Полёт гордой птицы продолжение 4

Здесь, в своём доме, жила давняя подруга матери Ципора Голан. Теперь уже не припомнить, в честь кого Люба Немировская, ставшая Агувой Расин, назвала свою среднюю дочь Ципи – птичка: в честь своей любимой подруги или матери мужа. Родных у Расиных не было, и семья Голан была для дочерей Агувы, рано оставшихся без отца, почти родной. В юности Агува считала родными родителей Ципоры. К ним они ездили в гости на праздники, когда другие собирались своей семьёй, к ним обращались со своими бедами. Став взрослыми, старались отплатить за добро, чем могли. Вот и сегодня, проведав мать, Ципи ехала с визитом к Ципоре, везла ей гостинцы из Тель-Авива. Была у неё и другая цель визита.
 Ципора Голан в семьдесят девять лет обладала здравым умом и цепкой памятью. Ежедневно справляясь по телефону о состоянии здоровья подруги, она, тем не менее, не навещала её в больнице. Говорила: «Не хочу видеть свою подружку больной и беспомощной, буду помнить её прежней - молодой, здоровой и приветливой». Но сама плакала, понимая, что Агува больна и может не узнать её.
 Ципора встретила гостью на пороге своего дома, обняла, расцеловала, как родную, усадила на диван в гостиной. Засуетилась, угощая кофе, домашней выпечкой.
 Муж её умер, дети разъехались, ближе всех жил сын Йорам. Он каждый день навещал мать. Вот и сейчас появился в дверях, будто стоял за порогом. Встретив Ципи радостными возгласами, он по-братски расцеловал гостью.
 Они втроём сидели за ещё не прибранным после кофе столом, говорили о домашних новостях, о болезни матери, о детях. Неожиданно Ципора оборвала их незначимый разговор.
 - Я думаю, дочка, ты неспроста заехала ко мне, сделав такой большой крюк. Тебе ведь завтра на работу. Что случилось? Говори.
 


Зная проницательность хозяйки и её настойчивый характер, Ципи ничего не оставалось, как рассказать ей новость.
 - Сегодня в больнице медсестра рассказывала, что мама начала говорить по-русски, Я сначала не поверила, но услышала сама, как она кричала: « Не хочу в Палестину!»
 Мне кажется, что её сейчас гложут страшные воспоминания, но ты же знаешь, тётя, она никогда о себе не рассказывала. Я прошу тебя, расскажи мне то, что помнишь. Может, я успею ещё и у неё что-нибудь узнать. Боюсь, скоро будет поздно.
 Просьба далась Ципи нелегко, она не была уверена, что тётя что-то расскажет, но та неожиданно согласилась.
 - Ты права дочка, нужно больше знать о своих родных, скоро и спросить будет не у кого. Вот и Йораму полезно послушать, – она удобней уселась на диване, положила на колени бархатную подушечку и, поглаживая её нежную ткань, задумалась.
 Когда-то карие, а теперь от старости выгоревшие, её глаза смотрели в видимое ей одной прошлое. Лицо постепенно разглаживалось, на губах появилась затаённая улыбка. Никто не торопил её, оба терпеливо ждали, не произнося ни слова. Наконец руки Ципоры остановили своё движение, и она заговорила:
 - Когда я впервые увидела твою мать, она шла, не разбирая дороги. Иногда останавливалась, глядела на старую вязаную кофту, которую держала в руках. Слезы текли из её глаз, а лицо при этом оставалось безучастным. Бедно одетая девочка моего возраста так поразила меня, что я тут же подбежала к ней, будто кто-то толкал меня в спину: спеши, спеши! Я остановилась у неё на пути в надежде, что она меня заметит, но девочка в старом, не по размеру большом платье не остановилась. Она обошла меня, как
обходят неожиданное препятствие, и продолжала шагать по улице. Удивлённая, я догнала её и, схватив за рукав, повернула лицом к себе. Только тогда она меня заметила.

Молча посмотрела зелёными, полными слёз, как два лесных озера, глазами. Веришь, Ципи, я до сих пор помню, как больно ёкнуло моё сердце, - рассказчица вздохнула, разволновавшись, приложила к сердцу руку, будто хотела унять его биение.
 -Успокойся, мама, - испугавшись, сказал Йорам, - если трудно, не вспоминай!
 - Нет, - она неопределённо махнула в воздухе рукой. – Я расскажу, мне самой хочется вспомнить. – И она продолжила свой рассказ, глядя в широко раскрытое окно, будто видела за ним свою молодость. – Я спросила у девочки, что с ней случилось? Может быть, я могу чем-нибудь помочь? - Она не отвечала, а только молча смотрела на меня. Тогда я сказала, что живу на соседней улице, и позвала её к себе. Она перестала плакать, утёрла рукавом глаза и ровным голосом спросила:
 - Может быть, твоей маме нужна помощница? Я могу помогать по хозяйству. Меня зовут Агува Немировская, я из Тель-Авива.
 - А я Каплан Ципора и вовсе не для этого тебя остановила.
 - А зачем? – искренне удивилась Агува.
 - Не знаю, просто не смогла пройти мимо. - Она внимательно оглядела меня, даже потрогала моё фланелевое платье, взяла меня за руку, будто была старшей, и повела по улице. Мы шли, а она говорила быстро, стараясь поскорее выплеснуть наружу захлестнувшее её горе.
 - Мама умерла, и я осталась одна. Один человек предложил мне работу. Сказал, что нужно присматривать за ребёнком в Гедере. Он увёз меня к себе…. А потом я работала у разных людей. Ходила из дома в дом. Я уже многое умею.
 - Откуда ты идёшь? И почему плачешь? – снова не удержалась я от расспросов.
 - Сегодня Голда выгнала меня на улицу. Она меня обманула. Обещала, что будет кормить и за работу заплатит, даст одежду. Скоро Песах, сама знаешь, сколько в доме работы перед праздником. Я проработала у неё целую неделю, – Агува едва перевела дыхание и продолжила. - Кормила меня только вечером после работы, а сегодня сунула в руки эту кофту и выставила за дверь. И теперь я не знаю куда идти. У меня нет ни одной лиры…, - она печально опустила голову
 - Голда Миркин? Я её знаю. Мой папа поговорит с ней. А сейчас пойдём к нам.
 Агува осталась у нас жить. Спала в комнате со мной и моей сестрой Ривкой. Она тогда говорила, что ещё помнит русский, но проверить это мы не могли. Никто из нас не говорил по-русски. Тогда у всех была одна идея - говорить иврита. Даже все выходцы из европейских стран, которые говорили на идиш в странах исхода, в Эрец Исраэль старались говорить и писать на иврите. Мой дядя Ави учил нас ивриту. Он привил нам любовь к Танаху. Правда, Ципи, твоя мама и теперь хорошо помнит…, - старушка спохватилась, вспомнив, что подруга болеет и не может иногда узнать даже своих родных.
 - Да, да, - согласилась Ципи. - Раньше мама помнила целые главы из Танаха наизусть. Она считала его главной книгой.
 Ципора согласно покивала и продолжила вдруг окрепшим голосом.
 - Если б вы видели, какими мы были молодыми, красивыми и энергичными. Тогда вся молодёжь была одержима идеями социального равенства и равенства полов. Девушки боролись за то, чтобы быть во всём наравне с юношами. Мы с Агувой тоже не отставали. Отрезали по локоть рукава блузок, надели брюки, как делали киббуцницы. Вот откуда пошла мода на брюки для женщин. А вы думали из Франции? – она лукаво улыбнулась, помолодев лицом. - И короткие стрижки под мальчиков тогда девушки носили, – смеялась Ципора. - Мы, правда, не решились постричься. Однажды втроём: я, Агува и Ривка поехали работать добровольцами в новое поселение Эмэк Исраэль. Это было одно из поселений, которые строились по типу «Хома-у-мигдаль» (Стена и башня). На выкупленный у бедуинских или арабских шейхов клочок земли, который был практически не пригоден ни к чему, ранним утром приезжали работники. Они привозили с собой всё необходимое для строительства забора. Очень быстро, в течение одного дня, возводили ограждение с колючей проволокой, чтобы нельзя было через него перелезть. В центре ставили сторожевую башню. Пока они работали, их охраняли бойцы отрядов Хаганы. Обычно прибывшие добровольцы успевали до темноты. На ночь выставляли охрану, а утром продолжали строительство. Трудились с раннего утра до позднего вечера: корчевали пни, осушали болота, убирали камни, строили, а за спиной всегда была винтовка, потому что арабы нападали на еврейские поселения, убивали и грабили безнаказанно. Энтузиасты возводили небольшие домики или бараки, прокладывали дорожки и даже разбивали клумбы. За относительно небольшое время на отвоёванных у болот или раскорчёванных землях трудом этих людей создавались новые поселения. Здесь выращивали невиданный для этих мест урожай, строили фермы и разводили скот. Коровы давали рекордное количество молока, птицефермы - мясо. Ведь среди поселенцев были учёные агрономы, животноводы, приехавшие из Европы. В новом поселении обязательно появлялся свой врач или фельдшер. Арабы с завистью смотрели на быстро расцветающие еврейские посёлки. И снова нападали по ночам, грабили, уводили скот. Без охраны невозможно было работать.
 Ципи и Йорам, конечно, знали, что поселения в Израиле строили первопроходцы – идеалисты, их называли «халуцим», но слушали с интересом, как будто впервые. Ведь сейчас речь шла не о каких-то абстрактных людях, а об их родителях.
 - Вот в одно из таких поселений приехали мы поработать недельку, помочь управиться с урожаем, – продолжала Ципора. - Тогда было принято работать бесплатно и добровольно. Там и встретились твоя мать и отец. Знала ты об этом? – Ципора выжидательно смотрела на гостью. – Ну, скажи! – настаивала она.
 - Нет, как-то никогда об этом не задумывалась. Знала, что отец тогда уже был в Хагане, но мама всегда рассказывала, что они вместе с отцом жили у бедуинов.
 - Ну, да. Это когда поженились, а встретились именно там. Иона охранял поселение, а мы там работали на ферме. Вечером после ужина молодёжь собиралась около столовой, пела, танцевала. Где только силы брали? Мама твоя была скромная, тихая. Когда к ней подошёл Иона, девушки все онемели от зависти. Высоченный, красивый, лицо открытое, лоб высокий и таинственная улыбка в уголках губ. Ремень на талии, винтовка за спиной – просто красавец. Они смотрели друг другу в глаза, не отрываясь. И вдруг он наклонился к ней и что-то прошептал на ухо. Агува вся зарделась и кивнула в ответ. Мы все превратились в слух, но ничего не разобрали. Иона ещё что-то сказал Агуве и громко распрощался со всеми. Спустя пять минут мы услышали топот копыт его коня. Он уезжал, а Агува стояла у ворот и махала ему вслед. - Старушка помолчала, улыбаясь своим воспоминаниям. Глаза её молодо заблестели. - А в конце недели, когда мы закончили работу, Агува поехала на свидание к Ионе в Тель-Авив. Открытый, дребезжащий автобус увозил её по пыльной дороге навстречу судьбе.
 Ципора откинулась на подушки, тяжело выдохнула. Воспоминания утомили её.
 Гостья засобиралась домой, она не хотела больше беспокоить хозяйку. Поцеловав её в морщинистую щёку, поблагодарила за рассказ, попрощалась и вышла.
 Солнце уже село, южная ночь быстро входила в свои права, высвечивая первые звёзды, раскачивала свежим ветерком пальму у калитки, цветущие кусты в садике.
 Йорам вышел проводить Ципи до машины. Она открыла дверцу, но не спешила уезжать. Они помолчали, размышляя об одном и том же.
 - Мы привыкли думать о своих стариках как о родителях, - сказал он, - забываем, что они тоже были молодыми и что именно им мы обязаны не только своей жизнью, но и созданием страны. Звучит немного высокопарно, но ведь это правда.
 - Ты прав, - согласилась Ципи, - только когда мы их теряем, понимаем, как они нужны нам и как их нехватает. Мне и сейчас очень недостаёт отца. Мы с ним были очень дружны. Я помню его большую тёплую руку у себя на голове. Он часто гладил меня по волосам, говорил, что я похожа на его мать. А ведь о ней я вообще ничего не знаю. И про дедушек своих знаю только то, что один был из Херсона, а другой - родом из Одессы.
 Усевшись за руль машины, Ципи, вдруг улыбнувшись, сказала:
 - Помню, как отец делал нам с Далией костюмы на Пурим. Он очень хорошо рисовал и из разной ерунды - раскрашенной бумаги, старых тряпок - придумывал такие костюмы, что мы всегда побеждали на праздничных конкурсах. Пожалуй, сам он радовался больше нас, – она вздохнула, - вот, кажется, и всё.
 - Мой отец совсем недавно ушёл от нас, мы все его хорошо помним. Благодарение Богу, мама пока жива. Она так любит пересказывать наши семейные истории - кто как рос, у кого когда зубы прорезались, кто что любил кушать за обедом, но о своей юности тоже никогда не рассказывала.
 Они обнялись на прощание. Ципи вырулила на шоссе, уже не так загруженное в это время. Она ехала на юг, в сторону Мёртвого моря, в Арад.
 В наступившей темноте, как ладошки с начерченными линиями жизни всплывали, освещённые светом фар зелёные дорожные знаки с белыми стрелками указателей. Они приветливо махали вслед, отмечая привычный путь к дому. Их мелькание не отвлекало Ципи от воспоминаний.
 Припоминалась история, многократно рассказанная матерью. Глубокой осенью 1934 года по приглашению шейха Ясина отец улаживал очередной конфликт между бедуинскими кланами. Строгое соблюдение обычаев в переговорах требовало много времени. Чтобы выяснить незначительную деталь, приходилось сутками сидеть в обществе старейшин, ведя малозначащую беседу, осторожно переводя разговор на нужную тему. Самым трудным было уметь отказать, не обидев. Иона Расин - Ховаджа Дауд считался среди бедуинов знатоком таких дел, он виртуозно владел искусством переговоров.
 Агува теперь всегда была рядом с Ионой. Она жила на женской половине, как гостья. Переговоры затягивались, а жене подошло время рожать. Женская часть клана убеждала Иону не волноваться:
 - Все наши женщины рожают в стойбище, у нас хорошие повивальные бабки, - говорила Агуве старшая жена шейха, - мы тебя так любим, - она прижимала руки к груди и, вытягивая трубочкой губы, причмокивала, выражая восхищение.
 Агува согласно кивала, но когда у неё начались схватки, попросила позвать мужа. Ему предстояло решить, где появится их первенец.
 - Еврейский ребёнок не должен родиться в бедуинской деревне, - не раздумывая, сказал, как отрезал, Иона. Рискуя растрясти роженицу по дороге, он подвёл к женской палатке своего коня и осторожно, как драгоценный сосуд, подсадил на него жену.
 Агува тихонько постанывала, а он нежно обнимал её, прижимая к себе. До ближайшей больницы в Афуле было километров десять. Хец, будто чувствуя ответственность, старательно обходя кочки и препятствия, бережно нёс своих седоков. Они успели прибыть в больницу в последнюю минуту. Девочку назвали Далия, что означает длинная ветвь, новая ветка зарождающегося древа жизни.
 Когда родилась Ципи, Далии было два с половиной года. Появление в доме малышки внесло сумятицу в маленькую головку Далии. «Почему всё внимание родителей приковано к этому пищащему комочку? Почему маленькая кроватка досталась сестричке, а её – Далию переселили на большую кушетку? На ней так страшно и холодно спать». Ревность к сестре навсегда поселилась в сердце девочки. Ципи в детстве страдала от домашней террористки – Далии, не понимая за что. Только теперь, когда Ципи много лет проработала учительницей, изучала психологию и сама стала мамой и бабушкой, она смогла понять чувства сестры. Детскую ревность видела она у своих детей и внучек – детей старшей дочери Ионат, названной в честь деда.
 Отец постоянно отсутствовал, появляясь лишь изредка и не в каждые выходные. Когда приезжал, в доме начиналась радостная суета. Агува изобретала особенный обед. Далия приносила полотенце, мыло, чтобы отец умылся с дороги, показывала ему свои рисунки. Младшая – Ципи просто кружила вокруг отца, семеня маленькими ножками. Иона часто усаживал её на колени, смотрел в её темно-зелёные глазки, гладил по каштановым волосикам и приговаривал:
 - До чего же ты похожа на мою маму, одно лицо.
 Далия в такие минуты просто кипела от ревности. Она не подходила к отцу, не пыталась обратить на себя его внимание, а пряталась в дальний угол и, как маленький зверёк, блестела оттуда глазками, полными затаённой злости. О! Она сумеет отомстить этой маленькой выскочке.
 Ципи припомнила ещё один случай, который мать постоянно пересказывала. Далии было лет пять или пять с половиной и ей, как старшей сестре приходилось присматривать за младшей в отсутствие матери.
 Однажды Иона ушёл на ночное дежурство. Солнце уже клонилось к закату следующего дня, а он всё не возвращался. Агува не выдержала, решила побежать в поселковый совет, чтобы разузнать. Ночью она слышала выстрелы и очень волновалась за мужа.
 Оставляя двухлетнюю Ципи на попечение пятилетней Далии, она наказывала ей:
 - Смотри, чтобы никто не обидел сестрёнку! Чтобы чужие ребятишки не побили.
 Узнав, что с Ионой всё в порядке и, слава Богу, он жив, она поспешила домой. Издали Агува слышала, как Ципи заходится в плаче. Девочка была вся красная, носик и глаза распухли от слёз. Агува схватили ребёнка на руки. Усевшись прямо в дорожную пыль, она искала глазами виноватых. Но никого рядом не было, только надутая, как индюк, Далия смотрела исподлобья.
 - Что же ты не усмотрела? – укоряла Агува дочь, - я же просила тебя приглядывать, чтобы никто не обижал Ципи.
 - А никто и не бил её. Я сама надавала ей. Пусть знает!
 Что должна была знать Ципи, оставалось загадкой многие годы. Теперь она знала.
 А вот и поворот на Арад. Ципи проехала последний перекрёсток. Дальше дорога вилась среди пустыни. Привычная трасса не мешала придаваться воспоминаниям, которые вернули её к истории, услышанной от матери.
 Шёл конец 1939 года. Семья Расиных, наконец, достроила в поселении Кирьят-Хаим небольшой домик из двух комнат и большой кухни, служащей одновременно и салоном. Вся жизнь женской половины семьи – жены и двух маленьких дочерей Ионы - проходила на большой открытой веранде.
 В стране бесчинствовали арабы, вдохновляемые своим духовным лидером муфтием Хадж Амином Эль Хусейном. Арабские националисты вели против евреев настоящую войну: швыряли бомбы в проходящие автобусы, жгли сады, уничтожали посевы, устраивали засады, нападая исподтишка. Более трёхсот вооружённых арабов напали на еврейский квартал в Тверии, учинив погром. Девятнадцать человек были убиты, из них одиннадцать - дети! Жертвами головорезов в основном были беззащитные религиозные евреи, составляющие большинство в городе.
 Вставая по утрам и ложась спать, Агува с замиранием сердца думала о том, где сейчас её муж, вернётся ли живым? Хагана направила Иону организовать и возглавить оборону Тверии. Он, как заведённый механизм, работал день и ночь, лично успевая везде. Благодаря хорошо организованным действиям немногочисленных бойцов Хаганы город был отбит. Иона ещё около года оставался в Тверии.
 В это страшное время Ципи, которой было немногим более двух лет, заболела тяжёлой формой дифтерита. Доктор в Кирьят-Хаиме сказал Агуве, что больного ребёнка нужно изолировать в инфекционной больнице. Ципи помнила только нестерпимый жар, волнами наплывавший на её маленькое худенькое тельце, душную большую комнату и словно сквозь туман проступающие взволнованные лица отца и матери.
 Именно в тот день отец, к счастью, смог вырваться домой. Недоброе предчувствие подгоняло его всю дорогу. К этому времени Расин сменил своего коня на старенький чёрный «форд» с откидным верхом. Машину он получил для выполнения особых поручений, как командир Хаганы.
 Не застав дома жену и младшую дочь и разузнав, где они, Иона бросился в больницу, которая называлась Шотландия, но кроме красивого названия ничем на одноимённую страну не походила. В большой палате, где стояло около десяти коек с больными сифилисом, у окошка в уголке лежала его дочь. Девочка металась в бреду, задыхалась.
 Агува меняла компресс на её горячем лобике и плакала, сидя на кончике кровати.
 - Ой, Ионеле, - бросилась к нему Агува. Она назвала мужа, как в детстве звала его мать. Сердце воина сжалось от жалости и нежности к двум его любимым женщинам.
 - Девочка наша умирает, - плакала жена, - доктор сказал, что помочь не сможет.
 Иона, прижав жену к себе, гладил её по волосам, а сам, с трудом удерживая слёзы, с болью смотрел на разгорячённое тельце дочери. Он взял её на руки и пошёл искать врача.
 - Что можно сделать, доктор Шварцман? – обратился Расин к врачу, седому немецкому еврею, бежавшему из нацистской Германии после «хрустально ночи». С приходом к власти Гитлера многие евреи Германии покинули страну.
 - Не буду от вас скрывать, положение очень серьёзное, - без обиняков заявил доктор. – Я слышал об одном средстве. В Америке его уже применяют, но у нас пока нет…
 - Говорите название, - оборвал доктора Расин, - где его можно получить?
 Видя решительность военного, доктор написал на рецепте название лекарства, адрес аптеки в Иерусалиме и добавил по-латыни: CITO – срочно!
 Аптекарь в Иерусалиме убеждал военного не отправляться в обратную дорогу:
 - Слишком опасно. Ночью на дорогах арабы устраивают засады, охотятся на проезжающие машины, убивают пассажиров. Подождите до рассвета!
 Никакие соображения не могли удержать Иону, когда в больнице умирала его маленькая дочь!
 Далеко за полночь весь в пыли, с тёмными кругами под глазами Расин появился в больнице Шотландия, дважды преодолев расстояние от Хайфы до Иерусалима.
 Взволнованный, стоял он посреди комнаты, возвышаясь над коротышкой доктором. Подал врачу склянку с препаратом.
 Шварцман схватил лекарство волосатой, короткопалой рукой, благоговейно прижал к себе. Другую руку нетерпеливо протягивал к нему:
 - Ну, давайте! Где?
 - Это всё, - растерялся Иона. - Больше ничего нет.
 - Где инструкция к применению? Я первый раз использую препарат, сколько вводить ребёнку? Разве вам не сказали?
 - Нет, ничего не сказали, - уронил тяжёлые руки Иона. – Что же делать?
 - Не волнуйтесь, молодой человек, - принял решение доктор. - Будем вводить! Другого выхода нет, иначе мы её потеряем.
 Девочке сделали за ночь два укола. Доза была, что называется, лошадиной. Но после уколов, к утру, ребёнок вернулся к жизни. Позже Ципи узнала, что она стала первой пациенткой в Израиле, которой кололи пенициллин.
 Она усмехнулась собственным воспоминаниям. Не зря сестра всегда ревновала меня к отцу. Видимо, он действительно любил меня больше, хотя первой была она – Далия.
 Из-за холма показались размытые вечерней дымкой огни, затем, как оазис среди пустыни, возник город. Прямые улицы в ярком свете электрических фонарей. За каждым окном шла своя жизнь. Никому не было дела до переживаний Ципи, до её больной матери, её воспоминаний об отце. Она вся была во власти нахлынувших детских переживаний. Сегодня ей хотелось продолжить разговор о прошлом, о детстве, об отце.