Встречный

(трехдневная зарисовка)
День первый. Отъезд.
Эта   короткая  история произошла  летом  1952 года.
   На перроне железнодорожного вокзала, оживлённого южного города,  в тот день  царила  привычная атмосфера провинциальной  значимости, которая всегда отличает  предстоящий уход столичного поезда от прочих  вокзальных событий.
   Я тоже был в числе отъезжающих, но для  меня  в  том  поезде каких-либо особенностей не было. Вагон, на одну из полок которого я забросил  свой нехитрый солдатский чемодан, был воинским. А они, как известно, есть в каждом поезде и везде одинаковы.
   Мой был почти пуст. Но соседняя полка была  занята положенным  в её изголовье, небольшим  дембельским  рундучком и бескозыркой с аккуратно подвёрнутыми вовнутрь   чёрно-оранжевыми лентами. Видимо мне предстояло общение  с матросом из  гвардейского экипажа.
   Времени до отправления оставалось ещё много и, избавившись   от нехитрого багажа,  я вернулся на перрон, чтобы под хорошую отпускную папироску,  не спеша поглазеть на отъезжающую и провожающую публику.
   У высокой подножки, соседнего с воинским,  спального вагона, неказистая  проводница  в ожидании  пассажиров  коротала  время  в   разговоре  с русоволосым  богатырского вида матросом.     Судя по его непокрытой голове и гвардейскому значку на груди,  он  вероятно и был моим соседом по вагону.
   Было заметно, что дурнушка, понимая, что она нечета могучему красавцу, пытается  держаться с независимым  вызовом, хотя ей  явно нравится, что видный моряк  перед ней не заносится,  и  держится  с  вполне уважительным  добродушием.
  Отъезжающая публика  постепенно прибывала, и вскоре моё внимание от матроса и проводницы было отвлечено, шествовавшей вдоль поезда  в нашу  сторону  небольшой живописной группой людей и вещей.
   Впереди шагал маленький, почти карлик, немолодой носильщик с подвёрнутыми обшлагами рукавов и брюк  великоватой, не по росту, униформы, и  большой металлической бляхой на груди.
   С безучастным, печально мудрым, как у всех карликов лицом, он катил перед собой багажную тележку с тремя  большими    кожаными  чемоданами.
   Следовавших за ним владельцев багажа было двое.
   Мужчина  средних  лет. Благообразный.  В хорошо сшитом добротном,   коричневом   костюме,  застёгнутом на все пуговицы, с  аккуратной каштановой бородкой на лице, и привлекательная, совсем юная, пепельноволосая и очень красивая женщина. Они шли под руку за носильщиком, тихо переговариваясь.
   Женщина была обворожительна. Слегка развевающееся  свободное,  летнее платье и лёгкая поступь очень шли к её ладной балетной фигурке. Юным прекрасным лицом она была обращена к спутнику и, казалось, целиком  поглощена негромким  разговором с ним.  Хотя   вряд ли  могла, при этом, не замечать почти не скрываемого общего  внимания  к себе окружающих, и,  в первую очередь, любующихся ею мужчин.
   Разодетые женщины, из свиты провожающих, также  оценивающе  разглядывали молодую женщину, стараясь за  простотой и продуманной небрежностью её наряда, причёски  и походки уловить полезный для себя опыт  столичного  шарма.
   Встречные носильщики, возвращающиеся с порожними тележками за новыми клиентами, заметив  приметных пассажиров, тоже не оставались равнодушными. Они приветливо поощряли своего товарища карлика гортанными возгласами и весьма красноречивыми лукавыми взглядами. Правда, при этом  было не совсем понятно, имели они  в виду красоту женщины или предполагаемую щедрость солидного  пассажира.
   Выражение лица маленького носильщика, однако, оставалось философски отрешённым и немного ироничным. Он угадывал в своём клиенте скорее педанта, чем мота. И совершенно не обольщался по поводу его предполагаемой щедрости. А до женщины ему просто не было дела.
   Аккуратный владелец чемоданов, казавшийся издалека невозмутимым и непроницаемым,  вблизи выглядел чем-то озабоченным. Он был, несомненно, значительно старше своей прелестной подруги.  Исподволь поглядывая на  чересчур темпераментную публику, мужчина то и дело, с недовольством косился на свою молодую спутницу. Говорил он, не поворачивая к ней головы и почти не разжимая зубов.
   Возможно,  идея заехать в этот город принадлежала не ему, и теперь, несмотря на то, что они, слава Богу, уезжали, он всё же не мог скрыть своего раздражения этой затеей.
   Тем временем носильщик, сверившись с номером вагона, остановил свою тележку против проводницы, беседовавшей с моряком и, сгрузив чемоданы у нижней ступеньки  возвышающегося над низким перроном  вагона,  вопросительно обернулся к их хозяину.
   Владелец чемоданов, не преминул уточнить на табличке, прикреплённой к тележке, тариф на услуги носильщика, после чего аккуратно выудил из бумажника невеликую  купюру, и с твёрдостью человека не привыкшего потакать обслуге,  терпеливо дождался пока носильщик, с нескрываемым презрением на лице, нашарит, наконец, в  бездонном кармане своих великоватых штанов нужную сдачу.
   Аккуратно сложив и упрятав бумажник, владелец чемоданов только тут обратил внимание на три крутые  ступеньки, отделяющие перрон от площадки  вагона. И глядя на неподъёмные для себя чемоданы, выразительно посмотрел  на носильщика. Карлик, в свою очередь, с не меньшей  выразительностью,  указывает правильному клиенту на знакомую ему табличку, и со словами:
 - тариф, уважаемый,   только «до вагона», - после чего  круто развернул  свою тележку и покатил  её прочь.
   Во время этого маленького конфликта  с пассажиром, стоящий рядом с проводницей  матрос не сводил глаз с его очаровательной спутницы.
   Та, в свою очередь,  заметив простодушное внимание  моряка, тоже бросала на него беглые взгляды, исподволь,  любуясь его могучим великолепием. И в то время, пока её спутник озадачено озирался около сваленных тяжёлых чемоданов, юной женщине достаточно  только поднять глаза на матроса, как тот, не отводя от неё восхищённого взгляда,  наугад  нашарил  рукоятки фирменных чемоданов  и, без  видимых усилий, легко забросил  их в высокий тамбур. Владелец багажа  поспешил за ними.
   Молодая женщина, также проследовала  в вагон, при этом грациозно опершись на услужливую руку матроса,  и бросив ему через плечо благодарный взгляд.
   Неказистая проводница вагона с привычной обречённостью дурнушки, наблюдавшая эту сценку, с понимающим вздохом отметила  в своём листе посадку двух новых пассажиров.
   А матрос, похоже,  немного  ошалевший  от нежданного вида красавицы и её мимолётного прикосновения,  уже не  возобновляя с проводницей давешнего разговора, ушёл  в свой  вагон.
   Я  застал  его  на соседней  полке,  безучастно разглядывающего  вагонный потолок. Видно, что он не был  расположен, ни к разговорам, ни к знакомству.
   Немного погодя, он вообще исчез и допоздна уже не появлялся. Обитатели нашего отсека говорили, что видели его  распивающим  чаи  в служебном  купе соседней проводницы.  Может  быть,   он забрёл туда в надежде хотя бы мельком, увидеть ещё раз  ангела, сошедшего к нему с небес на  перроне. А может быть,  просто был не в настроении   разделять неизбежное в пути бесцеремонное солдатское  балагурство воинского вагона.

День второй. Море.
    Проснувшись поутру, трудно было ошибиться в причине атмосферы ошеломляющего очарования, царившей в поезде.
   За окном, чуть ли не от самых колёс состава и  до горизонта,  с величавым спокойствием отдыхающего сытого исполина,  наслаждаясь  солнцем  и  штилем,  простиралась безбрежная  водная  стихия.
   Даже повторные встречи с морем всегда волнуют. Что же говорить о тех, кто видел  его впервые. Зачарованные люди приникали к окнам, боясь упустить малейшие нюансы впечатлений от необычного зрелища.
   Но  в то удивительное утро их ожидало нечто большее. Начальник поезда  по местному радио, прервав музыку, известил пассажиров   о том, что через полчаса   наш поезд остановится на разъезде, где будет сорок минут ждать встречного состава, который,  разминувшись  с  нашим,   должен  освободить ему  дальнейший путь.  И, что  главное.  Ввиду чрезвычайной близости моря и длительной остановки,  проводникам разрешено  выпустить  из вагонов пассажиров, желающих  в организованном порядке    в это  море окунуться.
   Что тут началось! По всему поезду  чуть ли не все  пассажиры, охваченные паническим ликованием, стали лихорадочно стаскивать с себя верхнюю одежду.
   Молодые женщины тут же  выудили из багажа свои курортные купальники. Женщины постарше готовы были бежать к морю просто в нижнем белье.
   А из радиорепродукторов, перекрывая радостный гвалт пассажиров, тем временем, с бесконечными повторами передавалась   строжайшая  инструкция, требующая от купальщиков по первому гудку тепловоза, без промедления покинуть море и  ко второму гудку быть уже внутри вагонов. Проводникам предписывалось по третьему гудку  так же без промедления давать машинисту разрешающую отмашку жёлтым флажком,  не дожидаясь, при этом  опоздавших, ежели таковые обнаружатся,  и не задерживая, тем самым, ни на минуту освобождение разъезда после прохода встречного эшелона.
   За оставшееся до обещанного купания  время, эта строгая инструкция  передавалась столько раз, что в конец развеселившиеся  пассажиры уже хором  декламировали  её наизусть.
   В нашем вагоне мы с соседским моряком, пожалуй, единственные, кто не разделяет общей суеты и не собирается  на скоропалительный пляж.
   Несколько лет моей воинской службы прошли  в городе Батуми, и  море  мне давно уже  было не в диковинку. А о матросе и говорить  нечего.
   Мы, всего лишь повернулись на своих полках лицом к окну и приготовились наблюдать всеобщую  радость, не выходя из вагона.
   А давно готовая, нетерпеливая публика,  загодя забившая  вагонные тамбуры, едва только поезд остановился,  мешая проводникам и друг другу, поспешила наружу.
   Место остановки, для купания, оказалось весьма удобным. Покинув вагон, надо было сбежать несколько шагов по крутой травянистой насыпи,   спрыгнуть  на мягкий песок с невысокой подпорной стенки,  и  в два-три  прыжка оказаться у самой воды.
   Люди так и делали. Все они  налегке, без обычных в таких случаях, пляжных полотенец.  Видимо,  не желая тратить драгоценные минуты, и намереваясь обтираться и переодеваться в сухое, уже вернувшись в вагон.
   Однако, как вскоре выяснилось, пренебречь пляжным комфортом решили  не все.
   Через небольшую, но эффектную паузу после всеобщего старта из соседнего вагона   вышла приготовленная для купания наша очаровательная соседка.
   Мы этого никак не ожидали. Нам казалось, что её суровый и праведный  спутник надёжно упрятал  её в купе до самой Москвы.  И уж наверняка, затеянная поездной бригадой купальная вакханалия   ему не по вкусу.
   Наверное, одному  Богу было известно, как его пассия  сумела  с ним договориться.
   В отличие от остальных, она  поверх купальника облечена в нежно розовый  японский халатик.
   Эта неотразимая,  узкая, достающая до пят, пляжная распашонка удерживалась  на ней  сквозным,  от подбородка до низу, вертикальным  рядом  незаметных  послушных кнопок. Халатик    настолько узок, что надо  было ухитриться сойти в нём со ступенек вагона, не потревожив ни одной кнопки. Изощрённые телодвижения, к которым его владелица,  при этом,  прибегла,  бесхитростны и  очаровательно трогательны.
   Выход феи не остаётся незамеченным.  С её появлением,  визг и  вопли в воде на какое то время прекратились,  и облачённая  в отечественный трикотаж публика уставилась на  юную красавицу в заграничном.
   А та уже семенила мелкими японскими  шажками (как того требовал  тесный покрой халатика) вниз с  насыпи. На миг, замерев  в притворной нерешительности  над подпорной стенкой,  она, легко, «солдатиком»,  спрыгнула на песок и, разом сорвав с кнопок и сбросив ненужный  уже халатик,  ещё минуту дала возможность  полюбоваться публике своим необыкновенным, тонким  и облегающим, как часть собственной  кожи, купальником.
   В следующее мгновение она    уже в  воде и, замерший  было, гвалт веселящейся публики возобновился.
   В самую неподходящую минуту  всеобщее ликование прервал тугой и требовательный рёв тепловоза. Разгулявшиеся  люди,  с ропотом сожаления, тем не менее,  послушно двинулись  к поезду,  помогая,   друг другу по пути в преодолении невысокой подпорной стенки.
   Она вышла из воды последней. Когда остальные купальщики,  стоя  уже у вагонов  могли без опаски  собственного опоздания  этот выход наблюдать.
   Красавицей,  наверное, так и было задумано.
   Движения молодой женщины были   грациозными и неторопливыми. Она не спеша, надела  свой прелестный халатик и, продемонстрировав главную его достопримечательность, через какие то незаметные боковые вырезы, ловко освободила себя от  купальника, вытащив его через эти вырезы наружу.
   Купальник  был столь тонкой ткани, что почти умещался у неё в кулачке. По женским рядам  у вагонов прошёл подавленный вздох завистливого  восхищения. Задуманный эффект  был достигнут и можно было  двигаться дальше.
  Бодро посеменив  по песочку к невысокой, в  общем-то, подпорной стенке,  красавица,  дабы освободить обе руки,  отбросила мокрый купальник далеко вперёд на насыпь, намереваясь, подпрыгнуть  у стенки и  выйти  на руках в   упор.
       Это  ей легко удалось. Но только это. Потому, что стоило ей только  забросить  вбок ногу,  чтоб вскарабкаться на стенку, как  тесный  халатик, сорвавшись с фирменных кнопок,  предательски распахнулся, демонстрируя  почтенной публике  первозданную наготу её очаровательной хозяйки.  Охнув, она тут же спрыгнула на песок и, отвернувшись к морю,  быстро застегнулась. Ещё не осознавая драматизма создавшегося положения,  она несколько раз одинаково бесплодно повторила свои попытки преодолеть препятствие.
  Во всех случаях выход в упор на руки, с  её невесомой фигуркой,  удаётся  легко. Но как только она пыталась  забросить вбок ногу,  чтобы вскарабкаться на стенку, халатик всё также  предательски распахивался  и, в мгновение ока она вновь, поспешно отвернувшись от людей, сидела на песке, лихорадочно застёгивая  кнопки и не зная, что делать дальше. 
  Одинаково недоступная подпорная стенка, насколько хватал глаз, тянулась в обе стороны  вдоль всего побережья.  Съёмный купальник,  легкомысленно заброшенный на насыпь,   был недосягаем. Ею овладело отчаяние.
  Застегнувшись  в последний раз, она  обречённо  положила  руки на обрез стенки,  уже не возобновить тщетные попытки на неё вскарабкаться. От недавней её грации не остаётся следа. По пунцовым, от стыда  и бессилия,  щекам текли слёзы.    Рядом никого небыло. Неподвижные люди, наблюдая её, стояли  в каких то двадцати шагах.    Они могли в уходящие минуты  кинуться на помощь, но для этого им  сперва надо было  простить ей и японский халатик, и чудо-купальник, и всё прочее. А  это  было выше их сил.
  Её праведный спутник стоял  неподвижным изваянием на площадке тамбура, не сходя на землю. Его состояние выдавали, разве что перекатывающиеся под кожей щёк желваки.
  Всё это происходило  быстро,  в  какие то мгновения.
  Преодолев общее оцепенение,  кто-то  из мужчин  кинулся,  было на помощь, но резкий и требовательный второй гудок тепловоза загнал его  и остальную публику  в вагоны. А ещё через минуту, когда  на насыпи уже никого не осталось,  раздался густой и протяжный третий, отходной  гудок.
  Проводники,  тут же один за другим поспешно   выставили  жёлтые флажки, подтверждая  готовность к отходу. Только  неказистая проводница соседнего вагона, в ожидании развязки,  в далеко отставленной  руке, держала красный флажок, запрещающий движение. Она видела  искажённое ужасом  лицо своей пассажирки, ещё недавно такой очаровательной, а теперь, от сознания того, что она может быть покинута на пустынном побережье, - обессиленной  и близкой  к обмороку.
  Тепловоз взревел требовательнее. Встречный уже прошёл, и занимать долее разъезд  было нельзя. Поезд, в нетерпении,  дёрнулся  лязгающей судорогой,  но красный флажок  не давал  права машинисту трогаться с места. К мятежной проводнице, расталкивая пассажиров, сквозь вагонные тамбуры поспешил начальник поезда.
  Он уже вырвал было  из её руки красный флажок, когда припавшие к окнам пассажиры увидели матроса. Я  и не заметил, когда  именно он покинул полку.
  Богатырь спокойным  раскачивающимся шагом, не торопясь,  направлялся к незадачливой купальщице. Тепловоз ревел теперь, уже не переставая.
  Проводница, обороняясь от начальника поезда правой рукой, продолжала в далеко отставленной левой руке удерживать красный флажок. А матрос шагал медленно, ни на кого не обращая  внимания.
  Мне показалось, он задумал  что-то  иное. И ещё  не зная, что именно,  я с его рундучком  и  бескозыркой на всякий случай выскочил в тамбур.
       Он же, тем временем, наконец,  подошёл к злосчастной  стенке, под которой, обращённая к нему с простёртыми руками, стояла измученная женщина.
   Захватив   оба её запястья одной правой, он  поднял её перед собой высоко вверх, как поднимают,  за уши кроликов, и осторожно,   не  дав  расстегнуться  ни одной кнопочки её злополучного халатика, перехватил левой рукой под  её коленками. После чего, освободив её руки, и  дав обнять себя за шею, он медленно повернулся  лицом к поезду, и   неторопливо  стал подниматься  со своей необыкновенной ношей по насыпи.
    Тепловоз продолжал, не переставая реветь, то и дело, поддёргивая лязгающий состав. Начальник поезда, увидев приближающегося матроса, оставил, наконец, в покое проводницу,  и та, теперь уже без помех, продолжала держать в вытянутой руке красный флажок.
    А матрос шёл, с какой то нарочитой  неторопливостью. То ли дразня публику, то ли всерьёз  размышляя,  следует ли ему поспешать к поезду, или наоборот дать ему уйти. Я, свесившись с поручня,  выставил ему  на показ  его рундучёк и бескозырку,  давал понять моряку, что помогу ему принять любое решение.
    Красивая женщина, пахнувшая йодом и молодостью, покоилась на  крепких руках моряка, и, обнимая  могучую шею своего избавителя,  не торопила, но и не удерживала его намерений.
   Мне показалось, что она, после  пережитого ужаса,  была готова к любому исходу.
    Праведный спутник молодой купальщицы продолжал   неподвижно стоять на вагонной площадке.
   Он не двинулся с места и тогда, когда матрос осторожно, щадя всё те же халатные кнопочки, поставил на ноги перед ним его спутницу.
   В тот же момент машинист, увидев долгожданный жёлтый флажок  в руке ненавистной проводницы, рванул с места  застоявшийся состав, торопясь под   захлебывающийся,  запоздалый рёв тепловоза, освободить, наконец, злополучный разъезд.

День третий. Москва.
     Во всех поездах, прибывавших в те времена с разных концов в Москву, обстановка последних минут пути была  традиционно одинакова.
    С утра, уже не подавая чая, внимание проводниц переключалось с пассажиров на торопливый сбор постельного белья. Из включённых на полную громкость репродукторов  гремел обязательный московский марш: “Утро красит нежным светом…” потом в приглушённой паузе восторженная  информация о том, что поезд прибывает на соответствующий  вокзал  столицы нашей Родины, города-героя  Москвы, и вновь на полную громкость: ”Холодок бежит за ворот…». Под заключительные слова марша, поезд, наконец, останавливается у вокзального перрона.
    Всё.  Приехали. Можно сходить.
    Знакомая нам неказистая проводница спального вагона провожая прибывших,  принимает  от них обычные: «спасибо» и «до свидания»,  в обмен на: «будьте здоровы, приезжайте ещё».   
   В окне за приспущенным стеклом спутник нашей красавицы. Он делает повелительный знак носильщику и тот,  преодолев с профессиональным проворством  встречный поток пассажиров, мигом оказывается в купе, где ловко с помощью перекидного ремня подхватывает  разом все три  чемодана. Посторонись!    Пара вслед за багажом выходит на перрон. Чемоданы укладываются  на тележку.
   Теперь за расторопным  носильщиком, ловко лавирующим  в  толпе,  только поспевай.   Это хозяина чемоданов видимо не смущает. Вдохнув московского воздуха, он заметно преображается,  почувствовав себя увереннее и приготовившись забыть дорожные приключения, как кошмарный сон. 
   Он даже добреет к своей спутнице, хотя ему кажется, что она следует за ним несколько вяло,  то и дело, оборачиваясь назад.  Перехватив её взгляд, он замечает матроса.
  В застёгнутом по форме бушлате, под гвардейской бескозыркой, богатырь  возвышается над толпой  и,  не отставая, следует за ними.
  Повелитель женщины настырностью моряка возмущён.     Но у себя дома он намерен, не выяснять отношения, а пресечь их.
  Оглядевшись по сторонам, и заметив кого-то в толкотне перрона, он, со словами: “я догоню”, перепоручает багаж спутнице, а сам  продирается к группе военных с красными повязками на рукавах. Это комендантский патруль.
  Обратившись к офицеру, наш герой, что-то ему говорит,  выразительно показывая глазами на хорошо заметного моряка. Офицер воспринимает информацию несколько недоверчиво, однако, отдавая должное представительному виду  собеседника,  даёт команду ассистирующему сержанту подозвать гвардейца. А пока законопослушный матрос проталкивается вслед за сержантом к старшему офицеру, преуспевший жалобщик, догнав свои чемоданы, исчезает с людской толпой  в жерле  пешеходного туннеля.
  У патрульного офицера уходят драгоценные  минуты на пристрастное изучение безукоризненной выправки старослужащего матроса и его честной, располагающей к себе, физиономии. Потом ещё пара минут на тщательную проверку документов. После чего, убедившись, что  странный жалобщик  исчез, офицер,   недоумённо  пожав  плечами,  отпускает матроса с миром.
  Упрятав документы, матрос оглядывается.
  На соседний путь тем временем прибыл новый поезд, и на перроне царят первые минуты обычной  мешанины из приехавших  и встречающих. Через какое то время намерения людей упорядочиваются, и,  уплотнившись, они уже согласовано, прибавляя шаг, двигаются к подземному выходу в город. Но это уже другие люди.
  Моряк, всматриваясь в лица, тщетно ищет в толпе ту, которую потерял из виду, но её среди окружающих  людей  давно уже нет. Её нет ни в туннеле, куда его увлекает могучий человеческий поток, ни среди множества  озабоченных  граждан на привокзальной площади.
  Он рассеяно переводит взгляд с суетящихся людей и машин на равнодушные громады столичных  зданий и понимает, что её  уже не только нет, но уже  никогда не будет в его жизни.


Москва. 2003