Forte и немножко пьяно

"Печально я гляжу, на…

Не хочется повторять за классиком слова давно избитые и всем прокисшие. Печально я гляжу на наше поколенье! Печально я гляжу на ваше поколенье! Печально я гляжу на любое поколенье и все человек-чество вместе взятое. А почему? Может, у меня по жизни взгляд такой?!

Вспоминается анекдот.

Больной приходит к доктору.
- Доктор, что со мной? Куда бы я не прикоснулся – везде больно! Прикоснусь к голове – больно. Прикоснусь к груди – больно! Вот, смотрите – пятку задену – БОЛЬНО! И всего-то одним пальчиком!
- Ээээ, молодой человек, да у вас пальчик сломан!

Как правильный, и, не побоюсь этого слова, немножко ортодоксальный докладчик, я попытаюсь вытащить мораль из этой весьма, кстати, поучительной истории. То, что у уважаемого классика, упомянутого мной выше, был, так сказать, сломан пальчик, нет никакого сомнения. Почему он не пошел к окулисту? Почему он не пошел колоть дрова? Почему он, наконец, не отправился к цыганам, и не напился? Не-еет, ему надо было непременно бросить, так сказать, перчатку. Ну и чи-то? Исход известен. Правда, откуда я это знаю? Вопрос риторический, вы меня понимаете.

Молодой человек из анекдота был много умнее. Он-таки к доктору пошел. И доктор показал-таки ему причину всех бед. Что осталось молодому человеку? Наложить гипс на нужное место, и сполоснуть, так сказать, счастливое выздоровление.

Возвратимся к нашим взглядам. «Лицом к лицу лица не увидать – сказал классик». И правильно! И не надо! А вдруг то лицо – совсем не то лицо, которое хотелось бы видеть? Волей-неволей погрустнеешь. И все будут спрашивать: а отчего это у тебя взгляд такой грустный? А я им: а вы на эту харю издали посмотрите! А, если ты всего-то два шага от зеркала сделал? Нееет, я на себя смотреть буду исключительно с расстояния переносицы. Хотя мой вид иногда мне очень даже симпатичен. Уж что-что, а себя любить я научился.

Но это было лирическое отступление. Продолжим копать мораль. Однажды, точно так же, как сейчас перед вами, я выступал в одном маленьком, в чем-то даже захолустном городишке. Объявлял участников сеанса одновременной шахматной игры. А теперь представьте: зал, человек эдак на …двести. Полный аншлаг. А на сцене стоят три столика, на них фигурки расставлены, перед ними три очкарика, а поодаль, в кресле, этакое лохматое, ээээ, как бы его назвать-то, ну, в общем, создание. И вот это создание серьезно собиралось этих, только что оторвавшихся от своих кактусов и гусениц, понимаете меня, ботаников, как это говорит сейчас одно из наших поколений, распидарасить.

И это было печально. Стоял я, весь такой столичный, во фраке, при бабочке между этими двумя явлениями природы – залом и сценой, смотрел то на одних, то на других, и не понимал, а чего я, собственно, тут забыл? Так и не вспомнил. Махнул рукой и ушел. И даже не знаю, распидарасил он их, или не распидарасил…

А вот как вспомню, и печально делается. А вы спрашиваете…"