Ответ ветерана

 
 Помполит.
 В Гражданскую войну большевики, защищая завоёванную власть от любых поползновений решили жёстко контролировать лояльность военачальников вышедших в разных чинах из рядов старой русской армии. В интересах дела было решено их использовать, однако, делать это под обязательным политическим присмотром, для чего был создан беспрецедентный в истории вооружённых сил институт так называемых военных комиссаров.
 
 Последних стали отбирать из числа облечённых особым политическим доверием партийных функционеров, получавших при назначении права и знаки отличия, не уступающие командирам, к которым они были приставлены. Военные комиссары в частях, кроме лояльности , контролировали любую деятельность  военачальников, в том числе разработку предстоящих боевых операций, и требовали согласования принимаемых ими решений и оперативных докладов. В свои же собственные политические донесения комиссары, как правило, своих командиров не посвящали.

 Легко можно себе представить, каково было этим военачальникам командовать частями в условиях некомпетентного двоевластия и постоянного соглядатайства. Истории известны непростые отношения Чапаева с комиссаром Фурмановым в Гражданскую и генерала Петрова с членом военного совета Мехлисом в Отечественную. Не говоря уже о бесплодной попытке маршала Жукова убедить Хрущёва упразднить в армии институт военных комиссаров, стоившей ему карьеры.
 
 Всякое сопротивление политнадзирателям в армии было безуспешным и вызывало только ответные меры властей по ещё большему укреплению их влияния в воинских частях.

 По-видимому, в качестве именно такой меры в 1948-м в учебно-лётном полку Кировабадского военно-авиационного училища лётчиков, при наличии там у командира полка уже имевшегося заместителя по политической работе – замполита (то бишь комиссара) - была учреждена ещё одна штатная офицерская должность помощника этого комиссара (помполита) по комсомольской работе.

 В этой новой должности курсантам был представлен свежеиспечённый выпускник Военно-политической академии лейтенант Добрынин, тут же прозванный кем-то из полковых острословов за девичий румянец и не знавшие бритвы пухлые щёки на курносом лице «пасхальным поросёнком».

 С самого начала всем было ясно, что офицерская должность помполита – явная синекура потому, что при наличии избранных комсомольских секретарей в эскадрильях делать в этой области на уровне полка было совершенно нечего.

 Например, делами нашей низовой ячейки до этого всегда занимался неосвобождённый свой брат – курсант, изредка отчитывавшийся перед замполитом, и нам всегда казалось, что этого вполне достаточно. Занимать место помполита можно было, просто поплёвывая в потолок. То есть по В. Маяковскому: «…оберегать покой старых партийных работников, пока они ещё молодые».

 Однако, на нашу беду, новый молодой «партайгеноссе», назначенный на эту бездельную должность, как раз жаждал деятельности.
Для самоутверждения, так необходимого при его недостаточном жизненном опыте, молодой помполит решил первым долгом продвигать в массы академический курс знаний приобретённых им в Военно-политическом учебном заведении.

 И посему он не нашёл ничего лучшего, как учинить за счёт нашего личного времени дополнительные политинформации, на которых стал пересказывать нам содержание только что усвоенных им в академии лекций.

 Однако, то ли курс политграмоты был в его академии составлен не очень удачно, то ли наш «пасхальный поросёнок», обучаясь там, не отличался усердием, знал он свой предмет поверхностно, и слушать его было скучно. Однако деваться было некуда, и мы терпеливо высиживали его нудные ежедневные проповеди, стараясь не задавать лишних вопросов, чтобы не провоцировать затягивание его монологов, до которых он был охоч.

 Заканчивая свою перегруженную цитатами политинформацию, он, как правило, пытался вовлечь нас в диалог.
 - Теперь прошу задавать мне вопросы,- тщетно взывал он всякий раз к нашей вялой аудитории.
Ответом, обычно, было наше вежливое молчание.

 Старшина Капитонов.
 Простой деревенский паренёк попал в авиацию через радиолюбительство. Собранный им в школьном кружке самодельный детекторный приёмник получил перед войной премию на районном смотре детского технического творчества и был замечен там начальником районного военкомата.

 Через год, оформляя допризывнику Капитонову приписное свидетельство, запомнивший его военком определил молодого умельца по линии ремонта авиационного радиооборудования.

 С началом войны допризывники очень скоро оказались призывниками. Деревенский радиолюбитель Капитонов согласно приписке попал на ускоренный курс Школы младших авиаспециалистов (ШМАС) и после её окончания весь первый год войны, не вылезая сутками из передвижной полковой мастерской, как мог, латал искорёженные бортовые рации, которые сваливали ему на стол после каждого воздушного боя.
 
 Авиаполк, в котором он служил, имел на вооружении одноместные штурмовики Ильюшина (Илы). Тогда это была одна из немногих отечественных машин, наводящая ужас на гитлеровцев. Надёжно вооружённые и защищённые бронёй снизу, «Илы», прозванные «летающими танками», на бреющем полёте были почти неуязвимы для зенитчиков, но зато совершенно беззащитны перед атаками вражеских истребителей с воздуха.
 
 Пилоты, вынужденные в штурме на сверхмалых высотах всё внимание уделять земле, не в состоянии были вовремя замечать атакующих с воздуха вражеских истребителей и не имели оборонительных устройств, для отражения этих атак.

 Специалисты недоумевали, как могло случиться, что в столь удачной машине, штурмующей наземные цели, не была предусмотрена её защита в воздушном бою. Но, тем не менее, было именно так, и ходили слухи, что произошло это далеко не случайно.

 Поговаривали, будто в своё время готовый к серийному производству головной образец «Ила» изначально был двухместным, и на нём кроме пилота было предусмотрено ещё и место стрелка-радиста со скорострельным пулемётом, направленным в обратную сторону для надёжного прикрытия самолёта сверху и сзади. Эту машину показали товарищу Сталину.

 Вождь всех времён и народов выразил недоумение по поводу члена экипажа, развёрнутого в сторону обратную атаке.
 - Нам не нужны «стрелки», которые посажены спиной к противнику и идут в атаку задом наперёд, – высказался он и якобы потребовал место стрелка-радиста ликвидировать, а взамен по его весу добавить штурмовику боеприпаса для атаки.

 И будто бы в результате именно этого указания в боевые части стали поступать модернизированные вождём одноместные «Илы», быстро превратившиеся для вражеских истребителей в летающие мишени.
 
 В короткое время потери штурмовиков оказались столь значительны, что при любом угодничестве их стало уже невозможно скрывать от Верховного, который, вняв, наконец, разуму, не преминул дать указание авиационному заводу срочно вернуться к выпуску двухместной модели «Ил-2».

 Техническая документация на двухместный вариант штурмовика, к счастью, сохранилась, и его серийное производство было налажено в кратчайшие сроки. Досадуя на себя, Верховный главнокомандующий, он же Председатель комитета обороны, утвердил непосильный график выпуска на заводе двухместных штурмовиков и не постеснялся, по случаю одноразового нарушения этого графика, пригрозить заводу обвинением в коллективной измене. Очень уж не любил Вождь и учитель признаваться в своих ошибках.

 Конструктору Илюшину, которому он навязал своё некомпетентное решение, Иосиф Виссарионович не постеснялся заметить, что если тот не считал его правым, то следовало пожаловаться на товарища Сталина в ЦК партии, а не выпускать заведомо неправильные самолёты. В мемуарах современников сохранилось свидетельство этого замечательного образчика авторитарного цинизма.

 Но вернёмся к Капитонову. Когда в полк стали поступать двухместные штурмовики, для них срочно потребовались стрелки-радисты, и Капитонов одним из первых получил предложение пересесть на самолёт.
Лётный экипаж самолёта в авиации понятие культовое. Поэтому недавний мастер по ремонту посчитал такое предложение для себя лестным, и, не колеблясь, на него согласился.

 В короткий срок опытный радист освоил курс воздушной стрельбы из установленного на полутурели скорострельного пулемёта Шпитального «ШКАСа» и стал вылетать в составе экипажа на боевые задания.

 С первых же полётов молодой стрелок понял, что его турель далеко не избавляет оборону штурмовика от, так называемых, «мёртвых зон», где он продолжает быть уязвимым, и трепетал всякий раз, когда немец подбирался именно с той стороны, куда не доставал его пулемёт.

 Потери двухместных штурмовиков, хотя и были ниже прежних, но всё-таки оставались весьма значительными. По военной статистике в войне был потерян в среднем каждый третий штурмовик.
 
 Выжить в этой мясорубке было маловероятно. Самолёт, со стрелком-радистом Капитоновым на борту, сбивали трижды. Один раз, когда это случилось на большой высоте, удалось воспользоваться парашютом. В двух других случаях опытный пилот, не выпуская шасси, сажал машину на брюхо. Вынужденные посадки не обходились без поломок и травм, после которых Капитонов отлёживался в прифронтовых госпиталях.

 Были случаи и пулевых ранений. Но, в общем и целом, судьба Капитонова хранила, и, сменив три потерянных самолёта, он дошёл со своим командиром до Берлина и дожил до Победы. В день всенародного праздника грудь стрелка-радиста старшины Капитонова украшали, не считая медалей, четыре боевых ордена. В их числе два ордена Славы.
 
 Вскорости после Победы, товарищи по оружию засобирались по домам. Поехал с ними, соскучившись по родичам, и Капитонов. Перед отъездом, выбирая себе будущее, он подал по команде рапорт с просьбой зачислить его в курсанты лётного училища, указав без особой надежды свой обратный деревенский адрес.

 Селяне сердечно встречали каждого из уцелевших земляков и Капитонов не покидавший несколько дней застолья уже было позабыл о своём рапорте. Однако, командование ВВС просьбу боевого стрелка-радиста уважило, и после двухнедельного деревенского загула он, уже не чаявший получить положительный ответ, держал в руках предписание явиться для учёбы в Кировабадское военно-авиационное училище лётчиков.

 В училище Капитонов попал в набор, состоящий полностью из выпускников подготовительной спецшколы ВВС. В отличие от него это были свежеобразованные, натасканные по теоретическим предметам и объединённые в землячество молодые ребята.

 С первых же занятий Капитонов, несмотря на свой боевой опыт, почувствовал их академическое превосходство и понял, что одолеть после четырехлетнего военного перерыва премудрости сложной учёбы без их помощи он не сможет. В такой ситуации кичиться своими боевыми заслугами он посчитал неуместным.

 Несмотря на своё старшинское звание, он категорически отказался от назначения младшим командиром, и даже не стал носить на курсантской гимнастёрке орденских колодок.

 Признание его авторитета в нашей среде пришло со стороны несколько необычной. Примерив только что выданные каптенармусом добротные яловые сапоги с окованной подошвой, которыми нас в счёт репараций снабжали из запасов немецкого вермахта, Капитонов попробовал слегка, как они цокают о каменный пол, и, уловив по радио мелодию стэпа из трофейной кинокомедии «Серенада солнечной долины», выкинул этакое пробное чечёточное полуколенце.
 
 Заметив интерес молодых курсантов, он повторил ещё несколько движений, а когда увидел что его новые товарищи, привлечённые гремевшей по радио «Читтанугой, чу-чу» бессмертного Гленна Миллера, отложив собственные примерки, образовали круг, он вышел на середину и, уже не сдерживаясь, выдал свою неповторимую программу классического стэпа, которым славился в деревне и в полку.

 Нет, мы все, конечно, по много, раз видели на экране в «Серенаде солнечной долины» искромётный стэп под «Читтанугу, чу-чу» в исполнении негритянских близнецов-виртуозов. Но так, чтобы живьём и в своём кругу! Это было невероятно и так здорово, что пока звучала по радио эта зажигательная музыка, Капитонова из круга не выпускали.

 Так боевой старшина открылся нам с неожиданной стороны, и под впечатлением от его замечательной чечётки мы его в тот же день на учредительном комсомольском собрании избрали своим секретарём. Сделали это, как говорится, почти в шутку. Но, как оказалось, ничуть не ошиблись. Потому что секретарём Капитонов оказался просто замечательным.

 Он совершенно не докучал нам своими секретарскими обязанностями и, что главное, не навязывал нам никаких мероприятий. Комсомольскими собраниями Капитонов считал наши обычные разговоры на любых стихийных посиделках: будь то ангар в перерыве регламентных работ или аэродромный «квадрат» для свободных от полётов курсантов, а то и просто полковая курилка.

 Разговоры на этих импровизированных собраниях были «за жизнь» и чаще всего по нашей просьбе касались фронтовых будней минувшей войны. Воздушные бои по рассказам Капитонова были не похожи на привычные газетные реляции. Боевой стрелок откровенно признавался нам, как всякий раз панически боялся, что в бою у него заклинит скорострельный пулемёт. Что фашист полезет на него опять со стороны «мертвой зоны».

 Он рассказывал про то, как покидать горящий самолёт с парашютом было для него страшнее, чем падать, и про то, как дважды при вынужденной посадке на брюхо подбитого самолёта во власти животного ужаса прощался с жизнью, ожидая от земли удара, а не скольжения.

 Из своего опыта Капитонов сделал вывод, что риски в лётной практике, порождавшие его страх, питались недостаточным знанием своего дела, и задался целью, любой ценой выучится после войны на командира корабля и обрести смелость, достигнув в своей профессии совершенства.
 
 Он никогда не давал нам комсомольских поручений, а раз в месяц, вооружившись «Блокнотом агитатора», сам сочинял задним числом для отчёта перед замполитом протоколы якобы проведённых собраний с актуальными, рекомендованными «Блокнотом агитатора» повестками дня.
 
 Выполнения заранее утверждённого плана комсомольской работы никто в полку не требовал. Курсанты и без этого охотно учились и летали. И это всех устраивало. Так было до появления в полку штатного помощника замполита по комсомольской работе – помполита лейтенанта Добрынина.

 Помполит.
 Поначалу самонадеянный лейтенант никаких трудностей, связанных со своим назначением, не предполагал. Он энергично взялся за составление плана комсомольских собраний для обязательного согласования с руководством их повесток, подобрал нужные конспекты для использования в теоретических беседах с комсомольцами и обложился популярными брошюрами по авиационной тематике, надеясь вникнуть в суть незнакомой, и, честно говоря, совершенно непонятной для себя профессии.

 Ему очень хотелось быть принятым офицерским и курсантским сообществом. Но ни там, ни здесь этого пока не получалось. Лётчики-инструкторы, когда не были с курсантами, вели свои немногословные разговоры о непонятном, в которые он не мог вставить по делу ни одного слова.

 Курсанты, общаясь с ним в основном на придуманных им политинформациях, отмалчивались и на его приглашения к общему разговору не поддавались.
Поэтому он почти обрадовался, когда, предложив как-то после своей речи задавать ему вопросы, наконец, увидел одну поднятую руку.

 С вопросом встал секретарь ячейки старшина Капитонов.
 - Скажите, - обратился он к помполиту, - куда вы дели своё общевойсковое обмундирование, после того как получили наше авиационное?
 - А почему это вас интересует? – удивился тот.
 - Да просто любопытно. Если вас, к примеру, назначат с повышением в танковые войска, вы переодеваться там, в танкиста будете как выпускник политакадемии или как бывший лётчик?
- С чего вы взяли, старшина, что меня назначат в другой род войск?
- А почему бы и нет. Ваша профессия во всех войсках одинакова. Какая вам разница, где служить?

 Помполит был уверен, что никто из курсантов сказать такое не решился бы, и он заметил, как они в изумлении уставились на своего старшего товарища. Несколько смутившись, он на вопрос не ответил, но, желая оставить последнее слово за собой, поторопился перевести разговор на более твёрдую почву.
 - Давайте по делу, - предложил дипломированный политработник, - вот вы, товарищ Капитонов, раз уж стоите, назовите нам четыре основных фактора нашей победы в Великой отечественной войне.

 - Я не знаю никаких факторов вашей победы в нашей войне, - отрезал неукротимый старшина.
 - Очень жаль. Вам, как фронтовику, не мешало бы знать формулировки, изложенные товарищем Сталиным в его книге «О великой отечественной войне 1941-45 г.г.».

 Поворот темы исключал полемику, и разговор на этом прекратился, а Добрынин в очередной раз убедился, что он не ладит с низовым комсомольским секретарём. Надо сказать, что это объяснялось отчасти неприязнью к новому шефу самого Капитонова.

 Но если до этого случая боевой старшина не мог простить «пасхальному поросёнку» только лёгкость, с которой тот переоделся в офицерскую лётную форму, на святое право ношения, которой он – Капитонов, ветеран войны, выбрал для себя честный и непростой путь профессионального образования, то после публичного упрёка политиканствующего мальчишки в том, что он - фронтовик, недостаточно разбирается в цене нашей победы, незадачливый помполит обрёл в его лице настоящего врага.

 Капитонов.
 Об отступлении не могло быть и речи. Однако, прямолинейные лобовые атаки в армейских условиях делали уязвимым самого нападающего. Поэтому через некоторое время после обмена «любезностями» Капитонов в своих отношениях с помполитом тактически перестроился. Он перестал задирать его по пустякам и, мало того, стал, будто бы даже помогать комсомольскому гуманитарию в приобщении к авиационным премудростям.

 Как-то потерявший бдительность помполит имел неосторожность спросить Капитонова, почему на авиационных двигателях литые алюминиевые рёбра радиаторов не окрашены. На что Капитонов, не моргнув глазом, ответил, что это не что иное, как возмутительная недоработка завода-изготовителя, которая значительно снижает мощность двигателя.

 Доверившись этому разъяснению Капитонова, помполит Добрынин в присутствии инженера полка вызвался мобилизовать комсомольцев, которым для повышения мощности моторов будет поставлена задача в своё личное время закрасить эмалью радиаторы на всех самолётных двигателях.

 Обеспокоенный его дремучим энтузиазмом, полковой инженер поручил авиамеханикам не спускать глаз с помполита, когда тот прогуливается в расположении стоянки и, на всякий случай, не подпускать его близко к самолётам.

 После этой очередной мины нашего старшины авиамеханики вслед помполиту начали многозначительно улыбаться. Но когда тот, опять-таки по совету Капитонова, представил руководству повестку дня очередного собрания, на котором намеревался потребовать от комсомольцев обещания мыть самолеты после полётов только отработанным бензином, он стал откровенным полковым посмешищем.
 
 Почувствовав откуда его беды, помполит попытался Капитонова избегать, но тот был секретарём низовой ячейки, и общение с ним было обязательным. Капитонов же, не отступая от своей маниакальной цели погубить карьеру нелюбезного ему помполита, очередной раз сменил пластинку.

 В то время в училище действовал суровый приказ, предписывающий всем офицерам, проживающем в гарнизонном городке, в день выдачи жалованья («день авиации») добираться домой только на служебном автотранспорте. Эта мера была вызвана необходимостью избежать участившихся случаев уличных грабежей наших лётчиков, богатевших именно в этот день.

 Последний автобус отходил ровно в 18-00. Опоздавшим на него командирам предписывалось в этот день оставаться в части и ночевать в казармах.
Помполит Добрынин, не добившись успеха в курсантской среде, решил укрепить свои позиции в компании офицеров.
 
 Надо сказать, что лётный состав всякий раз вместе с жалованием получал неконтролируемые жёнами надбавки за полёты в сложных метеоусловиях, которые основательно пополняли их «загашники» и позволяли, не откладывая, отмечать «день авиации» блиц застольями в военторговской столовке.

 Капитонов надоумил помполита выставлять на этих пирушках угощение офицерам (лётчиков, мол, принято угощать). И Добрынин, за неимением неучтённых доходов делал это, облегчая карман от своих кровных.

 После тяжёлых объяснений с женой по поводу систематических недостач и без того скудной лейтенантской зарплаты и её жалоб замполиту полка Добрынин от офицерских попоек стал воздерживаться, но пальцы Капитонова на его горле не ослабевали.

 Неистовый комсорг стал подкарауливать помполита в день получения жалованья незадолго до отхода последнего автобуса и завлекать его в эскадрилью для срочного разъяснения комсомольцам теоретического вопроса политграмоты, который он преподал им в последней проповеди.

 Польщённого общественным вниманием Добрынина упрашивать не приходилось. Забыв обо всём, он углублялся в дебри исторического материализма и, даже услышав отходной сигнал уходящего автобуса, задерживался ещё на какое-то время, чтобы выразить свою мысль до конца.

 Если он успевал это делать, то Капитонов задавал ему дополнительные вопросы и продолжал задавать их даже на лестнице. Добрынин, который никак не мог оставить неудовлетворённым столь активный интерес к любимой тематике, продолжал на ходу свои пространные разъяснения, в результате на автобус опаздывал и оставался ночевать в казарме.
 
 Прежние жалобы жены Добрынина на его растраты сменились теперь её жалобами на то, что муж в день выплаты жалованья, хотя попусту его не тратит, дома в этот день не ночует. Объяснения с ревнивой женой по поводу систематических ночных отлучек в дни получки оказались ещё тяжелее, чем оправдания по поводу утечек зарплаты, и дело кончилось её аудиенцией, теперь уже у самого начальника политотдела.

 Партийная комиссия, которой было поручено разобраться в деле помполита, состава преступления в его действиях не обнаружила, хотя при этом отметила, что некоторым моральным разложением дело всё-таки попахивает. Незадачливый помполит получил строгое предупреждение до первого случая.

 Этот первый случай не преминул организовать всё тот же Капитонов.
Умудрившись усыпить на какое-то время бдительность помполита, он в один из дней выплаты жалованья вновь пригласил его в эскадрилью на собрание, которое ну никак невозможно было отложить.

 Предупредив, что он ограничен во времени, Добрынин выпростал из под рукава наручные часы и не спускал с них глаз. Собрание шло. Время приближалось к критическому, и помполит за две минуты до отхода злополучного автобуса собрался нас покинуть. Оборвав себя на полуслове и объявив, что все нерешённые вопросы оставляет на потом. Казалось на этот раз капитоновский сценарий не проходит.
 
 Но не тут-то было. В последнюю минуту Капитонов поднялся со стула и потребовал внимания. Скорбным и торжественным голосом, в стиле Юрия Левитана, он объявил нам, что именно сегодня исполняется очередная годовщина со дня гибели героев-комсомольцев города Краснодона, чью светлую память, он предлагает почтить вставанием и пятиминутным молчанием. При этом он выложил на стол свой трофейный хронометр и засёк время.
 
 Добрынин обречённо поник головой и уже никуда не торопился.
На следующий день, после очередного визита его жены в политотдел, помполита вызвали в высокий кабинет «на ковёр», и к нам в полк он больше не вернулся.

 Нам сообщили, что лейтенант Добрынин по причине утраты авторитета у комсомольцев от должности помполита нашего полка отстранён и направлен для дальнейшего прохождения службы в другую часть.
 - Не исключено, что в танковую,- прокомментировал эту новость непримиримый Капитонов.

 Перед своим отъездом Добрынин зашел к нам попрощаться. Он выразил сожаление, что совместная с нами работа не задалась, и беззлобно спросил Капитонова, знал ли он сам, что в тот день никакой годовщины со дня гибели краснодонцев не исполнялось.

 Капитонов этим вопросом не смутился и легко допустил, что он как недостаточно образованный фронтовик мог что-то и напутать, но товарищу лейтенанту, как дипломированному политработнику, знающему всё о нашей войне по первоисточникам, следовало его там же поправить.

 На том и расстались. Преемника лейтенанта Добрынина мы не дождались. Через некоторое время после его отъезда нам стало известно, что должность помполита по комсомольской работе в учебных авиаполках упразднена. За ненадобностью.


 Москва.2004