Бывший хулиган Миша Маисая

 

 ***
 Эта семья, недавно переселившаяся в Тбилиси на третий верхний этаж нашего коммунального дома, жила обособлено не только территориально, но и в части общения с соседями, которым мегрельский диалект переселенцев был не совсем понятен.
 
 Их единственный сын Миша, наш ровесник, обладал запоминающейся внешностью благодаря абсолютно круглой как колобок, несколько великоватой для его туловища рыжеволосой голове, с кошачьими глазами под белесыми бровями и ресницами на веснушчатой физиономии.
 
 В отличие от подавляющего большинства взрослого населения нашего дома, которое причисляло себя к творческим работникам, и было озабочено задачей духовного воспитания не только своих отпрысков, но и всех остальных детей, с которыми те водили компанию, отец Миши, Михаил Маисая-старший, будучи очень занятым ответственным партийным работником, не страдал никакой озабоченностью не только в деле воспитания дворовой детворы, но и своего собственного сына.

 В ответ на жалобы плаксивой и безвольной жены, которая не справлялась с непослушным своенравием Маисая-младшего, Маисая-старший, периодически, не прибегая к утончённым воспитательным мерам, драл Михаила-младшего сохранившимся от службы в Красной Армии армейским ремнём.

 Во время экзекуции Маисая-младший оглашал с третьего этажа весь двор такими душераздирающими предсмертными воплями, что казалось, что на этот раз его уж точно в живых не оставят.

 Однако вскоре после побоев он появлялся во дворе, как ни в чём не бывало, и на наши сочувственные вопросы, улыбаясь, отвечал, что когда он под ремнём орёт благим матом, то отец его бьёт не так сильно.

 Видимо очень занятый на ответственной партийной работе Маисая-старший, не имея времени на объяснения с женой и соседями, которых без конца допекал Маисая-младший, в порядке периодической компенсации за причинённые неудобства демонстрировал им его вопли, в то же время стараясь не доставлять при этом особенной боли единственному сыну.

 Беда заключалась в том, что любимое чадо ответственного партработника с младых ногтей без своей вины был наделён страстью разрушения, чьих бы то ни было замыслов. Считая себя врагом любого порядка, на что бы этот порядок ни распространялся.

 Одно время в воспитательных целях наши девчонки по совету взрослых пытались образумить Мишу, вовлекая его в свои благопристойные игры. Однако их подопечного смешили любые установленные ими правила, которые он тут же по своему обыкновению расстраивал.

 Например, вопрос: «что делать этому фанту?» он задавал, упрямо называя имя его владельца, чем сводил на нет весь смысл игры.
При игре в «испорченный телефон» его смешила необходимость передавать информацию на ухо неразборчивым шепотом, когда проще было сказать громко, чтобы никто ничего не напутал. Что он и делал.

 В конце концов, отчаявшиеся девочки отказались от безнадёжных попыток переделать неслуха и перестали приглашать его в свои игры, что он воспринял с нескрываемым облегчением, ибо правила игр мальчишеских, лишённые надуманных препятствий, были ему более понятны.

 Однако жизнь без постоянного разрушения чьих-то замыслов казалась ему скучной. С нами он предпочитал не зарываться, поскольку за козни против ровесников можно было схлопотать по шее, поэтому объектом своих очередных каверз Миша избрал дворовых домохозяек.
 
 Его возмущало то, что в дни, когда они сушили на переброшенных через наш небольшой дворик верёвках свежевыстиранное бельё, любимая нами игра в футбол была запрещена. По этой причине Миша в своей войне с домохозяйками ополчился именно на их «сушилку».
 
 Он стал выдёргивать и припрятывать шесты, которыми хозяйки подпирали от провисания свои растяжки. При утрате подпорки свежепостиранное бельё, провиснув, касалось земли, и домохозяйки с проклятиями в адрес хулигана изымали его для перестирки.

 Игра в футбол при этом на некоторое время возобновлялась. В своей борьбе с дворовым извергом домохозяйки попытались, было обходиться без привычных подпирающих шестов и с помощью дворника стали потуже натягивать свои верёвки.

 Однако Миша заметил, что для облегчения женщинам дворник завязывает натянутые струной верёвки «бантиком» и, проходя мимо, как бы невзначай, дёргал за кончики этих «бантиков». Нагруженные мокрым бельём верёвки вмиг проседали и опускали всё выстиранное на землю.
 
 Именно в такие дни в ответ на очередной дворовой скандал Михаил Маисая-старший доставал свой красноармейский ремень и награждал обиженных домохозяек предсмертными воплями Маисая-младшего.

 Мы, конечно, не одобряли хулиганских действий своего товарища, но в то же время не имели морального права их осуждать, поскольку объективно они вели к возобновлению футбольных игр, что было в общих интересах, и наши отношения со страдающим за правое дело младшим Маисая продолжали оставаться комфортными.

 С возрастом в период полового созревания Миша вместе с нами пытался обратить на себя внимание благопристойных девиц нашего двора, но, глядя на его круглую веснушчатую физиономию с озорными кошачьими глазами под белесыми ресницами, ему никто из них не хотел отдавать предпочтения.

 В конце концов, его неудачные ухаживания кончились тем, что он стал досаждать девчонкам, дёргая по своей привычке за торчащие кончики ленточек в их причёсках, и заставляя их в слезах восстанавливать тщательно уложенные перед утренним зеркалом банты.

 Учился Миша по настоянию отца в русской школе с неимоверным трудом. Мешанина из русской речи в школе, грузинской на улице и мегрельской дома создавала в его, не приученной к порядку голове полную неразбериху.

 Математику, оперирующую логикой и условностями, он вообще воспринимал как злобный заговор взрослых против собственных детей и, освоив не без труда арифметические исчисления до 100, упорно не желал продвигаться далее.

 В возрасте 17 лет, достигнутым к окончанию 8-го класса, после того, как он в разные годы трижды оставался на второй год, Миша Маисая понял, что учиться дальше он просто не в силах.

 Отец, не без основания разделял с ним это заключение, но в то же время не оставляя надежды как-то образовать сына, решил сделать его кадровым военнослужащим, и учитывая его страсть к разрушению определить непутёвого отпрыска в артиллерию.
 
 Тбилиси издавна славился весьма авторитетным в военных кругах Горно-артиллерийским училищем (ТАУ) и Михаил Маисая-старший отложив на время свои партийные дела, стал срочно искать подходы к этому заведению.

 ***
 Случилось так, что несколько лет спустя после этих событий судьба забросила меня в пограничный город Батуми, где в штабе 126 истребительной авиационной дивизии ПВО проходила моя срочная служба.

 Гарнизон небольшого, но стратегически значимого черноморского порта с населением чуть более 100 тысяч человек был в то время до предела напичкан подразделениями всех родов войск, в составе которых, помимо традиционной для любого порта эскадры военно-морского флота с боевыми плавсредствами и береговой артиллерией, базировались всякого рода мотомеханизированные, авиационные и пограничные части, включая полный состав Грузинской пехотной дивизии.
 
 Тёплый и влажный субтропический климат Батуми с мягкой зимой и жарким летом в любое время сезона и межсезонья привлекал многочисленных курортников, которых не пугало ни обилие в городе военных, ни 2500 мм ежегодных осадков, омывающими с небес и без того сверкающие чистотой городские улицы. С нехолодными, хотя и обильными тропическими дождями, уходящими не задерживаясь в подножный ракушечник, можно было легко мириться.

 Исключение составила зима 1950-51 г.г. когда тропические ливни выпали вдруг в виде снега, который из-за устойчивых небольших морозов нипочём не желал таять, в короткий срок завалил до вторых этажей город, и громадными, чуть ли не величиной с ладонь, хлопьями изо дня в день продолжал сыпать и сыпать с небес.
 
 В тщетной надежде на то, что это не может продолжаться долго и снег вот-вот растает сам по себе, не приспособленные к такого рода задачам коммунальные службы города даже не пытались от него избавиться. Однако время шло, а снег только прибавлялся. Ситуация стала нетерпимой, и в первую очередь в боевых частях городского гарнизона.

 Первым забило тревогу командование нашей 126-й истребительно-авиационной дивизии. Все аэродромы противовоздушной обороны были завалены полутораметровым снежным покровом, высота которого продолжала прибывать.

 Боевое дежурство истребителей-перехватчиков было полностью парализовано. Ни техникой, ни личным составом, способным на расчистку нескольких квадратных километров взлётно-посадочных полос авиадивизия не располагала.
 
 Через штаб воздушной армии о чрезвычайном положении доложили в штаб военного округа, и оттуда пришло распоряжение Начальнику Батумского гарнизона бросить на расчистку аэродромов личный состав Грузинской пехотной дивизии.

 Нужно сказать, что грузинские пехотинцы тоже не располагали техникой пригодной для снегоуборки, но зато живая сила у них исчислялась тысячами, в отличие от лётчиков, которых в своей дивизии на круг набиралось от силы человек 300.

 Должность, которую я в то время исполнял в штабе с двумя сменщиками, именовалась: «оперативный дежурный по перелётам», и хотя никаких перелётов с заваленного снегом аэродрома не предвиделось, наше оперативное дежурство, как и многие армейские бессмыслицы продолжало исправно выполняться.

 Сменяя, через каждые сутки друг друга, упакованные в добротные на толстой цигейке лётные куртки и заправленные в меховые унты, такие же штаны, мы отсиживались на аэродроме в холодном щитовом домике выносного КП, разделяя надуманные тяготы и лишения с такими же бедолагами из нашей дивизионной метеослужбы.

 После нескольких дней непрерывного снегопада на аэродроме появились солдаты Грузинской пехотной дивизии. Оснащённые полевым шанцевым инструментом, они по приказу закутанного в красный башлык офицера выстроились в сплошную шеренгу поперёк взлётной полосы и стали обречённо метать снег своими игрушечными лопатками. Убирать его было некуда.

 Поэтому солдаты поддевали порцию снега и сбрасывали его в то же место, откуда брали. Для имитации продуктивности своей работы они при этом каждый раз продвигались на шаг вперёд. Продолжавшийся непрерывно снегопад оставлял уровень снега перед солдатами и за ними одинаковым.

 Однако их заверили, что как только они дойдут до конца полосы, их сменит другая группа, которая начнёт всё сначала. Закутанный в башлык (красные башлыки были национальной особенностью офицеров Грузинской пехотной дивизии), пригнавший их командир, убедившись, что задание солдатами должным образом воспринято, предоставил их заботам сержантов и, хлопая себя по бокам, направился к нам на КП погреться.

 Поскольку нагревательных приспособлений в нашем холодном домике не было, я постучал в стенку метереологам сказать, что к нам идёт продрогший гость и, тем самым, давая заявку на внеочередную потребность в разведённом спирте, который мы совместно с ними употребляли вовнутрь, экономя на нормативе технического обслуживания заваленных снегом метеоприборов.

 Ввалившись в помещение и пробормотав сквозь закутанное лицо слова приветствия, пехотный офицер стал разматывать напяленный поверх ушанки башлык, путаясь в его длинных крыльях. Под башлыком и шапкой оказалась круглая, как колобок, рыжеволосая голова с белесыми бровями и ресницами на веснушчатой физиономии.

 Такая голова во всём мире могла принадлежать только Мише Маисая, и ничего не было удивительного, что именно он в тот момент стоял передо мной, своей собственной персоной.

 ***
 Последний раз мы виделись несколько лет назад, в то время когда его отец Михаил Маисая-старший всячески сватал Михаила-младшего в артиллерийское училище. Тогда это ему, хоть и не без труда, но удалось, и вскоре вновь испечённый курсант относительно благополучно прошёл в ТАУ общевойсковую подготовку курса молодого бойца и принял воинскую присягу.

 К радости отца сыну понравился военный уклад жизни, большая часть которой принадлежала спорту и оружию. Однако как только дело дошло до академической учёбы, и Миша к своему ужасу обнаружил в расписании занятий изрядную долю лекций по баллистике и ненавистной ему математике, которые пришлось бы изучать в порядке воинской дисциплины, он упал отцу в ноги с просьбой прикончить его сразу, не обрекая на мучительные пытки.
 
 Командование ТАУ, идя навстречу ответственному партработнику, не стало отчислять Мишу за неуспеваемость, а просто по личному рапорту несостоявшегося артиллериста препроводило его для учёбы в Бакинское пехотное училище.

 Здесь математику, слава Богу, не преподавали и Миша через два года необременительных занятий, был благополучно выпущен лейтенантом и отправился командовать взводом в Грузинскую пехотную дивизию.
Мы обрадовались встрече.

- Это твой взвод на аэродроме? – спросил я.
- Мой, конечно.
- Не жалко тебе солдат, которых заставляют делать бесполезную работу?
- Их нечего жалеть, - отвечал командир, - вместо сырой казармы воинов вывели на свежий воздух помахать перед обедом лопатами. Молодым только на пользу. Чего их жалеть.
- В таком случае, - говорю, - давай выпьем за встречу.

 В компании метеорологов мы опрокинули по стопке.
- Спирт! Разведён так на так,- со знанием дела прокомментировал Миша.
- Товарищ разбирается, - уважительно согласились метеорологи.
- Это, пожалуй, единственное, в чём я действительно разбираюсь, - отвечал наш гость, как мне показалось, с некоторой горечью.

 Потом метеорологи, ушли к себе и мы, с Мишей неторопливо допивая оставленный нам спирт, наговорились вдоволь, вспоминая наперебой общих друзей по нашему двору и Мишины проделки с постирушками дворовых домохозяек.

 Мне показалось, что он очень изменился. Не знаю, рассчитывал ли именно на это его отец, отправляя сына в армию, но, похоже оказавшись там, Миша в достаточной степени осмотрелся и приспособился.

 В его новых суждениях уже не было следов юношеского бунта против любых порядков, и появились даже признаки некоей армейской ортодоксальности, которая в разумной мере весьма полезна для военной карьеры.

 Я тогда подумал, что не удивлюсь, если когда-нибудь узнаю, что он преуспел на военном поприще и дослужился до больших чинов.
Пока мы беседовали, на аэродром для расчистки снега прибыла новая группа пехотинцев. Мы допили с Мишей остатки спирта, и он вышел к своему коллеге объяснить в какой именно бесполезной работе следует подменить его взвод.

 ***
 На следующий год меня перевели в другую часть. А ещё через год, уже после демобилизации, я узнал, что Никита Сергеевич Хрущёв в апреле 1953 года, прежде чем предать огласке факт ареста Лаврентия Павловича Берия, распорядился на всякий случай разоружить и расформировать в ЗакВО Грузинскую пехотную дивизию, большая часть которой, как и сам Лаврентий Павлович, состояла из этнических мегрелов.

 Эта превентивная мера безопасности тогда ещё не означала увольнения офицеров этой дивизии со службы. Их просто раскидали по другим частям.
Другое дело, когда Хрущёв в начале 60-х задумал сократить армию чуть ли не на два миллиона человек.

 Вот это стало настоящим разгромом её командного корпуса. Тысячи офицеров уволенные тогда с мизерными пенсиями, поскольку они не имели полной выслуги лет, без гражданских профессий и крова были выброшены фактически на улицу.

 Мои товарищи по авиации, окончившие в своё время лётное училище бомбардировщиков, всё же ухитрились переучиться для полётов на пассажирских самолётах Аэрофлота.

 Но для большинства уволенных офицеров прямых аналогов их военным профессиям на гражданке не было, а все школы и учреждения Советского союза, вместе взятые, в таком количестве надуманных должностей военруков и начальников гражданской обороны не нуждались.
 
 Встречаясь в те времена с друзьями детства, и вспоминая неукротимого Маисая, мы терялись в догадках, удалось ли ему уцелеть в глобальной пертурбации, затеянной Хрущёвым в армии. Миша тогда совершенно исчез из виду, и я уже не думал, что когда-нибудь встречу его ещё раз.
Но такая встреча состоялась.

 Как-то жарким летним полднем я, стараясь придерживаться короткой тени домов, шёл по Плехановскому проспекту Тбилиси, когда заметил бредущего навстречу по солнцепёку человека одетого поверх мятой сорочки в мешковатый объёмистый и жаркий пиджак с оттопыренными карманами.

 Человек не очень уверенно передвигался на ногах и явно парился, истекая потом в обременительной, не по погоде одежде.
Прохожие, оборачиваясь, дивились необычному утеплению странного гражданина, я же не сводил глаз с его круглой как колобок рыжеволосой головы с глазами, спрятанными за белесыми ресницами на веснушчатом лице.

 Сомнений быть не могло, это был Миша Маисая.
Мы, как и в прошлый раз на аэродроме обрадовались нечаянной встрече, и я затащил его сперва в тень, а потом в ещё более прохладный пивной бар.

 От еды он наотрез отказался, и мы устроились в отдалении за стоячим мраморным столиком с двумя запотевшими кружками холодного пива.
На его расспросы я очень коротко поведал о себе, в нетерпении услышать его собственную историю. И вот, что узнал.

 Когда расформировали Грузинскую пехотную дивизию отец Миши, Маисая-старший был ещё жив и его аппаратные связи помогли Мише попасть на службу в военную комендатуру Тбилисского гарнизона.

 В этом привилегированном подразделении Миша, давно уже выработавший в себе полезную покладистость, исправно тянул армейскую лямку, не пренебрегая никакими поручениями начальства. Безропотно ходил в почётные караулы, патрулировал по городу, разбирал дела обитателей гарнизонной гауптвахты и даже при необходимости занимался на комендантском плацу строевой муштрой военнослужащих задержанных на улице за нарушение формы одежды.

 В это же время, не без инициативы родителей наступили перемены и в его собственной семейной жизни. В их доме как-то гостили земляки из Мегрелии, и в их числе была миловидная тихая девушка, которая собиралась продолжить образование в Тбилиси.

 Мишиным родителям девушка Этери очень понравилась и, лукавя перед сыном, они объявили ему, что предложили ей поселиться у них, совмещая учёбу с помощью по домашнему хозяйству Мишиной маме, здоровье которой в последнее время стало сильно сдавать.

 Когда у Миши с девушкой Этери сладился роман, пожилые родители единственного сына были счастливы. Они устроили молодым на общей родине в Мегрелии пышную свадьбу, переписали на них свою замечательную тбилисскую квартиру, но, к сожалению, не дожили до очаровательных близнецов, которыми через какое-то время обзавелась молодая семья.

 За десять лет беспорочной службы в комендатуре звание старшего лейтенанта на погонах Миши Маисая сменилось капитанским, и он уже прикидывал приближение очередного майорского, когда стало известно, что, в соответствии с повальным хрущёвским сокращением армии, третья часть офицеров городской комендатуры подлежит досрочному увольнению в запас.

 Отборочной комиссии было известно, что просторная квартира в элитном доме работников центрального аппарата после родителей досталась их единственному сыну - капитану Маисая. Как ни странно именно это обстоятельство сделало его первым кандидатом на увольнение.

 - У него, по крайней мере, есть квартира, - рассудило начальство, - ему всё-таки будет полегче. Влиятельный военный чиновник, который до этого всякий раз принимал участие в его судьбе, в новых условиях, опасаясь за самого себя, уже ничем не мог помочь Мише по существу.

 Однако в память о многолетней дружбе с его отцом, он ухитрился включить Мишу в какой-то закрытый список и тот под самый занавес всё же успел получить звание майора, в чине которого с неполной пенсией и был уволен в запас.

 Дома он долго и бесцельно перебирал выданные ему документы и небольшие деньги, не соображая, как ему следует жить дальше.
Если отбросить военно-пехотную подготовку, совершенно бесполезную для гражданской службы, то в образовательном активе у Миши было всего лишь свидетельство о более, чем посредственном окончании 8 классов средней школы. Найти достойную работу с такой базой было невозможно. О выходе на работу так же не имеющей профессии и обременённой двумя детьми супруги Этери, вообще не могло быть речи.

 В сложившихся обстоятельствах впору было спиться. В своё время в армейской офицерской среде ежедневные возлияния по ничтожным поводам были в порядке вещей, и капитан Маисая не был в товарищеских попойках исключением. Однако видимо по природе своей он не был предрасположен к пьянству и чаша сия, слава Богу, его миновала.

 Тем временем, содержание большой жилплощади и очаровательных малышей требовало затрат и очень скоро денег на жизнь стало не хватать. Несколько раз, с трудом преодолев психологический барьер, Миша ездил на загородную толкучку в Марнеули, где, как ему говорили, можно было выгодно продать крестьянам или обменять у них на продукты поношенную одежду.

 Но после того как, встретив там однажды сослуживца, перед которым пришлось унизительно разыгрывать роль покупателя, а не продавца, он эти поездки прекратил. К тому же после реализации одежды, оставшейся от родителей, особенных ресурсов для продажи у молодой семьи не было.

 Питались они последнее время в основном за счёт периодических продуктовых поступлений из Мегрельской провинции от родителей Этери. Дети были здоровы, но Миша, хотя и не болел, но похудел на добрый десяток килограмм, стал небрежен к обвисшей на нём одежде, а главное выглядел удручённым безысходностью обстоятельств, в которые угодил.

 Некогда влиятельный военный чиновник, в своё время покровительствовавший Мише, жил в том же элитном доме, что и семья Маисая. В один прекрасный день они встретились в лифте.

 На этот раз былой благодетель был в дорогом штатском костюме, гладко выбрит и благоухал изысканным одеколоном. Он без обиняков заявил, что Миша, которого он давно не видел, ему совершенно не нравится, после чего вручил ему свою визитку и наказал обязательно навестить его на дому сегодня же.

 ***
 Частное предпринимательство в советизированной Грузии, вопреки национализации средств производства, по существу никогда не прекращалось. После отказа большевиков от НЭПа оно ушло в тень, где продолжало существовать и успешно развиваться.

 В первоначальный относительно короткий утробный период его истории дельцами были перепробованы и отброшены примитивные способы нелегальной предпринимательской деятельности, при которой производство теневой продукции опиралось на переработку в подпольных цехах контрабандного или ворованного сырья и сбыт выработанных товаров на чёрном рынке, из под полы.
 
 Нелегальная кустарщина была связана с громадным коммерческим риском и издержками, не говоря уже об уголовном преследование предпринимателей.
В гениальной схеме выработанной в послевоенные годы всё было по-другому.

 Энергичные дельцы отказались от противопоставления власти и стали сами интегрироваться в государственные структуры.

 В короткое время, заняв руководящие посты во главе госпредприятий, которые получали дефицитное фондовое сырьё по весьма неэкономичным техническим нормативам, опираясь на неофициальную личную заинтересованность исполнителей и ужёсточённые нормы расхода материалов, организовывали более рациональное теневое производство, что позволяло выпускать, помимо запланированного, большой объём неучтённого количества основной продукции.

 Не отличающаяся ни ассортиментом, ни качеством от плановой, эта продукция реализовывалась в частных интересах через те же государственные магазины, по тем же государственным ценам, которые всех вполне устраивали.
 
 Таким образом, теневая экономика делила с государством не только сырьё и средства производства, но и рынок сбыта. Потребителям оставалось только радоваться тому, что товары, ещё недавно бывшие дефицитными, теперь по твёрдым ценам появились в свободной продаже.

 За короткий срок единение государственной и теневой экономики пронизало работу не только производственных предприятий, но и всей инфраструктуры народного хозяйства.

 Управлялась эта деятельность официальными коррумпированными органами власти всех уровней, координация которых восходила к самым высшим её эшелонам. К организованному разветвлённому делу управления смешанной экономикой были привлечены самые опытные советские аппаратчики.

 Занял подобающее место одного из иерархов мафиозной номенклатуры и Мишин сосед, Тот самый, который ещё недавно в Вооружённых силах страны в генеральском звании был влиятельным военным чиновником.

 ***
 Дома отставной майор Миша Маисая долго теребил в руках полученную визитку, прежде чем решился навестить своего былого покровителя. Против опасения, тот принял его весьма радушно.
 
 По-домашнему облачённый в персидский халат, хозяин очень доброжелательно разговаривал с гостем и весь вечер потчевал его изысканным вином и редкими закусками.

 Угощаясь, Миша исподволь оглядывал интерьер и исключительно дорогую утварь окружающей обстановки. Ему показалось, что признаки бросающейся в глаза респектабельности появились здесь сравнительно недавно. Хозяин молча перехватил его взгляды и перешёл к делу.

 Начал он с постулата о том, что уважающий себя мужчина не должен терять инициативы в любой самой неожиданной для себя обстановке. Несмотря на досрочное увольнение из армии, никакого повода для уныния нет.
 
 В самое ближайшее время обществу, в котором идёт процесс первичного накопления капитала понадобится эти накопленные капиталы вместе с лицами, их накопившими профессионально охранять, и для этой цели, в первую очередь, будет востребован чисто армейский опыт и в том числе узкопехотное образование отставных военных.
 
 - А сейчас, - обратился к Мише хозяин, - я готов предложить тебе необременительную работу, которая уже сегодня снимет твои материальные заботы настолько, что, приходя в такой дом как мой, ты больше не будешь озираться с удивлением на чужой достаток, так как всё это вскорости будет у тебя самого.

 Работа может показаться тебе необычной, но сейчас на этом месте мне нужен преданный исполнитель. Могу ли я на тебя рассчитывать?
Миша понимал, что разговаривает с человеком, который в своё время без всяких условий делал для него много хорошего, и что теперь у него есть возможность отплатить этому человеку добром. Он так же не стал выдвигать никаких условий.

- Я готов, - был его ответ, - говорите, что делать.
- И что же? – в нетерпении тороплю я Мишу, в тоже время, опасаясь, что буду ненароком посвящён в какие-нибудь тайны убойного криминала.
- А ты спроси, - отвечал он, загадочно, - где я сейчас работаю?
- Так, где же?
- Не поверишь, но я директор Привокзального рынка.
- Громадного рынка, что со времён гражданской войны именуется «дезертирским»? – в изумлении переспрашиваю я.
- Того самого.
 
 Вот уж действительно чему невозможно было поверить.
- Но ты не подумай, - объяснился Миша, прочитав на моём лице удивление, смешанное с недоверием, - я не управляю деятельностью рынка с его фантастическим оборотом.

 Моих мозгов на это не хватило бы. Директором я только числюсь, и в мои обязанности входит принять от рыночных смотрителей ежедневный теневой взнос и передать его по назначению наверх.

 Всё остальное на рынке делается без моего участия. Я всего лишь старший присматривающий.
- Представляю, как высоко оценивают эти услуги хозяева, получающие свою дань из твоих рук.
- Нет, мой дорогой, - возражает он, - ты себе этого наверняка не представляешь. Это другой мир. Давай об этом не будем.
- Но твой вид, - недоумеваю я, - как объяснить твою несвежую рубашку и этот неуместный в такую жару пиджак?
- Крахмальную рубашку под смокингом я ношу на приёмах, - объясняет Миша, - а на работе я контактирую с базарным людом и не должен от него отличаться.

- И для этого необходим этот нелепый пиджак?
- Это не пиджак, - смеётся он, - это мой хурджин (крестьянская перемётная сума из ковровой ткани с двумя обширными карманами для поклажи). Я его обычно не ношу. Он висит на стуле в моём кабинете и в его карманах смотрители торговых рядов в моё отсутствие оставляют свои дневные взносы. Каждому смотрителю предназначен свой определённый карман. Если я, проверяя, вижу, к примеру, что правый нижний карман ещё пуст, то я уже знаю, - в этом случае надо поторопить смотрителя именно мясного ряда.

- Где же ты подолгу отсутствуешь, раз не имеешь других обязанностей?
- У меня, кроме сборов, к сожалению, всё же одна обязанность есть. Ежедневно я должен ублажать в застолье наших покровителей, которые в назначенные для каждого из них дни приходят к нам на угощение.

 Вчера, например, целый день была санэпидстанция. А сегодня был черед городской прокуратуры. Эти особенно неугомонные. Еле от них сбежал.
В это время в дверях бара появились два рослых молодца, которые требовательно посмотрели на бармена, и тот показал глазами в нашу сторону.
 
- Батоно Миша, у вас всё в порядке?- озабоченно обратился, подойдя к нам один из них.
- Разыскали, всё-таки, - усмехнулся Миша.
И я понял, что он сбежал не только от прокуроров, но и от собственной охраны.
 
 Ребята были на двух машинах, на одной из которых Миша отправил на работу обременяющий его пиджак, другая развезла нас по домам.

 ***
 В мучительные годы становления демократии, когда мы у себя в стране стали постоянными свидетелями кровавых разборок вперемежку с откровенной клоунадой на всех уровнях общества, просматривая телехронику политических событий в Грузии, можно было заметить, что независимо от меняющихся режимов и их лидеров, за ними на втором плане остаются неизменными одни и те же персонажи.

 У них уверенные и спокойные манеры и повадки людей, занимающихся делом, не зависящим от перестановки политических декораций.

 Среди них можно было обратить внимание на человека с характерной круглой, как шар рыжеволосой головой и кошачьими глазами, спрятанными за белесыми ресницами.

 В этом одетом в смокинг респектабельном господине очень немногие могли бы узнать бывшего дворового хулигана, любителя расстраивать чужие планы, дёрнув за кончик удерживающей завязки.

 Он мог бы в другое время из-за явно ущербного образования и ограниченных способностей не найти достойного места в цивилизованном обществе.

 Но ему повезло. После того как трое других хулиганов, однажды собравшись в Беловежской пуще, дёрнули за кончик узла, которым были стянуты союзные республики, на нашу улицу пришли времена Миши Маисая.
 
Москва. 2005