Немцы

  Построить социализм в Грузии по В. Ленину,  то есть  приплюсовать к советской власти электрификацию всей республики, было решено в основном за счёт повсеместного строительства экономичных в горных условиях гидроэлектростанций (ГЭС). После пуска грузинского первенца плана ГОЭЛРО - Земо Авчальской станции на р. Куре (ЗАГЭС), сразу же приступили к строительству головной станции будущего гидроэнергетического каскада на её правом притоке  р. Храми (ХрамГЭС-1).
15 километровая излучина реки Храми между греческим по¬селением Цалка (Бармаксиз) и створом немецкого села Розенберг углубляла своё русло на 500 метров. Замысел строителей был прост. Реку в начале этой излучины на выходе из естественной высокогорной окаймлённой отрогами чаши, по дну которой она протекала, закупорить плотиной, за счёт чего образовать водохранилище ёмкостью свыше 13 млн. кубометров.
От нижней части плотины отвести  напорный  8 километровый тоннель, спрямляющий излучину реки, который вывести  на вы¬соте 400 метров над гензданием станции, и  без потери напора направить водяной поток, заключённый в стальные вертикальные трубы, на рабочие органы турбины, обеспечивая тем самым гарантированное статическое давление на их входе мощностью не менее 40 атмосфер.
Плотину, тоннель и генздание новой станции к лету 1941 года построили, но стальные напорные трубы большого сечения и средства автоматики, заказанные в Швеции, к началу войны вывезти не успели.   Стройку на время военных действий пришлось  законсервировать.
        Случилось так, что  эти события оказались связанными с судьбой этнических немцев села Розенберг, в километре от которого расположился посёлок Храмгэсстроя, а так же пленных немцев воюющей Германии, брошенных в 1944 году на работы по завершению строительства гидроэлектростанции ХрамГЭС-1.

        История поселения немецких колонистов в Закавказье, к числу которых принадлежало село Розенберг, имело начало с Указов и воли  Екатерины Великой (1763) и её внука Александра 1 (1817).
В 30-е годы прошлого столетия это было живописно раскинувшееся на краю высокогорного плато, увенчанное протестантской кирхой богатое и ухоженное село.
С началом строительства от плотины  над трассой напорного 8-ми километрового тоннеля, захватывая посёлок Храмгэсстроя, была проложена грунтовая автомобильная дорога, которая, минуя Розенберг, уходила вниз в ущелье к строящемуся генеральному зданию ГЭС.
         Село насчитывало около 200 дворов. Это были почти одинаковые добротные, крытые черепицей каменные усадьбы, с деревянными деталями и мебелью,  выделанными из дуба, которому немцы отдавали предпочтение.

         Немецкие семьи были патриархальными и с появлением новых поколений, как правило, не делились, продолжая жить общим хозяйством. При их заселении на Кавказ каждая семья  по¬лучила по 35 гектаров земли, которую они не могли продавать или сдавать в аренду, поэтому вопрос спекуляции землёй был исключён изначально, и трудолюбивым колонистам не оставалось ничего иного, как сосредоточить свои усилия только на её обработке.

        Немецкие дворы, включавшие двухэтажный жилой дом и хозяйственные службы были просторными, на которых легко можно было развернуться длинной телеге с впряженной цугом четвёркой немецких тяжеловозов.
Средняя  семья, как правило, держала 4-6 лошадей, 3-4 коров, не считая мелкую живность и птицу. В те времена личных автомобилей в пользовании сельчан не было и признаком респектабельности на селе считалось наличие в семье велосипеда, швейной машинки и патефона. В некоторых семьях имелись и фотоаппараты. Возможно, в полном наборе эти вещи были не у всех, но бедных в селе не было.

        Как во всяком самодостаточном селе в Розенберге были свои: кузнец, пекарь,  и мельник, услугами, которых крестьяне могли пользоваться, не отлучаясь из деревни. В качестве сельской  интеллигенции традиционно выступали школьные учителя, агроном, а также аптекарь и деревенский фельдшер.

        В центре села Розенберг высилась редкой красоты протестантская кирха. Мне до этого случалось заглядывать в право¬славные храмы, где верующие толпились стоя. Здесь же я впервые увидел расставленные в ряды, как в зрительном зале, деревянные скамьи, спинки которых служили пюпитрами для молитвенников сидящим в следующем ряду.
       
        Район, куда входило село Розенберг, славился картофелем, для культуры которого песчаная почва была особенно благоприятна. Для розенбергцев картофель был основной товарной продукцией, что не мешало им  для своих нужд  выращивать в достаточном количестве также  злаки, овощи и живность.

       В период сплошной коллективизации и ликвидации кулачества, как класса, власти были в полном недоумении,  не зная, что им следует делать с поселениями немецких колонистов.
Передавать власть в этих сёлах комитетам бедноты было невозможно за отсутствием таковой, а под определение "кулак", по признаку  зажиточности, попадали все немецкие  семьи поголовно.
        Сменить им привычный уклад жизни на колхозный, никак не получалось. Власти, несмотря на свою косность, прекрасно понимали, на примерах соседних сёл, что принудительная коллективизация в случае с немцами только разрушит налаженные хозяйства и приведёт их к разорению.

Немцы со своей стороны предложили компромисс. Они выразили согласие на любой уровень вменяемого натурального налога, которым будут обложены, и который под ответственность старосты села, они обязуются собирать в складчину и сдавать  вовремя в закрома государства без организации колхозного хозяйства.

       Власти согласились, тут же предложив, было использовать деревенскую церковь под накопительный склад продуктовых податей.
Обеспокоенные этим немцы, ради спасения своего храма, обязались выстроить взамен под общественные  склады благоустроенные и более вместительные пакгаузы, а чтобы окончательно избавить церковь от  угрозы разорения, сослались на то, что общий сход уже принял решение о преобразовании её в сельский клуб.

       Для этого, более приемлемого решения,  переделывать в храме особенно ничего не пришлось. Святые картины на стенах, не разоряя, задрапировали. С аналоя убрали церковные атрибуты, после чего он стал похож на небольшую эстраду, на которой без труда уместили стол для президиума будущих собраний и какое-то подобие трибуны для ораторов. Скамьи для прихожан сдвинули теснее, освободив со стороны входа не¬большое пространство под танцплощадку для молодёжи.

К удовлетворению партийных органов, немцы посещали собрания весьма охотно. Все скамьи были всегда заняты. Это объяснялось тем, что на собрании, не отрекшиеся от своего Бога прихожане, сжимая в карманах принесённые с собой молитвенники и, не слушая ораторов, молча шевеля губами, истово молились.
 
       Мы с мамой, как и все в посёлке Храмгэсстроя,  были с немецким селом в определённых отношениях.
Крестьянские рынки в те времена были только по воскресеньям, да и то в районном центре Цалке в 8-ми километрах.  Не прибегая к столь далёким и редким походам, мы облюбовали в селе немецкую семью Пфайфер, с которой подружились, и у которой всегда отоваривались.
        Пфайферы продавали нам в основном  огородные  овощи, масло и яйца, а когда в их хозяйстве забивали живность, то мы могли рассчиты¬вать ещё и  на свежее куриное и животное мясо, а также на замечательные немецкие колбасы.
Помимо приобретения у Пфайферов продуктов, мы пользовались ещё услугами их невестки Каролины, которая стирала наше бельё. Эта молодая и очень опрятная женщина приходила в урочные дни к нам домой с круглой корзиной свежевыстиранного и отглаженного белья, которую она, как и все немки, носила  на голове.

       В 1938 году в стране повсеместно немецкие школы закрыли и детей села Розенберг, не знающих с детства ни одного языка, кроме немецкого, стали  учить школьным премудростям исключительно на русском языке, из которого они не понимали ни одного слова.
В посёлке строителей отдельной школы не было и мы в небольшом количестве (по 4-5 человека на класс) ходили учиться в общую с немцами  школу села Розенберг.

        К счастью для местных ребят их педагоги владели русским и не покинули своих учеников, перейдя к преподаванию на этом языке. Они, в соответствии с новыми требованиями, излагали на уроках свои предметы сперва громко и внятно по-русски, а потом, опасливо косясь на нас, вполголоса скороговоркой переводили сказанное на немецкий, для деревенских ребят, которых в классе было подавляющее большинство.

        В тот год я подружился с немецкими одноклассниками Эвальдом Пфайфером из семьи, о которой уже писал, и ещё с Вальтером Анзельмом. Объяснялись мы с трудом и больше с помощью жестикуляции, хотя и не оставляли попыток погружаться в язык друг друга. Я переписывал им из своей тетради домашние задания,  они же, не желая задалживаться, угощали меня редкими по зиме свежими яблоками, которые немцы умели чудесным образом сохранять до нового урожая.

       Со своей стороны я старался отплатить друзьям за угощения  сколами кускового рафинада, которые приносил из дому, и который у немецких детей пользовался особенным спросом, поскольку в крестьянских  семьях  относились  к сахару очень экономно, как и  к любому предмету, приобретаемому за деньги.

        Улицы и дворы у немцев были выложены  плоским  необработанным камнем, которым изобиловали много¬численные скалистые обнажения на Кавказе. Он является там любимым строительным материалом, из которого крестьяне охотно  складывают дома и заборы. Выложенные плоским  камнем улицы Розенберга всегда оставались опрятными и проходимыми в распутицу, однако ходить ежедневно по каменьям в обуви, под¬битой кожей, бережливые немцы считали накладным. Это они позволяли себе только в нерабочие и праздничные дни, когда, облачившись в воскресную тройку и котелок, под руку с принарядившейся женой и в сопровождении столь же нарядных детей они выходили навестить родню или просто прогуляться по деревенской улице.

      В будние дни практичные немцы все, включая детей, носили на селе самодельную обувь на высокой примитивной деревянной  платформе, выструганной из любезного им дуба. Прибитый гвоздями к деревянному низу верх этих сабо был выполнен из сыромятной кожи домашней выделки и шнуровался таким же сыромятным ремешком.

      Мягкая сыромятная кожа облегала ступню  комфортно до тех пор, пока, потеряв на солнце влажность, не превращалась в жёсткую колоду. В таком случае обладатель обуви заходил по щиколотку в воду и через некоторое время кожаный верх его башмаков вновь  становился мягким.
Подчиняясь интересам большинства, мы на переменах играли с немцами в любимую ими деревенскую игру.

       Заключалась она в следующем: две команды устанавливали против себя на расстоянии нескольких метров поставленные ребром друг за  другом несколько (по числу игроков) плоских тяжёлых камней, первый из которых, заслоняющий остальных, был неприкасаем. Поединок состоял в том, что игроки по очереди со своих мест, метательными камнями меньшими по размеру, пытались, не опрокинув первого заслонного камня, повалить остальные, стоящие за ним. Разумеется, та команда, которая первой валила камни противника, выходила  победителем.

       Камни поменьше было легче метать, но их массы зачастую даже при попадании было недостаточно, чтобы свалить целевой камень. Поэтому в почёте были  игроки, метавшие более массивные глыбы. Я думаю, что самый ярый тренер по тяжёлой атлетике не додумался  бы до большей физической нагрузки для детей. В то время как для немецких подростков эта забава была именно той народной физкультурой, которая готовила их к предстоящему  в  жизни нелёгкому крестьянскому  труду.

      22 июня 1941 года, возвращаясь в неведении через село с далёкой лесной прогулки, на которую ушли спозаранку, мы были поражены тем, что, несмотря на погожий воскресный день на улицах Розенберга не было ни одного человека. Село словно вымерло.

       Как потом стало известно, немцев загнало в дома страшное известие о начавшейся войне с Германией. К этому времени занятия в школе уже кончились, а в новом учебном году  с немецкими товарищами встретиться мне уже не довелось.

       Вскоре после начала военных действий полк внутренних войск НКВД оцепил село Розенберг, жителям которого дали три дня на сборы перед поголовной  депортацией в Казахстанские степи.
Первые 8 километров до районного центра Цалки им было предложено добираться под конвоем на собственном транс¬порте. Немцы впрягали по четыре лошади в свои длинные телеги, которые доверху нагружали нажитым добром, ещё не предполагая, что большую его часть придётся бросить уже в Цалке при пересадке в грузовые автомашины, на которых им предстоит 100 километровый  переезд до железнодорожных теплушек, уже приготовленных  на товарной станции Тбилиси.

        Три отпущенных им дня немцы собирались молча, не позволяя себе ни слёз, ни стонов. Над селом раздавался только непрерывный рёв забиваемой в каждом дворе скотины. Переработать мясо, чтобы сохранить его сколь-нибудь в летнюю жару, практической возможности не было, и стоимость килограмма парной говядины упала на рынке до 20-ти копеек.

       В посёлок сквозь оцепление сумела проникнуть Каролина Пфайфер, которую её семья послала с нами  попрощаться. Она принесла в подарок от своего мужа фотоаппарат "ГОМЗ" с деревянным треножником. У мамы не было денег, чтобы ей заплатить, и она ни за что не хотела в такое время брать от Пфайферов что-либо бесплатно. В конце концов, Каролина согласилась взять у мамы расписку в том, что она принимает фотоаппарат на хранение.

       Год спустя,  у нашей бабушки в Тбилиси, мы оказались  свидетелями ещё одной акции повсеместной депортации этнических немцев.  Это было связано с  новой соседкой, которая  с четырёхлетней дочкой въехала недавно в небольшую комнату нашей коммунальной квартиры.

       Она работала чертёжницей в какой-то проектной организации, вела себя очень замкнуто и, проходя мимо нас, почти никогда  ни с кем не разговаривала. У неё по мужу была довольно распространённая грузинская фамилия Тодуа, однако было ясно, что сама она не грузинка, а её собственное имя Эльза, в пору повального увлечения на Кавказе  экзотическими именами, ещё ни о чём не говорило.

       Все были уверены, что глава семейства Тодуа призван в армию, хотя не было замечено, чтобы Эльза получала от кого-либо письма. Это  во время войны случалось и  по¬этому соседи по двору, учитывая нелюдимый характер Эльзы, не докучали ей расспросами, а свою доброжелательность к молодой женщине, которой видимо, жилось нелегко,  выражали тем, что при случае баловали её дочку нечаянными гостинцами.
       В тот день, о котором пойдёт речь, к нам во двор вошёл военный со знаками отличия сотрудника НКВД и попросил провести его к "уполномоченному дома". Была такая общественная должность, которую в нашем доме бессменно исполняла отставная актриса тётя Тамара Тамарина. Она жила так же на первом этаже, но в противоположном конце двора.

       Военный прошёл к ней, а через некоторое время вышел и в её сопровождении  на¬правился в нашу сторону. Они вошли в комнату Эльзы Тодуа и о чём-то там недолго говорили, после чего военный ушёл, а тётя Тамара вышла спросить, нет ли у кого сердечной таблетки для Эльзы.

        Оказалось, что Эльза, по национальности немка и поскольку состояла с мужем Тодуа в разводе, то была  лишена льготы, избавляющей от депортации немок замужних за лицами другой национальности, и как немка подлежала с дочерью высылке в Казахстан на общих основаниях. Органы старательно вылавливали отдельных лиц, по каким-либо причинам избежавшим общей участи.

        Кое-как успокоившись, Эльза стала собираться. Её бывший муж Тодуа, покидая её, видимо оставил ей  весь небогатый скарб, которым они располагали. Это была очень дешёвая мебель, состоящая  из простейшего стола и стульев, да фанерного гардероба и кухонного шкафчика.
Единственным предметом обстановки, обращавшем на себя внимание, был чёрный клеёнчатый диван набитый техническими справочниками, вывезенными инженером Тодуа вместе с женой  из Германии.

        Энергичная тётя Тамара обошла всех соседей нашего дома и собрала  в пользу Эльзы всё, что они могли дать. Однако щепетильная Эльза, ещё не представляя, что её ожидает, ни за что не хотела брать денег в дар. Тогда неукротимая тётя Тамара подговорила нескольких соседей, и они предложили Эльзе продать им её мебель, и только таким образом сумели таки передать ей собранные деньги.

        Для вящей убедительности, наш дворник дядя Саркис стал, не дожидаясь отъезда Эльзы, выволакивать эту мебель во двор. Не мог он только справиться с диваном перегруженном книгами, которые не знали куда девать. Технические справочники в диване были на немецком языке, и было бы совершенно неправдоподобно уверять Эльзу, что они кому-то во дворе понадобились.

       Когда за ней приехали, она пошла за конвоиром, держа за руку дочку и удерживая в другой руке  увязанную детскую постель и сумочку с втиснутой туда на всякий случай  готовальней.

        В начале 1943 года, после  капитуляции   под Сталинградом 6-й армии Паулюса, в Закавказье стали поступать  крупные партии немецких военнопленных. В Тбилиси их использовали в основном на градостроительных работах. В частности заставили своими руками разобрать немецкую кирху на Кирочной улице и там же неподалёку, на углу с Плехановским проспектом выложить из этих же кирпичей многоэтажный жилой дом.
        В конце 1944 года Швеция объявила о возобновлении в страны Союзников экспорта, пострадавшего от военных действий, а после выхода из войны Финдляндии стал возможен транзит шведских товаров в СССР и появилась возможность возобновления поставки заказанного перед войной оборудования для Храмгэсстроя.

        Учитывая всё это, строительство ГЭС на р. Храми было решено расконсервировать и завершить, а для пополнения рабочей силой, направить на стройку этого гидросооружения  большую партию пленных немцев.   
Так у бывшего села Розенберг (переименованного после депортации его населения в село Молотово)  вновь появились немцы. Правда, на этот раз не те, которые оттуда уехали.

        Мы уже говорили, что районный центр Цалку и село Розенберг разделяло пустынное 8-ми километровое плато, под которым от чаши водохранилища проходил напорный тоннель.
В своё время для ускорения его проходки на трассе тоннеля были сооружены три вспомогательные шахты, которые позволяли осуществлять встречную проходку тоннеля шестью бригадами одновременно. Когда тоннель был готов, шахты заглушили и замуровали. Демонтировать их наземные строения не понадобилось. За время войны они почти полностью были разобраны на хозяйственные нужды местного населения.

       Бренные останки одной из этих шахт (№2), равноудалённой в чистом поле на несколько километров от ближайших населённых пунктов, и отвели военнопленным под  местожительство.  Для обустройства "охранной зоны" немцам дали месяц, по истечении которого им следовало выйти на строительные работы непосредственно на объекты гидроэлектростанции. 

       За небольшое время, отпущенное пленным,  местные гидростроители стали свидетелями, что называется, немецкой организации работ. Военнопленные  очень быстро разобрались в компетентности и практических навыках друг друга, после чего открыли  одновременный фронт работ для оперативно созданных бригад, которые занялись планированием территории, восстановлением электроснабжения и водопровода, а так же изготовлением утеплённых щитов и столярки для сборки будущих обитаемых помещений.

        Первым долгом был рассмотрен предложенный немцами "генеральный план" территории, без которого было невозможно разметить строительство проволочного ограждения и сторожевых вышек.
Их собирались воздвигать силами самих  конвоиров, так как  по строгой инструкции к строительству охранных сооружений  пленные не допускались.

       Внутри ограждения немцы предусмотрели для себя, кроме спальных бараков, просторные умывальные и баню, блок для размещения ремесленных мастерских, клуб, спортплощадку, столовую и примыкающий к ней обширный огород под свежие овощи и зелень.
Лагерное начальство нашло в лице Главного инженера Храмгэсстроя Арона Марковича Гиндина полное понимание и все необходимые стройматериалы, фурнитура и инструменты лагерю были отпущены безвозмездно.

       Правда, утверждая "генеральный план" начальник лагеря усомнился, нужны ли немцам мастерские, поскольку вся численность военнопленных подлежала в полном составе  привлечению на строительстве  к земляным работам.
В отпущенный месяц в новоявленной "зоне" всё было воздвигнуто и налажено.

При входе за оцепление через оборудованный на проходной турникет, посетитель оказывался перед  щитом с планом размещения на территории помещений и служб, к которым вели посыпанные битым кирпичом красные дорожки, окаймлённые врытыми и  побелёнными речными окатышами. Воздвигнутые спальные бараки и служебные помещения были свежеокрашенны и покрыты рубероидом. На развилке дорожек был установлен двусторонний стенд для размещения свежих номеров газет "Правда" и "Известия". Кроме того, бригада, которой было поручено благоустройство территории, с разрешения  начальства и в сопровождении конвоя, вывезла из заброшенных коллективных садов бывшего Розенберга много плодовых деревьев и кустарников, которые высадила на лагерных газонах.

       Очень быстро рассеялись сомнения начальника лагеря по по¬воду целесообразности создания в лагере ремесленных мастерских.
За короткий срок руководящая элита Храмгэсстроя и их жёны, испробовав качество работы немецких парикмахеров, сапожников и портных, уже не в силах были отказаться от европейского  уровня  их услуг. Главному инженеру стройки      А.М. Гиндину пришлось поддержать перед лагерным начальством просьбу сослуживцев о расширении ассортимента и объёма полюбившегося сервиса.

       Руководство лагеря утвердило прейскурант и порядок обслуживания клиентов.  После чего приобрело солидный  дополнительный  источник внебюджетного финансирования своих хозяйственных расходов.
В короткий срок при лагере военнопленных,  к уже функционирующим службам  добавились: конюшня, кузня, краснодеревщики, часовщики и фотографы. Потом выяснилось, что немцы готовы ещё изготавливать зубные протезы  и давать  частные уроки языка, музыки и рисования. Непосредственно на стройке очень скоро выяснилось, что они, кроме того, гораздо успешнее справляются не только с управлением строительными машинами, но и с их ремонтом.

         По программе американской военной помощи через таможню армянской Джульфы и Военно-грузинскую дорогу из оккупированного нами Ирана в военные годы перегоняли в действующую армию бесконечные автоколонны армейских грузовиков. К исходу войны фронт стал менее прожорлив, и часть американской техники стала оседать в Грузии.

         Храмгэс¬строй, в качестве первоочередной пусковой стройки, для форсирования работ получил сотню прекрасных американских двухосных самосвалов с укороченной базой, адаптированных для работы в горных условиях. Эти замечательные машины было жалко отдавать в руки нашей бесшабашной шоферни, и Главный инженер строительства  А.М. Гиндин предложил руководству лагеря военнопленных оборудовать под американскую технику отдельную автобазу с автоколонной, которую  укомплектовать только немецкими водителями и ремонтёрами.

       Немцы всё это сделали  и наладили бесперебойный 10-ти километровый  "автомост" между каменным карьером и плотиной, бетонная облицовка которой пожирала неимоверное количество щебня. После этого Главный инженер Гиндин издал по строительству распоряжение, по которому уже ни один пленный немец на Храмгэсстрое не мог быть использован на неквалифицированной работе. Он посчитал, что для этого вполне достаточно цалкинских греков.

       Начальник лагеря как-то спросил у переводчика: чем объяснить стремление немцев к бытовому комфорту, даже в условиях лагеря?
- Они в первую очередь немцы, - ответил переводчик, - и хотят ими   остаться.

       У меня был личный опыт общения с военнопленными. Мой первый в жизни "взрослый" костюм - тройка из ужасного шевиота, полученного мамой по ордеру, был безукоризненно пошит именно в лагерной мастерской,
Первый раз для снятия мерки и оформления заказа я приехал туда с мамой. Потом на промежуточные примерки приезжал уже один. На КПП, по предъявлению квитанции на заказ, мне выписывали разовый пропуск, и я проходил к месту самостоятельно.

        Портняжная мастерская размещалась в двух смежных комнатах. Первая из них служила примерочной, а в следующей, сидя на обширном низком столе с подобранными по-турецки ногами, тихо переговариваясь между собой, работали портные. Над входом с улицы из обломка штыковой лопаты немцы соорудили подобие гонга, предупреждающего о появлении посетителя, к которому выходил закройщик.
        Во время примерки он приветливо улыбался и с бесконечными "bitte" и "danke" прилаживал на мне свои заготовки. Меня же во время этой процедуры, помню, больше занимал подвешенный к по¬толку на мягкой пружинке карандаш, который,  не мешая и не теряясь, всегда был  под рукой у мастера и самостоятельно возвращался на своё место, как только был не нужен.
Закончив примерку, я всякий раз совал, как учила мама, в жилетный карман закройщика какую-то денежку. Как только звучал второй гонг, извещавший об уходе визитёра, умолкнувшие было, с его приходом разговоры в портняжной возобновлялись.

       Сообщение с лагерем военнопленных и районным центром Цалкой стало с некоторых пор чрезвычайно простым. Снующие мимо нас в обе стороны американские самосвалы с немецкими водителями останавливались и подбирали по первому требованию не только взрослых, но и подростков. При этом даже если было свободно место рядом с шофёром, мы предпочитали устраиваться на стоячей площадке между кабиной и кузовом, держась за предусмотренный на этот случай поперечный поручень. Наслаждаясь встречным ветром, мы наклонялись к водителю и возгласами "Фриц, фор газ!" требовали увеличить скорость, после чего немец согласно улыбаясь, но, памятуя, что на площадке стоят  подростки, ехал ещё осторожнее.

       По поводу пленных немцев на Храмгэсстрое я хочу рассказать ещё об одном эпизоде. К 1947-му году, на который был намечен пуск первой очереди Храмской ГЭС, из чаши будущего водохранилища было удалено всё, что могло остаться под водой. Особенной заботой при этом было село расположенное в самом центре будущего водоёма. Его население переселили в соседний Бешташен, которому выпала удача оказаться на живописном берегу рукотворного озера.

        Все дома затапливаемого села с помощью их хозяев были разобраны и вывезены. Оставалась  нетронутой увенчанная крестом христианская церковь. То ли средневековая кладка не поддавалась разборке, то ли не нашлось на это охотников, но Божий храм оставался стоять посередине останков разорённого села и должен был, разделяя их участь оказаться затопленным.

       Накануне пуска станции решено было отметить столь немаловажное для ГЭС событие, как наполнение водохранилища. Все шандоры на плотине закрыли ещё накануне, рассчитывая, что суток осенним паводковым водам для заполнения будет достаточно. И действительно, к тому времени, когда  на следующий день,  на берегу все  строители, включая военнопленных, были в сборе, водохранилище было почти заполнено. Оставалась над водой только черепичная крыша церкви, увенчанная крестом.

       Главный инженер Гиндин посмотрел вопросительно на старшего геодезиста и тот, потупив глаза, признался, что высоту отметки церковного креста они не промеряли, рассчитывая, что церковь снесут. Между тем гидротехники доложили, что уровень воды достиг проектной отметки. Вода накатывалась на берег прямо-таки морскими волнами. Водное зеркало достигло в поперечнике нескольких километров. Все были взволнованы видом необычного для этих мест зрелища и только лишь церковный крест, воздетый к небесам, как рука утопленника, несколько смущал заготовленный пафос руководителей.

       Было им немного не по себе, но митинг всё-таки запустили. Когда все намеченные люди выступили и уже сказали все намеченные слова, вдруг случилось неожиданное. Один из военнопленных, незаметно перед этим освободившись от верхней одежды, кинулся в воду и поплыл в сторону затопленной церкви.
Люди опешили.
Больше всех растерялась охрана. На только что образованном озере не было никаких плавсредств и  беглеца, достать можно было разве, что выстрелом.

       Побагровевший от негодования начальник лагеря, поторопившийся с утра уже принять некоторую дозу на грудь, готов был такое распоряжение отдать, но был успокоен Главным инженером Гиндиным, напомнившим командиру, что озеро, относительно государственных границ СССР внутреннее, и пловцу деваться будет некуда.
Арон Маркович, и без того расстроенный историей с затопленной церковью не хотел без особой нужды омрачать праздник.

       Присутствующие, переключившие внимание на  пловца не расходились, а начальник лагеря потребовал, чтобы его помощник по кадрам немедленно доложил, кто именно из немцев оказался в водоёме.
Между тем пловец, явно не новичок в воде, приблизился к полузатопленной церкви, и несколько раз осенив себя крестным знаменем, к общему удивлению направился не вспять, а к противоположному берегу.
      Эту возможность видимо допускал присутствующий на берегу, руководитель районной милиции, который заранее позвонил на противоположный берег в село Бешташен,  и теперь люди могли различить, как оттуда к берегу уже бежал участко¬вый милиционер.
Но пловец вновь удивил своих зрителей. Не выходя на берег, он развернулся и поплыл обратно, легко преодолевая без отдыха уже не менее чем пятый километр дистанции.

       А лагерный "кадровик", тем временем, привёз и стал показывать своему руководителю досье беглеца, который был всё ещё в воде. Ничего особенного начальник из принесённых бумаг не узнал. Стандартная анкета с ничего не говорящей ему фамилией и обычное предписание органов о статусе военнопленного. 

       Главный инженер Гиндин, который поинтересовался папкой, обратил внимание на похожий на какую то грамоту листок с немецким текстом. Прочитав его, Арон Маркович перевёл изумлённому начальнику лагеря, что "беглец" двукратный чемпион Европы по марафонскому заплыву. Тот с трудом пытался осмыслить происходящее, а приплывший чемпион уже вылез из воды и сам подошёл к своим руководителям.
Он представился. Подтвердил своё спортивное прошлое и признался, что, увидев впервые за несколько лет лишений большую воду, просто не выдержал. Что весьма сожалеет и готов нести заслуженное наказание. В тот день строительный праздник закончился тем, что под одобрительные крики публики и военнопленных "марафонца" на радостях простили.

       В заключение не могу удержаться, чтобы не познакомить вас ещё с одним  знакомым мне немцем.
Это было уже в 1956 году. Вольфганг Францевич Кох, только что хлопотами своего предприятия возвращённый с женой из Казахстанской ссылки в свою тбилисскую довоенную квартиру, приступил к исполнению прежних обязанностей на обувной фабрике в качестве руководителя технического отдела. Мизерной зарплаты, которую ему платили в системе лёгкой промышленности,  семье не хватало на еду. Жили они с больной женой в разорённой в их отсутствие квартире, в буквальном смысле, на хлебе и воде, продолжая  носить на себе то, в чём ходили в сылке.

       Будучи очень квалифицированным инженером, Вольфганг Францевич мог бы подыскать для себя лучшую работу, но не делал этого, поскольку был обязан администрации фабрики своим возвращением и реабилитацией.
Каждое утро высокий, и без того худощавый, а в сылке окончательно усохший и прямой, как доска, Кох, одетый в застиранный  ватник молча проходил на глазах рабочих фабрики в свой технический отдел. Он и раньше был немногословен, а теперь не по делу и вовсе ни с кем не разговаривал.

        На фабрике было всем известно, что на его, исключительно высокой квалификации, как технолога и конструктора, держится весь технический надзор за эксплуатацией и восстановительным ремонтом сложного пошивочного оборудования вывезённого в качестве трофея с Чешской фабрики "Батя".
Фабричный люд был убеждён, что с этим оборудованием, кормящим фабрику,  кроме неимоверно умного немца Коха, который, в то же время, был для них сплошной загадкой, никто бы не справился, и недаром начальство срочно выписало его из Казахстана.

       Долговязый Вольфганг Францевич, проходя в своём ватнике между людьми и  глядя прямо перед собой поверх их голов, ни с кем по поводу своей личности не спорил, предоставляя людям думать о себе  всё, что им будет  угодно.
Фабрика, на которой он работал,  между тем, процветала. Её руководители, используя разницу между официальными заниженными и неофициально ожесточенными нормами расхода дорогостоящего кожтовара, за счёт укрываемой его экономии, организовали выпуск  неучтённой продукции, доходы от которой естественно присваивали.

      Они не прочь были бы делиться с Вольфгангом Францевичем, в состоянии улучшить его заработок в разы, но опасались его ортодоксального законопослушания, которое могло провалить их нелегальное  дело.
Воротилы прикрывали свою деятельность, обеспечивая исключительно высокие официальные показатели своей  деятельности.
Фабрика систематически удостаивалась всевозможных переходящих знамён за победы в соцсоревновании, неизменно перевыполняла все  директивные и встречные планы, была в передовых рядах в борьбе за сбережение энергии, экономии сырья и материалов. Вышестоящему руководству оставалось таким предприятием только гордиться. Там знали, какое бы задание не спускали фабрике, оно будет выполнено и перевыполнено.

       Одним из очередных подобных поручений стала как-то  реализация билетов государственной лотереи. Дело это было добровольное, и его успех во многом зависел от агитационной работы и влияния партийных активистов.
Рабочие, число которых на фабрике превышало 3000 человек, обычно  без уговоров приобретали в среднем по 5-10  30-ти копеечных билетов, и ничего  никогда  не выигрывая, добродушно списывали это  на фатальную неудачу.

В тот раз, о котором пойдёт речь, фабрике спустили особенно большую норму, и чёрт дёрнул распространителей начать их продажу с технического отдела. С чем и подошли к Коху.
Бедствующему Вольфгангу Францевичу было не до азартных игр с государством, однако чтобы не прослыть косным руководителем, который полностью игнорирует партийное мероприятие, он, купил, скрепя сердце, один 30-ти копеечный билет и этим ограничился.

        Весть об этом моментально разлетелась по цехам и отделам.
- Вы слышали? - говорили люди, - немец купил один билет.
- Он видимо знает, - предполагали они, - что вероятность выигрыша тем больше, чем меньше на руках билетов.
- Ещё бы, - вторили им другие, - немец просто так ничего делать не станет
- Это совершенно точно! - соглашались уже все, - ведь не может быть, чтобы он купил всего лишь  один билет, не рассчитывая именно на выигрыш. Немец-то  у себя на уме. На то он и немец.

        Распространители билетов, кинувшиеся к народу, не узнавали своих людей. Все, как, сговорившись, покупали по одному билету, и ни одним билетом больше.
Активисты сбились с ног и, в конце концов, отказавшись от дальнейших усилий, приволокли в партком фабрики, накануне розыгрыша, целый чемодан не реализованных билетов.

       Секретарь парткома вовсе не собирался объясняться с Райкомом, зная, что там усмотрят в этом элементарный саботаж. Поэтому он отнёс чемодан с билетами директору и безапелляционным тоном предложил ему для сохранения "реноме" фабрики выкупить их за счёт "известного" ему  фонда.
- Хорошо, оставьте, - выслушав его объяснения, сказал  взбешенный директор, - только следующий раз вместо 6-ти тысяч, на которые вы меня накрыли, придите вовремя за тремя рублями, чтобы  купить 10 билетов и приписать эту покупку Коху.
      Скандал, грозивший "незапятнанной" репутации фабрики, общими усилиями предотвратили, а честный немец Вольфганг Францевич Кох продолжал работать, не подозревая о своей к нему причастности.


                Москва. 2005.