Это счастье жизни

Светлой памяти Веры Михайловны Саенко

Потеряв поздними родами жену, его отец Деменций Коколи - электромонтёр местной жилконторы, остался один на один с новорожденным сыном, которого не захотел никому отдавать, хотя поначалу плохо себе представлял, как сумеет справиться с долгожданным ребёнком самостоятельно.

Отклонив многочисленные ни к чему не обязывающие, равно как и бестолковые, советы словоохотливых родственников, Деменций подумавши, решил выписать из родового греческого села деревенскую кормилицу.

Принявшая его предложение обильная молоком дородная Ефросинья, прижившая на отхожих заработках внебрачного ребёнка, рада была уехать подальше от косых взглядов и осуждающих языков деревенских старух.

 За небольшую плату живыми деньгами и городской харч она охотно согласилась не только отцеживать хозяйскому сынишке распирающий её необъятные груди избыток молока, но выразила готовность также обстирывать самого хозяина и стряпать для него нехитрую крестьянскую еду.

Радующий отца мальчик, названный Артёмом, разделяя донорское молоко со своей ровесницей - дочерью Ефросиньи, рос ухоженным крепышом. В положенный срок он перешёл с молока на кашки и готов был к тому времени, когда ему суждено будет, заговорить, назвать своей единственной матерью ту, которая его вскормила и выходила.

 Это казалось очевидным, поскольку отец его Деменций, присмотревшись к покладистой женщине, не раз уже звал её к себе в жёны, предлагая остаться в его доме полноправной хозяйкой.

Может, так оно и случилось бы, но покинутую с ребёнком кормилицу неожиданно разыскал совративший её когда-то блудный отец их дочери, который, покаявшись, вымолил у доброй Ефросиньи прощение и увёз обеих к себе в тот город, где до этого от них скрывался.

С трудом отстояв перед органами опеки и попечительства своё право воспитывать ребёнка без посторонней помощи, Деменций устроил маленького Артёма в частные ясли на круглосуточный пансион, который полуофициально содержала армянская семья, и откуда он забирал сына домой только на выходные.

 Эти два дня в неделю Деменций полностью посвящал малышу, стараясь ни в чем ему не отказывать. Он варил ему вкусные смеси и кормил с ложечки. Потом, не зная устали, возился с ним на ковре. Заставляя едва научившегося ходить ребёнка догонять мяч наперегонки с мохнатым щенком, которого купил ему для потехи.
 
Чтобы оплачивать пансион и баловать сына по выходным, Деменций в будни после своей основной деятельности в жилконторе, разобравшись с заявками жильцов на мелкий ремонт домашнего электрохозяйства, спешил на свою вторую работу, в никелировочную мастерскую армянина Бабкена.

Здесь он извлекал гирлянды изделий из гальванической ванны, и после промывки доводил их до зеркального блеска на пропитанном окисью хрома полировальном круге.

Вторая работа у преуспевающего ремесленника Деменция выручала, поскольку этот вечерний приработок изрядно превышал ту зарплату, которую жилищная контора платила ему у себя за полный рабочий день.

*
Мастерская Бабкена, куда подрядился на работу Деменций, процветала, а сам мастер среди Авлабарских армян города Тбилиси (а именно в этом городском районе происходили события, о которых мы рассказываем) по праву считался одним из самых востребованных ремесленников.

Это было связано с тем, что у армян, населявших эту часть города (Авлабар), издавна повелось включать в приданное за невестой, кроме традиционного постельного набора, также и обновлённое супружеское ложе в виде широкой металлической никелированной кровати.

Приобретать заново столь экзотическое сооружение было негде, и родители невесты, как правило, прибегали к услугам Бабкена по капитальному обновлению того, что сами наследовали от старшего поколения и со временем передавали по наследству их внукам.
 
Тем более, что только такие раритеты содержали на себе тот непременный набор сияющих шарообразных прибамбасов, которые составляли у местной публики представление о традиционном декоре брачного ложа.

- Мы, армяне, любим никелированные кровати, - любил повторять старый Бабкен, объясняя популярность своего ремесла.
 
Что же касается заказов, то их действительно было много, и для того, чтобы гальванические ванны преуспевающего ремесленника были постоянно загружены, в мастерской на хозяина работали ещё три человека.

Одним из них был старьевщик Аракел, который скупал по дворам старые кровати у семей, не имеющих невест на выданье и готовых с уходом старшего поколения выбросить металлический хлам за ненадобностью.

Это был важный участок работы, так как изделия, которые доставляли заказчики для реставрации, часто бывали ущербны и требовали доукомплектования утраченными элементами, которые можно было добыть, только извлекая их из скупленной Аракелом рухляди.

Вторым работником был пристроенный Бабкеном к делу бедный родственник Самвел, - молчаливый, относительно молодой, но уже обременённый многодетной семьёй человек, вечно озабоченный вопросом её пропитания.

В его обязанности входила разборка и сортировка деталей из того, что приносили заказчики, и того, что скупал по дворам Аракел. Но главной работой Самвела была тщательная зачистка и предварительная шлифовка всего, что подлежало восстановительному никелированию.

В этом деле придирчивый Бабкен требовал особого прилежания. Он не уставал повторять, что именно от безупречной предварительной подготовки поверхности зависит качество никелирования, которое на корявой детали потом уже никакой полировкой не поправишь.
 
Сознавая это, добросовестный Самвел, постоянно боявшийся потерять работу, которая кормила его семью, трудился, не подымая головы и не покладая рук.

 Кроме того, из уважения к почтенному возрасту Аракела он ещё находил время, чтобы обойти с тележкой по адресам, где пожилой закупщик оставлял отобранные и оплаченные им старые кровати, которые Самвел собирал и свозил в мастерскую.

Третьим во вторую смену по вечерам работал уже известный нам электромонтёр жилконторы Деменций Коколи, ведавший, как было сказано, окончательной полировкой и отвечающий за сияющий блеск уже отникелированных деталей.
 
Творческую часть работы, а именно составление рецептов гальванических ванн и заключительную сборку кроватей, которые создавали старому мастеру заслуженную славу, требовательный к себе Бабкен не доверял никому и выполнял сам.
 
Он мог без конца примерять и прикидывать варианты комбинаций блестящих шаров и шариков на кроватных спинках, ни за что, не отдавая сговорчивому клиенту сделанное, если оно не нравилось ему самому.

Бывало, что, восстановив после сборки первичную композицию, он ворчливо обвинял в безвкусице неизвестного автора её сотворившего и заставлял Самвела покорно перебирать свои завалы, чтобы подыскать что-либо более подходящее, не ленясь при этом по нескольку раз переделывать однажды им самим же выполненную работу.

 - Ну, что ты меня гонишь? - укорял он, бывало, очередного нетерпеливого папашу-заказчика, - дать тебе волю, так ты готов заставить свою бедную девочку вместо того, чтобы наслаждаться счастьем жизни, каждый день страдать от вида этого уродства.

 Потерпи. Время до свадьбы ещё есть.

 Однако бывало и так, что не чуждый тщеславия состоятельный клиент сам просил Бабкена сотворить что-либо этакое, чего ни у кого нет, а вот у их невесты всем на удивление будет.

- Не беспокойтесь, уважаемый, - заверял его Бабкен в таком случае, - я ни одинаковых, ни плохих кроватей не делаю. И ваша кровать тоже будет единственной и прекрасной.

Поверьте мне, укладываясь в нее, молодые будут не просто отдыхать, а наслаждаться счастьем жизни.

Чтобы оценить мою работу вам достаточно взглянуть на авлабарских детишек. Неужели вы думаете, что они могли быть такими красивыми, если бы их зачинали на уродливых кроватях?
*
Электромонтёр Деменций своей работой в никелировочной мастерской был доволен не только по причине приличного заработка. Он был трудолюбив по натуре, и ему нравилось помогать взыскательному Бабкену, не позволявшему себе ради лёгких денег опускаться до поспешных решений нетребовательных заказчиков.
 
Деменций тоже считал, что изделие сотворённое руками мастера должно нравиться не заказчику, а тому, кому оно предназначено, и не только сию минуту, но изо дня в день, долгие годы.

Он искренне разделял убеждение Бабкена в том, что главное назначение человека - наслаждение счастьем жизни.

 Именно этот постулат своего шефа всякий раз приходил ему в голову, когда он возился с маленьким Артёмом, пытаясь представить судьбу его желанного, но позднего сына, когда тот останется один, и ему придётся обходиться без отцовской заботы.

 Сумеет ли он избежать участи тупого существования? Суждено ли будет ему оценить чудо своего появления на свет Божий и будет ли ему дано на этом свете не прозябать, а действительно наслаждаться счастьем жизни?

В мастерской Деменций часто смотрел на постоянно озабоченного заработком угрюмого Самвела, не подымавшего часами головы от порученной работы и всякий раз испуганно вздрагивавшего, когда к нему подходил скупой на похвалу Бабкен.

Деменций представлял на его месте своего сына, и сердце его сжималось от боли и сочувствия к бессловесному рабочему.

Желая ему помочь, он принёс как-то в мастерскую списанный в своей конторе старый электромотор. Перебрав его обмотку и приладив на моторную ось обдирочный и шлифовальный круги, он показал Самвелу, насколько быстрее и лучше можно справляться с порученной ему работой, используя это нехитрое приспособление.

К своему удивлению на следующий день после долгих поисков он обнаружил пожалованный им мотор заброшенным Самвелом в дальний угол мастерской и старательно закиданный там всяким хламом.
 
Бабкену стоило большого труда успокоить несчастного парня, объяснив ему, что Деменций сладил этот двигатель ему в подарок, а вовсе не за тем, чтобы выполнять работу вместо него, а его самого выжить из мастерской.

Привыкший добывать свой кусок хлеба только в поте лица Самвел больше всего боялся, что, облегчив его труд, строгий мастер уменьшит его прежний заработок.

Как-то в один из вечеров Деменций, подвесив перед этим клиенту жилконторы новую люстру, притащил в мастерскую старый светильник, который тот собирался выбросить.

Они с Бабкеном долго и досконально разглядывали старинное изделие, отдавая должное фантазии и вкусу прежних мастеров.
- Приведи его в порядок, - предложил практичный Бабкен, - мне кажется, он украсит приданное любой невесты, и мы сможем его хорошо продать в придачу к какой-нибудь кровати.

Он оказался прав. Восстановленный осветитель прекрасно сочетался с не уступающими ему по возрасту никелированными изделиями и был не только с лёгкостью продан, но и, благодаря самодовольному бахвальству покупателя, привлек в мастерскую множество новых заказов.

В короткий срок обычай включать в приданное, помимо прочего, ещё и старинные светильники стал у местных армян модной прихотью.
А гордому своей коммерческой хваткой Бабкену не оставалось ничего лучшего, как затеять в мастерской в доле с Деменцием новое прибыльное дело.

*
Теперь Аракел, обходя дворы, стал скупать не только металлические кровати, но и старые, годные разве что на выброс, осветители.

Большинство из них были изначально предназначены под свечи. В таких случаях Деменций размещал в посадочных местах вместо свечек электрические мини-патроны, от которых отводил упрятанный монтажный электропровод наружу.

Декоративные детали светильников из литой бронзы они с Бабкеном очищали в составленном им аммиачном растворе и покрывали прозрачным лаком, а точеные детали никелировали или воронили.
 
Кроме того, на сложных люстрах или канделябрах Деменций придумал подводить к многочисленным лампочкам двойной монтаж. По желанию владельца их можно было для парадного освещения включать параллельно, и тогда они горели ярким огнём. В то время, как переключённые на последовательное соединение они превращали сияющий светильник в экономичный повседневный осветитель.
*
В то же время, главной заботой Деменция продолжал оставаться сын. С увеличением своих доходов он забрал его из пансионата и передал на попечение приходящей няньки.

Это позволяло ему видеть сына ежедневно перед сном и утром после его пробуждения.
Нянька, проводив хозяина на работу, кормила маленького Артёма, которого затем отводила на весь день в детский садик, а к приходу отца забирала обратно.

На садике настоял Деменций, считая, что перед школой сына следует подготовить к общению с более широким и менее изысканным коллективом ровесников, чем это было в маленьком частном пансионате.

Старшая дошкольная группа детского сада, в которую попал Артём, состояла преимущественно из мальчиков, среди которых царили законы силовой иерархии.

Тот, кто до прихода Артёма утвердился в лидерах подошёл к нему и без объяснений ткнул его кулаком в бок. Ответный тычок Артёма был настолько чувствителен, что неизбежность решающей схватки за власть стала очевидной.

Однако скоро выяснилось, что Артём начисто лишён руководящих амбиций и оспаривает у вожака только свою независимость, вовсе не посягая на роль предводителя ("первого коча") в группе. По этой причине битвы, как таковой, не состоялось, а новичка по указанию лидера просто оставили в покое.

Тем не менее, жизнь продолжала ставить перед мальчиком новые вопросы.
- Папа, - обратился он как-то к отцу, - там все говорят, что они армяне. Я что тоже армянин?

- Ты грек, - отвечал Деменций.
 - А это что?
- Это то, чем может быть не стоило хвастаться, но и стыдиться тут нечего.

- Что же у меня не такое, как у них?
- Да пожалуй, и ничего. Разве что, фамилия. Будешь учиться в школе, узнаешь, как всё это получилось.

В первом классе доброжелательная учительница, знакомясь по журналу с новыми учениками, спросила, правильно ли она произносит его фамилию.

- Ты извини, но она у тебя немного странная, - объяснила она свою неуверенность.
- Грек я, - разъяснил Артём её сомнения, чем почему-то ужасно развеселил остальных учеников.

Другие учительницы, знакомясь по первому разу с журналом и дойдя до него, тоже замедляли чтение и вопросительно поднимали голову, желая взглянуть на мальчика с необычной фамилией.
- Грек он! - хохоча, разрешали хором малыши их замешательство.

Повеселившись всласть, его новые товарищи, к их чести будь сказано, не стали долго муссировать эту тему, и вскоре Артём сам уже вместе с ними, беспричинно веселясь, посмеивался над чем угодно и над кем угодно.

А однажды на переменке он ненароком подслушал, как один его одноклассник хвастал перед приятелем из параллельного "Б".
- А у нас в классе есть настоящий грек. Хочешь, я тебе его покажу?
*
Рос Артём здоровым и неприхотливым ребёнком. Был для своих лет невысок, но обладал упитанным плотным телом и не по-детски крутыми кулаками.

С товарищами он никогда не задирался первым, но его обидчикам, как правило, в расчёте на своё преимущество в росте, было достаточно отведать одного единственного налитого свинцом ответного артёмовского удара для того, чтобы они больше никогда к нему не приставали.

Деменция способность к самозащите сына радовала, однако он знал, что даже самые здоровые дети в раннем возрасте время от времени болеют, и пуще всего боялся, что, когда это случится с Артёмом, он, совершенно не сведущий в медицине, без женского участия с этим не справится.

В конце концов, то, чего он боялся, случилось. Еще, будучи в детском саду, во время городской эпидемии Артём подхватил грипп.
Деменций не очень отличал грипп от насморка и, подлечивая сына, как знал, не уберёг его от осложнения, в результате которого у ребёнка глубоко и надолго заложило нос.

Это вместе с головной болью в лобной части продолжалось и после того, когда насморка и высокой температуры уже не было. Деменций, понадеявшись на то, что недомогание пройдёт само, порядком его запустил а, когда всё-таки пришлось обратиться к врачам, выяснилось, что у маленького Артёма завелись в носу полипы, которые можно удалить только хирургическим путём.

От одной мысли, что его малыша будут оперировать, Деменций не на шутку разволновался, а, когда врач сказал, что желательно, чтобы во время хирургического вмешательства сын сидел верхом на его коленях, ему не хватило чудовищных усилий воли, чтобы заставить себя всё это вынести.

В результате после непродолжительной операции врачам пришлось долго приводить в чувство не столько малолетнего пациента, сколько его почтенного отца.
 
От лечащего врача и оперировшего хирурга Деменций узнал, что полипы у мальчика были ещё раньше, а недолеченный грипп только подстегнул их рост.

Кроме того, ему объяснили, что первопричиной их появления у Артёма является аллергия и, что так называемые аллергические полипы склонны к рецидивам, поэтому нужно постараться выявить сам аллерген, чтобы, остерегаясь его, не провоцировать рост полипов и сделать болезненные операции по их удалению, по возможности, более редкими.

Деменций мало что понял из учёного объяснения врачей кроме того, что Артём подхватил какую-то не смертельную, но неизлечимую хворь, и что повторные операции не так уж и обязательны, поскольку они всё равно окончательно вопроса не решают.

Успокоив себя тем, что срочности в новых вмешательствах хирургов пока нет, Деменций смирился с не таким уже страшным, на его взгляд, физическим недостатком сына. Мало ли кто сопит при дыхании и храпит по ночам.

В результате этого отцовского попустительства постоянно полуоткрытый рот и ночной храп с детских лет составили неотъемлемую часть Артёмовского образа, которые так и сопровождали его всю жизнь.

Учился мальчик прилежно, но, по мнению учителей, с несколько буквальной старательностью. Всё, что задавали на дом по учебнику, он заучивал наизусть и отвечал урок, нисколько не отклоняясь от заданного текста.

Но стоило педагогу предложить ему пересказать этот же текст своими словами или привести какую-нибудь аналогию, Артём замыкался, сопел, и добиться от него чего-либо в таком состоянии было уже невозможно.

Не то, чтобы он был туп. Просто сам процесс обучения он понимал как необходимость выучить что-либо уже сформулированное в книжке, не примешивая к этому никаких посторонних фантазий.

 Учить - значит заучить. Он только так представлял свою задачу, делал это старательно и не мог взять в толк, чего от него хотят привередливые учителя.

Совсем уж не считаться с зазубренными им заданиями формального повода не было. Поэтому оценки за свои ответы он получал удовлетворительные, но когда педагогов спрашивали о его способностях, они неопределённо пожимали плечами.

Деменций, сам выросший без книжек, очень удивился бы, узнав, что у его сына недостаёт общего развития, и что для этого надо бы ему с детства побольше читать посторонние книжки, а не только зубрить школьные учебники.

*
После седьмого класса Артём поступил в техникум электросвязи. Сделал он это отчасти потому, что отец его Деменций стал последнее время недомогать и очень беспокоился, что уйдёт из этой жизни, оставив сына без профессии.

Электросвязь в качестве специальности выбрали так же по настоянию Деменция, который, будучи монтером-самоучкой, надеялся, что сможет чем-то быть полезным сыну при обучении именно этому делу.

Первое время, пока Артём изучал начальные законы электричества, отец действительно живо и с пониманием интересовался его занятиями, нередко отпуская при этом справедливые замечания и давая полезные советы.

 Однако когда по курсу техникума привычную для него электрику сменила слаботочная электроника, Деменцию вникнуть в это мало знакомое ему дело было уже не по силам. Он стал благоразумно воздерживаться от советов и про себя молил Бога, чтобы тот не оставил сына без милости и снисхождения на пути получения столь сложных знаний.

Молитвами отца и собственными стараниями Артём свой техникум благополучно окончил, после чего по обязательному распределению на три года отправился отрабатывать полученное образование в грузинский город Самтредиа.
 
Расставшись с сыном, отец впервые в жизни стал получать на своё имя письма, содержанием которых делился с участливым почтальоном и почтенным Бабкеном, бесконечно обсуждая с ними самые мельчайшие подробности сыновнего быта.

 Отвечать Артёму собственноручно он не решался, стесняясь своей недостаточной грамотности, поэтому, захаживая в гости к Бабкену и всякий раз притворно сокрушаясь по поводу забытых дома очков, он предпочитал надиктовывать свои послания кому-нибудь из бабкеновских внуков.

Через месяц Артём навестил отца и, следуя обычаю, с первой зарплаты привёз Деменцию подарки. Сванскую войлочную шапочку и тёплые шерстяные носки.

А ещё через год отец получил от сына письмо, в котором тот сообщал, что встретил очень хорошую русскую девушку, и они в ближайшее время собираются пожениться.

Возблагодарив Бога за то, что, несмотря на недомогания, он дожил до этого светлого дня, а возможно доживёт ещё и до внуков, Деменций засобирался к сыну, чтобы, не откладывая, познакомиться с будущей снохой и новыми родственниками.
 
Светловолосая девушка Лида ему понравилась.

 Выведав, что её родители под приданным подразумевают только постельное бельё, он тут же вызвался привезти к свадьбе хорошую никелированную кровать и очень удивился, когда будущая невестка от его предложения отказалась, заявив, что кровать у них с Артёмом будет современная, деревянная.
 
Деменций не стал на это обижаться, но про себя решил, что в таком случае, без всякого согласования всё же подарит молодожёнам старинную люстру, которую уже не первый день собирал у себя в мастерской.

В тот свой приезд к сыну он узнал для себя новость не менее важную, чем предстоящая свадьба. Сын сообщил отцу, что очень ему благодарен за то, что тот надоумил его изучать профессию. Теперь, поработав, он понял, что это не только интересно, но и очень важно по жизни, поэтому он, как только покончит со свадьбой, будет, не откладывая, поступать на вечернее отделение института, чтобы получить по своей специальности высшее образование.

Деменций, растроганный столь разумными и самостоятельными помыслами Артёма, которого ещё недавно считал всего лишь ребёнком, почувствовал себя по-настоящему вознаграждённым в своих самых смелых родительских мечтах, о которых боялся признаться даже себе самому.

Теперь ему, как никогда, захотелось дожить не только до первого внука, но и до того дня, когда он прикоснётся к инженерному диплому по-настоящему образованного сына.

С этого места нашего рассказа мне придётся перейти к повествованию от первого лица, чтобы рассказать, при каких обстоятельствах я познакомился с Артёмом Коколи.

*
Зарекомендовавшему себя в подготовке специалистов для железных дорог СССР Закавказскому Институту Путей сообщения (ЗИПС), ютившемуся в старом неприспособленном помещении на проспекте Плеханова, перед войной было решено предоставить специально запроектированное для него новое здание в престижном нагорье города вблизи Площади Героев.

Конкурс на разрешение поставленной задачи выиграл проект архитектора Непринцева, который предложил соорудить местную Alma mater железнодорожников в лучших традициях конструктивизма 30-х годов, изображающую в плане ведомственную эмблему в виде разводного ключа скрещённого с молотом.

Правда, рассмотреть сей оригинальный замысел в натуре, можно было только с самолёта, но, тем не менее, смелая идея кому следовало понравилась, и проект был принят.

Помимо авангардного решения он предусматривал современное оснащение учебных лабораторий, в том числе сплошную телефонизацию всех обитаемых помещений, для чего была приобретена и ждала своего часа для установки в новом здании АТС внутренней электросвязи на 300 номеров.
 
С 1940 года строительство института шло полным ходом, и его завершение было намечено в самые сжатые сроки. Однако начавшаяся война растянула этот процесс на добрые 10 лет, и великое переселение состоялось только в 1950 году.
 
За строителями к этому времени, как всегда, оставался внушительный список недоделок, в числе которых был и отложенный приём в эксплуатацию упомянутой нами внутренней АТС.

Это обстоятельство привело к тому, что битых два года после вселения обитатели благоустроенных служебных помещений с тоской поглядывали на, новенькие, но, увы, безмолвные телефонные аппараты, украшающие их столы.

Красивые приборы были очень похожи на настоящие, но не работали, и многочисленные сотрудники, вместо того, чтобы решать свои служебные вопросы по телефону весь день для этого сновали по бесконечным институтским коридорам, не уставая критиковать начальство, не способное почему-то запустить давным-давно смонтированную АТС.

Надо сказать, что начальство было бы и радо это сделать, но подрядчик, безукоризненно выполнивший монтажные работы, ни за что не соглашался прикасаться к запуску самой станции, поскольку за 12 лет складского хранения вся сопроводительная документация, в том числе схема её устройства, были утеряны.

 Сколь-нибудь подобных станций в городе не было. Ковыряться в сложном и дорогом сооружении, не имея принципиальной схемы, по словам бригадира подрядчиков Ишханова, было чистейшей авантюрой, и он ни за что на это не соглашался.

 Не брался за это и никто другой, поскольку бригадир Ишханов был в городе высшим авторитетом по части пуско-наладочных работ средств электросвязи. От него во многом зависело поступление и распределение заказов другим мастерам, и оспаривать его решения было им не с руки.

Моё появление к этому времени в стенах института (недавно переименованного в ТбИИЖТ), было связано с задуманным переводом на второй курс из московского ВУЗа, где я успел проучиться год.

 Перевод сам по себе не представлял никакой проблемы. Дело было всего лишь в том, что после попытки на первом курсе учиться днём, а работать вечером на пол ставки, я на этот раз решил поменять эти занятия местами и получить полную дневную ставку в институте, где собирался учиться на вечернем факультете.
*
Прямо подчинённый Союзному Министерству путей сообщения ТбИИЖТ мне импонировал больше других тбилисских ВУЗов, не говоря уже о том, что в институтской библиотеке много лет трудилась моя любимая тётушка Вера Михайловна, которая, будучи исключительно добросовестным работником, наверняка пользовалась заслуженным авторитетом у руководства и, безусловно, могла бы поспособствовать моему трудоустройству.

Просить её об этом было не просто. Хотя тётушка и была по жизни человеком добрейшим, она всеми силами пыталась произвести впечатление непримиримого и бескомпромиссного правдолюбца.

 Несмотря на это люди из её окружения хорошо знавшие тётушку, притворную крутизну характера Веры Михайловны всерьёз не воспринимали и в своих постоянных обращениях к ней были привычно уверены, что в трудную минуту всегда могут рассчитывать на её сочувствие и помощь.

- Ты же знаешь, - заявила она мне сразу же, как только я изложил ей свой план, - я ведь терпеть не могу всякие там блатные затеи. Не хватало ещё, чтобы я стала обивать пороги у начальства, хлопоча за своего племянника.

Всё, что я могу для тебя сделать, это познакомить с главным инженером института. А там, как знаешь. Я более того, палец о палец не ударю, так что можешь на меня не рассчитывать.

После этого, отложив дела, она повела меня представлять Леониду Марковичу Лихачёву - главному в институте по инженерной части.
- Лёня, - заявила она с порога, - это мой любимый племянник, но это ровным счётом тебя ни к чему не обязывает. Выслушай его, и, если тебе он окажется не нужен, гони его на все четыре стороны.

Уяснив после её удаления суть вопроса, Леонид Маркович сказал, что, к сожалению, единственная вакансия в институте - это должность техника неработающей АТС, приобретённой 12 лет тому назад, техническая документация на которую полностью утрачена.

 Мало того, он сообщил, что, как ему удалось выяснить, опытные станции такой модификации были изготовлены перед войной на Украине всего в нескольких экземплярах.

 Завод, где их сделали, в результате боевых действий был полностью разрушен, а его - Лихачёва - 2-х летние усилия найти следы заводского архива ни к чему не привели. Монтажники прикасаться вслепую к станции не хотят, и поэтому она по сей день в институте не функционирует.

Ответ главного инженера следовало воспринимать как вежливый отказ.

- А нельзя ли взглянуть на это сооружение? – задал я всё-таки вопрос, не желая сразу же капитулировать перед столь бесперспективными обстоятельствами.
 
- А с какой собственно целью? – безнадёжно вздохнул Леонид Маркович, покосившись на часы, давая понять, что считает эту затею бесполезной.
- Видите ли, - говорю я, - мой очень авторитетный наставник по части авиадвигателей, некто старшина Саюшев, любил повторять, что нет на свете вещи придуманной одним человеком, которую не в состоянии был бы понять кто-либо другой.

- Вы уверены в технической аналогии авиадвигателя и нашей АТС? - спрсил он с сомнением.
- Я уверен в технической мудрости старшины Саюшева, - ответил я.

- Ну что ж, - нехотя поднялся Леонид Маркович, - тогда пошли. Посмотрим. Пока Вера Михайловна не выпотрошила меня в связи с нашим затянувшимся разговором.
 
- Она же обещала не вмешиваться.
- Это она-то? - выразительно вздохнул Леонид Маркович, - как любимому племяннику вам полагалось бы лучше знать свою тётушку.
*
Институтская АТС размещалась в трех смежных комнатах. В одной из них была расположена аккумуляторная батарея с зарядным устройством для питания станции постоянным током. Во втором, главном помещении, была установлена сама АТС с соединительным кроссом.

Третья была предназначена для размещения первичной установки, управляющей развешанными по институту настенными электрочасами, заботу о которых, видимо, так же предполагалось возложить всё на того же будущего техника.

- Вот, собственно, и всё хозяйство, - резюмировал Леонид Маркович, - как видите, все телефонные линии из рабочих помещений заведены на кросс. В то время как между кроссом и станцией никаких перемычек нет, поскольку из-за отсутствия схемы нам ничего не известно о назначении её входных клемм, а экспериментировать вслепую, как уже было сказано, никто не желает.

- Сколько же абонентов на кроссе?
- Сейчас их 285. Ещё один аппарат установлен здесь, на самой станции. А оставшиеся 14 сложены вот тут в уголке.

Сама станция представляла собой три составленные вплотную стойки с расположенным на них множеством функциональных блоков, наглухо закрытых однотипными защитными коробками, догадаться о назначении которых, сколько на них не смотри, было совершенно бесполезно.
 
С обратной стороны станция была покрыта толстым ковром, сотканным из неимоверного множества разноцветных проводов. Наугад здесь делать было тоже нечего, и я стал понимать монтажников, отказавшихся от навязываемых им безответственных действий.

- Ну, что? - спрашивает меня Леонид Маркович, видимо довольный произведённым эффектом.

Конечно, глядя на станцию с полным непониманием, я должен был почувствовать, что самое уместное было бы сейчас поблагодарить с извинениями за беспокойство и отказаться от дальнейшего обсуждения этого вопроса. Но, с другой стороны, вакансия техника АТС в институте была единственной, и других вариантов задуманного мной поступления на работу не было.
 
Надо сказать, что сложность незнакомого устройства сама по себе смущала меня не очень. В моей практике уже был подобный случай, когда передо мной, молодым курсантом, впервые откинули капот тысячесильного 18-ти цилиндрового авиационного двигателя.

 Огромный механизм, опутанный множеством рычагов и трубопроводов, был настолько сложен, что мне, мальчишке, тогда показалось, что я не в состоянии буду его постигнуть даже к концу своей жизни.

Именно тогда от самолётного механика старшины Саюшева я услышал его слова о том, что нечто, сотворённое одним человеком, всегда доступно при желании другому.

К своему удивлению, через очень короткое время при системном подходе к обучению, я знал об этом моторе уже всё, что было мне необходимо. Его устройство оказалось действительно сложным, но вполне постижимым.

- А что, если мне попробовать в этом разобраться? - неожиданно для Леонида Марковича предложил я в порыве беспримерной самонадеянности.
- После того, как от этого отказались опытные специалисты?- удивился он.
- Старшина Саюшев не отказался бы.

- Что же прикажете мне с вами делать? Придётся докладывать директору.
- Разве этот вопрос на контроле у самого директора?
- Главное, мой дорогой, - отвечал Леонид Маркович всё с тем же вздохом, - что он на контроле у Веры Михайловны.
*
В приёмной генерал-директора института Михаила Георгиевича Кобахидзе распорядком его работы ведала многоопытная его помощница Нина Константиновна. Узнав от неё, по какому мы вопросу, генерал принял нас немедленно. Видно бездействие АТС было в институте всеобщей болевой точкой.

Выслушав Леонида Марковича и оставив без внимания его предупреждение о том, что претендент на должность техника телефонной станции в моем лице не имеет никакой подготовки и опыта в этом деле, он стал обстоятельно расспрашивать меня о том, кто я такой и что мной движет.

Я объяснил, что вернулся по семейным обстоятельствам из Москвы, где после армии проучился один год, и теперь намереваюсь перевестись в ТбИИЖТ. А движет мной желание работать и учиться в одном и том же учреждении, чтобы лишние разъезды по городу не отвлекали меня от занятий.

- А тебя, парень, не смущает то, что ты не имеешь ни малейшего опыта в том деле, за которое берёшься?
- Смущает, - отвечаю я, - но, как говорил старшина Саюшев, страх новизны преодолевают даже женщины, которые обладают личным опытом только при рождении второго ребёнка, тем не менее, не имея его, смело решаются на рождение первого. Многие готовы что-то делать впервые.

- Вижу, ты имел дело с философией?
- Я имел дело со старшиной Саюшевым.

- Вот что, Лёня, - обратился он к Леониду Марковичу, - парня ты, по-видимому, привёл неплохого. Правда, я не уверен, пригодится ли он именно для этого дела. Но станция всё равно стоит. Штатная единица свободна. Давай возьмём его на работу, а там будет видно.

- Между прочим, он любимый племянник Веры Михайловны, - счёл нужным ввернуть Леонид Маркович.
- Что ж, - улыбнулся генерал, - это только прибавляет ему достоинств.

Именно в этот момент, когда вопрос казалось был решён, Нина Константиновна сообщила по селектору, что в приёмной находится бригадир Ишханов.
- Очень кстати, - заметил генерал, - зовите его к нам.

Я почувствовал, что приход бригадира ничего хорошего мне не сулит. Так оно и вышло. Узнав от директора, что тот собирается занять ставку техника АТС не сведущим в этом деле человеком "с улицы", он стал энергично отговаривать Михаила Георгиевича от этого крайне неразумного шага, который временно не работающую станцию сделает неработающей навсегда.

- Вы, как всегда, критикуете, ничего не предлагая, - возразил генерал.
- Нет, Михаил Георгиевич, сегодня я как раз рекомендую вам специалиста, три года назад окончившего наш техникум электросвязи и уже отработавшего по специальности обязательное распределение в Самтредиа.

Правда, он, так же как и мы, не станет ковыряться вслепую на АТС, но, по крайней мере, грамотно присмотрит за тем, чтобы этого не делали другие, пока мы не добудем принципиальной схемы. Другого выхода у вас нет.

- Вы хотя бы помните, сколько раз обещали привести этого специалиста? Но мы до сих пор что-то его не видим.
- На этот раз он здесь, в приёмной, его имя - Артём Коколи.

С этими словами он вышел за дверь и вернулся в сопровождении невысокого молодого человека плотного телосложения, полуоткрытый рот и посапывание которого говорили о возможных проблемах с дыханием.

Руководители посмотрели бумаги дипломированного кандидата в техники и переиграли вопрос о приёме на работу в его пользу. Видимо дальновидный директор понимал, что, если он хочет видеть когда-нибудь свою АТС работающей, обрывать свои отношения с бригадиром неразумно.

- Значит ему, - кивнул в мою сторону Леонид Маркович, - мы отказываем?
- Не торопитесь, - вмешался в разговор Ишханов, - я давно хотел вам сказать, что специфика работы на АТС такова, что в одиночку, без помощника на линии, техник с её обслуживанием не справится. Вам всё равно придётся разориться еще на одну штатную единицу.

 Если у вашего парня в самом деле есть интерес к телефонному делу, возьмите его линейным монтёром, и на станции будет необходимый комплект.

Генерал вопросительно обернулся к Леониду Марковичу.
- Но это всего лишь 50 р. в месяц, - ответил тот на немой вопрос директора.
- Ты согласен работать на 50 р. в месяц? - с сомнением спросил у меня генерал.
- 50 р. в месяц это Сталинская стипендия, которой удостаивается не каждый, - ответил я.
 
Так я не только познакомился с Артёмом Коколи, но и попал с ним в одну команду.
*
Когда мы оказались с ним на АТС, я узнал, что Артём собирается приступить к работе только через неделю, которую ему предоставили для поездки в Самтредиа, чтобы сняться с военного учёта и перевезти в Тбилиси жену с ребёнком.
Мне предстояло провести на новом месте эту неделю в одиночестве.
 
Появившись там на следующий день, я с утра запер станцию и пошёл в библиотеку докладываться Вере Михайловне.
- Мне уже известно от Леонида Марковича главное, - заявила она, - тебя на работу приняли, и ты на радостях исчез. Ну, думаю, теперь появится, когда его с этой работы будут гнать. Рассказывай.

Очень внимательно и, не перебивая, она выслушала мой подробный отчёт.
- Вот, что я тебе скажу, уважаемый Сталинский стипендиат, не знаю, что там наговорил в армии твой старшина Саюшев, но мне кажется, что тебе, как элементарному невежде в телефонном деле, не мешало бы хоть что-нибудь почитать по этому вопросу.

С этими словами, конспиративно оглянувшись, она взяла меня за руку и приказала следовать за собой.

Надо сказать, что всё это происходило в те времена, когда на страже книжных фондов в любой библиотеке служили фанаты этих хранилищ, которые даже в кошмарном сне не допускали мысли о свободном доступе читателей к книжным полкам.

При всяком поползновении на это и студентам, и профессорам молча указывали на выставленные в читальном зале каталоги, по которым можно было всё, что угодно найти, и заказать.

Свободный доступ к библиотечным и магазинным книжным стеллажам стал доступен только после ухода этого поколения книгохранителей на пенсию. И не мудрено. Они такого вольного обращения с их накоплениями просто не пережили бы.

Нарушая все предписания, Вера Михайловна провела меня по тесным книжным проходам, куда до меня не ступала нога ни одного читателя, и, остановившись у нужных полок, указала выделенную картонными разделителями рубрику источников по электроавтоматике и связи.

- Это всё, что у нас есть по этому вопросу. Сиди тихо, как мышь, и листай. Носа отсюда не высовывай. Я сама за тобой приду, - распорядилась она и оставила меня одного.

Представленная в рубрике литература была обширной, однако, касалась она в основном вопросов автоматики и связи на железных дорогах, что неудивительно, поскольку ТбИИЖТ был институтом инженеров именно железнодорожного транспорта.

Я рассеяно перебирал книгу за книгой, бегло просматривая их оглавления, и не рассчитывая найти что-либо полезное для себя. Однако после почти часового поиска Всевышнему было угодно ниспослать мне откровение в виде монографии, в которой обобщался отечественный опыт разработки именно небольших автоматических телефонных станций конторского назначения.

В единственном экземпляре, Бог весть как попавшем в железнодорожный институт, эта монография содержала довольно подробный обзор отечественных достижений в телефонном деле в довоенный и послевоенный периоды.

 Выудив эту редкую книгу, я дождался своего освобождения и поспешил на рабочее место, где первым долгом разыскал на станционной стойке заводской шилдик, из которого узнал паспортное обозначение нашей АТС и убедился, что станции такого типа, хотя и кратко, но всё же в добытой книжке описаны.

В разделе, посвящённом истории телефонной связи, разъяснялось, что изначально под такой связью понимали общение абонентов, вооружённых телефонными аппаратами, которые соединялись между собой через коммутатор, обслуживаемый ручками молодых телефонисток.
С появлением АТС люди, посредством её механизмов, вместо привычного человеческого диалога стали изъясняться со своими абонентами и самой станцией на формализованном техническом языке.

Так, для того, чтобы соединиться с коммутатором, уже не нужно было крутить на телефоне вспомогательную рукоятку вызова. Для этого стало достаточным поднять трубку, и освободившийся в телефоне пружинный рычаг через свои контакты сам замыкал цепь, означающую вызов.

При этом «алло!», произнесённое приятным девичьим голосом, заменил непрерывный гудок зуммера.
Вместо пространной фразы: «соедините меня с таким-то», клиент теперь молча стал набирать цифровой код (телефонный номер) своего корреспондента, по команде которого станция приводит в действие храповой механизм шагового искателя, а он по числу полученных в наборе импульсов передвигает свои скользящие контакты на вызываемую пару.

 Инициатор вызова слышит длинные прерывистые гудки, подтверждающие звонок на другом конце провода. Если там телефонную трубку поднимут, произойдёт соединение и разговор состоится.

Как только один из говорящих опустит свою трубку на аппарат, АТС приведёт шаговый искатель в исходное положение и отключится. Если линия занята, прерывистые гудки в трубке изначально будут короткими.
 
Постигнув столь нехитрую премудрость и поняв, что бригадир Ишханов и его компания монтажников при их громадном опыте не могли не понимать столь простых вещей, я, грешным делом, заподозрил их в том, что они просто ведут какую-то свою игру, скорее всего, набивая себе цену.
*
Чтобы не терять без пользы второй день, я раздобыл в долг у начхоза полбутылки ректификата и тщательно протёр на вскрытых блоках все подвижные контакты, чтобы очистить их от 12 летней консервации.

На третий день я задался вопросом, не выходящим у меня из головы.
А для чего, собственно, Ишханову так уж понадобилась принципиальная схема? Объяснить это можно было намерением монтажников сделать ревизию её внутренних соединений, чтобы убедиться перед пуском, что она собрана правильно.

 Ну, а если допустить, что она правильна изначально? Что тогда мешало им попытаться сразу же запустить её в работу?

Размышляя об этом, и в который раз перечитывая оставленный монтажниками список абонентов с присвоенными им номерами телефонов, я обратил внимание на то, что порядок номеров в этом списке подчинён принципу бюрократической иерархии.

То есть 001, конечно, у директора (как же иначе), потом в первой десятке – его заместители и лидеры общественных организаций (партийно-профсозно-комсомольский треугольник) и далее по нисходящему порядку.

Я представил себе, как, получив такой список, должностные лица ревниво сопоставляют номера своих телефонов с соседскими. Терзаясь тем, что кто-то, по их мнению, менее достойный может оказаться в этом списке с более престижным номером.

На самом деле решение монтажников построить список абонентов именно по такому принципу, казавшееся на первый взгляд вполне безобидным, при отсутствии принципиальной схемы загоняло их в тупик.

Идя от абонента с заведомым номером к станции (а не наоборот), они должны были обнаружить в ней именно ту пару, которая соответствовала надуманному ими номеру. А это без принципиальной схемы сделать было действительно невозможно.

Ну, а если идти от станции? Тогда можно было бы подсоединить абонентов к ней в произвольном порядке и, набирая через контрольный аппарат цифры от 001 до 300, установить на какой номер отзывается тот или иной пользователь, после чего закрепить за ним именно этот номер.

 АТС стала бы функционировать с той только разницей, что нумерация её телефонов не подчинялась бы никакому надуманному порядку.
Эта мысль была слишком соблазнительной, чтобы тут же её не проверить.

Я нашёл на кроссе пару своего аппарата и соединил её с первой попавшейся на станции клеммой. То же самое я проделал с контрольным аппаратом, который позаимствовал из резерва, сложенного в углу.

Теперь оставалось набирать последовательно с первого аппарата номера, начиная с 001, чтобы после того, как прозвенит звонок, узнать, какой номер станция присвоила моему второму аппарату.

Сердце моё упало, когда я дошёл до номера 300, а второй аппарат так и не зазвонил. Это означало, что в моих рассуждениях было что-то не так. Но что именно? У меня не было другой идеи, и я упрямо повторил несколько раз полный набор номеров и по-прежнему безрезультатно.

В отчаянии я стал теребить соединительные провода и вдруг обнаружил, что один из них не был зажат в клеммной колодке и легко выпал при первом же прикосновении.

 Старательно зачистив конец этого провода, я вновь вставил его в колодку и тщательно придавил зажимным винтом, после чего с нетерпением повторил свой набор. К глубокому огорчению, звонка не последовало, и я в своих рассуждениях вновь был отброшен к самому началу своих поисков.

Так безрезультатно закончился третий день.

*
На утро четвёртого дня, прежде чем браться за другие решения, я решил ещё раз на свежую голову повторить свои вчерашние попытки. К своему глубокому изумлению, тронув вчерашний провод, я вновь нашёл его неприсоединённым.

Осмотрев внимательно зачищенный конец этого провода, я заметил, что он значительно укоротился. Тогда я вывернул и осмотрел зажимной винт и обнаружил, что его обломанный кончик превратил его в некую миниатюрную гильотину, которая при перемещении в резьбе провод не прижимает, а перекусывает, тем самым не обеспечивая, а нарушая контакт.

 Заменив прижимной винт новым, я с замиранием сердца принялся за повтор своего набора и на 119 номере услышал-таки долгожданный звонок.

Теперь, поменяв ранее присвоенные моим абонентам номера, я мог обеспечить связь всему институту. Это была победа. Но прежде, чем её праздновать, я решился на небольшое хулиганство.

Найдя по старому списку на кроссе клемму телефона заместителя директора по общим вопросам Василия Виссарионовича Манджгаладзе, я подключил его на место своего контрольного телефона, присвоив ему найденный номер 119.

Всё, что за этим последовало, рассказал Леонид Маркович Лихачёв, оказавшийся случайно в кабинете зам. директора в тот момент, когда там раздался мой звонок.

На боковом приставном столике в кабинете Василия Виссарионовича было установлено четыре телефонных аппарата: один от директорского селектора, другой – от ведомственной сети Министерства путей сообщения, третий – общегородской и, наконец, четвёртый - от нашей неработающей внутренней АТС.

Когда раздался телефонный звонок, Василий Виссарионович первой, как всегда, поднял трубку директорского аппарата. Не угадав, проверил, не звонят ли из ж. д. Управления. Потом взялся за телефон городской связи и опять не угадал.

Через некоторое время звонок повторился, и Василий Виссарионович вновь проверил те же телефоны, в том же порядке и с тем же результатом.

Когда звонок раздался в третий раз, то присутствующий в кабинете Леонид Маркович позволил себе высказать предположение, что, как ему кажется, звонит телефон внутренней АТС.

 Василий Виссарионович, которого уже стало одолевать раздражение, воспринял реплику Лихачёва, как неуместную шутку. Однако звонок снова повторился, и первые три телефона вновь не ответили.

Тогда Василий Виссариович чисто машинально взял трубку четвёртого аппарата, в которой услышал мой голос.
- Слушай, ты кто? Ты откуда? С какого телефона говоришь? – долго не мог он разобраться в происшедшем, настолько оно было невероятно. А, разобравшись, приказал оставаться на месте и никуда не уходить.

Через минут пять ко мне на АТС вошли Генерал-директор Михаил Георгиевич Кобахидзе, тот же Василий Виссарионович и Лихачёв.
 Генерал с нескрываемым удовольствием выслушав мой отчёт.
- Сколько тебе надо времени, чтобы подключить всех потребителей? - спросил он.
- Если разрешите поменять им номера, то одни сутки.
- Действуй, - был его ответ. Потом он добавил, обращаясь уже к Лихачёву.
 
- Вот видишь, Лёня, я сразу понял, что парень этот просто умник, а ты не хотел брать его на работу.
Опытный царедворец Леонид Маркович пропустил совершенно незаслуженное генеральское замечание мимо ушей.
*
Весь пятый день ушёл у меня на обзванивание абонентов с тем, чтобы увязать их наименования с номерами, которые выбрала для них станция. А на шестой день они получили размноженные на ротаторе списки с новыми номерами телефонов.

 За это время, с лёгкой руки Михаила Георгиевича, за мной в институте прочно закрепилось определение некоего таинственного умника, которого где-то Михаил Георгиевич раздобыл лично и который, вопреки заключению беспомощных монтажников, за пару дней в одиночку и без схемы запустил безнадёжно простаивающую АТС.

Как и ожидалось, в первый же день после включения станция раскалилась от усиленного перезвона абонентов. Все торопились доставить себе удовольствие, апробируя новую связь.

Однако нашлись и недовольные тем, что, утратив ранее доставшиеся им престижные места в первом списке, теперь были со всеми уравнены, получив из моих рук случайные номера для своих телефонов.

Апеллируя к директору, играя на том, что и ему достался такой же случайный номер, они придирались к тому, что номера, присвоенные их телефонам, не удобны для запоминания, пытаясь подвигнуть директора на пересмотр не понравившегося им новшества.

Давно притерпевшийся к капризам своего научно-педагогического коллектива Михаил Георгиевич на этот раз не стал никому потакать и потребовал от ходатаев немедленно прекратить свои домогательства, пригрозив, что каждого научного работника, который признается в том, что не в состоянии запомнить произвольное трехзначное число, он отправит на внеочередную аттестацию его умственных способностей.

Надо сказать, что, поднаторев в монтажном деле, я выказал готовность, получив для абонентов произвольные номера, поменять их местами с тем, чтобы выстроить их в иерархическом порядке. Но Михаил Георгиевич только отмахнулся.
- Нечего, - сказал он, - пусть остается, как есть.

Целый день я упивался свалившейся на меня популярностью, которая позволила мне за счёт вереницы любопытствующих посетителей АТС в короткий срок перезнакомиться с доброй половиной институтского коллектива.

А к концу дня пожаловала и сама Вера Михайловна. Слишком уж сладкой была бочка мёда без припасённой ею ложки дёгтя.
- Ликуешь, умник? Бог тебе в помощь, - пожелала она, - но особенно не зарывайся и не забывай, что тебе ещё предстоит объясниться с бригадиром Ишхановым.

И действительно, осведомлённый доброжелателями бригадир тут же примчался в институт, походил вокруг работающей станции, прозвонил пару номеров и для чего-то принюхался к бутылочке и салфетке, которой я протирал контакты.

- Ну что скажешь, «умник»? – наконец произнёс он, - небось, решил, что обошёл старика и достиг того, до чего тот не додумался? Как говорится, схватил Бога за бороду?
- Да нет, - возразил я, - как раз, наоборот. Мне было удивительно, почему вы не сделали этого сами.
 
- Не сделал по той простой причине, уважаемый «умник», что стоило мне запустить станцию, как институт, успокоившись, уже не стал бы добывать её утраченную схему (теперь он так и сделает).
А без схемы станция и тогда, и сейчас обречена проработать только до первой неисправности, которую вслепую уже ни один «умник» не определит. И виноват в этом случае, оказался бы Ишханов, который станцию запустил, а отремонтировать её не может. Теперь же в случае неисправности позовут тебя, и вот тогда станет ясно всем, какой ты у нас «умник».
 
Пожилой бригадир не скрывал сарказма в своём возмущении моим мальчишеским самоуправством. Однако подавленный вид неслуха, по всей вероятности, его удовлетворил, и он не стал подымать скандала.

Мало того, успокоившись, он даже возблагодарил Бога за то, что я всё-таки додумался поменять номера абонентов, а не попытался их сохранить и не стал для этого ковыряться наугад в самой станции.
 
На прощание он, окончательно смягчившись, наказал известить его сразу по приезде Артёма Коколи, чтобы снабдить нас инструкциями по эксплуатации станции в создавшихся условиях. После этого он ушёл, ещё раз обозвав меня в сердцах «умником» и, как всегда, в отличие от моих новых почитателей, употребив это слово в кавычках.
*
На следующий седьмой день нас на АТС было уже двое. Артём Коколи оказался спокойным и покладистым парнем. Против ожидания, узнав о моём самостоятельном запуске станции, он не проявил по этому поводу никакого особенного удивления.

- Ты ведь уже на втором курсе института, - уважительно констатировал он, - чего же тут удивляться.
- Но ведь опытный бригадир Ишханов не стал за это браться.
- Бригадир Ишханов, хоть и опытный, но всего лишь техник. А ты уже на втором курсе. Громадная разница.

Он, конечно, преувеличивал, но как я выяснил, для него окончание института было вожделенной мечтой и воплощением абсолютного успеха. Артём искренне полагал, что высшее инженерное образование (т. е. выше которого невозможно себе представить) даёт настолько всеобъемлющие знания, что задача запуска АТС для второкурсника не представляет никакой проблемы.

Получение инженерного диплома было им обещано отцу, и ради этого он уже предпринимал две бесплодные попытки поступления на вечернее отделение института, куда оба раза не попадал из-за недостаточной суммы конкурсных баллов. В этом году он собирался повторить попытку в третий раз, и был полон решимости делать это до тех пор, пока не добьётся своего.

Запущенная АТС работала у нас исправно, и наши с Артёмом обязанности по её обслуживанию были на первых порах не обременительны. Достаточно было в один из выходных протирать спиртом подвижные контакты её шаговых искателей и подзаряжать аккумуляторную батарею.

Я раздобыл у завхоза небольшой чертёжный стол и в свободное от службы время подтягивал свои долги по графике в курсовых проектах.
Артём это время корпел над математикой, готовя себя к очередной атаке на приёмную комиссию вечернего отделения.

- Как успехи? – как-то поинтересовался я.
- Успехи бесполезные, - обречённо проговорил он.
- Тебе что-нибудь непонятно?- выразил я готовность принять в нём участие.
- Понятно всё, кроме самого математика, который каждый раз сыпет меня на устном экзамене.
- Чем же он тебя достаёт?
- Всякой ерундой. Последний раз спросил меня: Как я думаю, почему вторая и третья степень – квадрат и куб - одинаковы с названиями двух геометрических фигур?
- И что ты ответил?
- Сказал, наверное, совпадение. После чего он задал мне ещё несколько таких же дурацких вопросов и поставил общую тройку. В результате недобор баллов.

- Но ты мне говорил, что письменную часть математики оба раза решал хорошо.
- Они разъяснили мне, что дополнительный устный экзамен для того и придуман, чтобы выяснить, не писал ли я письменную работу с посторонней помощью.

Артём очень не любил абстрактные рассуждения, и всякий раз требовал в разговорах приземлённой конкретики.
- Что ты наводишь туман с каким-то воображением, - упрекал он меня, - спроси то, что хочешь. Я это или знаю, или не знаю. А воображение тут не при чём.

- Чтобы правильно ответить на вопрос, - пытался я ему возразить, - не обязательно всё знать. Многое можно себе представить.
- Как это представить?
- Ну, как, например, это делают французы, утверждая, что почувствовать каково курице, попавшей в суп, не обязательно быть курицей и попасть в суп. Это можно себе представить.

Внутренне Артём соглашался, что в образовании, к которому он стремится, есть какая-то недоступная ему область. Он самокритично вспоминал о недоумении, которое вызывал у школьных учителей своим пристрастием к буквальному заучиванию уроков и понимал, что претензии к нему институтских экзаменаторов из той же примерно области.

Иногда от усталости он в отчаянии захлопывал книгу и изрекал в сердцах:
-Плюнуть на всё и податься куда-нибудь в артель, где можно не морочить себе голову, получать большие деньги и наслаждаться счастьем жизни!

- А что? Это идея, - подзадоривал я.
- Не могу, - укрощал он тут же свою минутную слабость, упрямо углубляясь в учебник, - обещал отцу.
 
Иногда паузы в наших занятиях совпадали, и Артём сам пытался порассуждать.
 - Ну, что ты прилип к окну? Что там может быть интересного во дворе?- затевал он отвлечённый разговор.
 - Да вот, - говорю, - наблюдаю отделочников, благоустраивающих двор, и пытаюсь понять, как это рабочий-каменотёс высекает совершенно одинаковые каменные шары для украшения лестничных тумб.

- Что же в этом удивительного? У него наверняка есть шаблон, вот он по нему и шпарит.
- Даже если есть шаблон. Можешь себе представить, сколько сотен раз ему надо приложить его в своей работе, чтобы, не дай Бог, не стесать лишнего миллиметра. Чего потом не поправишь.

Для того, чтобы много раз это делать, надо любить свой будущий шар, видеть его в своём воображении и думать о благородной задаче превращения бесформенной глыбы камня в правильную фигуру. Рабочий должен чувствовать себя не просто каменотёсом, а скульптором. Иначе у него ничего не получится.
 
- Ты, как всегда, всё выдумываешь, - возражает Артём, - работяга действительно не устаёт прикладывать шаблон к заготовке, но делает это потому, что боится допустить брак, за который у него вычтут из зарплаты.

 А в своём воображении он рисует не шар, а сумму, на которую бригадир закроет ему наряд, и чувствует он себя при этом никаким не скульптором, а полным идиотом за то, что в школьные годы вместо того, чтобы учиться, гонял в футбол и теперь вот, в отличие от тебя, который наблюдает за ним из прохладной комнаты, вынужден жариться на солнце и часами долбить проклятый камень.
 
Заземлённый категоричностью Артёма разговор в таких случаях, как правило, иссякал, и мы молча возвращались каждый к своему занятию.
*
Долго прослужить вместе с Артёмом на институтской АТС нам не пришлось. Вскоре после описываемых событий я был переведён по работе на одну из кафедр, а потом, получив штатное место во вновь открытом конструкторском бюро, остался причастным к институту только по линии вечернего факультета, на котором продолжал заниматься.

Учреждение, где я теперь трудился, было на другом конце города, и я по вечерам попадал в институт уже тогда, когда его дневные службы свою работу давно заканчивали, и если изредка я и пытался навестить Артема, то неизменно заставал двери АТС запертыми.

А через некоторое время кто-то сказал мне, что Артём после очередной неудачи с поступлением на вечерний факультет из института уволился и перешёл работать к отцу, где стал помогать ему электрифицировать вошедшие в моду старинные светильники.
 
Узнав об этом, я поначалу пожалел, что у Артёма не достало настойчивости добиться задуманного. Но потом убедил себя в том, что, собственно, нет ничего плохого, если он занимается потомственным ремеслом, хорошо зарабатывает, и это позволяет ему наслаждаться счастьем жизни.
 
Наши пути в городе нигде не пересекались, и, казалось, я навсегда потерял его из виду.
Но однажды, несколько лет спустя, когда моя учёба была уже близка к завершению, мы совершенно неожиданно встретились у деканата нашего факультета, куда я заходил по делам своей преддипломной практики.

Артёма трудно было узнать. Заметно похудевший он был одет в ковбойку, настолько выгоревшую на солнце, что на ней едва угадывались присущие этим рубашкам квадратные узоры. Его коротко остриженную голову прикрывала столь же вылинявшая парусиновая кепчонка. А лицо и руки были покрыты таким плотным загаром, который можно было получить, только проводя многие дни на незащищённом солнцепеке.

 
Глядя на него, можно было предположить, что его не миновали какие-то значительные жизненные передряги, но глаза моего бывшего коллеги лучились, и было видно, что он рад негаданной встрече.

- Откуда ты, Артём, в таком необычном виде? - спрашиваю у него.
- Из тюрьмы. - ошарашивает он меня своим ответом.
- Ты что, был в тюрьме?
- Не только был, но и собираюсь сегодня же возвратиться туда из увольнения.

Тут только я обратил внимание на стоящего неподалёку рослого мужика в кепи и гражданском пиджаке, одетом на форменную, при погонах, милицейскую гимнастёрку. Охранник внимательно посматривал на подопечного, хотя и держался от него на почтительном расстоянии.

Артём сказал, что до прихода декана располагает всего лишь часом времени, и мы с разрешения его конвоира засели в одной из свободных аудиторий, где мне довелось услышать его рассказ о том, как он прожил те три года, что мы не виделись.
*
В то самое лето, когда мы расстались, Артём, не набрав с третьей попытки нужных балов, решил со следующей весны в четвёртый раз вновь засесть за учебники. Он уже знал их досконально, много раз сам себя проверял, и ему казалось, что в экзаменационных билетах уже нет вопросов, ответы на которые он не знал бы наизусть.

 Однако для глубокого понимания того, что он заучивал, как и раньше, у него не доставало воображения, и его по-прежнему продолжали преследовать неудачи.

В те времена письменные экзамены по основным предметам дублировались устными, на которых происходил разбор представленной экзаменационной работы.

 Артём поражал экзаменаторов безукоризненно точными формулировками, но при этом был почти беспомощен, как только кто-нибудь из них пытался заставить его углубиться в существо или физический смысл того, что он говорил.

Его, как и раньше, подозревали в том, что свои образцовые письменные работы он выполняет не самостоятельно и занижали ему на этом основании общие оценки, которые неизменно оказывались не достаточными для проходного балла.
 
Последние два года он боролся за институтское место в одиночку. Жена Лида, не пожелавшая делить с ним неблагоустроенное жильё, уже через полгода забрала их годовалую Сашеньку и покинула Артёма, объявив, что много дней не смыкает по ночам глаз из-за его ужасного храпа, а днём не находит времени отоспаться.

Он готов был этому поверить, хотя подозревал, что на самом деле она просто не захотела ухаживать за его недомогавшим отцом. Так или иначе, но он с тех пор остался со своими невзгодами и преследующими его неудачами один на один.

Вот и в тот день, завершив свою четвёртую попытку, Артём уже знал, что и на этот раз полученных на экзаменах оценок для поступления вновь недостаточно.

Пришёл он в день зачисления только затем, чтобы забрать из приёмной комиссии документы и решить, предпринимать ли в дальнейшем свою пятую и, возможно, столь же бесплодную попытку на следующий год.

После стольких неудач впору было бы эту бесполезную затею, наконец, бросить. Однако его поддерживало искреннее убеждение, что в основе его отношений с экзаменаторами лежит какое-то недоразумение, в котором он не повинен.

В приёмной комиссии он за эти годы примелькался. Преподаватели его узнавали и, как он иногда замечал, многозначительно переглядывались за его спиной.
 
 Сегодня ему трудно было так сразу покидать стены института, которые несколько последних лет штурмовались им с беспримерным упорством, и он, прежде чем зайти за документами, протолкался сквозь толпу абитуриентов к вывешенным в коридоре спискам принятых и отвергнутых.

Прочитав вторую часть списка в уверенности, что именно там найдёт свою фамилию, он к своему удивлению этого не обнаружил, а когда, ничуть не обольщаясь, нашёл себя в списке принятых, то просто не поверил своим глазам.

Вновь и вновь он перечитывал заголовок заветного раздела, в который его поместили.
Подозрение, что это может быть однофамилец, отпадало, поскольку против его не очень распространённой фамилии были к тому же полностью указаны его имя и отчество.

Факт был, как говорится, налицо, но сам по себе настолько невероятен, что он, усомнившись, всё же пошёл наводить справки в приёмной комиссии.

Девица, которую он там застал, не отрываясь от пишущей машинки, над которой трудилась, отнеслась к его сомнениям равнодушно.
- Все вопросы решены, - ответила она заученно, - и списки вывешены в двух шагах в коридоре. Ты грамотный? Тогда иди и читай. Там есть все: и принятые, и не принятые.
- Уже читал.
- Ну и что?
- Я там, там в принятых.
- Ну и молодец, - сказала она, продолжая выстукивать на машинке, - что тебе ещё надо? Раз принят, будешь учиться. Поздравляю.
- Просто хотел узнать, - сказал Артём, - не может ли быть там случайной ошибки?
- Какие могут быть ошибки, - фыркнула девица, - всё тысячу раз перепроверено. Написано принят, значит приняли. Можешь не сомневаться.

Всё же честный Артём, прекрасно знавший о недостаточной сумме своих баллов, решил добиться свидетельства самого декана.

Доцент Сумбатян, исполнявший эту должность, был весьма озабочен неизбежной в день зачисления суетой, однако Артёма принял, усадил перед собой и некоторое время внимательно его разглядывал.
- Так ты и есть тот самый Коколи? Фамилия у тебя немного странная.
- Я грек, - который уже раз в своей жизни объяснил Артём.
- Ты поступаешь к нам не первый год?
- Да, не первый.
- Говорят, третий?
- Четвёртый.
- Очень хочешь учиться?
- Да, очень хочу.
- Ты уже видел свою фамилию в списках?
- Видел, но хотел спросить, не может ли там быть какой-нибудь ошибки?

- Ошибка могла быть только в правильном написании твоей фамилии, - улыбнулся Сумбатян, - а само дело в том, что суммарный балл, который ты получил на экзаменах, оказался полупроходным на единственное место, которое оставалось не занятым.

Право выбора абитуриента из числа набравших одинаковые полупроходные баллы на это единственное место предоставлено совету факультета, и там было решено отдать это место тебе.

Так что теперь будешь учиться. Как хотел. Поздравляю тебя.
Декан испытующе взглянул на Артёма, удивляясь отсутствию с его стороны каких-либо ответных эмоций.
- Что это значит? - переспросил Артём, отлично поняв, что это значит, но всё ещё боясь ошибиться.
- Это значит, что ты сейчас прямо от меня идёшь в приёмную комиссию и получаешь справку о зачислении на вечерний факультет института.

Артём никак не мог взять в толк, что цель, к которой он столько времени стремился, была наконец достигнута. Ошеломляющая новость с трудом укладывалась в его голове. Несколько лет он с беспримерным упорством добивался поступления в институт, но совершенно не представлял себе, как воспримет долгожданное событие в тот день, когда оно случится.

Получив и сложив вчетверо нужную бумагу, он бережно поместил её в нагрудный карман рубашки и вышел на улицу, придерживая этот карман рукой, хотя тот был застёгнут на пуговицу, и драгоценная справка была там в полной безопасности.
*
Обстановка на улице была обычной и ничем не отличалась от той, которую он привык видеть изо дня в день.

Озабоченные собственными делами прохожие шли мимо, не задерживая на нём своих взглядов, и никому из них не было никакого дела до того, что он, отчаявшись было, всё же поступил с четвёртой попытки в институт и теперь через шесть лет получит, наконец, высшее техническое образование.

Он счёл, что такое событие нельзя не отметить, и, подражая тем примерам, свидетелем которых многократно бывал, когда у людей случались какие-либо важные события, решил зайти в хинкальную и пропустить по этому поводу стаканчик.

Раньше он этого никогда не делал по той причине, что вообще был отвращён от спиртного. Правда до этого он и не имел особенного повода и возможностей этого себе позволять, но главное, что он в самом деле не чувствовал в этом никакой потребности.

Теперь же он заказал себе хорошую порцию хинкалей и, ожидая пока их достанут из кипящего котла, подошёл к пивной стойке. Получив кружку пенистого напитка, он хотел добавить к пиву 50 граммов водки, но, подумав, что такая порция выглядит не солидно, попросил увеличить её до 150.

Поглощая за стоячим мраморным столиком свои хинкали и напитки, Артем видел вокруг себя занимавшихся тем же мужчин, беседующим между собой вполголоса.Никто из них, как и прохожие на улице, не обращал на Артёма никакого внимания.

Ему нестерпимо захотелось перед кем-нибудь выложиться, и тогда он подумал о единственном человеке, который всегда в него верил, ценил все его порывы, будучи по-настоящему достойным его собеседником, и ноги сами понесли его к недомогавшему в последнее время отцу, которого он нашёл в никелировочной мастерской Бабкена.

Не подготовленный сыном к великой радости, Деменций, услышав неожиданную новость, разволновался и в изнеможении потянулся за своими сердечными таблетками.

Мастер Бабкен, узнав об успехах его сына и не заметив того, что Артём уже достаточно «поддатый», послал Самвела в близжащую закусочную, откуда тот принёс вина и завёрнутые в армянский лаваш горячие кебабы.

Артёма прежде чем отпустить домой по случаю радостного события долго нахваливали и изрядно допоили. После чего в непривычном для себя возбуждении от смеси выпитых напитков он оказался на остановке среди людей, ожидавших трамвая.

В его ушах продолжали звучать голоса восхвалявших его никелировщиков в то время, как окружающий его люд опять-таки не проявлял к нему никакого интереса.

Мужчины, завидев подходящий трамвай, спешили докурить свои папиросы. Женщины, подобрав свои авоськи, приготовились штурмовать переполненный вагон в первых рядах. И было им всем не до него.

Настроенный благодушно Артём не стал обижаться на безразличие к себе посторонних людей. Откуда было им знать о чудесной новости, которую он переживал.

Он решил сам проявить к ним повышенное внимание, для чего, пробившись поближе к подножке и оттесняя спиной бесцеремонных мужчин, стал демонстративно приглашать пройти первыми в вагон женщин, отягощённых своими кошелками, чем создал при посадке изрядную неразбериху и, устраивая других, сам, в конце концов, в этот трамвай не попал.

А в то время, когда шла эта посадка, на проезжей части, пропуская людей к трамваю, остановилась чёрная служебная "Волга" с правительственными номерами.

Её водитель, терпеливо дождавшись, согласно правилам, пока трамвай тронется с места, собирался его перегнать. Однако многочисленная публика, не попавшая в отошедший вагон, завидев приближающийся следующий трамвай, дабы оказаться в нужное время поближе к нему, вовсе не собиралась освобождать проезжую часть.

 Преследуя свои интересы, люди демонстративно повернулись к автомобилю спиной и не реагировали на настойчивые сигналы его водителя.
 
Подвыпивший Артём решил, что создавшееся положение заслуживает более активного его вмешательства. Он встал вплотную на пути автомобиля и энергично жестикулируя, стал указывать водителю на то, что тот не должен двигаться с места, пока подходящий трамвай не подберёт оставшихся на проезжей части людей.

Ситуация была спорной, и раздражённый водитель, настойчиво сигналя, пытался всё же оттеснить публику, чтобы проехать остановку до прихода трамвая. Люди нехотя расступались и, защищая их права, на пути автомобиля, размахивая руками, оставался только один Артём.

Водитель, досадуя на это единственное препятствие, не выдержал и, подъехав вплотную, слегка подтолкнул его радиатором машины.

Благодушие подвыпившего Артёма с остатками винных паров мгновенно улетучилось и уступило место взрыву. Разом сказалось всё - угнетавшая с детства мужское самолюбие низкорослость и полипы в носу, покинувшая его из-за ночного храпа жена и бесплодные попытки пробиться в институт и, наконец, седоки благополучного чёрного лимузина с вызывающими правительственными номерами, привыкшие к вседозволенности.

Не помня себя от охватившей его ярости, он развернулся к машине спиной и в сердцах, не глядя, лягнул её каблуком своего ботинка. Каблук оказался подбит металлическим косячком, удар которого пришёлся по фаре, в результате чего её стекло разлетелось вдребезги.

Из-за руля машины вышел детина богатырской комплекции. Он схватил Артёма за шиворот, чуть ли не приподнимая над землёй, и мёртвой хваткой удерживал его в таком положении, дожидаясь приближения неизвестно откуда набежавшего милиционера.
 
Подошёл трамвай. Только что торопившиеся мужчины, теперь привлечённые дорожно-транспортным происшествием, обступили автомобиль, и трамвайный вагон на этот раз беспрепятственно достался женщинам, для которых желание поскорее добраться до дому значило больше любых мужских разборок.

Подбежавший блюститель порядка сразу же обратил внимание на правительственные номера машины и первым делом, заглянув в салон, подобострастно козырнул его обитателям.

В ответ ему протянули визитную карточку депутата в сопровождении категорического указания отпустить немедленно водителя и не препятствовать их проезду.
Со словами: "ки, батоно!" (да, уважаемый!) милиционер принял из рук водителя шиворот Артёма Коколи и отправился с ним в отделение милиции.

*
Вёл себя в отделении Артём неправильно. Сперва он взбесился, когда у него изъяли всё содержимое карманов, включая справку о зачислении в институт. Потом стал сопротивляться препровождению в неопрятный "обезьянник" с подобранными на улице бродягами и, наконец, обругал милиционеров, когда они три часа спустя, принесли ему на подпись сочинённый ими протокол о его задержании.

В результате дебошира оставили под стражей, и через неделю скорый суд за злостное хулиганство против представителя власти и сопротивление блюстителям закона приговорил его к двум годам лагерей.

В зачитанном приговоре было указано на необходимость взыскания с виновного стоимости стекла автомобильной фары в размере 4 рублей 12 копеек.

Прямо из зала суда Артёма отправили в бараки Руставской зоны, обитатели которой были привлечены к строительству металлургического комбината.

Через месяц его навестил там убитый горем отец. На Деменция жалко было смотреть. Он осунулся, страдал частой одышкой и буквально почернел от свалившейся на него напасти.

Дойдя до этого места в своём рассказе, Артём на какое-то время замолк и глубоко задумался. После чего продолжил.

Первый месяц жизни в принудительном режиме научил его многому. В первую очередь тому, что, стуча головой о стену, делу не поможешь, и если он собирается выжить, надо набраться терпения и в первую очередь, отбывая наказание, во что бы то ни стало избежать губительного в неволе безделья.

 Поняв это, он без колебаний согласился на физическую работу, которой здесь был широкий выбор.

- Как ты думаешь? - обратился он ко мне, - в какую именно бригаду я напросился?
- ???
- Ну, конечно в каменотёсы.

Признаюсь тебе, что все эти годы парень, высекавший из глыбы шар, которого мы видели из институтского окошка, не выходил у меня из головы. Тогда ты впервые смутил меня, утверждая, что, работая, важно знать, как ты к этой работе относишься.

 И вот в колонии я был поражён первыми уроками старого Мастера, к которому попал в учение. Он чуть ли не дословно повторил твои слова о том, что высшее достижение каменотёса - изготовление каменного шара - может быть доступно только тому, кто горд тем, что делает и ощущает себя в работе скульптором, а не каменотёсом.

Мастер относился ко мне как к сыну. Он знал мою историю. Никак её не комментировал. Однако, несмотря на отсутствие у меня каких-либо заслуг перед администрацией, сделал так, что меня в сопровождении переодетого надзирателя всё же отпустили на похороны отца.

Я поклялся тогда Мастеру, что обязательно добьюсь в нашем ремесле высшего результата и не уйду на свободу, не выточив собственноручно каменного шара.

- Что ж, - ответил он, - я принимаю твоё условие и скажу тебе больше. Если ты достигнешь этого раньше, чем закончится твой невеликий срок, я со своей стороны добьюсь для тебя досрочного освобождения.

Рассказ Артёма в этом месте был прерван его конвоиром, который, заглянув к нам в аудиторию, сказал, что декан только что появился и похоже собирается снова уходить.

Артём сорвался с места, прервавшись на полуслове.
- Скажи хоть, - воскликнул я в нетерпении, - чем всё это кончилось?
- Кончилось тем, - ответил он, двигаясь к выходу, - что Мастер уже через год показал руководителям колонии мой каменный шар и, как и обещал, используя свой авторитет, добился для меня условно-досрочного освобождения от второй половины срока. Так что через неделю я свободен. А сейчас хочу узнать у декана, что мне делать с прошлогодней справкой о моём зачислении, которую мне в колонии вернули на руки.
 
Он уже был в дверях, когда я крикнул ему вдогонку, что дождусь здесь на месте его возвращения.

Декану Артём рассказал всё, как было, ни в чём, не оправдываясь и никого не обвиняя.
 Сумбатян слушал его внимательно. Не торопил и не перебивал. Только однажды повторил в раздумье завещанный его отцом постулат.
- Наслаждаться счастьем жизни! А как ты думаешь, в чём он видел это самое счастье?
- Думаю, что в самой дарованной нам жизни.

О философском содержании этого изречения можно было бы спорить, но Сумбатян слыл человеком дела, и, пока слушал Артёма, он уже знал, как ему поступить.

- Значит, сделаем так, - объявил он Артёму, - через неделю ты появляешься здесь в качестве свободного гражданина. За это время я договорюсь с заведующим нашей медсанчастью, и тебе выпишут прошлым годом справку о неблагополучном состоянии твоего здоровья.
 
Эту справку ты приложишь к своему заявлению от того же числа с просьбой предоставить тебе по болезни годичный академический отпуск. Мы проведём его так же прошлогодним приказом. После чего, ты напишешь второе заявление уже от сегодняшнего числа с просьбой восстановить тебя на факультете в связи с излечением и истечением академического отпуска.

Всё понял? Действуй. А мне надо бежать, ибо ты и без того поломал все мои планы.
- Что же потребуется от меня взамен беспокойства стольких людей? – спросил у него Артём.
- Наслаждаться счастьем жизни, раз ты так уж упорно решил посвятить её своей учёбе, - ответил ему декан.
*
На этом в тот день мы с Артёмом расстались. В следующие годы жизнь раскрутила нас в разные стороны и по разным городам.
Но однажды, 15 лет спустя, в моей московской квартире раздался телефонный звонок.

Спутать с кем-нибудь характерный посапывающий говор было невозможно и я, не веря своим ушам, понял, что говорю с Артёмом Коколи, который, никого не предупредив, прилетел в Москву из Тбилиси наудачу и теперь стоял в телефонной будке Домодедовского аэропорта в двух шагах от конечной остановки Павелецкого электропоезда.

Боясь, что в нетерпении он не дождётся, пока моя машина покроет до него 40 км пути, я научил его сесть в электричку и сойти на платформе «Нижние котлы», что была в нескольких кварталах от нашей квартиры. Туда я и выехал к нему навстречу. А дома, тем временем, стали готовиться к приёму гостя, о котором знали до этого по моим многочисленным рассказам.

Он, конечно, за эти годы изменился, но всё же, благодаря своему посапыванию и характерной внешности, оставался легко узнаваемым. Мы долго не вставали из-за стола, с интересом слушая истории его мытарств.

Дорвавшись, благодаря хитроумию декана Сумбатяна, сразу же после освобождения из колонии до студенческой скамьи, Артём стал учиться с неимоверным прилежанием и за все положенные шесть лет ни разу не нарушил учебного графика.

Все эти годы он продолжал истово верить во всеобъёмность высшего образования и на старших курсах, когда был уже близок к его завершению, продолжал искренне удивляться каждый раз, если сталкивался с какими-то явлениями, которым не был ещё обучен.
 
Получив диплом с нагрудным знаком, и пользуясь правом свободного трудоустройства, которым обладали выпускники вечернего факультета, Артём попробовал себя на работе по специальности в нескольких проектных учреждениях, напирая именно на то, что он дипломированный инженер.

К своему удивлению, он заметил, что ни на администрацию, ни на сотрудников это последнее обстоятельство никакого особенного впечатления не производит. Основная масса сослуживцев в этих учреждениях была дипломирована и относилась к свежеиспечённому "вечернику" с обидным снисхождением.

Самоудовлетворение принесло возвращение в среду ремесленников, где его удельный вес был неизмеримо выше, и где ставший неизменным для него с некоторых пор галстук и инженерный значок на лацкане пиджака вызывали уважение, а не усмешки.

К тому времени вслед за его отцом Деменцием и мастером Бабкеном не стало и основанных ими когда-то процессов реставрации старинной утвари, вблизи которых проходили его детские и школьные годы.

Работать он стал у своего первоучителя бригадира Ишханова, от которого после его ухода на покой унаследовал организацию и руководство в городе хозрасчётным подрядом на электромонтажные работы.

Благодаря свойственной ему доскональности в исполнении порученного дела и профессиональной добротности выполняемых заказов, Артём в короткий срок по мнению партнёров чуть ли не превзошёл своего наставника Ишханова.

Со своей женой Лидой он продолжал жить врозь, как и прежде, в разных городах. Развода они друг другу не давали, поэтому второй семьи ни у кого из них не образовалось.
 
Зато быстро росла и неимоверно хорошела одинаково любимая родителями кареглазая дочка Сашенька, счастливым образом унаследовавшая в своей внешности оливковую смуглость кожи эллинов от отца и славянскую шевелюру цвета платины от матери.

Артём только самодовольно посапывал, когда мы по очереди восторгались фото этой 18 летней красавицы.

- Что ж ты, - спрашиваю, - не привёз её с собой посмотреть Москву?
- Хотел. Но она предпочла, чтобы вся моя наличность была истрачена на её заказы к свадьбе.

С этими словами он достал и развернул несколько исписанных девичьим подчерком тетрадных листов.
- У тебя есть столько наличности? - подивился я, глядя на список.
- Нет, конечно. Просто дочь просила купить, сколько смогу, но только из этого списка.

- Вот, что, друг мой, - предложил я ему, - сегодня пятница. Мне нужно ненадолго съездить на работу. А с завтрашнего дня я с машиной в полном твоём распоряжении.

Мы так и договорились, но, вернувшись с работы, я Артёма не застал. Дома мне сказали, что он, записав на бумажке наш домашний адрес, ушёл, чтобы самостоятельно прокатиться на московском метро и посмотреть Красную площадь, но вот до сих пор его всё ещё нет.

- Ничего страшного, - успокоил я домашних, - человек он взрослый. Деньги и адрес у него есть. Авось не потеряется.
Но в восьмом часу вечера я сам стал беспокоиться долгим отсутствием нашего гостя.

Появился он несколько возбуждённым и попросил с порога пять рублей, чтобы расплатиться за такси. Я отдал деньги и, пока он спускался с нашего 12-го этажа и возвращался обратно, предположил самое банальное, что могло случиться в Москве с самонадеянным провинциалом. Его обчистили.

Однако, увидев своего гостя волокущим объёмистую картонную коробку, испещрённую многоязычными фирменными надписями, я понял, что, слава Богу, он просто потратился.

Артёма первым долгом усадили за стол и, судя по тому, с каким аппетитом он поглощал свой поздний обед-ужин, было ясно, что в течение своих дневных похождений ему было не до еды.

Насытив гостя, мы с нескрываемым любопытством приготовились к посвящению в тайну фирменного короба, приобретение которого, как мы поняли, исчерпало все его финансы.
*
Оказалось, что это целая история, начало которой уходит в годы его молодости.
 
Как известно, отец его Деменций хотел поначалу подарить на свадьбу сына Артёма традиционную никелированную кровать, которую намеревался заказать у Бабкена. Однако сыновья невеста Лида предпочла в качестве брачного ложа кровать деревянную.
 Тогда Деменций решил подарить молодым уникальный подвесной светильник под каменным абажуром из настоящего агатового халцедона.

Электрификацию этого необычного изделия, первоначально рассчитанного на использование 12-ти линейной керосиновой лампы, заказал Деменцию знакомый ему оценщик из ломбарда старик Вольгуст.

Будучи там штатным ювелиром, он промышлял тем, что, пользуясь служебным доступом, выкупал у ломбарда просроченные по закладным неухоженные ценности и после реставрации перепродавал их с немалой прибылью через комиссионные магазины.

Узнав, что Деменций ищет подарок молодожёнам, и, желая укрепить связи с полезной ему мастерской, он согласился уступить агатовую люстру нужному человеку за недорого.

А когда Деменций поинтересовался достоинствами изделия, старик Вольгуст прочитал ему целую лекцию по истории разновидности агата-оникса, особенно отличая красно-белые разводы сердолик-оникса, из которого был выполнен абажур лампы.

Артём, будучи свидетелем этого разговора, сам никогда не читавший книг гуманитарного содержания, с интересом узнал, что в качестве поделочного и облицовочного камня оникс был известен ещё в Древнем Египте, Ассирии и Вавилоне.

Из него, согласно легенде, были выполнены стены в Иерусалимском храме Соломона, которые, не имея окон, пропускали дневной свет.

 Старик Вольгуст уверял, что лампа с абажуром из сердолика шикарный подарок, поскольку, кроме всего прочего, оникс благотворно влияет на здоровье, например, "вытягивает" болезни и укрепляет память.

Сашенька помнила в доме эту лампу столько, сколько помнила себя. С детства она старалась сама включать её по вечерам и, включив подолгу, заворожено на неё смотрела прежде, чем заняться своими делами.

 Ей всегда казалось, что в красно-белых разводах прозрачного камня таятся охраняющие её силы. Собираясь после свадьбы отселиться, Сашенька попросила было любимую лампу в подарок, но вынуждена была от этого отказаться, когда узнала, что лампа - единственное, что спасает маму от болей в сердце и бессонницы.

- Так что же в этой большой коробке? Не лампа же? - спрашиваю я у Артёма.
- Не лампа, - отвечает он, - а люстра.
Катаясь в метро, он выходил на перроны чуть ли не каждой станции, чтобы полюбоваться её отделкой.

А на Октябрьской площади почему-то оказался на поверхности и на противоположной стороне улицы Дмитрова сразу упёрся взглядом в крупную вывеску "Художественный салон".

 Ему показалось, что это вероятно тот магазин, товары которого можно сверить со списком поручений. Воспользовавшись подземным переходом через улицу и войдя в магазин, он сразу же понял, что судьба привела его сюда ни за каким не списком, а единственно за тем, что на самом видном месте было подвешено к потолку.

 Это была полномерная изумительной итальянской работы люстра из пяти изящных светильников скомпонованных вокруг центральной сферической чаши. Обрамление всех лампочек и сама чаша были выполнены из хорошо знакомого ему прозрачного в красно-белых разводах сердоликового оникса.

Артём представил себе, как он преподнесёт эту люстру дочери, и уже не мог оторвать от неё глаз.

К нему подошёл учтивый администратор и спросил, что его интересует в их магазине. Артём сказал, что его ничего, кроме вот этой люстры, не интересует. Тогда администратор, критически оценив не очень внушительную внешность покупателя, сказал, что эта люстра импортная, ручной работы от очень известной итальянской фирмы, специализирующейся на изготовлении оригинальных художественных изделий. После чего, как можно мягче, чтобы его не обидеть, назвал её цену.

Не отрывая завороженных глаз от люстры, Артём полез за пазуху. Достал деньги, предназначенные для покупок, доложил их всеми остальными, что были при нём, и был счастлив, что этого хватило.
 
В такси он назвал водителю по бумажке адрес, предупредив заранее, что у подъезда придётся подождать, пока он сходит за деньгами.

Закончив свой рассказ, Артём, понимая, что удовлетворить наше любопытство на словах недостаточно, приоткрыл упаковку, достал одну из пяти периферийных подвесок и дал нам потрогать и полюбоваться её агатовым колпаком, который действительно был очень красив.

Мы не удержались, чтобы не спросить Артёма, уверен ли он, что дома его женщины одобрят его отклонение от их пространных поручений на известных нам тетрадных листках?

- Да вы читали, что там написано? - отмахнулся он с пренебрежением, - тряпки и обувь, которые после свадьбы свалят в сундук, а то и просто, как вышедшие из моды, в лучшем случае выменяют у крестьян на продукты. Так или иначе, но очень скоро о купленном забудут.

А люстрой, как семейной реликвией будут пользоваться из поколения в поколение. Ею будут восторгаться каждый день потому, что невозможно всякий раз, включив такую прелесть, тут же не поднять на неё глаза, залюбоваться её совершенством и насладиться счастьем жизни.

Возразить ему было нечего, и мы, договорившись с Артёмом о завтрашней поездке в аэропорт, поскольку, исчерпав свою миссию, он ни за что не захотел задерживаться в Москве, стали устраивать гостя на ночлег.

Постелили ему в большой "ничейной" комнате. Утомлённый дневными приключениями он скоро заснул, в отличие от обитателей нашей трехкомнатной квартиры, из которых никто до самого утра не сомкнул глаз.

 В ту ночь мы поняли, что причина, из-за которой от него сбежала жена, не была надуманной. Артём храпел так, что казалось, в доме не только колыхаются занавески, но и дребезжат оконные рамы. От столь мощных рулад впору было съехать не только членам семьи, но и соседям по лестничной клетке.
 
Однако, как говорится, не было худа без добра. Мои домашние, не имея возможности уснуть, чтобы чем-нибудь себя занять, приготовили нам ночью без спешки вкусный завтрак и, накормив поутру, выпроводили в аэропорт.

Обратный билет у Артёма был благоразумно куплен ещё в Тбилиси, так что он согласился взять у нас весьма небольшую сумму, достаточную, чтобы по прилёту добраться со своей покупкой до дому.

В Домодедово мы прибыли загодя, но приключения наши на этом не кончились. Недружелюбно настроенная девица за стойкой регистрации рейса с высокой по тогдашней моде причёской, на вершине которой чудом удерживалась форменная пилотка, заявила, что коробку с люстрой нужно сдать в багаж, так как её габариты превышают предел установленный для ручной клади.

 На любые сбивчивые доводы Артёма, что это невозможно, так как дорогая и хрупкая вещь будет неминуемо загублена, она равнодушно отвечала, что это, дескать, ваши проблемы, а у неё есть инструкция.

Заметив угрожающее сопение Артёма, что могло предшествовать взрыву в его поведении, я оттащил его подальше от начинавших уже роптать земляков, которые из-за обилия московских закупок и без того очень медленно просачивались через регистрационный фильтр.

Надо было срочно что-то предпринимать. Решение подсказало подключение для ускорения регистрации тбилисского рейса ещё одной стойки.

Велев Артёму занять новую очередь, я сбегал к машине и вернулся со своим кейсом, который, не показывая нашего громоздкого короба, мы предъявили как единственную ручную кладь и беспрепятственно получили на него подвесную бирку "в кабину".

 После чего за углом благополучно перевесили эту бирку на короб с люстрой и Артём, выставив её на показ, без всяких хлопот прошёл через все остальные кордоны на посадку.

 Наличия бирки "в кабину" на ручной клади было вполне достаточно и ни у кого не вызывало никаких претензий по поводу её габаритов.

Через стеклянную стену аэровокзала было видно, как Артём без помех проник в аэродромный автобус, а затем и в самолёт. Я вздохнул свободно. Однако не исключая возможности новых осложнений, окончательно успокоился только тогда, когда от лайнера откатили трап и самолёт, вырулив на взлётную полосу, наконец, взмыл, в небо.

"Дай Бог, тебе Артём, 10 000 метров под килём и мягкой посадки, - молитвенно пожелал я своему товарищу, - и да не оставит тебя удача в делах оберегающих нас от обыденности и позволяющих, не сетуя на судьбу, в полной мере наслаждаться счастьем дарованной нам жизни. Аминь!"
 

ноябрь. 2006 г
Москва