Полёт гордой птицы продолжение

Иона - самый младший из семи его детей - сидел у противоположного конца стола и сосредоточенно прикреплял ко дну большой белой коробки для пряников крупную бежевую бабочку, протыкая её тонкой длинной иглой. Крылья бабочки в чёрных крапинках, словно осыпанный маком украинский бублик, отливали на солнце золотом. Брюшко её, покрытое мягкими ворсинками, было приятным на ощупь. Два больших круглых пятна на крыльях бабочки, будто чёрные глаза, смотрели на Иону с

укоризной. Но тут внимание мальчика отвлекла кружившая над Днепром чайка. Белая, гордая птица свободно парила в голубом небе. Он долго следил за её полётом, не отрывая взгляда: «Хорошо бы научиться летать, чтобы взмыть в небо и парить, как эта чайка. Я должен уметь летать, - думал мальчик, - ведь я Йона - голубь, как тот голубь, что принёс добрую весть Ною, во времена потопа».
 Полюбовавшись птицей, он отложил коробку, достал альбом и стал аккуратно зарисовывать в него свою новую бабочку. Выходило у него очень ловко и красиво. Бабочка получилась, как живая, а тёмные пятнышки на крылышках и впрямь походили на глаза восточной красавицы. В альбоме уже были рисунки всех пойманных им бабочек и мотыльков, которых он хранил приколотыми ко дну коробок. Поощряя занятия сына, Шмуэль приносил ему со своей пряничной фабрики слегка кривоватые коробки, не пригодные к использованию.
 Расин считался одним из самых богатых в Херсоне евреев. Процветали его конфетная фабрика и несколько пряничных заведений. У Шмуэля Расина покупали сласти все богатые люди города. Держал он и гусиную ферму. Перо, гусиное мясо и печенка приносили хороший доход.
 Шмуэль женился на молоденькой девушке из религиозной семьи, будучи уже немолодым, крепко стоящим на ногах торговцем. За девушкой давали неплохое приданое, да и сама она была хороша в семнадцать лет. Да и сейчас, в свои сорок с небольшим лет, она оставалась красивой своей природной статью и лицом женщиной.
 Сейчас в семье Шмуэля и Ципоры Расин росли четыре дочери и три сына. Особые надежды Шмуэль возлагал на младшего сына. Он был умён не по годам, учёба давалась ему легко. К шести годам он уже хорошо владел русским и бойко читал матери новости в местной газете. Доволен им был и ребе, учивший его языку Торы. В училище учителя в один голос твердили, что мальчик - просто гений. К тому же он увлекался рисованием и очень любил наблюдать за живой природой.
 Раввин Яков Рабинович первым рассказал Расину о новой, открытой в Эрец Исраэль единственной во всей Европе школе, где лучшие учителя преподают все предметы на иврите. Шмуэль знал, что в России мальчику из черты оседлости, пусть даже одарённому, пробиться будет трудно. А он задумал сделать из сына учёного. Учёный в семье еврейского торговца сладостями – об этом можно было только мечтать!
 Шмуэль Расин был глубоко религиозным человеком, и весь уклад семейной жизни подчинял предписаниям Торы. Строгий и педантичный, он требовал, чтобы на стол ему подавала жена. Воспитанием детей занималась Ципора, но решающее слово, как принято в религиозных семьях, всегда было за мужем.
 Неслышной походкой покорной рабыни во двор вышла Ципора. Повязанная назад кружевная косынка закрывала её волосы. В домашнем тёмном платье с кружевным воротничком и в фартуке из тонкого муслина она напоминала горничную. В руках хозяйка держала большой медный поднос. Несмотря на то, что в доме была кухарка и приходящая домработница, а в субботу приходил помочь по хозяйству и последить за садом «шабес гой» - добродушный украинский парень, Ципора трудилась в доме с раннего утра до позднего вечера.
 Ципора остановилась за спиной сына, полюбовалась его работой. Её зелёные глаза в пушистых ресницах с любовью смотрели на сына, занятого рисованием. Она нежно погладила мальчика по голове длинными тонкими пальцами, огрубевшими от нескончаемой домашней работы.
 - Умница, Йонеле, очень красиво, - сказала мать мягким, грудным голосом, - голубь мой!
 Она наклонилась и поцеловала сына в макушку.
 - Посмотри, отец, как рисует наш мальчик, - обратилась она к мужу, - вундеркинд!
 Шмуэль неспешно стащил с носа очки, аккуратно положил в фибровый футляр, огладил широкой ладонью бороду и с расстановкой сказал:
 - Все учителя говорят мне об этом. Я рад, что у меня такой сын.
 Иона зарделся от удовольствия, не часто отец хвалил его.
 - Я решил, - продолжил Шмуэль, слегка повысив голос, - отвезти тебя в Палестину. Помнишь, я показывал тебе открытки с видами Яффы? Мы поплывём туда на корабле. Ты увидишь Эрец Исраэль. Каждый еврей мечтает об этом.
 - Правда, папа? - глаза Ионы загорелись восторгом. - Я увижу Иерусалим?
 - Думаю, да. Ты будешь учиться в гимназии Герцлия. Ты же хочешь научиться чему-то новому. И ребе Рабинович советует. Уже всё готово. Я договорился с нужными людьми, тебя там примут.
 Ципора непроизвольно прижала к груди руки, выронив поднос. Мать и сын удивлённо замолчали.
 - Когда?- только смогла выдавить из себя Ципора, обняла сына и притянула к себе, будто желая защитить.
 - На будущей неделе, во вторник, пароход из Одессы. Собирай сына в дорогу! – сказал Шмуэль тоном, не терпящим возражений.
 - Ой, вей! - всплеснула руками жена. - Он же совсем дитя!
 Теперь и Иона понял, что его отправляют учиться в далёкую Землю Обетованную одного. Без мамы, без братьев и сестёр. Слёзы брызнули из глаз. Он бросился к отцу, но Шмуэль уже поднялся из-за стола, что означало - разговор окончен.
 В понедельник утром вся семья провожала отца и Иону в Одессу. Завтра им предстояло сесть на пароход, отплывающий на рассвете в Палестину.
 Ципора с красными глазами и распухшим от слёз носом сидела на мягком стуле, безвольно опустив на колени руки. За её спиной стояли старшие сёстры Ионы и утирали глаза платками. Старший брат Беня, который уже работал управляющим на гусиной ферме отца и был очень серьёзным молодым человеком, держал Иону за руки и, глядя в его полные слёз глаза, говорил, говорил слова утешения. Но мальчик не слышал слов, он не мог поверить, что сейчас из соседней комнаты выйдет отец, одетый в чёрную парадную тройку, возьмёт его за руку и уведёт из родного дома, где ему было так хорошо. Завтра утром он уже не увидит в окне спальни песчаный плёс и широкий Днепр, где они с братьями купались в тёплой речной воде. Не услышит голоса матери, смеха сестёр. Его маленькое сердце готово было разорваться от невысказанной боли.
 Когда в дверях показался отец, мальчик не выдержал. С криком «мама, мамочка!» он бросился к ней, ухватился обеими руками за рукава её платья и запричитал, как плакальщица на похоронах:
 - Ой, оставьте меня, не увозите! Не хочу в Палестину, не хочу! Мама, мама! Я буду самым хорошим и самым послушным сыном. А-а -а, - горько плакал Йона.
 Но чемодан в дорогу был собран, у калитки ждал извозчик. Плачущего мальчика оторвали от матери, усадили в повозку и повезли, как в колеснице, на эшафот….
 Больше Йона Расин никогда не увидит своего родного дома.
 ***
 Дорога в Одессу не оставила следа в памяти мальчика. Смутно помнил он и посадку на пароход туманным, ранним утром. На другой день, устав от слёз, движимый детским любопытством Иона вышел на палубу за руку с отцом, который тоже впервые плыл на большом корабле.
 Вокруг, сколько охватывал взгляд, блестела в утренних лучах солнца голубая гладь. Пароход шёл полным ходом, тихонько урча и подрагивая, как большой зверь. Позади него вздымался и пенился белый бурун. У мальчика захватывало дух от морского простора. Создавалось впечатление огромного мира. Полной грудью вдыхал Иона свежий, солоноватый воздух. По палубе прохаживались, нагуливая аппетит перед завтраком, нарядно одетые пассажиры. Многие раскланивались с отцом, как старые знакомые. С любопытством ребёнка, впервые вырвавшегося из дома, он обследовал все доступные уголки корабля.
 На пятый день пути на горизонте показался берег Палестины. Яффо с моря выглядел живописно, точно так же, как на открытках, влекущих паломников на Святую Землю. В порту было шумно и грязно. Арабы-торговцы гортанными криками расхваливали свой товар, хватали пассажиров за руки, пытаясь, что-нибудь продать. Во весь голос кричали продавцы льда и воды. У причала стояли судёнышки рыбаков. Пахло морем и рыбой, пряной пищей и кофе. Непривычные запахи волновали ребёнка, а толпа пугала. Он не отпускал руки отца.
 О приезде богатого еврея из Херсона местные торговцы недвижимостью были наслышаны заранее. В порту Расина встречал маленький толстенький господин в клетчатых брюках и бархатном жилете. Он, как арабский торговец, пытался схватить Шмуэля за руку, чтобы привлечь его внимание:
 - Мар Расин, господин Шмуэль, вы должны меня понять, - говорил он скороговоркой, - я желаю вам добра. – Купите в моей конторе «Шапиро и сын» маленький домик. Я же знаю, что вы привезли сына на учёбу. Пусть мальчик пока поживёт в доме с хорошими людьми, которые будут платить ему арендную плату…
 - Он слишком мал для таких дел, - прервал агента Шмуэль. - И потом я в состоянии сам оплатить аренду жилья для своего сына. Он отмахнулся от господина Шапиро, как от назойливой мухи. Но его тут же перехватил другой господин – высокий, с загорелым восточного типа лицом, в красной турецкой феске. Он держал Шмуэля за локоть, пытаясь отвести в сторону. Говорил он медленно, с расстановкой:
 - Я знаю, господин Расин, что вы содержите в Херсоне кондитерские заведения. Представьте себе, как было бы славно предложить публике свежие апельсины, привезённые со Святой Земли. У вас не будет отбоя от клиентов. С каждым пароходом вы будете получать партию свежих фруктов.
 - Не люблю апельсины, у меня от них оскома, – сказал, как отрезал, Шмуэль.
 - Вы меня не поняли, - настаивал агент, - вы могли бы купить апельсиновую плантацию. Уверяю вас, вы не прогадаете. Экзотические фрукты всегда в цене.
 - Не нужны мне ваши апельсины, оставьте меня в покое! – Шмуэль отвернулся от неудачливого продавца и, подсадив сына на конную повозку, укатил в город. Он очень торопился уладить все дела с устройством сына. Пароход в Одессу возвращался через два дня.
 Первым делом он направился в банк, чтобы оставить деньги на содержание ребёнка и оплатить учёбу. В гимназии Герцлия она стоила не дёшево, не каждый мог себе это позволить. Шмуэль Расин вложил в банк немалую сумму. Оставил деньги на карманные расходы.
 Управляющий банком лично принял состоятельного клиента, заверил в полном своём уважении и предложил купить участок земли.
 - Сейчас земля под застройку в маленьком Тель-Авиве стоит не дорого, - вкрадчиво говорил управляющий, постоянно пытаясь схватить Шмуэля за пуговицу на жилете.
 - Но через несколько лет, когда ваш сын закончит учёбу, земля в Тель-Авиве будет стоить в десять раз дороже. Поверьте моему опыту. Вложить деньги в Эрец Исраэль – богоугодное дело для правоверного иудея.
 Шмуэль решительно оторвал руку управляющего от своего жилета:
 - Я не барон Ротшильд, чтобы вкладывать деньги в эти пески. Песчаных дюн полно между Херсоном и Одессой. Как только мой сын выучится, я заберу его отсюда. Он будет учиться в Европе! – Расин удалился, демонстративно хлопнув дверью.
 Район Неве-Цедек в новом городе Тель–Авив, заложенном энтузиастами на песках у берега Средиземного моря близ порта Яффо, был уютным и живописным. Маленькие, не более двух этажей домики под черепичными крышами, окружённые ухоженным садиком, ровными улицами спускались к морю. В лучах предзакатного солнца нарядно блестели стёкла домов, пахло морем и цветущими растениями. Покачиваясь от лёгкого вечернего бриза, приветливо махали широкими ладонями листьев пальмы. Колючие кактусы живой изгородью разделяли участки между домами. Вдали, на склоне холма, теснились домики с плоскими крышами арабского Яффо. Всё было ново и удивительно для Ионы.
 Сын херсонского торговца скобяными товарами, давнего знакомого Шмуэля Расина, фотограф Моше Липскер и его жена Фейге радушно встречали гостей.
 В домике из трёх комнат были все возможные по тем временам удобства: водопровод, угольная печь, примус. Продукты хранились в хорошо проветриваемом ящике с двойными стенками.
 Гостей накормили вкусным ужином. Иону вымыли в ванной и отвели в комнату, где всё было приготовлено для него. У окна стоял небольшой столик, к нему придвинут мягкий стул с высокой спинкой. Рядом - застеклённый книжный шкаф и небольшой шкафчик для одежды, правда, без дверцы. У другой стены - узкая деревянная кровать, на ней лежала пижама. Большой дорожный чемодан Ионы стоял у кровати на полу. Но всё это мальчик пока оценить не мог. Он уснул, как только голова коснулась подушки.
 Слишком много впечатлений за один день для ребёнка
одиннадцати лет. О чём говорил отец с хозяевами дома, Иона не слышал. Он спал сном праведника до самого утра.
 Ранняя птаха громким пением разбудила мальчика на рассвете. Первые лучи солнца окрасили розово-золотым стены белых домиков. В садике цвели красные, крупные цветы, названия которых Иона не знал. На одном из них сидела большая белая бабочка. На её сложенных крылышках подрагивали солнечные блики. Между домами виднелось море. Светло-голубое оно почти сливалось с утренним небом, звало и манило. Над водой парила белая чайка. «Совсем, как над Днепром возле нашего дома», - подумал мальчик. Он тяжело вздохнул и подгоняемый любопытством неслышно выскользнул на улицу.
 Район просыпался. На улице появились спешащие прохожие. Открывали свои двери керосиновые лавки. Кричали молочники, вызывая на улицу хозяек. В палисадниках заспанные жильцы поливали цветы из пузатых леек. Всё было ново и интересно. После завтрака Шмуэль повёз сына в гимназию.
 Гимназия Герцлия была создана в 1905 году усилиями супругов Иегуды и Фани Матман – Коэн. После долгих споров её построили поперёк улицы Герцеля, что и дало ей название. Здание в стиле Иерусалимского Храма царя Соломона с двумя колоннами у входа по тем временам выглядело роскошным. Это было первое в мире учебное заведение, в котором преподавание велось на иврите. Гимназия стала настоящим культурным центром маленького Тель-Авива.
 Оставив сына на попечение директора гимназии, вечером того же дня Шмуэль Расин отправился в обратное плавание в Россию. Он обещал вернуться в будущем году и взять Иону домой на каникулы. Денег в банке он оставил в расчёте на год.
 На пристани Яффо Иона стоял рядом с Моше и, задрав голову, глядел на отца. С борта парохода Шмуэль махал сыну шляпой, смятой в правой руке. В лучах закатного солнца отливала медью его рыжая борода. Лицо отца было красным. Мальчику казалось, что от сдерживаемых слёз. Иона тоже крепился. Он дал себе слово никогда больше не плакать на людях. И твёрдо решил не просить у отца любви и снисхождения.
 Якорная цепь со скрипом поползла во чрево корабля. Чайки с криком кружили над ним. Между кораблём и причалом медленно увеличивалась полоса глубокой морской воды. Она, как разверзшаяся пропасть, внезапно оборвала беззаботное детство Ионы.
 Шмуэль Расин в последний раз видел своего младшего сына.
 
 ***Когда провожающие вернулись в город, тёмная южная ночь уже разбросала своё звёздное покрывало над Неве-Цедеком. В лунном свете тихо плескалось море.
 В эту ночь мальчик не мог уснуть. Он смотрел сквозь окно в бездонное небо в надежде увидеть там Отца Небесного, надеялся услышать от него слова утешения. Но за окном была только тёмнота и, как начищенные оловянные пуговицы на мундире, безразлично блестели в пустом небе звёзды. Тогда Иона дал себе ещё одно обещание. Он пока не решался погрешить против Всевышнего, не мог сформулировать свои претензии к нему, но решил, что никогда больше не будет ходить в синагогу и, слагая молитвенно руки, просить Бога о помощи.
 В маленьком Тель-Авиве всё окружающее поддерживало Иону в его безбожии. Жители районов Неве-Цедек и Неве-Шалом были в основном нерелигиозные. Среди них писатели Шай Агнон и Хаим Бренер, художник Наум Гутман, молодая писательница Двора Барон. Все они и их окружение жили богемной жизнью: шумной и весёлой. А когда наступала суббота, с лёгкой руки приехавшего из Одессы поэта Хаима-Нахмана Бялика устраивались весёлые праздники-застолья, прозванные «онег шабат». По вечерам
гуляли по бульвару Ротшильда люди среднего достатка, а в песчаных дюнах у моря слышался смех молодых парочек.
 Много надежд возлагали евреи на новый город, выросший на холме «Гиват Тиква» - холм надежды. И сколько же их разбилось об этот холм!
 По привычке, просыпаясь по утрам, Иона шептал молитву «Шма Исраэль» и, наскоро позавтракав стаканом горячего чая с молоком и куском хлеба с маслом, отправлялся в гимназию. Знания давались ему легко, но больше всего ему нравились уроки физкультуры, труда и биологии. Может быть, из чувства противоречия или от тоски он не стремился быть прилежным учеником. Не проявлял даже своих способностей к языкам, рисованию. В гимназии в это же время учились будущие известные в стране люди: Элиягу Голомб, Моше Снэ, братья Шарет. Семья Шарет приехала в Палестину из Херсона задолго до Ионы. Иногда они приглашали земляка в гости на встречу субботы. После обеда братья и их младшая сестра затевали с другом шумные игры. Часто Иона навещал ребят, которые жили в «пнимие» - небольшом общежитии по соседству с гимназией. Это были дети тех, кто не мог платить за проживание в семьях. Вместе ребята не замечали, как летит время. Правда, дома никто особенно не ждал мальчика. Только хозяйка иногда сердилась, если он опаздывал к ужину. Липскеры ели в столовой за большим столом, над которым горела керосиновая лампа в матовом стеклянном абажуре. Перед едой Моше надевал на голову кипу и читал молитву «Благословение на хлеб». После ужина в добром расположении духа он рассказывал домочадцам городские новости.
 В минуты, когда подступала тоска, Иона подолгу глядел из окон гимназии на проходящие мимо поезда. Мечтал побывать в Иерусалиме, отправиться в путешествие, увидеть дальние города. Никто не ограничивал свободы Ионы, и он был предоставлен сам себе. По утрам гонялся за бабочками по окрестным дюнам и местным садикам, пополняя свою большую коллекцию. Мальчик любил до поздней ночи сидеть у стола и заниматься своими бабочками. Он по-прежнему тщательно зарисовывал каждую в альбом, подписывал под ними названия, которые узнавал в гимназии. Иногда по вечерам, когда спадала жара, Иона, добирался до Яффо. Он с любопытством разглядывал бесконечные галантерейные лавки арабов, обувные и мануфактурные магазинчики евреев, товары торговцев-христиан. В Яффо была железнодорожная станция. Шумные толпы озабоченных людей спешили в порт. Конные дилижансы подвозили пассажиров к пароходам.
Никем не замеченный среди сутолоки и гама, мальчик вдыхал в порту особый запах моря, с тоской смотрел на причаливающие корабли. Не признаваясь себе, он ждал, что однажды на берег сойдёт отец и заберёт его домой, к маме.
 Незаметно прошел год, но ни один пароход не привёз отца…
 ***
 Хозяйка квартиры слыла хорошей портнихой, модницы шили у неё наряды, сверяясь с французскими журналами. Швейная машинка «Зингер» стояла в комнате мальчика. Чтобы постоялец не смущал заказчиц, Фейге отправляла его гулять. Первый в Израиле кинотеатр как раз открылся на соседней улице. Почти все свои карманные деньги Иона тратил на билеты в кино. Как заворожённый, следил он за чужой, далёкой экранной жизнью.
 Однажды Моше вернулся домой возбуждённым. В руках у него был свёрток из газет. То, что прижимистый хозяин купил несколько газет сразу, было само по себе удивительно. Необычным было и то, что он позвал свою жену Фейге и постояльца Иону и стал вслух читать им газеты. В каждой было написано: «В городке Сараево в Югославии убит эрцгерцог Фердинанд. Это убийство может привести к войне, в которой также примет участие Россия». Какое отношение имеет к нему этот самый Фердинанд, мальчик не очень понял. Но слова о войне и России врезались Ионе в память. Он почему-то сразу ощутил, что это событие скажется на его судьбе. И оказался прав.
 Однажды Иона проснулся раньше обычного. Наступила осень, и ночи уже были холодными. Сырой морской ветер проникал в комнату. Иона тихонько лежал в постели, не решаясь спустить ноги на холодный пол. Он услышал за дверью приглушённые голоса. Разговор Моше и Фейге явно не предназначался для его ушей.
 - Что, мар Расин не думает приехать и в этом году? - спрашивала хозяйка. – Может он хочет прислать нам немного денег?
 - Какие деньги? – отвечал вопросом на вопрос Моше. – Турки не дают кораблям прохода через Босфор. Нет никакой связи. Идёт война, что за глупые вопросы.
 - Так что, мы не сможем получить содержание на мальчика?
 - Знаешь, что я тебе скажу, жена, – назидательно сказал муж, - этот мальчик послан нам Всевышним. Деньги, что оставил его отец, положены под проценты, и мы ещё долго сможем ими попользоваться.
 Значит, из-за этой проклятой войны отец не приезжает за мной, не пишет писем. Нет, они меня не забыли. Мама не могла не помнить о своём маленьком сыне, – думал Иона, и на душе у него становилось теплее от мысли о маме и о доме. Скоро война кончится, и отец приедет за мной. Он увидит, каким я стал сильным и взрослым и будет мной гордиться.
 За дверью тем временем продолжался разговор.
 - Но я же не смогу теперь работать, как прежде, мне уже тяжело сидеть за машинкой.
 - Мейделе, мамеле, - вдруг ласково заговорил Моше. – Ребёнок - это же Божье благословение, дорогая моя. Мы купим ему маленькую колыбельку…
 - А куда мы её поставим? – перебила мужа Фейге, - в нашей спальне нет места.
 Теперь Иона понял, о каком ребёнке говорили хозяева. Он уже давно заметил, что Фейге немного округлилась, будто поправилась. Стала часто улыбаться сама себе, при этом удивительно похорошела, и вся светилась каким-то внутренним светом. Такой же была его старшая сестра Хана, когда ходила беременной первенцем. Иона был младшим в семье Расиных и не видел своих братьев и сестёр маленькими, но он хорошо помнил, какая радость была в доме, когда сестра впервые бережно внесла маленький свёрточек, перевязанный голубой лентой, и положила его на диван в гостиной. Синие глаза Ханы светились нежностью. Мама взяла ребёнка на руки, открыла край одеяльца, показала Ионе сморщенное красное личико младенца и сказала:
 - Голубь мой, посмотри, какой красивый ребёнок. Ты теперь дядя.
 - Неправда, я ещё мальчик, - не соглашался Иона. - Мне только десять лет.
 - Ты молодой дядя, - смеялась мама, - этот мальчик – твой племянник.
 Теперь понятно, для кого Фейге шила маленькие вещички вчера вечером. Иона тогда удивился - какая клиентка заказала такое маленькое платьице, и решил, что, видимо, для куклы. Он прислушался к новой теме в разговоре хозяев.
 - Мы должны сделать ребёнку бар-мицву! – настаивал Моше, - ну и что из того, что родители далеко, сейчас он у нас на попечении. Каждый еврейский мальчик должен получить то, что завещано по Закону Моисея.
 - Ну, я же не возражаю, что ты кипятишься, - примирительно говорила хозяйка, - только нужно договориться с раввином: он же совсем не ходит в синагогу, ребе может не согласиться.
 Вот оно что! Он и забыл, что у него скоро день рождения - тринадцать лет. А Моше Липскер помнит. Всё же они хорошие люди. Не зря отец отвёз меня к ним.
 Мысли мальчика снова вернулись к отцу и матери. Он вспомнил, как пышно отмечали бар-мицву его брата в Херсоне. И слёзы, которые он давно берёг в себе, как ценный тайный груз, хлынули внезапным хрустальным дождём. Иона плакал горько, безысходно, как не плакал со дня отъезда из родного дома. Больше никогда он не позволял себе так плакать.
 Моше договорился с главным раввином поселений в Палестине Авраамом-Ицхаком Куком, выходцем из Одессы, чтобы он поговорил с мальчиком, подготовил его к бар-мицве. Но из чувства противоречия или из-за обиды на отца, хранимой в сердце, как клятва отступника, Иона наотрез отказался идти к раввину.
 Моше, человек истинно верующий, был оскорблён до глубины души. Он строго наказал Иону: лишил его шабатного ужина и запретил два дня выходить из комнаты. Положив перед мальчиком книгу псалмов, велел выучить наизусть несколько страниц. Для великолепной памяти Ионы такое наказание было сущим пустяком. За два дня затворничества он выучил гораздо больше, чем требовалось. Выйдя из заточения, Иона Расин объявил хозяевам, что больше жить у них не желает.
 Директор гимназии разрешил мальчику перейти в общежитие, где проживание стоило дешевле, чем в семье Липскеров, тем более что деньги, оставленные отцом в уплату за обучение, были на исходе. Но и там Иона прожил не долго.
 В апреле 1917 года турецкие власти изгоняли евреев из Тель-Авива. Восемь тысяч человек были вынуждены покинуть насиженные места и уйти на север страны. Они шли пешком, унося на себе нажитый большими усилиями скарб. Добирались до Петах–Тиквы, Кфар-Сабы, а кто и дальше до Галилеи в район нынешней Метулы. Жили в ужасающих условиях. Кругом были гнилые малярийные болота. Многие погибали.
 Среди беженцев была и семья Шарет. С ними уходил на север и Иона Расин. Они добрались до поселения Рош-Пина. Поселенцам, впервые поднявшимся по склону горы Канаан, открылся прекрасный вид. Картина потрясла их воображение своим великолепием: слева белела покрытая снегом вершина горы Хермон, поодаль вырисовывались синие очертания Голанских высот, внизу простиралась поросшая зелёной травой долина Хулы. Ярко-красные маки, как капли пролитой крови праведников, разбегались по траве. Мир вокруг был огромен и чуден. Первопроходцы, выходцы из Румынии, решили, что это идеальное место и заложили на вершине горы посёлок, дав ему название своей мечты – Краеугольный камень, или Рош–Пина. Немалый вклад внес в создание поселения барон Ротшильд. На его деньги был построен дом для врача, дом для учителя, синагога. Появился в Рош-Пине и небольшой винный заводик, шелкопрядильная фабрика, сырьё для которой привозили из Гималаев.
 Вскоре мальчик переехал из Рош-Пины в Шфею, куда выехала гимназия Герцлия.
 В ноябре 1917 года была опубликована декларация Бальфура, обещавшая евреям благожелательное отношение британских властей, содействие в создании еврейского национального дома. Великобритания оккупировала Палестину, сменив многовековую власть Турции. Спустя восемь месяцев евреям позволили вернуться в Тель – Авив.
 В городе царило запустение, а вся улица Герцеля поросла сплошным ковром лиловых вьюнков. Вернулись в город ученики гимназии Герцлия.
 Ионе шёл шестнадцатый год. Он уже многое понимал о положении евреев Эрец Исраэль. В маленькой Палестине, как в зеркале, отражались все проблемы мировой политики. Жители ишува знали о революции в России. Подгоняемые страхом новых погромов в революционной неразберихе, поверив в обещание английских властей создать новое еврейское государство, потянулись в Палестину выходцы из России, Польши, Румынии. Из рассказов репатриантов Иона многое понял в сложившейся обстановке на его бывшей родине. Чувствовал, что с его семьёй, видимо, случилось нечто неотвратимое, что не позволило вернуться за ним. Умом он всё понимал, но в сердце по-прежнему жила затаённая обида.
 Говорят, что от понимания до прощения один шаг. Но пройти его порой очень сложно! И понять - не всегда значит
простить.
 Да и как Иона мог простить, что его несмышленым птенцом выбросили из родного гнезда, не дав стать на крыло, взлететь гордой птицей, хранимой родными и близкими. Он научился быть закрытым и жёстким, не пускать никого в свой внутренний мир. Вместо прежнего нежного пушка его ранимую душу теперь скрывали твёрдые, колючие перья.
 Наступило время, когда деньги в банке кончились. Гимназию пришлось оставить. Жить было негде. Иона давно обносился и вырос из своей одежды. Не на что стало купить еду. Он мог зарабатывать, давая уроки, но после смены власти в городе почти не было учеников - многие покинули Тель-Авив. Ночевал, где попало, иногда под открытым небом на берегу моря. Пытался подрабатывать грузчиком в порту Яффо, но арабы не жаловали иноверцев, не давали работы. Иногда удавалось заработать на еду, помогая торговцам на рынке. Но, даже голодая, он никогда и не помышлял о краже.
 Иона не ел уже двое суток и бродил по рынку в поисках заработка, но в этот день никто работы не было. Шамаш (служка) по фамилии Резник, который занимался хозяйственными делами в гимназии Герцлия, издали приметил, как высокий худой парень в коротких не по росту штанах и с голодным блеском в глазах бродит по рынку. Он без труда узнал в нём Иону Расина, бывшего ученика гимназии, земляка, умного и доброго парня.
 Натан Резник был выходцем из России, жил в Эрец Исраэль с 1903 года. Во время страшных еврейских погромов в Кишинёве он потерял жену, дочь и сына. Детей погромщики выбросили из окна второго этажа, схватив за ноги, как щенят. Девочке было три года, мальчику - два. Жена пыталась вырвать детей из рук пьяного, ослеплённого звериной ненавистью погромщика. Удар топором по голове остановил её. Натана спасло то, что в этот день он уехал с утра из города по делам службы: он был счетоводом у богатого купца-мануфактурщика.
 Похоронив жену и детей, Резник ушёл пешком в Одессу. Сел на первый же пароход и через Турцию добрался до Палестины. Долго скитался в поисках пристанища, а когда в Тель-Авиве открылась гимназия, стал служить в ней по хозяйству. Он снимал маленькую комнатку в старом арабском районе. Туда он и привёл упирающегося Иону. Натан разделил с Ионой свой небогатый обед, состоящий из арабских лепёшек с козьим сыром и зеленью и молдавской кукурузной каши – мамалыги. Парень впервые за долгое
время нормально поел, вымылся и уснул на матрасе, расстеленном на полу. За годы, проведённые без семьи, Иона давно не чувствовал себя, как дома. Он сладко спал на жёстком матрасе, как на самой мягкой перине. Резник приютил Иону в своём доме, отогрел его одинокую душу. Может быть потому, что сам был одинок и обездолен, презираем людьми, достигшими более высоко положения.
 Однажды вечером Натан вернулся, загадочно улыбаясь. По его прищуренным глазам Иона сразу понял, что у того хорошая новость.
 - На апельсиновую плантацию в Рамат-Гане ищут охранника, - сказал он по-русски. - Помнишь, твой знакомый советовал тебе устроиться в охрану на пардесим (апельсиновые плантации). Если ты не возражаешь, то завтра можно приступать к работе. Я договорился. Они дают лошадь, одежду и винтовку. Платить будут понедельно. Как ты? Согласен?
 - Конечно, согласен. Я готов на любую работу, - обрадовался Иона.
 - Ты не подумай, что я хочу от тебя избавиться, – Натан смущённо улыбнулся, будто был в чём-то виноват. - Я понимаю, что это нелегко: целыми днями печься на солнце, а ночами дрожать от холода. Но сейчас никакой другой работы нет, – говорил он, разводя руками, - это всё, что есть.
 - Натан, что ты говоришь? Я тебе благодарен безмерно.
 - Ты всегда, когда захочешь, сможешь приезжать ко мне, мой мальчик.
 - Никогда не забуду твоей доброты, Натан, - Иона по-сыновьи обнял его за худые, опущенные плечи.
 Хозяин плантации польский еврей Гольдберг прибыл в Палестину в начале Первой мировой войны. Бежав из Варшавы с одним чемоданом и деньгами, вырученными за продажу кофейни, и бросив на произвол судьбы свою семью, он за бесценок купил большую апельсиновую плантациею. Теперь уже на Гольдберга работали десятки рабочих, а пароходы увозили в Европу ящики апельсинов.
 «Если бы отец согласился купить тогда небольшую плантацию, то теперь я был бы хозяином, а не сторожем», - думал Иона, шагая между рядами деревьев во время очередного обхода. Среди блестящей, глянцево-зелёной листвы, словно маленькие солнышки, просвечивали оранжевые апельсины. Горячий воздух был напоён их пряным ароматом. В безоблачном блекло-голубом небе кружили большие белые птицы. Как-то сами собой в памяти Ионы всплыли строчки из стихотворения Нахмана Бялика «К птице», которое он читал в гимназии.
 Привет тебе, пташка! Привет дорогая!
 Ко мне прилетела ты с юга…
 ……………………………….
 Скажи мне, родимая пташка,
 Ужели в краях лучезарно-счастливых,
 Как здесь, всем тоскливо и тяжко?
 Скажи мне, слыхала ли ты мои стоны….
 Ему вдруг стало ужасно жалко себя. Припомнился родной дом, мамины мягкие руки, добрые глаза сестры. «Живы ли они, смогу ли я их когда-нибудь увидеть?» - думал Иона. Будь он ребёнком, каким приехал в Палестину, обязательно расплакался бы горькими слезами. Но не теперь. Иона Расин научился сдерживать себя, прятать свои чувства, не отчаиваться. Плакало его сердце, а глаза

оставались сухими. Изменился он и внешне: возмужал, окреп телом, кожа его стала цвета тёмной бронзы, волосы выгорели.
 В конце длинного ряда деревьев уже виднелся его шалаш, крытый пальмовыми листьями. Рядом с ним помахивала хвостом, отгоняя назойливых мух, пегая лошадь – старая выработанная коняга, предмет насмешек над всадником. Особо потешались бедуины, когда он появлялся в их стойбище.
 - Разве это конь, разве молодой наездник может ездить на такой старой подслеповатой кобыле? Это не лошадь, а - гедис (кляча по-арабски).
 Если бы Иона читал «Трех мушкетёров» Александра Дюма, он смог бы понять, что походил в эти минуты на ДАртаньяна в Менге. Таким же насмешкам подвергался незадачливый гасконец, когда въехал на площадь городка верхом на своей зелёной кобыле. Правда, Иона понимал, как смешно выглядит высокий крепкий парень с винтовкой за спиной на облезлой, старой лошади. Тем не менее, именно на этой лошади он догнал бедуинского паренька, воровавшего апельсины, позднее ставшего другом Ионы. Случилось это в первый месяц работы. Однажды ночью Иона объезжал участок. От луны было светло, почти как днём. Хорошо просматривались междурядья. Серебрились в лунном свете листья, под деревьями лежали узорчатые тени.
 Вдруг охранник услышал, как в абсолютно безветренной ночи зашелестели ветки деревьев. Приглядевшись, заметил движущиеся тени. Он придержал лошадь, прислушался. Раздавались приглушенные голоса. Иона тихо спрыгнул с коня и, ведя лошадь за повод, крадучись пошел по ряду. Группа ребят уже укладывала сорванные апельсины в чёрные мешки. Поодаль стоял навьюченный верблюд. Увлечённые своим занятием, они не услышали приближения охранника.
 - Стой, стреляю! - закричал Иона и прицелился.
 
 Воры бросились врассыпную. Двое добежали до верблюда, ловко вскочили на него. Высоко подбрасывая ноги и седоков, верблюд, как рысак, понёсся прочь. Трое ребят уносили ноги, догоняя товарищей. За ними и погнался Иона верхом на своей лошадке. Настиг беглецов у самых дюн, поросших чертополохом. Дальше вверх уходили узкие тропинки. Мальчишки сбились в кучу и дрожали при виде нацеленного на них ружья. В их широко раскрытых глазах был такой страх и мольба, что Ионе стало их жалко. Видя, что он опустил ружьё, они наперебой залепетали что-то по-арабски. Иона понял, что они просят отпустить их и обещают больше не приходить на его участок. Парень улыбнулся их нехитрым обещаниям: на его участок больше не придут, а другие обязательно навестят.
 Нашествия на плантации не были редкостью. И не всегда похитители были мальчишки, как на этот раз. Случались и опасные встречи с вооружёнными налётчиками.
 - Как зовут? Откуда вы? – строго спросил Иона.
 - Абу Али, - ответил за всех самый по виду младший, гордо выпрямившись во весь свой небольшой рост. - Я сын шейха.
 Выяснив, из какой деревни пришли воришки, грозный страж велел вести его в стойбище, к отцу. Они повиновались. Так молодой охранник познакомился с бедуинским шейхом Абу - Каеком.
 В бедуинских кланах несколько семей разной степени родства живут одним шеветом - поселением, подчиняясь его главе – шейху. У них бытует так называемая религия семьи - мурувва. Свято сохраняются связанные с этим понятия; мужская доблесть, честь, слава, благородство. Две жены шейха родили ему четырёх девочек и только одного мальчика - наследника. Не женщина наследует родовые обычаи и фамильные земли. Мужчина является главой рода, он хранитель и добытчик. Мустафа Абу-Каек жил по законам шариата. Но, кочуя по стране, он видел, чего достигли евреи-поселенцы, как на пустом месте среди

песков и болот они возводили посёлки, прокладывали дороги, сажали апельсиновые рощи и виноградники. Мустафа понимал, что они добиваются этого своим трудом и знаниями.
 - Самому Аллаху было угодно привести в наше стойбище этого молодого еврея-охранника, - решил Абу-Каек, познакомившись с Ионой. - Стоит привечать его, чтобы он согласился заниматься с моим сыном Абу-Али - учил его ивриту, математике. Из моего единственного сына выйдет достойный, образованный человек, может быть даже доктор! - мечтал шейх.
 Шейх Абу-Каек внимательно следил за успехами сына. Абу-Али оказался способным учеником: после двух месяцев учёбы он уже бойко говорил на иврите, решал задачки.
 А его учитель изучал арабский язык, постигал законы и обычаи бедуинов. Слушал и записывал их легенды. Ему было интересно всё. Иона мог подолгу наблюдать за работой ткача, и тогда в его тетрадке появлялся рисунок бедуинского ковра. Там же узоры вышивки на платьях бедуинских женщин, зарисовки медной посуды, описания устройства палаток и правила расселения в них. Иону очень увлекало это занятие. Он уже очень много знал о законах бедуинских кланов.
 Накопленные веками кочевой жизни знания бедуины передавали из уст в уста, от отца к сыну. Письменных свидетельств их обычаев почти не было. Старики в поселениях с удовольствием рассказывали ему старинные легенды и сказания. Уважали за проявленное к ним внимание и почитали как умного человека.
 Однажды Иона сидел в шатре старого, богатого бедуина и записывал легенды, каких тот знал неисчислимое множество. Вдруг старик замолчал, уставившись в одну точку. Поглощённый своими мыслями, он будто забыл о госте. Иона терпеливо ждал. Перебивать и торопить не принято.
 - Я расскажу тебе одну страшную историю, - начал тот, продолжая смотреть на чёрную стену шатра. – Сорок лет не могу я забыть ту ночь. Видения мучают меня всю жизнь, но ты первый, кому я расскажу об этом, – он внимательно посмотрел на молодого человека и, словно уверившись в своём решении, продолжил. - Был я тогда молод и не женат ещё, потому что был четвёртым сыном, а два моих старших брата были холосты. Нельзя жениться, пока старшие братья не нашли себе жён. Любил я девушку из другого клана, но не решался сказать об этом отцу. У отца было ещё две дочери и два сына младше меня. Моя сестра Шхея была моложе меня на год. Я очень любил сестру и дружил с ней. Полюбила она парня из бедного шевета. Ты же знаешь, что те, кто вышел из средней Африки, прежде были рабами и не могут породниться с нашим кланом. – Он замолчал и словно ушёл в себя. Какие картины разворачивались перед его мысленным взором, знал только он.
 Гость не отвлекал, не задавал вопросов.
 - Шхея оказалась смелее меня, - тихо заговорил старик, медленно расставляя слова. - Она решилась убежать с любимым. Но недолгим было её счастье. Отец послал старших братьев найти дочь и привезти домой. Шхею, связанную по рукам и ногам, привезли на крупе коня. Отец учинил суд. Все мужчины семьи были там. Я тоже. Не посмел сказать слова в её защиту. Да меня никто бы и не послушал. Решили: за позор, нанесённый семье, убить сестру. И сделать это всем вместе, чтобы ни один не мог сказать потом: «Я не убивал». Бедную Шхею завернули в ковёр, связали по рукам и ногам, сверху набросали большую кучу матрасов и одеял. В полном молчании все мужчины семьи всю ночь сидели на этих матрасах, пока не задушили жертву. – Рассказчик глубоко и прошелестел одними губами почти беззвучно. - А утром бездыханное тело моей сестры выбросили за порог шатра, как падаль.
 По морщинистой щеке старика катились слезы, облегчающие душу.
 Иона навсегда запомнил этот строго соблюдаемый закон кланов, как пример жестокости и мракобесия.
 Бедуины уважали и по-своему любили Иону. Он научился общаться с ними. За годы в тетрадках Расина накопилось очень много полезных записей. Эти знания и связи во многом определили его будущее.
 Шейху нравился этот молодой охранник - рассудительный, спокойный и выдержанный. Как-то после очередного урока Мустафа пригласил Иону в свою палатку, усадил рядом с собой на мягкие подушки. Угощал кофе, солёным козьим сыром, завёрнутым в лепёшку, сушёным виноградом. Завёл с ним неспешный разговор.
 - Евреи имеют право жить на этой земле, - говорил шейх. - Ваш Моисей и наш Мухаммед - великие пророки. Вторая сура Корана говорит о том, что иудеи тоже спасутся в День страшного суда. Даже если бы нам этого не хотелось, – он поднял глаза вверх, сложил руки и добавил, будто извиняясь за богохульство, - нет бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк его. А спасутся, - продолжил он нехотя, - потому что тоже верят в Бога единого и сущего. Велик Аллах!
 - Евреи жили на этой земле со времён праотца нашего Авраама и праматери Сарры, - твёрдо заметил Иона, не желая вступать с шейхом в религиозный спор.
 - Никто и не спорит, не обижайся, - пытался успокоить его Мустафа, - давай лучше поговорим о моём сыне или о твоей лошади, - он хитро улыбнулся.
 - Абу Али делает успехи, он очень хороший парень, - похвалил Иона своего ученика. – Не каждый смог бы так быстро научиться читать.
 - Я доволен его успехами, - шейх погладил шершавой ладонью колено Ионы. - Я думаю тебе пора сменить лошадь. Абу Али отвезёт тебя к нашей родне в Негев, поможет подобрать хорошего скакуна.
 Обойдя свой участок, Иона забрался в шалаш и стал мечтать о том, как завтра поедет вместе с Абу-Али в Негев, где, говорят, в стойбищах есть хорошие кони. Он получит расчёт у Гольдберга по окончании срока работы, да и шейх Абу-Каек заплатил за учёбу сына. Теперь он сможет купить лошадь.