Схватка

СХВАТКА

Мир неожиданно вздрогнул. Сверкнул ослепительно ярко и вдруг оглох и онемел на бесконечно долгое мгновение. Ветер стих внезапно, и песок остановился, покрытый пеленой прозрачной и замкнутой. Жарче делалось постепенно, но зримо, и вскоре воздух задрожал словно в ознобе. Я понял, что это западня, рванулся в сторону, но горизонты сузились до границ гладиаторской арены. Солнце еще не в зените свернулось от жара в слепящее белое кольцо. Выхода не было. И оно, тяжелое, желтое, равнодушное, вновь приняло прежние очертания. Я замер и вдавил свою черную обжигающую тень в песок. А солнце становилось ярким постепенно, по мере того, как сам я делался от оседающей пыли цвета горячего мертвого зноя. И я стал ждать.
Солнце сдвинулось к западу. Вдруг внешний мир сотряс оглушительно ревущей волной застоявшуюся тишину моей западни. Теперь я был в ней не один. Она впускала еще кого-то. Что-то могучее и живое, все в облаке пыли, заполнило пространство сначала на четверть, затем на треть и на половину. Движения его были стремительны и порывисты. Он был весь из углов и округлостей, шероховатых и острых, царапавших взор и пространство. От него разило мощью и уверенностью. Он был цвета и пыла пустыни. И вновь запульсировала тишина, напряженно и бесстрастно. Меня он пока не заметил...
А был он, как неистовая сила, сжавшаяся для удара. Я напрягся. Удар. На месте, где я был, осталась лишь моя тень, смешавшаяся с пятном испаряющейся влаги. Воздух насытился ядом. С меня ссыпался песок и пыль. Остаток пространства я заполнил собою. Я смотрел, не отрываясь, в широко расставленные клешни и тугой раскачивающий хвост. Нет, нам было не разойтись. Чья-то злая воля потехи ради сводила нас снова и снова. Дышать стало тяжко. Желтая полумгла скрыла его. И осталось только солнце, мутное, желтоватое, и тень огромная, со вновь наворачивающейся, ослепительно прозрачной, словно янтарь каплей яда. Но боль, огромная, горячая, пришла не от этой крохотной точки, горящей ярче солнца. Она вонзилась откуда-то сбоку, рассыпалась по телу кипящей волной и метнулась от меня в сторону желтой тени с куском моего трепещущего тела.
И вновь пыль стала оседать. Она оседала медленно, с неясным шорохом, а в воздухе, сжатая чужой клешней, билась в беззвучной агонии моя собственная конечность. Клешня разжималась медленно. И что-то длинное, изломанное, вдруг заплясало между нами, разбрасывая желтый песок.
И тогда внутри меня родилась ярость, пузырящаяся, пенящаяся и слепая. Она была звенящая и тонкая, твердая и тугая. Она втянула весь воздух между мной и горячей тенью. Она была гибкой, струящейся, но твердой и прочной, как стержень. Она опутывала ненавистное пространство и разила жалом, острым и тонким, и рыгала кипящим ядом. Она не замечала ран, жестоких и рваных, гнала боль, и та не смела к ней подступиться. Она неистовствовала и бесновалась, пока под нею не дрогнуло в последний раз и не замерло изуродованное тело.
И вновь застонал надо мной ветер. Снова побежали в неведомую даль песчинки. Холодный ветер заполнил легкие и не принес ни облегчения, ни ощущения жизни. В небе все так же полыхало солнце. И я знал, что мне не унести далеко своих увязших в песке, остывающих внутренностей. Подо мной ширилась лужа, не впитывающейся в землю прозрачной крови. Наконец в ней я различил свое отражение. Но сознание мое уже погасло. Стон ветра потонул в странном шипении. И последнее, что донеслось до меня, были слова, полные не то ужаса не то гадливости: “Тарантул, это был тарантул!” Но, может, они мне уже только послышались...