Евангелие от Матфея, версия происхождения христиан

 ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАТФЕЯ
 (версия происхождения христианства)

 Краткая аннотация
 Иудей из Александрии, что в Египте, по имени Софрон и бывший мытарь (сборщик налогов) Матфей из Назарета, брошены за богохульства в страшную иерусалимскую тюрьму служителями Синедриона. Откупившись от наказания и выйдя на свободу, они разработали план, как отомстить святошам и запустить на божественную орбиту нового святого идола.

Почти две тысячи лет тому назад
Иерусалимская тюрьма,которая находилась в углублённой и расширенной пещере, в скале под городским рынком, как всегда, была переполнена.
Просторное помещение с низким, нависающим потолком, где грабители, воры и вероотступники сидели все вместе, проветривалась плохо. Густо стоял затхлый, спёртый воздух. У входа, закрытого решёткой из толстых брусьев, стражи сменялись три раза в сутки. Кормили утром и вечером: иногда это было варево из овощей, но чаще давали по плошке воды и куску твёрдой, как камень, лепёшки, которую, не размочив в воде, трудно было разжевать.
Порядок был суровый. Заправлял в камере коротконогий здоровяк с оторванным ухом, сидевший за грабёж. Начальство давало ему лишнюю порцию похлёбки, в которой иногда плавало мясо. Дубинка одноухого частенько гуляла по спинам сидельцев. Они глухо роптали, но на большее не решались, так как знали, что эта палка - сущий пустяк по сравнению с плёткой палача, на которую каждый из них мог рассчитывать.
Решётка у входа отодвинулась, два стражника втащили в камеру и бросили на пол окровавленного человека, стонавшего сквозь зубы: видимо, он находился в болевом шоке.
Сидящий недалеко от входа, на куче гнилой соломы, молодой человек,в белой, ещё не пропахшей смердящим тюремным запахом, одежде, с ужасом уставился на несчастного. У того был выбит глаз и пустая, кроваво-красная глазница сочилась; на спине, едва прикрытой лохмотьями одежды, зияли страшные глубокие раны, местами тело было рассечено до костей.
Старшина что-то глухо прорычал и указал палкой на двух заключённых.Те неохотно поднядись и оттащили избитого человека вглубь камеры. К нему кто-то подошёл, пытаясь оказать помощь. Раздались приглушённые возгласы, то ли сочувствия, то ли возмущения.
Молодой человек в белой одежде, ещё не пришедший в себя от страшной картины, вдруг почувствовал, как его осторожно дёрнули за рукав. Он обернулся. Это был его сосед, державшийся до сих пор особняком.
- Ты видишь, что делает с человеком плётка, у которой на конце оловянный шарик. Не заплатишь палачу, и тебя точно так отделают. Но ты богат, наверное, сразу видно. Деньги есть? - на горбоносом лице, как светлячки, горели хищным блеском маленькие, круглые серые глазки под дугами толстых чёрных бровей. - Я Левий, из Назарета галилейского. А ты откуда?
- Меня зовут Софрон, я из Александрии, что в Египте, - отвечал молодой человек, зябко поёжившись и запахнув на груди свой белый плащ из козьей шерсти.
Он говорил с греческим акцентом, но и вся внешность: бритое лицо, аристократическая осанка, чистая, не местного покроя одежда отличали его от ос-тальной, серой массы узников.
- О, я так и думал,что ты не здешний, - Левий кивнул головой, окидывая его уважительным взглядом, и придвинулся ближе. - Присматривался я к тебе и вижу, что ты не доносчик. А такие тут есть. Подслушивают, вынюхивают, беда от них. За что ты сюда попал?
Низкого роста, узкоплечий и кривоногий Левий вызывал у Софрона отвращение, как и все прочие обитатели этой зловонной камеры. Но ужасное зрелище подвергнутого бичеванию, окровавленного, изуродованного человека, потрясло его, а в этом Левии, оказавшемся рядом, теплилось какое-то человеческое участие, и александриец почувствовал к нему расположение.
- Сам не знаю, за что, - Софрон осторожно потрогал большую шишку у себя на голове. - Наверное, за мой длинный язык. Сказал, видно, не то, что нужно, в неподходящем месте. - Он затравленно оглянулся по сторонам,но в глубине тёмно-карих глаз сверкнул острый, мстительный огонёк, свидетельствующий о том, что человек он далеко не робкий и может за себя постоять.
Софрон недавно приехал в Иерусалим из Александрии по приглашению родственников. Его семья владела небольшой гостиницей в александрийском порту. А он закончил академию и, к своим двадцати семи годам, собирался открыть нотариальную контору, пока ещё на деньги родителей, но надеялся, что вскоре сам станет на ноги. Софрон давно хотел посетить Иерусалим, откуда происходили его предки и проживала большая часть родни. Название этого древнего города в Александрии произносили с благоговением, в котором таилась давняя, веками лелеянная тоска по давно утраченной родине; так, оказавшись оторванными от дома, выросшие и окрепшие дети тоскуют по своей старой матери, оставшейся где-то далеко, и воспоминания о ней согревают душу.
Но по сравнению с Александрией, с её широкими, ровными, засаженными деревьями улицами, шикарными зданиями-дворцами и толпами модно одетых людей, столица Иудеи показалась ему глухой провинцией. Небольшой, тесный город, узкие кривые улицы, лишённые растительности, ветхие, неухоженные здания, множество нищих и калек, бедно и грязно одетые люди.
Неприятно поразила его местная, гортанная речь. Картавые, давящиеся звуки резали слух.Дома,в Александрии,родственники и знакомые,порой,говорили на иудейском наречии, но там оно казалось гораздо более благозвучным.
Очистки овощей и фруктов выбрасывали прямо из окон на улицу. Под ногами валялись гниющие отбросы, бытовой мусор, текли ручьи помоев и нечистот. Прохожие, развязные и крикливые, могли толкнуть плечом, наступить на ногу и, не извинившись, пройти дальше. На это никто не обращал внимание. По-видимому, такое поведение считалось нормой.
Вся жизнь города вращалась вокруг двух центров:рынка и Храма. На шумном, многолюдном рынке он чуть не оглох от громких, пронзительных криков торговцев и ритмичного боя тимпанов. Софрону и не пришло в голову, что узкая, кривая, каменная лестница на краю рынка, ведёт в страшную тюрьму, в которой он скоро окажется.
Иерусалимский храм привлекал внимание, но оказался не таким большим и роскошным, каким он его представлял по рассказам и описаниям. В Александрии было несколько синагог, ни по размерам, ни по богатству убранства не уступавшим храму.На площади возле Храма всегда толпился народ. Эти люди были одеты значительно лучше,чем те,которых Софрон видел на рынке. Небольшими группами, они медленно прохаживались или стояли, ведя беседы, фоном которых служили, доносящиеся из храма, молитвы, стройное хоровое пение и ароматы воскуренных благовоний. И эта спокойная, якобы, непринуждённая обстановка, сыграла с Софроном злую шутку: он почему-то подумал, что и здесь можно говорить совершенно свободно, как на александрийских форумах,хотя в Александрии и в других городах иудейского рассеяния знали, что Синедрион строго следит за слоблюдением религиозных традиций.

В Александрии издавна существовала многочисленная и активная колония иудеев. Считалось, что в этом огромном египетском городе их проживало даже больше, чем в Иерусалиме. Но местные иудеи были почти полностью эллинизированы: говорили только по-гречески и Священное Писание читали уже в греческом переводе. Под влиянием александрийской философской школы, крупнейшим представителем которой был Филон Александрийский, в толковании Танаха применялся метод аллегории. Иудеев диаспоры, воспитанных на сочинениях Платона и Аристотеля, коробили некоторые сомнительные и вовсе безнравственные эпизоды, изложенные в Писании, которые шли вразрез с принципами этики и морали образованных слоёв общества. У Филона Александрийского библейские персонажи теряли, приписываемую им Танахом, реальность и превращались в символы, выражающие те или иные отвлечённые понятия и имеющие, якобы, высокий смысл. Это была попытка поднять древнюю и примитивную, по его мнению, религию иудеев до ранга стройной философской системы и, таким образом, увеличить её престиж во, враждебном иудеям, греко-римском окружении.
В основе философии того времени лежало понятие “лагоса”. Царило убеж-дение, что весь мир находится в состоянии непрерывного возникновения и уничтожения; всё течёт, всё меняется, источником развития является борьба противоположностей. Этот вечный круговорот подчинён правилам определённой закономерности, именуемой “лагосом”, т.е. разумной, вечной, не зависящей от воли богов гармонией сущего - основе всех вещей, нечто вроде вселенского Свода Законов.

Софрон часто посещал знаменитую александрийскую библиотеку, нередко бывал свидетелем и даже участником споров философских школ.
Как-то под вечер, когда ему надоели обывательские разговоры иерусалимских родственников, Софрон направился на площадь перед Храмом и вступил в беседу. Он свободно владел арамейским языком, поскольку дома, в Александрии, на нём говорили дедушка и бабушка, и научили внуков.
Разговор шёл о том,что Господь справедливо покарал жителей Содома и Гоморры за разврат и что содомитяне,живущие в Иерусалиме и тайно занимающиеся своим мерзким делом,могут накликать беду на город и всех его жителей.Софрон снисходительно глянул на собеседников и, с чисто александрийским апломбом заявил, что все эти басни не имеют смысла,что Бога, который вмешивается в человеческие дела вообще не существует; природой руководит всеобщая гормония, “лагос”, всё,что происходит вокруг, имеет своё объяснение, поскольку мироздание построено по своим объективным законам.
Наступила тишина. Люди изумлённо, со страхом уставились на него. Софрон знал,что говорит с сильным греческим акцентом, и решив, что его не поняли, начал повторять свои слова, стараясь выговорить их без акцента. Но лица слушателей вытянулись, они, один за другим, отвернулись и отошли в сторону. Софрон почувствовал себя неловко, словно обидел этих людей, хотя испытывал к ним дружеские чувства и даже некоторую жалость, как к взрослым детям, живущим в плену примитивных небылиц, с искажённым представлением о мире, который их окружает.
Внезапно показалось,что сзади его пронзил острый,как удар кинжала, ненавидящий взгляд.Софрон резко оглянулся,но никто не смотрел в его сторону.
Площадь перед храмом, мощёная квадратными каменными плитами, хорошо освещалась факелами, установленными на столбах.
Побродив немного, александриец зашёл в Храм. Сильный запах воскурений заставил его поморщиться. Софрон вслушивался в молитвы и песнопения, но смысл слов не доходил до него. Богатое убранство, покрытое позолотой, показалось ему нелепым и безвкусным. Ощутив себя здесь чужим, он направился к выходу.
Осторожно ступая в темноте по неровным камням мостовой, Софрон думал о том, почему, заполнившие Храм, люди не могут понять,что все их молитвы – пустой звук. Он, словно вызывал эту толпу молящихся на диспут: «Жизнь – не что иное, как определённая форма материи, и также, как неживая материя, существует по своим естественным законам. Например, большой камень гранита всегда будет тяжелее маленького, вода всегда потечёт не вверх,а под уклон. Также и жизнь: обязательно возникнет там, где для неё есть наиболее подходящие условия. И чем они благоприятней, тем более разнообразные формы примет жизнь, заполняя все ниши, все энергетические, питательные уровни. Главным законом существования жизни является её совершенствование, поскольку происходит борьба за заполнение наиболее благоприятных ниш, выживает тот, кто успешней приспособится. Человек находится на вершине пирамиды, как самое совершенное существо, но является порождением животного мира.У него такие же внутренние органы, как и у животных, да и размножение происходит таким же образом. Ни о каком божественном происхождении не может быть и речи. Ведь известно, что первобытный человек был дикарём, но откуда он взялся, значит, существовала и более низкая ступень».
Свежий воздух ночного Иерусалима наполнился треском цикад, писком насекомых. Стены тесно стоявших домов, раскалённые солнцем за долгий день, в наступившей ночной прохладе щедро отдавали накопленное тепло. В густой темноте неба сияли те же созвездия, что и в Александрии, и Софрон вдруг, неожиданно для себя, затосковал по родным местам.
 Когда он проходил по узкой, освещённой лишь луной улице, его неожиданно, с двух сторон, крепко взяли под руки. Решив, что это грабители, Софрон рванулся и, выдернув правую руку, сильно ударил одного из нападавших. В ответ получил удар дубинкой по голове и потерял сознание. Так он оказался в тюрьме...

 Левий сел рядом с Софроном, подгрёб под себя гнилую солому,обдав александрийца запахом давно не мытого тела. Заметив, что Софрон недовольно поморщился, Левий сказал:
 - Не обращай внимания, скоро привыкнешь,потому что сам будешь так же вонять.
 - Давно ты здесь, за что попал сюда? – спросил Софрон.
 - Уже две недели будет. Скажи, у тебя деньги есть? Скоро меня должны вызвать в суд, один допрос уже был, пока не били. Боюсь, что дадут мне 15 или 20 плетей. Если не заплатить палачу, то будет бить плетью с оловянной гирькой, а это конец. Ты сам видел, как калечит тело такая плеть. Нужно заплатить 10 сиклей. Одолжи мне. Когда выйду на волю, я тебе отдам, клянусь Моисеем! Я человек богатый, не смотри, что так бедно одет.
Софрон недоверчиво глянул на грубый, грязный полотняный хитон Левия, на морщинистое, набрякшее лицо, но пальцы рук его соседа были тонкие и не носили следов тяжёлой физической работы.
- А откуда у тебя деньги? Ты что, вор?
- Да нет, не вор, - Левий глянул по сторонам, придвинулся и почти зашептал. – Я занимал в Назарете галилейском хорошую должность, был мытарем – сборщиком налогов, работал на римлян. Но знаешь, когда имеешь дело с деньгами, то подвергаешься большому соблазну. Деньги имеют свойство прилипать к рукам. Римские динары, греческие драхмы, иудейские сикли, - всё одинаково. Когда их прилипло слишком много, бросил я свою должность и пустился в бега. Лучше всего затеряться в большом, многолюдном городе. Вот и пришёл я в Иерусалим. Но скоро понял, что и здесь найти могут. Значит, нужно было где-то залечь на дно, отсидеться, пока всё стихнет.
- А ты говоришь, что не вор. Деньги же чужие! – на красиво очерченные, полные губы Софрона, легла презрительная гримаса.
- Да, деньги казённые, но казна римская. А римляне нам кто? Враги! Вражеские деньги. Нет греха в том,что я забрал их. Так вот, слушай дальше. Есть тут, недалеко от Иерусалима, братство такое, «Сыны света». Живут в пещерах и каменных домах. Бедно, но чисто. Скудно едят, много молятся. Вообще-то, расплодились они, везде у них свои люди. Принимают к себе всех за небольшой взнос, не только иудеев.Ожидают прихода Мессии, который наведёт на земле порядок. Спасет людей от грехов, покарает зло, все станут братьями, не будет ни богатых, ни бедных, таким образом, свет победит тьму. Крепко верят в это. Фанатики. Деньги свои я припрятал, закопал в приметном месте. Потом дал взнос и вступил в эту братию. Прожил там почти три месяца. Но тут нагрянула стража, посланная Синедрионом, - братство-то это незаконное. Не откупились они вовремя. Но кто-то предупредил их, почти все разбежались. А вот меня и ещё двух новичков схватили. Этот, избитый сегодня, - из наших. Ещё один тут есть, его ждёт такая же участь, и меня тоже. А я не хочу, но откупиться нечем. Так что помоги, одолжи денег, я тебе пригожусь, а деньги отдам, - Левий смотрел заискивающе, глазки его бегали.
- Нет денег у меня. Схватили внезапно, шёл я из Храма. Не знаю, что делать, как выбраться из этой тюрьмы.
Левий заговорил громче:
- Но ты же не один в городе? Есть у тебя здесь родня?
- Есть. Двоюродная сестра моей матери и её семья. Они пригласили меня погостить. Я и не думал никогда, что попаду в такую страшную тюрьму.
- Тебя, наверное, скоро вызовут на допрос, так что поспеши. Передай через стражников записку для своих родственников.Они, думаю, знают про эту тюрьму и какие здесь порядки. Попроси денег в долг для себя и для меня. Я сейчас пойду, у старшины возьму папирус и стиль, и ты всё напишешь. Ему тоже придётся заплатить, но меньше. Где-то 5–6 сиклей.Так тут положено. Это небольшие деньги, но ты ими сможешь спасти себя и меня. – В серых глазах Левия загорелась надежда, лицо его слегка порозовело и он облизал пересохшие губы.
- Хорошо, я напишу, - растерянно сказал Софрон.
- Только прошу тебя об одном, - губы Левия почти касались уха Софрона, - Левием меня звали в Назарете, а в братстве «сынов света» я принял другое имя, - Матфей. Так что называй меня Матфеем, - с этими словами Левий, он же Матфей, направился к одноухому старшине, что-то сказал ему и они пошли в небольшую каморку в дальнем углу.
Вскоре Матфей принёс лист папируса, стиль, чернила, и Софрон устроился писать письмо родственникам.
Александриец сначала удивился наличию писчих принадлежностей в грязной и зловонной тюрьме, но быстро сообразил, что они способствуют добыванию денег, которые имеют тот же звон и тот же вес, как и везде. А то, что деньги не пахнут, хорошо знали в любой обстановке и во все времена.
Софрон кратко изложил, что с ним произошло,где находится,а также попросил принести денег из тех, что привёз с собой из Александрии, и похлопотать о своём освобождении. На письме Софрон указал адрес и имя родственников. Матфей свернул готовое письмо трубочкой, подошёл к стражникам у решётки и сказал,что если они передадут письмо по назначению,то им заплатят.Стражники взяли письмо и александриец понял, что для них это обычное дело.
К вечеру, после скудного ужина, состоящего из заплесневелой лепёшки и небольшого ковша мутной воды, его окликнули. Софрон подошёл к решётке, где посланец дяди, которого он узнал, передал деньги и сказал, что уже написано прошение в Синедрион с просьбой об освобождении. Софрон отсчитал Матфею десять сиклей, стража у решётки и одноухий старшина камеры также получили обещанное.
Пересчитав ещё раз деньги, Матфей завернул их в тряпицу, завязал её узлом, спрятал за пазухой и уверенно сказал:
- Если выберешься целым из этой тюрьмы, то приходи каждый первый день недели на западную часть рынка. Там встретимся, верну тебе долг. Не сомневайся, я слово держу.
Эта ночь,третья по счёту для александрийца, проведенная в тюрьме, впервые прошла спокойно, он проспал до утра. И снилось, что он отстал от каравана, а перед ним долгая, унылая и однообразная дорога домой через Синай. Софрон шёл под палящим солнцем, по неровной, каменистой тропе, среди жёлтых холмов, покрытых чахлой, редкой растительностью. Кругом ни души, ни звука. И за каждым поворотом открывался такой же вид, что остался позади: безжизненный и жуткий. Казалось, нет конца этому длинному, запутанному либиринту. Силы уже стали покидать его и надежда едва теплилась. И вдруг, за очередным холмом, впереди блеснула голубая полоска воды. Он понял, что вышел к Нилу.
Проснувшись, Софрон не мог понять, где находится. Увидев нависающий потолок тюрьмы, стиснул зубы, но благоприятный исход сна служил хорошим признаком. Александриец вскипел от негодования. Как могло случиться, что он, - умный, сильный, уверенный в себе человек, оказался в таком положении, что его судьба теперь зависит от каких-то недоумков и полу дикарей. Схватили и приволокли сюда в беспомощном состоянии... О, если удасться выбрать-ся, он рассчитается с ними; ещё не знает, с кем и как конкретно, но обязательно рассчитается.
Через два дня его повели в суд. В тесном, низком помещении, за деревянным столом сидели трое судей Синедриона в белых одеждах.В нескольких шагах от них, в окружении двух стражников с копьями в руках, стоял Софрон, руки его были связаны верёвкой за спиной. Вдоль стен на каменных скамьях сидели какие-то люди, среди них Софрон увидел своего дядю, и тот сделал ему успокаивающий жест рукой.
Судья Синедриона, что сидел в центре, толстый старик с белой широкой бородой, сказал густым гулким голосом, похожим на голоса торговцев на рынке:
- Отвечай суду, кто ты такой и откуда?
Сердце Софрона колотилось от страха, но он, совладав с собой, сказал:
- Меня зовут Софрон, сын Захарии. Я приехал из Александрии к родственникам. Они присутствуют в суде и могут подтвердить мои слова.
- Кто может подтвердить? – судья строго глянул по сторонам.
Родственник Софрона встал со скамьи:
-Я Фалек, сын Иакова из Иерусалима,подтверждаю,что этот человек, действительно, сын двоюродной сестры моей жены,приехал по нашему приглашению из Александрии. Его семья – законопослушные и богобоязненные люди.
- Можешь сесть, - сказал судья и продолжал. – Ты Софрон, сын Захарии, обвиняешься в том, что на Храмовой площади вёл богохульные речи и склонял праведный народ к делам богопротивным. Есть свидетели. Что ты скажешь в своё оправдание?
Софрон прокашлялся и отвечал довольно спокойно:
- Я говорил лишь то, о чём учит философская школа известного учёного Филона Александрийского. Я выражал только своё личное мнение, но никого не склонял к делам богопротивным.
Толстый судья вскипел:
- Все ваши школы философские - пустая, богопротивная бессмыслица. Правда состоит лишь в Святом Писании – книге книг, данной нашему народу Творцом на горе Синайской, через пророка Моисея. Подтверждаешь ты это или упорствуешь в речах своих богомерзких, направленных против Бога живого и единственного? – взгляд судьи сверкал жёстко, и лица, сидящих рядом судей, тоже толстых и седых, стали, словно каменные.
Софрон понял, что если не подтвердить и не согласиться с судьёй, никакое заступничество родственников ему не поможет. Он покорно наклонил голову и сказал:
- Подтверждаю...
- Скажи чётко и ясно!
- Я, Софрон, сын Захарии из Алекспндрии подтверждаю, что правда лишь в Святом Писании, книге книг, данной народу нашему Творцом на горе Синайской, через пророка Моисея, а всё остальное – сущая бессмыслица.
Толстые судьи Синедриона удовлетворённо закивали бородами, а главный сказал:
- Ты, Софрон, сын Захарии из Александрии, приговариваешься судом Синедриона Иерусалимского за деяния богопротивные к десяти плетям и в течение десяти дней должен покинуть святой город Иерусалим. Но учитывая твоё раскаяние и ходатайство твоих родственников, наказание определяется тебе, как условное, но будет приведено в исполнение, если замечен будешь в делах богопротивных. Аминь! Свободен. Пока...
Когда Софрон, в сопровождении дяди шёл домой, ещё не веря в своё освобождение, оглядываясь, родственник говорил ему шёпотом:
- Если бы мы не дали за тебя 50 сиклей, то получил бы ты не 10, а 20 плетей, и не условных, а настоящих, и неизвестно, вынес бы ты это наказание. Так что держи язык за зубами. Это тебе не Александрия. Тут Синедрион и фарисеи, сидящие в нём, сильней царя и главней Бога.
И Софрон вспомнил, как вдруг замолчали, словно окаменев, отвернулись и отошли от него люди на площади перед Храмом.
Через некоторое время, в первый день недели, Софрон пришёл на рынок и направился в его западную часть. Он ходил между рядами, всматривался в покупателей, рассуждая, что 10 сиклей, которые он так доверчиво дал Левию-Матфею, пропали безвозвратно. Вдруг человек, торговавший глиняными горшками, окликнул его. Софрон повернул голову и увидел знакомое, горбо-носое лицо, маленькие серые глазки под широкими дугами бровей.
- Рад видеть тебя живым и здоровым, Матфей, - улыбаясь, сказал Софрон. – А я думал, что не увижу тебя более.
- И я очень рад,- широко улыбнувшись, отвечал Матфей. – Как видишь, с твоей и Божьей помощью откупился я от палача. Хлестнул он меня пару раз слегка и отпустил. Лишь две красные полосы на спине остались. Легко отделался. Деньги я сейчас отдам, но ты не уходи. Выручил ты меня, приятно мне с тобой, с умным человеком побеседовать, - и он отсчитал, и отдал Софрону 10 сиклей.
- Да и я с тобой хочу поговорить кое о чём, - принимая деньги, сказал Софрон. – Не знаю, что делал бы без тебя. Не представлял никогда, что попаду в такую историю. Точит сердце обида на эту братию фарисейскую, что так унижала и топтала меня. Хочется рассчитаться с ними, - голос александрийца задрожал от злости.
- И я о том же мечтаю. Только не место здесь, - пугливо оглядываясь по сторонам, сказал Матфей. – Приходи под вечер, я закончу торговлю и пойдём ко мне. Недавно купил я это место горшечника и снял поблизости небольшую хибару, выпьем по кружечке, побеседуем...
Комната, которую снял Матфей, была небольшой, квадратной, с одним окном, забранным деревянной решёткой. Она находтилась на втором этаже трёхэтажного каменного дома, владелец которого сдавал жильё постояльцам, в основном, приезжим, паломникам и прочему небогатому люду.
Меблировка комнаты оказалась скромной.На двух полках,рядом с окном,располагались нехитрые пожитки, посуда и припасы. Напротив, возле стены, - соломенный тюфяк на топчане, аккуратно заправленный полотняным серым покрывалом.
Софрон и Матфей сидели за деревянным, непокрытым столом. На плетёном подносе лежали фрукты, свежие пшеничные лепёшки, варёная птица; глиняный кувшин был наполнен красным виноградным вином.
- Деньги свои я выкопал, но часть пропала, - говорил Матфей, прикладываясь к глигняной кружке с вином. – Я закопал их в трёх местах, но лишь в одном они уцелели, к счастью, большая часть. Может, за мной проследили или случайно кто-то наткнулся, а жаль. Но недаром говорят: «Не клади все яйца в одну корзину». Впредь буду умнее, - спрячу так, что никто не найдёт. Рассчитываю я вернуться к «сынам света». Скажу откровенно, не тянет меня в эту братию. Но лучшего места, чтоб укрыться от сыска, нет. Знаю, идут по моим следам римские ищейки.
- А я всё думаю, как отплатить этим коварным, злобным лицемерам, кликушам и вымогателям. Эту зловонную тюрьму до конца жизни не забуду, - Софрон подлил себе в кружку вина.
- Говори тише, - Матфей встал, подошёл к двери, вышел наружу, прислушался, потом вернулся и плотно прикрыл дверь. – Я, вроде, слежки не заметил за нами, но надо быть осторожней. Так ты говоришь, коварные вымогатели. А что ты им сделаешь? Богатые, сытые, окружённые толпами почитателей, фанатиков, готовых по мановению их мизинца задавить любого.
- Про фанатиков, это ты к месту. И нет ничего более подходящего и толкового, как на одних фанатиков других натравить, - твёрдо сказал Софрон.
- А где ты их возьмёшь, этих других фанатиков, - развёл руками Матфей.
- Как, где? А твои друзья, «сыны света», чем не подходят? Говорил ты, расплодились они, везде своих людей имеют.
- Да, куда им? Жалкие, забитые, нищие. Каждый восход молятся солнцу, а толку с того...Солнце всем светит, ему без разницы, кому светить. А у правоверных фарисеев есть единый Бог и Моисей, тоже, почти как Бог, только сын человеческий.
- Да, Моисея у «сынов света» нет, - задумчиво протянул Софрон, - а очень пригодился бы им Моисей, мудрый, святой человек, почти, как Бог на земле. За ним бы пошли толпы, тысячи. Вот и натравить бы их на фарисеев! Цены бы ему не было, новому Моисею. Жидковаты твои «сыны света», чтоб среди них Моисей появился... Хотя, погоди. Ну, если Моисея у них нет, то его нужно где-то взять. Выдумать, вылепить, родить. Главное, подбросить, подать идею, - в светло-карих глазах Софрона словно зажглись огоньки. – Создать что-то, вроде учения или философской школы. И, конечно, представить носителя этой идеи, святого идола, и она, эта идея, может жить и существовать уже без него. Вот, Моисея давно нет, да и был ли он? А Святое Писание, которое он дал иудеям, живёт. Его почитают, ему поклоняются.
- А где же его взять, из чего вылепить, - недоумённо протянул Матфей.
- Надо подумать, поискать. Может, есть кто у «сынов света», подходящий на эту роль, роль пророка?
- Да, где там! Все эти «сыны света» благостны, пока нищие да рядовые. А как кого-нибудь поставить к мелкой власти, - хлеб нарезать либо счетоводом быть, или к другой какой кормушке, так и норовит, властью той жалкой, себе благо доставить и руки свои грязные в общую кормушку запустить, да лишний кусок урвать.
- Значит, надо его придумать. Слепить, срисовать с кого-нибудь подходящего. Может, был когда-то. Даже, если уже умер. Мёртвых лучше всего в святых рядить.О них плохо говорить не принято, да и спроса с них никакого, и лишний кусок не ухватят... Наделить его каким-либо даром или способностью чудеса творить. Ну, например, излечивал больных проказой, или мог сто человек пятью хлебами накормить, а лучше, кого-нибудь из мёртвых воскресил, или сам воскрес. И пойдёт за ним народ, как за Моисеем, и поверят ему. Вот, заскрипят зубами святоши-фарисеи из Синедриона, ког-да народ от них отойдёт и за новым Моисеем потянется.Тут много всяких бродячих вещунов, пророков, прорицателей шатается. Подумай, поищи, ты местных людей лучше меня знаешь. Может,сгодится кто-нибуть на эту роль. Досадим толстобрюхим и толстомордым. Вспомни, как они нас с тобой гноили, бичевали и уродовали, - глаза Софрона, подогретые вином, пылали ненавистью. На скулах заиграли желваки.
- Ну, хорошо, предположим, найдётся такой, а как ты его святым идолом сделаешь, чтобы за ним народ пошёл, как его народу подать? – заметил Матфей.
- Да, это не просто, но есть такой способ, - уверенно сказал Софрон. – Написал же кто-то Святое Писание для фарисеев. Кому-то это было нужно. А я напишу Новое Святое Писание, и идол там на божественном троне будет, как Моисей для фарисеев. Ты передашь это Новое Святое Писание «сынам света» и оно своё дело сделает... Народ святых идолов любит...
- А сможешь написать? – усомнился Матфей.
- Смогу! В Александрии, в философской школе всегда в писательстве преуспевал и равных мне не было. Надо только идола найти...
- Ну, чтож, поищем. Попробуем...
Матфей почёсвывал лоб, глаза его были закрыты, он словно весь ушёл в себя. Потом обхватил локти ладонями и сказал:
- Есть, вроде, такой. Давно, правда, это было. Лет десять прошло, а может и больше. Ну, что не вспомню, то придумать можно. Был в Галилее, в городе Назарете, откуда я родом, плотник один, по имени Иосиф. А жену его звали Мария.Так вот, Мария та совсем стыд потеряла, блудить начала. Сошлась с римским солдатом, греком. Иосиф её из дома и выгнал. Но потом, через некоторое время, сжалился, вернул обратно. А Мария через пол года родила ребёнка. Дали ему имя – Иисус. Когда он подрос, тоже начал плотничать, как и его отец. Правда,все говорили, что отец его – неизвестно кто. Потом Иисус ушёл в Египет и там научился искусству фокусника и чародея. Возвраившись, на хлеб себе чародейством зарабатывал и забавлял народ. Люди за ним толпами ходили. А он собрал вокруг себя молодцев и воевал с римлянами.Ему даже удалось во главе большой, вооружённой толпы войти в Иерусалим, и он объявил себя царём Иудейским. Но подоспел римский легион, толпу разогнали, а его схватили. Долго пытали, бичевали, а потом, по приказу римского наместника Понтия Пилата, распяли на кресте. Но тут чудо случилось. На кресте, оказывается, распяли не Иисуса, а другого, похожего на него человека. Уж больно ловок был Иисус. Каким-то образом подставил вместо себя другого.То ли обманул, то ли подговорил, а может, и чары напустил. Только на третий день после казни пришёл он к своим друзьям, что скорбели о нём, и ещё сорок дней был среди них, к великой их ра-дости. А потом пропал. Исчез бесследно. Никто не знает, куда. Рассказывали, что после его исчезновения на небе видели облако, чем-то похожее на него, и люди шептались, что будто бы он вознёсся на небеса. Другие же говорили, что Иисуса видели по дороге в Египет.
- Да ведь это находка! – восторженно произнёс Софрон. – Вознёсся, говоришь, значит, Богом стал. Мать его, Мария, как ты упоминал, неизвестно от кого его родила.То ли от римского солдата, то ли ещё от кого, - мало ли с кем путалась, когда муж её выгнал. А что, если представить дело так,как у греческих богов бывает, которые с земными женщинами сношаются, что зачала она его, якобы, от Бога единого живого, что на херувимах сидит. Получается, что он – сын Божеский и, одновременно, сын человеческий. И неспроста его Бог зачал, послал под видом человека на землю, как Мессию, чтобы спасти род человеческий от первородного греха. Далее, по замыслу Божьему, он позволил распять себя на кресте, т.е. пострадал, муки принял за людей, но воскрес, вознёсся на небо и со дня на день может вернуться, чтобы восстановить царство божье на земле. Мессия новый, значит. И как Моисей, поведёт «сынов света» за собой восстанавливать справедливость и порядок. А ведь это именно то, что нужно «сынам света». Вот бы подкинуть такую «свинью» фарисеям! Вот бы струсить с них жирок! Все волосы себе из задниц повыдергают. А то привыкли складно врать, сладко есть да мягко спать со своими толстозадыми жёнами. А кто против них чуть что скажет, сразу богохульниками и богоотступниками называют, да в тюрьму, да плетьми, как нас с тобой.
- Да уж, за места свои хлебные крепко держатся. Обманом живут. Им спину гнуть не надо,жилы не напрягают,мозоли не натирают,потом не исходят. За них всю работу сборщики храмовой подати делают.Те же разбойники. Все сумы обшарят, а подати выскребут, - поддержал Матфей.
- Да и скрести не надо, сами отдадут, - уверенно взмахнул рукой Софрон. От вина он разрумянился, на лбу выступили бисеринки пота.– Народ обманутый в страхе живёт. Вон какие толпы паломников приходят к Храму. Из нашей Александрии, только, едут тысячи, подать несут. Каждый отчитаться за грехи хочет, прощение себе вымолить. А мы этим толпам нового Мессию подбросим, нового Христоса, так и назовём его: «Иисус Христос», т.е. «Иисус Мессия». Если у «сынов света» такой Мессия появится, то народ к ним хлынет. У них можно молиться и без Храма, да и храмовую подать платить не надо.
Зарево за окном погасло,сгустились сумерки,стало темнеть. Матфей встал, подошёл к полке и взял,лежащее там,огниво и глиняный светильник, наполненный маслом. Он вернулся к столу, поставил светильник,выдвинул из горлышка, пропитанный маслом, фитиль.Потом поднёс к фитилю кремень и несколько раз ударил по нему куском железа. Обильно посыпались искры, фитиль задымился. Матфей раздул его и небольшой, но яркий огонёк, осветил комнату. На стене отразились чёткие тени двух голов. Одна крупная, горбоносая, с торчащими волосами и большими ушами; вторая – с массивным, выступающим подбородком и крупным, ровным носом. Пламя поднялось, запрыгало и затряслось,уродливо исказило тени.На горбоносой голове, якобы, обозначились, среди торчащих волос, рога. А на другой подбородок выступил вперёд, нос хищно удлинился. Словно взловещей пляске, заметались Мефистофель и его подельник –чёрт, в тайном логове плетя коварные интриги против рода человеческого, составляя хитроумные планы: как опутать весь мир сетью обмана, лжи и лицемерия; пустить реки крови религиозных войн; зажечь многие тысячи костров, несущих к облакам ужасные крики, заживо горящих, еретиков; запустить душегубки концлагерей, подпалить печи крематориев, чтоб задымили трубы, рассеивая по миру человеческий пепел...
Матфей хитро прищурился:
- Думаю я, чтобы «сыновей света» на фарисеев натравить, следует дело так представить, что не римляне, а фарисеи виноваты, что этого нового Мессию, Иисуса Христоса, бичевали и на кресте распяли, и что от них муки он принял.
- Удачно подмечено, - согласился Софрон. – Именно так и надо повернуть, что, будто, уличил он их, фарисеев, в обмане, в делах греховных, неправедных, и из мести решили они погубить Иисуса. А среди сподвижников Христоса,
надо бы предателя придумать,чтобы выдал его фарисеям, но не просто, а за деньги, и не очень большие, так подлее будет. Пусть, за 30 серебряных сиклей, цена вполне подходящая... А имя предателя будет Иуда, чтобы на всех иудеев, что исповедуют веру фарисейскую, по имени этому проклятие пало за предательство.
- И это предательство ему сойдёт безнаказанно? – усомнился Матфей.
- Наказание, конечно, будет. Сам себя он и казнит. Пойдёт после всего, тот Иуда, сам себя и удавит.
Кувшин вина опорожнился. Оба собеседника, выписшие уже изрядно, вош-ли в роль, ярко представляли, ими же нарисованную, картину. Лица раскраснелись, глаза горели азартом, они словно вжились в придуманные и созданные образы. Но тут Софрон засомневался:
- Постой, постой. Тут какая-то ерунда получается. Этот Иисус Христос, сын не только человеческий, но и Божий, а значит, он всё должен был знать наперёд. И того, кто его выдаст, и то, что его судить будут, мучить, бичевать, и что на кресте распнут. Да как же Бог-отец единый, живой, что на небесах, на херувимах сидит, позволил, чтоб его сына так уродовали? Ты бы, Матфей, позволил, чтоб сына твоего какие-то там выродки мордовали?.. То-то и оно, тут нелепица какая-то получается. Хотя, подожди! Если он – Бог, то боли никакой не испытывал. Выходит, он всех надул. Сам себе предателя назначил, сам свою казнь подстроил, чтобы затем воскреснуть и на небо вознестись?! Если он – сын Божий, то мог бы вознестись на небо без всякого надувательства. Что-то у нас не увязывается. Никто не поверит в это.
- Если просто так, без мучений вознёсся, то может и не поверят. А вот, преданный за серебренники, замученный да распятый на кресте, то может и поверят, и поклоняться ему будут. Народу нравится, когда мучают, бичуют и распинают. Народ кровушку любит. Любит страдания, особенно, если смотреть на это со стороны, как кто-то из-за других страдает. А сын человеческий и сын Божий наш не пожалел себя, - за дело праведное, за людей пострадал. Принял муку и вознёсся!
Софрон недоверчиво поморщился:
- Да как же муку принял, ежели он – Бог? Он же мук никаких не испытывал. Выходит,он всё это знал, предвидел, а значит, сам и организовал.Игра это. Провокация, им же и подстроенная, получается. Дураку ясно. Не поверят нам.
Но Матфей стоял на своём:
- А я думаю, поверят. Народ – он тёмный. Люди, как дети, их легко дурачить. Чем большая нелепица, тем легче в неё поверить.
- А, вообще-то, твоя правда, - Софрон почесал кончиком указательного пальца нос. – Верят же иудеи правоверные в то, что старуха в 90 лет вдруг стала рожать сыновей Аврааму, да и в то, что море раздвинулось, израильтян пропустило, а фараон с войском утонул. – Лицо Софрона растянула широкая улыбка, но тут же он опять стал серьёзным.– Я обо всём этом напишу, что мы насочиняли. Кое что добавлю, подробности подброшу, чтобы правдоподобно было, приправлю всякими сказками да притчами, что пророки бродячие рассказывают. Но запутаю, пусть непонятно будет. У нас один философ го-ворил, что людям нравиться слушать непонятное. Уважают того, кто с умным видом околесицу несёт. И таким слогом напишу,как в Святом Писании, словно это – часть его. Только на греческом языке, арамейским я не владею настолько, чтоб хорошо да складно писать. Надо, чтобы письмо это к «сынам света» попало. Они должны принять идола, что мы стобой придумали. Людям нужны идолы. Человек слаб, боится смерти, природы, болезней, врагов, подлости друзей и неудач. И просит, и ищет защиты и спасения у, созданных им же, и придуманных богов и идолов. Делает их из золота, дерева, костей и камня. Поклоняется, верит и надеется. Надежда всегда нужна людям. Вот и подбросим им бого-человека, в противовес богу фарисеев, - тот непонятно где на небесах, никто его не видел, а этот, сын человеческий, понятный людям. Он надёжней будет, чем безделушки из металла, дерева или камня. И побегут за ним толпы, как за Моисеем. Вот, только, прочтут ли на греческом?
- Ничего, у «сынов света» много таких, что знают гречесчкий, прочтут, - уверенно сказал Матфей.
Через неделю, к концу дня Софрон пришёл к Матфею. После взаимных приветствий, он положил на стол небольшую стопку папируса, сшитую скраю белыми нитками, и сказал:
- Ну вот,что обещал, то сделал. Работал не разгибаясь. У нас, в александрийской библиотеке, сейчас так пишут, на листах, а не на свитках. Писать можно на обеих сторонах листа, читать удобней и найти нужное место в писании гораздо проще.Только шёл я к тебе и думал, что зря трудился. Пустое это дело. Никто не поверит в то, что написано. Выходит, что бога нашего, нового Мессию, простые смертные людишки мучили и на кресте распяли. Люди бога распяли. Как же такое может быть? Кого же этот бог может спасти, и кому дать надежду, если себя спасти не смог!Так что, выброси это или сожги, как хочешь. Жаль денег, что на пипирус истратил. Здесь он дорогой, у нас гораздо дешевле. А вообще-то, я завтра уже уезжаю домой, в Александрию. Так что прощай, друг Матфей. Может, больше и не увидимся.
- Почему же так быстро собрался? – разочарованно протянул Матфей. – Может, погостишь ещё? С тобой поговорить – ума набраться, не спеши. Мы ещё что-нибудь придумаем. Такие дела провернём, что нам позавидуют.
- Да нет, гость тогда хорош, когда вовремя уходит. Нечего мне здесь делать. Ничего интересного не увидел и не увижу. Да и боюсь я ищеек Синедриона, опять могут к чему-нибудь придраться. Пора. Надо ехать!
- Ну, что ж, надо, так надо, - согласился Матфей. – Спасибо тебе, что выручил меня. Счастливой дороги. Давай, обнимемся на прощанье.
На том и расстались...
Через некоторое время Матфей продал своё место горшечника на рынке и вернулся к «сынам света». Но писание Софрона он не выбросил и не сжёг, а взял с собой.

Прошли года, века и тысячелетия...
Шитое белыми нитками, Евангелие от Матфея и, последовавшие за ним, другие, дали начало новой вере, новой религии, охватившей многие страны и целые континенты.
И по сей день, христиане всего мира двумя главными праздниками считают Рождество Иисуса Христа и его Воскрешение. И ждут, и надеются, что он вернётся и спасёт их от греха первородного...
А распятие, что он сам себе подстроил, и имя Иуды-предателя, которого он сам себе назначил, легли тяжким обвинением на всех евреев и исповедывающих иудаизм.

«1. Когда Иисус окончил все слова
свои, то сказал ученикам
своим

2. Вы знаете, что через два дня
будет Пасха и Сын Человеческий
предан будет на распятие...

21. И когда они ели, сказал:
истинно говорю вам, что один
из вас предаст Меня.

46. Встаньте, пойдём, вот при-
близился предающий Меня.

47. И когда ещё говорил Он,
вот, Иуда, один из двенадцати
пришёл и с ним множество
народа с мечами и копьями
от первосвященников».

 Новый Завет,
Святое благовествование от Матфея. Глава 26.