Олеся и герой

 
 Из маленькой деревушки, затерянной в дебрях белорусского Полесья, Дима Шаповалов попал в областной город в 1936 году, вычитав в газете о наборе учеников в фабрично-заводское училище (ФЗУ). Перед этим он несколько дней носил эту газету за пазухой, разглядывая тайком фотоснимок своих свёрстников одетых в строгие тёмные блузы и форменные фуражки с лакированными козырьками и заводскими эмблемами на околыше.
 
 Никого, не посвящая в свои намерения, на успех которых не очень рассчитывал, Дима написал по указанному в газете адресу и через две недели получил ответ.
Из училища сообщали, что, если он уже окончил семилетку, то может поступить в ФЗУ, где не только будет продолжать заниматься по программе школьной десятилетки, но и обучится одной из рабочих профессий, а по окончании получит производственный разряд и будет направлен на завод, где его поселят в общежитии и будут за его труды платить деньгами.
 
 Ответом из училища Дима похвастал только перед соседской Настей, с которой учился в одном классе, и которая ему нравилась. Настя обещала молчать, но о письме скоро узнала вся деревня.
К удивлению Димы мать с отцом, прочитав показанную им газету и ответ из ФЗУ, отнеслись к его намерениям одобрительно, считая, что нет ничего плохого в том, что их сын выучится в городе на заводскую профессию, выйдет в люди, и ему будут платить за его работу.

 И уже через неделю Диме собрали в заплечный мешок небогатые пожитки, дали на дорогу еды и немного деньжат на первое время, после чего мать с отцом и ватагой деревенских мальчишек проводили его до околицы.
К училищным порядкам в городе Дима Шаповалов приспособился легко. Приученный с детства вставать спозаранку и помогать во всякой деревенской работе по дому, он не чувствовал каких-либо особенных тягот в правилах внутреннего распорядка.

 Покладистый по характеру новичок легко уживался с товарищами и был прилежен в учёбе. По окончании девятого класса он получил начальный третий разряд по токарному делу и надеялся к выпуску из училища подняться, по крайней мере, ещё на одну ступень.

 На каникулы Дима всякий раз приезжал в своё село, где помогал родителям в поле, а по вечерам появлялся на молодёжных посиделках в обязательной форменной куртке и фуражке. Девчата откровенно завидовали Насте, которую прочили ему в невесты. Он против этого не возражал. Она и самому ему нравилась, но дальше обычного деревенского флирта дело не доходило. Пуще всего он боялся, что амурные дела оторвут его от учёбы и заставят возвратиться до срока к деревенской жизни.

 Когда пошёл последний год его учёбы в ФЗУ, в жизнь Димы Шаповалова снова вмешалась прочитанная случайно газета. На этот раз по призыву комсомола молодых людей набирал городской аэроклуб ОСАВИАХИМа. Записаться туда можно было без отрыва от учёбы. Дима представил себя на миг в сельском кругу, рассказывающим ровесникам, как он побратался с небом, и у него сладко заныло сердце от жгучего желания и в самом деле приобщиться к загадочной для него авиации.
 
 Предварительный отбор в аэроклуб проводился в городском парке, где поступающим молодым людям предложили для начала спрыгнуть с парашютной вышки. Когда очередь дошла до Димы, инструкторы заметили непоколебимое спокойствие, с которым он выполнил впервые в жизни столь необычное для себя упражнение.

 В дальнейшем оказалось, что Дима обладает врождённым притуплением чувства опасности. Он не то, чтобы пренебрегал ею, он просто её не осознавал. Это редкое качество при условии хорошей профессиональной подготовки сулило ему успех в экстремальных видах спорта, и инструкторы, занимаясь с ним в последствии парашютным делом, взяли его на особую заметку, предлагая свои услуги в тренировках по индивидуальной программе.
 
 Податливый Дима был для тренеров аэроклуба находкой. Он легко выполнял их установки и готов был прыгать по первому их требованию, что охотно и делал, постоянно оттачивая своё мастерство. Летом аэроклуб работал особенно интенсивно, и Дима, благополучно окончивший к этому времени ФЗУ, так втянулся в прыжки, что впервые не поехал на побывку домой.
 
 Всё лето он целыми днями не покидал аэродрома, где, не разгибая спины, помогал укладчикам парашютов, выпрашивая у руководителей взамен только разрешение лишний раз прыгнуть с очередной учебной группой. За летние месяцы количество его прыжков перевалило за полусотню, и 18 августа в аэроклубе на ежегодном праздновании Дня авиации ему вручили удостоверение инструктора и новый парашютный значок, у которого на подвесной серьге была обозначена цифра 50.
 
 Дима до этого, чтобы не пугать родителей, ничего не писал домой о своих парашютных делах. Хотя ему и лестно было думать, как были бы поражены парни и девчата на деревенских посиделках, узнав про то, что он не только поднимался в воздух на настоящем самолёте, но и полсотни раз опускался на парашюте с небес на землю. Его так и подмывало до начала работы на заводе хоть на недельку съездить домой, но упрямой его судьбе было угодно иное.
 
 Сразу после праздников в аэроклубе состоялось комсомольское собрание, в президиуме которого сидел военный лётчик с двумя шпалами в петлицах. Он сообщил спортсменам парашютистам о наборе в Воздушно-десантное училище ВВС. С принятием решения Дима не колебался ни минуты, и поэтому домой в краткосрочный отпуск он попал только через год, будучи уже военным курсантом.

 На голубых петлицах его гимнастёрки к тому времени помимо авиационных эмблем красовались три эмалевых красных треугольника, так как в соответствие с квалификацией инструктора-парашютиста ему сразу же было присвоено воинское звание старшего сержанта и должность помкомвзвода учебной роты. А ещё через год он был выпущен полным лейтенантом и назначен начальником парашютно-десантной службы учебного авиаполка в Кировабадское военно-авиационное училище лётчиков.

 Отпраздновав «отходную», молодые лейтенанты разъехались по местам дальнейшей службы, прихватив с собой по традиции изрядную часть училищных официанток и медсестёр, с которыми имели до этого сердечные отношения. Дима после выпуска нагрянул в деревню, поразив её население не только невиданной здесь парадной формой командира авиации, но и тем, что, избежав, как ему казалось, коварных чар городских девиц, посватался к своей Насте, которая наперёд всех его заслуг сама выбрала Диму ещё до его поступления в ФЗУ и терпеливо дожидалась своего часа.

 Заступив на должность, молодой начальник парашютно-десантной службы (ПДС) с удивлением обнаружил, что подопечные ему лётчики-инструкторы учебного авиаполка, охотно и много летающие с курсантами, не только не разделяют его восторгов парашютным спортом, но и всячески стараются увильнуть от обязательных ежегодных тренировочных прыжков с парашютом.

 Лейтенант Шаповалов решил, что причина этому таится в недостаточной пропаганде столь замечательного занятия, и развил бурную деятельность по демонстрации лётному составу своих собственных прыжков, которые он теперь совершал с любых типов самолётов, с самых различных высот и в любых погодных условиях.

 Уже было сказано, что Дима Шаповалов обладал притупленным отношением к опасности, которую просто не воспринимал. К сожалению, качество это было довольно редким и почти ни одному лётчику полка не свойственным.
Пилоты, для которых первым делом были, возлюбленные ими самолёты, считали, что человек, который учит добровольно покидать их в воздухе, сам по себе не вполне нормален.

 Поняв это, начальник ПДС в части обязательных парашютных прыжков с лётным составом ограничился допустимым минимумом, компенсируя отсутствие энтузиазма у лётчиков, усилением собственной подготовки. Он, как и прежде продолжал прыгать с каждой учебной группой, при каждом удобном случае и по каждому поводу.
 
 Когда началась война, Дима в общем порыве подал рапорт, с просьбой направить его в действующую армию. Потом повторял подобные рапорты не раз. Кончилось тем, что его вызвали к начальнику политотдела, который разъяснил ему, что потери лётчиков, в условиях военных действий, обходятся стране дороже, чем самолётов, и обучение будущих пилотов парашютному делу, как средству спасения, есть важная государственная задача, уклоняться от которой в условиях военного времени преступно.

 Ускоренная шестимесячная подготовка лётчиков предусматривала для каждого из них по два обязательных тренировочных прыжка и Дима не упускал возможности, обучая курсантов, прыгать с каждой очередной группой. К концу войны число его личных прыжков перевалило за 500. И летом победного 45-го его включили в сборную команду Воздушной армии, выставленную на возобновлённое первенство ВВС страны.
 
 Дима занял в этих соревнованиях призовое место и вернулся в своё училище Мастером спорта. Совершенно незаметно прошло время первой выслуги, и присвоение очередного воинского звания стало для него приятной неожиданностью. Ещё через год командование военным округом поручило теперь уже Мастеру спорта старшему лейтенанту Шаповалову тренировать сборную команду для участия в соревнованиях Вооружённых сил СССР.

 На спортивные сборы были привлечены люди, которых, в отличие от полковых лётчиков, не надо было уговаривать прыгать, и Дима, получивший счастливую для себя возможность делиться с молодыми своим громадным спортивным опытом, с удовольствием погрузился в тренерскую работу.
Результаты его упорных трудов не замедлили сказаться, и год спустя призовое место было присуждено теперь уже целой команде, а всесоюзный уровень соревнований означал для её тренера выполнение норматива Заслуженного мастера спорта.

 Командование Военным округом было более чем удовлетворено своим выбором тренера, и блестяще оправдавшему его надежды Дмитрию Шаповалову, после победы сборной ВВС, было присвоено очередное воинское звание капитана, досрочно.

 Как видим, в карьерном плане у Димы Шаповалова всё шло хорошо, однако, мы несколько увлеклись описанием его достижений, забывая, что прибыл он к месту своей первой службы женатым человеком, и что каждый день его успехи разделяла с ним вывезенная из Полесья его молодая жена.
Настя, в новой для себя обстановке оказалась женщиной общительной и приятной во всех отношениях.

 В отличие от Димы, который, как мы знаем, пренебрегал любой опасностью, она предчувствовала малейшую угрозу своей семье на таких дальних подступах, что её меры самообороны искореняли любые истинные и мнимые причины беспокойства в самом их зародыше.
 
 В результате её Дима был окружён только друзьями, не представляющими никакой алкогольной опасности. В то же время, доброжелательное, но лишённое излишнего любопытства отношение Насти к офицерским жёнам избавляло её саму от собственной откровенности и участия в злословии по части семейных дрязг, столь характерных для быта гарнизонных городков.
 
 Счастливую молодую семью омрачало только отсутствие детей. Смущённая этим обстоятельством Настя в первый же год кинулась к врачам, от которых, к своему огорчению, узнала, что причиной бездетности были последствия перенесённой ею давней простуды. Она немедленно подвергла себя тщательному медицинскому обследованию и обнадеженная врачами стала неистово выполнять все их рекомендации.

 Её уверенность и дисциплина были вознаграждены только на пятый год супружеской жизни, когда Настя, наконец, забеременела. Она вылежала на всякий случай два месяца на сохранении, но всё же, в силу своей врождённой осторожности, почему-то считала, что всё ещё не в полной мере готова к благополучному деторождению и попросилась у Димы поехать для этого дела к маме. Дима, никогда и ни в чём не чувствовавший какой-либо опасности, Настины страхи не разделял и с бездумной лёгкостью отпустил её на роды в родительский дом.

 Потом он долго недоумевал, почему, зная о многолетних недомоганиях Насти, согласился в силу своих упрощённых деревенских представлений, в самый ответственный момент лишить её квалифицированной медицинской помощи. Раскаяние пришло к нему только тогда, когда он срочной телеграммой был вызван к умирающей жене, у которой деревенские повитухи, приняв новорожденную дочь, не смогли остановить послеродового кровотечения. Изо всех сил, спеша на перекладных в Полесье, он не застал Настю в живых и не смог ничем ей помочь.

 Похоронив на родине жену и помянув её с народом на девятый и сороковой день, капитан Шаповалов оставил новорожденную дочь у родителей заботам деревенской кормилицы и вернулся в свой полк. Он плохо представлял себе, как сумеет оправиться от своего горя, и в силу своего характера надеялся найти спасение, погрузившись ещё глубже в любимое занятие.

 За этим дело, как раз, не стало. Руководство, назначившее его в своё время старшим тренером окружной команды, вознамерилось на этот раз провести всесоюзные квалификационные сборы ВВС для начальников ПДС авиадивизий. Капитану Шаповалову, который в личном плане уже не первый год прыгал с реактивных самолётов на ленточных парашютах нового поколения, было поручено разработать программу занятий и план авиатехнического обеспечения этих сборов.

 Это было очень ответственное задание. На сборы ожидалось прибытие самых именитых парашютистов ВВС в звании не ниже полковников, среди которых было немало заслуженных мастеров спорта. Программа и план обеспечения, разработанные молодым капитаном, были руководством одобрены, однако, чтобы не нарушать армейской субординации, непосредственное командование сборами было поручено одному из штабных генералов, а самому капитану Шаповалову по его просьбе в связи с годовщиной вдовства разрешили очередной отпуск на родину.

 Конечно, Диме очень хотелось личным участием в сборах показать старшему поколению мастеров класс в овладении им новой техникой парашютного дела. В другое время его никто бы не сумел отвратить от этого шага. Однако на этот раз он впервые почувствовал, что желание помянуть жену и увидеть годовалую дочь для него важнее карьерных соображений, и был искренне благодарен командованию за принятое ими решение.

 Встреча с дочерью потрясла его душу. Он готов был без конца разглядывать упитанную улыбчивую малышку, в чертах которой, как ему казалось, улавливал сходство с её матерью. На деревенском кладбище с родичами они поправили осевшую за год могилку, обнесли её бетонным бордюром и металлической оградой, стойки для которой Дима собственноручно выточил в мастерской местной МТС.

 В поминальном застолье удручённый воспоминаниями Дима машинально опрокидывал в себя стопку за стопкой, плохо соображая, о чём толковали сочувствующие ему мужики, и, не различая лиц сидящих за столом людей. Будучи человеком непьющим, он легко потерял чувство реальной действительности и со странным интересом наблюдал за собой как бы со стороны.

 Потом с ним случилось нечто невероятное. Под воздействием чего-то, похожего на электрический импульс, в общей массе размытых образов перед ним вдруг высветилось в отчётливом фокусе лицо внимательно наблюдающей за ним юной Насти. Он закрыл глаза, посчитав, что ему это мерещится спьяну, но когда он их открыл, лицо утраченной жены с такой знакомой оберегающий его улыбкой вновь было перед ним.

 Дима, потрясённый реальностью видения, чтобы избавиться от наваждения вышел на крыльцо и, опустившись на ступеньку, обхватил голову руками, пытаясь придти в себя. Вышедшая следом обеспокоенная мать присела рядом и пригладила ему как в детстве непокорные вихри на голове.
 - Мама, кто это? – спросил он, почти трезвея.
 - Ты про кого, сынок?
 - Про ту, что сидела напротив и глядела на меня.
 - Олеся, что ли?
 - Что ещё за Олеся?
 - Да что ж ты не узнал Настину сестрёнку? Не мудрено. Так расцвела за последний год. А с лица – вылитая Настя.

 Потом мать куда-то позвали, а Дима ещё долго сидел на крыльце, перебирая в памяти годы, прожитые с молодой женой. Не возвращаясь к столу, он ушёл спать, а утром, поднявшись рано, долго на речке не вылезал из воды, но, как он ни старался, из головы не шла вчерашняя обращённая к нему оберегающая улыбка на лице молодой Насти.
 
 Не в состоянии избавиться от преследующего его наваждения, он решил, что ему следует привести нервы в порядок, занявшись своим привычным армейским делом, и, к огорчению матери, засобирался вернуться в часть до срока. Узнав об этом, Олеся пришла в дом его родителей и вызвала Диму на разговор.

 Увидев её вживую и вновь поразившись необыкновенному её сходству с покойной Настей, Дима так разволновался, что хотел отложить разговор до другого случая. Но Олеся, не замечая его состояния, мягко взяла его по-родственному за руку и предложила проводить её до пасеки.
Дима, олицетворявший в глазах подопечных ему парашютистов саму невозмутимость, теперь, держась за руку с Олесей, весь напрягся от почти электрического разряда, который ощущал от её прикосновения и в предчувствии чего-то очень значительного, что должно было произойти в ближайшее время.

 Однако то, что довелось ему услышать, ни за что и никогда не пришло бы ему самому в голову. Без всяких мистических интонаций, как нечто совершенно обыденное, Олеся поведала Диме Шаповалову о том, что в канун его приезда ей было «видение». К ней сошла и долго с ней разговаривала старшая сестра Настя, душа которой всё ещё не обрела покоя и не находит себе места от того, что она оставила на земле мужа, лишив его своей любви и защиты.

 Она уверяла Олесю, что Дима никогда не утешится после её ухода из жизни, и, в конце концов, его собственная жизнь будет исковеркана. Она передала свой образ дочери, но та слишком мала и не скоро станет отцу опорой. Поэтому, сказала Настя, Всевышний, призывая её к себе, наделил её младшую сестру Олесю её чертами и назначил Насте поручить своего мужа её заботам.

 - Дима, она оттуда соединяет нас, и теперь, пока мы этого не исполним, ей не будет покоя на небесах, а нам здесь на земле.
 - Олеся, а как же любовь? - попытался возразить Дима, всей душой в этот момент, надеясь на её заверения.
 - Без любви нельзя, - отвечала она, - но мужчины способны только её видеть. А если бы они могли, как женщины, её чувствовать, то Дима знал бы, что она с двенадцати лет влюблена в него без памяти. Со дня их свадьбы с Настей. Что ещё тогда твёрдо решила не мешать сестре, но и никогда не связывать себя в жизни ни с каким другим мужчиной.

 - Как же ты себе это представляла?
 - Очень просто. Собиралась окончить школу и попроситься жить с вами. Быть рядом. Нянчить ваших детей. Вот теперь сбывается. Правда, не так, как этого хотелось.
 - Чего ж ты не открылась мне год тому назад?
 - Не могла я тогда. Горя было много. Да и лет мне было всего семнадцать. Закон не позволял.

 Олеся излагала всё это с таким непоколебимым чувством уверенности в том, о чём она говорила, что у Димы возникли сомнения не по поводу её «видения», а в том, как она реально представляла себе возможность согласования этого с их родителями и селом.

 Однако, похоже, было, что Олесю действительно учил сам Господь, потому что Дима с удивлением узнал, что она, не дожидаясь его ответа, уже открылась родителям и деревенскому батюшке.
 - И, что же они? – спросил он в изумлении.
 - А, что они? – удивилась она вопросу, - ведь Господь внушает всем одинаково. Что мне, что им.

 Не дойдя до пасеки, они завернули к дому. Появление с ним Олеси не вызвало ни у кого удивления, а она, как ни в чём ни бывало, стала разбирать и складывать в дорогу его вещи. Дима не мог забыть, как перед отъездом, заметив в окно собравшихся перед домом людей, он ожидал их неодобрительной реакции.

 Но односельчане глядели на уважаемого в селе капитана без праздного любопытства и вполне доброжелательно. Перед тем, как они с Олесей вышли, соседские мужики поднесли и уложили в машину их багаж, а женщины вслед за батюшкой, утирая глаза уголками своих платков, окрестили "с Богом" отъезжающих. Олеся сказала Диме, что их дочка до пяти лет будет жить с бабушками, а потом они обязательно заберут её к себе.

 В полку Диму Шаповалова ждали новости. С очередным званием майора он получил назначение на должность, теперь уже начальника ПДС отдельной истребительной авиадивизии ПВО. Предстоял отъезд к новому месту службы в черноморский город Батуми. До этого его отношения с Олесей в дороге смущали его своей некоторой неопределённостью. Но, оставшись в первую же ночь в собственной квартире, они стали супругами, и с утра всё встало на свои места.

 Ничто так не сближает людей, как совместные хлопоты в ожидании перемен. Конечно необходимость ликвидации многих вещей, с которыми у него была связана память о Насте, вызывала у него сожаление. Но, вместе с тем, он понимал, что, решившись на новую жизнь, нужно помнить ушедших из жизни людей, и в то же время не терзать себя этими воспоминаниями. В этой связи неизбежная перед отъездом ревизия имущества пришлась как нельзя кстати.

 По службе Дима быстро сдал свои дела преемнику, и теперь всё время проводил дома с Олесей, помогая разбирать и упаковывать вещи. Присматриваясь к ней, он не уставал поражаться её сходству с Настей не только чертами лица, но и общей манерой говорить и двигаться.
Доходило до того, что первое время ему казалось, что вот сейчас она обернется не Олесей, а своей старшей сестрой. И всё пережитое за это время окажется дурным сном.

 Свою Настю он помнил красивой женщиной, хотя в её красоте, как он считал, не было ничего броского и, тем более, вызывающего. Красота Олеси, как и сестры, тоже не была вызывающей, но в чертах её лица, контуре фигуры и манере держаться, хоть и очень похожими на Настины была большая законченность и утончённость, что очень шло к её более миниатюрному, чем у сестры, точёному облику.

 Видимо природа со второй попытки поработала более тщательно. И хотя Олеся, судя по всему, не задавалась целью обращать на себя внимание, но когда он шёл с ней об руку по улице, то замечал, как задерживаются на ней мужские взгляды. В бытность Насти этого не было. Знатоки сказали бы, что в Олесе чувствуется порода, и после этого оставалось бы только удивляться, каким образом этот редкой красоты цветок смог произрасти в Полесской глухомани.

 126-я истребительная авиадивизия со штаб-квартирой в городе Батуми, где предстояло теперь служить майору Шаповалову, имела боевые традиции. В недавней войне она в качестве фронтового соединения дошла с боями до Вены и уже после Победы была передислоцирована с функциями ПВО в черноморскую Аджарию.

 Основой контингента лётного состава были фронтовики, в своё время господствовавшие в Австрийском небе и неоднократно отмеченные боевыми наградами. Дивизия жила ожиданием перевооружения на обещанные реактивные самолёты нового поколения, поставка которых затягивалась. Пока же приходилась выполнять боевые дежурства на изношенных войной и морально устаревших английских «спитфайерах».

 ПВО - это, прежде всего, дальнее обнаружение противника, время подхода которого позволяет выдвинуть навстречу истребители и завязать бой на дальних подступах к охраняемому объекту. Радиус такого обнаружения по науке должен исчисляться десятками километров, в то время как охраняемый стратегически важный Батумский порт был от границы с потенциональным турецким противником всего в нескольких километрах.

 В 1950 году, о котором идет речь, движок единственного в регионе локатора был настолько изношен, что чрезвычайным правом на его включение пользовалось только армейское начальство. Пограничный контроль воздушного пространства осуществляла служба ВНОС (воздушное наблюдение, оповещение и связь).

 Солдаты на вышках этой службы, расставленных вдоль Государственной границы, могли заметить противника и предупредить о его появлении над городом всего лишь за три-четыре минуты. Взлёт дежурных истребителей был в таком случае бесполезен. Но боевая готовность № 1 дежурной эскадрильи, предусмотренная правилами этой бессмысленной игры в ПВО, тем не менее, соблюдалась.

 Этими же правилами была предусмотрена систематическая проверка её боеготовности. Такой проверкой время от времени занимался Инспектор техники пилотирования Воздушной армии подполковник Шадрин. Он без оповещения прилетал из Тбилиси за штурвалом своего самолёта и, имитируя нарушение воздушного пространства, проверял, когда его обнаружат и где именно встретят дежурные истребители ПВО. Из-за позднего оповещения он появлялся над объектом, когда дежурное звено было ещё на земле, и барражировал над аэродромом, терпеливо дожидаясь, пока истребители взлетят и наберут нужную высоту, чтобы отразить его «нападение».

 Однако «сразиться» с нарушителем было практически невозможно. Дело в том, что Герой Советского Союза подполковник Шадрин летал на американском истребителе «аэрокобра», который на два поколения был моложе английских «спитфайеров». Блестяще владея своей более совершенной машиной, он легко уходил от неповоротливых «противников» и, заставив их израсходовать мизерный запас топлива, принуждал незадачливых преследователей к посадке.

 Затем следом за ними садился сам, для анализа и разбора полётов. Никакой вины лётчиков в бесполезной игре не было, и поэтому визиты Шадрина были редки и обычно кончались товарищеским застольем, за которым обе стороны, прекрасно понимая условность своего положения, старались об этом не говорить и отводили душу за фронтовыми воспоминаниями по недавно отгремевшим боям.

 Солидарный с полковыми лётчиками инспектирующий подполковник после дружеского общения расписывался в журнале боевого дежурства в том, что службу дежурное подразделение несёт бдительно, нарушения воздушного пространства вовремя обнаруживаются и пресекаются. После чего, дозаправив свою «кобру», инспектор улетал восвояси. Так было всякий раз и ничто, как будто не предвещало того, что идиллия эта может внезапно прекратиться.

 Это случилось в один из погожих летних дней в столовой гарнизонного Дома офицеров города Батуми, где за двумя сдвинутыми столиками обедала компания лётчиков. Поздний обед в честь одного из них, а именно Героя Советского Союза, сопровождаемый вином и здравицами, затянулся и плавно перешёл в ранний ужин, когда столовая начинала уже работать в режиме вечернего ресторана.
 
 Лётчики, подогретые выпитым вином и дружескими разговорами, с удовольствием стали замечать, как зал начал заполняться офицерами, сопровождавшими, одетых в вечерние платья дам. Музыканты, заняв свои места на эстраде, тихо переговариваясь, уже настроили свои инструменты, а расторопные официанты, собрав первые заказы, уже отдавали инструкции поварам и буфетчику, когда в зал вошла строго одетая молодая и очень красивая женщина в сопровождении подтянутого майора в авиационной форме.

 Сопровождавший красивую даму офицер не стал выискивать в переполненном зале свободные места, а спокойно дождался поспешившего к ним распорядителя, который почтительно проводил и усадил их невдалеке от наших лётчиков за уютный двухместный столик, предварительно сняв с него табличку с надписью: «не обслуживается».

 На эффектную посетительницу обратили внимание многие. Она же, несмотря на юность и вполне отдавая себе, отчёт в том, какое впечатление производит на окружающих, казалось, совершенно не интересовалась этим впечатлением и была полностью поглощена тихим разговором со своим спутником.

 Герой Советского Союза подполковник Шадрин (а это был он), привычно царивший до прибытия красавицы в компании лётчиков, разделявших с ним трапезу, увидав необыкновенную женщину, осёкся на полуслове и не мог вспомнить, чем хотел закончить начатый спич.
- Вот так! – рассмеялись его заминке товарищи по застолью, - это тебе не то, что морочить на своей «кобре» наши измученные «спитфайеры»! Слабо познакомиться?
- Самое время, - согласился с ними Шадрин и, одёрнув китель, на котором сияла звезда Героя, решительно двинулся к незнакомке.

 Он чувствовал, что не совсем твёрдо стоит на ногах, и что затея его не очень разумна. Но избалованный привычным вниманием, которым в немалой степени был обязан своему почётному званию, тридцатилетний сердцеед, не знавший до этого отказа в своих желаниях, не мог допустить, чтобы кто-то усомнился в его решительности.

 Чуть пошатываясь, он добрался до заветного столика и, используя зазвучавшую, кстати, музыку, как повод, слегка покровительственным тоном обратился к майору, не имевшему на груди ни одной орденской колодки, за исключением парашютного значка, за разрешением пригласить его даму на танец.
 
 Майор неопределённо пожал плечами и перевёл вопросительный взгляд на Олесю (вы догадались, что это была она). Шадрин истолковал жест майора как разрешение и церемонно повторил своё приглашение даме.
Олеся подняла на Шадрина спокойные глаза и, оценив его несколько развезённое состояние, сказала, что она, пожалуй, воздержится.

 - Н-не понял, а почему собственно? - изумился он, не собираясь отказываться от приглашения.
 - Разве не достаточно того, что я просто не желаю? – удивилась Олеся.
 - Но вы первая дама, которая отказывает мне в танце, - сказал он, несколько заносясь и не замечая, что люди за соседними столиками начинают прислушиваться к их разговору.
 - Потому что, товарищ подполковник, - спокойно, и, как ему показалось, слегка насмешливо отчеканила Олеся, - вы, вероятно, приглашали на танец дам, уже перед этим отужинавших. А мы с мужем только собираемся этим заняться и, скажу честно, нам очень не хочется, чтобы кто-нибудь отвлекал нас от этого дела.

 Всегда самоуверенный Шадрин, совершенно не готовый к отпору, не нашёлся с ответом и продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу.
За столиками послышались смешки, и инстинкт самосохранения подсказал ему, что лучше этого разговора не продолжать и возвратиться к товарищам. Он так и сделал, однако настроение было безнадёжно испорчено, и он предпочёл покинуть ресторан под предлогом того, что собирается выспаться перед отлётом.
 
 Утром по его виду нельзя было сказать, что это ему удалось. Мало того он потребовал журнал боевых дежурств и, обескуражив товарищей, впервые записал туда свои серьёзные замечания о недостатках ПВО с указанием необходимости их немедленного устранения.

 Сделав запись, подполковник Шадрин, избегая взглядов товарищей, укатил с первой попуткой в город, попросив к его возвращению дозаправить самолёт. Лётчики решили, что он поехал жаловаться дивизионному начальству, но после его отлёта выяснилось, что в штабе дивизии он не был и с начальством не разговаривал.

 О необычной записи командиру дивизии доложили сами лётчики, которые не могли объяснить руководству, чем эта запись могла быть вызвана. Дело на этом не кончилось. Через неделю Шадрин прилетел вновь. Такого до сих пор не случалось. Он опять поднял для перехвата истребители дежурного звена и, измотав их в воздухе до выработки бензина, как обычно, принудил к посадке.

 На земле лётчики, памятуя о давнишних товарищеских отношениях с Шадриным, ожидали, что он попытается на этот раз сгладить свою прошлую выходку с записью в журнале, но инспектор потребовал журнал и записал туда ещё более категорические замечания. После чего, как и в прошлый раз уехал на попутке в город. Товарищи по оружию были озадачены. Они не стали заправлять самолёт поверяющего, чтобы дать тому повод ещё раз заговорить с ними.

 Но, появившийся Шадрин, избегая разговоров, сам отрулил свой самолёт на дозаправку и улетел. Столь резкой оценки своей деятельности боевые лётчики, прикованные не по своей воле к устаревшим самолётам и неработающему локатору, ни в коей степени не заслуживали. Они уже не удивились, когда Шадрин через неделю прилетел вновь, но на этот раз они решили загнать его в угол и потребовать объяснений.
 
 Отложив в сторону журнал боевых дежурств, «украшенный» новой критической записью и пренебрегая субординацией, недавние товарищи принудили инспектора к ответам на прямые вопросы.
 - Говори, что случилось? – потребовали они.
 - Кто эта женщина? – вопросом на вопрос ответил Шадрин, - я не могу прожить дня без неё. Где её найти?
 - А мы тут причём? – спросили они, кивая на злополучный журнал.
 - Чтобы часто летать сюда, мне нужен повод, - отвечал инспектор.
 - И ты решил ради этого пачкать журнал, а заодно и товарищей?
 - Ребята, - отвечал измученный Шадрин, - что хотите со мной делайте, но у меня нет другого способа увидеть её.
 
 Недавние друзья героя оторопели. Тот, которого они ещё недавно числили в товарищах, добиваясь женщины, легко отказался от них, к этой женщине совершенно непричастных. Лётчики не стали с ним спорить, считая, что он этого не заслуживает, и, тем более не стали просить у него никаких поблажек. Выслушав его объяснения, они молча пододвинули ему журнал для очередной записи и ушли.

 В тот памятный вечер Шаповаловы ужинали в вечернем ресторане не впервые. Отношения у Димы с Олесей были несколько иными, чем это было с её старшей сестрой. Настя по натуре своей олицетворяла благополучие домашнего очага, и умиротворённому Диме при виде того, как она хлопочет на кухне и у стола, совершенно не хотелось выходить на люди. Да и Настя, более всего довольная теми минутами, когда Дима присутствовал дома, была к выходам в свет неохоча.
 
 Олеся, в отличие от сестры, была женщиной амбициозной и с первых дней приняла карьеру мужа, как свою собственную. Она не вмешивалась и не обсуждала его служебные дела, но, в то же время, старалась поддерживать в нём мужскую самоуверенность и поощрять любую инициативу в его действиях, инстинктивно полагая, что именно это помогает мужчине в его карьере. Она проявляла всяческий интерес к его рассказам о новых прыжках и спортивных достижениях, тактично избегая оценок поведения его товарищей, но с удовольствием обсуждая и восхищаясь техническими подробностями.

 Слушателем Олеся была благодарным, и Дима больше всего любил разговаривать с ней, когда её ничто не отвлекало. В курортном городе, куда забросила их судьба, они подолгу гуляли вечерами по приморскому бульвару, обсуждая во время прогулок свои дела, а потом, чтобы не обременять, на ночь, глядя, Олесю домашними хлопотами, он водил её ужинать в недорогой ресторан Дома офицеров. Они охотно посещали это заведение, в котором им было комфортно. Тем более что расположен он был вначале приморского бульвара, излюбленного места их вечерних прогулок.

 В ресторане их почитали как завсегдатаев, и для них в любое время, без предварительного заказа, находился двухместный столик. Им приятно было здесь отдыхать, продолжая за ужином без помех свои тихие беседы.
Правда, несколько дней тому назад их уединение пытался нарушить в состоянии явного подшофе моложавый подполковник, Герой Советского Союза, отделившийся от компании лётчиков для того, чтобы пригласить Олесю на танец.
 
 Младшему по званию Шаповалову самоуверенность заслуженного офицера, не твёрдо стоящего на ногах, не понравилась, но он, как всегда, оставался спокойным, просто приготовившись при необходимости вывести нагловатого Героя под руки. Однако наделённая исключительным чувством собственного достоинства Олеся ни в чьей защите не нуждалась. Она так изящно и убедительно дала понять подполковнику неуместность в его состоянии обременять себя ещё и танцем, что тому ничего не оставалось, как, беспомощно потоптавшись на месте, вернуться восвояси к друзьям и вскоре покинуть ресторан.

 Незначительный инцидент, наверное, забылся бы. Но Олеся, почти месяц спустя, посвятила Диму Шаповалова в то, что тот самый Герой Советского Союза, после неудачной попытки пригласить её на танец регулярно, раз в неделю, появляется в ресторане, занимает столик за спиной Шаповалова и весь вечер не сводит с неё глаз.
 
 Она не просила у Димы защиты. Напротив – предупреждала его, что никакой необходимости его вмешательства нет, так как она уверена, что лётчик не посмеет с ней заговорить и, в конце концов, отстанет.
Красивые женщины, если хотят, чтобы кто-то не посмел с ними заговорить, всегда знают, как это следует делать.

 У мужчин не было формального повода для взаимных претензий, но они, конечно, навели необходимые справки друг о друге.
Шаповалов узнал, что Герой Советского Союза подполковник Шадрин является инспектором техники пилотирования Воздушной армии, в которую входила батумская дивизия. Что раньше он с поверками наведывался изредка и состоянием ПВО был вполне удовлетворён, но в последнее время с этими поверками что-то зачастил и к качеству боевого дежурства своих недавних товарищей стал явно придираться.

 Шадрину, в свою очередь, стало известно, что недавно назначенный начальником ПДС дивизии майор Шаповалов - заслуженный мастер парашютного спорта, чемпион Вооружённых сил, имеющий в активе свыше 1000 прыжков.

 К сведениям, полученным друг о друге, мужчины отнеслись спокойно.
На подполковника Шадрина 1000 прыжков майора Шаповалова особого впечатления не произвели. Как и большинство профессиональных лётчиков, инспектор считал, что человек, который добровольно покидает самолёт, не вполне нормален. Он не мог понять другого: что именно Олеся – обворожительная молодая женщина, способная отнять покой статного и хорошего собой Героя Советского Союза, нашла в хотя и заслуженном, но простоватом парашютисте.

 Дима Шаповалов, в свою очередь, считал, что Герой Советского Союза, который пренебрёг своими товарищами и служебным долгом ради самонадеянных попыток домогательства замужней женщины, его Диминого уважения не заслуживает.
 
 Командир эскадрильи майор Друян с похожей на армянскую молдавской фамилией, собрал своих лётчиков на совещание. Тема для разговора была неприятной. Их недавний товарищ, подполковник Шадрин, используя служебное положение инспектора по технике пилотирования Воздушной армии, намерено порочил качество боевого дежурства ПВО. Этим он искусственно создавал повод для своих частых визитов с повторными проверками в надежде на свидания с приглянувшейся ему в Батуми замужней женщиной.
 
 Независимо от оценок моральной стороны этого дела, лётчики были возмущены циничностью, с которой Шадрин пренебрёг их товариществом и поставил под сомнение профессиональную пригодность фронтовиков, не уступающих поверяющему в боевых заслугах. Дело осложнялось тем, что потерявший голову упрямый подполковник, в своих амурных домогательствах не преуспевал. Отчего заводился с каждым днём всё больше, и надеяться в ближайшее время на его благоразумие не приходилось.

 - Что тут рассуждать, - предложил штурман эскадрильи майор Аветисян, - раз товарищ сам не понимает, нам надо его остановить.
 - Чем прикажете остановить его «кобру»? Может быть жезлом? – сострил кто-то.
 - Было время, когда у немцев преимущества над нами было ещё больше, - хмуро ответил майор.
И спорить с ним никто не стал. Из трех боевых орденов «Красного знамени» у Аветисяна два были «на винте», то есть полученные в первые годы войны.

 - Ну, что ж, Ашот, - сказал комэска, - ты наш штурман и, наверное, уже что-то придумал. Давай выкладывай.
Для укрощения Шадрина майор Аветисян предложил учредить оперативную группу. Помимо лётчиков эскадрильи Друяна, к её работе должен был быть привлечён некий штабной капитан Гец, который ещё недавно служил с ними в Батумской дивизии, а потом был продвинут в штаб Воздушной армии в качестве старшего оперативного дежурного по перелётам. Никакой, даже секретный, самолёт не мог бы взлететь с армейского аэродрома, без его ведома. Сообщить в Батуми время вылета Шадрина - это всё, что требовалось от капитана Геца, полностью разделявшего общее возмущение поведением Героя.

 Далее, по мнению Аветисяна, всё было делом техники. В воздух загодя поднимутся четыре пары, которые образуют пространственную «решетку» на высоте трех эшелонов. Отойдя первоначально подальше, друг от друга по фронту и высоте, они пропустят сквозь свой строй не подозревающего об их присутствии в воздухе нарушителя. Затем, сомкнувшись со стороны его хвоста, истребители возьмут под контроль его возможные отклонения в любую из четырех сторон и принудят к посадке. Они не ослабят «клещи» до подхода второй группы, после чего сядут, чтобы дозаправиться и сменить товарищей. Это будет повторяться столько раз, сколько понадобится.

 Надо полагать, что у наших бензозаправщиков на земле бензина в наличии окажется больше, чем в бензобаке у Шадрина, предположил в заключение Аветисян.
 - Дело за малым, - усмехнулись скептики, - Шадрина на его «кобре» надо ещё догнать.
 - Пуля догонит, - ответил невозмутимый штурман.
 - Это как понимать? – встрепенулся Друян.
 - Очень просто. В пяти километрах от государственной границы полномочия ПВО к нарушителю не ограничены, и для указания коридора его посадки допускается применять трассирующие пулемётные очереди.

 - И ты готов на эти рискованные санкции против своего товарища? – изумился комэска.
 - Вы хотели, вероятно, сказать: против нарушителя, - поправил его Аветисян, - что же касается «товарища» то, насколько я понимаю, люди, переступившие через своих товарищей, называются по другому.

 В конце концов, простой план был принят и уже через два дня блестяще выполнен. Ошеломлённый Шадрин никак не ожидал встретить ещё на подходе занявших боевые порядки истребителей. Он попытался привычно отвалить от них и оторваться, но трассирующие пулемётные очереди, не дающие отклониться, заставили его образумиться.

 Он сбавил газ и попытался, как всегда, потянуть время, когда увидел на подходе к своим преследователям вторую сменную группу истребителей. Он понял, что его будут держать на «конвейере» и предпринял последнюю попытку. Нарушая строгий запрет, Шадрин вышел в эфир открытым текстом. Он признал бдительность боевого дежурства высокой и обещал соответственно отразить это в журнале.

 Ответом были новые пулемётные очереди. Тогда он понял, что пощады от преданных им товарищей не будет, и, не дожидаясь огня на поражение, пошёл на посадку. На земле незадачливый Герой ещё раз попытался покончить дело миром. Однако лётчики настояли на протокольной записи в журнале замечаний о факте обнаружения нарушителя и пресечения силами ПВО перелёта им государственной границы. Протокол, кроме пилотов, подписали заранее приглашённые представители пограничной власти и дивизионной контрразведки.

 Они же, не считаясь с возмущением нарушителя, сняли с Шадрина первые официальные показания и задержали его до выяснения по телефону со штабом Воздушной армии его полномочий в пограничном инциденте.

 О том, что батумские лётчики на потрёпанных «спитфайерах» взяли в «клещи» и принудили к посадке инспекторскую «кобру» стало известно во всех авиационных гарнизонах.
На авторитете воздушного аса, инспектирующего технику пилотирования высшего комсостава армии, можно было ставить крест. Но Героя на этот раз пощадили и оставили в прежней должности.

 В конце сороковых годов 11-й Воздушной армии, дислоцированной на территории Грузии, предстояли крупные двухсторонние учения. Авиационные соединения, разделённые на «синих» и «зелёных», заняли стационарные и оперативные аэродромы относительно «линии фронта», простирающейся с юга на север близ города Гори.
 
 Перед «синей», известной нам 126-й истребительной авиадивизией, была поставлена задача обеспечения ПВО морских портов Батуми, Поти и Сухуми.
Мы уже говорили, что успех ПВО определяется ранним оповещением о приближающемся противнике. Понимая это, организаторы учения передали в распоряжение 126-й ИАД расположенный на западе Грузии маломощный изношенный локатор.

 По сути, он был единственным средством оповещения у «синих», и операции дивизии планировались в слабой надежде на его безотказную круглосуточную работу. В связи с дряхлым состоянием локатора, его не стали трогать с места для переброски на оперативную точку, засекреченную от «противника». По негласному соглашению, понимая ситуацию, «зелёные» от боевых действий против локатора «синих» собирались воздержаться.

 Инспектор техники пилотирования подполковник Шадрин числился в составе штаба Воздушной армии и, таким образом, в предстоящих учениях должен был выполнять функции одного из посредников. Однако по своей личной просьбе на время учений он был в качестве действующего пилота прикомандирован к одной из авиадивизий «зелёных». Там его не стали вводить в штат лётного подразделения, а, как признанному асу, предоставили в прифронтовой зоне право и возможность «свободной охоты».

 Добился всего этого, Герой Советского Союза подполковник Шадрин преднамеренно. После известных событий в Батуми, он не мог смириться ни с поведением Олеси, не замечавшей в упор его поползновений, ни с бывшими друзьями-лётчиками, которые преподали ему жёсткий урок порядочности. Свои обиды Шадрин решил выместить на всей 126-й авиадивизии, в которой видел причину своих последних неудач.
 
 Не считаясь с негласной договоренностью сторон о щадящем отношении к единственному радиолокатору «синих», Шадрин в первый же день учений, пользуясь статусом «свободного охотника», атаковал и «расстрелял» этот локатор, предъявив официальному Посреднику в доказательство плёнку своего фотокинопулемёта. Тому ничего не оставалось делать, кроме как опечатать локатор, признав его условно уничтоженным.
 
 Теперь «синие», по злому замыслу Шадрина, лишившись единственного средства раннего оповещения, были обречены по результатам учений на полный провал порученной им ПВО черноморских портов.
Видимо урок порядочности батумских лётчиков впрок Шадрину не пошёл, и он решил отплатить товарищам, задумав своё чёрное дело.

 Когда это случилось, командование «синих» собрало срочное совещание самых опытных пилотов. Но чем те могли помочь? Разве только тем, что в открытом бою переиграют «зелёных». Но то, что бой этот из-за позднего оповещения произойдёт над их собственной территорией и уже после того, когда «зелёные» успеют «отбомбиться», сводило доблесть «синих» на нет.

 После того, как члены бесплодного совещания были командиром дивизии отпущены и покинули его кабинет, начальник парашютно-десантной службы майор Шаповалов остался и попросил разрешения поделиться с полковником Боровским своими конфиденциальными соображениями.
 
 План майора был прост и реален. Он предлагал снабдить его Шаповалова портативной рацией и недельным провиантом, после чего выбросить с секретной миссией на парашюте в район дислокации авиасоединений «противника», откуда он будет передавать «синим» донесения, как только самолёты «зелёных» будут взлетать, и собираться в боевые порядки.

 - Заманчиво, - выслушав его, согласился Боровский, - но в нашем распоряжении всего лишь несколько дней уже начавшихся «боевых действий», а ваш план требует время на техническое оснащение несвойственной нам операции, разработку шифров и вашу личную радио подготовку.
 - Я подумал об этом, - возразил ему Шаповалов, - и уже посоветовался с доверенным радистом. У него есть простейший передатчик с жёстко зафиксированной волной вашего приёма.

 Примитивный телеграфный ключ, которым он снабжён, в состоянии передавать только сигнал зуммера. Для этого достаточно на него просто нажать. У меня уже готов собственный код: короткие частые сигналы – летят истребители, короткие редкие – штурмовики, длинные – бомбардировщики, короткие, вперемежку с длинными – бомбардировщики в сопровождении истребителей. Количество сигналов одинаково с количеством взлетевших самолётов. Как видите, время для дополнительной подготовки не требуется.

 Боровский, слушая Шаповалова, внимательно вглядывался в его открытое и чуть простоватое лицо. Этот бесстрашный парашютист давно был ему симпатичен. От него веяло надёжностью и уверенностью в собственных силах. Он не только предлагал смелое решение, но и полностью брал на себя его исполнение. Командиру в людях это особенно нравилось. Все бы так.
Вслух он сказал коротко:
 - Хорошо. Я принимаю ваш план, майор. Действуйте.

 Когда через три дня после окончания учений расшифровали и проанализировали плёнки с опечатанных фотокинопулемётов «синих» и «зелёных», выяснилось, что хотя 126-я авиадивизия «синих» в учебных боях и «потеряла» пять истребителей, но ни одному бомбардировщику «зелёных», перехваченных на дальних подступах к черноморским портам, отбомбиться по намеченным целям не удалось. Все они, согласно кинокадрам, сфотографированным через боевой прицел, были в воздушных боях «уничтожены» истребителями ПВО.
 
 Это была победа, получившая достойную оценку не только со стороны штаба Воздушной армии, но и наблюдавшего за учениями Командующего ВВС страны. В ближайший батумский вечер герои минувших «боёв» заполонили вечерний ресторан Дома офицеров. За каждым столом с хлопаньем вылетали пробки от шампанского и без конца перебирались подробности воздушных «сражений».

 В этот вечер все были довольны результатами общих усилий, и каждый имел основание быть довольным собой. Когда первая волна возбуждения улеглась, со своего места с бокалом вина поднялся обычно немногословный командир дивизии.

 Полковник Боровский сказал, что, выражая благодарность командования всему лётно-техническому составу дивизии, он, тем не менее, хочет выделить одного офицера, который в критической ситуации не только предложил, но и лично выполнил сложную боевую операцию, обеспечившую общий успех дивизии. Он хочет по праву назвать его героем минувших событий и вручить ему от имени Командующего ВВС именной штурманский хронометр.

 С этими словами полковник Боровский вышел из-за стола и, пробравшись тесными проходами, остановился перед двухместным столиком, за которым сидели Дима с Олесей.

 К этому времени уже все в дивизии знали о событиях, предшествовавших учениям. Знали о том, какую роль в этих событиях играл Герой Советского Союза Шадрин. Знали и о том, где был и чем занимался на учениях майор Шаповалов. Поэтому в ответ на здравицу своего командира, лётчики охотно ответили в честь героического майора троекратным армейским – «Гип! Гип! Ура!» После чего, обступив маленький столик, посчитали за честь лично чокнуться с отличившимся парашютистом.

 Протолкавшись вперёд, майор Друян предложил выпить так же и за супругу Шаповалова – Олесю.
 - Это за то, что красивая женщина? – послышался вопрос.
 - Можно и за это. Но я пью в первую очередь за умницу, которой красота не помешала безошибочно разобраться в героях.
 

 Москва. 2004