Муха

Я живу в маленькой квартирке, которую за небольшую плату снимаю у одной миловидной старушки со вздорным характером. С её слов, прежде квартира эта принадлежала её мужу, отошедшему в лучший мир много лет тому назад. «Все мы смертны!» - Непременно добавляет она со скорбным видом, вспоминая супруга. Периодами старушка чрезвычайно словоохотлива и любит по поводу и без повода рассказывать – просто, чтобы поплакаться – что в муже своём она души не чаяла, что нежно его обожала и что до сей поры считает его смерть самой страшной потерей в своей жизни. Если бы она не повторяла это с такой подозрительной настойчивостью, я бы, чего доброго, даже поверил, а так - сомневаюсь. Раз за разом она почти дословно воспроизводит, как заученный на зубок текст, свой "сказ о великой утрате". Даже не знаю, кому именно адресована эта мантра: ей ли самой или всё же её случайным слушателям. Как будто за всем этим бесконечным внушением (или самовнушением) маячит её беспокойная совесть. Что-то такое осталось между ней и её усопшим супругом: то ли недосказанность, то ли недоделанность… Каждый раз, когда я прихожу к ней, чтобы внести плату за очередной месяц, она извлекает на свет старые фотоальбомы и начинает пичкать меня нудными историями из её жизни. Я, разумеется, слушаю вполуха, но хитрая карга чувствует подвох и время от времени, проверяя мою бдительность, спрашивает, что я думаю по тому или иному поводу. Не верю, будто она всерьёз обманывается насчёт моего интереса к её россказням – скорее, просто издевается надо мной.
Иногда, внимая по сотому разу историям об их беспримерной любви, я задумываюсь: а не убила ли она сама своего мужа? Очень даже может быть! Я видел его на множестве фотографий, на всех этих плоских отшелушенных отпечатках отмершей реальности, видел его глаза - глаза бедного состарившегося раньше времени мужчины. На тех снимках, где они запечатлены вместе, он смотрит на неё точно мышь на удава. Маленькая мышка на здоровенного жирного удава – ужас! Он боится её, боится того, что живёт в тёмных уголках её души. Всем своим мышиным нутром он ощущает исходящую от неё угрозу. И, должно быть, опасения его не беспочвенны. Представляю, как однажды ночью она просыпается от навязчивой тревожной мысли, которую, возможно, вынашивала до того момента не год и не два. В миллион первый раз она говорит себе: «Нет! Нет! Нельзя!» Но говорит так уже просто по привычке. Старая мантра давно не работает, а новая ещё не создана. Вижу, как она ходит в задумчивости взад вперёд по комнате, прокручивая в голове все возможные «за» и «против» и просчитывая варианты последствий. Мягко и беззвучно ступают по полу её босые ноги, не нарушая липкой тишины ночи, не тревожа мышиного сна её кроткого супруга. В действительности, все «за» и «против» уже не имеют никакого значения - для неё это лишь способ убедить саму себя в осознанности, в здравости давно принятого решения. И может быть, ещё разок в её голове звучит это старое неработающее «Нет! Нет! Нельзя!» - простая формальность!.. Заезженная до отвращения пластинка! Должно быть, мысль – страшная мысль – долгое время витала в воздухе, готовая в любой подходящий момент материализоваться. Должно быть, мысль эта была так сильна, что при желании её вполне можно было увидеть и даже потрогать. Вот откуда у её супруга этот жалкий мышиный взгляд, словно просящий о снисхождении, молящий о помиловании… Наконец наступает тот самый момент. Час пробил! Её глаза горят в темноте призрачным мистическим пламенем, или же это только отражённый лунный свет, что сочится в спальню через неплотно зашторенный квадрат окна? Её лицо перекошено в злобе. Возможно, она даже хищно улыбается в приступе охватившего её холодного безумия. Она берёт в руки подушку и накрывает ею размякшее в  безмятежной неге сна лицо мужа. Накрывает и начинает со всех сил давить. При этом она всё так же улыбается и, возможно, даже приговаривает что-нибудь успокаивающее, вроде «Ничего-ничего! Ещё чуть-чуть! Уже скоро!». Неизвестно кого именно она успокаивает.
Рисуя в воображении эту жуткую картину, я часто задумываюсь, хватило бы старой ведьме сил, чтобы совладать со своим мужем? В конце концов, убить человека совсем не так просто, как это часто показывают в глупых сериалах. И всё же давно известно, что в момент агрессии или в состоянии аффекта у человека невероятно повышается потенциал возможностей. И разумеется, орудием убийства могла быть вовсе не подушка - что-то иное, более действенное и не вызывающее подозрений. Причиной смерти мог быть яд или нечаянное падение с лестницы. Всё, что угодно. О подробностях гибели мужа старушка никогда не распространяется, и на это у неё наверняка есть свои причины. Жизнь человека так хрупка, что оборвать её, даже силами незатейливой домохозяйки, можно миллионом различных способов. Было бы желание...
Однако моё воображение продолжает рисовать картину удушения подушкой.
Тяжёлый хрип.
Непродолжительные судороги.
Дело сделано!
Она отбрасывает подушку в сторону и, не переставая улыбаться, разглядывает мёртвого супруга. Разглядывает с видом ребёнка, измазавшего стену дерьмом и любующегося своим "шедевром". Посеревшее лицо с выпученными глазами и неестественно разбухшим вывалившимся языком поначалу вызывает у неё омерзение и лёгкий приступ тошноты. Её улыбка становится страдальческой, но не сползает с лица. Возможно, она и сама не осознаёт, что её страдания не настоящие, не глубокие, они - лишь часть детально продуманной драматической игры. Возможно, она продолжает верить, что ничто человеческое ей по-прежнему не чуждо, что она - всё ещё слабая женщина, что она - жертва обстоятельств... Но скоро омерзение проходит, и сердце овдовевшей женщины наполняется лёгкой печалью, приятной и даже поэтической грустью. По телу растекается необычайное тепло и возникает чувство эйфории. Это волшебное, неизведанное доселе чувство, затрагивает что-то в её душе, что-то глубинное, дикое, первобытное. И она испытывает невероятное возбуждение. Это возбуждение уже не часть игры, оно настоящее, столь же настоящее как и недавнее желание убить. Она берёт руку супруга, мёртвую и всё ещё тёплую, руку, которая всего несколько минут назад комкала безучастную простыню в отчаянном стремлении удержать жизнь, и зажимает эту руку у себя между ног. Возбуждение нарастает. Почти не помня себя, она начинает медленно ритмично двигать бёдрами. Скоро все части её тела обнаруживают невероятную пластичность. Круговые движения сменяются движениями взад вперёд. Время от времени она сладостно запрокидывает голову и закусывает нижнюю губу. Порой кажется, что она исполняет некий ритуальный танец, порой - будто подражает гимнастке, крутящей обруч. Остекленевшие глаза трупа смотрят на неё всё также заискивающе и безмолвно вопрошают «За что?». А она продолжает двигаться, двигаться, всё набирая темп.
Странная картина. Никак не могу от неё избавиться...

Мой сосед справа – интеллигент высочайшей пробы. Совершенный неудачник. Мишень для смехопанорамы. Он прочитал, наверное, целую гору книг и до того проникся книжным миром, что потерял однажды связь с миром реальным. Смакователь романных диалогов, он абсолютно неспособен на простое человеческое общение. В ответ на какой-нибудь незатейливый вопрос он может выдать такую тираду, что с ходу не разобрать, что именно он имеет в виду. И каждый раз невольно возникает мысль: уж не издевается ли он? Думаю, в своё время он не единожды бывал бит за свою сложновывернутую многословность. Однако, этот печальный опыт, должно быть, лишь оттолкнул его ещё дальше от реального мира. Человек-энциклопедия! И зачем так усложнять себе жизнь? Неужели он всерьёз думает, что однажды ему это пригодиться? Неужели действительно верит, что проснётся однажды утром в мире, где все неожиданно поумнели? Утро в психбольнице! Современному миру ничего подобное не грозит. Это мир MTV, поколение NON-STOP! Без тормозов, без компромиссов. Как-то я набрался наглости сказать ему об этом прямо в лицо, и в тот раз уже он ничего не понял.
Мой сосед справа - это пыльный одинокий башмак. В добавок ко всем своим странностям он пишет стихи и статьи для одного журнала, который читают только печальные старички и люди, ощущающие потребность выглядеть чуточку умнее окружающих. За это ему платят какие-то копейки. Но его это не тревожит. По четвергам, всегда в одно и то же время, он посещает баню. Смывает с себя грязные мысли и чистит свою девственно розовую ауру. Живо представляю себе, какие неожиданные открытия могут подстерегать этого персонажа в обыкновенной помывочной. Так и вижу эту картину: у какого-нибудь разморённого посетителя неожиданно выскальзывает из рук мыло, и он беззастенчиво наклоняется за ним, совершенно не заботясь о том, как в данный момент выглядит. Мой сосед, наблюдая возникшую картину как раз с нужного ракурса, потрясён.
- Боже мой! – Восклицает он. – У вас в заднице дырка!
Согнувшийся мужчина от удивления так и застывает в панорамной позе, и только, вскинув возмущённо брови, вполоборота поворачивает голову.
- А у вас разве нет?
Распаренное лицо интеллигента тут же белеет и становится непроницаемым.
- Что же вы думаете! – Заявляет он каменным голосом. – Что я ковыряюсь в своей заднице?
В этом он весь - мой интеллигентный сосед. Жертва собственной эрудиции. Он знает обо всём на свете, кроме самых элементарных вещей. В его видении мир незаслуженно сложен. Просыпаясь утром и глядя на солнечный свет, сочащийся через тонкие занавески, он думает о скорости движения фотонов в космическом пространстве, о спектре луча, об отражательной способности предметов, или, кто его знает, о божественном сотворении мира… О чём угодно, только не о солнечном свете, сочащемся через его занавески.

Слева соседствует со мной невыносимо шумная многодетная семейка, плодящаяся, судя по числу отпрысков, вегетативным способом или - кто их знает? - путём почкования. Мне кажется, примитивные виды размножения вполне соответствуют укладу жизни этих простейших человекоподобных. Их институт семьи скорее напоминает Богом забытую сельскую школу. Они-то, вероятно, считают себя героями-передовиками по скорости воспроизводства человеческого ресурса для нужд неблагодарной родины, в коей давно научились качество заменять количеством. Сомнительные передовики! Они и не догадываются, что кроме того как родить, иногда кормить и изредка во что-нибудь одевать, детей стоило бы ещё воспитывать и учить хотя бы самым простым жизненным истинам. Зато эти передовики в совершенстве владеют тактикой ведения партизанской войны по захвату у соседей, и у меня в частности, места в общем коридоре под свои убогого вида шкафчики, этажерочки, комодики, где они держат вещи, подобные которым нормальный человек несёт на помойку.
Впрочем, чтобы я ни говорил о доисторической примитивности моих многодетных соседей, всё же надо признать, они представляют собой явление куда более распространённое, нежели тот же интеллигентный сосед-неудачник. И чёрт бы их побрал с их типичной нищетой, скандальной манерой общения, с их непроходимой глупостью, серостью и ограниченностью во всём, что выходит за пределы их меркантильных интересов.
Мать-героиня, с лицом дойной коровы и фигурой свиноматки, однажды поведала мне, что с седьмого класса школы знала, какая большая будет у неё в будущем семья.
Господи! Неужели же и вправду знала!
- И откуда же вы это знали? – Мой голос звучит буднично.
Всем своим видом я выказываю абсолютное равнодушие, но люди подобные ей намёков не понимают.
- Тогда я познакомилась с ним. – Она произносит это так восторженно, словно говорит про какого-нибудь великого человека.
На самом деле, она говорит про своего мужа. Она видит в нём что-то такое, чего ни я, ни, уверен, другие жильцы дома никогда в нём не замечали. И она всё время повторяет, какой он хороший и как она счастлива. Ещё одна мантра. Звучит точно крик о помощи. Интересно, понимает ли она это? Вряд ли. А я слушаю и думаю о тёплом душе, представляю, как ласково облизывают струи воды моё тело и смывают с меня всю эту липкую чушь. Когда она заканчивает говорить, я чувствую, что её вязкие откровения уже забили мне ноздри и глотку. Мне трудно дышать.
- Мне очень жаль. – Говорю я, покашливая.
Это ложь, потому что на самом деле я не признаю терапевтической жалости. Но ей не обязательно об этом знать.
Что-то в её примитивном мозгу щёлкает, и она глядит на меня в полнейшей растерянности.
- Я так счастлива… - Произносит она тихо и вымучено. Она не знает, как ещё убедить меня или убедить саму себя в том, что её жизнь сложилась именно так, как ей того хотелось.
Сейчас мне по-настоящему жаль только себя, вынужденного из какого-то надуманного добрососедского чувства выслушивать её бредни. Тем более что я прекрасно представляю себе, как обстоят дела на самом деле. Её муж – штатная рабочая единица на каком-то промышленном предприятии, где, наверное, мало кто и по имени-то его знает. Он крепко закладывает. Иногда лезет с ней в драку. Иногда засыпает прямо на лестничной площадке, не доползя до квартирной двери…
Явный недобор положительных качеств для великого человека.
В её глазах страх и смятение.
- Мне очень жаль. – Повторяю я уже сухим голосом. – Я тороплюсь. Мне пора.
Мне срочно нужно в душ.

Если смотреть от двери, в правом верхнем углу моей комнаты, возле окна, прямо над письменным столом, иногда можно видеть жирную навозную муху. Случается она задерживается где-то, но обычно спит там днём с двух до четырёх. Всего-то пару часов в сутки. Между нами существует негласная договорённость: она не жужжит и не мешает мне работать, а я её не трогаю.
Мы мирно сосуществуем днём. А ночью иногда она проникает в мои сны. Не знаю, как это происходит, но даже самый тряпичный кукольный сон с её появлением становится кошмаром. Мной овладевает совершенно неконтролируемый страх. Этот страх лишает меня рассудка. Как завороженный в немом ужасе я гляжу на муху, и не могу оторвать глаз. Я гляжу на неё кротким мышиным взглядом убитого супруга. Гляжу на неё пытливым взглядом доморощенного интеллигента. Гляжу печальным взглядом многодетной домохозяйки… Во сне я ничтожно маленький жмусь в правом верхнем углу комнаты, и смотрю на огромную муху, сидящую за письменным столом. Я не смею пошевелиться или зажужжать, потому что муха тот час же прихлопнет меня без раздумий и сожалений. И всё же пугает меня не сама муха и не перспектива быть прихлопнутым. Больше всего на свете я боюсь её огромных фасеточных глаз, в которых живут многочисленные копии моего отражения...


Сентябрь 2006.