Полёт гордой птицы продолжение 7

 Агува лежала на спине с закрытыми глазами. Подбородок её заострился, рот ввалился, кожа стала кремово-жёлтой. Ничто в её лице не напоминало прежнюю круглолицую, полную жизни Агуву. Дочь тихо присела на стул у кровати, посмотрела в ставшее отчуждённым лицо и беззвучно заплакала.
 - Мама, мама, - тихо позвала Ципи, - мама, ты меня слышишь?
 Агува отстранённо молчала, но глаза под закрытыми веками пошевелились, будто что-то старались рассмотреть.
 - Кто это так кричит «мама, мама»? - заметалась мысль в воспалённом мозгу Агувы. - Мама! Иди сюда! – услыхала она с улицы зов ребенка, – посмотри, какая жёлтая лошадка у меня на ноге. Снова Ципи что-то придумала. Агува видела себя молодой и сильной, стоящей у плиты в своём доме в Кирьят-Хаиме. Но вдруг, будто кто-то толкнул её в спину. Агува выскочила на улицу. У самой калитки, под деревом, на земле сидела Ципи - девочке не было пяти лет - и что-то сосредоточенно рассматривала на своей ноге.
 - Мама, смотри, как она смешно ходит. – Агува похолодела от ужаса. По ноге ребёнка неспеша, подняв на тонких ножках своё тельце и высоко задрав хвост с опасным жалом, полз скорпион.
 - Не шевелись! - закричала Агува и, схватив первое, что попалось под руку, – метлу на деревянной ручке, со всей силы сбила тварь с ноги девочки.
 - Мама, мама! Зачем? Он был такой весёлый, - недоумевала Ципи.
 - Это же скорпион, причём самый опасный – жёлтый. Она схватила ребёнка на руки и потащила в дом. Агува и сейчас помнит тот страх за жизнь дочери, который испытала тогда.
 - Мама, мама! - теперь Агува издалека слышит голоса двоих своих девочек. Это Далия и Ципи, они весело кричат, приглашая её порадоваться вместе с ними. Сегодня в школе, где учатся девочки, праздник – Пурим. Все дети пришли в костюмах.
 - Мама, мы лучшие, наши костюмы самые лучшие, мы получили призы! - девочки кружатся, взявшись за руки, а за спиной у них машут, как живые, огромные крылья бабочек. Далия – бабочка «махаон», а Ципи – бабочка «павлиний глаз». На головках шапочки из чёрной бархатной бумаги с высокими завитыми усиками, на груди пушистые щитки из такой же бумаги.
 - Мы бабочки, мы бабочки-красавицы, - поют девочки.
 Вчера весь вечер над их костюмами трудился Иона. Он специально приехал, чтобы нарядить дочек на карнавал. Разрисовывал акварелью огромные крылья, мастерил шапочки. Как должна выглядеть бабочка, лучше Ионы никто не знал. Его увлечение не проходило никогда, только не было времени на коллекционирование. Иона рисовал, вырезал, ловко орудуя обеими руками. Так же легко он мог стрелять с обеих рук, но об этом Агува не знала.
 Девчонки крутились рядом, подсовывая под руки то клей, то акварельные краски, то ножницы. Иона с упоением работал, при этом он рассказывал о празднике Пурим.
 Жил в Персии царь Ахашверош, и решил он жениться. Выбрал себе в жёны самую красивую девушку по имени Эсфирь и сделал её царицей.
 - Нет, нам в школе говорили, что её звали Эстер, - вмешалась Далия.
 - Правильно, в Эрец Исраэль её зовут, как написано в Торе, - Эстер, – продолжал рассказывать Иона. – Её дядя Мордехай был человек гордый, который никогда не кланялся Аману – управителю в Персидском царстве. И задумал Аман истребить всех евреев, живущих в Персии. Уговорил он царя издать указ об уничтожении ненавистного Аману народа. Рискуя своей жизнью, пошла царица Эстер к мужу и рассказала ему о злодействе, задуманном Аманом. Не мог царь отменить свой первый указ, но разрешил всем евреям встать на свою защиту.
 - Как сейчас, все кто, как ты, в Хагане или Пальмахе? - вставила мудрая Ципи.
 - Правильно, дочка, - улыбнулся Иона и продолжил рассказ. – Выстоял народ иудейский. Злодея Амана повесили на дереве, которое он приготовил для Мордехая. В память о спасении евреев установили ежегодный праздник - Пурим. Празднуют его на 14-15-й день месяца Адара. Едят треугольные пирожки с маком - «уши Амана». В синагоге читают книгу Эстер. Всем иудеям единственный раз в году предписано напиться допьяна, чтобы не отличить Мордехая от Амана. Правда, Агува? Значит, и мне положено налить коньяку из твоей заветной бутылочки, – смеётся Иона.
 Всем весело, девчонки наперегонки скачут от радости на одной ножке вокруг стола. Агува чувствует себя счастливой в такие редкие минуты, когда все в сборе.
 - Мама, мама, - снова зовут её знакомые голоса, на душе становится тепло. Лицо её на мгновение разглаживается, открываются тяжёлые веки, но Агува не в силах произнести ни слова. По щеке медленно катится одинокая слезинка.
 У постели больной тихо переговариваются между собой все её дочери. Очень давно не собирались они вместе. Звонок из больницы заставил их немедленно приехать, забыть перед лицом неизбежности о своих обидах и неладах. Сейчас для них нет никого важнее матери. Скоро утро, но они не уходят.
 Родные голоса убаюкивают Агуву. Они слышатся ей, как далёкий тихий шепот листвы, как манящий шум прибоя в предрассветный час, когда над водой всплывает нежно-розовый полукруг солнца. Уже видны его первые яркие лучи, но не вышел весь диск и ещё можно неотрывно смотреть на вечное чудо зари. Агуве видится большая, белая птица, которая тенью проносится над водой. Она парит высоко в небе и будто зовёт её за собой. Теперь Агува видит ту же птицу среди зелёной травы. За оградой шумят могучие деревья. Они манят, кивая ветвями развесистой кроны, приглашают войти. Место очень знакомое. Это мемориальное кладбище в селении Шейх-Абрейк – своего рода пантеон славным сынам обновлённого Отечества. Здесь хоронят только погибших героев из Га-Шомер или членов их семей. Это место Агува не спутает ни с каким другим. Здесь покоится её любимый Иона.
 Гордая, белая птица взлетает, кружит над могилой Ионы Расина и садится на край каменой плиты, скосив на Агуву большой светлый глаз, будто приглашает присесть рядом.
 Это душа Ионы зовёт меня к себе, - поняла Агува и отозвалась на его зов:
 - Иду, иду к тебе, Ионеле, - голубь мой! - счастливо произнесла она вслух последние в жизни слова. Душа Агувы Расин лёгкой птицей отделилась от измученного тела, вспорхнула и полетела вслед за любимым.
 
 * * *
 
 Дочери отчётливо слышали последние слова матери. Им стало понятно, о ком думала Агува в свой последний миг.
 Об Ионе она думала всегда. Так было и в конце июня 1946 года, когда в канун субботы Агува ждала мужа весь вечер. Она приготовила ужин, купила субботнюю халу и всё откладывала трапезу, уговаривая детей подождать папу ещё немного. К ужину Иону не дождались. Всю ночь Агува чутко прислушивалась, не подъедет ли к дому машина. Смутное волнение преследовало её и во сне, будто что-то должно было случиться.
 Утро выдалось душное, неяркое. Ранние птицы умолкли, стояла тревожная тишина. Небо бледно-голубое, как линялая рубашка киббуцника, низко висело над землёй, распластавшись знойным маревом. Безжизненно поникли листья на деревьях, даже лёгкий ветерок не пролетал над Кирьят-Хаимом. Хамсин.
 Агува не находила себе места, всё смотрела в окно на дорогу. Иона появился поздним вечером, необычайно мрачный и молчаливый. Сегодня его глаза казались тёмно-серыми, под ними легли чёрные круги. Он даже не вошёл в дом, не поцеловал спящих девочек. Сидел в темноте на открытой веранде, молча глядел в одну точку и, не переставая, курил. Агуве хотелось расспросить его: что случилось, почему вернулся в неурочное время? Она раз за разом выглядывала из двери кухни, но не решалась расспрашивать. Знала – не время.
 Среди ночи Иона вошёл в дом. Против обыкновения сам налил себе коньяку. Молча посидел у стола с недопитой рюмкой в руке и, наконец, заговорил:
 - Сегодня, Агува, был чёрный день. Англичане устроили облавы в разных местах. Да так успешно! Столько наших людей захватили и арестовали. Разгромили склады с оружием…. Как удалось им тайно провести эту операцию? Почему никто ничего не знал? – Иона искренне горевал. Сидел у стола, обхватив голову руками, и раскачивался, как еврей во время молитвы. Такой безысходности он не испытывал со дня смерти Александра Зайда.
 - Что и Бен-Гуриона взяли? – осторожно спросила Агува.
 - Нет, слава Богу, Старик во Франции на конференции, Рабина тоже в Париже. (Старик - подпольная кличка Бен-Гуриона, закрепившаяся за ним смолоду).
 - А Моше? – спросила она, имея в виду Моше Шарета. Иона отрицательно покачал головой. Агува с облегчением вздохнула. Она подошла к мужу, прижала к груди его голову и молча погладила по волосам. Знала, что слова сейчас бессильны.
 Операции Хаганы планировались на основе данных, полученных его учениками и соратниками. Сейчас Иона тяжело переживал, понимая просчёты разведки.
 Этим событиям предшествовали активные действия Хаганы в борьбе против английской оккупации. 1 ноября 1945 года совместные силы сопротивления провели беспрецедентную операцию. В одну ночь 153 диверсионные группы в разных точках страны, от Рош-а-Никра на севере до Газы на юге, одновременно взорвали железнодорожную линию, полностью парализовав движение поездов. Одновременно отряды Лехи и Эцель потопили три катера береговой охраны. Напав на лагеря нелегальных иммигрантов, освободили около двухсот человек. Атаковали станцию в Лоде. Эта операция была названа «Ночь поездов».
 Узнав о подготовке этой операции, фермеры и плантаторы обратились в Хагану с просьбой дать вывезти с апельсиновых плантаций и садов собранный урожай. Все понимали, что от продажи скоропортящегося
товара зависит благополучие жителей киббуцев. Операцию отложили до полного вывоза урожая.
 Спустя полгода была проведена ещё одна хорошо подготовленная операция, которая показала высокий профессионализм и боеспособность Пальмаха.
 На рассвете 17 июня 1946 года одновременно были взорваны десять пограничных постов и мосты в районе Метулы, Шейх-Хусейна, Бнот–Якова. Снова оказались перекрытыми все главные въезды в Эрец Исраэль. На мосту А-Зив трассирующая пуля попала в ящик с взрывчаткой. Погибли четырнадцать бойцов. Операцию назвали «ночь мостов».
 Ответные акции англичан проводились планомерно – день за днём. Власти мандата бросили на борьбу с подпольными отрядами самообороны почти семнадцать тысяч солдат. Аресты, разгромы складов оружия, потопление судёнышек с нелегальными иммигрантами, пытавшимися перебраться в Эрец Исраэль, - всё входило в арсенал средств, направленных на подавление сопротивления. День 29 июня 1946 года, когда английским властям удалось захватить самый костяк движения и арестовать более двухсот семидесяти человек, вошёл в историю Израиля как «черная суббота».
 Президент Всемирной сионистской организации Хаим Вейцман осудил действия англичан, но призвал не вступать в вооруженную борьбу, грозившую перерасти в настоящую войну. Открытые действия против властей пока были не под силу движению сопротивления. Не было достаточно оружия, техники, не хватало людей. Моше Шарет, бывший соученик Ионы Расина по гимназии Герцлия, от имени Хаганы объявил о решении прекратить непрерывную борьбу.
 Но Эцель и Лехи этому решению не починились. Не прошло и месяца с той чёрной субботы, как англичане почувствовали на себе месть бойцов сопротивления.
 


В понедельник, 22 июля, группа молодых подпольщиков, переодетых арабами, привезла в отель «Царь Давид», где располагался штаб английского командования, несколько
бидонов для молока. Они внесли их в подвал под правым флигелем отеля, где располагался ресторан. В бидонах находилась взрывчатка. Подключив часовой механизм, они спокойно ушли. За полчаса до взрыва по поручению подпольного комитета в приёмную английской администрации позвонила женщина – это была диктор нелегального радио Адин Нисан, и сообщила о готовящемся взрыве:
 - Отель заминирован, спасайте людей!
 Но англичане сочли звонок чьей-то неуместной шуткой. Кто посмеет взорвать британский штаб!
 В назначенное время раздался оглушительный взрыв, правый флигель отеля взлетел на воздух. Рухнули четыре этажа здания. Отголоски взрыва, казалось, были слышны по всей стране. Погибло много английских военнослужащих и жильцов отеля.
 Иона был в Иерусалиме, куда приехал за новым назначением. В полдень от оглушительного взрыва в его квартире зазвенели стёкла. Иона бросился к окну. Он видел, как над семиэтажным зданием отеля взметнулось облако огня и дыма. Из домов выскакивали соседи, а им навстречу уже бежали вездесущие мальчишки и радостно вопили:
 - Штаб, главный штаб взорвали!
 Иона тоже готов был кричать от радости и вертеться на одной ноге, как эти мальчишки. Ему представилось ненавистное лицо полковника, минуты унижений при разговоре с ним.
 Иона не знал, что полковник Грей остался жив. Тот, узнав о предупреждении, предусмотрительно вышел.
 - Молодцы, ребята! - мысленно одобрил он действия подпольщиков. – Все документы, захваченные при обысках в день «чёрной субботы», теперь взлетели на воздух. Скольких арестов удастся избежать!
 Но ликование в душе Ионы очень скоро сменилось прагматичными и даже более печальными мыслями. Английские власти не замедлят с ответными действиями. Снова пойдут смертные приговоры. Иона устал от своей суровой миссии. Он не мог больше видеть глаза приговорённых и слёзы их родных. Он чувствовал, что его сердце не может больше выдержать такой нагрузки.
 Иона сел на стул у окна, опустил голову на сложенные руки, в изнеможении закрыл глаза. Он мгновенно провалился в спасительный сон.
 Перед ним возник Александр Зайд. Будто споря с Ионой, он расхаживал по учебной комнате в Шейх-Абрейке и что-то втолковывал слушателям. Потом, как в прежние времена, обернулся к Ионе и бросил нетерпеливо:
 - Объясни ты, Иона. Мы не имеем права прекращать борьбу. Арабов много, они могут позволить себе проиграть сколько угодно войн. А нас горстка и, если мы проиграем, - нас просто не будет на земле. - Иона, счастливо улыбаясь, поспешил обнять друга, но руки обхватили пустоту. Он растерянно оглянулся на ребят в классе, но вместо Александра среди молодёжи сидел Михаэль Гальперин. Седую гриву его волос шевелил неведомо откуда взявшийся ветерок. Он улыбался Ионе:
 - Помни, сынок, ты призван вести борьбу за нашу идею!
 Иона хотел приблизиться к нему, но Михаэль уже оказался у двери и стучал по ней костяшками пальцев, - тук, тук, тук. Глядя прямо в глаза Ионы, он поднял вверх узловатый указательный палец:
 - Помни! Это твоя миссия! - и снова постучал в дверь, но уже с другой стороны.
 Расин поднял голову. В дверь действительно стучали. Значит, это был сон, а жаль!
 В проеме двери стоял Ирмиягу Рабина. Его густые вьющиеся волосы были аккуратно пострижены, на широких плечах ладно сидел хорошо сшитый пиджак, под ним светлая сорочка и галстук. Иона внимательно осмотрел Рабину.
 - Ну, настоящий парижанин, ни дать не взять, – и он наконец-то на самом деле обнял друга.
 - Слышал что случилось? – сразу же после приветствий начал Рабина. – Сейчас англичане опомнятся, объявят комендантский час. Собирайся, нужно уезжать из города. Я с тобой. По дороге поговорим.
 Спустя полчаса чёрный «форд» уже пылил через арабские кварталы на выезд из Иерусалима. По дороге Рабина делился впечатлениями от поездки в Париж.
 - Понимаешь, Бен-Гурион с недавних пор засел за учебники по военной тактике и стратегии, - говорил Ирмиягу. - И теперь Старик хочет организовать курсы по подготовке военных специалистов.
 - Наконец-то понял, что пора заканчивать воевать партизанскими методами, нужно больше настоящего оружия, – вставил Иона, - Славин во всю работает над своими гранатомётами, но этого совсем недостаточно.
 - Вот, и я о том же. Теперь, после войны, можно купить оружие в Европе. Частные заводы с удовольствием продают новые винтовки как устаревшие. - Он неожиданно прервал свой рассказ и достал из маленького дорожного чемоданчика яркую коробку. - Я думаю, что твоим девочкам это понравится. - Рабина извлёк из коробки красный пластмассовый шар со вставленным окуляром. Внутри шарика, через увеличительное стекло, можно было рассматривать сменяющиеся картинки с видами Парижа. Иона с любопытством заглядывал в окуляр:
 - А вот мне не довелось выехать из страны ни разу, - вздохнул он.
 - Иона, ты же понимаешь…, - Ирмиягу развёл руками. Помолчал и неожиданно весёлым тоном продолжил. - Сейчас в Америку едет Голда Меер, её посылают собирать средства. Когда у неё спросили, о чём она будет рассказывать в Америке, она сказала: - Я буду говорить о воде. Я расскажу, как бедные еврейские женщины страдают от недостатка воды. Разогрев один чан воды, они сначала купают в ней своих младенцев, потом моются сами, в той же воде стирают бельё и только потом моют полы. А для питья носят воду из дальних колодцев.
 - И что, американцы такие глупые, что в это поверят? – насмешливо спросил Иона.
 - Главное, чтобы поверили их сердобольные жёны, - засмеялся Ирмиягу. – Не скажет ведь Голда напрямую, что нужны деньги на закупку оружия для борьбы с мандатом.
 Свет горел только в окне спальни. Агува шила, сидя на кровати. Опять девочки выросли из своих платьиц, - последний «запас» ткани она отпустила в прошлый раз, теперь нужно было дошить кусочек. На покупку новых платьев не было денег.
 - К празднику Рош-а-шана нужно обязательно купить девочкам обновки, – Агува вздохнула. – Другим детям часто покупают новые платья, обувь и нашим хочется. Вот и приходится выкручиваться - то носочки, то бантики или трусики. Обидно! Соседские мужья работают на нефтеперерабатывающем заводе. На крекинге платят по пятьдесят-шестьдесят лир. А у тебя нет и трети этой зарплаты, - мысленно спорила она с мужем. – Одним уважением детей не оденешь. Когда с тобой приезжают известные в стране люди, от любопытных глаз не скроешься - соседи норовят заглянуть через забор, будто невзначай мимо пройти. Завидуют знакомству. У нас от твоей опасной работы никакого достатка нет, лишнего куска детям не купить.
 На улице послышался шум мотора, у дома остановилась машина. Откинув шитьё, Агува бросилась к двери встречать Иону. Она торопливо поправила волосы, мимоходом взглянув в зеркало у двери. Все обиды мгновенно были забыты. Заметив за спиной Ионы гостя, она немного смутилась, но тут же её лицо осветила мягкая улыбка:
 - Ирмиягу, какая радость! Сам Бог послал тебя к нам. Где ты пропадал? – она пропустила мужчин в салон, засуетилась на кухне. Пока гости умывались с дороги и негромко переговаривались у дверей детской, Агува уже накрыла на стол. Выставила всё, что было, - так было принято в семье Расиных. Нехитрые закуски украшали маринованные огурчики – произведение Агувы.
 - Пробуй маслины с наших деревьев, - угощала гостя Агува, - солёные маслины приготовлены по особому рецепту Ионы, ни у кого нет таких!
 Почти до самого утра Иона и Агува, тесно прижавшись, сидели на диване и слушали рассказы Рабины о послевоенном Париже.
 Первой проснулась малышка Рути и потребовала к себе внимания. Агува занялась младшей дочерью. Заслышав голос отца, из детской выскочила Ципи. Заметив Ирмиягу, она немного застеснялась своей пижамы, но, не удержавшись, побежала поцеловать отца.
 - Как ты выросла, Ципи, совсем большая стала, - улыбался Рабина. – Посмотри, что я тебе принёс, - он протянул девочке коробку.
 - Спасибо, - ещё больше смутившись, сказала Ципи и спряталась за спину отца.
 - Ты посмотри, что внутри, не стесняйся, - поддержал дочку Иона.
 Ципи осторожно раскрыла коробочку, извлекла из неё красный шар.
 - Загляни внутрь и покрути маленькую кнопочку - там Париж.
 Девочка заглянула в окуляр. Перед ней был вид Триумфальной арки на Елисейских полях. Она покрутила кнопочку и возникла Эйфелева башня на фоне ночного, залитого огнями города, за ней вид собора Нотр-Дам де Пари. Ципи взвизгнула от восторга и побежала в спальню показывать диковину сестре.
 - Смешная она, хорошая девочка. Что там мои дети делают? – мечтательно проговорил Ирмиягу. - Не видел их уже три месяца.
 Из детской ещё долго раздавались восторги Ципи, голоса Агувы и Далии. Старшая дочь Ионы вышла в домашнем платьице, но причесанная и умытая. Сдержанно поздоровалась с дядей, поцеловала в щёку отца. После обеда Ципи обняла Иону за шею и горячо зашептала ему на ухо:
 - Папа, знаешь, пока тебя не было, - она пошевелила губами, пытаясь сосчитать в уме дни, - две ночи назад у нас прятался один человек с моря. Но это секрет! Знаешь, он был весь мокрый, испуганный. Мама отдала ему твой свитер, – она отстранилась, чтобы посмотреть, какое впечатление произвела на отца эта новость. И заметив, что он не сердится, продолжила: – Он был такой смешной в твоём свитере. Сам маленький, рукава почти до пола, глазами по сторонам водит и ни слова не понимает.
 - Конечно, не понимает. Он впервые в Эрец Исраэль и, наверное, вплавь до берега добирался. Ты же знаешь, что британцы охотятся за такими людьми. Поэтому ты не должна никому об этом рассказывать, сама ведь говоришь, что секрет.
 - Но я же только тебе! – искренне удивлялась Ципи. – Больше никому. У Сары, нашей соседки, тоже два человека прятались.
 - А откуда ты знаешь?
 - Так я же не спала, всё в окошко видела. И Сара сказала, что её мама тоже переодевала этих людей. Ой! – всплеснула руками Ципи, - какая же она болтушка!
 Иона рассмеялся, прижал дочь к себе.
 - Ох, ты и конспиратор! - Ципи и не заметила, что уже давно делилась секретами во весь голос. Смеялись и Рабина, и Агува.
 - Наши дети всегда в курсе событий, но приучены держать язык за зубами, – подмигнул девочке Рабина.
 - Позавчера снова на рейде Хайфы британцы обстреляли катер с иммигрантами. Бедные ребята! – сокрушалась Агува. – Они из немецкого плена попали в английские лагеря на Кипре. Всё детство провели в лагерях. Ничего не помнят, кроме плена, – она снова вздохнула. - Их всех повезли в киббуц на горе Кармиэль.
 Мужчины молча переглянулись. Они знали, что Рабина в составе делегации Хаганы ездил в Европу, где занимался переселением в страну оставшихся в живых людей. Особую заботу проявляли к детям из нацистских лагерей. Народ шёл на Землю Обетованную пешком. Через горы Турции из Румынии, Чехии и Польши их вели сотрудники Мосада Алия Бет. Тысячи евреев из стран Европы добирались в Палестину в надежде на лучшее будущее. Молодых людей, собранных на базе под Парижем, Рабина обучал держать в руках оружие. В Палестине они вступали в ряды Пальмаха и попадали прямо на войну за свободу новой Родины.
 Вечером Иона увёз Ирмиягу на машине домой. Вернувшись, провёл две недели со своей семьёй. Он помогал Агуве по хозяйству, возился в саду. Играл с детьми. Водил за ручку маленькую Рути, которая только начинала ходить. Он смотрел, улыбаясь, на детей, но мысли его были постоянно заняты: Что происходит сейчас в Иерусалиме? Почему нет никаких вестей из штаба Хаганы? Почему молчит подпольное радио.
 Вечером в понедельник у дома остановился автомобиль. Иону вызывали в штаб.
 Справившись с первой растерянностью, власти мандата обрушили на ишув чрезвычайные меры: новые аресты, облавы, рейды, казни. Улицы Тель-Авива и Иерусалима перегородили решетчатые заборы, дополнительные блокпосты. Местные острословы тут же окрестили эти заграждения Бевинград, сложив название из имени министра иностранных дел Англии Эрнеста Бевина и окончания слова Сталинград.
 Руководство ишува официально осудило террористов, взорвавших английский штаб, отмежевавшись от них. Начался период полного раскола между Хаганой и Лехи.
 Англичанам не было нужды разбираться - кто есть кто. Всех, кто выступал против мандата, объявляли вне закона. Великобритания после Второй мировой войны находилась в затруднительном положении: внутри Королевства складывалась тяжёлая экономическая обстановка, продовольствие населению выдавали по карточкам, бастовали рабочие промышленных районов. Большие расходы несла Великобритания на содержание армий за границей. Трещала по швам колониальная политика. В Индии после долгой войны за независимость победило национально- освободительное движение, в марте 1946 года англичанам пришлось оставить Индию. В том же году Англия вывела свои войска из Сирии и Ливана. Положение Британии на Ближнем Востоке сильно пошатнулось. Единственным оплотом оставалась Палестина. Здесь, в стратегически важной точке, сталкивались интересы стран - победительниц – Англии, Соединённых Штатов и Советского Союза. Население Палестины в страхе ждало следующего шага от властей мандата. Улицы патрулировали британские солдаты. Продолжалась непрерывная охота на нелегальных иммигрантов, которых по-прежнему морем доставляли к берегам Палестины.
 Командующий английскими войсками в Палестине решил одним ударом разделаться с руководством ишува. Группа англичан, переодетых арабами, на грузовике, начинённом взрывчаткой, подъехали к четырёхэтажному зданию Поселенческого совета на бульваре Кинг Джордж. Они направили грузовик в ворота так, чтобы машина могла проехать своим ходом по дорожке. Террористы скрылись, а автомобиль врезался в здание. После взрыва от него остались только развалины. В Сионистском поселенческом совете погибли более ста человек. В то же время другой грузовик таким же образом нёсся на здание Еврейского национального совета, где шло заседание. Но колёса автомобиля случайно наехали на ограждение, машина развернулась и врезалась в соседний жилой дом. Члены поселенческого и национального советов находились на совместном совещании, и все остались живы. Бог хранил вождей ишува.
 В тот же вечер Иона уехал в Иерусалим, чтобы с утра снова приступить к своим невесёлым делам. Добравшись до своей квартиры, он узнал от соседей, что среди погибших в здании совета была Клара Розенбаум.
 Старик-профессор плакал и сквозь слёзы приговаривал:
 - Дочка, осиротила, совсем осиротила мальчика. Бедный Давид! Ему всегда не хватало родителей. Сначала отец, а теперь мать! Она только на прошлой неделе привезла из Европы новую партию детей. Была, как мать чужим детям, а своего сына оставила сиротой.
 Что мог сказать Иона в утешение старику? Не было на свете слов, которые могли бы облегчить участь отца, потерявшего дочь. Кто заменит мальчику мать? Иона очень хорошо понимал, что такое остаться сиротой.
 Скорбные вести сыпались на головы жителей ишува. Будто вылетая из ящика Пандоры, в хаосе и неразберихе терялись лучшие чувства: разбивалась Вера, исчезала вселенская Любовь, не доставало Мудрости, но на дне ещё теплилась Надежда. А с нею возвращалась жажда жизни, любовь и вера.
 В конце сентября, накануне еврейского Нового года – Рош-а-Шана, Иона вернулся в Кирьят-Хаим. В местной синагоге готовились к празднику. Иона не был в молельном доме с тех пор, как ушёл из семьи Моше Липскера в Тель-Авиве. Почему-то его тянуло отметить 5706 год со дня рождения Адама. В Рош-а-Шана Всевышний взвешивает поступки человека, записывает в свой список всех, кто достойно прожил год. Ионе очень хотелось попасть в список тех, кто будет жить в будущем году.
 - Ципи, ты хочешь пойти на праздник в синагогу?
 - На Рош-а-Шана? Папа, ты возьмёшь меня с собой? – Ципи была удивлена. Она никогда не видела отца молящимся. Ей казалось, что он никогда и не был в синагоге.
 - А разве ты не хочешь яблока с мёдом? Будет угощение: финики, гранаты. А знаешь, почему в новый год едят гранаты?
 - Знаю, знаю, - обрадовалась Ципи. – Нам в школе говорили. Яблоко с мёдом, чтобы год был сладким, а гранат потому, что в нём 613 зёрнышек по числу заповедей в Торе.
 - Всё-то ты знаешь, умница моя! Возьмём с собой и Далию, если она захочет.
 Это был последний, прожитый Ионой Расиным год.
 
 * * *
 
 На кладбище в Шейх-Абрейк стоял послеполуденный зной. Горячий ветер шелестел листвой старых деревьев, не принося облегчения. У края сежей могилы собрались дочери, внуки, правнуки Агувы. Приехали старые друзья Ионы и Агувы, те, кому позволяло здоровье, знакомые из Кирьят-Хаима, друзья Ципи и её сестёр.
 За спиной Ципи стоял Авиноам и обнимал за плечи дочь Йонат - высокую стройную, лицом удивительно похожую на деда и названную в его честь. Сын – Барак поддерживал под локоть Ципи. Рядом постоянно вздыхал Гиора Зайд - старый друг Расиных, сын Александра. Из всей семьи Александра Зайда в старом доме в Шейх-Абрейк остался он один. Дети давно выросли и разъехались, а жена умерла.
 Ципи, отстранённо слушала монотонное причитание раввина, речи знакомых над могилой матери. Мысли её были далеко. Перед глазами стоял колышущийся свет факелов, звучали речи, произносимые здесь же, над могилой отца, более сорока лет назад. Ципи вспоминала себя тёмным декабрьским вечером, сидящей на придорожном камешке. В руках у неё была палочка, и она вычерчивала ею на земле замысловатые фигурки, буквы, складывая их в понятные ей одной слова.
 - Как не надоест этим людям так долго говорить какие-то высокопарные слова: «герой», «незабвенный друг», «первый из лучших»…. О ком они так смешно говорят? Зачем-то приехали сюда из Кирьят-Хаима. А там творилось вообще что-то невообразимое. Всё шоссе, ведущее из Хайфы через Кирьят-Хаим в Акко, было перекрыто. Вдоль дороги стояли люди. Их было больше, чем во время спортивных соревнований, когда болельщики выходили поддержать своих любимцев. Ципи казалось, что только во время первомайской демонстрации на улице бывает так много людей, но сегодня их было ещё больше. В этот холодный, ветреный и пасмурный день люди собрались у здания новой школы, печально склонив головы над гробом, обёрнутым бело-голубым флагом со Звездой Давида посередине. Многие плакали, слушая речи раввина и председателя поселкового совета. Отчего они никак не прекратят говорить, - думала Ципи. - Почему военные не остановят эти глупые разговоры, будто умер её отец – Иона Расин. Этого попросту не может быть. Её детское сердце не хотело принимать это. Он уехал на задание, далеко, за границу, как ездил в Европу Рабина. Кого же тогда хоронят? - рассудительно спрашивала она себя. Наверное, в гробу нет никого, просто нужно законспирировать отъезд отца. Секрет! Ципи умела хранить тайны. Она никому не скажет, что папа уехал надолго…
 Лет до шестнадцати хранила она в себе эту тайну. Спасаясь от страшного горя, не желая впускать в сердце боль, мозг десятилетней девочки заблокировал весть о смерти отца. Поэтому многого она не помнила, не хотела замечать.
 На кладбище героев ишува, в полной тишине наползающей, холодной ночи раздались оружейные залпы. Почётный караул салютовал любимому командиру. Звуки салюта, будто прорвав завесу воспоминаний, вернули Ципи к действительности.
 В это время раввин попросил всех взять в левую руку камешек и по традиции положить на край новой могилы. На мемориальном кладбище, рядом с могилой Ионы Расина появилась ещё одна стандартная плита, на которой было написано: Агува Расин, 1907-1988 год.
 Никто из присутствующих не мог предположить, что спустя пятнадцать лет Ципи придётся снова стоять над свежей могилой безвременно ушедшей дочери. Рядом с дедушкой и бабушкой появилась новая плита с именем Йонат.
 Участники похоронной процессии ожидали автобуса в тени дубовой рощи. К Ципи подошёл старик - Гиора Зайд. Он, как старый дуб из Шейх-Абрейк, врос корнями в эту землю, никогда не покидал дом своего отца.
 - Скольких друзей я уже похоронил на этом кладбище! – горько качал он седой головой, - скольких пережил! Ципи, девочка, я хочу повезти тебя по бедуинским стойбищам. Ещё живы те, кто помнит твоего отца. Ты можешь многое узнать о нём, но нужно спешить. Видишь, как время подбирает наше поколение…
 - Обязательно, при первой возможности, - ответила Ципи рассеянно. Сейчас ей казалось неуместным назойливое жужжание старика.
 - Нужно спешить, - снова сказал Гиора и перешёл к Далии, обнял Рути. Что-то долго говорил им. В автобусе он снова оказался рядом с Ципи.
 - Скажи, дочка, а ты помнишь похороны отца? – вдруг спросил Гиора, будто подслушал её недавние мысли, - когда моего отца хоронили, могил было считанное количество, - скорбно сказал Зайд, а теперь…, - старик смахнул слезу с загорелой сухой щеки и, отвернувшись, стал молча смотреть в окно. Красный шар солнца медленно скатывался за гору, на его фоне лёгкой тенью парила большая, гордая птица.
 Домой, в Арад, возвращались поздно ночью. За рулём был Авиноам, а Ципи смотрела в лобовое стекло невидящим взглядом. Навстречу из темноты вылетали зелёные щиты придорожных указателей. Сегодня их ладони, как пощёчины, хлопали по лицу, отзываясь болью в сердце: ты сирота, ни отца, ни матери.
 Пока живы наши мамы - мы дети. Мама любит тебя таким, какой ты есть. Ни за ум, ни за красоту или успехи, а просто потому, что ты её дитя. Когда тебе тоскливо на душе или гнетёт обида, всегда можно придти, прижаться к родному плечу, почувствовать тепло руки на своей голове,
согреться светом материнских глаз. И как бы далеко ни жили мы от неё, всегда остаётся сознание того, что есть на свете человек, готовый пожалеть, понять, поддержать.
 Болело сердце от невозвратной потери, и сами по себе возникали мысли о перипетиях судеб. Как же трудно, наверное, было маме, оставшейся сиротой в двенадцать лет! Как страдала она одна-одинёшенька. В чужой стране, без родных, без средств. Теперь, с высоты своего возраста, Ципи думала об Агуве не только как о матери, но как о женщине с трудной судьбой. Какой скрытной она была. Никогда не жаловалась и не любила рассказов о прошлом. Что мы в сущности знаем о ней? Прав Гиора Зайд, - нужно было спешить, расспрашивать. А теперь уже поздно….
 За ежедневными заботами: семья, работа, мелкие неурядицы - мы всё откладываем на потом встречу с родными, ограничиваемся телефонным: как дела? Только осиротев, понимаем, как нужны они были, и что утрата невосполнима.
 Ципи вздохнула, глядя в летящую за окном черноту ночи. Отец, оставшись сиротой при живых родителях, всю жизнь скучал…. Нужно будет ещё раз внимательно посмотреть домашние архивы, - решила она, - не откладывать надолго.
 
 * * *
 
 Время между празднованием еврейского 5706 и нового 1947 года пролетело незаметно. В вихре событий стремительно неслись дни, складываясь в недели и месяцы, не давая Расину минуты передышки. Его запылённый автомобиль, как седеющая чёрная птица, носился по городам и весям.
 В феврале 1947 года Британское правительство заявило о намерении передать решение палестинского вопроса в Организацию Объединённых Наций. Сразу же за этим заявлением участились арабские нападения в Палестине. Муфтий Амин-Аль-Хусейни призвал: «Братья-арабы, убивайте евреев!» И с попустительства английских властей арабы обстреляли рейсовый автобус, убив пять человек. В Иерусалиме участились уличные беспорядки. Под видом борьбы за самостоятельность появились банды грабителей, состоящие из арабов и бедуинов. Особой наглостью отличались бедуины из клана Араб-Наби-Рубин, которые вели свою «охоту» к западу от города Ришон-ле-Цион. Лояльное к евреям местное население теперь боялось мести муфтия и его головорезов.
 Хагана ответила мерами самообороны и рейдами Пальмаха. Срочно понадобилось оружие. Расин метался от одного слика к другому, расконсервировал тайные склады. В день «чёрной субботы» предатель выдал англичанам самый большой склад оружия Хаганы в киббуце Ягур, а склады Расина оставались невредимыми. Иона встречался со своими агентами из среды арабов, они предупреждали о готовящихся нападениях. Их сведения помогали избежать кровопролития.
 После взрыва отеля Царь Давид смертные приговоры приводились в исполнение без замедления. Расину и адвокату Хотер Ишай становилось всё труднее вести переговоры о помиловании. Иона с тяжёлым чувством снова и снова ездил по тюрьмам. С каждым новым посещением Акко ему всё чаще приходила на ум фраза из книги Маккавеев: «Когда пришёл Йонатан в Акко, закрыли жители города ворота и схватили его…. Убили его и всех, кто пришёл с ним…!» И хотя речь шла о древних жителях Иудеи, его не покидало предчувствие неотвратимой беды.
 Весной 1947 года в тюрьме Акко томились двадцать два бойца, приговорённых к повешению. Путём долгих, трудных переговоров удалось заменить смертный приговор пожизненным заключением.
 4 мая 1947 года подпольщики Эцель предприняли дерзкое освобождение заключённых из крепости Акко, доказав свою силу и неуловимость. Переодетые арабами, они проникли в город, заминировали дороги, ведущие к тюрьме, преградив
путь возможному подкреплению. Под южную пятиметровую стену крепости, считавшейся неприступной, тайно подложили огромный заряд взрывчатки и в самый жаркий, сонный час пополудни взорвали его. Предупреждённые заранее заключённые с помощью взрывчатки сорвали замки с дверей камер. Через пролом в стене подпольщики ворвались в крепость. Завязался бой с охраной. Боевикам Эцель удалось освободить более сорока своих соратников. Трое подпольщиков погибли во время боя и шестерых раненых схватили англичане.
 Под шумок из камер бежали и более двухсот осуждённых за различные преступления арабов.
 * * *
 В июне 1947 года ООН решила направить в Палестину международную комиссию, чтобы выяснить на месте положение дел. Руководство ишува с пониманием приняло это решение. Вместе с комиссией в страну прибыл руководитель Всемирной сионистской организации стареющий, усталый человек Хаим Вейцман.
 Ионе Расину поручили организовать личную охрану и сопровождение Вейцмана. Вместе с комиссией он ездил по городам и сёлам Палестины. Члены комиссии, состоящей в основном из представителей мусульманских стран,

заинтересованных в ближневосточной политике, и просоветски настроенных стран - Чехословакии, Югославии, а также стран Южной Америки, не отличавшихся любовью к евреям, были поражены вопиющей разницей между еврейской и арабской частью Палестины.
 Зависть к живущим лучше еврейским соседям не даст им покоя, а разжигаемая религиозная ненависть заставит браться за оружие, - думал Иона, глядя на прозябающие в нищете грязные арабские деревни. Два лагеря - арабский и еврейский ещё долго не найдут между собой общего языка.
 В последнее время Иона старался как можно чаще вырываться домой, хоть на пару часов, чтобы услышать детский смех, взглянуть в полные любви зелёные глаза жены. Он будто припадал к источнику жизни, чтобы зачерпнуть живой водицы.
 Агува расспрашивала его о работе комиссии, о предполагаемых выводах. Иона вздыхал и говорил, чётко разделяя слова:
 - На этой земле не будет мира в ближайшие сто лет! Не миновать войны за право жить на земле наших предков!
 После отъезда международной комиссии внимание мировой общественности было приковано к известию о судьбе судна «Эксудус», доставившего к берегам Палестины иммигрантов из стран Европы, бывших узников нацистских лагерей и английских лагерей на Кипре. Переделанный из старого танкера в судно для перевозки пассажиров, «Эксудус» вышел из французского порта, но на рейде Хайфы был атакован английскими самолётами. На палубе погибли несколько детей. Англичане вынудили корабль вернуться во Франции, но пассажиры отказались сойти на берег. В жару, без еды и воды, запертые в трюме, как в консервной банке, люди боролись за право высадиться на Землю Обетованную. И всё же «Эксудус» вошёл в хайфскую бухту! Стойкостью иммигрантов и невероятными усилиями сотрудников Алия Бет победа была одержана. Скандал с «Эксудусом» был ещё одной каплей, приблизившей отказ Англии от мандата на Палестину.
 В ООН шли ожесточённые споры о разделе территории на два государства - арабское и еврейское. Руководство ишува в лице Бен Гуриона и Хаима Вейцмана рассматривали возможные варианты. Но бойцы подпольных организаций продолжали борьбу, отрицая раздел Палестины. Их символом был флаг с изображением руки, сжимающей автомат, на фоне неделимой Палестины и надпись: ! - Только так!
 Снова пришёл еврейский новый год. Осень, наступившая сразу за праздником Суккот, выдалась на редкость дождливой и холодной. В людях зрело предчувствие перемен, азарт последней схватки перед решающим боем.
Всегда улыбчивый, любивший пошутить, Иона становился всё мрачней. На лицо всё чаще набегала тень, неясные предчувствия томили его. Он признавался себе в том, что тоскует о прошлом, о трудной, порой голодной, но бесшабашной юности. Нынешняя молодёжь училась держать в руках оружие, готовилась победить или умереть. Появились новые, молодые командиры, родившиеся в Эрец Исраэль или прибывшие в страну в последние годы. Рядом с ними Иона почему-то чувствовал себя стариком. Его энергия, прежде высекавшая из окружающих искры, угасала. Внешне это ничем не проявлялось, а душевные муки Иона всегда умел прятать от посторонних глаз.
 * * *
 Сразу после похорон потребовали освободить комнату Агувы в хостеле, вывезти оттуда вещи. Времени было дано немного, поэтому пришлось что-то раздать, а документы упаковать в картонные коробки и увезти. С неделю в доме спотыкались об эти коробки и, выделив субботний вечер, Ципи принялась их разбирать. Документы так и остались лежать в большой сумке, а фотографии она решила переложить в свой альбом. Их было не так уж много. Вместе с теми, что хранились у неё, их набралось едва на маленький альбом. Странно, почему в нашем доме никогда не было много снимков? – вдруг задалась вопросом Ципи, - раньше никогда об этом не думала. В других семьях полные альбомы фотографий, в семье Авиноама запечатлены все семейные события, а у нас…. Поразмыслив над этим, она сама ответила на свой вопрос. Скорей всего тому есть две основные причины: поход в фотоателье стоил денег, домашнее фото не практиковалось. Она не могла припомнить, был ли фотоаппарат у кого-нибудь из близких знакомых её отца. А сам он не фотографировался, не афишировал своё лицо. Все снимки, что сохранились, - очень ранние, когда отец ещё не был связан с Хаганой.
 Она стала раскладывать фотографии по годам, чтобы самой уяснить хронологию событий. Жаль, нет ни одной детской фотографии ни отца, ни матери. Какими они были? Отец, глядя на меня, говорил, что я похожа на бабушку, но её фотографий у нас никогда не было. Да и наших детских снимков почти нет. На этой фотографии целая группа малышей – какой-то детский сад или начальная школа и отец с ними. Здесь мама молодая в вышитой украинской блузке, и отец с девочкой на руках, другая девочка стоит между ними. Но это чужие дети – не мы. Она отложила в сторону ещё несколько фотографий. Вот отец в бриджах и военной гимнастёрке, мать в шерстяной кофте, а между ними маленькая Далия в светлом платьице. Ей не больше полутора лет, ходит ещё только за ручку. А вот и я, круглощёкая, коротковолосая, играю на мандолине. Но это уже, когда отца не стало. Ципи вздохнула. Всегда мечтала играть на фортепьяно, как другие девочки, но за уроки нечем было платить. Инструмент купила только недавно, мечта осуществилась! Ципи посмотрела на пианино, стоящее в центре салона. Получила премию как лучший учитель города, на эти деньги приобрела инструмент. А для кого теперь на нём играть? Так, для души, иногда.
 
 Она продолжала рассматривать фотографии. А эти, кажется, я раньше видела в книге «Агудат гашомрим», откуда они у матери? Отец молодой, в светлой рубашке, верхом на лошади. На обороте надпись: «Йона Расин, охранник в Кфар-Егошуа». Здесь он высокий, тонкий, с густыми вьющимися волосами, в руках длинноствольное ружьё. Кто это рядом: крепкий, загорелый и тоже с винтовкой? Она перевернула снимок и прочла: «Шейх-Абрейк, Иона Расин и Александр Зайд». Вот фотография Агувы – молодая, смеющаяся, в светлой блузке и панаме. Красивая. Ципи полюбовалась матерью. Она запомнилась взрослой, полнеющей женщиной, всегда занятой работой и общественными делами. Вот она выступает на каком-то собрании. Ципи хорошо помнила то время, когда они остались одни после гибели отца. Агува работала в организации работающих матерей - «Наамат». (Нашим авдот у-митнадвот - работающие женщины и добровольные помощницы). Все жительницы окрестностей Хайфы входили в сферу её забот. В дом к Агуве и вечерами приходили женщины со своими проблемами, каждой она уделяла время, помогала, чем могла. Иногда доставала из шкафа детские вещи и отдавала. У девочек и без того не было достаточно одежды. Только два раза в год – на Песах и на Рош-а-Шана Агува покупала отрез ткани и из соображений экономии кроила всем одинаковые платья.
 Ципи снова вздохнула, припомнив, с какой неприязнью шептала ей Далия: « Уйди от меня, не хочу, чтобы все видели, что мы сёстры, как цыплята из инкубатора, одинаковые». За счёт армии ей, как дочери погибшего, выделили деньги на учёбу. Только Далия смогла окончить университет. Мы с Рути пробивались в жизни сами.
 Ципи с любовью думала о младшей сестре. Рути стала химиком, работала в секретной военной лаборатории, даже теперь, спустя много лет, она никогда не рассказывала о своей работе. Только семейная жизнь у неё не сложилась. Что ж? Двоих прекрасных детей Рути вырастила сама.
 - Кто на этой фотографии? – Ципи пригляделась. На снимке отец с деревянным молоточком в руках, рядом молодые красивые женщины и тоже с молоточками для игры в крокет. Надпись: «Санаторий, 39 год, с артистами театра «Габима».
 Московский еврейский театр в середине тридцатых годов выехал на зарубежные гастроли, но в СССР не вернулся. Актёры почти в полном составе продолжили играть в новом театре «Габима» в Тель-Авиве.
 Разве отец чем-то болел, почему он оказался в санатории? Ципи не могла припомнить, чтобы он когда-нибудь жаловался на здоровье. Она отвлеклась от фотографий, сидела молча, сложив руки на коленях, как делала мать в трудные минуты, и вспоминала.
 Наша память похожа на цветной клубок, спокойно лежащий на дне коробки, но стоит случайно потянуть за край нитки и начнёт разматываться клубок, замелькают в невероятном кружении картинки прошлого.
 Это был последний раз, когда она видела отца и мать вдвоём. Они громко говорили на кухне. Агува что-то недовольно выговаривала Ионе, а он, как провинившийся школьник, виновато оправдывался:
 - Поверь, я пересылал тебе деньги с Ициком. Он ехал в нашу сторону на броневике. Парень - пока ещё не очень опытный водитель. Завыла сирена, он резко вывернул руль, ты же сама видишь, какая слякоть, броневик занесло, и он перевернулся. Ицик остался внутри, сам вылезти не мог.
 – Какая связь между броневиком и моими двумя лирами? - спрашивала Агува. - Мне детям не на что было купить еды, - сказала она уже более примирительным тоном.
 - Прямая связь, - неожиданно рассмеялся Иона. – Деньги под бронёй, надёжно защищены. Когда поднимут машину, Ицик деньги привезёт.
 Иона Расин целые дни проводил в подпольных цехах, где наладили выпуск так называемых броневиков. На обычный джип надевали «броню» из толстых досок, с двух сторон покрытых стальным листом, сверху из тех же листов приваривали башню и ставили на неё пулемёт. Машина становилась тяжёлой и неповоротливой, но создатели очень гордились ею. Бронетанковые войска Хаганы насчитывали несколько таких броневиков и два-три старых английских танка.
 Вдруг без всякой связи ей припомнился недавний случай. Года три назад Ципи проходила курсы переподготовки учителей в Тель-Авиве. Для слушателей устроили экскурсию по историческим местам города с посещением музея Хаганы. Разноликой, шумной толпой они вошли в музей, расположившийся в бывшем доме Элиягу Голомба. Молоденькая смуглая девушка-гид с копной густых волос и в позолоченных очках рассказывала:
 В мае 1948 в здании Тель -Авивского музея Бен Гурион от имени Национального совета провозгласил создание нового, еврейского государства на территории Палестины. На другой день армии десяти арабских стран напали на вновь созданное государство. Началась война за независимость. Яростно сражались бойцы отрядов Пальмаха и Хаганы, оборонялись жители сельских поселений.
 Ципи почти не слушала экскурсовода, она вспоминала себя, сидящей в этой комнате за большим столом рядом с отцом.
 - Малочисленным отрядам, вступившим в борьбу с многотысячной армией, катастрофически не хватало оружия, - прорвался к ней голос экскурсовода, - но тут пришёл корабль «Нора», груженный оружием. Эхуд Авриэль раздобыл во Франции документы посольства Эфиопии. Несуществующему официально еврейскому государству в продаже оружия было отказано. По этим подложным документам он сумел закупить в Чехии 25 тысяч винтовок и патроны к ним, 5 тысяч автоматов, 300 станковых пулемётов. Там же, в Чехии, закупал оружие посланник Сирии, но вывезти не смог. По приказу Бен-Гуриона и Шауля Авигура водолазы из Мосада Алия Бет подложили под судно мину и взорвали его в итальянском порту Бари. Сирийцы подняли оружие со дна, очистили его, перегрузили на другой пароход и вышли в море. Но на корабле было два новых члена экипажа – люди Авигура. В открытом море судно догнали два быстроходных катера. Команда была захвачена, а груз доставлен в Хайфу. Операция «Кража» прошла без единого следа. Защитники молодого государства получили перевес в стрелковом оружии.
 Ципи снова отвлеклась, ясно представив себя за старым пианино, стоящим у стены.
 - А зачем вы переставили инструмент? - не к месту обратилась она к экскурсоводу.
 - Что, простите? – не поняла девушка. Вопрос Ципи поставил её в тупик, сбил с мысли. – Какой инструмент? – переспросила она.
 - Пианино, - как само собой разумеющееся пояснила Ципи.
 - С чего вы взяли? – удивилась гид.
 - Я помню. Когда я здесь бывала, инструмент стоял у другой стены.
 - Когда вы здесь были?
 - Давно, вместе с отцом, - смутилась Ципи.
 Когда девушка поняла, что перед ней дочь Ионы Расина, она всплеснула руками и, схватив Ципи за руку, увлекла её на второй этаж.
 - Пойдёмте, у нас есть материалы о вашем отце, я покажу, - она позвала других сотрудников музея, - не часто к нам заходят свидетели былых событий.
 Экскурсанты толпой последовали за ними. Гостям показали фотографии из архивов и документы, связанные с
именем Расина. Взволнованным голосом, девушка рассказывала о похоронах Ионы Расина:
 - В первый день после гибели гроб с телом Ионы Расина, покрытый флагом, выставили в Иерусалиме в здании Поселенческого совета. Несмотря на то, что Иерусалим был в осаде, целый день прощаться с ним шли бойцы Хаганы и Пальмаха, бывшие заключённые и их родители. Речи говорили Моше Снэ – его друг и начальник штаба Хаганы, от жителей ишува выступал Альмоги - будущий мэр Хайфы. На второй день тело перевезли в Тель-Авив, и там снова у гроба стоял почётный караул. А утром третьего дня повезли его в Кирьят-Хаим. На шоссе Тель-Авив – Хайфа под дождём стояли люди. В Хайфе все рабочие крекинга вышли на трассу. Гудела сирена. Провожали его в последний путь как национального героя. Потом была церемония в вашем городе….
 - Я помню, - тихо, печально сказала Ципи, - и помню кладбище в Шейх-Абрейк.
 Кто-то тронул Ципи за плечо. Это была Двора, высокая женщина с короткой стрижкой и нарисованными бровями - учительница из Иерусалима.
 - Значит, твоя фамилия Расин? – спросила она, и её брови, как два крыла, взлетели высоко вверх. - Я должна тебе рассказать. Единственный раз в жизни я видела, как плакал мой всегда суровый отец. На мой детский вопрос, почему ты плачешь, он ответил: «Сегодня погиб прекрасный человек, командир Хаганы – Иона Расин». На всю жизнь я запомнила это имя.
 За стеной, в соседней комнате, Авиноам слушал радио, шёл репортаж с места событий. Ципи не очень прислушивалась к тому, что говорил репортёр. Сейчас ей вспоминались слова другого репортажа.
 В тот день, пятницу 29 ноября 1947 года, в Эрец Исраэль зажгли субботние свечи и все прильнули к радиоприёмникам. Шёл репортаж из Нью-Йорка, с заседания Организации Объединённых Наций, на котором рассматривался вопрос о создании еврейского государства на территории Палестины. Во внимание были приняты выводы международной комиссии, выкладки доктора Хаима Вейцмана. Шла борьба интересов великих держав, сходившихся на крохотном участке суши между двумя морями – Средиземным и Красным. На карту была поставлена судьба целого народа.
 Семья Расиных собралась у домашнего радиоприёмника. Стараясь не пропустить ни одного слова, все слушали слова комментатора. Агува писала на листке название страны и ставила рядом плюсы и минусы.
Австралия – за! - сказал диктор. Агува поставила плюс. Первая страна из британского содружества дала добро.
Афганистан – против! Агува ставит минус.
 Аргентина – воздержалась. В списке появился вопросик. Иона заглядывает в бумажку: что ж, это не плохо!
 Бельгия – голосует за раздел. Снова плюс… Боливия, Белоруссия, Канада – за!
Агува облегчённо вздыхает, девочки смотрят на отца. – Это уже лучше, - сдержанно говорит Иона.
Дальше – Китай голосует против! Ян Масарик - посол Чехословакии в Америке чётко произносит: За раздел! Ещё один плюс. Франция – плюс. Советский Союз? Голос Вышинского: СССР - за раздел! Украина – за! Английское правительство воздержалось. Соединённые Штаты - за раздел! - чётко произнёс представитель США.
Комментатор не удержался и закричал:
- Ура! Резолюция № 181 большинством голосов принята! Зазвучала бравурная музыка, и местный диктор приподнятым голосом поздравил всех с одержанной победой. На улицах ликовал, пел, плясал и одновременно плакал народ. В Тель-Авиве люди с флагами вышли на демонстрацию.
 - Вот и дождались, дожили до такого важного дня! – Иона встал, выпрямился во весь свой высокий рост, поглядел на счастливые лица своих женщин.
 - Жаль только, мне не придётся пожить в новой стране!
 Эти печальные слова в такой радостный для всех день врезалась в память, отпечатались, как тень чёрной птицы на белой стене. Почему он так сказал тогда? – думала Ципи. - Это слышали мы все, мне не приснилось. Может быть, уже тогда он увидел свою судьбу? Знал: то, чем он занимается, - опасно. Жить ему оставалось ровно двадцать дней.
 На глаза сами собой навернулись слёзы. Ципи вышла в верхний дворик своего дома, легла в гамак, подвешенный под высокой, раскидистой сосной, и сквозь слёзы стала смотреть в небо. Она верила, что там, над тёмно-звёздным покрывалом южной ночи, парят в вышине две большие птицы - души её родителей, что сейчас они видят её из своей заоблачной высоты. И забыв, что давно стала бабушкой, чувствовала себя маленькой беззащитной девочкой.
 
 * * *
 Пока на улицах Тель-Авива ликующие толпы плясали хору, арабы, не согласные с решением ООН, собирали в Багдаде, Дамаске, Бейруте так называемую «освободительную армию». Под командованием нацистского прихвостня Кавуки бросили её на войну с незащищённым еврейским населением.
 Национальный совет вынужден был открыть в Иерусалиме и Тель-Авиве мобилизационные центры, принимая в армию людей, готовых встать на защиту. Но тут ишув настиг ещё один неожиданный удар. Америка наложила эмбарго на поставку оружия в регион. Арабов вооружал весь Ближний Восток, на их стороне были англичане, чей мандат истекал через полгода. Евреям нужно было предпринимать экстренные меры. Было решено немедленно послать в Чехию эмиссара и тайно закупить большую партию оружия.
 Почти весь день Расин провёл в Тель-Авиве на улице Дов Хоз. Здесь в большом подвале дома располагался штаб Хаганы. Макфеда – командование разрабатывало планы защиты Иерусалима. После совещания Расин ещё задержался в отделе планирования, беседуя с Шаулем Авигуром, возглавлявшим ядро разведки.
 - Иона, дорогой, - говорил великан Авигур, по обыкновению похлопывая собеседника по плечу, - мне нужен этот человек. Привези его, не сочти за труд!
 К концу дня у маленького домика в киббуце, где жил Эхуд Авриэль, остановился видавший виды автомобиль Расина. Иона вышел из машины, с хрустом потянулся, расправляя затёкшую спину, и посмотрел на небо. В синих, низких облаках, как игрушечный шар, стояло красное заходящее солнце, одновременно в ещё светлом вечернем небе серебрился диск полной луны. Тенью пролетела большая белая птица. Аист, - понял Иона. - Не долетел до Африки, остался зимовать в наших краях. – Он вдохнул полной грудью чистый вечерний воздух. Хорошо!
 Хозяин домика Эхуд Авриэль - лысый, загорелый, тридцатиоднолетний человек с подвижным лицом и манерами аристократа - родился в Австрии. Он не раз выполнял поручения Хаганы в Европе. Сегодня его ждало новое дело.
 - Собирайся, Эхуд, - сказал Иона после обычных приветствий и вопросов, не предполагающих длинных ответов. – Утром тебя хочет видеть Старик.
 - Куда лететь? - только спросил Эхуд.
 - Думаю, в Чехию. Бен-Гурион сам скажет тебе о деле.
 Не было долгих сборов, как не было и расспросов. Спустя полчаса они уже неслись по ночному шоссе в Тель-Авив.
 - Я довезу тебя до штаба, - сказал Иона по дороге, - в Тель-Авиве обстановка очень напряжённая. Между Яффо и городом с двух сторон баррикады. На крышах - снайперы. Арабы поставили пулемёт на минарете мечети Хасан-Бек, не дают нашим подойти.
 Эхуд сокрушенно качал головой, но слушал, не перебивая.
 - Я завтра должен попасть в Иерусалим, - продолжал Расин, - утром возле тюрьмы меня ждёт Хотер Ишай. Наконец Хагане удалось собрать деньги на выкуп одного парня – Шмуэля Энгеля. Британцы на стороне арабов, арестовали его раненого, держат в тюрьме по трём «смертельным» статьям. А ведь арабы напали на него первыми. Несколько человек с палками и ножами избивали его в придорожном кафе. Досталось и хозяину. Шмуэлю ничего не оставалось как применить оружие. Пистолет не нашли, и теперь благодаря стараниям Хотер Ишая британцы согласны освободить его за 2000 лир.
 Эхуд присвистнул, - ого, целое состояние!
 - Дорогу обстреливают, придётся машину оставить и добираться с колонной, - с сожалением сказал Иона.
 Шоссе от Тель-Авива до Иерусалима было решающим сектором боёв, так называемой иерусалимской линией. Там
решался вопрос жизни и смерти будущего государства. В осаждённом городе не хватало продовольствия, не было боеприпасов. В Иерусалим добирались только конвои, охраняемые пальмахниками. Впереди колонны шли броневики – тяжёлые, неповоротливые машины, прозванные «сэндвичами» или «смертельными ловушками». На «броне» сидели бойцы с автоматами, за ними следовали автобусы, в которых прямо в бой ехали молодые защитники города.
 Оставив машину в Реховоте, Иона вышел на трассу. Он уже не первый раз добирался в Иерусалим с колонной конвоя. Завидев его высокую фигуру на обочине размытой дождями дороги, молоденькая девушка по имени Гадаса Авидав - командир конвоя, остановила автобус.
 - Садитесь, господин Расин, - пригласила она Иону в автобус, - снова едете в Иерусалим? – она застенчиво улыбалась ему, предлагая своё место у окна.
 - Нет, спасибо, сиди! Вам перед боем нужно отдохнуть, а я в приёмной суда насижусь ещё в ожидании, – по-отечески улыбнулся в ответ Иона.
 Хотя на этот раз он был в гражданской одежде, все бойцы знали его в лицо, считали за честь проехать вместе с известным командиром Хаганы. Иона Расин уже имел звание «сган-алуф», в нынешней израильской армии - подполковник, а в те годы выше. Тогда было только два генеральских звания: алуф и сган-алуф.
 Молодые ребята во все глаза смотрели на легендарного командира. Рядом с ним они чувствовали себя спокойней, как под отцовским присмотром.
 Он осмотрел сидящих в автобусе ребят и подумал:
 - На всех три винтовки. Мальчишки и девчонки, а уже считаются опытными бойцами. Сколько может быть этой черноглазой? - посмотрел Иона на Гадасу, - не больше семнадцати. И маленькая такая, худенькая, совсем, как моя Далия. Дочка хоть и моложе года на три - четыре, а ростом будет с неё. Как там мои девочки? – с нежностью думал Иона о своих детях, о жене, которая, он знал, волнуется за него, - не виделись уже неделю.
 Заметив, что Расин смотрит на неё, Гадаса снова вскочила, стараясь усадить Иону. Парень с пробивающимися усиками и винтовкой в руках встал, уступая командиру своё место:
 - Присаживайтесь, вы уже давно стоите.
 - Сидите, сидите, я постою, - заверил ребят Расин.
 Конвой уже больше часа тащился в гору, Иона продолжал стоять. Перед последним подъёмом к Иерусалиму его неожиданно охватило беспокойство. На этот раз это было не чувство предстоящей радости от встречи со святым городом, а непонятное волнение, чувство неминуемой беды. Иона ещё раз оглядел бойцов в автобусе – молодые, задорные лица, ни капли страха в глазах. Почему же его одолевают смутные предчувствия, желание защитить этих весёлых ребят?
 Девушка будто что-то прочла в его глазах, снова предложила Ионе сесть. На этот раз он уступил Гадасе и занял её место у окна. Опустившись на сиденье, он почему-то успокоился, будто закончил важное, необходимое дело.
 На подъёме от Латруна к Иерусалиму колонна двигалась медленно. Тяжёлые броневики шли со скоростью не более пятнадцати километров в час, становясь удобной для обстрела мишенью. Вдоль дороги валялось несколько подбитых машин.
 С холма уже открывалась панорама Иерусалима, золотились освещённые вышедшим из-за туч солнцем стены города. Оставалось не больше четверти часа пути, как раздались пулемётные выстрелы слева. В самом узком месте дороги их поджидали арабы с пулемётами. Колонна остановилась. Ответил огнём пулемёт с переднего броневика, захлопали винтовочные выстрелы. Отстреливались и ребята, ехавшие в автобусе. Скоротечный бой закончился. Колонна двинулась дальше. Возбуждённые бойцы остаток пути обсуждали происшествие. Только у въезда в город парень с винтовкой тронул Расина за плечо. Тот, казалось, уснул, свесив на грудь голову. Юноша хотел что-то спросить, но вопрос застыл у него на губах.
 На шее Расина виднелось круглое отверстие, из которого, пульсируя, стекала алая кровь. Пуля вошла точно в артерию, прервав полёт гордой птицы….
 В автобусе начался переполох. Громче всех закричала Гадаса, обливаясь слезами. Она всё повторяла:
 - Мою пулю принял, мою пулю….
 - Не плачь, девочка, - утешал её шофёр, опытный пальмахник с густыми чёрными усами, - скорей всего в меня стреляли, хотели автобус остановить, а он сразу за мной сидел, - шофер вздохнул, сглатывая комок в горле. - Высокий, потому и в шею… Нам бы точно в голову пришлось. Не плачь, мы отомстим за нашего командира! Они заплачут! – шофёр отошел в сторону, слёзы мешали говорить.
 Не суждено было Ионе узнать, что юноша, чью жизнь он спешил спасти, накануне ночью чудесным образом спасся из тюрьмы и придёт проститься с ним, смешавшись с толпой в здании поселенческого совета. Не узнал он, чем закончился разговор Бен-Гуриона и Авриэля. В тот момент, когда накрытый бело-голубым флагом гроб Расина двинулся в последний путь, в Париж летел скромный молодой человек, которому предстоит беспрецедентная операция по доставке морем большой партии оружия. Не узнал Иона и о

том, что Хагана действительно проведёт несколько операций отмщения и назовёт их именем Ионы Расина. Выглядело это очень романтично, но вряд ли арабы узнали, за кого мстили пальмахники. Бои шли повсюду.
Никогда не услышал он стихов, которые словно о нем написал Ури Цви Гринберг:
 
 Я здесь навек. Я не отдам земли!
 Теперь я прав бессмертной правотою.
 Я с нею пал, но если б снова жить,
 Я б всех собрал, кто был тогда со мною,
 Чтоб град святой навек освободить!
 
 
 Э П И Л О Г

 В виду гостиницы «Шератон», в центре Рамат-Гана собрался небольшой митинг по случаю переименования улицы. Улицу назвали в честь Ионы Расина – командира Хаганы, деятельность которого была связана с Рамат-Ганом. У памятного знака собрались родные героя: три его дочери с мужьями, детьми и внуками, друзья Ионы, знакомые дочерей, городская администрация, жители города.
 В душе Ципи смешались разные чувства: вполне понятная гордость за отца и щемящая тоска от его утраты. Она стояла чуть поодаль от других, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами. В душе поднималась теплая волна, как от встречи с родным человеком. Он будто вернулся, чтобы быть среди живых в названии улицы.
 Если вы, дорогие читатели, будете в Рамат-Гане - найдите улицу Ионы Расина и поклонитесь его памяти.
 


 Август 2005г – февраль 2006г.
 А Р А Д