Воспоминания 3

41. БОЛЕЗНЬ НЕ К СМЕРТИ

С неоднократно упоминавшимся мною Псково-Печерским монастырем связан важный эпизод моей жизни, произошедший во второй половине августа 1977 года. Начну с того, что после первого визита в Печоры в июле 1976 какая-то сила вновь и вновь тянула меня обратно в этот монастырь. Поэтому еще в январе 1977 года я отправлялся на зимние каникулы с тайной мечтой вновь посетить Печоры. Это мне удалось, хотя и каким-то необычным способом. Мы с моим однокурсником Андреем Сазоновым и девушкой, тоже студенткой физфака, по имени Саша, отправились в Ленинград. В тот же день (29 января), оставив Сашу с Андреем, я купил билет на автобус Ленинград-Печоры и отбыл в монастырь. Приехал я в Печоры уже поздно вечером и сразу пошел в монастырский храм на вечернюю службу. Ее совершал наместник – архимандрит Гавриил с братией. Была суббота, и на всенощной читали Евангелие: «Симоне Ионин, любиши ли Мя? Паси овцы Моя и т.д.» (одиннадцатое воскресное евангельское чтение). Торжественность монастырской службы именно в тот раз произвела на меня огромное впечатление, может быть оттого, что я перед этим на протяжении восьми часов созерцал из окна автобуса унылый зимний пейзаж.
Та зимняя поездка в Печоры может показаться безумием, но для меня это и по сей день одно из наиболее ярких и светлых воспоминаний. В тот приезд я очень хотел снова увидеть отца Иоанна Крестьянкина и побеседовать с ним. Я также хотел подарить ему машинописный экземпляр статьи о. Павла Флоренского "Итоги". Но на следующий день я так и не дождался окончания воскресной службы, так как мне надо было возвращаться в Ленинград и искать себе там ночлег (я по плану должен был остановиться у ленинградского психолога Александра Панасюка, который принимал участие в некоем научном проекте вместе с моим отцом).
Третий раз я посетил Печоры в августе 1977. Из дому я отбыл со скандалом, так как родители не хотели, чтобы я ехал в монастырь. По приезде меня поселили с прочими паломниками в общежитии, расположенном на территории монастыря. В основном я работал на стройке, но иногда мне давали и другие поручения, например, не пускать экскурсантов в храм во время богослужения. Это задание я исполнял на пару с необыкновенно злобным человеком, по имени Александр, который использовал вверенную ему миссию «церковного дружинника» для того, чтобы своим поведением дискредитировать церковь в глазах бесправных и оболваненных атеистической пропагандой туристов. Общение с "рабом Божиим" Александром было для меня чрезвычайно мучительным. Кроме того, я был очень разочарован тем, что не застал в Печорах Марию Дмитриевну (она, как позднее выяснилось, поехала в Елгаву к о. Тавриону). От разочарования ли, или от тяжелой работы на стройке, или от переживаний, вызванных конфликтом с родителями, я заболел. Четыре дня я лежал с высокой температурой; монастырский доктор, о. Константин, выдал мне таблетки сульфадимезина, на которые у меня началась аллергия, и я покрылся сыпью. На пятый день приехал мой отец, привез красную икру, лимоны, кофе (во время болезни я мечтал о кофе с лимоном, который в свое время часто заказывал в буфете ВГБИЛ). Надо сказать, что от былой ссоры не осталось и следа. В тот же день отец увез меня из монастыря. Позже я узнал от него, что он имел беседу с наместником, и тот повел себя крайне нелюбезно, сказав: «Шляются тут всякие, заразу разносят» (Сообщаю об этой беседе со слов своего отца). До Пскова мы добрались на такси, а оттуда самолетом в Москву с промежуточной посадкой в Великих Луках. Дома я стал быстро поправляться; врачи диагностировали «тяжелый бронхит»; не исключено, что он мог при неправильном лечении перейти в пневмонию.

42. «РАКОВЫЙ КОРПУС»

Приходя в себя после неудачного паломничества, я весь конец августа находился дома и воспользовался отдыхом, чтобы прочесть и перечесть некоторые книги. Из книг, прочитанных в то время, особенное впечатление произвел на меня «Раковый корпус» Солженицына, может быть, потому что там, помимо прочего, описывалось выздоровление главного героя, Костоглотова, от тяжелой болезни. «Раковый корпус» представлял собой в то время полузапрещенную литературу: срок за него не давали, но при обысках изымали. Экземпляр "Ракового корпуса" мне дала Аня Рокитянская, сестра Владимира Ростиславовича Рокитянского - одного из друзей Бориса Гордона.

43. БОГОМАТЕРЬ ТИХВИНСКАЯ

1 ноября 1977 г. был вторник. Вечером я отправился в деревянную церковь, расположенную на углу Краснобогатырской и Миллионной улицы. Метро вблизи не было, и добраться до церкви можно было только на трамвае. Каждый вторник перед чудотворной Тихвинской иконой Богоматери читался акафист. О чем я молился, не помню. Вернулся я домой после 8 вечера, и уже засыпал, когда раздался телефонный звонок. Звонила Е., с которой я был помолвлен и с которой собирался на ноябрьские праздники ехать в Ригу. Она сказала мне, что в Ригу со мной не поедет, и просила меня больше ей не звонить. Позже я узнал, что она вышла замуж за А.Т., преподавателя музыкальной школы. Я, конечно, был очень расстроен, в голову навязчиво лезла мысль о самоубийстве. Но в глубине души я понимал, что Матерь Божия смягчила нанесенный мне удар.

44. ТАВРИОН – II

Первый раз я посетил о. Тавриона, духовника Спасо-Преображенской пустыни под Елгавой, в конце июня 1977 г.; имея возможность вторично поехать к нему в августе того же года, я предпочел Печоры и тем самым допустил ошибку, так как каждый день общения со столь великим старцем приносил душе большую пользу. Еще один раз я упустил шанс увидеть о. Тавриона в начале ноября 1977 г., когда я был в Риге и не заехал к нему. Но мысль побывать у старца и побеседовать с ним, спросить его духовного совета и благословения не оставляла меня, и 30 января 1978, в канун праздника свв. Афанасия и Кирилла Александрийских, я приехал в пустынь с Андреем Сазоновым (см. главу "Болезнь не к смерти"), с которым мы вместе проводили в Риге зимние каникулы. К сожалению, личной беседы не получилось, но проповедь о. Тавриона о христианском браке произвела на меня и на моего друга большое впечатление.

45. МИНСКОЕ ГЕТТО

После принятия крещения я не перестал интересоваться «еврейским вопросом». Наряду с книгой Э. Шнабеля об Анне Франк, я обнаружил в Библиотеке иностранной литературы также дневник пятнадцатилетней девочки Марии Берг «Варшавское гетто» (на английском языке; недавно узнал, что в 1983 г. польский оригинал дневника был издан в Варшаве). Марии Берг удалось вырваться из гетто, т.к. она имела гражданство США. Под впечатлением этой книги я во время посещения Минска в первой половине февраля 1978 с выставкой часов и шпалер из музеев Московского Кремля решил разыскать хоть какие-то следы Минского гетто, судьба которого складывалась по образцу Варшавского гетто. В Минске я находился вместе с Аидой Сергеевной Кохреидзе, которая отвечала за проведение выставки; именно она и оформила мне командировку в качестве подсобного рабочего. Аида Сергеевна вызвалась сопровождать меня в моих поисках, которые проходили с трудом, так как приходилось долго идти по обледеневшим тротуарам. Один раз Аида Сергеевна поскользнулась и упала, к счастью, без последствий. Наконец, в обычном дворе, чуть ли не в яме, мы нашли гранитную стелу, на которой было написано, что на этом месте в ноябре 1941 г. гитлеровцы расстреляли 5 тыс. евреев. Теперь там аллея праведников мира, все красиво и ухоженно, а тогда было так, как я описал.

46. «ПИСЬМА С АФОНА»

17 февраля была пятница, и я провел этот день в Библиотеке МГУ им. Горького, где читал книгу Константина Леонтьева «Письма с Афона». Сейчас мне кажется, что я не понимал Леонтьева так, как надо его понимать. Я смотрел на мир его глазами, был очарован им, а надо было увидеть Леонтьева как часть мира и продукт определенной эпохи. Почему я тогда не был способен на это? Дело в том, что мы все были пресыщены марксистской историософией и диалектикой и нам хотелось обрести нечто неподвижное и абсолютное. Таковой представлялась мне Православная Церковь, хранительница многовековых преданий. Лишь с годами я понял и сильные стороны Леонтьева, и его ограниченность. Леонтьев восставал против «всеобщего смешения», того, что мы сейчас называем «глобализацией», усматривая в этом, как врач, признак старения и смерти культуры. Но Иисус Христос не случайно сравнивал Царство Небесное с тремя мерами муки, в которые хозяйка бросила закваску. Ясно, что закваска должна равномерно распределиться по тесту, чтобы получился вкусный хлеб, когда тесто положат в печь. Так что смешение – это необходимый этап человеческой истории, возможно, болезненный, но предусмотренный провидением Божиим. Смешение – это ни в коем случае не «смерть» теста, но часть процесса приготовления хлеба. За смешением следует «положение в печь», т.е., применительно к мировой истории, воздействие Святого Духа.
Повторяю, тогда, в феврале 1978 г., я был далек от подобных мыслей. Все написанное Леонтьевым казалось мне совершенным, я восхищался не только содержанием, но и формой. Мое восхищение дополнительно подкреплялось атмосферой «запретности», «замалчивания» Леонтьева в советское время (и меня не насторожило то, что «Письма с Афона» выдали мне в библиотеке без всяких проблем). Я тогда прямо в читальном зале начал переписывать заключительное, четвертое письмо, из которого и по сей день помню фразу: «Не о Петербурге едином жив будет русский человек, но о всяком глаголе, исходящем из истинно русского сердца». Эта фраза тогда представлялась мне шедевром красноречия.
Странное дело, уже в апреле того же года я ощутил, что Леонтьев не греет душу: он слишком холоден. Тем не менее он важен тем, что предлагает определенную, пусть и незавершенную историософскую концепцию, и, как мне кажется, именно за это его ценил св. Амвросий Оптинский.

47. ЗАЯВЛЕНИЕ

Во время описанной мною выше «августовской» (1977) болезни я осознал, что совершенно не боюсь смерти и, более того, даже втайне желаю ее, т.к. верю, что она приведет меня в мир, где меня ждут Анна Франк, Хью Клаппертон (известный шотландский путешественник, христианин, в начале XIX в. умерший в Африке от дизентерии), умученные большевиками белогвардейцы, поэт Николай Гумилев, философ Константин Леонтьев. Пребывая в таком душевном состоянии, я не боялся болезней, и поэтому, когда 20 февраля 1978 г. почувствовал себя плохо и слег с высокой температурой, я испытывал радость. Однако в ночь с 20 на 21 февраля эта радость внезапно сменилась тревогой; одна из тех обитательниц Царства Небесного, перед подвигом которой я преклонялся – младшая дочь последнего русского царя Николая II Анастасия Романова (ее фотографию я впервые увидел в английской книге «Nicholas and Alexandra», которую я прочел в мае 1977 г.) – как будто укоряла меня за то, что я ношу на своей груди изображение ее убийцы (В.И. Ленина). Я остро ощутил, что Анастасия (ныне вместе со всей убиенной царской семьей прославленная в лике страстотерпцев Русской Православной Церковью) не принимает меня, что я недостоин ее любви. Сейчас я думаю: может быть, она не столько укоряла, сколько предупреждала меня о чем-то, что грозило мне, если бы я не попытался порвать эту, пусть формальную, но все же реальную связь с Лениным, действовавшую через мое членство в ВЛКСМ? Тогда я понял только то, что для того, чтобы быть встреченным с любовью своими братьями во Христе, умученными от большевиков, я должен был немедленно выйти из комсомола. И тогда я принес обет: если выздоровею, то первым делом пойду в комитет ВЛКСМ МГУ и заявлю о выходе из этой организации. Принеся обет, я успокоился и вверил свою жизнь Богу. Вскоре я пошел на поправку (у меня оказался всего лишь обычный грипп) и 25 февраля уже смог отправиться в Университет. Прежде чем пойти на занятия, я зашел в комитет комсомола (он находился на 10 этаже главного здания МГУ) и исполнил то, что пообещал Богу.
Мне, конечно, было страшно, но еще страшнее было не исполнить обет и попасть в ад в случае внезапной смерти. Когда я произнес заранее подготовленную фразу перед ошарашенным «товарищем», дежурившим в тот день в комитете комсомола, я испытал приятное чувство исполненного долга и сброшенной с плеч тяжелой ноши: пусть теперь делают со мной, что хотят, перед Богом я чист, Бог со мною! Но, сняв с себя мучившее меня бремя, я переложил его на комсомольских ответственных работников, которые к такому сюрпризу явно не были готовы и не знали, что со мной делать. Увидев, что я упорствую в своем желании покинуть ряды ВЛКСМ, они потребовали, чтобы я написал подробное заявление с изложением причин своего нежелания пребывать далее в комсомоле, и отпустили меня. Затем, как мне позднее стало известно, они вызвали моих родителей и предложили им показать меня психиатру. Ирония судьбы заключалась в том, что и отец, и мать у меня уже были психиатрами: теперь им пришлось «лечить» собственного сына.

48. СИНЯЯ ЛОШАДЬ

"Синяя лошадь" - это название картины московского художника, знакомого моих родителей, Михаила Захарьевича Рудакова. Его биография необычна: он участвовал во Второй мировой войне, был ранен под Полтавой в октябре 1941 г., попал в плен к немцам. После окончания войны освободился из немецкого плена, но был арестован советской контрразведкой и отправлен в лагерь, а затем в ссылку в районе реки Печоры. Там его встретила молодая студентка театрального института, москвичка, приехавшая в те края на гастроли. Ее звали Сусанна. Она отказалась от карьеры актрисы и стала женой Михаила Захарьевича. От этого брака родилась дочь Ольга (в 1950 г., ныне член Московской группы Союза художников). Мои родители познакомились с семейством Рудаковых в начале 1970-х гг. Еще будучи студентом второго курса, я выступил на обсуждении абстрактной картины Рудакова "Ночь" ("Синяя лошадь"), которую сам автор считал программной в своем творчестве. В своем выступлении я упомянул о четырех апокалиптических конях, которых, под влиянием Дм. Мережковского (конкретнее, сборника его эссе "Конь бледный"), ассоциировал с четырьмя историческими периодами. Надо сказать, что Михаил Захарьевич вообще любил рисовать лошадей. Весной 1978 г., уже после вышеупомянутого "заявления", я был с родителями в гостях у Рудаковых: это была моя предпоследняя встреча с художником. В последний раз я видел его на открытии выставки работ группы московских художников в октябре 1979 г.

49. БЕСЕДА В ЭЛЕКТРИЧКЕ

Эту главу можно было бы назвать "Таврион III", поскольку в ней я расскажу о том, что произошло 27 марта 1978 г., в понедельник, когда я приехал в Ригу и тотчас отправился в "пустыньку" к о. Тавриону. Из Елгавы я выехал автобусом ровно в 15.00, так что успел прибыть до начала всенощной, и даже пришлось немного подождать. Сидел я прямо напротив кельи "старца", на ступеньках трапезной. И тут ко мне подсел высокий сутуловатый рыжеволосый мужчина еврейской наружности, лет 30, представившийся Марком. Он приехал в "пустыньку" из Ленинграда. Мы обменялись несколькими репликами, затем из кельи вышел о. Таврион и направился в храм. Мы подошли под благословение. Узнав, что причастия на следующий день не будет (так как был Великий пост), мы с Марком решили после всенощной отбыть в Ригу. Если бы Марк уехал один, а я остался в пустыньке, многое впоследствии пошло бы иначе в моей жизни, как будет явствовать из дальнейшего повествования. Обратно в Ригу мы добирались из Елгавы на электричке. Всю дорогу мы оживленно общались друг с другом. Марк оказался католиком (это был первый "живой" католик, с которым меня свела судьба: то, что я до этого знал о католичестве, было заимствовано либо из книг, либо из передач радио Ватикана). Из его рассказа о католичестве запомнились два тезиса. Первый тезис: католики разрешают поминать на мессе некрещеных, в том числе и молиться за упокой их душ. Я рассказал Марку о том, что хочу молиться об упокоении души Анны Франк, но в Православной Церкви поминать ее невозможно ни на литургии, ни на панихиде, так как она некрещеная. Будучи евреем (его фамилия была Элькинд), он понял мою проблему: другие не понимали и не поняли бы. Второй тезис: бесы боятся католического богослужения и кликуши не решаются "голосить" в католическом храме во время мессы.
Расставшись на вокзале в Риге, мы договорились встретиться на следующий день. Встретившись, мы отправились к Лене П., а от нее уже втроем - к Мише Устинову, известному в богемных кругах "белогвардейскому барду", приятелю и поклоннику Лены. Когда мы садились в такси, чтобы ехать к Мише, меня посетила мысль, что католичество поможет мне воцерковить родителей, особенно маму. Также изменилось и мое отношение к Западу. До этого мне казалось, что на Западе нет ничего святого: теперь вдруг представились католические храмы в Варшаве, в Амстердаме (отец был в Голландии в сентябре 1973, а до этого - летом 1973 - мои родители побывали в Польше у своих знакомых). Короче, возникло ощущение, что на Западе тоже есть какие-то духовные сокровища.

50. СТРОКИНО

Деревня Строкино расположена к югу от города Электроугли, километрах в 40 от Москвы. В этой деревне есть действующая православная церковь во имя Св. Великомученика Никиты. Впервые я посетил Строкино на Пасху 1977 г. вместе с Марией Дмитриевной (в Строкино из Малаховки можно было добраться на рейсовом автобусе). Настоятель храма – о. Анатолий Воинов – был добрым, немного чудаковатым мужчиной лет средних лет, уже успевшим во время хрущевских гонений побывать в тюрьме по какому-то, видимо, сфабрикованному обвинению. Мария Дмитриевна полюбила храм в Строкино за его малолюдство и за внимательное отношение к ней о. Анатолия. В Рождество, 7 января 1978 г., я снова посетил храм в Строкино; кажется, тогда Мария Дмитриевна сообщила мне о предложении настоятеля регулярно приезжать в храм по воскресеньям и читать на клиросе. Мой "дебют" в качестве чтеца состоялся в одно из воскресений марта, уже после истории с попыткой выхода из комсомола. Естественно, что родители не одобряли этой моей деятельности, опасаясь, что из-за нее я могу быть исключен из университета. 9 апреля мой отец поехал со мной в храм, якобы послушать, как я читаю псалмы. После службы он долго разговаривал с о. Анатолием, просил его не использовать меня более в качестве чтеца, обещал при случае помочь. Больше я в этом храме не прислуживал.

51. ПОЭТИКА РАННЕВИЗАНТИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

В июне 1978 года я посетил своего хорошего знакомого - философа и диссидента Владимира Рокитянского. За чашкой чая я пожаловался ему, что из-за гнета советской цензуры в СССР не выходит ни одной книги, которая хоть как-то говорила бы о Боге. Мой собеседник не согласился со мной и предложил мне прочесть недавно вышедшую в издательстве "Наука" книгу филолога-византиниста С.С. Аверинцева "Поэтика ранневизантийской литературы". Если бы я в свое время обратил внимание на имя редактора перевода книги "Игра в бисер", то фамилия Аверинцева не прозвучала бы для меня как незнакомая. Так или иначе, "Поэтику…" я взял и уже по пути домой начал читать. Дочитав до того места, где автор приводит в качестве примера "Житие Алексия, человека Божия" я понял (скорее сердцем, чем умом), что книга Аверинцева, хотя и научная, написана глубоко верующим человеком, сумевшим каким-то образом "между строк" сообщить о своей вере читателям.

52. Паломничество в Дивеево

31 июля 1978 г. я отправился в Малаховку к Марии Дмитриевне. Мы вместе с ней были на всенощной накануне праздника св. Серафима Саровского. В то время я находился под сильным впечатлением книги В.Н. Ильина "Преподобный Серафим Саровский", фотокопию которой мне дал знакомый моего отца Станислав Григорьевич Жуков. Мне страстно захотелось побывать в местах, связанных с преподобным Серафимом. К тому же выяснилось, что в Малаховке есть женщина, которая знает монахинь, проживающих в селе Дивеево (где в конце XVIII века возникла женская обитель, впоследствии частично перешедшая под духовное руководство преподобного Серафима). Узнав, что я собираюсь в паломничество в Дивеево, эта женщина через Марию Дмитриевну передала мне немного денег, которые я должен был отвезти монахиням. Разумеется, это были тайные монахини, т.к. официально не только никакого женского монастыря, но даже обычной приходской церкви в Дивеево в то время не существовало.
Итак, 3 августа вечером я отбыл с Ярославского вокзала в город Горький (ныне Нижний Новгород), чтобы оттуда ехать дальше в Дивеево на автобусе. В Горький я прибыл 4 августа рано утром и пошел на автовокзал покупать билеты в Дивеево. Билет я купил на 5 августа (это был праздник Почаевской иконы Божией Матери). Автобус "Горький-Дивеево" выехал из Горького примерно в 2 часа дня и прибыл в Дивеево уже поздно вечером, когда уже начинало темнеть. Я в Дивеево никого не знал, но попутчица в автобусе объяснила мне, как найти монахинь. Молитвами Богородицы и преподобного Серафима все устроилось как нельзя лучше. Я остановился у матушки Домники, проживавшей в небольшом домике на ул. Арзамасской. Матушка Домника отвела меня к старшей монахине, которую звали Евфросиния. Ей я передал деньги. У нее хранились реликвии, оставшиеся от преподобного: тяжелый железный крест, рукавицы и др. Переночевав у матушки Домники, я 6 августа рано утром поехал в Сатис на источник, в свое время освященный молитвами преподобного Серафима. Сатис находится примерно в 10 км от Дивеево, рядом с закрытым военным городом Саров (в то время называвшийся Арзамас-16). В закрытый город меня, конечно, не пустили бы (я лишь издали видел т.н. "проходную", т.е. контрольно-пропускной пункт). Набрав воды из источника, который находился на берегу небольшой речки, - вода в нем считалась целебной - я вернулся в Дивеево, а оттуда в тот же день отбыл в город Арзамас и далее на поезде в Москву. В тот день умер Папа Павел VI. Об этом я узнал лишь 7 августа утром, когда уже ехал на рейсовом автобусе в подмосковный город Верею, где должен был встретиться со Станиславом Григорьевичем Жуковым. Однако в Верее я его уже не застал, так как он уехал в пустыньку к о. Тавриону (видимо, ему сообщили, что старец "отходит", и это было правдой: о. Таврион умер 13 августа 1978 г.). Я же вернулся в Москву и в тот же день отправился в Печоры с Ленинградского вокзала на поезде Москва-Таллинн.

53. "ИНОСТРАНКА" ИЗ ЯРОСЛАВЛЯ

Итак, рано утром 8 августа 1978 г. я в очередной раз приехал в Псково-Печерский монастырь. На этот раз я застал там Марию Дмитриевну и ее дочь Иру, а также Таню, подругу Иры, и еще одну Таню - из Касимова. Все они остановились в Печорах у одной хозяйки и пригласили меня поселиться с ними. В стихийно образовавшейся молодежной компании (позднее к нам присоединились еще два мальчика - Женя и Юра) я был самый старший. Вечером того же дня мы пошли на акафист св. великомученику Пантелеимону (был канун его праздника). По причине большого стечения паломников акафист совершался на площади перед главным монастырским храмом. Вдруг в толпе произошло некоторое смятение: там как будто оказалась иностранка, желавшая, чтобы ей что-то объяснили, но не понимавшая по-русски. Кто-то из нашей компании позвал меня, чтобы я объяснился с иностранкой по-английски. Я подошел, сказал несколько фраз, и вдруг "иностранка" объяснила мне, что она на самом деле русская, студентка Ярославского института иностранных языков и находится на "практике", т.е. в рамках учебного задания разыгрывает роль иностранки. Я с недоумением и даже некоторым страхом посмотрел на нее.

54. У БЛАЖЕННОЙ КСЕНИИ

8 августа утром Мария Дмитриевна представила меня своему духовнику схиигумену Савве. Я сказал ему, что только что был в Дивеево и подарил ему бутылку с водой из "Серафимова" источника. О. Савва сразу взял меня под свое духовное руководство. Я понял это так, что должен слушаться его во всех важных делах. Первым моим "послушанием" (так в монастырях именуются приказы старших) было приехать еще раз в Печоры на Успение. Мне пришлось для этого поменять свои планы (я собирался в Краснодар к бабушке Александре Григорьевне). Но ничего не поделаешь: я четко понимал, что мне необходимо духовное руководство. Итак, 21 августа рано утром я выехал на сидячем поезде из Москвы в Ленинград, чтобы оттуда отправиться в Печоры. В Ленинград я прибыл к 2 часам дня. Купив билеты до Пскова на поезд Ленинград-Рига (уходивший поздно вечером), я отправился гулять по городу. Сначала я решил посетить часовню блаженной Ксении на Смоленском кладбище. Если в первый раз меня привел туда коренной ленинградец (см. главу "Пермь"), то второй раз мне пришлось самому искать дорогу к часовне, что оказалось не так просто. Часовня, где находились мощи преподобной Ксении (тогда прославленной лишь Русской Зарубежной Церковью), в то время не функционировала, и верующие ставили свечи у ее внешней стены.

55. ОБРАЗ МИЛОСЕРДНОГО ИИСУСА

Чего-то мне не хватало в Православной Церкви, то ли молитвы за Анну Франк, то ли какой-то богословской четкости, построения богословия на манер физики и математики - тех предметов, с которыми я имел дело, обучаясь на физфаке МГУ. Но пока альтернативы не было, я терпел эти "недостатки" как неизбежность. С появлением в моей жизни Марка Элькинда что-то как будто сдвинулось с места. Возвращаясь в конце августа из Печор в Москву через Псков и Ленинград, я приехал в "город на Неве" рано утром. Имея до отхода дневного сидячего поезда еще достаточно времени, я отправился в Александро-Невскую лавру, чтобы "приложиться" к мощам Св. Александра Невского (т.е. поцеловать раку с мощами). Выйдя из Лавры, я подошел к станции метро "Площадь Александра Невского" и из телефона-автомата позвонил Марку (о встрече с ним я договорился накануне, позвонив ему по телефону из Пскова с переговорного пункта на Октябрьской ул.). Марк был дома и пригласил меня в гости, объяснив, как к нему доехать. Он жил на улице Васи Алексеева, неподалеку от станции метро "Кировский завод". В доме у Марка продолжились наши беседы о католичестве. То, что я увидел и услышал в комнатке Марка, превзошло все мои ожидания. Во-первых, Марк обратил мое внимание на текст Евангелия от Матфея 16,18 "Ты еси Петр…", о смысле которого я до этого вообще не задумывался. Во-вторых, я увидел в углу стола фотокопию католической иконы "Милосердного Иисуса" (кстати, Марк дал мне тогда неправильную информацию о происхождении иконы, сказав, что она написана согласно видению какой-то итальянской монахини, хотя в действительности этот образ сделан по описанию польской монахини Фаустины Ковальской, ныне причисленной Католической Церковью к лику святых). Взгляд Иисуса, изображенного на этой иконе, поразил меня. Дело в том, что в Печорах меня постоянно преследовали упреки Иисуса, как бы вопрошавшего: "Любишь ли меня?" - а я не находил в своем сердце ни капли любви к Нему и потому постоянно мучился совестью. Я пытался заставить себя полюбить Иисуса, всматриваясь в православные иконы, но ничего не получалось. Стоило мне увидеть образ "Милосердного Иисуса" на столе в комнатке Марка, и я ощутил то чувство любви, которое так безуспешно пытался возгреть в себе, находясь в Печорах. В-третьих, я увидел рядом с "Милосердным Иисусом" две фотографии католических святых, о существовании которых я до этого не подозревал: Св. Папы Пия Х и Св. Терезы Младенца Иисуса. О них тут же вкратце рассказал мне Марк. О Пие Х я узнал, что он ухаживал за больными чумой (и тогда же пристрастился к курению, что впоследствии едва не стало препятствием для его канонизации); о Терезе Младенца Иисуса Марк также сказал мне несколько слов, но лик ее сказал мне еще больше. Наконец, в-четвертых, я увидел цветную фотографию Папы Иоанна Павла I, которого только что избрали взамен умершего 6 августа 1978 г. Папы Павла VI. Всякий, кто видел светящееся добротой лицо этого "улыбающегося Папы", поймет мое состояние. Короче, я тогда же четко понял, что в Католической Церкви есть та "половинка истины", которой мне так не хватало и которую я искал.

56. Можайск

Встреча с Марком дала мне радость познания новой истины: благодать действует и в Западной церкви. Христос не мог "случайно" избрать Петра, здесь есть какой-то глубокий смысл, который я только начинаю постигать. Было ощущение, что за какой-то дверью открылись еще многие помещения, о существовании которых я до этого не подозревал.
Все первые дни сентября я жил радостью этого открытия. Помню, что 8 сентября я впервые представил себе, что где-то на Западе отмечается Рождество Богородицы. В то время я находился под Можайском на сельхозработах (в конце 70-х годов все студенты московских ВУЗов в обязательном порядке должны были участвовать в уборке картофеля в подмосковных совхозах и МГУ не был исключением). Надо сказать, что мои приятели по студенческой группе не были в восторге от моей религиозности. Комсомольское начальство получило приказ спровоцировать изгнание меня с сельхозработ с целью последующего отчисления меня из МГУ. Студент Андрей Л., начавший проявлять ко мне необычный интерес после 25 февраля 1978 года, когда я подал в комитет ВЛКСМ физического факультета заявление с просьбой исключить меня из комсомола по религиозным убеждениям, в начале сентября уже не скрывал своей антипатии ко мне.
Православный храм (в честь Ильи Пророка) находился в 10-15 км. от нашего лагеря. Несмотря на строгости с дисциплиной, мне удалось посетить его дважды: один раз в канун праздника перенесения мощей св. Александра Невского (11 сентября вечером) и второй раз - 17 сентября утром, причем мне удалось в тот день исповедоваться и причаститься. Помню, что священника звали о. Борис и я сказал ему на исповеди, что являюсь духовным сыном схиигумена Саввы. В тот же день вечером меня исключили из отряда, объявив сразу три выговора. 18 сентября я уехал в Москву.

57. Первое посещение католического храма

По возвращении в Москву я пребывал в "подвешенном" состоянии, т.к. шансов остаться в МГУ у меня было немного. На конец сентября было назначено обсуждение моего дела в деканате физфака, а пока я не работал и не учился (мои однокурсники должны были вернуться в начале октября), но как бы болел, согласно бюллетеню, выданному мне университетским врачом-психиатром (эта добрая женщина спасла меня от грозившего мне исключения из МГУ, хотя могла из-за этого нажить себе неприятности). Решив, что хуже уже не будет, вспомнив слова Марка Элькинда о том, что католическая месса обладает какими-то особыми таинственными свойствами прогонять бесов, я отправился на поиски единственного в то время в Москве католического храма. Имевшаяся у меня иллюстрированная карта достопримечательностей Москвы (в 1973 я с помощью этой же карты разыскал синагогу) не давала точных координат, но можно было установить, что "костел" находится где-то недалеко от площади Дзержинского (ныне Лубянская площадь). Я знал, что в этом районе находится штаб-квартира КГБ, но тогда меня это почему-то мало волновало. Впоследствии я сотни раз проходил мимо мрачных зданий, принадлежащих этой некогда навевавшей ужас организации.
На поиски "костела" я решил отправиться в субботу 23 сентября. Узнав расписание служб, я решил в тот же день посетить вечернее богослужение, которое, к моему удивлению, оказалось Божественной литургией. Я с интересом наблюдал, как пожилой священник причащал немногочисленных верующих, в основном интеллигентного вида женщин. Символ веры был прочитан по-русски, и меня неприятно кольнуло добавление слов "и от Сына", а также эпитет "католическая" применительно к церкви (я привык к благозвучному и немного таинственному славянскому определению "соборная").
Вернувшись домой, я проанализировал, как мог, свои ощущения от визита и пришел к выводу, что надо пойти еще раз на следующий день и постараться поговорить со священником.

58. Первая исповедь у католического священника

24 сентября я отправился в храм Св. Людовика на утреннюю мессу. Я решил, что со священником удобнее всего говорить в исповедальне. О. Станислав, пожилой литовец, не без труда изъяснявшийся по-русски, выслушал мою исповедь и разрешил мне причащаться один раз в неделю и даже чаще. Для меня это был неожиданный выход из трудной ситуации. Дело в том, что перед причастием в православной церкви требовалось соблюдать пост, что неизбежно привлекло бы внимание моих родителей. Травмировать же их в тот момент, когда мне угрожало отчисление из МГУ и их нервы были особенно напряжены, мне представлялось ненужной жестокостью. С другой стороны, едва ли мне разрешили бы в православной церкви причащаться один раз в неделю, как мне велел батюшка Савва. Правда, были и минусы, которые я не мог не замечать. Во-первых, это чуждый мне обряд, во-вторых, невольная вовлеченность в довольно запутанные дела Западной Церкви. Так, например, придя в храм св. Людовика в субботу 30 сентября, я застал заупокойную службу по внезапно умершему папе Иоанну Павлу I. 7 октября, т.е. в следующую субботу, храм был вообще закрыт, т.к. о. Станислав уехал в Рим на похороны Иоанна Павла I и избрание следующего папы. О. Станислав остался в Риме до 16 октября, когда был избран Иоанн Павел II. Когда о. Станислав, наконец, вернулся, я стал опять посещать храм св. Людовика и причащаться там 3 раза в неделю, по пятницам, субботам и воскресеньям (я предпочитал вечерние мессы), а если случались праздники - то и чаще.
Каковы были мои первые впечатления от Западной Церкви? Избрание папы-поляка мне было не по душе; меня вполне устраивал улыбчивый итальянец Иоанн Павел I, и в его преждевременной и внезапной смерти я невольно ощущал действие злых сил. Молитвы на латинском языке мне нравились, нравилась также чистота и порядок в храме, приятно было также сознавать, что в любом крупном городе цивилизованного мира можно найти католический храм и безбоязненно причащаться в нем, даже если тебя никто не знает. Приятно было и то, что Ватикан был, вообще говоря, неподотчетен КГБ.

59. Снова Ленинград

Из университета меня все-таки не исключили. Во многом здесь сыграла свою роль твердая позиция университетского врача-психиатра. Она позвонила заместителю декана по работе со студентами и указала на незаконность отчисления студента, находящегося на учете в психоневрологическом диспансере по месту жительства, за нарушения режима на сельхозработах, от которых он вообще должен был быть по состоянию здоровья освобожден. Я отделался строгим выговором с предупреждением об отчислении и в начале октября 1978 г. вместе со своими однокурсниками приступил к учебе.
6 ноября я поехал в Ленинград, чтобы оттуда отправиться в Печоры и испросить у о. Саввы благословение на брак. Со мной вместе отправился мой однокурсник Алеша Хлебалин, в то время всерьез увлекавшийся теософией. Мы приехали в Ленинград 7 ноября утром, купили билеты до станции Печоры на вечерний поезд Ленинград-Рига и отправились к Марку Элькинду. И тут произошло странное событие, безусловно, повлиявшее на всю мою последующую жизнь. Марк, увидев Алешу (на всех производившего впечатление кроткого и воспитанного человека), отреагировал на него крайне враждебно и фактически выпроводил его из дома. Алеша ушел к своим родственникам. Мне было неудобно, но я находился в каком-то оцепенении. Чем объяснить реакцию Марка? Было ли здесь ясновидение юродивого или просто приступ душевного заболевания? Фактически Марк взял на себя функции моего духовного наставника, причем так властно, как это умеют делать только юродивые и старцы. Он сказал, что в Печоры мне ехать не следует. В тот же день Марк отвел меня в единственную тогда в Ленинграде католическую церковь Лурдской Богоматери, где я исповедался у тамошнего настоятеля (о. Иосифа Павилониса).
8 ноября Марк познакомил меня с ленинградскими католиками, в числе которых был Георгий Давидович Фридман, член III ордена св. Доминика. Георгий Давидович на днях собирался в Москву и назначил мне встречу 12 ноября в 9.00 у входа в храм Св. Людовика.

60. ОЛЬГА ВЛАДИМИРОВНА

Говорят, что когда входишь в дверь, надо внимательно следить, чтобы не удариться о косяк. Примерно то же самое стоило иметь в виду мне, когда я нашел дверь, ведущую в незнакомый для меня мир. Наверное, поэтому старцы не советуют впускать в душу слишком много новых впечатлений. Милосердный Иисус, Папа Пий Х, Тереза Младенца Иисуса, наконец, Папа Иоанн Павел I - все это было слишком много для молодого человека, делающего свои первые шаги в духовной жизни. В результате я совершенно упустил из виду, что все, воспринятое мною, еще нуждается в "инкультурации", т.е. приспособлении к русской почве и русским условиям, а чтобы это осуществить, потребуются гении масштаба свв. Кирилла и Мефодия. Но, как говорил Цезарь, jacta alea est (жребий брошен), и мне ничего не оставалось, как, больно ушибив голову о косяк той самой двери, идти дальше.
Итак, 7 ноября утром я снова оказался в Ленинграде (см. предыдущую главу). На следующий день Марк повел меня в гости к пожилой католичке Ольге Владимировне. Я во все глаза смотрел на собравшихся у нее прихожан ленинградского католического храма во имя явления Божией Матери в Лурде. Особенно мне понравился мужчина, который был как бы лидером собравшихся. Его все звали Жорж, и поначалу я подумал, что он француз. В действительности, это был ленинградский еврей Георгий Давидович Фридман, принявший крещение в Католической Церкви. Ольга Владимировна оказалась большой почитательницей св. Терезы Младенца Иисуса, а Жорж показывал фотографии мексиканского священника-иезуита Мигеля Про, убитого в 1927 г. во время гонений на христиан в Мексике. Жорж рассказывал, что Мигель Про умер со словами: "Слава Христу Царю". Дело в том, что в 1925 г. Папа Пий XI в ознаменование 1600-й годовщины Никейского собора установил в Католической Церкви праздник Христа Царя, который должен был отмечаться в последнее воскресенье октября (в результате литургической реформы Папы Павла VI этот праздник был перенесен на последнее воскресенье ноября). Я до этого никогда не слышал о гонениях на христиан в Мексике (мои познания о происходивших в этой латиноамериканской стране событиях ограничивались фильмом "Золотая пуля" и рассказом Джека Лондона "Мексиканец"), и потому сведения, сообщенные Жоржем, произвели на меня глубокое впечатление.