Какашки

Об Оле П. всегда говорили, что у этой девочки есть чувство стиля, у Оли есть вкус. Учителя, которым задерживали зарплату, косились на нее завистливым взглядом: еще ребенок, а одевается во всех отношениях куда лучше, чем мы!
Оля, действительно, всегда знала, что и как носить, как укладывать свои красивые, тяжелые, густые иссиня-черные (наследство от молдавских предков?) волосы, как правильно срезать (а лучше, растворять) кутикуллы, как запихивать заусеницы апельсиновой палочкой под край ногтя, как смотреть на мальчиков, как общаться с серыми одноклассниками.
Мама Оли владела собственным ателье по пошиву кожаной одежды. Вот почему Оля всегда носила безупречную, по ней сшитую одежду.
Оля очень гордилась своими руками, с длинными, узловатыми пальцами и широкими, правильными прямоугольными ногтями. Она унизывала свои пальчики всевозможными колечками. На уроках Оля особо не вслушивалась, чего там вещает училка. Она вся была поглощена рисованием – разрисовывала тетради лицами непередаваемо потаскушных, размалеванных девиц. У нее так хорошо получалось, что я, бывало, повернувшись к ней, долго не мог просмеяться от увиденного.
Любая серость, обывательщина, безвкусность подвергалась жесточайшей олиной критике:
- Посмотри, это не сапоги – это чуни. Где только такие раскопала?! А юбка?! Такую даже на тряпки не пустишь!
Помню, раз в год нас всех сгоняли в поликлинику – сдавать анализы. Были длиннющие очереди в обшарпанных коридорах, уставше-безразличные тетки в резиновых перчатках с наборами устрашающих инструментов. Шаг не туда – облают. Врубайтесь! Вот тут вас уколют зверски в пальчик и высосут немного крови. Шармэльные девочки бледнели и падали в обморок. Оля была хладнокровна.
Моча и каллл. Двери в лабораторию открыты. Чтобы тупые дети не заходили в помещение, поперек двери втиснули стол, весь уставленный пузырьками с желтыми жидкостями и спичечными коробками. Подходящие обдуваются запахами сик и как, выдуваемыми сквозняком в открытую дверь. Как в Чернобыле: зажмуриться, бросить свое и бежать.
Оля всегда умела отличаться. Вот все ее одноклассники стоят вдоль обшарпанной стенки в тусклом свете гудящих люминисцентных ламп, стыдливо сжимая в руках серо-коричневые спичечные коробки и пузырьки... Оля, торжественно, с безупречно прямой спиной, высоко поднятой головой, вся разодетая, словно случайно попавшая в совковую клоаку иностранка... Оля величаво проходит мимо нас, неся перед собой в своих длинных наманикюренных пальцах с прямоугольными ногтями... она несет, словно урну со священным прахом, прозрачную двухсотграммовую пластиковую банку из-под геля для волос, в которой покоится грандиозная, большая, как венская сосиска... какашка! Похоже, в этот раз Оля сама превзошла все свои ожидания. Это сейчас мне смешно, а тогда было противно... брррр! Позже, от медицинской маман, я узнал, что для анализа вообще необходимо самое небольшое количество – спичечный коробок для этого уже довольно просторное хранилище.
Оля шла с таким лицом, что она все делает правильно, что на ней колготки с правильным количеством дэн для промозглой погоды за окном, что ее подбитые шпильками волосы лежат элегантно и немного старомодно, что ни у кого больше нет такой замшевой юбки, как у нее...

Прошли годы, в жизни Оленьки ничего интересного не произошло. Однажды она пригласила меня к себе домой. Я обрадовался, что вновь ее увижу, думал, найдется, о чем поговорить, вспомнить. Но навстречу пришел не только я, но и еще несколько человек, которых я никогда прежде не видел. Оля со своей мамой начали наперебой рассказывать нам о чудесных порошках и химических средствах, уверяя нас, что нам обязательно нужно заняться распространением этой ерунды. Их с мамой упорство в этом отчаянном деле – сетевом маркетинге – было настолько сильным, что они продали свое ателье и скатились чуть ли не до нищеты. Оля так и не смогла поступить ни в один нормальный университет города. А помню ведь, в конце одиннадцатого класса я даже помогал ей готовиться к вступительным экзаменам. Ее чувство стиля, ее макияжно-тряпочная мудрость так и не смогли стать заменой... мозгам.
Перед самым отъездом видел ее маму в каком-то торговом центре в моем жилом комплексе. Она чем-то торговала в полупустом зале, интенсивно грызя от скуки семечки. Я прошел было мимо, но потом вспомнил, что знаю эту женщину.
- Здравствуйте, - обратился к ней я, снимая шапку. – Вы мама Оли, да? Вы меня помните?
Она посмотрела на меня снизу вверх так, словно давно ждала моего появления. Смахнув ловким и быстрым движением шелуху с губ, олина мама улыбнулась:
- Конечно, Сереж, помню.
- Как ваши дела? Как Оля?
- Нормально, - ответила она, сладко причмокнув. – Оля нормально, очень много работает. Зашел бы как-нибудь в гости.
Я постарался не показать своего удивления по поводу приглашения. В гости мне к ним не хотелось, а то, глядишь, опять будут заставлять выслушивать всю их ахинею. Один раз, помню, Оля мне звонила, вновь приглашая в гости. Она потратила полчаса на то, чтобы уговорить меня хотя бы просто послушать. Я все-таки умудрился тогда отказаться.
- Спасибо, но теперь, наверное, уже не получится, - сказал я.
- Это почему это? – подняла брови олина мама, подавшись немного назад.
- Я уезжаю в Южную Корею, - я сделал небольшую паузу. – Надолго. На четыре года. Но и потом я уже больше не вернусь в Нижний.
Олина мама начала удивляться, задавать вопросы. Ответив на пару, я подумал, что это самое подходящее время, чтобы уходить:
- Передавайте привет Оле. И вам всего самого доброго.
 
Прошел год, в моей жизни случилось много, очень много перемен. И вот вспомнилась Оля, но не сама Оля, а какашки.