Шахта

памяти
Р.А. Тюркяна

Учебную группу Грузинского политехнического института, где в 50-е годы, на строительном факультете, училась моя сестра и мой будущий зять, на пятом году обучения задумали перепрофилировать на специальность – "шахтостроение", до этого подведомственной горному факультету.

Почти накануне выпуска им решили добавить ещё один (шестой) год обучения, и ещё одну производственную практику на шахтах Донбасса, для которых дополнительные кадры и понадобились.
 
Возмущению студентов, согласия которых никто не спросил, не было предела. Это были годы, когда к выпуску в институтах стали подходить первые, принятые вне конкурса фронтовики. За их плечами были тяжкие четыре года военных боёв и госпиталей. Затем не менее лёгкие пять институтских лет.

И вот, на тебе, ещё целый год навязанного студенчества, притом по нежеланной специальности. Они, в числе первых, были решительно не согласны с новшеством и считали, что если это несогласие от имени фронтовиков довести до того, кого следует, то дело ещё можно поправить.

Один из таких фронтовиков, их староста, был демобилизованный по ранению разведчик. Он ходил, всё ещё, тяжело опираясь на трость, которой, отвечая у доски, пользовался как указкой. Ему, из-за ноги, особенно трудно было представить себя в шахте, и группа посчитала, что раненному фронтовику сам Бог велел быть ходатаем их интересов там, где, выслушав его, обязательно всё поймут, и всё обязательно поправят.

Скинувшись на билеты, отрядили ходока в Москву, и приготовились ждать, сколько понадобиться.

Вернулся староста из Москвы, как-то неожиданно быстро. Толком не мог ничего рассказать и, пряча глаза, твердил одно и то же.
- Так, мол, надо, ребята. Придётся учиться, и делать, как говорят.

Позже доверенные друзья выудили у него некоторые подробности.
Не очень охотно староста рассказал о том, как в Москве он добрался до приёмной министерства, где вежливый референт, глянув оценивающе на боевые ордена фронтовика, спросил какие у него к министру личные просьбы, и есть ли у него на руках заявление с их изложением.

Староста ответил, что он, собственно, не только от своего имени, но и от группы товарищей, которые его уполномочили выразить несогласие...

- Минутку,- прервал его вежливый референт,- по этому вопросу прошу пройти в соседнюю комнату. Там с вами обо всём поговорят.

Староста, приятно подивившись, что дело продвигается без задержек, послушно переместился, куда сказали, и очутился за столом против внимательного молодого собеседника который, как, оказалось прослушивал по селектору его диалог с референтом.
 
- Так, говорите, вы от «группы несогласных»? (Будем пока так её условно называть). Что за группа? Какие ставит задачи? Кто руководители? Какие связи с другими подобными группами? Для начала вам придётся составить полный список её членов. С подробной характеристикой каждого.

Староста поначалу подумал о простом недоразумении и пытался объяснить собеседнику, что речь идёт всего лишь об учебной группе. И несогласии их в том, что накануне выпуска без их ведома, им хотят поменять специальность.
 
Но понимания достичь не удавалось.
- Значит так, - уточнял молодой собеседник, «группа несогласных» работает под прикрытием: «учебная группа». Вот вы сказали, что вам стало известно о намерениях министерства. Откуда вам стало это известно? Кто именно из состава центрального аппарата информирует вашу группу о намерениях руководства?
 
Трудно сказать, чем мог бы закончиться этот диалог, о котором староста вспоминал с содроганием. Выручил, появившийся во время, другой, пожилой, сотрудник, который отослал молодого стажёра с поручением, а сам быстро разобрался в существе вопроса и отечески посоветовал старосте не оставлять в министерстве никаких заявлений, и сегодня же возвращаться домой.

- Понимаешь, друг, по твоему делу тебе здесь ничего не скажут, и не перерешат. Вопрос не так прост. На кону высшие государственные интересы. По дополнительной программе у вас будет спецкурс. Там всё и узнаете.

С этим староста и вернулся.
Вскоре повседневная рутина взяла своё. Студенты смирились, и занялись привычным корпением над учебниками и конспектами.

Из спецкурса, вновь обращённые горняки узнали, что стране нужно строительство тысяч новых шахтных стволов. И не только угольных. Что создать их необходимо в сроки, никоим образом не совместимые с существующими скоростями строительства.

Что поставлена задача - увеличить скорость проходки не в разы, а в десятки раз. И, что молодые специалисты 50-х призываются на передовые рубежи этого прорыва.

Мой будущий зять – Раффи Арменакович Тюркян, подписал коллективное письмо об отречении от горной специализации одним из первых.

Если бы кто-нибудь ему в те дни сказал, что новая специальность, навязанная на последнем курсе института, сделает его в этой области новатором и специалистом с мировым именем. Действительным членом трёх академий наук и профессором.

Что за его плечами будет строительство сотен пусковых шахт для стратегических ракет. Уникальные объекты Байконура и озера Севан. Проходка тоннеля и создание защитной плиты под Чернобыльским реактором.

Что всё это будет построено в сроки, которые, действительно, в десятки раз, превзойдут существующие. Причём не за счёт героического энтузиазма, а через внедрение принципиально новых высоких технологий проходки.

Что основные принципы этой технологии будут в его 45 изобретениях. Что он будет удостоен Ленинской премии и высших орденов страны. А сама страна из его рук получит основанный и прославленный им орденоносный специализированный трест «Донецкшахтопроходка», которым он, прежде чем занять высокие министерские посты, будет бессменно руководить 21 год.

Если бы кто-то всё это вначале ему предсказал, наверное, никто, и в первую очередь сам Раффи Арменакович этому не поверил.

Это был тот редкий случай, (второй, пожалуй, был только с космосом), когда дело не побоялись доверить молодым, и намеченная, почти фантастическая программа была не только достигнута на мировом уровне, но и осталась непревзойдённой до настоящего времени.
 
Начинали с нормы – 12 метров готового ствола в месяц, а потом систематически завоёвывали, уступали и вновь отбирали мировые рекорды.

Ближайшие соперники, с алмазных копей Оранжевой республики, прочно удерживавшие до этого мировое первенство по скорости проходки вертикального ствола, застряли в этой гонке, где-то у 300 метров, и, в конце концов, окончательно отказались от состязания с донецкими шахтостроителями, перешагнувшими за 400 метров готового ствола в месяц.

Теперь всем это известно. И нет нужды это повторять. В нашем рассказе речь только об одном, совсем небольшом и случайном эпизоде из жизни Раффи Арменаковича, которому я был свидетель и участник.

Это было связано с тем, что в 60-е годы мои проекты аналитических приборов во взрывозащищённом исполнении должны были на всех этапах разработки подвергаться технической экспертизе в головном Донецком институте «Гипронисэлектрошахт».

И мои частые командировки в город Донецк позволяли мне, не беспокоясь о гостинице, неделями проживать у сестры, вдоволь общаясь, кроме неё, с любимой племянницей и, конечно, с моим легендарным зятем.

Наши продолжительные разговоры с Раффи Арменаковичем носили характер мягких диспутов. Мы спорили о многом.

Возможно, вы заметили, что активные люди тянутся к общению друг с другом, как правило, годам к тридцати. В возрасте, когда у них уже есть определённый жизненный опыт, который им не терпится приложить к решению мировых проблем.
 
До тридцати они мало интересны друг другу. В стартовый период своего развития им не до споров. А к тридцати – да. К сожалению, потом эта замечательная потребность с годами угасает.

Но в те годы мы оба были в счастливом возрасте и могли просидеть за разговорами ночь напролёт. Спорщиком Раффи был интересным.

Владел системным подходом к предмету. Смаковал точность формулировок. Очень умело удерживал интерес к спору, подчёркнутым уважением к мнению собеседника, хотя довольно редко поступался своим собственным.
 
Однажды, при мне он возвратился домой с какого-то официального приёма. И по этому случаю, был в парадном мундире, и при всех своих многочисленных орденах.
 
До этого он о своих наградах всегда говорил как-то вскользь. Не кичился, и особенно их не демонстрировал. Поэтому в тот вечер я имел редкую возможность разглядеть и пощупать на его мундире весь его «иконостас», как говорится, воочию.

Мне тогда показалось, что по уровню и количеству отличий их несколько многовато для одного человека его возраста. И я не преминул ему это заметить.

- Возможно, - согласился он добродушно.
Не стал ничего противопоставлять моей реплике, и спора не возникло.

Позже, за ужином, Раффи сказал жене, что завтра с утра собирается на объект. И, как бы невзначай спросил меня, не хочу ли я посмотреть, как строится новая шахта.

Смотреть, как строится шахта, хотелось не очень. Но мне показалось невежливым не проявить интерес к делу, так много значащему для самого Раффи, и я согласился.

Утром мы подъехали к примечательному нагромождению характерных надшахтных строений, знакомых по многочисленным плакатам и иллюстрациям.

Просвещённый зятем, я знал, что собственно то, что горняки называют стволом, есть некий гигантский лифт, который пронизывает горизонтальные выработки угольной шахты и служит каналом для перемещения людей и оборудования, энергоснабжения и связи, эвакуации грунтовых вод и пустой породы. И, наконец, выдачи на-гора добытого угля.

Во всё время существования шахты, ствол – важнейшая магистраль её жизнеобеспечения. Этакая аорта шахтного организма.

Строительство любой новой шахты начинается с проходки ствола. По сути своей, вертикального тоннеля. С той существенной разницей, что при вертикальном строительстве ускорить работы, за счёт встречной проходки, невозможно.

Выйдя из машины, Раффи Арменакович оказался сразу в центре группы поджидавших его людей. Двое из них, в шахтёрской робе, были руководителями строительства. Остальные, одетые в цивильное, вероятно подъехали из управления.

- Я не один,- сразу же заявил Раффи Арменакович, указывая на меня местным руководителям,- Со мной вот товарищ. И после секундного размышления, добавил: из органов.

- Это на экскурсию, что ли? - С наигранным безразличием спросил начальник строительства.
- Да, нет,- лишил его надежды Раффи Арменакович,- КГБ интересуется кое-какими вашими делами по существу.

После этого все головы разом, с вопросительной озабоченностью, повернулись ко мне. И, чтобы не подводить, гораздого на подобные розыгрыши, моего родственника, мне пришлось многозначительно надуть щёки, пообещав задать свои вопросы позже.
 
Но всё равно, мнимая принадлежность к таинственным органам, того не желая, переключила почти всё внимание окружающих на меня.

Сам же Раффи Арменакович, усмехнувшись тому, как он ловко отсёк от себя уважаемую компанию, взял под руку главного инженера шахты, который ему собственно и был нужен, и живо расспрашивая о делах, увлёк его на объект. Остальные, не теряя меня из виду, потянулись за ним.

По случаю профилактики оборудования, строительных работ в тот день не производилось, и руководители шахты без помех могли оказать внимание визитёрам.

Зашли в диспетчерскую, стены которой были увешаны проектными чертежами, а столы уставлены телефонными аппаратами. На видном месте висел график проходки. На него глядели с удовлетворением.

Верные себе, шахтостроители шли с небольшим опережением. И, тем не менее, как и всегда на производстве, они подготовили ряд вопросов, требующих решений руководства.

Раффи Арменакович строителей внимательно выслушал. После чего,
выстроил их проблемы в нужной последовательности и обстоятельно стал давать прямые указания.

Диспетчер шахты, привычно развернул на новой странице журнал посещений, и всё, что говорил прибывший руководитель, записывал дословно, а по окончании совещания дал Раффи Арменаковичу прочитать и расписаться за всё сказанное.

Листы в журнале были пронумерованы и прошнурованы. За последствия от выполнения полученных указаний шахтостроителям, авторы указаний разделяли с ними персональную, а в тяжёлых случаях и уголовную ответственность.

Распоряжаться «власть имущим» на шахте разрешалось только в письменном виде, и под расписку. Поэтому любому визитёру, если он не собирался отвечать за свои слова, от начальнических советов и замечаний лучше было воздержаться. Видимо поэтому осторожные управленческие чиновники в ходе совещания помалкивали.

Я подумал, что эту полезную практику неплохо бы внедрить и в других отраслях народного хозяйства. Например, на нашем собственном предприятии.

- Ну что, товарищ полковник, - подогревая игру, обозначил мой чин Раффи Арменакович, - может быть, пойдём на глубину? И всё, что вас интересует, посмотрим на месте?

- Можно и на глубину, - без всякого энтузиазма, согласился я.
И прибавил с надеждой, что, мол, одеты мы для этого не очень подходяще.
- Об этом не беспокойтесь, - не заметил моей сдержанности Раффи, - всё, что надо, нам тут устроят.

К этому времени диспетчер сообщил, что в стволе на подвеске готова бадья, которая может взять за раз четырёх человек. Управленческие чиновники, используя этот повод, тут же отказались от продолжения визита. И, хлопнув дверцами авто, укатили в своё управление.

После чего, мы остались, как раз, вчетвером.
Я думал, что нам с Раффи Арменаковичем принесут какие-нибудь накидки. Но в бытовке пришлось переодеваться полностью, надев на казённое бельё брезентовую шахтёрскую робу.

Прежде, чем двинуться к бадье, хозяева шахты поправили на мне одежду, выпростав наружу мой подшлемник из-за шиворота куртки и штаны из сапог.

Они объяснили, что перед спуском в подземелье следует одеваться так, чтобы все детали одежды, наподобие черепицы, находили одна на другую, сверху вниз. Только в этом случае, орошающие грунтовые воды будут с тебя стекать, не затекая вовнутрь.

Приняв к сведению это замечание, я тут же заслужил следующее. Теперь уже по поводу размещения в бадье.

Надо сказать, что бадья это такое толстостенное цельно кованное стальное ведро, гораздо меньшее в диаметре, чем сам ствол, которое предназначено для перевозки грузов. Но, при необходимости, в процессе строительства, в нём перевозят и людей. Умещаются там свободно, стоя по грудь, четыре человека.

Не зная, как в эту бадью следует залезать, я дипломатично пропустил перед собой хозяев. Они, один за другим, не торопясь, перевалили через борт бадьи и осторожно встали на её днище.

Я же, решил показать класс и, упёршись в борт бадьи рукой, оттолкнуться двумя ногами, и по-спортивному, в эту бадью впрыгнуть.

Когда я это сделал, поднятая моим прыжком со дна бадьи, мутная жижа обильно окатила всех с головы до ног.

О том, что эта жижа всегда есть на дне бадьи, было известно всем, кроме меня. Мои спутники молча утёрлись, но от замечаний полковнику КГБ тактично воздержались, и ограничились только тем, что перед началом движения бережно повернули меня лицом внутрь бадьи.

Это оказалась, опять таки известная всем, мера безопасности направленная на то, чтобы человек в бадье не вздумал из любопытства, или машинально, высунуть голову за борт.

Делать этого ни в коем случае не следовало поскольку, перемещаясь вверх-вниз по стволу, бадья с минимальным зазором многократно пересекает стальные противопожарные препоны, которые, во время прохождения сквозь них бадьи, образуют этакие круговые ножницы, способные отсечь любой предмет, выступающий за её габариты.
 
Таким предметом запросто может оказаться ваша голова, если вы вздумаете из бадьи ненароком её высунуть. Голова, в этом случае, будет немедленно срезана и сброшена, в зависимости от направления движения бадьи, в саму бадью или на дно шахты.

Всё это главный инженер разъяснил мне бесстрастным будничным тоном, совершенно не беспокоясь, какое жуткое впечатление производят его слова на мнимого полковника.

Сразу же с началом движения нас поглотила кромешная тьма. Лампы на наших шлемах только на плакатах выглядели прожекторами. На самом деле они светятся так тускло, что по их свету можно заметить в темноте, разве, что саму лампу, но, отнюдь, не какое-либо пространство перед нею.

Вскоре облицовка стен из дуговых бетонных тюбингов закончилась, и мы продолжали двигаться вглубь 600-метрового земляного колодца, с незащищённых стен которого обильно хлестали грунтовые воды.

Откуда-то снизу слабо доносилось надрывное астматическое дыхание насосов, которые тщетно пытались вернуть хотя бы часть стекающей воды на поверхность.

По ходу спуска, на разных глубинах, руководителям строительства нужно было решить с Раффи Арменаковичем какие-то технические вопросы врезки в ствол горизонтальных забоев.

Для этой цели, непонятно каким образом определяя в кромешной тьме эти точки, главный инженер дёргал за, висящий вдоль ствола, сигнальный трос, связанный на поверхности с гонгом. По команде этого гонга оператор бадью останавливал. И в ней происходило летучее производственное совещание.

Разглядывая, без всяких усилий пространство перед собою, в котором я, кроме тьмы ничего не различал, строители живо обсуждали производственные особенности предстоящих работ.
 
Согласовав нужные вопросы, главный инженер вновь дёргал за сигнальный трос, и бадья возобновляла своё движение вниз. До следующего уровня.

Когда, наконец, мы стали приближаться ко дну ствола, главный инженер, показывая класс, мастерски улучшил момент дёргания сигнального троса и сумел обеспечить «мягкую посадку», остановив бадью в полуметре над землёй.

Все начали выбираться из бадьи наружу. Теперь уже, наученный горьким опытом, я не стал никуда лихо прыгать, а, подражая своим спутникам, осторожно перевалил через борт.

И правильно сделал. Потому что в полуметре от днища баржи была не земля в обычном понимании этого слова, а селевая глиняная каша, в которой, увязая, чуть ли не по колено, чмокали наши сапоги. Сплошная темень, окружающая нас, оставляла видимыми только индивидуальные фонари, укреплённые на наших шлемах.

Ничего другого видно не было. А между тем строителям было необходимо и здесь что-то обсудить с Раффи Арменаковичем. И они, отправив бадью наверх, делали это, изо всех сил стараясь перекрыть голосом грохот работающих у нас под ногами водяных насосов.

Стоя рядом со строителями, я их почти не видел, скорее догадываясь, что они при своём натужном разговоре поворачиваются в разные стороны и, перебивая друг друга, что-то показывают Раффи Арменаковичу вытянутыми в темноту руками.

Он задавал им по ходу свои вопросы, потом, как всегда, подвёл итоги и дал несколько прямых указаний, после чего разговоры прекратились и главный инженер, дёрнув сигнальный трос, вызвал бадью обратно.

Мы прижались к стенкам, чтобы не быть зашибленными этой бадьёй. И тут, прижавшись к истекающей грунтовыми водами поверхности, я по достоинству оценил полезные поправки моей экипировки, сделанные мне наверху. Вода действительно стекала с меня как с черепичной крыши, не затекая вовнутрь.

Тем временем, главный инженер, не выпуская троса из рук, снова ювелирно уловил момент приближающейся в темноте бадьи и, дёрнув повторно трос, как и прежде, мастерски остановил её в полуметре от касания.

Нащупав верхнюю кромку бадьи, мы осторожно в неё заползли, но всё же перепачкав её глиной с наших сапог, и перепачкавшись в ней сами. Памятуя уроки, я самостоятельно встал ближе к центру бадьи, лицом вовнутрь.

Главный инженер, убедившись на ощупь, что все стоят правильно, дёрнул трос, и мы начали медленно выбираться из 600-метрового колодца. Высоко над нами видно слабое и далёкое пятнышко. Это был свет в конце нашего вертикального тоннеля.

Навстречу по стенкам струились обильные грунтовые воды. Нас догонял натужный перестук водяных насосов, неутомимо откачивающих стекающие воды вспять.

Невидимый нам оператор, где-то там наверху управляя гигантским спиннингом, с осторожностью рыболова, сидящего над лункой, не торопясь, выбирал стальную леску с подвешенными на её конце четырьмя людьми.

Наконец наступил момент, когда бадья причалила к дощатым мосткам, по которым можно было, как по корабельному трапу, сделать несколько шагов и ступить на твёрдую почву.

Смею предположить, что матрос, болтавшийся полгода в океане без земли и, шагнув на неё, испытывал, в тот момент, восторг, гораздо меньший, чем я, возвратившись из шахты.

После душа и переодевания, Раффи Арменаковичу поднесли для подписи диспетчерский журнал, в котором дотошно было изложено всё что, он наговорил строителям в темноте под землёй. Этим наш визит на шахту можно было завершать.

Оставалось только открыть хозяевам, что же именно привлекло к их стройке полковника КГБ. По этому поводу, мне пришлось вновь с важностью надуть щёки, и пообещать всё необходимое передать позже через Раффи Арменаковича. С тем и отбыли.

Раффи Арменакович сошёл по пути в управлении, а меня доставили домой, на сёстрины хлеба. Откушав домашний обед, я разговаривал с сестрой, стараясь не мешать ей, хлопотать по хозяйству.

Увидев, что она перевешивает парадный мундир мужа, я, пользуясь, случаем, стал ещё раз внимательно разглядывать, размещённые на нём ордена. Те самые, которые накануне уже видел и щупал.

При дневном свете и после моего посещения шахты, они произвели на меня несколько иное впечатление, и уже не показались мне, как вчера, чрезмерными для одного человека.

Наоборот. Рассматривая на этот раз миниатюрные, в позолоте и эмали, металлические значки, я подумал о том, как, по сути, скудно и скаредно компенсирует, живущая на поверхности, утомлённая солнцем власть, труд своих сыновей, которых она ежедневно отправляет работать в адскую преисподнюю.

Безусловно, накануне Раффи преднамеренно ушёл от разговора о наградах, и, конечно же, неспроста пригласил меня посетить шахту.
 
Прошли годы, но для меня до сих пор осталось загадкой. Что же, всё-таки, заставляет самодостаточных и талантливых людей, которым и на поверхности не было бы цены, лезть под землю?
 
Только ли страсть к преодолению?
Только ли обещанные награды?

Но ведь под Чернобылем они знали, что рентгены заведомо непреодолимы.
А награды даже не обещаны. И всё же не ушли оттуда, пока не окончили работу. Оплату за которую была расплата.

Потревоженный дьявол, вынужденный отступить в Чернобыле, не будучи в силах одолеть их духа, обратил свой гнев на их плоть, и, в конечном итоге, исковеркал и сократил их жизни.

Будет ли когда-нибудь найдена мера для действительно достойной оценки самоотверженного труда людей, несущих свой крест в земной утробе?

Очень хочется, чтобы это были не только разукрашенные мишурой мундиры и пустословие званий и похвал.

Всё думал, что, Бог даст, успею ещё поговорить обо всём этом с Раффи при жизни. Да вот не удосужился.

9 февраля 2004 г.
 Москва