Рыжик

Когда в памятные беспризорщиной 20-е, годы, эту безымянную малышку с огненно рыжими волосами и вызывающими веснушками на лице подкинули на порог детского дома, не было ничего удивительного в том, что воспитатели, заводившие на неё метрическое свидетельство, выбрали девочке по цвету волос фамилию - Рыжова.
 
Как говорится, сам Бог велел. Имя дали, правда, нормальное, без намёков - Антонина. Но с самого начала так уж повелось, что никто из персонала, а потом и свёрстников её иначе чем "Рыжик" не называли.

С таким прозвищем в условиях суровых детдомовских нравов легко могли и задразнить. Однако охраняющий подкидыша добрый ангел оградил девочку от возможных нападок, снабдив её располагающим к себе покладистым, беззлобным характером, и этого не случилось.

Мало того, божий хранитель сделал так, что прозвище "Рыжик", прилепившееся к простодушно открытому людям ребёнку, с малых лет обернулось для неё не обидной кличкой, а ласковым именем, которое её саму ничуть не коробило.

 Страдала жизнерадостная девочка разве что от своего небольшого роста, из-за которого, не отставая ни в чём другом от свёрстниц, ей приходилось мириться в их среде с участью "малышки".
 В детстве сознание своей низкорослости настолько её угнетало, что казалось это и есть то единственное, что способно разрушить её природное добродушие. Однако в девичестве, к её удивлению, дружбы с ней стал искать рослый широкоплечий парень, увязавшийся после заводских танцев в провожатые.

 Разглядывая тогда себя перед сном в домашнем зеркале, она впервые подумала, что её, льстящий мужчинам рост скорее преимущество, чем недостаток. Чем и утешилась.

 Работавший на заводе тот самый провожатый, назвался Петром Авдошиным Он начал с ней встречаться, но вёл себя очень сдержано. По пути к дому, шёл рядом, не касаясь её руки, больше помалкивал, и, как ей казалось, ничуть не торопил развитие их отношений.

 В начале 1941-го, Антонине исполнилось 16. До этого времени, ей, всегда по-детски открытой для дружбы с парнями казалось этого вполне достаточно. Однако, принимая ухаживания 20 летнего Петра, в пробуждающемся девичьем томлении, она невольно стала задумываться о своём будущем, немного робея в преддверии неведомой взрослой жизни, подстерегающей за порогом дома, который её приютил и вырастил.

 Конечно, ей недоставало жизненного опыта. Да и откуда было взяться ему в закрытом заведении. Как и все его обитатели, она чувствовала некую отрешённость детдомовского регламента от иной мирской жизни, и, как и всех, её не могла не смущать грядущая неизвестность этой иной жизни, которую, надо будет постигать заново.
 
 Антонина понимала, что привычной самоуверенности, приобретённой в кругу детдомовских сверстников в иной, незнакомой среде будет недостаточно, и неудивительно, что инстинкт самосохранения склонял её к Авдошину, человеку, в какой-то степени с этой иной жизнью знакомого. В надежде, что он, как ей казалось, разделяя с ней собственный опыт, сможет помочь ей перейти от общего дома к своему.

 Подружки Антонине откровенно завидовали. Одобряли на словах её и его выбор, хотя про себя и недоумевали, с чего это столь завидный парень, минуя их, избрал почему-то малышку "Рыжика".

Она не переставала ждать с его стороны инициативы. Но обстоятельный Петр, аккуратно встречаясь с Антониной, ходил, дружил, но, как ей казалось, ничего большего предпринимать не собирался. Всякий раз при расставании Антонина тщетно ожидала от него первых объятий и поцелуев, и всякий раз обманывалась.

 В июне 1941-го смутные девичьи грёзы и пересуды начисто смыла начавшаяся война.
 Когда она случилась, их старшие мальчишки, как-то сразу посуровевшие, не дожидаясь повесток, как один явились в Военкомат записываться добровольцами в Красную Армию.

 В тот день Авдошин в назначенное время на встречу с ней не пришёл. Кинувшись на станцию, она разыскала его в колонне заводских добровольцев и на прощание, уже никого не стесняясь, стала, целовать первой.

Объяснились они с Петром только в письмах, которыми успели обменяться до того, как с первыми маршевыми ротами его отправили на передовую.

 На своё первое, сложенное треугольником солдатское письмо, в котором он называл её своей невестой и обещал вернуться с победой, Пётр успел получить желанный ответ. Но второе его послание, эвакуированный на восток, детдом по старому адресу уже не застало.
 А когда новое местоположение их заведения наконец определилось, и Антонина с помощью воспитательниц сама попыталась выйти на полевую почту своего друга, то в сумятице тяжёлых, отступательных боёв воюющего Петра, как и других ребят, было уже не разыскать.

 В первые, самые тяжёлые военные годы, провожая на фронт своих мужчин, никто ещё не предполагал, что возможно теряют их навсегда.
Никто тогда поначалу не думал, что война из первых наспех обученных добровольцев почти никого домой не вернёт.

 Не думали об этом и старшие детдомовские девчонки, когда в общем порыве июня 41-го сами пытались вслед за мальчиками такими же добровольцами ринуться на фронт.
 Тогда на отправном пункте усталый военком, под хмельной гогот стриженых призывников, решительных девчат из толпы добровольцев бесцеремонно отсеял, разъяснив, усмехаясь, что надобности в девичьем наборе у страны пока ещё, слава Богу, нет.

 Однако с продвижением немцев на восток такая надобность очень скоро возникла, и, напрасно зарекавшийся не иметь с ними дела, военком сам приехал в детдом,и уже без прежних усмешек стал отбирать кандидаток на ускоренные курсы будущих радисток для подпольной работы в партизанских отрядах.

 Их первый девичий набор ушёл на эти курсы в конце 1941-го, а после него так и повелось, что, пока шла война, никто из девушек, завершающих своё пребывание в детдоме иной судьбы себе уже не искал, и Антонина в точности знала, когда именно она, вслед за старшими подружками сама будет призвана для обучения таинственной военной профессии и заброшена за линию фронта.

Её черёд пришёлся на исход 1944-го.
 На мандатной комиссии перед зачислением на курсы она не захотела выглядеть совершенно одинокой на белом свете и на вопрос о родственниках с вызовом заявила, что где-то в действующей армии воюет её жених, связь с которым с самого начала войны ею утрачена.

 Председательствующий на комиссии замполит разведшколы поощрительно глянул на Антонину, тщательно записал с её слов номер полевой почты Петра Авдошина и пообещал навести справки по своей линии.

 Антонина, как и её предшественницы, в короткий срок успешно одолела интенсивный курс скрытой радиосвязи, и после тренировочного прыжка с парашютом и зачёта по ориентированию на местности, её кандидатура была утверждена для самостоятельной работы на боевой точке.

 Перед отправкой на задание замполит вызвал её к себе и показал полученное в ответ на свой запрос извещение. Из него следовало, что рядовой Пётр Авдошин в тяжёлых боях с немецко-фашистскими захватчиками за свободу и независимость нашей Родины пал смертью храбрых.

Из "похоронки" было ясно, что случилось это ещё в 1941-м чуть ли не в первом же бою молодых добровольцев.
 Комиссар выразил ей соболезнование, призвал крепиться и помнить о том, что теперь её священный долг мстить ненавистным оккупантам за смерть дорогого ей человека.

 Честной Антонине трудно было разобраться в том, кто именно виноват в быстрой гибели кое-как обученного военному делу Петра. Но, воспринимая, всем сердцем войну как общую беду своей страны, которую любой ценой нужно отвратить, комсомолка Рыжова совершенно искренне заверила комиссара в своей готовности к боевой работе и со дня на день стала ожидать отправления.

 Однако до заброски Антонины с действующей группой во вражеский тыл дело так и не дошло.
 Ко времени её готовности наши войска уже вышли на государственные границы СССР, и диверсионная работа партизан на ранее оккупированной территории страны была за ненадобностью свёрнута.

 Война шла к концу, и в войсках стали поговаривать о первоочередной демобилизации из армии женщин. Но даже в самом конце 1944-го ещё никаких указаний на этот счёт в войска не поступало, и младшего сержанта Антонину Рыжову, имевшую допуск к секретному делопроизводству, откомандировали для прохождения дальнейшей службы в тыл, в распоряжение Кировабадского военно-авиационного училища лётчиков.
 
 Поначалу Антонина предполагала, что здесь её переучат на бортрадиста и всё-таки отправят в действующую армию, но этого не случилось. Училище готовило для фронта экипажи пикирующих бомбардировщиков, состав которых, в том числе и стрелков-радистов, комплектовался исключительно из мужчин.

 Начальник строевого отдела, ведавший в училище сержантским составом, переводя взгляд с миниатюрной девушки в несколько великоватом обмундировании на её бумаги, тяжело вздохнул и не нашёл ничего лучшего, как определить её смотрителем учебной библиотеки.

 Он объяснил Антонине, что там уже работают две вольнонаёмные девушки, но Особый отдел считает, что за часть книжных фондов, имеющих гриф "для служебного пользования", должен отвечать военнослужащий, допущенный к секретному делопроизводству.

В этом отделе с неё взяли подписку о неразглашении военной тайны и строго указали на то, что учебниками, снабжёнными специальным грифом, курсантам разрешено пользоваться только в местах, отведённых для самоподготовки, без права их выноса из учебных классов.

 Смышленая Антонина, ещё недавно готовая к участию в сложных диверсионно-подрывных операциях, слушала наставления о своей новой нехитрой работе, снисходительно усмехаясь серьёзности, с которой ей разъясняли столь необременительные служебные обязанности.

 Личные контакты жизнерадостной молодой девушки были последнее время значительно ограничены жёстким режимом одиночной подготовки в секретной разведшколе, и теперь, если новое назначение и волновало её, то разве что предстоящим свободным общением с одетыми в красивую форму молодыми курсантами, которые на её взгляд были один краше другого.
 
Поселили её в компании с двумя медсёстрами на третью койку в маленькой казарменной комнатке, выделенной для проживания девушек, состоящих на срочной службе.
 Примерив новое и, как всегда, при своём маленьком росте великоватое по размеру обмундирование и, сравнив свой неказистый вид с тщательно ухоженной внешностью своих соседок, Антонина поняла, чем именно ей следует заняться в первую очередь, прежде чем показаться людям на глаза и преуспеть на новой службе в авиационном военно-учебном заведении.

 В наследство от своей предшественницы по занимаемой койке, уволенной в запас по беременности, ей очень удачно достались вполне крепкие щеголеватые сапожки, которые для отекавших на сносях ног их прежней хозяйки были уже не в пору.
 Это в экипировке Антонины было главным потому, что по части подгонки "по фигуре" прочей одежды она, как всякая детдомовка, с иглой и ножницами обращалась настолько лихо, что вполне была способна обшить не только себя, но и своих новых подружек.

 Уложившись в отпущенное на обустройство время, Антонина, несколько укротив у парикмахера непокорную рыжую шевелюру, в ладно сидящей туго подпоясанной гимнастёрке, окантованной на вороте ослепительно белым подворотничком и сияя надраенными пуговицами и сапожками, появилась в библиотеке.
 
 Курсантское сообщество восприняло огневолосого книгохранителя с покровительственным доброжеланием. Антонине будущие лётчики, в отличие от ранее окружавших её простоватых ребят, показались людьми более воспитанными и уважительными. Хотя, соперничая между собой в желании порисоваться перед библиотечными девушками, они порой ничем от детдомовских "пацанов" не отличались.

 Беспокоившее её поначалу волнение постепенно улеглось, уступив привычной самоуверенности признанной заводилы, и вскоре она, уже не робея, с притворной суровостью позволяла себе строгие замечания курсантам по поводу их небрежного обращения с казёнными книжками. Оставалось только загадкой, откуда новые товарищи проведали о её детдомовском прозвище, и необъяснимым образом с первого же дня знакомства все поголовно стали величать её не иначе, как "Рыжик".
 
 В хозяйстве Антонины грифом «для служебного пользования» были снабжены практически все учебники по специальным военно-авиационным дисциплинам. На каждом из них было обозначено: «Подготовлено авторским коллективом Военно-инженерной академии им. Н.Е. Жуковского. Рекомендовано в качестве учебного пособия для авиационных училищ лётчиков».

Ограничения в обращении этих книг, вызывали у курсантов обоснованные нарекания.
 С одной стороны, согласно строгим правилам с «тройками» по спецпредметам будущих пилотов к полётам не допускали, а, с другой стороны, им не разрешали уносить нужные книги в казарму, лишая возможности в своё личное время дополнительно подучиться перед зачётом. Непоследовательность в требованиях начальства курсантов коробила.

 - Всё дело в том, - просветил их начальник учебно-лётного отдела майор Скворцов, к которому они с этим обратились, - что все эти, прекрасно зарекомендовавшие себя учебники, на самом деле – переводные. Однако, в связи с развёрнутой в стране компанией повсеместной борьбы с космополитизмом и всякого рода низкопоклонством перед иностранщиной, они переизданы у нас без указания их истинных авторов. Кроме того, при переиздании текст учебников был сокращён за счёт изъятия целого ряда конкретных параметров, носящих имена предложивших их иностранных учёных.

В порядке исключения, когда без какого-либо из них было не обойтись, его авторские признаки вуалировались. Как, например, в случае с параметром соотношения скорости самолёта к скорости звука, предложенным австрийским физиком Эрнстом Махом (1838-1916) и известным всему миру как «Число Маха». Идеологические цензоры, ревнуя к иностранному автору, почившему в бозе ещё до революции, скрепя сердце, допустили упоминание в тексте этого параметра, но не иначе, как "Число М".

 Майор Скворцов высказал вольнодумное предположение, что купюры, которым подверглись переводные учебники, и сомнительное авторство, видимо и есть тот единственный секрет, который охраняет присвоенный им гриф. А посему он призвал курсантов к благоразумию и доверительно посоветовал им не муссировать этот вопрос и воздержаться от комментариев по этому поводу в курилке.
 Он не предполагал тогда, что безобидные на его взгляд откровения с курсантами чреваты неприятностями для него самого
 
 Состояние холодной войны между западными державами и СССР, не считая небольшого перерыва в период 1941-1946 гг, когда стороны составляли антигитлеровскую коалицию, по сути дела за все годы советской власти никогда не прекращалось. При этом каждая из противоборствующих сторон, помимо отстаивания друг перед другом преимуществ своих социально-экономических систем правления, старалась всячески вовлечь в свою орбиту развивающиеся страны так называемого третьего мира.

 Самое привлекательное в сотрудничестве с СССР, обладавшим громадным опытом победителя в минувшей войне, была возможность получения в Советском союзе высшего военного образования. Академия Генерального штаба и другие военные ВУЗы страны в те времена изобиловали слушателями, которыми, как правило, были привилегированные высшие офицеры иностранных держав, а то и прямые потомки правящих там руководителей.

 Один из таковых, а именно наследник Иранского шахиншаха Реза-Пехлеви - его старший сын шахзадэ Мухаммед, имея блестящее военное образование (в том числе и начал самолётовождения), полученное у себя в Тегеране и в Париже, намеревался в будущем лично облётывать поступающие на вооружение иранской армии военные самолёты.

 Именно с этой целью, скрашивая ожидание собственного вхождения во власть, наследник престола в преддверии военных закупок в дружественном СССР объяснил отцу своё желание получить сертификат на право пилотирования советскими военными самолётами.
Правящий шахиншах сыновним стремлениям препятствовать не стал и легко договорился с готовой к сближению сопредельной державой о зачислении наследника в число курсантов советского лётного училища.

 Подходящее, причём, весьма авторитетное военно-учебное заведение очень кстати, нашлось в городе Кировабаде на территории соседского с Персией советского Азербайджана.
 
 КВАУЛ им. Хользунова (так оно именовалось) к тому времени готовило кадры ВВС для элитных эскадрилий пикирующих бомбардировщиков, базируясь на самолётах авиаконструктора Владимира Петлякова (Пе-2). Правда, принимать на обучение столь именитое лицо из зарубежья там ещё не приходилось.

 О каких-либо попытках этого избежать не могло быть и речи, поскольку вызванному на ковёр в Управление ВУЗ ВВС Начальнику училища дали понять, что указание относительно иранца исходят лично от товарища Сталина.

 Шахзадэ Мухаммед, помимо персидского, владел ещё тремя европейскими языками, однако в советском училище никого, знающего хотя бы один из них не нашлось.
 Зато в качестве личного инструктора наследнику шахиншаха достался один из самых замечательных советских лётчиков Э.К. Пусэп, известный в стране ещё со времён полярной экспедиции по розыску пропавшего во льдах экипажа С.А. Леваневского.

 Эндель Карлович, будущий Герой Советского союза и даже зам. Председателя Верховного совета Эстонской ССР, смолоду придерживался правила никогда не отказываться от любых самых ответственных заданий. Хотя, приступая на этот раз к обучению иранского шахзадэ, он не очень ясно представлял себе, как следует общаться с царственной особой и, главное, как обучать эту особу лётному делу, разговаривая с ним на разных языках.

Но всё обошлось. В жизни будущий шахиншах показался Энделю Карловичу довольно толковым и скромным парнем, а языковый барьер был преодолён с помощью его адъютанта - полковника Азиза, свободно говорящего по-русски. С детства приближённый к наследнику молодой полковник, судя по успехам своего соверена, оказался неплохим переводчиком, и дело успешно продвигалось.

 Намеченная программа обучения, в общем, выполнялась без сбоев, если не считать случившегося в самом начале с именитым курсантом лётного происшествия, которое учинило в школе пилотов немалый переполох.

Произошло это так. Зная о первоначальной лётной подготовке Мухаммеда, ему после контрольных вылетов, несколько поспешив, решили доверить первый самостоятельный полёт без инструктора. Задание было простое - два круга над аэродромом и посадка. Однако, вполне дисциплинированный до этого курсант после взлёта, набрав высоту, почему-то вместо заданного разворота полетел по прямой и скоро пропал из поля зрения наблюдавших.

Как потом выяснилось, пролетев несколько километров и порядком израсходовав горючее, он посадил самолёт прямо перед собой в степи. При вынужденной посадке сам высокородный курсант практически не пострадал, чего, правда, нельзя было сказать о несколько подмятой машине.

 Начальник училища с инструктором, не углядевшие за протеже самого Сталина вполне резонно полагали, что не сносить им теперь головы. Во главе спасательной команды,всю дорогу, пока до него добирались,им оставалось только молить Бога о том, чтобы застать незадачливого шахзадэ хотя бы в живых.

Встретивший их улыбающийся Мухаммед, как мы уже говорили, к счастью, был невредим. По поводу пострадавшего при посадке самолёта, считая, что его руководители озабочены именно этим, он поспешил их заверить, что беспокоиться совершенно незачем, поскольку папа за всё заплатит.

 Несмотря на то, что неприятный инциндент замяли, Эндель Карлович всё-таки по долгу службы решил разобраться в причине того, что случилось. Поступок курсанта, который он не смог предсказать, показал ему, что он видимо недостаточно знает своего подопечного.
 Намереваясь выяснить истинные мотивы неадекватного поведения шахзадэ в злополучном полете, он стал расспрашивать через переводчика, не было ли, кроме общеизвестной, иной причины, из-за которой шахзадэ начатое в Тегеране лётное образование решил завершить именно в Советском союзе?

 Ответ полковника Азиза Эндель Карлович счёл не вполне вразумительным, и ему показалось, что шахзадэ со своим переводчиком чего-то ему не договаривают. Он заметил Азизу, что, если курсант хочет получить от общения с инструктором ожидаемый результат, он должен быть с ним, как с врачом или адвокатом, предельно откровенен. Азиз немного помялся и попросил у Энделя Карловича разрешения переговорить с ним приватно.
 
 Они встретились, и преданный наследнику адъютант в осторожных и по-восточному витиеватых выражениях признался инструктору, что в лётной подготовке шахского сына действительно имеет место определённая проблема.

 Дело было в том, что при освоении искусства самолётовождения ещё в бытность слушателем лётной школы в Тегеране у Мухаммеда с самого начала не заладилось дело с виражами. Он воспринимал эту фигуру, просто как разворот на скорости, и, по аналогии с велосипедом, будучи его большим любителем, считал, что для этого вполне достаточно самолёт одновременно накренить и повернуть в нужную сторону.

Когда же он попытался проделать это в воздухе, оказалось, что самолёт в результате его действий скользит (сыпется) на опущенное крыло, быстро теряя заданную высоту. Он повторял свои попытки более тщательно, но результат был всё тот же. В итоге, у Мухаммеда выработался устойчивый синдром "вираже фобии". Он стал подозревать, что развороты не даются ему по причине его собственной неполноценности, в которой он, как будущий шах, ни за что не хотел признаваться иранскому инструктору.

 Прервав обучение на родине, шахзадэ надеялся в советском училище избавиться от досадного комплекса без свидетельства своих будущих поданных.

 В тот злополучный день он не отказался от самостоятельного вылета в расчёте на то, что виражи у него в совместных полётах с Энделем Карловичем стали получаться, хотя природа его прежних неудач оставалось ему непонятной. Оказавшись в самолёте без инструктора он вновь утратил уверенность в успехе. Боясь соскользнуть при вираже на опущенное крыло шахзадэ, вопреки заданию, не стал разворачиваться и полетел по прямой.

 Эндель Карлович начал с объяснения подопечному, что всякий страх продиктован недостатком наших знаний в той области, в которой этот страх проявляется. Обнаруженную им недостаточную осведомлённость Мухаммеда о поведении самолёта на вираже он оставил на совести его тегеранского инструктора, сам же поручил Азизу принести из библиотеки "Общий курс аэродинамики" и, отложив на время полеты, засел с Мухаммедом за теорию.

 Пользуясь прекрасным текстом учебника и демонстрируя прочитанное на макете самолёта, Эндель Карлович постарался объяснить Мухаммеду суть происходящего с самолётом при развороте.
 - Запомните, - обратился он к нему через Азиза, употребляя при этом вежливую форму "вы" так, будто бы обучает их обоих одновременно, - самолётное крыло имеет максимальную подъёмную силу, двигаясь в плоскости воздушного потока. Если же между этими плоскостями образуется угол, то есть именно то, что происходит при крене, подъёмная сила крыла пропорционально этому углу уменьшается и, оказавшись менее веса самолёта уже не в состоянии удержать его на прежней высоте.

 - Но почему этого не происходит у вас? - спросил Мухаммед.
 - Потому лишь, что естественную потерю подъёмной силы на вираже я компенсирую незначительным увеличением оборотов двигателя и угла атаки, от которых она также зависит. Видимо эти мои действия вы не заметили или не придали им значения.
 - Выходит, что для того, чтобы удержать высоту на вираже достаточно прибавить газу и взять немного ручку управления на себя?
 - Вот именно. Вираж только кажется простой фигурой. На самом деле это результат дозированного сочетания четырёх факторов: крена, поворота, оборотов двигателя и величины угла атаки крыла. При этом все четыре команды самолёту должны быть строго координированы.
 - Могу ли я считать, что неудачи с виражами в действительности связаны только с тем, что я недодавал самолёту нужных команд? - с надеждой спросил Мухаммед.
 - Именно так, - заверил его Эндель Карлович, - попробуйте поручить самолёту иное и вы убедитесь в его абсолютном послушании.

 В возобновлённых полётах горизонтальные виражи шахзадэ стал вскоре выполнять настолько уверенно, что теперь он не только не избегал их, как делал это раньше, но и сам просил лишний раз включить их отработку в полётное задание. Ни о какой "вираже боязне" больше не было речи, и скоро он о своих былых комплексах уже не вспоминал.
 *
 Скучая на шахской службе, полковник Азиз обрадовался поручению сходить за учебником в библиотеку. Он и без этого постоянно бывал там, не упуская случая побалагурить с млеющими перед ним девицами, отпуская им при этом изысканные комплименты и щедро угощая восточными сладостями персидского происхождения.

Очарованные им простые советские девушки были очень польщены вниманием совсем ещё молодого человека, который в свои 26 лет уже не первый год носил полковничьи эполеты.
Простодушным библиотекаршам неведомо было, что подобные явления в придворных кругах власть имущих не такая уже и редкость.
 
 Так, например, сын самого Сталина - Василий в те же 26 лет имел звание, не то, чтобы полковничье, а ни больше, ни меньше - генерал-лейтенанта авиации и командовал Военно-воздушными силами Московского военного округа.

 Перед отъездом молодой полковник Азиз пришёл к своим почитательницам в последний раз, чтобы сдать груду библиотечных книг и попрощаться. Принимая его задолженность, девушки не стали при нём сверяться с формулярами, предпочитая в последние минуты без помех полюбоваться своим кумиром.

Красавец Азиз со всеми тёпло распрощался и оставил на память о себе в дар библиотеке тонкой ручной работы персидский коврик, ранее украшавший стену его жилой комнаты.
 На чёрном атласе рукоделия была изображена неописуемой красоты восточная девица с уходящими к вискам волоокими глазами. Она ласково поглаживала тонконогую лань, любуясь при этом павлином, распушенный хвост которого был выложен натуральными павлиньими перьями.

 Вывешенный на стену читального зала восточный сувенир был так эффектен, что многие посетители библиотеки, заглядываясь на него, не сразу вспоминали, зачем они, собственно пришли.

 Начальник училища по случаю благополучного завершения советско-иранского предприятия закатил банкет, на котором с дозволения соответствующих инстанций принял щедрые подарки шахиншаха, предназначенные ему и Энделю Карловичу Пусэпу в знак благодарности за обучение сына. А на следующий день шахзадэ Мухаммед, с полковником Азизом на борту, улетел в Тегеран своим ходом за штурвалом подаренного Сталиным того самого боевого самолёта "Пе-2", на котором он обучался.

 Недолгое пребывание в училище наследника шахиншаха оставило о себе добрую память, если не считать того, что в кипе возвращённых полковником Азизом учебников девушки не досчитались "Общего курса аэродинамики".

 То ли полковник позабыл его вернуть по рассеянности, то ли сделал это специально, желая сохранить для шахзадэ книгу как талисман, с помощью которого любезный ему Мухаммед был избавлен от своих комплексов.
 Так или иначе, но тогда никто особого значения этому не придал. Наследнику шахиншаха было многое дозволено, и недостающий учебник просто списали.
 *
 Освоившись на новом месте службы, Антонина после долгих колебаний решилась посетить субботние танцы в офицерском клубе. Прихорашилась как могла, не рассчитывая на особое внимание к себе решив, что просто постоит "у стеночки", посмотрит что там и как.

 К её удивлению курсанты, составляющие большинство танцующей публики, скоро высмотрели среди зрителей библиотечного "рыжика" и, от души потешаясь над её смущением, чуть ли не наперебой стали приглашать Антонину на танец.

 Вернулась она в свою комнату с пылающими от возбуждения щеками и, отмахнувшись от расспросов, долго лежала без сна, вновь и вновь переживая подробности своего неожиданного успеха в этот самый счастливый вечер своей жизни.
 В следующие субботы, посчитав внимание к себе случайным, она не сразу решилась вновь показаться в клубе, боясь разрушить пережитое очарование. Однако, когда она вновь там появилась, курсанты по-прежнему охотно с ней танцевали.

 А потом кто-то из них, не чуждый как все авиаторы суеверия, распустил слух о совершенно "достоверной" примете, утверждающей, будто самое мимолётное прикосновение в танце к рыжеволосой девушке гарантирует успех в предстоящем зачёте. И наоборот, тому, кто этим пренебрежит, грозит неминуемый провал.

 Уверовав в эту примету, молодые курсанты, независимо от качества своей подготовки, в обязательном порядке накануне каждого зачёта стали уделять хотя бы минутку, чтобы заскочить в субботний клуб и прикоснуться в обрядном танце к заветному талисману.

 Зачёты в училище принимались ежемесячно, и, ясное дело, Антонина всякий раз на субботних танцах была у курсантов нарасхват.
 Разодетым и напомаженным кировабадским девицам "на выданье", завсегдатаям клубных вечеров оставалось только удивляться, отчего это, несмотря на все их наряды и ухищрения, королевой каждого вечера неизменно остаётся рыжеволосая девчонка в туго подпоясанной гимнастёрке.

 Всеобщее внимание слегка кружило Антонине голову но у неё хватало ума, удерживать всех около себя на равном удалении.
Грешила она только тем, что, сочувствуя крайней необходимости, под свою ответственность разрешала неуверенным перед зачётом курсантам против строго установленных правил брать с собой на ночь в казарму учебники с грифом "для служебного пользования".
Антонина понимала, что нарушает установленный порядок, но в глубине души была уверена, что поступает правильно.
 *
 Не ограничиваясь шахскими подношениями начальнику училища и авиа  инструктору, руководство ВВС решило и от себя отметить некоторых лиц, причастных к успешному обучению в КВАУЛ наследного шахзадэ Мухаммеда.

Курсантам стало известно об этом в тот день, когда перед лекцией по истории авиации ещё сравнительно недавно пожалованный в майоры начальник учебно-лётного отдела Скворцов появился перед ними в новеньких под полковничьих погонах. Отдав преподавателю стандартный рапорт, дежурный по учебному звену, не отнимая руки от виска, обратился к нему за разрешением поздравить от общего имени с очередным воинским званием.
 - С внеочередным, - самодовольно поправил его вновь произведённый подполковник перед тем, как принять поздравление.

 В тот же день в учебной библиотеке курсанты, каждый от себя также поздравляли с третьей лычкой на погонах Антонину Рыжову ("рыжика"), произведённую из младших сержантов в сержанты.

 А вскоре после отлёта шахзадэ в Тегеран мир узнал об отречении престарелого Реза-Пехлеви в пользу старшего сына Мухаммеда, который и стал полновластным шахиншахом Ирана.
 В клубе офицеров на обширном стенде "Истории КВАУЛ" по этому случаю появилась отдельная фотоэкспозиция, отражающая некоторые рабочие моменты обучения будущего шахиншаха в училище, которое явно гордилось тем, что эта честь была оказана именно их заведению. Организаторы хотели даже поместить там и оригинальный коврик, подаренный полковником Азизом библиотеке, но тамошние девушки добились вмешательства начальника политотдела, и реликвия осталась висеть на стене читального зала.

 Всё было бы хорошо, если бы молодой шахиншах, присмотревшись к противоборствующим за мировое господство лагерям, каждый из которых старался перетянуть нефтеносный Иран на свою сторону, не предпочёл бы явно проамериканскую ориентацию.

Советский союз постепенно стал терять свои позиции в Тегеране и, по мере этого эйфория отношений с Ираном стала заметно спадать, пока окончательно не угасла.
 В Кировабадском училище воспоминания о шахском наследнике как-то сами собой стали сходить на нет. На клубном стенде "Истории КВАУЛ", закрытом на недолгую реставрацию, после его обновления для фотоэкспозиции о пребывании в училище шахзадэ Мухаммеда места уже не нашлось.

 Очень скоро единственным напоминанием об иранцах остался коврик, подаренный перед отъездом адъютантом наследника, полковником Азизом, который продолжал украшать стену читального зала. На его чёрном атласе неописуемой красоты восточная красавица по-прежнему ласкала тонконогую лань и любовалась, распушившим хвост павлином, питая воспоминания далёких от политики библиотечных девушек о блестящем персидском полковнике и красавце, который всегда был с ними приветлив и никогда не скупился на комплименты и восточные сладости.

Однако забвением того, что теперешний шахиншах Ирана Мухаммед Реза-Пехлеви обучался пилотажу на боевых советских самолётах в КВАУЛ, и улетел к себе на подаренном ему пикирующем бомбардировщике, дело не ограничилось.

 В один из дней начальнику училища доложили из комендатуры, что через проходную только что прошла и направилась к нему в штаб группа офицеров, предъявивших удостоверения сотрудников Комитета госбезопасности. Прибывшие сообщили Начальнику училища, что их интересует постановка учебного процесса и попросили выделить им помещение для работы. При этом чекисты не стали скрывать, что за училищем замечена утечка служебной информации, и они намерены выявить причастных к этому лиц.

Начальник училища так же узнал, что непосредственным поводом для расследования послужило донесение агента, внедрённого в окружение шахиншаха Ирана.
 Заслуживающий доверия источник сообщал, что в личной библиотеке шахиншаха замечен советский учебник "Общего курса аэродинамики" с грифом "для служебного пользования", снабжённый штампом и инвентарным номером библиотеки КВАУЛ.

Допрошенный в качестве свидетеля начальник учебно-лётного отдела подполковник Скворцов, которому подчинялась библиотека, показал, что названного учебника действительно не оказалось в числе возвращённых полковником Азизом, в связи, с чем этот экземпляр был списан, как утраченный. Почему по этому случаю не было организовано служебного расследования и не было предпринято никаких попыток возврата пропавшей книги, подполковник Скворцов объяснить не мог.

 В учётных документах, отслеживающих оборот учебной литературы с грифом "для служебного пользования", которым ведала сержант Рыжова, других нарушений замечено не было. Тщательная инвентаризация показала, что все книги ограниченного пользования, кроме злополучного экземпляра, оказавшегося в шахской библиотеке, имеются в наличии.
 Пристрастный допрос Рыжовой и работавших с ней вольнонаёмных девушек нарушений установленного режима оборота учебников поначалу также не выявил

Однако, существенно расширив круг опрашиваемых, дознаватели всё же добыли несколько свидетельских показаний о том, что в действительности сержант Рыжова, время от времени, по просьбе курсантов оставляла им до утра, вверенные ей учебники, которые на следующий день непременно возвращались.

В конце концов, Антонине пришлось в этом признаться. А дотошный следователь, не довольствуясь этим, всё допытывался, отдавала ли сержант Рыжова себе отчёт в том, что ночью, когда учебник оставался на руках у курсанта, к литературе ограниченного пользования могли иметь доступ неустановленные третьи лица? Совестливая Антонина только виновато молчала.

Вряд ли она думала о том, что обрати в своё время шахиншах Ирана свои симпатии не к США, а к Советскому союзу, и прими он решение покупать и облётывать наши, а не американские военные самолёты, то наличие у него в библиотеке вывезенного из Советского союза переведённого с немецкого "Общего курса аэродинамики" было бы преподнесено как отрадный факт, говорящий о том, что, получив в СССР лётную подготовку, шахиншах не перестаёт при случае заглядывать в советский учебник, по которому его учили.

Офицеры с тёмно синими околышами на фуражках, полные уверенности в государственной необходимости своей работы, закончив расследование, ещё какое-то время разбирали свои бумаги, после чего убыли восвояси, прихватив сержанта Рыжову с собой.

Воспитанница детдома Рыжова, старавшаяся смолоду жить "по правде", и ещё недавно готовая в лихое для своей Родины время выполнять самую опасную работу, не очень разбиралась в высокой политике, что не помешало, однако, бесхитростной девушке стать её жертвой.

На выдаче учебников с грифом "для служебного пользования" Антонину заменил неразговорчивый ефрейтор, неизвестно за какие заслуги переведённый в учебную библиотеку из мотористов.

В налаженном деле обучения курсантов образовались сразу две бреши.
Отпала надежда на внеклассное использование специальной литературы перед зачётами по спец предметам и полностью была утрачена перед теми же зачётами возможность обрядного прикосновения в танце к "рыжику", как известно, испытанному талисману, приносящему удачу и гарантирующему успех.

До какого-то времени курсанты считали, что следователи КГБ, свалив всю вину за утечку служебной информации на одну Рыжову, поступили несправедливо. Им было совестно за то, что они сами своими просьбами, по сути, провоцировали её нарушения, и было досадно, что никто из руководства за "рыжика" не заступился и не разделил с ней ответственности перед лицом могущественного Комитета.

 Впрочем, это оказалось не совсем так. Около двух месяцев спустя, когда эта печальная история стала уже забываться, дежурный по учебному звену, встречая перед очередной лекцией уставным рапортом преподавателя истории авиации, начальника учебно-лётного отдела, всё того же Скворцова, прежде чем обратиться к нему по званию, неожиданно запнулся.

 На погонах недавно произведённого подполковника изумлённый дежурный увидел вместо спаренных под полковничьих звёзд одинарные майорские. В недоумении он готов был протереть глаза, однако ошибки быть не могло, поскольку майорские звёзды эти располагались посередине погона, а по бокам от них на месте изъятых под полковничьих на обоих просветах зияли вспоротые отверстия.

 Разжалованный Скворцов в расстроенных чувствах не стал тратиться на новые погоны, а просто переставил звёзды на старых.
 Чтобы избавить дежурного и курсантов от необходимости называть при обращении своё пониженное звание, он в тот день рапорт дежурного прервал и приступил к лекции, не здороваясь.
 Как видно сетования курсантов дошли таки до Всевышнего, и, вняв ему, комитет, защищавший государственную безопасность, виной только сержанта Рыжовой не ограничился. Вполне возможно, что кроме очевидного разжалования Скворцова, в училище досталось и ещё кое-кому.

И всё же, вспоминая добрым словом своего библиотекаря, курсанты продолжали недоумевать по поводу того, с какой целью именно  "рыжика" при её невеликой, на их взгляд, вине комитетчикам понадобилось забирать с собой. Куда они её увезли и какую судьбу ей уготовили? Рассчитывать в те суровые времена на милосердие компетентных органов не приходилось. Но в отношении сержанта Рыжовой, им очень хотелось на это надеяться.
*
А спустя два года после этих событий в офицерском клубе чествовали очередной выпуск.
 Под духовой оркестр вновь произведённые бравые лейтенанты кружили в вальсе кировабадских девиц, которые пытались перед разъездом молодых офицеров использовать последнюю возможность оформить с кем-нибудь из них свои сердечные отношения законным браком.

 Говорят, с каждым выпуском лейтенантов находились счастливицы, которым это удавалось.
 Во всяком случае, на этот раз никому из них не мешала это делать рыжеволосая девушка-сержант в туго подпоясанной гимнастёрке, пользовавшаяся в своё время беспримерным вниманием курсантов, которым она, как могла, помогала учиться.

Москва. Август. 2006