился.
- Костя, я подарю тебе такое, чего тебе еще никто не дарил. Все эти свиньи обсыпают тебя купюрами, а сами бояться показаться с тобой на улице. Я подарю тебе не деньги, а любовь! Тебе будет со мной хорошо! Мы уедем туда, где нам разрешат пожениться.
- Что?! – завопил Костя. Он так и покатился со смеху, весь затрясся, он бы заколотил кулаками по подушке, если бы ошарашенный Валя не сжимал его. Костя хохотал долго, запрокинув голову и не зная куда деться от при-липшего Вали. А Валя весь был красный от злости, но не выпустил Костю ни на секунду. Костя дохохотался до хрипоты и почти насильно остановил в себе приступ. Он ощутил ужасное чувство, что мог бы умереть от смеха, если бы не сумел остановиться.
Он отдыхивался почти целую минуту и наконец сказал:
- Я так смеюсь второй раз в жизни. Одни человек уже насмешил меня так однажды. Я ненавижу так смеяться. Этот смех тяжелый, он не разряжает меня.
- Ах тебе смешно?! Неужели тебе было плохо? Ты вспомни, как все бы-ло! Ведь ты мне откликнулся. Я знаю, что тебе было хорошо.
Валя каким-то непонятным образом умел угадывать Костино настрое-ние: он крепко держал его за плечи и знал, что у Кости сердито-игривое на-строение. Сердитое, потому что ему все надоело до тошноты, в частности – отношения с мужчинами; игривое потому, что то, что надоело ему до тошно-ты, теперь случилось с Валей. А Валя был для него кем-то очень невразуми-тельным, на кого можно не обращать внимания: что ему были его желания и чувства? Валя ненавидел Костю за то, что он посмел быть к нему равнодуш-ным. Все, с кем он имел дело, относились к нему или хорошо, или плохо, он был для них или врагом или другом. А для Кости он был никем, какой-то те-нью, вещью.
- Возможно, мне и было хорошо, но это было давно и неправда.
- Нет, правда!
- Я уже ничего не помню! Пусти меня!..
Вале ничего не оставалось, как только выпустить Костю. Он разжал свои цепкие руки и стал наблюдать, как Костя спокойно сел на кровати, как он провел рукой по лбу и сжал голову.
- Голова болит? – неожиданно спросил Валя.
Костя обернулся, увидел немигающие блестящие глаза Вали и вдруг почему-то покраснел. Он скользнул взглядом по его волосатой груди, силь-ным обезьяньим рукам, в глаза бросились чувственные губы неопределенной формы, остальное тело было прикрыто одеялом…
Оказывается, Валя тоже существует. И не то слово – существует!.. Он живет, он думает, он хочет, он желает и… получает!
Костя обнаружил, что и Валя тоже всегда был в него влюблен, что он терпел и страдал. Должно быть, страдает и сейчас. Все это Костю как-то не-приятно поразило. Однако чувство, что Валя в любом случае останется силь-нее его и физически, и морально, что ему можно довериться, что человек это-му нужно намного больше, чем всем остальным нужно друг от друга – что ему нужны его мысли, его чувства, его душа, весь он без остатка, и что только от Кости зависит, откроется он перед ним или нет, - чувство это осталось вполне. И почему-то это было Косте приятно. Очевидно, все его мысли отра-зились во взгляде, он как-то странно и серьезно посмотрел на Валю, в этот миг игривость, с какой он все время с первых дней знакомства относился к нему, пропала…
Костя встал, взял полотенце и молча удалился в ванную, захлопнув за собой дверь.

Когда Тоня захлопнула дверь машины, она увидела перед собой маль-чика – это был Кеша. Он смотрел на нее исподлобья, губы его были сжаты, и весь вид выражал огромную серьезность. Тоня сразу поняла, что это далеко не тот мальчишка, который спросит банальное: «Простите, у вас рубля не най-дется?». Такой важный был у него вид.
- Здравствуйте, - сказал Кеша.
Этот голос заставил ее сердце замереть. Мысли ее унеслись далеко-далеко, тогда все было в темноте.
«Это он!» - подумала Тоня и ужасно испугалась. Она побледнела, но ответила:
- Здравствуйте.
Кеша не замечал ее настроения, ему было не до того. Он весь был по-глощен своей речью, своими объяснениями, их он собирался ей преподнести.
- Я сын одного вашего знакомого, - серьезно начал Кеша. Он изо всех сил старался предать своему голосу взрослый оттенок, говорить громко и по-деловому. – Меня зовут Иннокентий.
Тоню что-то как будто так и подхлестнуло сзади, как хлыстом. Интуи-ция ее не обманула. Тоня вдруг почувствовала огромную радость, такую, что даже слезы подступили к глазам. Ей захотелось запрыгать, захлопать от радо-сти и закружить, затормошить этого маленького мужчину. Темнота и голоса остались далеко позади. Их уже не вернешь, все прошло. Зачем же грустить?
- Очень приятно! – сказала Тоня с веселой улыбкой. Она решила во что бы то ни стало удовлетворить любую его цель, зачем бы он ни пришел. – А меня зовут Антонина.
На мгновение Кеша испугался, что забудет всю речь – имя оказалось для него непонятным и редким.

Кеша был горд до ужаса. Сердце то билось, то замирало; глаза горели таким победным блеском, что он сам испугался, увидев свое отражение в зер-кале.
Когда он проходил через общую гостиную, все его существо возлико-вало то ли радостью, то ли удивлением, потому что в гостиной стоял папа и поедал грецкие орехи из миски.
Они так редко встречались вот так! Было настоящим событием, если Кеша приходил из школы и папа был дома.
Злорадство и чувство мести заглушило в нем всю радость; он нахму-рился и быстро прошел мимо, намереваясь попасть на лестницу. Он глупо по-лагал, что Костя не пристанет к нему.
Костя удивленно проследил за ним взглядом, а через секунду уже пове-сил руку ему на шею.
- Это кудай-то вы направляетесь? – весело спросил он и в один миг рас-трепал его тщательно приглаженные волосы, которые тут же встали дыбом.
- Отстань ты от меня! – рассердился Кешка.
- То есть как это – отстань? Ты что, два получил?
- Нет.
- Между прочим ты опоздал на… - Костя шутливо прищурился и по-смотрел на часы на стене. – На полчаса.
- Ну и что?
- Девочку провожал?
- Нет.
- Ты что, не рад меня видеть? Я в кой-то веки дома…
Кеша улучил какой-то момент и смог выбраться из его цепких рук. Он побежал по лестнице и очень быстро исчез из виду.
- Вот именно! – крикнул он свои последние слова, которые, может быть, и не хотел говорить.
Он влетел в свою комнату. Ему почему-то захотелось плакать и стало жалко папу. Что если все кончится, совсем все? Что если им больше никогда не будет хорошо вместе? Что если она разлюбит папу, и он будет виноват в этом?
Тут же Кеша сказал себе быть твердым и решительным. Он вспомнил по очереди все самые плохие моменты, связанные с папой.
«Какой он хороший! Какой великолепный! – думал он на фоне всех плохих моментов. – Как бы я хотел быть таким же, как он! И почему же я та-кой гадкий по сравнению с ним?» Тут он вспомнил ее, женщину, похожую поступью и фигурой на царицу. Он хорошо запомнил только глаза, круглые, как у совы… В них все время плясало что-то, то ли озорство, то ли хитрость. А остальное было слишком красиво, слишком все вкусно пахло, чтобы он по-смел взглянуть. «А надо было! Надо было!» - укорял себя Кеша.
А папа стоит там внизу. И он бросил его там! Он в кой-то веке дома, быть может, специально ждал его. А он бросил его, такого доброго, такого красивого, такого хорошего! Опять захотелось реветь.
Кеша решительно направился к компьютеру. Он знал – стоит его вклю-чить и он захватит тебя с головой. «Ну и отомщу же я тебе!» - подумал Кеша, включая компьютер.

Кеша понакупал множество взрослых книг про секс, про эротику, купил Камасутру, еще какие-то пошлые рисунки. Он видел в магазинах детские кни-ги про секс и любовь, но и не подумал покупать их. Ему нужно было все взрослое, самое-самое. То, что знает папа! Кеша излазил весь Интернет в по-исках советов, как сделать это лучше. Он обчитался советами, обсмотрелся картинками. Половину не понял, половину забыл, все перепутал. По ночам ему снились обнаженные тела, мужские и женские, в совокуплении, с иска-женными от страсти и вожделения лицами…
Кеша просыпался весь в поту, иногда с криками. Утром он обдумывал, как ему от этого избавиться. Он пытался отнестись к этому, как к урокам. То-гда он садился и делал конспекты, шпаргалки. Но каждую деталь он считал важной, каждое предложение – молитвой, которую нужно заучить наизусть, как стихотворение. Всего наиважнейшего получалось так много, что хотелось переписать все книги, ужасные, пугающие своей толстотой. Даже не верилось, что про такую глупую, ничего не стоящую вещь, взрослые умные люди могли написать столько томов.

Костя оделся в черный костюм, он небрежно «накинул» его на себя, на-дев белую дорогую футболку под пиджак. Он всунул ноги в модные ботинки темного цвета на небольшом каблуке; получился спортивно-элегантный стиль, который Косте очень шел; ко всему прочему он добавил темные очки на лоб и шикарную красную розу, которую намеревался подарить Тоне. Костя глянул на себя в зеркало и невольно замер от восхищения собой: слишком красивый человек смотрел на него из зеркала.

 …Кешка опять умудрился получить «три», в то время как все осталь-ные получили пятерки и лишь избранные – четверки. А он опять постарался и стал самым избранным.
Учительница посмотрела на него с немым упреком, вообще никому из учителей не нравилось, когда за их предметы получали низкие оценки.
Кеша чувствовал на себе радостные взгляды одноклассников, гордых за себя. Они, кажется, готовы были его пожалеть. Но Кешка задрал нос и ушел из школы в одиночестве. Если честно, то ему было все равно до всех этих ус-певаемостей, хотя настроение очередная тройка портила всегда.
По этому поводу он решил выкинуть какой-нибудь номер и, закинув рюкзак с учебниками в машину, захлопнул дверь и сказал шоферу, что пойдет домой пешком.
Шофер перекинул во рту жвачку и сказал:
- Слушай, ты очень хочешь, чтобы твой папаша мне башку свернул?
Кеша очень хорошо представил, как это выглядело бы, и потому засме-ялся, показывая на шофера пальцем.
- А интересно было бы посмотреть! Ха-ха-ха!..
…От шофера удалось отвязаться только когда Кеша пообещал, что папа ничего не узнает. А Кеша явно переоценил себя, отказываясь от машины. До-рога оказалась неблизкой. Кеша устал, в животе урчало, к тому же солнце пекло ему голову. А когда он стал подходить к дому, то увидел, как из подъ-езда, легкий и красивый, с красной розой в руках, выпорхнул папа и, не заме-тив его, направился пружинистым шагом в противоположную от него сторо-ну. Уходит! А ведь знает, что он сейчас должен прийти из школы! И все равно уходит!
Кешка сжал кулаки и побежал за ним, прячась за углы домов и фонар-ные столбы. Он еле успевал за ним, так тот быстро шел. Не шел, а летел!
Кешка ненавидел весь мир и думал, что никого нет прекрасней и лучше, чем папа, и никогда ему не стать таким же, как он.
Костя шел довольно далеко, уже начались какие-то незнакомые дворы, но Кеша не отставал от него, не сдавался, он почти забыл о голоде и устало-сти.
Но вот Костя дошел до какого-то ряда скамеек и сел на одну из них, изящно положив щиколотку одной ноги на колено другой.

…Костя сидел на скамейке и гадал, сколько ему придется ждать Тоню. Вдруг он увидел длинные темные одежды, которые появились непонятно от-куда. Костя поднял глаза: перед ним стояла Тоня. Он опять не понял и не уви-дел, в чем она была одета. На ней было что-то темное из летящей ткани, и ко-гда дул ветер, то обрисовывал соблазнительные очертания ее фигуры, кото-рые тут же терялись, предоставляя только догадываться о том, какие прелести скрываются под одеждой. Костя, как всегда, видел только Тонины большие глаза. Он всегда сравнивал их с совиными, именно потому, что никто никогда еще не сравнивал женские глаза с совиными.
Костя заметил, что Тоня пристально смотрит на него, и губы ее дрожат так, будто она хочет засмеяться.
- Что? – настороженно спросил Костя и невольно стал оглядывать себя. – Что-нибудь не так?
- Нет, - сказала Тоня. – Просто непривычно видеть тебя не голого, а в одежде, да еще и с намеком на франтовство.
Костя покрылся бордовыми пятнами, и если бы он действительно был голый, Тоня увидела бы, что он покрылся ими весь, с ног до головы. Ему бе-зумно захотелось схватить ее за хорошенькую шейку и сжать ее изо всех сил. Чтобы не сделать этого, он протянул ей розу…

Он совсем не долго ждал, потому что пришла она! Женщина, похожая на царицу, а ведь цари не опаздывают! У Кеши застучало сердце, и он в один миг весь вспотел, как не потел, кажется, еще никогда. Что они будут делать?! Что будет делать папа? И как делать?!
Кеша видел, как папа встал, они о чем-то поговорили, и папа протянул ей цветок. А потом они куда-то пошли, и Кешка, естественно, пошел за ними.

Он с ног до головы обливался потом. Наверное, от жары. Но это прой-дет. Он высохнет. Стоит только взять себя в руки. Он должен быть на высоте. Он должен доказать ему… Доказать что?!
Кеша до сих пор не мог уяснить себе этот вопрос. Сформулировать что-то определенное.
Очень осторожно, еле дыша, он поднялся на цыпочки, чтобы хотя бы одним глазком посмотреть, что делается внутри. Напрягаясь и замирая в неес-тественных позах, он дотянулся глазами до уровня окна.
В просторной комнате на диване сидела Тоня. Она сидела прямо, тем-ные одежды по-царски ниспадали вдоль ее тела, и внизу выглядывали малень-кие ножки в туфельках. Она сидела, нагнув голову, и рассматривала какой-то альбом. Кости не было.
Это был шанс! Шанс, предоставленный самой судьбой! Кеша облегчен-но подумал, что очень хорошо, что не видно ее глаз. Надо делать все что угодно, только не смотреть в ее огромные страшные глаза! Если он посмотрит в них – он погиб!
На минуту он вдруг почувствовал жгучее желание остаться здесь, дож-даться, когда придет папа, и подглядывать за ними. Ведь они наверняка дой-дут до самого главного… Как он будет это делать? Неужели опять лучше, чем он, подготовленный, накаченный теорией от начала до конца?
Она, эта женщина, вызывала в нем странные чувства. Она очень вкусно пахла и почему-то была легкая. Даже при ее пухлом телосложении она была легче самой тонкой женщины, легче маленькой тощей девчонки; каждая из них была тяжелее ее; и все они были какие-то не свежие, не царственные, не огненные. Все места на его теле, до которых она когда-либо дотрагивалась, горели до сих пор: правая рука – она брала ее в свою руку, щека – она целова-ла ее своими губами, и самое главное, самое победное, самое интимное – мес-течко на шее, к которому она также прильнула губами.
Она как будто навсегда оставила на нем свои следы. Вспоминая это, он чувствовал, что изнемогает от какой-то злости, что эта женщина, прекрасная женщина, опять его - папина! Так ему доставалось всегда все самое лучшее! Так, при всей своей подготовке он ничего не сможет сделать сейчас! Но он сделает! Сделает!
Кеша одним уничтожающим все взглядом глянул на приотворенную дверь балкона. Одним прыжком он встал во весь рост и ногой толкнул бал-конную дверь.
Тоня быстро оглянулась, и глаза ее расширились от удивления. Она хо-тела было что-то сказать, но слова замерли на полураскрывшихся красных гу-бах. У Кеши была такая страшная решимость во взгляде! Он на миг остано-вился, как бы предоставляя Тоне увидеть, что перед ней, потом очень быстро подошел, как лунатик.
У Тони с коленей упал альбом, но она этого почти не заметила. Он по-ставил колено на диван и повалил Тоню на покатую спинку. Он метил сразу в лицо, целуя ее щеки, лоб, губы. Из всех своих сил он сжал ее в объятиях.
Ошарашенная, она в первые секунды поддалась его силе. На ней беси-лось и сходило с ума какое-то пока еще бесполезное маленькое существо.
Тоня вдруг совершенно обмякла, как во сне. Не было совершенно сил, как будто ее щекотали, а она ничего не может сделать.
Она начала смеяться, громко, содрогаясь всем телом…
- Помогите!.. – закричала она, умирая от смеха. – Помогите!.. Костя!..
Какое-то тупое, глупое желание орать «помогите!», орать в пустоту, просто так, даже если и не придет никто!
В дверях возник Костя с перепуганным лицом, в руках у него было два бокала с вином.
Какое-то мгновение он просто смотрел, - время, которое нужно, чтобы только увидеть, что происходит. Потом спокойно поставил бокалы на столик, подошел и сгреб Кешу в охапку. Кеша завертелся, как сатана, он выкручивал-ся и отбивался, как мог. Косте стоило трудов его удерживать, но он вынес, все равно вынес его, под мышкой, как мелкого ребенка…
Он вынес его на улицу, где наконец поставил на ноги. Кеша, растрепан-ный, запыхавшийся, с взъерошенными волосами, злющими глазами засверкал на Костю и сжал кулаки.
- Ну и как это понимать? – спросил Костя.
- Ненавижу! – сказал Кеша, с трудом разжимая зубы, и в словах этих вышла вся злость, накопившаяся в нем.
- Меня? – удивился Костя.
 
- Ты сам понимаешь, Костя, что не можешь быть героем женских меч-таний. И моих в том числе, потому что я такая же женщина, как и все.
- Нет, не такая. Я верю, что есть современные люди, которым все равно, где и кем работает мужчина. Если бы я продавал себя женщинам, тебя бы это больше устроило, так?
Тоня улыбнулась с какой-то издевкой.
- Нет. Я бы тогда и раздумывать не стала. Ты бы был для меня таким же, как и для остальных. Я бы просто покупала тебя… в один раз, в другой – когда захочу!
- Вот видишь, значит все-таки сейчас ты «раздумываешь»! – Костя не переставал сжимать ее руки, пытаясь привлечь к себе нежно, без силы.
- Неужели никто, кроме Марьи Никитичны не может понять, что я очень хороший человек. И очень хороший мужчина…
Тоня вдруг запрокинула голову и громко засмеялась. Костя видел, что действительно чем-то насмешил ее.
- Ну это уже слишком! – весело сказала она. – Еще не встречала челове-ка, который бы так бесстыдно расхваливал себя!.. То есть встречала, но это было давно… - она вдруг остановилась, как будто спохватилась, глаза ее при-обрели совиную неподвижность. О счастье! Костя увидел в ее фигуре что-то исчезнувшее, что-то от той Тони, что-то стертое, то самое, что он не понимал – было хорошее или плохое.
- Тоня, - сказал он и нежно погладил ее пальцы. Она смотрела куда-то вниз и о чем-то думала.
- Нет, не надо… - она освободила руку и очень быстро ушла, бросив на ходу: - я еще не совсем поняла.
 
- Признайся, Костя, что тебе все-таки должна нравиться твоя деятель-ность, иначе ты бы просто не смог заниматься этим? – в глазах ее замелькали зеленые искры.
«Я бы мог сказать, что я такой же нормальный бисексуал, как и ты, как все люди на свете, потому что истинных гетересексуалов нет и быть не может. Я бы мог сказать, что насильно вызываю в себе сторону моего голубого «я» каким-то непонятным способом, который я никогда не смогу осмыслить. Я бы мог сказать, что мне действительно иногда приятно внимание определенных мужчин, но я не скажу ничего из этого, потому что еще не окончательно дви-нулся умом! Ты больше не поймаешь меня в ловушку…»
- Знаешь, что я скажу тебе на это? – начал Костя, тоже входя в игривый тон. – Каждый человек, он это или она, которого называют «проституткой», скорее уверен в том, что деятельность его полезна и из нее можно извлечь вы-году для себя, чем разбираться и мучиться вопросами о том, нравится тебе или не нравится, - Костя вдруг как бы чем-то чуть не поперхнулся на послед-них словах и ужасно покраснел, глядя куда-то в сторону.
«Я не хочу! Я не могу говорить об этом с ней! Как же это возможно?!» Косте захотелось провалиться сквозь землю. Как бы он ни старался оправдать себя, что бы ни говорил он об этом, как бы ни размазывал рассуждения об этом, какую бы философию ни приводил, оно все равно было, Тоня знает об этом и никуда это не деть!
Вопрос возникал только один! Как смел он решиться на это, если знал, что она принимает во всем этом самое непосредственное участие, что она близко как никогда стоит с этим рядом! Что она так или иначе, но должна увидеть его таким, какой он стал, узнать в нем того, который был. И шута, те-перь еще грязного и развратного, ничем не загладить.
Костя видел только одно оправдание для себя. Тогда он видел, в каком бизнесе она имеет дела, в какой сфере вращается. Она не видит ничего унизи-тельного и позорного в этом. Наоборот, у нее много денег, она даже как будто рада, что управляет в таких нетрадиционных сферах. Какие друзья! Какие по-кровители! Единственный способ пробиться к ней Костя увидел в том, чтобы самому тоже вступить в ее сферу деятельности, но по-другому… Если он мужчина, то и не может быть не кем иным в этой сфере, как… И он ринулся туда очертя голову! И откуда только взялась эта смелость!
Он обнажается перед мужчинами, дразнит их и занимается с ними лю-бовью… у нее на глазах! Он имеет у мужчин сокрушительный успех…у нее на глазах! Без него уже не могут обойтись, ни Валя, ни посетители заведения, - никто! Все уже будет не то, все пойдет прахом и на убыль без него, весь этот голубой клуб, которым Тоня же управляет. И все это у нее на глазах! Но не имеет вся эта безрассудность и грязь никакого осуждения, потому что есть цель!
Лишь бы она заметила его! Лишь бы увидела, что он может многое! Лишь бы стать таким богатым, чтобы купить луну, если ей понадобится! И бросить все свои достоинства, все свои деньги, всю свою любовь к ее ногам!
Костя шел и думал о том, что не знает, как сделать все это так, чтобы Тоня поняла. Ведь ей не понять всего этого. Разве можно объяснить такое лю-бимой женщине? Она точно решит, что он пустой болтун, но сделает востор-женное лицо и скажет, что он – настоящий герой! Она, разумеется, не поверит ему, но сделает все, чтобы уверить его в обратном.
И Костя бы ей поверил, носил бы ее на руках и прыгал бы от счастья, потому что все мужчины глупы и падки на подобные женские уверения. Как бы рассудительны они ни были, они все равно поверят.
Нет! Это не для Кости! Как бы сделать так, чтобы она действительно поверила, что все ради нее и только из-за нее?
- Что же ты замолчал? – спросила Тоня. – Ты меня почти убедил.
- Нет, все это глупо… - проговорил Костя. Он метнулся, как молния, и в одну секунду прижал Тоню к себе.
- Тоня, пойдем ко мне домой! К тебе домой! Куда угодно! – жарко за-шептал он, глядя ей в лицо. Тоня насмешливо смотрела на него и слегка упи-ралась ладонями в его грудь.
Так простояли они целую мучительную минуту: он – еще сильнее при-жимая ее к себе, она – так же слегка сопротивляясь. Она думала, он – ждал.
- Если ты пожелаешь, я сам утащу тебя. Только тогда я не отвечаю за то, что сделаю с тобой, - возбужденно прошептал он ей на ухо, прижавшись лицом к ее лицу. – Могу только обещать, что тебе очень понравиться. Потому как готовился я к этому всю жизнь.
Тоня теперь чувствовала все его возбужденное тело и нечто очень твер-дое между ног, что выпирало через одежду. Но это не имело большого значе-ния. Тоня почувствовала что-то намного лучшее – она почувствовала, что он очень близок к ней душой, что он родной, что он не обманет, не предаст и по-плетется за ней, как верный пес, хоть на край света, если она сейчас оттолкнет его. Если не оттолкнет, он все равно, как преданный любящий раб, будет всю жизнь у ее ног. Он – хороший, и как можно обидеть его? Как до сих пор она могла намеренно обижать его, ссориться с ним? Как раньше она не понимала, что вся жизнь его от нее зависит?!
- Да… - почти выдохнула она и ответила на его объятия. – Пойдем ко мне домой.
Костя только и ждал этого. Он схватил ее на руки и стремительно заша-гал к машине.
В машине Костя не остыл, зато остыла она. Тоня вспомнила Валю. В ней шевельнулись воспоминания ее прошлой жизни, с наивными мечтами. Тогда она совсем не была счастлива. В пору юности люди бывают счастливы любовью своих родителей, новизной всех впечатлений, когда переживаешь впервые все то, что читала в книгах, смотрела в кино или слышала из жизни. Родителей у Тони не было. Она вспомнила недружелюбное отношение к ней своих дяди и тети, и у нее неприятно защемило сердце. Костя же занимал осо-бое место. Она почти инстинктивно чувствовала, что он добрый и обожает ее. Она считала его своим покровителем, тем самым сильным человеком, которо-го так и не нашла. Она знала, что он единственный любит ее, потому что лю-бить ее такую, кроме него, никто не мог. Костя был солнцем в ее темной жиз-ни. Она ведь даже не могла насладиться какими-то впечатлениями, встречами с друзьями, улыбками, отношениями вообще людей – все это недоступно сле-пому человеку.
Тоня призналась себе, что Костины мучения доставили ей большое удовольствие, она сполна отомстила ему за свои прошлые к нему чувства, как к покровителю… Это нехорошо и гадко, но ведь они теперь квиты! Тоне страшно захотелось поиздеваться над ним и сейчас! Лицо ее стало холодное и какое-то даже злое.
Она нервным движением бросила сумочку на диван и, облокотившись на стойку с напитками, повернулась к нему.
Костя обнял ее за талию.
- Что случилось?
Тоня поняла, что готова растаять от одного его ласкового слова. Она тут же оттолкнула его и отвернулась.
- Тоня, ну что мне сделать? Ты испытываешь мое терпение! Я ведь пре-дупреждал тебя еще на улице, помнишь? – Костя стиснул ее в объятиях. – В конце концов я мужчина. А ты между прочим здесь только со мной, и никого больше нет. Неужели ты меня не боишься?
- Ах, вот как? – сразу зацепилась Тоня. – У меня должен быть повод бо-яться тебя?
- Ни в коем случае, - покорно сказал Костя. – Я жду приказания, - и он поцеловал ее в щеку, не выпуская из объятий.
- Разденься, - холодно сказала Тоня, не смотря на него.
Костя отошел и стал медленно раздеваться, не отрываясь глядя на То-ню. Она обернулась, мельком взглянула на него и ухмыльнулась, видя, что он раздевается.
- Что смешного? – грустно спросил Костя.
- Тебе ведь не привыкать, да? – насмешливо спросила она. – Что тебе стоит скинуть передо мной одежду! Ты так уверен в своих достоинствах, - все это она проговорила в упор глядя на Костю, который уже расстегнул рубашку: показалась его красивая гладкая упругая грудь без единого волоска.
- Что же ты остановился? – спросила она. – Раздевайся! Я жду!
Тоня смотрела на него своими большими глазами, она сама давно уже раздела его своим бесстыдным взглядом.
Костя онемел. Такое всегда случается в самый нужный момент. Теперь он вместо подвижного сексуального танцора превратится в неуклюжего мед-ведя, который даже не сможет красиво раздеться перед любимой женщиной.
Ее глаза с зелеными галактиками заворожили его окончательно. Он грустно и покорно стал в них тонуть, одновременно привычными резкими движениями раздирая на себе одежду, чтобы не мучиться и поскорее остаться перед ней голым – ведь она этого так хочет!
Тоня удивленно смотрела на него.
Костя почти разорвал на себе весь костюм, постепенно обнажая свое тело, бесцеремонно раскидал ботинки и вылез из трусов. Он остался перед ней голый и, вместо того, чтобы взять инициативу в свои руки, как в таких случа-ях всегда делают мужчины, пошатнулся и чуть не упал.
Тоня подошла к нему и погладила по голове. Руки его машинально лег-ли на ее талию. Он все смотрел в ее глаза, смутно соображая, что он наконец с ней, с Тоней, а ведет себя как дурак. Совсем не так он хотел все устроить, со-всем не хотел, чтобы она видела его обнаженным и беспомощным, совсем не хотел терять бдительность. От всех этих мыслей он покраснел, как помидор.
Весь он затрепетал, обнаруживая ласковые прикосновения ее рук.
- Бедный-бедный Костя, - сказала Тоня. – Я тебя замучила?
Она сказала хоть что-то - эти слова обращены к нему, она не ругает его и не злится, она его жалеет. Жалеет не так, как жалеют нищего или инвалида, - жалеет любовно. Она ждет и жаждет новых его действий, решительных и красивых, как и подобает ему, мужчине. Слова эти оборвали последнюю нить формальности в их отношениях, теперь можно не стесняться ничего, ведь они узнали друг друга навсегда.
- Я вовсе не бедный, - хрипло сказал Костя, поглаживая Тоню через одежду по спине. – Я очень богатый.
- Я знаю, Костя… - насмешливо сказала она. – Знаю даже и то, как ты стал богатым. Но еще не все потеряно.
- Почему?
- Потому что ты покраснел.
Их губы неплотно соединились, как будто прощупывали настроение. Костя первый крепко прильнул к ней всем ртом, так что Тоня упала бы, если бы Костя не прижал ее к себе. Они целовались очень долго и продолжали бы вечно, если бы не потребность вдохнуть воздуха, чтобы не умереть.
- Ну и зачем нужно было все это делать? – тяжело дыша спросил Костя.
- Что?
- Зачем нужно было столько издевательств надо мной? Ты меня дейст-вительно замучила.
- Как же ты не понимаешь, - лицо ее вдруг приобрело ту забытую серь-езность и упрямство, какие были на ее лице еще когда она была слепой. Зеле-ные искры исчезли из глаз. – Как ты не понимаешь, что я очень изменилась. Мне нужно было убедиться, что ты – это действительно ты. Нужно было убе-диться, что я тебя все так же люблю… А мне теперь все равно до всех! Даже если весь мир будет уговаривать меня не делать… - она ласково провела пальчиком по его груди.
- Я не понял. Почему все должны уговаривать тебя не делать чего-то? Не делать что?
- Какая разница. Я сказала глупость. Теперь главное, что я хочу.
- Ну конечно. Это и всегда было главное, - Костя прижал ее к себе, стал целовать в шею, пытаясь одной рукой расстегнуть на ней блузку. Тоня вдруг кокетливо освободилась от него и отстранила руками.
- Что? Опять? Тонечка, зачем ты сопротивляешься?
- Не верь мне. Если я сопротивляюсь, значит хочу еще больше.
- Каким ты хочешь, чтобы я был? Грубым насильником? Чувственным и медленным? Или скромным? Хочешь, я буду корчиться и кривляться, как последний дурак? – Костя по-театральному встал на одно колено и поцеловал ее руку со всех сторон и во всех местах.
- Грубым насильником…
Костя встал, и глаза его остановились на ее лице.
- Грубым насильником? – тихо повторил он, не отрывая взгляда от ее лица. Тоня почувствовала в этот миг, что он действительно однажды может проявить силу, что она у него есть.
Костя вдруг сильно зажал ее лицо между ладонями. Он приблизился к ней очень близко, их глаза были в нескольких сантиметрах друг от друга, но-сы почти касались кончиками.
- А может быть, я и есть насильник? – наглым голосом сказал он и по-тонул в больших красивых глазах.
В этот миг он обнял ее своими руками, ногами, всем телом прижал ее к себе, впился в ее губы поцелуем, так что все ее тело принадлежало ему. Глу-бокими поцелуями он исцеловал ей все лицо и шею, не выпуская из крепких и мучительно-приятных объятий.
Ей стало до того хорошо и больно, что она почувствовала, что не выне-сет, и чуть-чуть попыталась оттолкнуть его, но ничего не вышло.
- Неужели тебе не нравится? – голос его прозвучал уверенно и хрипло.
- Ужасно нравится! – еле смогла выговорить Тоня. – Но насильникам полагается сопротивляться…
- Бесполезно. Теперь уже точно бесполезно! – зашептал он ей на ухо. – Ты теперь можешь драться, царапаться, кусаться! А я тебя не отпущу!
После этого она окончательно утонула в его объятиях; она уже не знала, какой частью своего тела он ласкает ее и как все это успевает, она только чув-ствовала, что ее любит зверь, лев, который хочет растерзать ее, но не может.
Она чувствовала его жаркие упругие губы то на лице, то на груди, то на животе, и одновременно все его тело, пожирающее ее.
Она все еще продолжала сопротивляться еле уловимыми движениями, она стонала и пыталась отвернуть хотя бы лицо от его невыносимого жгучих поцелуев, но губы его находили все ее стороны, причем именно те, которые она старалась отстранить. Ей было безумно хорошо!
Тоня приоткрыла глаза и вдруг стала яростно отбиваться, она расцара-пала ему лицо, вцепилась в волосы, она пыталась вылезти из этих объятий и извивалась всем телом, всем своим обессиленным существом она рванулась от него, но львиные объятия придавили ее и покорили. Как она была рада то-му, что он смог ее победить.
Она застонала то ли оттого, что ей было мучительно хорошо, то ли от-того, что она была не во власти остановить движения внутри ее тела. Потом все разом прекратилось, и Тоня выдохнула еле ощутимый вздох. Костя упал и обмяк, он часто и тяжело дышал, как будто отдыхивался от быстрого бега.
Тоня открыла глаза и увидела его лицо прямо перед собой. Оно было мокро от пота, с ресниц капало. Они посмотрели в глаза друг другу и улыбну-лись. Они долго смотрели так и улыбались, очевидно, молча разговаривая о том, что неведомо совсем никому, о том, что навсегда останется секретом. Так могут разговаривать только две счастливые души. О том, что они, наконец по-сле долгих исканий, колебаний и сомнений обрели друг друга.
Тоня провела пальцами по его лицу, и они, как по волшебству, впитали всю влагу.
Костя был бессильный и усталый; он с нежностью в глазах смотрел на Тоню, с волосами, разбросанными по подушке, с блестящими глазами, все ли-цо ее распухло от нескончаемых поцелуев.
- Тоня, я умру, если тебе не понравилось.
- Мне очень понравилось! – Тоня запустила пальцы в его челку и стала ласково гладить его по голове. Костя упал к ней на плечо и замер от наслаж-дения.
- Мне никогда не было так хорошо. Неужели все это ты берег для меня?
- Конечно. Таких ночей у нас будет много. Ты ведь этого хочешь, прав-да?
- Хочу.
Что было потом – невозможно описать никакими словами. Им было так радостно и хорошо вдвоем, что ни один самый бесстыдный амур не смог бы подглядывать за ними сейчас, он бы зажмурил глаза и заткнул уши от созна-ния своего невероятного бесстыдства.
Они провалялись и проговорили всю ночь, не вспоминая, где они и в каком мире живут. Они изучали друг друга, как будто виделись впервые. Кос-тя шептал ей на ухо жуткие пошлости; они вместе смеялись и ни на секунду не отпускали друг друга. Никому не хотелось спать.
 
На шута никто не обращает внимание. Как такое может быть? Все ходят туда-сюда, разговаривают, смеются. Некоторые задевают его плечами и даже не оборачивают головы, чтобы посмотреть, кого они так бесцеремонно за-шибли.
Иногда на шуте останавливается чей-то безразличный взгляд, таким взглядом смотрят в пустое пространство. Это даже страшнее, чем было рань-ше. Раньше он хотя бы был центром внимания – неважно теперь, что он был всего лишь шутом, что он служил объектом для издевательств и насмешек. Его видели, его съедали взглядами. А теперь он – никто! Пустое место!
Вдруг все смотрят наверх: там царица, но она не одна. С ней красивый царевич – это Кеша! Но у него грустные глаза и ненавидящее выражение ли-ца. Они вместе – Тоня и Кеша, царица и царевич! Они богаты. Они правят сборищем идиотов, этой презренной толпой. Возможно, им это нравится. А возможно, что у них просто не было выбора, не было ничего лучше власти над презренной толпой. И теперь им приходится делать вид, что они счастливы своей участью. Но шут видит, что они несчастны.
Все вокруг рады, они аплодируют в знак поздравления царицы с появ-лением царевича. И ни у кого, кроме шута, не возникает желания, страстного желания спросить царицу – а кто же отец? Шуту просто необходимо это знать! Он умрет, если не узнает, но он не может спросить, потому что его здесь нет! Царица видит его, но так же безразлично, как и все, отводит глаза. Она не хочет не смотреть на него, но должна. Ведь шута здесь нет! Его здесь нет!
 
Неведомое существо, присутствие которого все чувствуют, но не при-дают значения, подглядывало за ними. Валя все знал. Он не видел их, но знал все настолько точно, будто присутствовал вместе с ними. Он сидел за столом, а перед глазами были они – Костя и Тоня вдвоем. Валя ненавидел их, ненави-дел себя. Он так и не смог уберечь Костю от этой женщины. Если бы это было возможно! Но Костю нельзя посадить в золотую клетку, как ему столько раз хотелось. Клетка не убьет его чувств, его желаний, стремлений. А она!.. Тоня! Он так просил ее, так умолял! Он предлагал ей невозможное, то, о чем мечта-ют столько женщин, - любовь красивых и сильных мужчин. Ей бы осталось только выбирать. А она отвергла все, обманула его, Валю! Забрала Костю се-бе! Валя не понимал, что она нашла в нем такого, что могло бы так привле-кать женщину. Он не понимал, зачем Косте эта загадочная девица, с такой за-гадочной жизнью.
Он ревновал Тоню к Косте. Она предпочла всем, даже ему, какого-то Костю! За это он ненавидел его, но и любил его, ревновал и любил, потому что… он влюблен в Тоню!.. Он ненавидел Тоню!

Тоня сжала его руку, и они посмотрели друг на друга с обожанием.
- Костя… - как-то странно начала она. Костя понял, что сейчас она за-говорит о нем – о Кеше. Сердце его радостно запрыгало.
- Костя, как поживает Кеша?
- Прекрасно!
- Ему хорошо?
- Очень!
- Можно мне на него посмотреть?
- Конечно! Он не мой, а наш, он общий!
- А что ты скажешь ему про меня?
- Все что угодно!
- Я боюсь.
- Не бойся, он полюбит того, кого люблю я.
Руки их медленно разъединились.
 
Стояла жара. Был один из тех дней, когда ты не понимаешь, как совсем недавно ты мог дрожать от холода, дул ветер и был снег, и куда бы ты ни по-шел, везде было холодно. Сейчас хотелось снять с себя даже кожу.
Костя медленно шел по солнечной радостной улице. Он шел автомати-чески, не чувствуя ни ног, ни жары. Пот катился с его лба крупными каплями, но Костя не замечал этого. Вместе с потом мешались слезы. У него сейчас было равнодушное ко всему лицо, грустные глаза, но слезы текли, и он ничего не мог с ними поделать. Иногда он бессознательно вытирал лицо длинным рукавом своей белой легкой рубашки, расстегнутой почти до пояса.
Многие лица мужского пола, проходящие мимо Кости, кидали на него презрительно-сочувственные взгляды. Они были одеты в костюмы, галстуки, носки, закрытые ботинки, рубашки, глупо расстегнутые на две пуговки, кото-рыми они надеялись спастись от жары. Все это должно было быть очень лег-ким и предназначалось специально для лета, но все равно было жарко, так жарко, что хотелось снять все и пойти в одних трусах. Но они старательно ша-гали, показывая окружающим, что им совсем не жарко, изредка доставая пла-точек, чтобы протереть носы и шею.
Костя им явно не нравился, в нем мелькало слишком много голого тела. Так можно ходить где-нибудь около своего дома, на пляже, в лесу, но только не в городе. Хотя Костя был в рубашке с длинным рукавом, видно было, что она очень легкая, и многие ему завидовали: тому, что он осмелился расстег-нуть рубашку не на три пуговицы, а по всей длине, обнажив свою грудь; тому, что он без носок и почему-то все равно выглядит элегантно; тому, что у него нет платка и не нужно каждый раз его доставать и вытирать мокрое лицо; то-му, наконец, что у него нет волос на груди.
Костя ни о чем не думал, ничего не замечал. Он шел по тем улицам, по тем местам, где когда-то давно они гуляли с Тоней. Костя помнил эти походы до самых мелочей, он мог вспомнить даже лицо продавца в каком-нибудь ма-газине, он помнил Тонино лицо, ее удивительный профиль, способный ме-няться в зависимости от ее настроения, глаза с зелеными искрами…
Такая она была тогда, такая она была сейчас, несколько часов назад…
Боль была слишком велика, чтобы Костя ее чувствовал. Он почувство-вал удар во всем теле, как будто молниеносную смерть, длящуюся несколько секунд, тогда, когда впервые узнал. А потом наступило это состояние – он плакал и не мог остановиться. А во всем теле и голове было пусто, как будто и нет там ничего… Костя и не помнил, когда он плакал в последний раз, воз-можно, это было очень давно.
Он был на мосту. Он посмотрел вниз: вода и здесь была мутной и буро-зеленой. Кажется, что вода такая везде, а прозрачная насквозь, с нежным го-лубоватым оттенком вода – это только выдумка мечтательных людей. Такой воды нет и не было скорей всего никогда.
Костя вдруг все увидел, все узнал. Он стоял на мосту, мимо шли люди со своими заботами, радостями и печалями. Стоит нещадная жара, и все рады этой жаре, лету. Мир продолжает жить, а ее нет!
Почему все рады лету, почему все рады его наступлению?! Неужели в этом есть что-то хорошее?! Это же противно и гадко, как и наступление любо-го другого времени года! Все они идут друг за другом, сменяются в одно и то же время! И так много, много лет… Так будет бесконечно долго, и все эти люди, которые рады лету, умрут, а их сменят новые, и лето все равно насту-пит вслед за весной, и новые люди будут так же рады ему, как и те, что давно умерли. Неужели это хорошо? Здорово? Идеально? Совершенно, как и все должно быть совершенно в природе? Нет! Это противно, тяжело и ужасно, как любое нечто, символизирующее движение, жизнь! В ней нет места покою! А все люди – только муравьи, и если одного из них не стало, в этом нет ничего страшного. Муравейник не пропадет без него, он будет стоять и процветать так же, как до сих пор вертится земля, равнодушно и с сожалением взирая на смерти и жизни кого-то очень мелкого, кто копошится на ее поверхности, у нее внутри и вокруг нее.
Неужели ему придется вернуться в муравейник? Переплакать, пере-страдать и пережить свое горе?! И зажить с печалью внутри, как живут очень и очень многие, хранить память об умершем, сожалеть, вспоминать, рассказы-вать…
Костя посмотрел вниз, в мутную воду, далекую воду. Если бы она была так близко, что в нее спокойно можно было бы войти, он бы кажется, действи-тельно захотел вернуться туда… в жизнь… Но вода так далеко! Так и тянет прыгнуть в нее с высокого моста! Есть такое большое расстояние, значит это препятствие, и его нужно и хочется преодолеть.
Костя стал ждать, когда стемнеет и не будет столько людей. Ведь ему могут помешать. Он не представлял, как милиция предупреждает такие дейст-вия, какое собирался предпринять он. Может быть, никак. А может быть, они уже выследили его, поняли, что он замышляет.
Только бы никто и ничто не помешало ему совершить последнюю глу-пость. Костя чувствовал, что приди сейчас кто угодно: Кеша, Марья Никитич-на, Валя, и возьми его за руку, Костя безропотно бы подчинился и уже больше никогда не смог бы захотеть умертвить свое тело. Он бы не смог ни этого, ни того, для чего его избавили от этого. Да! Он бы не смог вернуться снова к своим выступлениям, к своему дому, клубу. От одного только воспоминания просторного зала с большой лестницей, столиками, мужчинами, толстыми и тонкими, всех возрастов, и у всех странные лица и взгляды… - у Кости внутри все мутило и переворачивало. Он не сможет туда вернуться, не сможет боль-ше иметь много денег, а значит он станет нищим, дряхлым и никчемным че-ловеком. Он не сможет делать ничего другого: он чувствовал, что навсегда преломил в себе что-то хорошее и невинное, какой-то особый стержень. Он был, этот стержень, но его слишком трудно, почти невозможно было вертеть. Это было тем, кем Костя мог бы стать, дойдя в своем совершенстве до высшей точки. Если бы весь мир вокруг него был создан специально для этого, все обстоятельства, все случаи, все жизни, находящиеся около, были бы для него. Костя давно, как-то глупо и презрительно поломал этот стержень. Ведь по-нять, что в этом мире, для того чтобы выжить, его совсем необязательно иметь и уж тем более хранить – было несложно. И он поломал его однажды и навсегда, но не ради того, чтобы выжить, а ради какой-то другой цели.
Вернуться к тому Косте, у которого еще не был сломан стержень, - не-возможно! Невозможно! Невозможно! Но и цели, ради которой он сломал этот стержень, тоже нет.
Солнце начало клониться к закату, но от этого прохладнее не станови-лось. Оно распарило весь воздух, все дома… Ночью будет даже еще жарче, чем днем.
Он стоял и смотрел на закат. Ведь в этом нет ничего предосудительно-го: закат красив, и на него хочется посмотреть…
Костя смотрел на яркое солнце немигающим взглядом. Вдруг уголки его губ поползли вверх… У него появилась странная уверенность, что ему ни-кто не помешает, опять какой-то внутренний голос шептал ему это. А голос никогда не подводил. Ему нельзя не поверить. Сознание этого заставило Кос-тю улыбнуться в последний раз. Улыбка была ядовитая и презрительная, но как же Костя был красив с ней на лице! Жаль, что его никто не видит.
Он вдруг быстро посмотрел вокруг: кажется, никого нет! Даже если и видит его кто-нибудь, то слишком далеко – не успеют! В одно мгновение он содрал с себя одежду, как делал много раз, чтобы осуществить свое самое же-ланное и последнее – остаться голым! Он вскочил на перила… Голова его по-ехала куда-то влево, сознание раздвоилось… Он изо всех сил прыгнул и поле-тел вниз красиво, как раненая птица! Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь был так красив и изящен, это зрелище завораживало, и Костя даже сейчас знал об этом. Он знал, что неотразим и притягателен. Но полета его никто не видел. Только в последний момент, когда он оторвался от перил, Костя услышал где-то рядом чье-то сдавленное «Ох!»
Нет! Только не это! Кто-то видел, как он прыгал! Сейчас поднимут тре-вогу, позовут кого-то, помешают, спасут!..
…Он пришел домой притихший, в глазах навсегда что-то угасло. С одежды и волос ручьем текла вода, но глаза были сухие, сухие же губы плот-но сжаты, и казалось, что разжать их можно только с большим трудом. Ботин-ки хлюпали и оставляли мокрые следы.
Его встретила Марья Никитична.
- Где же ты был? Я вся извелась, - спокойно сказала она.
Костя прохлюпал мимо нее и, как был мокрый, упал в диван, закинув голову на спинку. Прошло еще несколько минут, но Косте, конечно, почуди-лось это время всего в нескольких секундах, и потому он решил что-нибудь сказать. Сжав всю свою волю в кулак, он открыл рот и выдавил из себя страшный голос, как будто он не разговаривал несколько лет:
- Где… Кеша?
- Он спит.
- Вы ему ничего не сказали?
- Нет, как ты и просил. От меня он ничего не узнает о ее смерти, не вол-нуйся.
Костя устало прикрыл глаза. И опять идет время. Сколько? Минута или целый час? Вот кто-то сел с ним рядом. Этот кто-то настолько свой, родной, домашний человек, что волноваться не стоит.
И вот добрая и ласковая рука этого родного человека легла ему на лоб и погладила по мокрым волосам. И ему невольно захотелось сделать то, что он никогда не делал, но что всегда за все время их долгого знакомства можно было сделать, - он это чувствовал! И он, не открывая глаз, положил свою мок-рую голову ей на колени, и ее руки приняли ее в свои объятия.
- Ведь вы не покинете Кешу, если со мной что-нибудь случится?
- Конечно нет, не беспокойся.
- Если бы вы знали, Марья Никитична, как я глуп! Как я ужасно и бес-конечно глуп!
- Причем тут?
- Ведь я ничего не умею! А туда я не смогу больше вернуться!
Ласковая рука продолжала гладить его по голове.
…Рушится, рушится огромная, бесконечная, страшной толщины сте-на… Рушится от какого-то неведомого прикосновения, ничего не значащего прикосновения, рушится с дикой скоростью, обнажая что-то ужасное…
Сердце его вдруг начинает бешено колотиться, и он понимает, что стена сейчас разрушится навсегда и никто ее не возведет обратно!
Это же Марья Никитична разрушила стену! Зачем?! Умоляю, не делай-те этого! Еще есть последние секунды, когда можно все исправить!
Одна из родных, ласковых рук поползла вниз по его телу, осторожно и уверенно одновременно, не желая принимать возражения… Она остановилась на его боку, потом опустилась вниз на бедро и через мокрую насквозь одежду легко нашла его член и схватила его…
Все! Стена разрушена! Костя понимает, что Марья Никитична – некто, кого можно называть Маша, у кого есть губы и глаза, которые кто-то когда-то, возможно, целовал… Он понимает наконец, что лежит на коленях у женщи-ны! Он даже зажмурился, потому что ничего кроме страха и ужаса не испы-тывал от этого. К тому же он был совершенно не в силах хотя бы шевельнуть-ся, и она теперь может делать с ним все, что захочет.
Костя напряг последние силы и весь вдруг вырвался, как ошпаренный, из ее объятий. Он налетел на стену и, не соображая куда бежать и что делать, распластался по ней, повернувшись к своему мучителю, Марье Никитичне, лицом. Она сидела на диване, и видно было, что она не ожидала такого пово-рота событий и не очень довольна всем этим.
- Что вы делаете? – прошептал Костя, пытаясь врасти в стену. – Зачем?
Марья Никитична скрестила руки на груди и совсем не смутилась, у нее не было этого в крови.
- Теперь, когда ее нет, я думаю, что я – единственная, кто имеет на тебя право. Единственная из женщин, - добавила она в конце и преспокойно по-правила очки, сбоку, большим и средним пальцами.
Костя смотрел на нее ошалевшим взглядом, но не от несправедливости и дикости ее слов, а оттого, что вдруг понял, что она говорит правду. Ужасно, но правда! После нее, Тони, Марья Никитична – единственная и последняя.
 
Разве можно облечь в слова то, о чем думал Валя. Он не думал, а чувст-вовал, в голове его не было мыслей, а мелькали какие-то яркие, как вспышка, образы; они тут же исчезали, и только иногда чей-то очень определенный об-раз останавливался и переходил в воспоминания какого-то события, четкого и законченного, как оно было в жизни. Валя просматривал эти события как рав-нодушный наблюдатель; он не мог извлечь из них ничего, никаких мыслей; он чувствовал, что они очень смутно, слегка его волновали, задевали, как будто хотели пробудить; но Валя только морщился. Он мог целыми днями и ночами лежать на диване и прокручивать в голове события своей жизни, прерываемые образами людей, которых он, может, и видел всего один раз в жизни и нико-гда больше не вспоминал, но которые сейчас вставали очень ярко и подробно.
Потом, после периода апатии и равнодушия ко всему, ко всем делам, Валя вдруг почти взбесился. Он как бы очнулся, проснулся вдруг и внезапно, как от толчка, и лишь для одного: чтобы узнать, что дела клуба пошли на убыль без Кости; клиентов не стало меньше, они так же посещали клуб, как и всегда, но они требовали, требовали своими лицами, своим настроением, своими скучающими взглядами они требовали замены Кости, даже не замены, а чего-то большего, более шокирующего, более прекрасного и очаровательно-го… Раз такое чудо могло появиться здесь и исчезнуть, значит должно здесь появиться дважды чудо, чудо чудеснее предыдущего.
Валя не мог объяснить им, что это невозможно. Внутри себя он буше-вал и волновался, как море, но никому этого не показывал. Только иногда ли-цо его краснело от бессилия, а глаза наливались кровью. Он раздобыл и пере-пробовал на сцене десятки голубых юношей; они умели развлекать геев, они веселили их, они им нравились, но… Валя прекрасно сознавал, что после Кос-ти все они были посредственны и серы, как-то нехороши. Постоянные клиен-ты со вздохами, не напрямую, так и говорили об этом Вале. Они, разумеется, не могли перестать быть голубыми с исчезновением Кости. Они так же ходи-ли в клуб, любили красивых юношей, дарили им деньги и драгоценности. Од-нако каждый день, приходя в клуб, они против своей воли ждали кого-то осо-бенного на верху лестницы в белом костюме и в белой шляпе, надвинутой на глаза, а из-под нее выбивается золотистый завиток волос. Все ждали и желали второго Костю, которого нет и быть не может.
В новых юношах, несомненно очаровательных и милых, им мерещился Костя, его сексуальная улыбка, жемчужные зубы, черный блестящий глаз с пушистыми ресницами, подмигивающий каждому особенно и совсем никому. В последователях Кости не было какой-то незначительной, мелкой изюминки. Она решала все! Она была важной каплей, которую кто-то при рождении Кос-ти как бы шутя добавил во все его существо, и оно стало законченным и иде-альным, не заполненным не до конца и не переполненными через край, а соз-данным в совершенстве.
Какая-то искра горела внутри него – искра таланта, гениальности или…чего-то другого? Это было нечто особенное, что может и должно отде-лять одного человека от других, какой-то свет. Это свечение индивидуально-сти, свечение личности, полностью открытой перед всем миром, самая глуби-на его «я». Он есть у всех, но никто не может, да и не хочет раскрывать его у себя, искать и разрабатывать. У одних свет этот обнаруживается сам по веле-нию провидения, в силу каких-то внешних обстоятельств, они ударяют по личности и просто вышибают этот свет наружу; другие вынуждены всю жизнь искать этот свет у себя, многие из них до конца жизни не находят его. Но большинство же – это те, кто не попадает в обстоятельства и не утруждает се-бя изучением своей личности – даже не знают и не подозревают, что они все индивидуальности, законченные личности, на дне которых лежит искра, из нее можно высечь огонь, а от нее польется тот самый свет. Его тщетно пыта-ются найти в новых юношах посетители гей-клуба. Его у них нет, потому что они подделываются под средний стандарт, они хотят нравиться, чтобы стать богатыми и желанными, они верят всем и во всех, но только не себе.
 
Костя недооценил способности своего сына чувствовать беду. Кеша по одному взгляду на него понял, что что-то случилось. Он целыми днями ходил за Костей по пятам, хныкал и отказывался идти в школу. Костя и просил, и угрожал, и выталкивал его за дверь – все напрасно. Казалось, его просто пере-стало интересовать само существование школы как таковой.
- Пап! Пап! – плаксиво говорил Кеша, следуя за Костей как хвост. – Прости меня! Я больше не буду! Ты выиграл! Она твоя, только не будь таким, ну пожалуйста!
- Перестань, это здесь не при чем.
- Пап, я тебе клянусь, что больше не подойду к ней! Ты выиграл! Выиг-рал! Ты доказал, что ты лучший мужчина на свете! Ну только не будь таким! Пап!
Когда Марья Никитична предлагала пообедать, Костя говорил:
- Нет-нет, спасибо, - и прикрывал ладонью лицо.
- Нет-нет, спасибо! – тут же отвечал Кеша, отодвигая от себя тарелки. Он усаживался на диван рядом с Костей, точь-в-точь в такой же позе, как и он. Марья Никитична только грозно качала головой, а потом уходила, оставляя их в одиночестве.
В один из таких моментов Костя вдруг удивленно посмотрел ей вслед и смотрел каким-то покорными круглыми глазами, пока она не хлопнула две-рью. Тогда он встал и подошел к столику. Кеша тоже встал и тоже подошел к столику. Костя сосредоточенно налил из графина воды и стал пить. Кеша тоже взял стакан и тоже налил себе воды.
- Слушай! – сказал Костя с грохотом ставя пустой стакан. – Она уехала далеко, очень далеко и …бросила меня. Ты понимаешь, о ком я говорю?
- Конечно! – с готовностью ответил Кеша.
- В связи с этим как ты рассматриваешь то, чтобы я женился на Марье Никитичне?
О! Он умолял его, кричал ему беззвучно, глазами, всем своим сущест-вом – отговори меня! Скажи, что ты сто тысяч раз против! Затопай ногами, устрой скандал! Скажи, что ты уйдешь от меня! И тогда я упаду перед тобой на колени и буду просить прощения за свою беспросветную глупость! Же-ниться на Марье Никитичне – естественно, что такое не приснится в самом страшном сне!
Но Кеша не услышал его. Он только задумчиво посмотрел на Костю не-сколько мгновений и пожал плечами. А что, собственно, Марья Никитична? Он видит ее каждый день, он к ней очень привык и вряд ли сможет обойтись без нее. Но что изменится, если Костя на ней женится?
Кеша вряд ли понимал, что тогда у Марьи Никитичны появятся много мелких, но неотвратимых прав, которые раньше никто не смел ей приписы-вать и на которые она и сама не претендовала. Если Костя женится на Марье Никитичне, тогда Кешка будет обязан принимать все ее подарки и, что самое главное – не критиковать их. Тогда на любые ее замечания уже нельзя будет просто огрызнуться или отмахнуться, и когда она скажет ему идти в школу, уже невозможно просто промолчать, а надо реагировать как-то иначе.
Но Кеша не чувствовал этого, не знал, и потому не рассматривал же-нитьбу папы на Марье Никитичне никак! Женись, пожалуйста!
Косте было очень плохо в эти минуты разговора.
Однако после того как Кешке были даны некоторые разъяснения отно-сительно состояния папы, он благосклонно согласился пойти в школу.
 
А потом приходил Валя и умолял его вернуться…