В Красноярске-62

Рубену Калитчеву
- брату и коллеге.

В начале 60-х наше Конструкторское бюро, расположенное в Тбилиси, получило от проектного института "Гипробум", расположенного в Ленинграде, заказ на разработку промышленных анализаторов для Целлюлозно-бумажного комбината (ЦБК), расположенного в Красноярске.

Этот институт, в свою очередь, проектировал ЦБК по заданию другого института - "Гипрогора", тоже Ленинградского, поскольку тот, в свою оче¬редь, проектировал развитие самого города Красноярска.

Уже тогда было не совсем понятно: какая была необходимость хлопотать о строительстве славного сибирского города на таких больших от него расстояниях, и нельзя ли было возложить заботы о собственном развитии на сам краевой центр с миллионным населением?
 
Ответ на этот вопрос я получил много лет спустя, когда вышла в свет книга известного комедиографа Г. Данелия, в которой он писал о себе:
"…в мастерской перспективной планировки "Гипрогора" мы решали, как должны развиваться города страны в течение ближайших двадцати пяти лет. Но пока мы в Москве чертили - они на месте строили. Мы не знали, что они строят - а им плевать было на то, что мы чертим".

Так или иначе, но заказанные анализаторы были нами разработаны и жарким летом 1962 года мне и Рубену, во главе проектов промышленного нефелометра (мутномера) и р-Н-метра (кислотомера), пришлось на целый месяц отправиться с опытными образцами этих приборов в Красноярск для их испытаний на месте.
 
К тому времени Красноярским ЦБК уже была получена первая в Сибири целлюлоза, а на правобережную часть города, которая простиралась до этого комбината, уже был перекинут через Енисей первый в городе автодорожный коммунальный мост - предмет особой гордости горожан.

Первой достопримечательностью, которой нас встретила Центральная Сибирь, был её резко континентальный климат. Лето, в разгар которого мы приехали, было настолько сухим и жарким, что нам, южанам, при +40 градусах (в тени) никак не верилось в свирепствующие здесь зимой 50-градусные морозы.

Поэтому неудивительно, что, первоочередная для любого командировочного забота о пристанище, в сухом невыносимом пекле летнего Красноярска, была у нас связана ещё и с надеждой, поскорее обрести под крышей относительную прохладу.
 
Поиск наиболее подходящего для нас места проживания не понадобился, поскольку особенным разнообразием отелей город не грешил.
Помпезные интерьеры его гостиниц, принадлежавших в основном богатым золотодобывающим предприятиям края, отделанные, в лучших традициях сталинского ампира, дубовыми панелями, и завешанные тяжёлыми гардинами из бордового плюша, мало, чем отличались друг от друга.
 
Мы забронировали в одной из них номер, который должен был для нас освободиться к вечеру и, не теряя времени, отправились на комбинат.
 
По правобережной части города до самого ЦБК через новый двухкилометровый мост и далее по проспекту Газеты "Красноярский рабочий" ходил трамвай.

Не без труда втиснувшись в его вагон, мы поняли, что попали в единственный вид общественного транспорта, ещё не очень развитого по этому маршруту.

Ехать до ЦБК предстояло около 12 километров, на что у нас с частыми остановками ушло более часа. При этом теснота внутри вагона с каждой остановкой усиливалась, так как всякий раз людей в трамвай входило больше, чем выходило.
 
В отличие от улицы, где мы изнывали от сухой жары, здесь к высокой температуре внутри вагона добавилась ещё и высокая влажность от человеческих испарений, которая, конечно же, комфорта не добавляла.
 
На наше предложение поднять стёкла люди только молча вздыхали. Мы поняли причину этого, когда заметили, что все окна в вагонах наглухо задраены и забраны металлической сеткой типа "рабица".

Позже нам объяснили, что трамвайные пути и Т-образные опоры между ними для поддержания контактного провода проектировали в разных институтах. А когда и то, и другое построили, выяснилось, что вагоны при движении на поворотах попадают в опасную близость к опорным столбам.

Поговаривали, что для кого-то, изнывавшего от жары и легкомысленно высунувшегося наружу, это плохо кончилось, после чего городские власти все окна в трамваях велели задраить и забрать металлической сеткой.

Когда мы с Рубеном в конце пути, взмокшие, и помятые вывалились из вагона, стало ясно, что повторять подобный вояж два раза в день в течение предстоящего месяца будет невыносимо и мы, отказавшись от намерения поселиться в центре города, начали свой визит на ЦБК с хлопот о своём ночлеге на территории комбината.
 
Это оказалось не сложно. Администрация любезно предложила нам общество командированных монтажников, которые с её разрешения давно уже проживали на предприятии в недостроенной Ленинской комнате.
 
Наши новые знакомые, облюбовавшие помещение будущего центра заводской политпропаганды, оказались давно и хорошо сколоченной компанией картёжников.

Они с удовольствием приняли в свои ряды Рубена - заядлого преферансиста, и до глубокой ночи под оживлённые разговоры расписывали свою пульку, не выключая свисающую с потолка, ничем не защищённую 300-ваттную лампу.
 
Заснуть под неумолкающий говор игроков и сияющее светило было невозможно, как и невозможно было против этого протестовать, поскольку такое положение вещей не устраивало меня одного.

Испытанным средством усыпить себя в этом залитом светом казино могла быть возможность утомить глаза чтением. Однако вся пресса, позаимствованная в самолёте, вскорости была многократно перечитана, вплоть до старых газет, в которые у меня и Рубена в чемоданах было завёрнуто белье.
 
Единственным не освоенным мной печатным органом в Ленкомнате оставался только огромный, сколоченный из тяжёлых половых досок стенд - "В.И. Ленин в Красноярском крае", и то лишь по той причине, что висел он высоко на стене и с раскладушки, на которой я не мог уснуть, был для чтения недоступен.

 *
Для обеспечения непрерывного режима испытаний поначалу мы с Рубеном в сопровождении цеховых технологов занялись поиском удобного места для установки своих анализаторов.

Надо сказать, что, несмотря на то, что первая Сибирская целлюлоза действительно была получена ещё два года назад, Красноярский ЦБК, где это согласно победному рапорту произошло, ко времени нашего туда приезда, считать достроенным можно было весьма условно.

Выложенные из кирпича цеховые корпуса спустя два года после официального пуска комбината всё ещё чернели незаложенными оконными проёмами, а вовсю работающее технологическое оборудование, во многих цехах всё ещё стояло прямо на земле.

По верху недостроенных цехов в тесном переплетении тянулись трубы, окрашенные в разные опознавательные цвета. Мне в сопровождении технолога приходилось то и дело обходить на земляном полу лужицы, в которые капало с потолка из худых трубных сочленений.

В конце концов, что-то сверху попало и на мою ковбойку.
- Откуда это? - поинтересовался я у моего спутника.
- Зависит от цвета трубы, - пояснил он буднично, - если жёлтая, то, скорее всего, это серная кислота.

Не почувствовав на спине ожога, я не придал сказанному значения. Последствия обнаружились только вечером.
- Ты себя со спины видел? - воскликнул Рубен, показывая мне в зеркале обширную дыру, зияющую в моей ковбойке.
 
- Технолог оказался прав, - объяснил я ему, - это была действительно серная кислота.
Кожа на моей спине по счастью уцелела, но хорошую до этого рубашку пришлось выбросить.

*
К моим ночным бедам с некоторых пор прибавился ещё и грохот строительных работ, выполняемых этажом выше. Рабочие по ту сторону потолка всю ночь то и дело пускали в ход пневмоперфоратор и тяжёлую кувалду.
 
Жаловаться на людей, работавших по ночам в свою третью смену, было бы неправомерно, поскольку их работа, в отличие от нашего проживания в Ленкомнате, была предусмотрена трудовым распорядком.

Кончилось тем, что после очередного энергичного удара по потолку тяжеловесный стенд "В.И. Ленин в Красноярском крае" сорвался с костылей, на которые был подвешен и, просвистев братоубийственным снарядом у меня над ухом, грохнулся об пол, втиснувшись в малое пространство между моей раскладушкой и стеной.
 
Многопудовое идеологическое сооружение едва не угробило меня при падении, зато теперь все тексты его материалов оказались на уровне моих глаз, и какое-то время я снова мог утомлять их чтением, на этот раз, погружаясь перед сном в подробности сибирского периода Ленинской биографии.
 
Из стендовых материалов я с интересом узнал, что монаршие сатрапы, заполучив сосланного в Красноярск ненавистного царю В. Ленина, первым долгом подвергли его медицинскому освидетельствованию и, найдя состояние его лёгких несколько слабым, заменили Владимиру Ильичу ссылку в резко континентальном, и посему не совсем полезном для его здоровья, Красноярске проживанием в селе Шушенском с более умеренным климатом.
 
На многочисленных фотографиях можно было наглядно представить, как жилось непримиримому вождю мирового пролетариата в этом селе.
 
Добротный на высоком фундаменте просторный купеческий дом. Столовая на двенадцать персон с обстановкой из мореного дуба. Кабинет с обширной библиотекой первоисточников, сверкающих золотыми обрезами тисненых переплётов. Рабочее бюро с богатыми письменными принадлежностями, за которым Владимир Ильич, сидя в удобном кресле, продолжал сочинять статьи, призывающие к свержению царя.

Надо полагать в распоряжении его и Надежды Константиновны, разделявшей с мужем ссылку, была и не менее благоустроенная спальня.
На других многочисленных фотографиях стенда были изображены живописные места любимых прогулок Ильича по окрестностям и подробно описаны его охотничьи пристрастия.

Было видно по всему, что пожертвования Максима Горького и Саввы Морозова в купе с доходами от акций боевиков типа Джугашвили и Камо, регулярно пополнявшие партийную кассу, позволяли возлюбленному вождю в средствах на своё проживание не стесняться.

*
Места, подобранные для испытания наших анализаторов оказались в разных цехах, и мы с Рубеном стали видеться только за едой, поскольку другого времени за вычетом испытаний, преферанса и сна в сутках уже не было.
 
В будние дни в продуваемых сквозь не забранные оконные проёмы кирпичных цехах было ещё какое-то подобие прохлады. Худо было в выходные, когда режимные службы выгоняли нас за пределы комбината и разрешали возвращаться только к ночи.

В те дни никакого интереса к достопримечательностям Красноярска у нас не было. Наш затрапезный вид в несвежих, выпущенных из брюк, с закатанными до плеч рукавами распахнутых на потных телах взмокших сорочках, к посещению культурных учреждений не располагал.

Поэтому мы, просвещённые местной публикой, в первый же выходной, спасаясь от изнуряющей жары, ринулись на остров Отдыха к его естественным песчаным пляжам.
 
Остров Отдыха - нечто вроде природного городского парка - омывался Енисеем и, так называемой Абаканской протокой. Его территория была далека от благоустройства, но, тем не менее, у неприхотливых горожан очень популярна.

Этому способствовали летнее пекло и лёгкая досягаемость его пляжей, поскольку остров пролегал под новым автодорожным мостом и над ним, вопреки техническим нормам на самом мосту была предусмотрена трамвайная остановка и лестничный сход к воде.

Западная оконечность вытянутого по течению острова была намного ближе к комбинату, чем мост, и практичный Рубен разузнал, что переправиться туда с большим выигрышем в расстоянии можно на частной моторке за 50 копеек с носа.
 
- При одном условии, что ты привезёшь нас вечером обратно, - потребовал он гарантии у юного перевозчика.
- А это уж смотря, каким вечером, - солидно уточнял подросток, владеющий лодкой, - после четырех часов плата за каждый час на 50 копеек больше.

Поторговавшись для виду, мы согласились на кабальные условия молодого предпринимателя, посчитав это всё таки лучшим, чем пробираться по острову пешком до моста, а потом возвращаться на комбинат, уже знакомым нам злополучным трамваем.

*
Для того чтобы понять по-настоящему, что такое Енисей, нужно обязательно подойти к самой воде. Только с низкого берега этой реки можно по-настоящему ощутить его дыхание и получить представление о величии этого грандиозного потока, несущего в своём русле с громадной энергией такую массу воды, для которой в случае закупорки этой артерии хватило бы одного часа, чтобы полностью утопить в своей пучине миллионный Красноярск.

О мощности речного потока можно было судить по курьерской скорости, с которой от его верховья несутся по течению гигантские сплавы деловой древесины, каждый из которых по размерам достаточен, чтобы загрузить собой с десяток ж. д. составов.

Брёвна до метра в диаметре и до десяти метров длиной скреплены в них металлическими скобами и тросами, но бывает, что отдельные из них отрываются от плота и уходят в самостоятельное плавание.

Встреча с устремлённым на огромной скорости одиночным бревном, увернуться от которого очень трудно, опасна для любого судна. Гибель небольших лодок и пловцов при таких встречах, как правило, неминуема.

Особую и коварную опасность представляет собой "топляки".

"Топляк" - это дефектное одиночное брёвно, отяжелевшее от пропитавшей его влаги, и поэтому слегка притопленое так, что его не видно на поверхности. Несётся оно с потоком на небольшой глубине и, как гигантская подводная торпеда, таранит под водой ничего не подозревающую жертву.

Сплав на Енисее - не единственный источник опасности. Здешние купальщики, главным образом, должны уметь справляться с самим течением реки. Напор воды настолько велик, что взрослому человеку, забравшемуся на глубину выше колен, устоять против потока почти невозможно. Не говоря уже о детях.

Плавать с острова можно только вблизи и вдоль берега с тем, чтобы за то время пока тебя будет сносить по течению,  успеть подгрести и выбраться на сушу.

Если острова для этого не хватит, поток вынесет тебя на открытую воду, и будет гнать до самого Ледовитого Океана.
 
Страхи экстремального купания в Енисее были в значительной мере компенсированы замечательным качеством островного пляжа. Своенравная река, без всякого вмешательства человека, из года в год намывает вдоль северной кромки острова Отдыха чёрный кварцевый песок, в котором во множестве проблескивают крупицы похожие на золото.

Не отвоёванная пляжем остальная территория вдоль всего острова представляет собой нетронутую и непроходимую таёжную чащу.

Усвоив, как нам казалось, все предостережения местных доброжелателей, мы с Рубеном осмелели настолько, что несколько раз, забираясь пешком повыше нашего пристанища, кидались в спасительную прохладу воды и, преодолевая ужас, со всей силы гребли к берегу, чтобы попасть на остров ещё до того, как он закончится.

Однако, после того как мы, осмелев, почувствовали себя почти аборигенами, выяснилось, что уроки сибирского экстрима освоены нами ещё не полностью.

В частности, мы заметили, что многочисленная смешанная публика на пляже всякий раз, когда кому-то надобно переодеться, оказывает такому человеку небольшую услугу, отгородив его от окружающих взоров с помощью растянутых руками пляжных полотенец.
 
Рубен предложил, было, и мне такую же помощь, но я решил, что гораздо проще, не поленившись пройти несколько шагов до густых зарослей и выжать трусы в кустах.
Так я и сделал. То есть, точнее, попытался так сделать, потому что как только я пересёк границу солнечного света и вошёл в тень, моё тело мгновенно исчезло под покровом вязкой подвижной массы, природа которой была мне совершенно непонятна.

Проведя в недоумении ладонью от плеча по руке, я увидел тянущийся за ней обильный кровавый след. То же происходило при любом другом прикосновении к телу.

Поняв, наконец, что оказался во власти тучи таёжного гнуса, я в ужасе выбежал на спасительный солнцепек и кинулся в воду.

Пляжная публика от души веселилась, глядя на незадачливого сибирского новичка. Обидней всего было, что веселье посторонних людей разделял и Рубен, перегнувшийся пополам от неудержимого хохота.
*
Работа с моим нефелометром проходила, как это теперь говорят, в штатном режиме. Поэтому прикреплённый ко мне цеховой технолог, счёл в этом случае своё присутствие необязательным и, сославшись на занятость, подменил себя опытным оператором Василём по прозвищу "Матрос".

Новый консультант был рослым и расторопным украинцем, награждённый морским прозвищем, по той причине, что в призывном возрасте действительно служил на флоте, о чём свидетельствовала неизменная, застиранная и куцая, не достающая ему до пупа тельняшка, в которую его раздобревшие на гражданских хлебах, телеса давно не умещались.

Отвечал он на своём участке за поддержание в порученном ему трубопроводе заданной концентрации гипохлорита кальция. То есть именно за ту функцию, которая после внедрения нашего анализатора должна была отойти автомату.

Против нашего опасения Василь к такой перспективе относился без ревности, а с полным, как говорится, пониманием.
- Давно пора цею хфункцию ахтоматизировать, - соглашался он, - бо гляньте, шо стало з руками.

При этом он показывал свои ладони, покрытые коростой. Как выяснилось, концентрацию гипохлорита кальция Василь определяет, набирая из пробного слива рабочую жидкость в голые ладошки, оценивая эту самую концентрацию на глаз по мутности раствора в пригоршне.

- А чего ж ты, - спрашиваю, - не наберёшь раствора в колбу?
- Та времени ж нет шукать каждым разом ту колбу. Надо ж пробу опознать и тут же отрегулировать процесс. Бо он же не стоит. Он же тече. Так шо руками быстрее.

Регулировал он процесс после своего "экспресс-анализа", подкручивая на глазок нужный вентиль, после чего тут же вновь набирал в ладони повторную пробу и вновь подкручивал вентиль.

Василь повторял эту процедуру всё время, пока, как он выражался, не достигал заданной "кондиции".

Самое поразительное было то, что примитивные анализы Василём концентрации гипохлорита кальция "на глазок" в точности совпадали с контрольными измерениями на нашем нефелометре.

Таким образом, установка дорогостоящего прибора дополнительного эффекта на производстве, казалось бы, не достигала.

Однако мы тешили себя тем, что наш автомат после внедрения пощадит Васильевы ладони и уже этим будет хорош.
 
Ароматы испарений агрессивных жидкостей в нашем цехе были для здоровья неполезны. Поэтому каждым полднем на нашем горизонте появлялись две упитанные и смешливые девицы в несвежих, когда-то белых халатах.

Они волочили за собой по неровностям земляного пола тележку с молочной флягой, из которой разливали желающим рабочим оплаченное профсоюзом холодное молоко "за вредность".

Отмеряли они это молоко половником в мятые и не очень тщательно сполоснутые алюминиевые миски, которые привозили с собой.

- Так, где тут наш "матросик"? - жизнерадостно щебетали они, возвещая свой приход.

Интересовались они в первую очередь Василём по той причине, что молоко, даже даровое, у большинства рабочих, предпочитавших в быту более крепкие напитки, было не очень популярно.

Из-за их отказов от молочного пойла девушки план его реализации систематически недовыполняли, за что приходилось без конца оправдываться перед своим начальством.
 
По этой причине наш Василь, который никогда не заставлял себя уговаривать, ходил у молочниц в любимчиках. На предложения девушек он, не касаясь посуды перепачканными в гипохлорите ладонями, поддевал миску с молоком тыльной стороной больших пальцев и под одобрительные взгляды толстушек охотно опорожнял не менее трех посудин кряду.
 
- А как насчёт сибирского молочка нашим гостям? - с надеждой переключались девушки на меня и, не дожидаясь согласия, подносили полную до краёв миску.
 
Поначалу меня коробила вызывающая неопрятность процедуры, но молоко было подкупающе холодным, и устоять против этого при красноярской жаре было невозможно.
 
В отличие от нас, соседнему цеху компенсации "за вредность" почему-то не полагалось, и Рубен приходил пить холодное молоко к нам. Пил он его, в отличие от нас, очень интеллигентно.

Не торопясь. С паузами между добавками. Умудряясь в этих паузах расточать похвалы напитку и комплименты раздатчицам. Дамский угодник девицам нравился, и они с удовольствием поили его профсоюзным молоком, которое ему не полагалось.

*
Испытания наших анализаторов укладывались в срок несколько меньший запланированных четырех недель и посему, подписав досрочно всевозможные протоколы, подтверждающие наши успехи, мы засобирались домой.

Я предложил Рубену компенсировать бытовые тяготы и лишения, перенесённые нами на недостроенном комбинате, тем, что сэкономленное время против указанного в наших командировочных предписаниях провести в цивилизованных условиях краевого центра, переселившись на несколько дней под сень плюшевых гардин в одну из его центральных гостиниц.
 
- Подумай только, - совращал я своего товарища, - снимем на несколько дней номер-люкс, отдадим постирать и накрахмалить наши рубашки, будем каждый день бриться и обедать в ресторане, а по вечерам гулять по городу, который мы фактически так и не видели.

Не чуждого авантюризма Рубена уговаривать долго не пришлось, и через пару часов, мужественно выдержав ещё одно путешествие в трамвайной душегубке, мы уже стояли у стойки гостиничного администратора.
 
Дорогие номера даже в переполненной командировочным людом Москве, как правило, всегда доступны. Не было с этим проблем и в Красноярске.

Получив ключи и приплатив горничной, мы уже наутро получили реставрированные и отглаженные её трудами наши рубашки.

Отмывшись и отоспавшись. В свежих сорочках и при галстуках. Пользуясь выпавшей на этот день относительной прохладой, мы приготовились нагулять аппетит в первой же предобеденной прогулке по городу.
 
Рубен объявил, что целью нашего променада будет приобретение вышедшего у него одеколона, без которого он после бритья чувствовал себя дискомфортно.
 
Резонно полагая, что главные магазины в любом городе находятся на главной улице, мы без расспросов решили пройтись именно по проспекту Мира (что на жаргоне местных остряков означало - "пойти по миру").

Из таблички на стене углового дома можно было убедиться не только в том, что перед нами Главная улица города, но также и то, что сегодняшний проспект Мира в XVIII веке именовался Большой улицей, в XIX-м - Воскресенской, потом - Советской, а с 1924 по 1961 годы - проспектом Сталина.
 
Впоследствии выяснилось, что сведения по истории уличных названий содержатся не только в обозначениях главных улиц, параллельных проспекту Мира (В. Ленина и К. Маркса), но и в табличках на менее значительных поперечных переулках.

Иногда рядом с указанием старых наименований были размещены дополнительные сведения с более подробной историей вопроса.

Так на небольшой улице Вейнбаума, мы, к примеру, узнали, что Григорий Спиридонович Вейнбаум, проживший на свете всего 27 лет (1891-1918), занимал в Красноярске высокий пост Председателя Енисейского губисполкома Совета рабочих и солдатских депутатов.
 
Нам оставалось только позавидовать бережному отношению красноярцев к собственной истории и пожалеть, что в нашем родном городе власти до этого не додумались.

Не забывая о цели нашего вояжа, мы заглянули в парфюмерный магазин.
Там, источая галантность, Рубен обратился к беседующим между собой продавщицам:

- Девушки, какой мужской одеколон вы можете нам предложить?
Девицы к удивлению моего коллеги не удостоили его ответом, а когда он повторил вопрос, демонстративно повернулись к нему спиной, а потом и вовсе ушли в подсобку.

К такому отношению к себе женщин обходительный Рубен не привык и посему был весьма озадачен. Ничего, не добившись, мы были ещё более удивлены, встретив в следующем магазине точно такую же реакцию на ту же просьбу.
 
В третьем магазине Рубен решил задачу предельно упростить.
- Девушка, дайте мне любой одеколон, - обратился он без обиняков к продавщице, с категорическими интонациями в голосе.
Результат был тот же.

- Послушайте-ка, девушка, - возмутились тогда мы уже хором, - почему вы невежливы с покупателем и не отпускаете ему товар, который он требует?

- Вы пошумите мне тут ещё, "покупатели", - ответила продавщица с угрозой, - я живо вызову дружинников. Алкаши проклятые.

Опешив, мы ничего не поняли и, кто знает, могли бы действительно угодить в руки дружинников, если бы не добровольное разъяснение случайного посетителя.
 
- Ребята, - вмешался он, прислушавшись к нашему спору, - вы, наверное, приезжие и не знаете, что в Красноярске одеколон отнесён к алкогольным напиткам и из свободной продажи давно изъят.

В медицинских целях небольшой флакон, при наличии врачебного рецепта, можно получить в аптеке.

После чего добавил в сердцах:
- А всё потому, что водка, как вы, вероятно, заметили, в городе в большом дефиците.
 
Мы этого не заметили, так как не были приучены пить водку в изнуряющую жару. Оставалось, только молча принять очередной красноярский урок к сведению.

*
Примирившись с недоступностью одеколона, Рубен вспомнил о задуманном нами ресторанном обеде.

В зашторенном для прохлады зале первоклассного заведения на проспекте Мира, мы в это время дня оказались единственными посетителями и поэтому беспрепятственно заняли уютный двухместный столик неподалеку от пустующей эстрады.

К нашему разочарованию никаких изысков в предложенном нам меню не оказалось. Ресторан, хотя и был неразрядным, днём работал в режиме столовой.

Пришлось довольствоваться одним из трёх вариантов комплексного обеда с традиционным борщом, который скрасила, невесть как оказавшаяся в ресторанном баре, бутылка плодово-ягодного вина дагестанского разлива.
 
Безропотно покорившись судьбе, отдавая должное незамысловатому обеду и сомнительному вину, мы какое-то время сполна наслаждались покоем и тихой застольной беседой, когда вдруг и то, и другое было неожиданно прервано.
 
Лениво развалившиеся перед этим на стульях незанятые официанты вдруг, без видимых причин сорвавшись с места, кинулись поспешно отдёргивать гардины, едва успев распахнуть входные двери, и чуть было не сметенные ввалившейся толпой возбуждённых людей.
 
Как оказалось, перед этим во двор ресторана въехал грузовик, гружённый бутылочным пивом. И толпа, ворвавшаяся в ресторан, состояла из случайных уличных прохожих, оказавшихся тому свидетелями.

В те времена в Красноярске систематическое потребление любезных народу спиртных напитков любой крепости, в самом деле, существенно затруднялось их систематическим отсутствием.

Устойчивый дефицит выпивки поддерживал постоянно отложенный на неё спрос. И, если случалось, что таковую всё же где-то выбрасывали на прилавок, вопрос "хочу или не хочу" никогда не стоял. При наличии любого, даже слабого алкоголя, желание его употребить всегда было наготове, и в соответствии с местными нравами, не было ничего удивительного в том, что совершенно случайные прохожие, увидев въезжающую во двор машину с пивом, отбросив все свои дела, ринулись в ресторан.
 
В неразрядном заведении отпуск пива определялся строгим регламентом. Обслуживались только посетители, занявшие места за столиками. Поэтому люди, ворвавшись в ресторанный зал, кинулась лихорадочно разбирать стулья.

Те, кому они не достались, потоптавшись на пороге и недобро покосившись на нас с Рубеном, занимающих за поеданием борща два дефицитных стула, обречённо вздохнув, вынуждены были покинуть зал.
 
Счастливые обладатели сидячих мест привычно избрали из своей среды старосту, которого отправили на переговоры с администрацией. Вернулся он с цифрами в руках и, пересчитав собутыльников, после нехитрых вычислений объявил, что на каждого приходится по четыре бутылки пива.

Не кратные четырём, три бутылки в остатке дополнительно достанутся двум добровольцам за ускорение разгрузки грузовика и самому старосте за хлопоты.

С завидной деловитостью и сноровкой были собраны и сданы нужные деньги, после чего надменные официанты, разнесли бутылки по столам, потребовав от алчущих пользоваться выставленными в ресторане стаканами, а не сосать пиво по-уличному из горла.

Когда, утолив первую жажду, публика была не прочь развлечься, на эстраду поднялся самодеятельный музыкант и стал бойко наигрывать на пианино популярные мелодии. Кое-кто не очень умело пытался ему подпевать с места.

Потом к музыканту поднялся плотный крепыш и, быстро с ним сговорившись, запел хорошо поставленным голосом на стихи входящего в моду молодого Е.Евтушенко песню "Хотят ли русские войны?".

 "…Да мы умеем воевать,
 Но не хотим, чтобы опять…", - сердито, сжав кулаки, с вызовом утверждал подвыпивший певец, и хотя никто этого не оспаривал, он почему-то с угрожающим значением поглядывал на орлиный профиль сидящего неподалеку Рубена.

- Спросите вы у тишины! - настойчиво требовал он, обращаясь к нему, - спросите у своей жены!".
И далее уверял Рубена в том, что:
 - … все ответить вам должны:
 Хотят ли русские,
 Хотят ли русские войны!
 
Я знал наверняка, что Рубен ничуть не сомневается в том, что русские войны не хотят. Но сердитый певец, не сводя с него глаз, видимо не был в этом уверен и, продолжал петь, всё более распаляясь.
 
До конца песни было ещё далеко и по всему не миновать нам скандала, если бы, к счастью, добровольный музыкант не вспомнил о недопитом пиве и неожиданно не вернулся за свой столик.

Певец, видимо, не желая продолжать свой монолог без аккомпанемента, и утративший по этой причине интерес к Е. Евтушенке и к Рубену также предпочёл вернуться к своим бутылкам.

Публика покончила со своим пивом почти одновременно, и ресторанный зал опустел так же внезапно, как перед этим был заполнен.
 
Оставшись в зале одни, мы с Рубеном получили, наконец, возможность спокойно доесть свой комплексный обед и благополучно допить плодово-ягодное вино дагестанского разлива, по вкусу которого так и не смогли определить, из каких именно плодов и ягод оно было выделано.

*
Послеобеденное знакомство с городом привело нас в Центральный Парк Культуры и Отдыха. При этом мы ничуть не удивились тому, что он, как и в Москве, носил имя А.М. Горького.

Как не стали бы удивляться в любом городе тому, что район новостроек именуется там местными "Черёмушками". Провинциальным городам почему-то очень не хочется выглядеть провинциальными, и они, зачастую пренебрегая своей самобытностью, пытаются бездумно подражать формальным столичным признакам, забывая, что погоня за похожестью на столицу и есть первый признак провинциализма.
 
Внутреннее обустройство местного ЦПКО можно было не изучать. Одинаковое в любом советском городе, оно было до боли знакомо с детства типовыми красными дорожками, посыпанными толченым кирпичом, и развешанными по всему парку громадными портретами передовиков производства.

Не была исключением и обязательная казённая дань человеческим страстям - "Аллея влюблённых", которую от прочих отличало несколько притушенное освещение.

Считалось, что влюблённые в предоставленной им интимной полумгле также с интересом будут вглядываться в развешанные и здесь огромные лики ударников соцсоревнования, систематически выполняющих и перевыполняющих свои и без того повышенные обязательства.

Зато в самом злачном месте культурного отдыха - танцплощадке, нас ожидало, что называется, местное "Ноу-Хау".
 
 В огороженном металлической сеткой пространстве, облепленном снаружи любопытствующими подростками, которых по малолетству внутрь не пускали, танцевало более взрослое население города.

Танцевало не просто под музыку, а в соответствии с прямыми указаниями ответственного, средних лет, распорядителя, предписывающего, как именно это следует делать.

- А теперь, товарищи, вальс! - строго объявлял он в мегафон, - вниманию танцующих! Все пары обязаны вращаться в одну лишь сторону, не мешая друг другу.

Менять направление разрешается только всем разом, и только по моей команде. Предупреждаю, что те, кто попытаются сделать это самовольно, будут немедленно выведены.

В подтверждение того, что предписание распорядителя не пустая угроза, за танцами наблюдали несколько угрюмых дружинников с красными повязками на рукавах, готовых в любую минуту пресечь на корню попытки нарушить разумный порядок культурного отдыха.

Удовлетворившись зрелищем высокоорганизованных танцев покорной публики, мы посчитали, что с нас на сегодня достаточно и решили вернуться в гостиницу, с тем, чтобы продолжить знакомство с городом на следующий день. Никак не предполагая, что на следующий день нас в этом городе уже не будет.
 
Забирая ключи у портье, я оставил у него на прилавке нужную монету и взял из стопки свежий номер "Советского спорта.

Последние несколько дней мы газет не читали, слегка подотстав от быстротекущих событий спортивной жизни. В номере я вызвался первым принять душ, а Рубен с газетой уютно расположился в кресле.

Однако едва я уединился в ванной, как меня вернул оттуда его панический крик.
- Нет, ты только послушай! - вопил он, тыча в газету, -
6 августа "Шахтёр" обыграл московское "Динамо" и вновь вышел в финал Кубка!

Я в меру порадовался за классную команду - обладательницу прошлогоднего Кубка и поздравил Рубена, который был её ярым поклонником.
Но он не успокаивался.

- Нет, ты слушай дальше! Они вышли в финал с никому не известной, третьеразрядной командой "Знамя труда" из какого-то Орехово-Зуева!

- Что поделаешь, - посочувствовал я страстному болельщику, - кубковая система отбора.
- Да ты хоть понимаешь, что достойнейший обладатель Кубка может уступить его случайному противнику из заштатного подмосковного городка?

- Всё может быть, - философски заметил я.

Но Рубен меня уже не слушал. Молодым специалистом он когда-то работал в Донецке и на всю жизнь остался фанатом местного "Шахтёра".

- Я должен быть там! - решительно заявил он, складывая газету, - сегодня 10 августа. Финал завтра. Если вылететь первым утренним рейсом, то к началу вполне можно успеть. В кассе аэропорта в день вылета наверняка найдётся хоть один разбронированный билет. Надо ехать туда прямо сейчас, с вечера, чтобы не упустить такую возможность.

Слушая этот бред, я уже чувствовал, что мне не только не удастся совладать с напором обезумевшего болельщика, но и, по всей видимости, придётся составить ему компанию.

Через три часа мы были не только в аэропорту, но и обладали уже возвращёнными кем-то билетами на утренний московский рейс. Вы, наверное, заметили, что своенравная судьба всегда опекает фанатиков.

*
Впереди была целая ночь, и не мешало бы где-нибудь преклонить голову перед долгой дорогой. Тут мы снова стали свидетелями ещё одной красноярской инициативы.
 
Прокатный пункт аэропорта под залог авиабилетов, в неограниченном количестве бесплатно одалживал отлетающим пассажирам раскладушки.

Мы тут же обменяли свои билеты на две складные кроватки и, следуя примеру многочисленной публики, расположились на свежем воздухе в сквере, где ухитрились до утра не только отдохнуть, но и порядком выспаться.
 
С рассветом, обменяв свои раскладушки на заложенные билеты, мы без опоздания вылетели в Москву.

В полете, ещё пару часов сумели подремать в опрокинутых самолётных креслах, после чего с аппетитом съели бортовой обед. А ещё через два часа были уже во Внуково, откуда, не теряя драгоценного времени, второпях, на маршрутном "ЗИМ"-е добрались до трансагентства Аэрофлота на площади Революции и дальше под землёй до станции "Спортивная" к Лужникам.

Конечно, можно бы ещё в метро легко заметить, что в подземных поездах для воскресного дня, подозрительно мало народа, но мы очень спешили, и нам было не до этого. Мы даже не придали особого значения задраенным окошкам билетных касс на стадионе, допуская, что это могло обозначать всего лишь то, что билеты давно распроданы.

Однако полное отсутствие у стадиона перед матчем людей, кроме одинокого дворника, подметающего тротуар, в конце концов, нас озадачило.
 
- Скажи, отец, - обратились мы к нему, - что сегодняшний футбол отменили?
- С чего вы взяли? - удивился он, не отрываясь от дела, - кто ж такое допустит.
- Тогда чего же нет народа?
- А что ему здесь делать, в семь утра?

И тут только до нас дошло, что мы совершенно забыли о часовых поясах нашей необъятной Родины и прилетели в Москву тем же рассветом, каким вылетели из Красноярска.
 
Скорость вращения земли, чудесным образом совпадавшая со скоростью авиалайнера, продлила на четыре часа нашу жизнь.
 
Пока я вздыхал по поводу этого курьёза, Рубен, жёстко запрограммированный на футбол, ради которого прилетел, уже вошёл в нужный контакт с дворником.

- Скажи, отец, билеты в кассах, небось, давно распроданы?
- Это уж точно.
- Но перед началом их можно здесь раздобыть с рук?
- Не без этого, - оценивающее оглядывая нас, согласился дворник.
- Конечно, по спекулятивным ценам?
- Повышенным, - уклонился от прямого определения труженик метлы.

- И у тебя, отец, конечно, такие билеты есть? - наехали мы на него.

Было совершенно невероятно, чтобы московский дворник, проживая вблизи Лужниковских касс, стал бы пренебрегать лёгкой возможностью нажиться на дефицитных билетах.
 
- Говори, сколько за два? - отбросив дипломатию, не давал ему опомниться Рубен.
- Ради почина, отдам по-божески, - пообещал дворник.

Так мы ещё утром получили доступ на заветную игру. В итоге это была удача, поскольку, если бы мы прибыли в Москву, как предполагали, только к началу зрелища, вход на стадион обошёлся бы нам значительно дороже. Воистину, нет, худа без добра.

*
В моём понимании результат финального матча должен был Рубена вполне удовлетворить. Ещё бы! Победный счёт 2:0 в пользу "Шахтёра" был достигнут В. Сапроновым и В. Савельевым уже на 5 и 6 минутах.
 
За подмосковное "Знамя труда" болело, чуть ли не всё население Орехова-Зуева, заполонившее стадион, чтобы поддержать свою команду, чудом достигшую финала.

Однако, "Шахтёр" не позволил произойти чуду повторно и вполне заслуженно в 1962 году во второй раз подряд стал обладателем Кубка СССР.

Но угодить привередливому Рубену, было трудно. Несмотря на чистую победу любимой команды, он был недоволен самим ходом игры.

Встреча, в которой после 6 минуты счёт до конца игры уже не менялся, на его просвещённый взгляд, была лишена драматизма.
 
Для полного счастья двух быстрых голов "Шахтёра" ему, видите ли, было недостаточно, и он весь обратный путь до Тбилиси сокрушался, сожалея, что на последней 90 минуте В. Сорокин, получив право реализовать пенальти, угодил в штангу и не забил в ворота уже поверженного "Знамени труда" ещё один - третий гол.


Москва. 2006