На страже порядка

Склад ГСМ
Три учебных полка двухмоторных бомбардировщиков нашего училища пожирали за один лётный день несколько тонн бензина. Для того, чтобы своевременно пополнять такое количество топлива, к центральному складу ГСМ (горюче-смазочных материалов) от станции «Кировабад-товарная» была  подведена отдельная железнодорожного ветка. По этой ветке в складской тупик загоняли ежедневно прибывающие в наш адрес переполненные железнодорожные цистерны, ко¬торые во избежание  простоя срочно разгружали в такие же, наполовину врытые в землю.
 
Совокупность этих полуподземных ёмкостей, обнесённых одним рядом колючей проволоки,  и называлась центральным складом ГСМ. Он был расположен на окраине нашего базового аэродрома и занимал площадь круга диаметром  156 солдатских  шагов.
Этот диаметр поверх полуврытых в беспорядке цистерн измерить шагами было невозможно. Он был вычислен аналитически попавшими в караул  на этот пост грамотными курсантами, которые в томительном ожидании смены пересчитали свои  492 шага по окружности  склада и определили его диаметр через величину «пи».

Хранилище  ГСМ, хотя и являлось по всем признакам объектом крайне пожароопасным, было оснащёно одним  единственным передвижным  пеногасителем.
Это было обмотанное толстыми гофрированными шлангами громоздкое сооружение, установленное на двух тележных  колёсах, с множеством  управляемых им  вентилей. 
Для того, чтобы скучающие на посту караульные не  крутили от нечего делать маховики этих  краников, они были законтрены тонкой проволокой и опечатаны свисающими на фанерных блямбах сургучными печатями.
 
Каждый заступающий на пост часовой обязан был убеждаться в их количестве и сохранности,   расписываясь  за это в постовой ведомости.
Курсанты, в отличие от солдат, ставили свои подписи в ведомости, не глядя,  экономя сменяющемуся товарищу драгоценное время, отпущенное ему для отдыха, и ещё потому, что нисколько не сомневались, что установка пожаротушения и без того  находится в полном порядке.
Это было до тех самых  пор, пока однажды на склад не забрела какая-то комиссия, которая тщательно проверила сохранность сургучных печатей, после чего решила их взломать, вентили расконтрить и проверить действие  пеногасителя в деле.
В результате этой затеи выяснилось, что из-за  давнишней утечки внутреннего давления и полного разложения ингредиентов установка уже много лет не была способна  к какому-либо пенообразованию.

Однако, её за неимением замены вновь опечатали, и часовых обязали до особого распоряжения продолжать следить за сохранностью сургучных оттисков и аккуратно расписываться за это  в постовой ведомости.

Из-за реального опасения пожара и взрыва, после едва не случившегося однажды короткого замыкания руководство решило электропроводку на складе пока не поздно ликвидировать вообще, и в то время когда в темени  южной безлунной ночи подчас не видно было вытянутой руки, посчитало достаточным  охранять  склад ГСМ силами  одного часового. Ему постовая ведомость вменяла обнаруживать и пресекать в непроглядной темноте нарушителя на расстоянии не менее 50 метров от любой  точки склада.
 
Отсутствие логики в требованиях к часовому вызывало у грамотных курсантов  недоумение.
Для ответов на недоумённые вопросы в  распорядке отводилось 10 минут в конце ежедневной  политпроповеди замполита нашего теоретического батальона.

Вопрос: - Как можно обнаружить в  ночи нарушителя на расстоянии 50 метров, если видимость вокруг склада не более одного метра?
Ответ: - Наши доблестные воины дошли до Берлина передвигаясь, в том числе и в ночное время. При этом, как известно, обходились без уличного освещения.
Вопрос: - В таком случае, где должен стоять часовой ночью, охраняя склад ГСМ, диаметр которого составляет 150 метров?
Ответ:  - Часовой должен быть вездесущ.
Вопрос: - Несёт ли ответственность часовой, если от бронебойной пули  диверсанта, выпущенной с полукилометрового расстояния, склад ГСМ взлетит на воздух?
Ответ: - В зависимости от того останется ли часовой в живых или погибнет.
Вопрос:  - Если погибнет?
Ответ:  - Тогда он будет навечно занесён в ротный список. В казарме под его портретом будет стоять  заправленная койка, а его имя  будет ежедневно выкликаться на вечерней поверке, и  правофланговый всякий раз будет отвечать, что названный боец геройски погиб защищая  военный объект.
Вопрос: - А если останется жив?
Ответ: - Тогда его будет судить военный трибунал за то, что   не уберёг порученное ему  для охраны казённое имущество.

По уставу надо было сменять часового каждые два часа. Из четырех часов, которые оставались ему до следующей смены, на сон отводилось только два, во время которых  ему разрешалось спать, не снимая шинели и подсумка с боеприпасом, а только  расстегнув две верхние пуговицы на вороте гимнастёрки.
Будить 18 летнего парня, забывшегося в двухчасовом сне, было бесчеловечно, и мы договаривались между собой стоять на посту по четыре часа, чтобы удвоить время, отпущенное на сон.

Четыре часа это 14400 секунд. Если идти неторопливым шагом по окружности вокруг склада со скоростью 1шага в секунду, делая на каждом круге 492 шага, то через 29 кругов придёт смена.

Время на посту при охране склада ГСМ можно было коротать и более активным способом. Например, затеять стирку в бензине  шерстяного обмундирования, в котором нас отправляли в караул. Для этого служили запрятанные на складе мятое ведро и загнутый с конца  трехметровый металлический прут.

Известно, что вычерпать бензин из цистерны досуха практически невозможно. На дне всегда  остаётся довольно объёмистая бензиновая лужа. Причём горловину цистерны в этом случае, во избежание скопления взрывоопасных паров, оставляют открытой. Если изловчиться, то можно, пошуровав подцепленным на металлический прут ведром,  добыть со дна цистерны изрядную порцию бензина.

После этого, в нарушение всех мыслимых уставов, следует раздеться  и, отложив в сторонку карабин, простирнуть в авиационном бензине обмундирование, легко отмыв  от  пятен оружейного масла  одежду, в которой предстояло в субботу идти в Дом офицеров на танцы.
 
Охранять склад ГСМ в одних трусах понадобится недолго, поскольку из  разложенной на траве постирушки авиационный бензин испаряется очень быстро. Описанная процедура несколькими поколениями курсантов авиационного училища была отработана до совершенства. Однако тяга к прогрессу, как известно, неистребима и часто чревата.

 Наш товарищ Боря Сулханишвили решил технологию стирки в бензине усовершенствовать. Он подцепил на конец металлического прута вместо ведра саму гимнастёрку и, пошуровав ею в бензиновой луже, извлёк её из цистерны уже чистой. Вдохновлённый успехом он то же самое собрался произвести и с шерстяными шароварами. Однако, прикрепил он эти  шаровары к пруту неудачно, и они во время шурования  сорвались и остались на дне цистерны.

Боря запаниковал и в результате своих бесплодных  усилий едва не упустил в цистерну и сам прут. Можно легко представить, что пережил наш утративший штаны товарищ в ожидании неминуемой смены.
На его счастье смену в тот раз привёл курсант-разводящий, а не офицер-начальник караула.

Мы застали весьма живописную картину. Отказавшийся от бесполезных попыток вернуть себе утраченную часть обмундирования горбоносый Боря Сулханишвили обречённо ожидал нас в подпоясанной гимнастёрке с карабином в руках, но без штанов.

Под общий хохот мы  коллективными усилиями  его шаровары из цистерны выудили, но этот поучительный случай вошёл в анналы курсантских историй и напрочь отвратил попытки какой-либо модернизации подкреплённого многолетним опытом классического способа стирки часовыми обмундирования в бензине на складе ГСМ.

Бомбосклад
После войны (1947) в стране ещё оставалось громадное количество не использованных боевых авиабомб. Их развезли по лётным училищам, готовящим пилотов-бомбардировщиков, и предложили тренировать над полигоном  будущих бомбометателей, не жалея послевоенного боеприпаса.

Обшитые реечными каркасами бомбы на складе хранились под открытым небом, сложенными в  штабеля, как дрова. Между рядами этих штабелей были оставлены узкие проходы для часовых и обслуги.
По плану заявленному в канун завтрашних полётов количество бомб нужного тоннажа заранее  подтаскивалось к воротам, чтобы наутро не задерживать  их погрузку в бомбовоз.
Эту работу выполнял начальник бомбосклада, обладатель лихих казачьих усов, старшина сверхсрочник товарищ Сердюк. Ему помогал его выученик, расторопный ефрейтор срочной службы. Подготовив бомбы, они всякий раз торопились сдать склад под охрану и убраться восвояси, поскольку старшине Сердюку, проживающему на квартире, надо было поспеть на последний автобус, а для этого предстояло  пересечь 3-х километровое поле аэродрома. Именно на таком расстоянии от обитаемых объектов отстояло наше  бомбохранилище.

Охранялся бомбосклад отдельным караулом из четырех человек: начальника (он же разводящий) и трёх подсменных часовых, из которых один, бдя, караулил склад, другой, бодрствуя, охранял караульное помещение, третий отсыпался. Сменяли друг друга мы самостоятельно без формальностей, не утруждая начальника караула.  Он, дабы не бездельничать, в холодное время  топил печь в землянке, именуемой караульным помещением.

То, что называлось печью было, по сути несколькими кирпичами, перекрытыми подобранной на авиационной свалке самолётной бронеспинкой, под которой и разводился огонь, уносящий угар в примитивный дымоход.
Топливом для печи служил тол, заимствованный из бомб, которые мы охраняли.

Ещё предыдущие поколения курсантов усвоили, что тол, вызывающий у обывателей содрогание, на самом деле вдали от детонатора является материалом совершенно безобидным, зато  теплотворным, которым очень удобно  топить печь. Для этого достаточно   отвинтить заглушку в головной части авиабомбы и наскрести столовой ложкой в обеденную мисочку нужное количество тола.

Бомбе, которую потом сбросят в учебных целях на полигон,  от этого не убудет, зато заимствованной у неё  взрывчатки  хватит на несколько часов хорошей топки. Жар от горящего тола такой, что раскалённая бронеспинка светится в темноте.

Другой заботой начальника отдельного караула была задача накормить людей.  Для этого трижды за день один из часовых по жребию командировался с судками в центральную столовую за едой.
В хорошую погоду двухчасовая прогулка вместо нудного дежурства - счастье. В плохую погоду несколько километров по развезённому дождём аэродрому в сапогах с налипающей на них глиной – сущее наказание.

Как-то в один из пасмурных дней мне выпало стоять на посту в самые мучительные предутренние часы. В это время, поддавшись коварной дрёме, можно уснуть даже стоя с оружием в руках. Чтобы этого не произошло, я заставил себя непрестанно двигаться, с притворным интересом обследуя все закоулки склада.
Однако, ложный интерес к окружающему даже в движении плохое средство против сна, и я начал искать объекты достойные неподдельного внимания. Например, валяющиеся  в беспорядке у ворот несколько фугасных бомб, которые старшина со своим помощником приготовили к завтрашним полётам.

Вначале я прикидывал на взгляд их тоннаж. Потом  вымерил ступнями  расстояния между ними. Потом задался  вопросом, сумею ли я, встав на одну из них, с полной выкладкой запрыгнуть на другую. Попробовал это сделать. На каких-то бомбах получилось  сразу. На других только после небольшой тренировки.
Прыгая с бомбы на бомбу  в своих окованных сапогах, я кое-где обломал рейки, которыми они были  обшиты.

Приглядываясь к корпусам самих бомб, я  заметил какие-то свежие трафаретные  надписи, сделанные  накануне старшиной. Они меня заинтересовали, но в полутьме их было  не прочесть. После прыганья на бомбах в сон больше не тянуло, и можно было  отдохнуть присев на одну из них. Вскорости рассвело настолько, что уже можно было  прочитать интересующие меня  надписи на фугасах.

К моему ужасу они гласили: «внимание! детонаторы вложены!».
До сегодняшнего дня не забыть мне ощущения  липкого холодного страха, охватившего меня  при виде этой угрожающей надписи. Как можно осторожнее я приподнялся тогда с бомбы, на которой сидел, и попятился в оцепенении к воротам, как будто эти несколько шагов могли меня уберечь в  катастрофе, если бы она случилась. Запаса взрывчатки на нашем складе в случае его детонации было достаточно, чтобы разнести наше училище со всеми его самолётами и персоналом.

За спиной послышался шум мотора. Это приехал старшина забирать свои бомбы. Из грузовика вывалились несколько солдат ему в помощь. Они с лязгом откинули борта и бесцеремонно стали  с маха забрасывать бомбы в кузов.
Подойдя ко мне, старшина обратил внимание на смертельную  белизну моего лица и участливо справился о здоровье. Не в состоянии пошевелить губами от пережитого страха я, молча, показал ему  надпись на бомбе.

Сверхсрочный казак, понимающе заглянул в мои расширенные зрачки и успокоительно усмехнулся в усы.
- Ты шо себе надумал, хлопчик? Ни яких детонаторов тут нема. Я их вложу  тильки перед подвеской бомбы к самолёту.
- А надпись? – с трудом выдавил я из себя.
- Так то ж я пишу з вечера. Шоб краска к утру обсохла. Поняв, чи нет?
- Поняв, поняв, товарищ старшина, - думал я, с трудом приходя в себя, -  как не понять, будь ты не ладен.

Ангар
Перебирая охраняемые объекты,  не следует забывать, что главная материальная ценность  в лётном училище - это, конечно, самолёты и, когда они не летают, их надо сторожить в первую очередь.
Лёгкие самолёты первоначального обучения  в ангаре. Двухмоторные переходные и боевые бомбардировщики  на открытых стоянках.
Расположены они рядом. Это громадная территория на другой (подальше от горючего и бомб) окраине нашего базового аэродрома. Ангар вмещает до 30-ти лёгких самолётов, а примыкающие к нему 4 стоянки  не менее 20 бомбардировщиков. По 5-ти  на каждой.

Размах крыльев бомбардировщика, включая промежуток с соседним, не менее 25 метров, а это значит, что параллельные стоянки по пять самолётов каждая простираются более, чем на 100 метров. Освещения нет, и выбрать в темноте точку, откуда было бы видно более одного самолёта, невозможно. Примыкая  к ангару, стоянки другими концами обращены в неогороженное и неохраняемое  пространство аэродрома.

При желании с окраины стоянки в темноте можно стащить на буксире пару самолётов. Этого к счастью не происходит. С наступлением темноты  со стороны пустынного аэродрома раздаётся всего лишь наводящий тоску жуткий вой и плач вышедших на ночной промысел шакалов.
Сторожат самолётное хозяйство пять часовых: один у ангара и четыре по одному на каждой стоянке.
Подойти ночью беспрепятственно к охраняемому  объекту можно с любой стороны. Но ни один поверяющий не станет этого делать, так как, перепугав молоденького солдатика или курсанта, может  схлопотать пулю в лоб, сдуру выпущенную часовым.

Стоящим на посту всегда в точности известно, по какой именно тропе на самом деле  прибудет начальник караула с поверяющим, и для того, чтобы все пятеро постовых  не были застигнуты ими  врасплох, достаточно одному из пяти часовых стоять в нужной точке на стреме, подкарауливая там не нарушителя, а инспектора.
Всё это издавна   отработано, и пока один товарищ сторожит поверяющего,  остальные трое со стоянок  подтягиваются к четвёртому у ангара. Там они  общаются за покуриванием  папирос и травлей авиационных баек.
Рассказчику при этом  конечно первый почёт.  Его усаживают в единственное мягкое кресло, которое механики соорудили для себя из самолётного сидения, и которое он покорно уступает, если роль сказителя переходит к другому лицу.
Время в импровизированном клубе у четырёх постовых проходит незаметно и с приятностью. Этого блага лишён только тот - пятый, которому выпала очередь охранять на стреме покой товарищей.   

В задачу охраняющего   входит необходимость остановить начальника караула с поверяющим на подходе и удерживать их там на время достаточное для того, чтобы его товарищи у ангара прежде чем разойтись на свои посты  дослушали спокойно очередную байку и, не торопясь,  докурили свои  папироски. О подходе поверяющего они узнают из  диалога часового с «нарушителями». Свою часть этого диалога он будет орать  жутким голосом, чтобы его хорошо было слышно в клубном кружке у ангара.

Для этой цели служит полный набор текстов, право применения, которых предоставлено часовому уставом.
Выглядит это с приближением начальника караула приблизительно  так:
Окрик: - Стой!! Кто идёт?!
Отзыв: - Начальник караула с поверяющим.
Пауза. Часовой тянет время до тех пор, пока начальник караула в нетерпении пытается продолжить движение.
Окрик: - Стой!!
Отзыв: - Ну, стою, стою. Чего тебе ещё?
Пауза. Начальник караула пытается в присутствии старшего по званию поверяющего проявить решительность и  делает несмелый шаг вперёд.
Окрик: Стой, стрелять буду!!
(все окрики часового  регламентированы уставом, и игнорировать их чревато).
Отзыв: - Стою. Говори, что тебе надо?
Окрик: - (после некоторого размышления) Подай голос!!
Отзыв: - Я - твой начальник караула. Полчаса тебе толкую, что пришёл с поверяющим. Какой тебе ещё нужен голос? (пытается идти).
Окрик: - Стой!!
Офицер останавливается.
Окрик: - (после некоторого размышления) Освети лицо!!
Офицер направляет себе в лицо свет карманного фонарика.
Окрик: - (после некоторого размышления) Начальник караула ко мне, остальные на месте!!
Офицер, оставив поверяющего, подходит к часовому. Тот его наконец «распознаёт» и готов выполнять все его распоряжения. В это время товарищи часового, слышавшие его истошные окрики, уже давно докурив папиросы и дослушав байку, разбрелись по своим постам и готовы к  любым проверкам с тем же набором предписанных уставом предостерегающих текстов.
«Опознанный» начальник караула предлагает поверяющему провести его на другие точки. Но опытный инспектор, по достоинству оценив режиссуру первого акта показанного ему спектакля, этим довольствуется и заносит в постовую ведомость отметку о бдительной службе всех пяти часовых, благоразумно отказавшись от дальнейшей и  бесполезной поверки. 
Начальника караула и часовых  это вполне устраивает.

Китайская стена
Периметр территории нашего базового аэродрома вместе с училищем  составляет в окружности  16 километров. Трудно сказать, когда и кому  пришла в голову мысль полностью огородить эту территорию. Но много лет назад такое решение было принято, и в наши дни никто не помышлял от этой затеи отказываться.

Изначально стену было задумано выложить высотой в 2 метра из саманов (то бишь,  необожжённых глиняных кирпичей, замешанных пополам с сечёной соломой)  с тем, чтобы при её строительстве не понадобились  вспомогательные сооружения.  Для возведения стены предполагалось применять дармовой труд обитателей гауптвахты. С их согласия срок назначенного им ареста заменялся  эквивалентным количеством изготовленных саманов и погонных метров выложенной стены. Воспитатели считали благотворным естественное желание арестованных  выйти на свободу досрочно через общественно-полезный труд. 
 
Комплекс «китайской стены», как её окрестили подневольные строители, включал по замыслу контрольно-пропускной пункт, который должен был замыкать окружную стену, оцепляющую всю базовую  территорию.  Предполагалось, что двухметровая высота задуманного глиняного сооружения надёжно защитит училище как от стремления внешних нарушителей проникнуть несанкционированно внутрь ограждённого кольца, так и от попыток внутренних нарушителей сбежать из этого кольца в самоволку.
 
Глина для строительства стены была в неограниченном количестве прямо под ногами. Трудовой процесс состоял из двух основных этапов: изготовления строительного материала и выкладывания стены.
Для изготовления стройматериала достаточно было невдалеке от рабочего места выкопать метровой глубины обширную яму и,  не выгребая оттуда вскопанной  глины, залить её водой. После чего  долго месить эту глину босыми ногами и, когда в глинистый  раствор будет добавлена накрошенная солома, продолжать месить её ногами, но уже обутыми в резиновые сапоги. Полученной тестообразной массой следовало заполнять примитивные прямоугольные формы, как это делают дети, вылепляя из сырого песка свои куличики. Под южным солнцем всё это быстро высыхало, и готовые саманы, скреплённые  сырой глиной из той же ямы, укладывались на стену.

Прозвищем «китайская» стена была обязана тому, что возводилась она, как все сооружения, использующие рабский труд, очень медленно, и её строительство, учитывая  предполагаемую длину,  видимо было рассчитано на века.
В отличие от своего исторического аналога, который был задумано как крепостное укрепление, прочность нашей стены была очень условной. Как только  длина возведённой её части  стала утомительной для обхода,  первый же досужий перебежчик пнул её ногой в более удобном месте, в результате чего в стене образовался обширный лаз, которым с успехом стали пользоваться  нарушители, как внутренние, так и внешние.
 
До того, как замкнуть защитной стеной всю территорию аэродрома, было ещё очень далеко, однако на контрольно-пропускном пункте, оборудованном шлагбаумом и турникетом в первую очередь, штат контролёров исправно проверял документы у законопослушных лиц, легально пересекающих воображаемую границу всё ещё неогороженной территории училища.
 
Глиняные карьеры, как было сказано, каждый очередной исполнитель создавал в непосредственной близости от места укладки, чтобы не перетаскивать готовые саманы на дальнее расстояние.
Поэтому подходы к внутренней стороне стены изобиловали  вытянутыми в цепочку опустошёнными обширными ямами, которые плодились по мере строительства стены и становились предметом всё более частых претензий командования к хозяйственным службам.

Засыпать ненужные ямы, уродующие ландшафт, было нечем, и ситуация ждала своего непростого разрешения, поскольку отказаться от ям можно было только отказавшись от самой стены.
Это случилось, когда во главе училищного хозяйства встал более рациональный руководитель.

При нём периметр базовой территории было приказано обтянуть добытой им стальной сеткой «рабица», а  саманы, высвобожденные в результате сноса  недостроенной «китайской стены», вернуть в ямы, из которых они были добыты, и таким образом  выровнять искорёженную территорию.

Однако, наведённый порядок не избавил новую ограду от продавленного в стальной сетке на месте привычного лаза нового нелегального  прохода.
Иначе и быть не могло. Во все времена любым установленным ограничениям всегда сопутствуют лазейки, необходимые для их преодоления.

Пост №1
Часовой на этом посту, расположенном в вестибюле штаба училища, прямо против главного входа, был предназначен  охранять военную святыню – Знамя части.
Ещё при первом чтении военного устава лиц, призванных в армию, уведомляют, что Знамя есть символ чести и достоинства боевого подразделения, и если это - Знамя, не дай Бог,  будет утрачено, даже в бою, руководители этого подразделения по Уставу подлежат суду Военного трибунала, а само подразделение - расформированию.

Видимо поэтому, стоять на посту, охраняя священную  хоругвь, следовало по стойке «смирно», не шевелясь. В отсутствии свидетелей Устав разрешал, не переступая, ослаблять время от времени одну ногу в колене. Менялись часовые у знамени каждый час, проклиная свою долю, поскольку за очень короткое время, отведённое для отдыха в караульном помещении,  до сна дело, как правило, не доходило.

Официальное назначение  поста № 1 -  охрана не только Знамени, но и денежного ящика училища.
Денежным ящиком именовался несгораемый сейф, выполненный в виде стального толстостенного сундука, в котором хранилась общеучилищная касса. Этот сундук, снабжённый металлическими роликами, всякий раз в сопровождении начфина писарь финотдела в 18-00  подкатывал к Знамени, где часовой поста № 1, проверив наличие на его крышке печати, принимал денежный ящик на ночь  под охрану. Утром начфин убеждался в сохранности печати,  и тот же писарь откатывал сейф на дневное время восвояси.

С передачей под охрану денежного ящика жизнь в штабе замирала. Можно подумать, что подразделения этого учреждения  были предназначены не для управления учебным процессом военного училища, а исключительно для коммерческой  деятельности, которая теряла свой смысл, как только наличные финансы оказывались под замком.

С уходом последнего служебного автобуса военные чиновники покидали штаб, и часовой у Знамени становился его единственным обитателем.
Попадая на этот пост, курсанты, как правило, сговаривались  ночью стоять по три часа, чтобы хоть что-нибудь перепадало на сон.
Проблема трехчасового бдения заключалась в том, чем именно занять себя эти три часа на посту.

Пол в вестибюле штаба асфальтирован, и если часовой заступал на пост в сырую погоду, то от долгого неподвижного стояния под его сапогами  отпечатывались не просыхающие следы его подошв. Некоторые особо свирепые наши воспитатели контролировали таким образом, не сходил ли часовой у знамени со своего поста. Поэтому первым развлечением в ночное время  являлась демонстрация своего умения высвободиться из сапог так, чтобы не сдвинуть их с места, и в шерстяных носках свободно разгуливать по вестибюлю, а потом так же изощрённо вновь влезть в эти неподвижные  сапоги.

Хождение по вестибюлю было отнюдь не бесцельным.
Поскольку каждый из нас попадал на пост №1 не часто, то, когда это случалось, дождавшись ночи, он первым долгом кидался осматривать новинки в экспозиции самодеятельных комиксов. Что это такое, следует пояснить.
 
Дело в том, что по обе стороны постамента со Знаменем находились две двери, одна их которых вела на основную лестницу, а другая - на пожарную. Эти двери не запирались и были постоянно открыты до упора  так, что их лицевые части примыкали к стене. Никому из начальства  от ремонта до ремонта не приходило в голову оглядывать эти лицевые части, но если бы они это сделали, то увидели бы там для себя много любопытного.

В давние времена кто-то из наших курсантских предков, скучая на посту № 1,  додумался  развлечения ради нацарапать булавкой на масляной краске скрытой от глаз лицевой дверной панели некий эротический сюжет и посвятил в это дело следующего часового. Тот, отдав должное мастерству предшественника, прицарапал к рисунку продолжение. Это же стали делать впоследствии все, попадающие в караул на пост № 1.

Таким образом было положено  начало многолетней традиции заступать на почётный пост, вооружившись острой булавкой, и пополнять вернисаж ночных фантазий курсантов, караулящих Знамя, каким-либо новым сюжетом.

  Курсантские повадки на почётном посту пытались перенять  солдаты роты охраны, и случалось так, что в изощрённые эротические сцены, нацарапанные курсантами, проникала откровенная похабщина. Это нами не поощрялось, и при обнаружении таковой  непотребные включения затирались,  уступая место беспрепятственному и непрерывному развитию романтического сюжета. В конце концов убогая фантазия необразованной солдатни им самим наскучила, и они уступили нам поле деятельности, предпочитая с интересом   считывать наши новинки, не засоряя их своим примитивом.

Создание саги о любовных похождениях героев наших сюжетов длилось обычно  год, до очередного ремонта, когда следы нашего творчества безжалостно закрашивались, и последующим авторам приходилось обращаться заново к любимым образам,  создавая для них  уже иную  историю  приключений.

Эти наши затеи на посту № 1 были привычны и безобидны. Но однажды случилось так, что именно в то время, когда наша эскадрилья была в карауле на этом почётном посту, разразился нешуточный скандал. Начфин училища при обычной утренней приёмке от часового денежного ящика обнаружил, что печать на его крышке безнадёжно нарушена. В тот день в ящике содержалась особо крупная сумма денег, о которой знал не только начфин, и налицо было явное подозрение на попытку  ограбления. Не зная, состоялось оно или нет, расследованию дела незамедлительно был дан законный ход.

Первым долгом комендатура сопроводила на гауптвахту  троих подсменных часовых поста № 1, разведя их для предотвращения сговора в разные камеры. Руководством  штаба  была срочно создана независимая от финотдела комиссия, которая должна была в присутствии  понятых вскрыть денежный ящик и снять кассу.

Вся наша эскадрилья была из караула отозвана и возвращена в казарму, где мы, почистив и сдав оружие, судачили о случившемся и томились в безвестности.
Тем временем в расположении эскадрильи появился наш доблестный не лишённый сыскных способностей старшина товарищ Резниченко, который ранее служил в комендатуре и решился на самостоятельное независимое расследование ЧП, бросающего тень на безупречную до этого репутацию нашего подразделения.

Покрутившись среди членов штабной комиссии и оценив  подробности  случившегося, старшина Резниченко, пользуясь старыми связями в комендатуре, забрал под свою ответственность с гауптвахты задержанных наших товарищей и  доставил их под конвоем в эскадрилью.
 
Поручив виновникам происшествия вновь облачиться в парадную форму, в которой они стояли на посту, Резниченко построил эскадрилью и вывел их на три шага из строя. Мы в недоумении следили за действиями нашего «детектива», а он тем временем, вооружившись учебной указкой, приказал стоящим к нам спиной бывшим часовым поста №1 выполнить упражнение «три» из комплекса утренней физзарядки. Все трое покорно согнулись в пояснице, потянув кисти рук к носкам и выставив нам свои чресла. Указка в руках строгого старшины навела было нас на мысль, что будет иметь место  показательная порка, однако старшина Резниченко употребил её по прямому назначению, наглядно показав ею на прикрытых парадными штанами задницах наших товарищей размазанные жировые пятна.
- Изволили на посту отдыхать, сидя на денежном ящике? – последовал его строгий вопрос.
Отрицать очевидное было бесполезно.
Штабная комиссия тем временем закончила свою работу, найдя кассу в полном порядке. Виной поднятого переполоха оказался сам начфин, который, накануне опечатывая свой ящик, вздумал перейти от хлопотного, но твёрдого сургуча на более технологичный, но мягкий  пластилин и  не счёл нужным предупредить об этом часовых, наивно полагаясь на устав, который не разрешает им вообще  сидеть на посту, тем более у Знамени и тем более на денежном ящике.

 Начальство на  радостях, что деньги целы, всех простило, тем не менее, старшина Резниченко самостоятельно оценил свои неофициальные заслуги в этом деле и влепил для острастки проштрафившимся постовым по наряду вне очереди, резонно полагая, что если всех прощать, то глядишь, скоро некому будет драить казарму.

Кухня
«Пуля труса догонит» - гласит армейская премудрость. Я лично убедился в этом после того, как в один несчастный для себя день получил назначение, которого всегда панически боялся, а именно: заступить дежурным по кухне, 
Хорошо помня времена военного детства, когда каждая крупица съестных припасов была на вес золота, я всегда опасался людей, причастных к таинственному миру приготовления и распределения пищевых  продуктов,  не без основания  подозревая их в дурном сговоре и способности жестоко расправиться с любым, кто осмелится подступиться  к ним с контролем.
 
Трепет оттого, что меня пытаются приобщить именно к подобному действию, особенно усилился после предварительного инструктажа, полученного мной у старшего офицера-интенданта  училищной хозслужбы. Узнав, что я собираюсь дежурить по кухне впервые, он счёл нужным несколько вразумить  меня по этой части.
- Из чего ты должен исходить, заступая на дежурство? – задал он  риторический вопрос.
Далее, отвечая на него сам,  просветил меня в том, что предметом личной заинтересованности работников  столовой общепита является собранная с тарелок недоеденная пища,  которая идёт на откорм свиней в их  домашнем хозяйстве (принимая во внимание, что чем отвратительнее будет  пища, предназначенная для людей, тем больше её останется на тарелках). Поэтому главной задачей такой столовой является намерение перевести все отпущенные продукты в малосъедобное состояние, после чего, собрав  с тарелок обильные остатки оплаченной, но отвращённой людьми еды, скормить её любимым поросятам.

Другое дело столовая для военнослужащих. Тут независимо от качества еды доблестные воины уж точно ничего на тарелках  не оставят. Сметут всё. Поэтому основным доходом кухонного персонала военной столовой является изначальное  недовложение ценных продуктов в котёл и присвоение их в чистом виде.
Вот почему главную задачу дежурного по такой столовой, помимо формального снятия пробы, составляет строгий контроль над полным вложением в котёл отпущенных продуктов независимо от того, понравится дежурному или нет поднесённая  поварами проба приготовленной ими пищи.

Трехразовое кормление прибывающих по распорядку подразделений было хлопотным но особенно меня не волновало, так как заполнение котла для уже готовой пищи происходило накануне.
Меня беспокоил ночной процесс приготовления еды на завтра, предстоящий во время моего дежурства и  связанная с этим моя личная ответственность за полноценное вложение в котёл нужных продуктов.

В отчаянной попытке распознать смысл суеты множества поварих, снующих у плиты с постоянным открыванием и закрыванием крышек и перекладыванием еды из кастрюли в кастрюлю, а так же постигнуть роль ключей от кладовой с продуктами, которые они без конца передавали из рук в руки, было для меня непостижимо.

Поэтому неудивительно, что  сознание полной своей некомпетентности повергло и  удерживало меня  в постоянном страхе ожидания неминуемой катастрофы в результате внезапного визита какой-нибудь контрольной комиссии, которая обязательно обнаружит преступное по моей вине  недовложение продуктов в солдатский котёл.

В отчаянии я  стал присматриваться к шеф-повару Василичу, превосходящему раза в три мои собственные габариты, пытаясь угадать, представляет ли этот гигант  происходящее на кухне, и не вызывает ли беспокойство у него самого столь беспорядочная возня его помощниц. Однако громадный шеф был  совершенно спокоен, из чего следовало  заключить, что всё идёт как надо, и, если что и вызывает его беспокойство, так это мой бледный вид.

- Девчата, - обращался он  время от времени с упрёком к  поварихам, - чего это у нас дежурный такой печальный? Поджарьте ему картошечки. Пусть поест. 
«Девчата» - дородные молодки, шевеля под белыми халатами упитанными телесами, всякий раз с готовностью бросают  на раскалённую сковороду шматок сливочного масла и ловко кромсают на него ломтики очищенного картофеля. Подрумяненная до хруста аппетитная картошка туманит мозги.

 Однако, подозревая, что молодки специально хотят отвлечь меня от какого-то важного порученного мне  наблюдения, я от их угощения отказываюсь, после чего они без всякого сожаления склёвывают аппетитную картошечку сами.
В конце концов, я понимаю, что уследить за движением продуктов в процессе приготовления пищи я не в состоянии.
В то же время, беспорядочная с виду деятельность кухонного персонала в результате переработки продуктов, как ни странно постепенно превращает  их в съедобные кушанья, о чём  с очевидностью можно судить по характерным аппетитным запахам, всё более и более перебивающим прежний  смрад от полуготового варева.

Перед исходом ночи  шеф-повар, ещё раз обозрев, как идет процесс в главных кастрюлях, решает по обыкновению вздремнуть пару часов перед первой раздачей. Для этой цели в дальней каморке у него имеется свой персональный топчан. Наказав помощницам  следить за плитой и не будить его до срока, он, уходя, снова выражает  недовольство моим видом.

- Девчата, не нравится мне наш дежурный. Вы картошечки ему поджарили?
- Поджарили, да он не ест.
- А чего не ешь? – спрашивает  меня с удивлением шеф, - хвораешь что ли?
- Василич, - набравшись смелости, обращаюсь я к нему, - на прошлом дежурстве у вашего сменщика была комиссия из медсанчасти. Дознавались насчёт жирности.
- И чего  дознались?
- Не знаю.
- То-то, что не знаешь. Не бери в голову. Поешь лучше с девчатами картошечки. А я чуток прилягу.
Прошло около часу, когда мне вследствие собственной трусости пришлось воочию убедиться в справедливости поговорки, с которой мы начали этот рассказ.
Встревоженный внезапно замершим щебетом поварих я обернулся к дверям и увидел  облачённого в белый халат военфельдшера, которого сопровождала в таком же одеянии медсестра с набором мытых полулитровых банок для отбора проб из наших котлов.
- Дежурный? – ткнул в меня пальцем военфельдшер, - а где же шеф-повар?
- Отдыхает, - говорю, - могу разбудить.
- Не надо, - возражает контролёр, - не станем ему мешать, чтобы он в свою очередь не мешал нам.
 
Медсестра, разложив свои банки и отказавшись от неуместной помощи поварих, с привычной сноровкой разобралась в наших  главных кастрюлях и отобрала из них нужные пробы. За то время, которое её начальник потратил на выписки из меню и калькуляции, она покрыла и туго перевязала все банки многослойной стерильной марлей, которую военфельдшер вдобавок прошил  суровыми нитками, а на их выпущенные концы  навесил свинцовые пломбы.

Опломбированные банки  выставили на прохладный подоконник и велели их не трогать до приезда поутру машины из медсанчасти, которая отвезёт пробы в лабораторию для анализа.
Я видел, что в отобранных пробах нет никаких признаков жира, и был удивлён спокойствию, с которым наши поварихи отнеслись к действиям контролёров.

     Шеф появился ко времени, посвежевший и в хорошем настроении, которое к моему удивлению ничуть не омрачилось, когда он узнал о визите ночных гостей. Поварихи притихли, ожидая руководящих указаний.
- Ну, чего застыли, кумушки? Учить вас надо? - улыбнулся им шеф.
И «кумушки» засуетились. Их стараниями в кастрюльке был растоплен животный жир, а в руках у шефа оказался извлечённый из посудных завалов большой кондитерский шприц с насаженной на него отнюдь не кондитерской иглой. Зарядив шприц горячим жиром, шеф-повар легко, не повредив упаковку проб, ввёл через иглу сквозь марлевые повязки по сантиметровому слою жира в каждую банку.
Лихо, разобравшись с пробами, он тут же забыл о них, как о сущем пустяке и даже не обернулся на служивых, которые приехали забирать опломбированные банки в лабораторию.
Сменяясь в тот раз с дежурства по кухне, обогащённый бесценным жизненным опытом, после  усвоенного от Василича урока про то, что на жизнь надо смотреть проще, мне оставалось сожалеть лишь о том, что я всю ночь, скованный беспричинным страхом совершенно напрасно отказывался от аппетитной жареной картошечки.

 * * *
Подумать только,  в  какой  замечательной  гармонии  были в советские времена власти, устанавливающие в стране порядок, и мы, этот порядок охранявшие. Как было всем удобно, когда одни распоряжались, не особенно беспокоясь о смысле своих распоряжений, а другие умели эти бессмысленные распоряжения исполнять, не задавая лишних вопросов.
Возможно, эта гармония была и ложной. Но, Боже мой, как не просто в наше время, оказалось, постигать истинную.
               
Москва. 2005г.