Диван

ДИВАН

История эта о том, как я выбросил на свалку старый диван, а он вдруг возьми да и вернись ко мне. Удивительная история. Вернулся сам, без помощи грузчиков. Преданность поразительная. И мне было бы и самому смешно, если бы за всем этим не стояла трагедия всей моей жизни. Да и смех тут плохой. И далек он от истинного веселья, как нервический хохот. А потому в этой почти анекдотической истории мне видится больше смысла, чем юмора.
А началась она в те мои годы, когда другие подростки начинают всерьез интересоваться противоположным полом. Мои сверстники толпами ходили за какой-нибудь парой неразлучных подружек и кричали им вслед ломающимися голосами. Я же был склонен к уединению. Я никогда не рвал глотку и не разбивал кулаки в кровь о зубы других мальчишек. Мне это было ни к чему. У меня было чудо из чудес – диван. Только я на него ложился, как самые красивые и строптивые девчонки делались со мною ласковы и выбивались из сил, чтобы мне угодить. На этом диване реальность сливалась с вымыслом. И вымысел подчас не уступал самой лучшей действительности. Вот ее лицо. Ямочки на щеках. Светло-серые глаза. Темный, завитый на бигуди, струящийся по нежной щеке локон. Локон подрагивает от каждого шага. Подрагивают ноги в белых ученических чулках, и только оформившаяся грудь тоже подрагивает под белым фартуком. Локон можно в мгновение ока из черного сделать золотым. Бесцветные губы можно накрасить алым. Нет, черным. Нет, розовым. Можно стянуть белые с ног чулки и натянуть другие, черные. Можно все, что угодно...
Грезы приходили ко мне перед самым сном. А диван был старый, с пружинной обивкой, кожаный. Он и пах кожей. Кожа была бурая, темная от времени. Пружины скрипели от каждого движения. И мне отчего-то под белым одеялом думалось, что это диван нагоняет на меня такие дивные грезы.
Шли годы. Грезы мои принимали все более утонченные формы. Мне уже не снились мои школьные и институтские подружки. Фантазия моя облачала меня в падишахские одежды в арабском замке, где-нибудь в Марокко. Белокожие наложницы, покачивая толстыми бедрами, ублажали меня под стрельчатыми сводами. В высокие окна врывался шум атлантического прибоя, заглушая сладострастные стоны моих поклонниц, и отсвет золотого неба соперничал с золотом парчи и шелков, что я им дарил. Я выпускал дымные кольца фимиама, сливавшиеся с дымком испанской кисеи, и засыпал...
Или я был скифом в рогатом шлеме, и под сенью темного хвойного леса поджидал свою молодую голубоглазую любовницу. Она заглядывала в мои сонные глаза, шептала страстно слова любви. Потом все мешалось в какой-то дикой ворожбе. Опавшие сосновые иглы подо мной от страсти начинали дымиться, и я засыпал...
Или я ждал между пальмами принцессу Масаи, вглядываясь в закат на берегу Индийского океана. Какой прекрасной она была на темно-бордовом фоне исчезающего солнца! Я вслушивался в ее непонятную речь. Разглядывал с нею диковинные раковины, вынесенные волнами на желтый пляж. Потом я вглядывался в желтые чужие звезды и сливался с ее чернотою в неукротимой страсти и засыпал...
Кому были нужны живые, прыщавые девицы! Я не обращал на них внимания. Я был выше их. Я был недоступен. И все-таки я женился. Даже не заметил как. Женился поздно, на хорошей и скромной девушке. Диван, вконец обветшавший, я вынес на свалку и заменил его двуспальной кроватью. Странные грезы исчезли вместе с диваном из моей жизни. Жизнь моя потекла тихо и серо. Казалось, за окном все время льет дождь и по чистому стеклу то и дело катятся чьи-то слезы. Жену я любил, но и почти не замечал. И не то чтобы мне с женой не о чем было поговорить или нечем поделиться. Просто она была слишком уж тихой и смотрела, когда была свободна, куда-то в светлевшую даль, поверх искрящихся верхушек тополей и красных, унылых и мокрых жестяных ереванских крыш. Жена в моей жизни стала чем-то обычным, вроде мебели. Иногда, лежа с ней в постели, мне все же хотелось думать, будто я в арабском замке с наложницами, на берегу океана, или что рядом лежит не моя жена, а чернокожая принцесса. Но сама мысль об этом казалась теперь глупой и пошлой. И я загрустил. Мне чего-то не хватало. Не стало в моей жизни чего-то. Серая и однообразная, она тянула ко мне свои белые руки и медленно умерщвляла. Дешевые сигареты, желтое пиво, вялые поцелуи, тускневшая и покрывавшаяся морщинами кожа нагоняли такую смертельную тоску, что хотелось кричать и звать во всю мочь кого-то, кто мог бы раскрасить все это в какие-нибудь другие, более жизнерадостные цвета. Увы...
Но однажды зазвонил телефон. Мне не ответили. Наверное, ошиблись. Я положил трубку, но телефон зазвонил снова. И снова на том конце упорно молчали. Мой покой был потревожен. Какая-то сладкая мысль закралась в мою душу, что будто кто-то по мне томится. Ведь мне было только за тридцать. И женщины и девушки еще обращали на меня внимание, и отношения у нас порой складывались весьма неплохие. Прежде всего я подумал о моих прежних школьных и институтских подружках. Таковые были. Но все они были уже замужем и звонить им не было никакого резона. Потом я подумал о девицах с работы, но у одной был громадный кривой нос, и потому мысль о ней исчезла как-то сама собой, а другая флиртовала с юнцом со второго этажа. Одним словом, звонить мне было некому, разве что принцессе Масаи...
Жена перестала смотреть вдаль и взглянула на меня как-то странно, словно прочитала мои тайные мысли. И я подумал, что она так и состарится у окна. В волосах ее прибавятся серебряные нити, а она так и будет все смотреть и смотреть на меня, пока я не умру. И я понял, что не могу я с ней. Ну не люблю я ее! Что противна она мне, как противна серость этой реальной жизни. Так бы и снес я ее на ту помойку, куда снес когда-то свой старый диван.
Странное выражение появилось на ее лице. Выражение не то страха, не то брезгливости. Она уже что-то понимала. Потянулась за черным непромокаемым плащом, медленно взяла сумочку, перекинула ее через плечо. Она собиралась от меня уйти. А я все вслушивался в телефонную трубку, и мне казалось, что там что-то не то скрипит, не то там тяжко и страстно раздуваются кожаные меха. И в мою душу тоже стал заползать страх. Но я сам хотел, чтобы мне позвонили, чтобы избавили от рутины и однообразного присутствия жены, чтобы яркая, никогда так и не испытанная настоящая любовь все же вошла в мою жизнь...
И тут зазвонили в дверь. Жена испугалась. Лицо ее побелело. Она в растерянности провела длинными пальцами по волосам. И я впервые увидел, что черты ее были тонкие и гордые. Я раньше не замечал, что она красива! Снова позвонили и в дверь одновременно сильно ударили. Она пришла в себя и пошла в коридор открывать. Потом, кажется, она страшно закричала. В этом крике было отчаяние. Я вышел из оцепенения и выбежал в коридор. То, что я увидел, плохо поддается описанию. Один створ двери на тонкой цепочке судорожно пульсировал от сильных и частых ударов. Цепь на двери высоко подлетала. А в щель между дверьми толкалось что-то огромное, грязно-бурое, все в странных клубах не то дыма, не то пара. Потом цепь не выдержала, дверь с треском распахнулась, одну створку вышибло, и в коридор, весь в облаке грез, ввалился мой старый диван.