От великого до смешного

 Выпускник Ереванской спецшколы ВВС, а в 1949 году курсант Кировабадской школы пилотов, Григорий Григорян без отрыва от учебных полётов преуспевал в спорте и был в своём весе чемпионом Закавказского военного округа (ЗакВО) по классической борьбе.

 Это был среднего роста добродушный увалень, который, для того чтобы поддерживать себя в спортивной форме всякий раз с первым подвернувшимся товарищем затевал «медвежьи игры», втягивая его в шутливую борьбу, притворно кряхтя и поддаваясь. С добродушием Григория (в обиходе - Гарика) Григоряна органично вязался ещё и нижний прикус, а также картавость, не позволяющая ему начисто выговаривать звук «р», поэтому, имея обыкновение называться в третьем лице, он именовал себя: Глиголий Глиголян.
 
 Несмотря на спортивную незаурядность, он никогда, даже вскользь, не упоминал в кругу товарищей о своих несомненных достижениях на борцовском ковре, считая это в высшей степени бестактным. Что касается картавости, то похоже никаких комплексов на этот счёт у Григоряна не было. Не лишённый чувства юмора и самоиронии он любил притворно похваляться по любому случаю каким-либо пустяковым успехом, как всегда называя себя при этом в третьем лице.
 
 - Плавда, Глиголян лешил эту задачу плавильно? Нет, плавда, здолово Глиголян её лешил? – приставал он всякий раз к товарищам, требуя признания его микродостижений, которых сам никогда не принимал всерьёз.
 
 Гарика любили, и его шутливое бахвальство никого не раздражало и не мешало заслуженно уважать за то, что человеком он был не только добродушным, но и весьма способным, причём далеко не только в спорте. Мы видели, с какой лёгкостью ему даются науки, и как легко он, используя спортивную натренированность координации движений, опережает нас в освоении техники пилотирования.

 В то время когда мы, его товарищи по экипажу, ещё только завершали вывозную программу, Гарик уже летал самостоятельно и ему, в отличие от других, перед полётом в пилотажную «зону» грузили в первую кабину для центровки мешок с песком вместо инструктора.

 Чуть ли не после каждого полёта он по своему обыкновению продолжал приставать с деланным хвастовством к товарищам:
 - Нет, ты видел, как Глиголян посадил машину? Нет, плавда у Глиголяна это здолово получилось? – тормошил он очередную жертву.
Его добродушное чудачество скрашивало однообразие армейского регламента нашей жизни, и поэтому, принимая всякий раз притворное бахвальство своего любимца, мы с готовностью подтверждали превосходную степень его самооценок. Он же, добившись признания, не успокаивался, и тут же, опрокинув собеседника на траву, начинал с ним столь любимую им борцовскую возню, как всегда притворно кряхтя и поддаваясь.

 Для того, чтобы продолжить наш рассказ, следует сказать два слова о самолёте УТ-2, на котором мы учились летать. Этот учебно-тренировочный самолёт был довоенным детищем ОКБ А. Яковлева и при несомненном когда-то уровне лётных качеств в наше время был откровенным пережитком быстро развивающегося авиастроения.

 Помимо наличия открытых кабин, отсутствия тормозов и радиосвязи, к системным недостаткам УТ-2 относилась ещё неблагоприятная статистика, связанная с отказами топливного насоса, принудительно подающего бензин из низко расположенного в центроплане бензобака. Эти отказы были особенно опасны на взлёте до набора минимальной высоты в 400-500 метров, позволяющей в режиме вынужденного планирования развернуться и вернуться на аэродром.

 Техническая мысль наших конструкторов, оказавшаяся совершенно беспомощной в попытке повысить надёжность бензонасоса, решила поставленную задачу просто и радикально. В дополнение к основному нижнему бензобаку ёмкостью в 200 литров наверху в подкапотном пространстве двигателя разместили вспомогательный 40 литровый бачок, откуда бензин поступал в двигатель самотёком. Это было абсолютно надёжно. По типу: «нет насоса – нет проблем».

 Основной бензобак и малый бачок подсоединялись к двигателю попеременно вручную через выведенный в кабину лётчика тройниковый кран. Пилоту перед взлётом и перед посадкой (на случай ухода на второй круг) надлежало для надёжности установить этим краном питание из верхнего бачка, а, набрав безопасную высоту более 400 метров, переключить кран на питание из основного бака уже с помощью бензонасоса.

 Подполковник Рябов попал в Учебно-авиационный полк Кировабадской школы пилотов из строевой авиационной части в порядке продвижения по службе. До этого назначения у себя в полку в одном из северных гарнизонов, будучи командиром эскадрильи, в чине майора он много летал, благодаря чему с сотней часов годового налёта по праву чувствовал своё заслуженное преимущество перед подчинёнными ему лётчиками. Аттестация на очередное звание требовала повышения в должности, и в Управлении кадров ВВС ему подобрали и предложили вместе с погонами подполковника назначение в Кировабадскую школу пилотов на должность зам. командира учебно-авиационного полка по лётной работе.

 Полученное предложение Рябов и его семейный совет приняли без колебаний. Тёплый азербайджанский климат с преимущественно лётной погодой, обилие фруктов и витаминов для детей. Возможность в училище трудоустройства для жены, теряющей последнее время квалификацию дипломированного библиографа, и предстоящая жизнь в гарнизонном городке в среде интеллигентных, как хотелось думать, семей военных преподавателей были заманчивой перспективой и не оставляли сомнений.
 
 В учебном полку Рябова приняли доброжелательно без заметных ему признаков ревности со стороны командиров эскадрилий, для которых занятая им вакансия была возможностью продвижения по службе. Причина этого вскорости стала Рябову ясна. Командные должности в полку занимали элитные офицеры, беззаветно преданные своей профессии, которые дорожили в первую очередь возможностью годового налёта в школе пилотов, о котором в строевой лётной части можно было только мечтать. Такая возможность была на должностях не выше командира эскадрильи.
 
 Даже рядовые инструкторы в звании лейтенантов имели здесь базовый налёт, превышающий налётанное Рябовым за всю его жизнь в разы. Командиры звеньев и эскадрилий, вышедшие из инструкторов и продолжавшие интенсивно летать по программе командирской и курсантской учёбы, видели смысл своей лётной карьеры в первую очередь в годовом налёте, а не в продвижении по должности.

 Назначение Рябова с весьма скромным опытом строевого лётчика в качестве старшего над ними начальника всех устраивало, как залог вероятного невмешательства в устоявшийся уклад их полковой жизни.
Рябов был достаточно умён для того, чтобы это понять, и посчитал для себя за благо подчиниться сложившимся обстоятельствам.
 Однако, как человек честный и чуждый безделью он, осмотревшись, нашёл себе полезное дело в том, что стал инспектировать организацию полётов на разбросанных полковых аэродромах.
 Там, не вмешиваясь в действия руководящих полётами командиров эскадрилий, он позволял себе изредка отпускать мелкие замечания курсантам, в преимуществе его опыта перед которыми никто не сомневался.

 В тот день на аэродроме № 3, где летала первая эскадрилья, заместителю командира полка подполковнику Рябову прилетевшему с инспекцией представили преуспевающего курсанта Григоряна, который собирался в свой семнадцатый самостоятельный полёт. В учебных полётах этот факт был примечательным, так как именно после семнадцатого самостоятельного полёта курсанту вместо мешка с песком разрешалось брать в первую кабину другого курсанта.

 «Курсант-пассажир» в этом случае, ни при каких обстоятельствах не должен был вмешиваться в управление самолётом и, чтобы исключить соблазн прикоснуться к рулям, строго соблюдать железное правило: «сел в кабину - ноги на лонжероны, руки на борта».
Перспективу полететь в следующий раз с пассажиром Григорий Григорян использовал как новый повод приставания к товарищам.
 - Ты полетишь с Глиголяном? Ты не будешь ему мешать? Холошо, в следующий лаз Глиголян тебя обязательно возьмёт.

 Подполковник Рябов поинтересовался полётным заданием и пожелал курсанту успеха. Задание на всего лишь семнадцатый самостоятельный полёт не могло быть сложным. В пилотажной «зоне» на высоте 1500-2000 метров курсанту следовало в течение 40 минут отрабатывать левые и правые виражи. Григорян уверенно разместился в кабине и как всегда, с шутливо важным видом выслушал доклад механика о том, что самолёт исправен и полностью заправлен. Затем, получив разрешение старта, он опустил на глаза защитные очки, прибавил обороты до полных и пошёл на взлёт.
 
 По своей обязанности не упускать в воздухе из виду самолёт своего экипажа, товарищи, оставшиеся на земле, проследили за его «коробочкой» над аэродромом и проводили взглядом до границ «зоны». На ближайшие минут сорок можно было расслабиться. Однако уже через полчаса «акустик» Виктор Пеньков потребовал полной тишины и заявил, что на самолёте Григоряна двигатель не работает.

 Самолёт Григория, насколько это можно было различить на большом расстоянии, передвигался в режиме планирования с неработающим двигателем по прямой в сторону аэродрома. Доложили руководству. Подполковник Рябов на правах старшего по должности немедленно распорядился машинам технической и медицинской помощи, прихватив по пять курсантов, следовать в район вероятного приземления самолёта.

 Руководитель полётов командир эскадрильи капитан Лебедев получил указание не выпускать в воздух до исхода происшествия готовые к старту самолёты. Тем временем, самолёт Григоряна, лишённый тяги продолжал планировать прямым курсом на аэродром.

 Предусмотренные полётным заданием виражи в тот день курсанту Григоряну особенно удавались. Оставалось только сожалеть, что в первой кабине находится не товарищ-курсант, а всё ещё мешок с песком, перед которым нельзя уже сегодня похвастать достигнутой техникой пилотирования.
Он выполнил несколько правых и левых виражей по замкнутой траектории. Потом, отрабатывая развороты на 180 градусов, стал чередовать правые виражи с левыми, выписывая «восьмёрки» и снова возвращаясь к разворотам.

 Получая истинное удовольствие оттого, что всё это ему удаётся, Григорян, поглядывая на бортовые часы, заметил, что в «зоне» можно оставаться ещё минут десять, когда вдруг его двигатель без видимой причины неожиданно заглох. Немедленно переведя самолёт в режим планирования с разворотом в сторону аэродрома, Григорян решил, что в моторе пропала искра из-за отказа генератора.

 Он попробовал подать её вручную от пускового «магнето», но это ничего не дало. Тогда он отказался от попыток запустить двигатель и сосредоточился только на полёте с полным отсутствием тяги.
Авария случилась на высоте 2000 метров и, хотя под самолётом была степь, позволяющая в любой точке выполнить вынужденную посадку, Григорян решил, что исходная высота достаточна для того, чтобы, планируя, дотянуть до аэродрома.

 Он нацелил свой самолёт на четвёртый разворот «коробочки», выполнив который рассчитывал выйти на посадочную полосу и приземлиться в штатном режиме. Машины технической и медицинской помощи, увидев, что Григорян не собирается садиться в степи, развернулись и поспешили обратно на аэродром, где при его посадке всё ещё могла понадобиться их помощь.

 Задуманное Григоряном удалось. Его самолёт благополучно вписался в четвёртый разворот и приземлился на посадочной полосе. Не имея тяги, он пробежал по инерции положенные метры и остановился. К тому времени пока Григорян, отстегнув привязные, ремни выпутывался из ремней парашютных, к самолёту уже бежали обеспокоенные руководители и курсанты.
Видимых повреждений на самолёте не было.

 Григорян, скатившись с центроплана, улыбался во весь рот. Определив в подполковнике Рябове старшего по должности и званию, он подошёл к нему с рапортом.
 - Что случилось? – отмахнулся тот от доклада.
 - Товалищ подполковник! – захлёбываясь от восторга, доложил Григорян, - во влемя выполнения полётного задания на самолёте кулсанта Глиголяна отказал мотол, но кулсант Глиголян не ластелялся и посадил самолёт на свой аэлодлом!

 - Милый ты мой, курсант Григорян, - растрогался Рябов, - какой же ты молодчина. Нет, ты только глянь на него, капитан. Мотор отказал, а он сохранил и себя и самолёт, да ещё, как ни в чём не бывало, улыбается.
Капитан Лебедев сдержанно кивнул Рябову, явно не разделяя его поспешных восторгов. А подполковник, приобняв за плечи Григоряна, увлёк его с собой, отдав по ходу распоряжение о построении курсантов.
 
 Самолётом, тем временем, занялся инженер эскадрильи, который, отобрав в помощь двух независимых механиков, приступил к предварительному расследованию причин случившейся аварии. Григоряна на время отпустили к товарищам, не менее самого героя возбужденным его действиями, за которыми они только что в крайнем напряжении наблюдали с земли.

 Обступив тесным кольцом Григоряна, друзья наперебой расспрашивали его о подробностях, всё ещё не веря, что перед ними обыкновенный курсант, который только что был участником самого настоящего и опасного лётного происшествия, с которым справился без посторонней помощи.
 
 Подполковник Рябов считал, что Григоряна следует поощрить и объявить ему об этом тут же перед лицом его товарищей. Он решил это сделать своей властью, избрав в соответствии с уставом меры превышающие возможности нижестоящего командира и реализующие его собственные права, что называется на полную катушку. Позаимствовав листок из блокнота капитана Лебедева, подполковник Рябов набросал на нём избранные им меры поощрения.

 Курсанту Григоряну, поставленному лицом к строю, за умелые действия в нештатной обстановке и проявленное при этом мужество, позволившие при отказе мотора сохранить собственную жизнь и самолёт, от лица командования объявлялась благодарность и предоставлялся внеочередной 10-ти дневный отпуск на родину.
 
 Не подошедший к строю, командир эскадрильи Лебедев тем временем за столом руководителя полётов что-то обсуждал с инженером, делая пометки в своём блокноте. Курсант Григорян был наверху блаженства. Он обнимал всех подряд, а некоторых увлекал в партер, где катался с ними на траве в любимых им «медвежьих играх». Не прерывая этого занятия, он на ходу договаривался с теми, кто даст ему в отпуск хромовые сапоги, офицерскую фуражку, командирский ремень и недостающие значки воинской доблести, обещая в ответ привезти товарищам из Еревана бочонок марочного вина, а инструкторам выдержанного армянского коньяка.

 Мы были рады за товарища, с честью вышедшего из опасной ситуации, и, несмотря на его неизменное добродушное безразличие к совершённому, готовы были признать, что в очень важном деле он показал своё превосходство и в чём-то поднялся в наших глазах над нами. После объявленного ему щедрого поощрения, мы от всего сердца его поздравили, а в заключение по старой традиции даже несколько раз подбросили в воздух.

 Бережно опустив героя на землю, мы заметили приближающихся к нам озабоченных руководителей, которые приказали нам вновь построиться.
Перед этим между ними произошёл не очень приятный разговор. Подполковник Рябов, вознаградив за совершённый подвиг Григоряна, подошёл к капитану Лебедеву, намереваясь попенять ему на то, что при поощрении собственного курсанта тот не подошёл к строю.

 Капитан Лебедев, в свою очередь, предложил инженеру эскадрильи повторить для подполковника Рябова заключение о причине отказа двигателя на самолёте Григоряна. Помявшись, инженер доложил о результатах осмотра самолёта:
 - Курсант Григорян, - по его словам, - после взлёта просто забыл переключить бензопитание двигателя с верхнего бачка на основной. В результате произошло то, что должно было произойти.

 Двигатель за 30 минут работы в «зоне» полностью израсходовал содержимое 40- литрового вспомогательного бачка и, не получая больше питания, как и полагалось ему, заглох.
 - Курсант Григорян, - добавил капитан Лебедев, - вернулся на самолёте с исправным двигателем и с 200- литровым запасом неизрасходованного топлива.

 В любой момент, если бы он соизволил об этом вспомнить и включить питание из основного бака, мотор бы немедленно заработал, и аварийная ситуация, созданная им самим, была бы предотвращена.
- Что же, по-вашему, теперь следует делать? – решил на этот раз посоветоваться обескураженный Рябов.
- Поменять меры поощрения на меры учебно-воспитательные, - отвечал комэска.

 - Что вы имеете ввиду?
Командир эскадрильи, молча, протянул ему вырванный из блокнота листок.
- Вы хотите, чтобы это сделал я? – спросил Рябов, пробежав глазами его содержание.
 - Я не могу отменять решения старших командиров, - ответил Лебедев.
 - Ну, что ж, идём, - вздохнул старший командир.

 Ничего не подозревающего курсанта Григоряна вновь поставили перед строем. Он продолжал улыбаться.
- Курсант Григорян, - объявил подполковник Рябов, заглядывая в блокнотный листок, полученный от Лебедева, - допустил в учебном полёте непростительную ошибку, не выполнив элементарную операцию, по которой неоднократно и успешно сдавал зачёт. Он забыл после взлёта переключить питание на основной топливный бак, чем спровоцировал отказ работы двигателя и тем самым искусственно создал серьёзную аварийную ситуацию.

 В связи с изложенным, ранее объявленные мной поощрения, в том числе благодарность Григоряну и краткосрочный отпуск на родину, отменяются. Решением командира эскадрильи, курсант Григорян отстраняется от полётов до повторной сдачи зачёта по материальной части самолёта УТ-2, после чего ему предписаны пять контрольных полётов с инструктором для закрепления навыков в управлении топливным краном.

 На Гарика Григоряна жалко было смотреть. На его лице не было следа обычной сдержанной весёлости, характерной для баловня судьбы. В его глазах стояли слёзы, которые он изо всех сил старался там удержать.
Когда наш строй распустили, мы окружили его и, как только могли, стали утешать, уверяя, что в жизни всякое бывает и что всё плохое обязательно проходит и забывается.

 Однако, успокаивая Григоряна, мы сами были потрясены стремительностью, с которой высокий триумф нашего товарища был в мгновение ока сменён горьким разочарованием. Сочувствуя, мы старались его разговорить, на что он долго отмалчивался, а потом с горестной покорностью произнёс:
 - Что ж, поделать, по-видимому, от великого до смешного действительно один шаг.

 Сказал он это очень проникновенно, и на этот раз, ничуть не картавя.
То ли от неожиданности того, что открыл для себя эту известную истину, то ли просто, потому, что в этой фразе не было ни одного звука «р».


 Москва. 2005