Геологоразведка

Батоно Пэтре.
 В начале 50-х кафедрой геологоразведки на горном факультете Грузинского политехнического института заведовал всеми уважаемый профессор Пётр Дионисович Гамкрелидзе. Рослый человек, крепкого сложения, с крупными мужественными чертами породистого лица, широко известный в науке своими трудами по геологии Закавказья, и, в своё время, блестяще защитивший обе свои диссертации по исследованию запасов знаменитой на весь мир боржомской минеральной воды.

Пётр Дионосович, или батоно Пэтре, как его величали коллеги и студенты, слыл в те годы не только предводителем многочисленных геологических экспедиций, но и признанным тамадой не менее многочисленных грузинских застолий, где по поводу судьбы знаменитой грузинской «минералки» проливались реки не менее знаменитых грузинских вин. По утверждению маститого профессора, геологические пласты, удерживающие горизонты знаменитой воды, простирались в недрах Триалетского хребта от Боржомского ущелья вплоть до самого Тбилиси. Из чего следовало, что продуктивную скважину для добычи этой лечебной влаги можно было, в принципе, бурить прямо на территории столичного города, причём с таким дебитом, что на её базе впору было основать новый курортный санаторий или разливочный завод.

Смелые выводы авторитетного учёного были очень заманчивы и, в преддверии политических дивидендов, будоражили амбиции руководителей республики разного ранга. Вплоть до высших, и неудивительно. Непревзойдённый в застольном красноречии вожак республиканских геологов, батоно Пэтре, умел быть убедительным в диалогах даже с малокомпетентной, но отнюдь не чуждой застолью республиканской властью.

Сусанна Асламазова.
 В центре фешенебельного района старого Тбилиси – Сололаки, испокон века в красивых особняках за мраморными подъездами и гнутыми коваными решётками селились наиболее состоятельные армянские купцы.
 Незадолго до тех лет, о которых идёт речь, здесь по утрам можно было видеть миловидную девушку с большим белым бантом на стянутых к затылку пышных волосах и с пухлым ученическим портфелем в руках.
С самодовольным и независимым видом каждый день она вливалась в общий поток старшеклассниц женской школы, что была на улице Энгельса.

 Неизвестно, была ли Сусанна (а это была она) купеческого рода-племени, но выросла она в одном из унаследованных от этого славного люда старинных особняков, расчленённых после революции на тесные и уродливые «коммуналки». Семья Асламазовых, в которой росла девочка, старалась сохранить от прежних времён в двух небольших комнатах, доставшихся им после уплотнения, какое-то подобие традиционного жизненного уклада благопристойных горожан со средним достатком,и для этого, по своим меркам, у них, слава Богу, было всё, как говорится, не хуже, чем у людей.

Отец пользовался уважением на службе. Мать - у родственников и соседей по дому. Единственная и послушная дочь была на хорошем счету в престижной школе, брала по вечерам частные уроки музыки и, кроме того, охотно помогала по хозяйству матери, постигая премудрости домоводства.

 Для взрослеющей дочери не было секретом, что её готовят к замужеству. Домашние разговоры о выданье с годами становились при ней всё откровеннее. Сусанна при этом немного смущалась, но не перечила. И, хотя душа её в последнее время всё чаще обмирала от романтических ожиданий, она была готова довериться опыту озабоченных родителей, присматривающих для неё подходящую партию.

Сами родители считали, что вполне достойным образцом жениха для своей дочери мог бы служить её собственный отец, который женился, когда пребывал уже в среднем возрасте, получил перед этим профессиональное образование и занял вполне определённое положение в обществе. Его избранница, мама Сусанны, будучи много моложе его, тоже успешно закончила среднее женское образовательное заведение. И после замужества, как это было принято в их кругу, посвятила себя домашнему хозяйству и воспитанию дочери. Такая же участь, видимо, ожидала и Сусанну.

Любящие родители прочили ей безбедную и обеспеченную замужнюю жизнь, не допуская мысли, что их единственному чаду, когда-нибудь в поте лица придётся на эту самую жизнь зарабатывать себе самой. Поэтому её дальнейшее образование для приобретения какой-либо профессии считалось излишним, и эта тема дома вообще не обсуждалась.

 На деле же всё произошло иначе. Семейные планы родителей в выпускном классе неожиданно спутало знакомство Сусанны с братом своей подруги – студентом геологом. Давид, красивый и спортивный армянин, в ладно сидящей на нём форменной куртке, украшенной квадратными погончиками с золотыми вензелями горного факультета, весёлый и остроумный, был неотразим. Оттеснив родителей Сусаны, красавец, к их ужасу, легко и безраздельно завладел ещё не разбуженным до того сердцем романтически настроенной девушки и увлёк её за собой.

В результате Сусанна, вопреки родительским увещеваниям, стала по окончании школы студенткой геологического факультета и, опекаемая возлюбленным другом-старшекурсником, со свойственной ей добросовестностью погрузилась в учёбу.
 С первого курса, по примеру своего преуспевающего кумира, она стала активисткой студенческого научного общества. А к третьему - уже была там замечена и отмечена скупым на похвалы научным руководителем, профессором Гамкрелидзе.

 Давид, теперь предпочитавший её общество любому другому кругу друзей, был с Сусанной неразлучен. Перед окончанием института он даже сумел организовать совмещение своей преддипломной и её курсовой практики. И они накануне его защиты, не спрашивая родителей, укатили вместе в геологическую экспедицию, которую по возвращении, то ли в шутку, то ли всерьёз, называли своим счастливым свадебным путешествием.

 Батоно Пэтре, который прочил перспективного Давида в аспирантуру и видел в любимом ученике будущего преподавателя своей кафедры, пытался уберечь его научную карьеру и отечески предостерегал молодого человека от ранней женитьбы. Но, к огорчению наставника, талантливый Давид оказался и столь же своенравным. Не вняв профессорским советам и едва получив диплом, он тут же расписался с Сусанной в ЗАГСе. Мало того, пренебрегая приглашением в аспирантуру и добрыми советами учителя,  через московских друзей завербовался и уехал в какую-то неимоверно далёкую сибирскую экспедицию.

 Сусанна, привязанная к неоконченному институту, осталась мужней женой в родительском доме, а вскорости, толком не осознав ещё своего нового положения, поняла к тому же, что беременна.

 От Давида перед его отъездом из Москвы было всего одно письмо. В нём, не подозревая о будущем отцовстве, он сообщал, что не может заниматься ни чем другим сейчас, когда все лучшие геологоразведчики страны брошены на поиски сибирских алмазов. Просил Сусанну набраться терпения и дождаться от него следующего письма с обратным адресом.
 
 Стараясь не думать о плохом, Сусанна без отставания от учебного графика благополучно выносила сына и успешно защитила дипломный проект. Как молодую мать её избавили от обязательного распределения, и она на попечении родителей, занялась прелестным малышом, которого назвала в честь любимого супруга – Давидом. Некому было ей тогда сказать, что пагубно называть ребёнка именем родителя. Что Бог, по народной примете, кого-то из одинаково названных может прибрать до срока.

Писем от мужа всё не было, и некуда было сообщить счастливому отцу о рождении сына. Затянувшаяся неопределённость Сусанну очень тяготила, и в её душу стали закрадываться дурные предчувствия. Ещё тяжелее было её родителям. Больше всех переживал отец. Судьбу дочери он считал загубленной. Её саму он ни в чём не попрекал, а винил во всём случившемся исключительно себя. В возвращение зятя, которого почему-то с самого начала недолюбливал, отец не верил. В ожидании худшего он замкнулся и почернел лицом. Совсем плохо стало ему, когда с каждым днём становилось всё яснее, что тяжёлые предчувствия его не обманывают.

 Вести от Давида пришли через полтора года после рождения маленького Додика и были горестными. Писали из геологоразведочного отряда.
 В письме сообщалось, что около года назад Давид старший и его товарищи по экспедиции, торопясь использовать последние деньки осенней навигации, спускали по сибирской реке плот, перегруженный припасами на зиму. На речных порогах плот перевернуло. Оказавшись в студёной воде, геологи привычно кинулись ловить резиновые мешки с драгоценным провиантом. На всех были спасательные жилеты, и друг о друге они особенно не беспокоились.

 Давида хватились только когда заметили безвольную неподвижность его тела, уносимого течением. Подумали, что Давид ранен, а оказалось, что он мёртв. Произошло это задолго до того, как они выловили и вытащили его на берег. Испуг от неожиданного падения в воду и внезапное охлаждение вызвали у южанина сосудистый спазм, и сердце его мгновенно остановилось. Время возможной помощи было упущено, и спасти Давида не удалось.

 Потрясённые случившимся товарищи погибшего разожгли на берегу огонь и стали дожидаться утра. Надо было обсохнуть и похоронить Давида. На рассвете они нашли ему последний приют в глубокой скальной расщелине, которую заложили потом тяжёлыми камнями от зверья. К письму была приложена очень плохая фотография, где с трудом можно было различить эту груду камней и ближний кедр, на котором геологи вырезали крест и могильную надпись. На обороте фото были вычерчены кроки речной излучины, где была могила, с картографическими координатами её месторасположения. Дата в письме отличалась от почтового штемпеля более чем на год, и одному Богу было известно, где письмо болталось всё это время, пока чудом не попало к адресату.

 Не знавшая в своей жизни настоящего горя, Сусанна собрала все свои силы, чтобы осознать и пережить, свалившееся на неё вдовство. А впереди её ждала новая утрата. Слёг и, совсем немного проболев, ушёл из жизни отец. Он очень остро переживал последнее время двусмысленное положение дочери. А запоздалое известие о гибели Давида его просто доконало.

 После смерти отца семья, ещё недавно вполне благополучная, осталась практически без средств. Маленькой пенсии, назначенной Сусанниной маме, после потери кормильца едва хватало оплатить квартиру и электричество. Отчаянно экономя, они жили на небольшие деньги с отцовской сберкнижки, которые катастрофически таяли. Правда, маленький Додик в питании ограничен не был, но мама с бабушкой недоедали, и случалось, они продавали для пропитания кое-что из вещей.

 Наступило лето, и Сусанна в очередной раз осталась с ребёнком в невыносимой жаре душного городского котлована. Вывезти Додика загород было просто не на что. Всё, что она могла себе позволить, это ежедневное гуляние с ним в городском саду, где было хоть какое-то подобие растительной свежести. Во время одной из таких прогулок она как-то заметила расположившегося с газетой на садовой скамье любимого профессора, которого не видела со времени окончания института. Немного поколебавшись, Сусанна всё же остановилась перед ним и, поздоровавшись, напомнила о себе.

Батоно Пэтре.
 Узнав, что перед ним маленький Давид, Петр Дионисович с возгласом: «ну, конечно, а кто же это ещё может быть!», стал первым долгом очень шумно нахваливать малыша, не забывая по кавказской галантности расточать комплименты и молодой мамаше. А потом, внимательно заглянул ей в глаза, усадил рядом и, разом сменив тон, потребовал рассказать всё, как есть.

Выслушав её печальную историю, батоно Пэтре ни единым словом не упрекнул бывших любимцев в своенравии и забвении учителя. Он молча сложил газету и вызвался проводить Сусанну до дома. Там, выразив бабушке свои соболезнования по случаю недавних потерь, и поручив ей позаботиться о Додике, он увёл Сусанну с собой. Они вернулись к городскому саду, прошли по улице Дзнеладзе, разделявшей сад надвое, и против Военной комендатуры вошли в подъезд с вывеской треста «Кавказуглегеология».

 С управляющим треста профессор был по-приятельски накоротке ещё со студенческих времён. Да, к тому же в последние годы он состоял учёным консультантом и официальным рецензентом всех научно-изыскательских отчётов этого учреждения. Велев Сусанне ждать в приёмной, батоно Пэтре беспрепятственно прошёл в кабинет шефа, который тут же покинули находившиеся там сотрудники, не смея мешать визиту мэтра.

В скорости туда же в кабинет прошла по вызову заведующая кадрами. Обратно она вышла, с какой то бумагой в руках и попросила Сусанну пройти с ней в отдел. Там Сусанна, к своему удивлению, узнала, что с завтрашнего дня она зачислена в штат треста на должность старшего инженера-геолога камерального отдела.

 Не веря услышанному, она простодушно удивилась, как это могло случиться в отношении её - молодого специалиста, ещё никогда и нигде не работавшую. Однако строгая чиновница посмотрела на Сусанну с откровенным уважением и сказала, что научную характеристику Сусанны и представление её к должности только что собственноручно написал и подписал профессор Гамкрелидзе.

 Петра Дионисовича Сусанна разыскала на следующий день в институте и, не сумев высказать приготовленные для него какие-то нужные слова, уткнулась ему в плечо и впервые за всё это время по настоящему расплакалась.

Сусанна Асламазова.
 В камеральном отделе, куда попала Сусанна, служили самые опытные и знающие сотрудницы треста. В геологоразведке все они начинали свой путь с личного участия в экспедициях, и, в своё время, были у истоков создания сводного отдела камеральных работ, в котором теперь уже проработали много лет. Неопытной Сусанне было, у кого и чему учиться. В отделе царила атмосфера доброжелательства.

 Её коллеги были в большинстве своём в предпенсионном возрасте. Они уже имели своих внучат и умилённо баловали гостинцами её Додика, когда того, прогуливая в городском саду, иногда приводили в отдел навестить мамочку. При этом старшие сотрудницы, вздыхая, признавались Сусанниной маме, что их собственные дети только и считают деньки до родительской пенсии, чтобы заполучить, наконец, домой свободную от службы бабушку.

Время шло, и уходящих на заслуженный отдых работниц стали замещать новые, менее подготовленные работники. Теперь уже сама Сусанна делилась с ними накопленным опытом. Незаметно для себя она становилась в тресте весьма уважаемым и авторитетным работником. На пятый год прихода Сусанны в камеральный отдел ушла на пенсию сама начальница отдела, и все восприняли назначение Сусанны руководителем отдела как должное.

 Конечно, карьерный рост льстил молодой женщине, но улучшение своего материального положения она по-прежнему, в первую очередь, связывала с надеждой отправить Додика с бабушкой на лето в деревню. Надо сказать, что в тресте «Кавказуглегеология» для экспедиционных геологов, в отличие от камеральных работников, этой проблемы не существовало. Их дети со своими бабушками, как правило, увязывались на весь полевой сезон за родителями. Бабушки и внуки поселялись близ экспедиционной базы, геологи вносили за свою родню в общий котёл дополнительный пай, и все, таким образом, жили одной коммуной и питались за общим столом обильной едой из полноценных продуктов, которые штатный повар закупал на деревенском рынке.

 Если учесть, что на территории Закавказья, по которой каждое лето разбредались экспедиции треста «Кавказуглегеология», мест с дурным климатом не было, то надо ли удивляться, что геологи, не задумываясь, таскали за собой свои семьи в любую экспедицию.
 Таким образом, они успешно решали задачу летнего оздоровления своих родителей и детей, с которыми они могли весь полевой сезон не прерывать общения. Эта замечательная привилегия за нелегкий труд геологов была предметом откровенной зависти их знакомых.

 Пристроить маму с Додиком к какой-нибудь экспедиции было соблазнительно. Сусанне никто бы не отказал, но она сама не решалась надолго расставаться с сыном и, если честно, не очень хотела одолжений от сослуживцев. Поэтому летний вывоз Додика в деревню из раза в раз откладывался.

 К этому беспокойству у Сусанны, в последнее время, прибавилось и другое, связанное на этот раз непосредственно с её работой. На службе у неё, на первый взгляд, как будто, всё складывалось хорошо. Она добросовестно освоила дело. Камеральный отдел, которым она заведовала, привычно похваливали. Но с некоторых пор Сусанна стала ощущать в своей работе одной ей заметную ущербность, которая, как ей казалось, мешала её отношениям с коллегами. Дело было в том, что большинство сотрудников, которыми пополнялся камеральный отдел, традиционно были выходцами из среды полевых геологов, отмотавших в своей жизни не одну поисковую экспедицию. У самой же Сусанны, которая ими руководила, была за плечами всего лишь краткосрочная студенческая практика.

 По должности ей, кроме освоенного в совершенстве делопроизводства, следовало анализировать экспедиционные отчёты и обобщать методы и результаты полевых работ. Однако твёрдой уверенности, как именно это надо делать, у неё не было. Сказывалось отсутствие собственного производственного опыта.

Одной из причин её самоедства, была, несомненно, переписка с близкой поверенной школьной подругой Леной Калининой, которая после московского института тоже была геологом, но, в отличие от Сусанны, зарабатывала на жизнь, не вылезая годами из среднеазиатских экспедиций. Она подробно расписывала в письмах к Сусанне эпизоды своей кочевой жизни, не подозревая при этом, какую подрывную работу в душе подруги совершают её подробные полевые репортажи.Сусанна стала ловить себя на том, что завидует подруге, хотя именно этой подруге, по большому счёту, завидовать было не в чем.

Лена Калинина.
 В народе говорят: «не родись красивой, а родись счастливой». Но кто, спрашивается, станет утверждать, что, родившись уродливой, девочка имеет больше шансов на счастье.
 Лена Калинина родилась с «заячьей губой» и «волчьей пастью», сопутствующими друг другу врождёнными дефектами, которые в глухой деревне, где это произошло, исправить было некому. А к тому времени, когда её родители перебрались в город, делать уже что-либо было поздно, и поэтому всё так и осталось.

Несчастной девочке предстоял долгий жизненный путь в обществе людей на неё не похожих, и на деликатное отношение которых к себе, ей трудно было рассчитывать. Бросающееся в глаза уродство, казалось, неизбежно означало, по меньшей мере, нерасположение к себе окружающих и обрекало её на безнадёжное и пожизненное сознание комплекса своей неполноценности.

Однако провидению видимо было угодно некоторым образом исправить свою ошибку и, по возможности, избавить девочку от судьбы изгоя. Лене для самозащиты с детства был ниспослан незаурядный ясный ум и сильный характер. Благодаря этому, ещё в детские годы неглупая девочка, опережавшая сверстников в развитии, поняла, что люди только тогда высмеивают недостатки других людей, когда эти другие люди позволяют себе самим страдать от своих собственных недостатков. Инстинкт подсказал Лене, что наилучшим образом обеспечить собственную неуязвимость можно, прежде всего, не разрешая себе самой казнить себя за то, что пришлось родиться не похожей на других.

 Усвоив такую позицию, Лена уже в дошкольные годы почувствовала, что окружающие её дети не только её не чураются, но и, отдавая должное её самоуверенности и справедливости, обращаются к ней за советом в собственных разборках.
 В школе с первых дней оказалось, что учёба даётся ей очень легко. Она на лету схватывала на уроке самую суть нового материала по самым сложным предметам и тут же на переменке могла его очень доходчиво растолковать непонятливым. К ней всё чаще стали обращаться за помощью не только по учёбе, но и по части общественных и даже личных дел, всегда рассчитывая получить с её стороны ясный, доброжелательный и честный совет. Она умела поставить себя так, что её помощь окружающим была всегда востребована, и у неё доставало ума не заноситься от этого, а помогать тем, что было в её силах. Относилась она ко всем ровно и доброжелательно, но в выпускном классе неожиданно сблизилась с Сусанной Асламазовой.

 Эта однокашница из весьма благополучной семьи расположила её к себе тем, что, полюбив студента геолога, нашла в себе силы решительно противостоять родительским планам на свой счёт. Сусанна доверила Лене сокровенную тайну - своё решение поступить без ведома родителей на геологический факультет, и, узнав, что на эту же специальность метит и сама Лена, она уже до конца школы не отходила от неё ни на шаг.

 Училась Лена очень хорошо и к выпуску, помимо блестящей готовности по школьной программе, обросла таким количеством побед в самых трудных физико-математических олимпиадах, что золотой аттестат зрелости с медалью ей не то чтобы присудили, а, можно сказать, скорее преподнесли.

 Путь в любой ВУЗ с гарантией беспрепятственного поступления был открыт, и Лена, щадя родителей, выбрала Московский геологоразведочный институт, обещавший повышенную стипендию, а затем и высокооплачиваемую работу. Подружки, к сожалению, расстались. Судьбы их сложились по-разному, но они продолжали дружить и переписываться.
 В московском институте Лена легко подтвердила свой привычный авторитет интеллектуального неформального лидера. Учебная группа, в которой она училась, именовалась в институте не иначе, как: «та самая, где учится Калинина». Планка успеваемости в этой группе, благодаря ней, была очень высокой, и студенты, не сбежавшие оттуда на более лёгкие хлеба, считали себя по праву институтской элитой.

 На втором курсе Лена как-то заметила, что в институтском коридоре к ней присматривается незнакомый парень. Потом он подошёл с каким-то явно надуманным вопросом. Они познакомились. Молодой человек назвался Ашотом Алавердяном, зачисленным в институт вне конкурса по республиканской квоте Армении. Он плохо говорил по-русски и ещё хуже понимал книжный текст. Шансов окончить в Москве маркшейдерский факультет, напичканный математикой, без помощи мощного буксира у него практически не было.

Лена всё это быстро вычислила и отнеслась к этому, по своему обыкновению, беззлобно. Она стала помогать учиться незадачливому армянину, готовому было перед этим уже покинуть непосильный для него курс. Со временем, этот изо всех сил старающийся Ашот стал отнимать у неё всё больше свободного времени. Она взвалила постепенно на себя всю его учебную программу, и с присущей ей добросовестностью практически стала учиться на двух факультетах одновременно.

Ашот написал о ней в деревню своим родителям и перевёл с армянского ответное письмо, где они называли её ангелом-хранителем сына и призывали Бога, чтобы тот простёр за это на неё свою безмерную благодать.
 Холодильник в её комнате, которую она делила с сокурсницей, теперь ломился от неиссякаемых деревенских деликатесов из Армении. Когда они в холодильнике не умещались, Ашот устраивал в их комнате вечеринки, на которых подкармливал излишками студентов её группы.

 Иногда случалось, что к весёлому и щедрому Ашоту подкатывались со стороны бойкие студентки, откровенно намекая на свои более привлекательные женские прелести. Однако все их попытки оказывались безнадёжными, и от него, в конце концов, отстали.

Самого Ашота трудно было упрекнуть только в меркантильных намерениях. Он относился к Лене с трогательным вниманием. Не обращая внимания на реакцию окружающих, он не стеснялся делать это на людях. Дарил ей цветы и таскал её по московским музеям и театрам, где, по институтской привычке, заставлял растолковывать ему содержание виденного. А однажды завёз её даже на лёд в зимний парк культуры, где под её руководством и хохот окружающих учился кататься на коньках.

 На третьем курсе она забеременела. Ходила на занятия до последнего, но всё же успевала и за себя, и за Ашота. Роды пришлись очень удачно, сразу после сданной летней сессии. Так что она вполне успела оправиться и съездить в Тбилиси, чтобы оставить дочку у своих родителей.

 Смуглая девочка была крупная и здоровая. Своего молока у Лены не было, малютке подыскали кормилицу, а саму Лену отпустили в Москву доучиваться в институте.
 После рождения дочери внимание Ашота к Лене удвоилось. Продуктовые посылки из Армении стали теперь поступать и в Москву, и в Тбилиси. Лена была необыкновенно счастлива, очень скучала по дочке и почти обрадовалась, когда почувствовала вскоре, что вновь беременна.

 Теперь у неё был уже опыт, и поэтому со вторыми родами и летней сессией на обоих факультетах обошлось ещё более благополучно. Тбилисские бабушка с дедушкой получили следующим летом столь же замечательную и здоровую вторую внучку, а Лена с Ашотом собрались в Армению навестить, наконец, его родителей. Детей по малости решили на первый раз в утомительную автомобильную поездку не брать.

Знать бы ей, чем эта поездка закончится.
Едва они переступили в деревне порог родительского дома, как мать Ашота, разглядев Лену и услышав её неразборчивое гундосое (от отсутствия нёба) приветствие, издала горестный вопль.
 - Ашот-джан, сынок, - запричитала она, - кого ты привёз? Аствац! За что? Чем мы, Господи, перед тобою провинились? Почему не убиваешь нас, а обращаешь гнев на невинного? Ах, Аствац, зачем я, несчастная, дожила до этого дня?!
 И так, не останавливаясь, распустив волосы и раскачиваясь в своём горе из стороны в сторону.

 Отец Ашота при виде Лены был обескуражен не меньше, но смолчал. Придя в себя, он приказал жене утихнуть, прикрыл дверь и пригласил молодых пройти в комнату. Ему, мужчине и главе семьи, не пристало паниковать. Надо было во всём разобраться и принять взвешенное решение.

 Деревня из причитаний матери уже знала всё.
Лена плохо помнила, как прошли следующие два дня. Из дома она не выходила. К отцу то и дело приходили пожилые степенные люди. Они сдержанно здоровались и долго о чём-то в полголоса совещались с отцом на незнакомом ей армянском.

Всю третью ночь отец проговорил с сыном. Она поняла из разговора, что Ашот, не теряя почтения к родителю, в чём-то горячо ему возражает. Наутро отец усадил их перед собой и, используя сына как переводчика, поблагодарил Лену за то, что она приехала в их дом, не побоявшись дальней дороги. Конечно, они мечтали увидеть внучек. Но девочки ещё очень маленькие для поездки. Такие маленькие, что их нельзя больше оставлять одних без матери, и поэтому Лене следует, не откладывая, вернуться к детям. Ашот останется ещё на некоторое время, чтобы помочь кое в чём по хозяйству.

 Отец говорил спокойно, почти ласково. Но Лена без труда поняла, что сказанное обсуждению не подлежит, что всё, что предписывает отец, уже согласовано с семьёй, с Ашотом и с общественным мнением деревни.

 Наутро у двора стояло маршрутное такси, затребованное из города. Салон и багажник восьмиместного «ЗИМа» родители Ашота и односельчане до верха загрузили деревенской снедью, фруктами и напитками. Лена пыталась, было возразить против такого обилия, но отец, приложив палец к губам, сказал, что всё это для внучек, и её возражения неуместны. Прощание с Ашотом было тягостным. Однако, едва отъехав, Лена, к своему удивлению, не стала комплексовать по поводу случившегося. Она легко переключилась на радость предстоящей встречи с дочерьми, которая тёплой волной переполнила её сердце и уже не отпускала до самого дома.

 В институте на последнем курсе в преддверии защиты дипломной работы она с головой окунулась в учёбу. Ашот Алавердян, как и следовало ожидать, в Москву больше не вернулся. И Лена теперь уже без двойной нагрузки легко одолела свою последнюю, преддипломную сессию. В деканате его факультета она узнала, что почти сразу же после её отъезда из Армении Ашот вытребовал по почте свои документы для перевода их в Ереванский университет.

 Лена была достаточно умна, чтобы понимать тщетность каких-либо усилий для принуждения Ашота к возвращению. Она не только не попрекала за это судьбу, а, наоборот, с искренней теплотой вспоминала счастливое время их совместной жизни. Конечно, она прекрасно понимала, какими личными интересами Ашот был к ней привязан и, будучи здравым человеком, готовила себя к тому, что привязанность эта не будет продолжительной. Но, заполучив от Ашота как заслуженную награду двух очаровательных дочек и не уставая, за это воздавать хвалу Всевышнему, она испытывала к Ашоту глубокую благодарность за детей, искренне желала ему добра и поэтому в своей дальнейшей жизни не стала его ни разыскивать, ни преследовать.

Теперь, по окончанию института, её, как никогда, интересовал собственный высокий заработок. И она, наведя справки, напросилась в среднеазиатский регион. Сначала на преддипломную практику, а потом по персональному запросу с места - туда же, на работу по распределению. В те годы таких надбавок к зарплате геологов, как в песках Средней Азии, не платили нигде.
 Лена безвылазно отдала поиску казахстанской нефти долгие восемь лет. К тридцати годам высохла в пустыне до костей, рано поседела и приобрела с головы до пят пожизненный шоколадный загар.

 Спустя восемь лет, с крупной премией на руках за участие в разведке нефтяного месторождения Тенгиза она приехала, наконец, в Тбилиси и впервые за эти годы, увидав вдовствующую маму и дочек- школьниц, поняла, что уже никогда и ни за что с ними не расстанется. Надо было искать любую работу здесь, и она, разумеется, первым делом позвонила Сусанне, с которой все эти годы регулярно переписывалась.

Батоно Пэтре.
 Время шло, и, казалось бы, ясная перспектива добычи боржомской воды на территории столицы республики постепенно стала перекочевывать из области научно-практической в область научно-фантастическую. Несмотря на очевидные соблазны успеха, чиновничья осторожность местного правительства, похоже, брала верх, и решение вопроса нужных капиталовложений беспричинно откладывалось.

 Как-то Пётр Дионисович, привычно перебирая каталожные карточки камеральных фондов треста «Кавказуглегеология», наткнулся там на незнакомую ему рубрику: «Геологические исследования Триалетского хребта. Труды П.Д. Гамкрелидзе». Он попросил Сусану принести ему эту папку и нашёл в ней систематизированную и исчерпывающую библиографию от первых своих аспирантских публикаций по истории Боржомских минеральных источников до авторефератов его диссертаций, а так же перечень множества других ранних и поздних работ, о некоторых из которых он уже не помнил.

 - Что это, Сусанна? - спросил он в изумлении и ещё больше изумился её ответу.
 - Это, Пётр Дионисович, подборка материалов к вашей будущей монографии о геологии Триалетского хребта, которую от вас давно ждут. Она необходима для полноты научного обоснования разведки предсказанных вами запасов боржомской воды на территории Тбилиси.
 - Кто же тебя надоумил? - спросил профессор, памятуя о равнодушии чиновников к волнующей его проблеме.
 - Это ещё не всё, - зарделась Сусанна, - мы воссоздали составленные в отдельные годы по вашим работам геологические карты водоносных горизонтов Триалетского хребта. Привели их к единому масштабу и получили общую и наглядную картину геологической обстановки по всему отрогу.
 - Всей обстановки?
 - Почти. Не хватает последнего, но важного звена. Гидрогеологической съёмки Манглисского квадрата, примыкающего непосредственно к Тбилиси. Но это совсем небольшая работа, как бы успокаивая его, сказала Сусанна. При желании, её можно выполнить небольшим отрядом за один полевой сезон, а в следующем уже ставить разведывательные буровые.

 Пётр Дионисович, продолжавший все эти годы считать Сусанну почти девочкой, подивился зрелости её суждений и пожалел о том, что она со своим пониманием вопроса сидит всего лишь в камеральном отделе треста, а не в республиканском департаменте недр.

 Закалённому в геологических экспедициях, энергичному профессору стало неловко перед своей воспитанницей за своё отступничество перед организационной беспомощностью властей, и, не желая больше с этим мириться, он решил действовать самостоятельно.

В один прекрасный день батоно Пэтре в неурочное время появился в Республиканском тресте «Кавказуглегеология» у своего друга-управляющего и, без стеснения шантажируя его угрозой провалить экспертизы всех научно-изыскательских отчётов этой конторы, потребовал включения в тематический план треста снаряжения нужного ему небольшого отряда. Для съёмки и составления недостающих листов геологической карты Манглисского квадрата, как примыкающей непосредственно к Тбилиси, части любезного ему Триалетского хребта.

 Мало того, не считаясь с клятвенными заявлениями управляющего о том, что все полевые геологи уже разнаряжены по другим экспедициям, профессор в результате ожесточённой торговли заставил его всё-таки утвердить на текущий полевой сезон штат отряда в составе шести человек. Загнанный в угол своим научным консультантом и приятелем управляющий трестом подписал приказ, которого домогался батоно Пэтре в тайной надежде, что тому всё равно не достать в разгар полевого сезона нужных для этой затеи людей. Но не тут то было.
Получив штатное расписание, батоно Пэтре потребовал от управляющего, не откладывая, назначить начальника отряда, которому поручить срочное его формирование.
- Но где я тебе его найду? - взмолился управляющий.

- Это я тебе его найду, - заявил батоно Пэтре и, вытащив приятеля из-за стола, увлёк его под руку по трестовскому коридору. Распахнув двери камерального отдела, он указал управляющему на Сусанну.
- Вот тебе готовый начальник отряда. Насколько я знаю, она уже подобрала рабочие карты нужного квадрата и давно ждёт, что ты, наконец, об этом догадаешься и отправишь её в поле без моей подсказки. Впрочем, спроси сам, согласна ли она.

Сусанна Асламазова.
 Надо ли было спрашивать её согласия? Последнее время она об этом только и думала, не смея, однако, мечтать, что случится это так вдруг. Батоно Пэтре во второй раз круто вмешивался в её судьбу. Хотя, как знать, может быть на этот раз она сама себя к этому готовила.

 Её высокие руководители после своего внезапного визита давно уже ушли из отдела, а она продолжала неподвижно сидеть, подперев голову, под впечатлением грядущих перемен в своей жизни.Из оцепенения её вывел телефонный звонок. Звонила вернувшаяся из Средней Азии Лена Калинина. Она сообщала Сусанне, что не собирается больше расставаться с детьми, и, понимая, что не может вот так, просто с улицы, претендовать на что-либо солидное, просила подругу помочь для начала зацепиться в городе за любую, близкую к специальности работу.

 Поражённая мистической своевременностью звонка Сусанна предложила блестящему геологу Лене Калининой, готовой в сложившихся обстоятельствах на малое, королевский выбор. То ли заменить саму Сусанну на первой роли начальника камерального отдела с твёрдой ставкой, то ли согласиться в её отряде на вторую, но почётную роль старшего инженера-геолога с полевыми, дождевыми и высотными коэффициентами к окладу, а так же с возможностью детского табора при базовой усадьбе в курортном Манглиси.

 Надо ли сомневаться в том, какой именно вариант был выбран. Подруги сговорились немедленно встретиться и расписать свои действия по срочному формированию отряда.

Автомобиль – не роскошь.
 Самым привлекательным в стандартном снаряжении отряда был рабочий транспорт. С него решили и начинать. По пути на трестовскую автобазу с приказом управляющего на руках фантазировали по поводу машины, которая достанется для разъездов. Досталась не предусмотренная никакими фантазиями, грузовая полуторка довоенного производства, которую перед этим бедолага-водитель около года собирал по винтику.

- Как видите, больше ничего нет, - сказал директор базы Автандил Иванович, - всё остальное давно разобрали по экспедициям.
- Без машины никак, - сказала опытная Лена, - придётся брать.
- Тогда уже берите вместе с шофёром, - посоветовал директор. У другого хозяина эта джабаханка ездить не будет.
- А у вашего будет? - усомнилась Сусанна.
- У Арчила, будет ехать всегда! Как штык! - заверил её с жизнерадостной улыбкой, представленный ей моложавый водитель.
Женщины согласились, и машину было велено назавтра подать к тресту. Любезный Автандил Иванович снабдил, руководящих дам бланками путевых листов, талонами на бензин, и посоветовал не баловать шофёра и не лениться сверять задания в путевом листе с показаниями спидометра.

Кадры решают всё.
Вернувшись в трест, подруги получили у коменданта ключи от выделенной им хозяйственной комнаты, прицепили снаружи тетрадный листок с надписью «Манглисский отряд» и засели за списки продуктов и снаряжения. Опытная Лена стала составлять перечень самого необходимого, а авторитетная Сусанна взялась всё это выбивать на трестовской базе материально-технического снабжения.

От множества необходимого голова шла кругом. В длинном списке были брезентовые дождевики и сапоги, геологические молотки и компасы, каптажные книги и термометры, рюкзаки и полевые сумки, палатки, тара для коллекций скальных пород и родниковых источников, спальные мешки и постельные принадлежности. Чего только там не было в списках Лены Калининой, а она всё продолжала его дописывать. Продукты собирались закупать на местном базаре, но мясные и рыбные консервы для полевых завтраков, сахар, крупы и макароны надо было везти всё же из города. Пачка накладных пухла с каждым часом. Всё выписанное предстояло получать, приходовать и паковать. Двум женщинам даже с помощью водителя с этим было не справиться. Требовалось срочное пополнение.

По этой причине отоваривание на время отложили и переключились на поиски предусмотренных штатным расписанием помощников.
 Надо сказать, что набрать недостающих после прихода Лены четырёх человек удалось за какие-то несколько дней. Но среди них не было ни одного, кто был бы ранее известен Сусанне, как это получилось с Леной Калининой (тут ей действительно повезло).
А что будут представлять собой остальные четверо? И как они будут вести себя с ней и друг с другом круглые сутки в полевых условиях, ей было неведомо. Поэтому в своих коротких беседах Сусанна и Лена пытались узнать о предыдущей жизни новых сотрудников и мотивах их желания работать в отряде как можно больше.

Один из них – улыбчивый водитель, работал с ними уже несколько дней, и руководительницы приглядывались к нему, беспокоясь, каково в отряде будет с эксплуатацией столь потрёпанной техники, в вопросах которой они, как и всякие женщины, чувствовали себя не очень уверенно.

Арчил.
 Принятый в отряд водитель восстановленной полуторки Арчил родился в южноосетинском селении поздним и единственным ребёнком в семье деревенского каменщика. Судьба наградила долго желанного в семье мальчика счастливым уживчивым характером, замешанным на миролюбии его матери и трудолюбии отца, а ещё снабдила его живым умом и неунывающим, весёлым нравом, который особенно ценили сослуживцы в армии, куда он попал после десятилетки.

 В родном осетинском селе для Арчила и его сверстников были привлекательными две наиболее популярные деревенские профессии. Водителя колхозного грузовика, нужду в котором испытывали все, от председателя до одиноких бабушек-огородниц. И сельского милиционера, который, кроме неограниченных в деревне полномочий, обладал ещё пополняемым добротным обмундированием и табельным оружием.

 В армии, куда попал Арчил после школы, любезных ему автомобилей и оружия оказалось в избытке. И перспектива трехлетней службы, обещавшая приобретение квалификации в обеих этих областях, Арчила только радовала. Когда в учебной роте стали распределять новобранцев по военным профессиям, он благоразумно прикинул, что оружию в армии обучат во всех случаях. Поэтому специально учиться выгоднее на механика-водителя. Рассчитывая, таким образом, после армии у себя в деревне с одинаковым успехом выбрать между работой в МТС или милиции.

 Но судьба сложилась так, что вернуться в своё село Арчилу не пришлось. Пока он служил на срочной, строительный БУМ 50-х в Грузии, в числе многих специалистов привлёк в столицу республики и его отца-каменщика. Он теперь трудился на городских новостройках и после деревенского раздолья был с матерью Арчила прописан в коммунальной квартире одной из жилых окраин города, куда прописали и единственного сына. Так демобилизованный военный водитель Арчил Дзагоев крестьянский сын стал, неожиданно для себя, горожанином.
 
 С работой устроилось не сразу. Обязанность развозить по городским объёктам грузы показалась Арчилу скучной и малодоходной. А для более живой выгодной работы в таксопарке у него не хватало опыта и связей.

Интересное дело нашлось на автобазе треста «Кавказуглегеология». Начальник трестовского автохозяйства Автандил Иванович, испытывая постоянную нужду в слесарях по авто ремонту, предложил Арчилу восстановить безнадёжно развалившуюся полуторку, рассчитывая использовать дисциплинированного армейца больше на ремонте других машин.
 
Лукавить по этому поводу оказалось совершенно излишним, так как на самом деле уговаривать в работе покладистого Арчила не пришлось. Он с одинаковым удовольствием копался не только в выделенной ему развалюхе, но и в любых других автомобилях, набирая с пользой для себя недостающий опыт. Через год, к изумлению начальника автобазы, закреплённая за новым водителем безнадёжная полуторка не только послушно заводилась от ключа, но и стала выполнять выезды на линию. Правда, только исключительно под управлением самого Арчила. Сообщая об этом Сусанне, начальник автобазы ничего не преувеличивал.

 После восстановления машины Автандил Иванович молодого механика зауважал и, получив запоздалую заявку от Асламазовой, благословил демобилизованного водителя и мобилизованную им полуторку на самостоятельную работу в полевом отряде. Арчил принял новое назначение с радостью. Перспектива оказаться за рулём грузовой автомашины на междеревенских дорогах ему очень нравилась.

Тётя Нюра-кормилица.
 Поварскому делу Анна нигде специально не училась. В детском доме, где она выросла и пребывала уже перед скорым выпуском, на неё обратила внимание немолодая грузинская чета из Сухуми, которая прибыла в детдом с необычной целью. Родители единственного и не совсем путёвого сына решили подобрать ему невесту, резонно полагая, что сделать это в детдоме наиболее выгодно. Рассчитывали на то, что девушки здесь без особых претензий, а у родителей всё же будет возможность выбора.
По открытому лицу симпатичной Анны легко можно было предположить у неё добрый нрав, и девушке сделали соответствующее предложение.
 Познакомившись с кандидатом в женихи, Анна, не обладающая особым жизненным опытом, решила про себя, что парень, которого ей прочат, вовсе неплохой, а его тяготение к компаниям сомнительных дружков скорее реакция на деспотичность его родителей, чем склонность к собственным порокам.
 Они с Отари (так звали молодого человека) понравились друг другу и, отгуляв на свадьбе, зажили своей семьёй в отдельной квартире предоставленной Анне, как воспитаннице детдома государством. В замужестве русская девушка стала носить грузинскую фамилию Кучава, к которой быстро привыкла.
 Не помнящая своего родительского дома и выросшая на всём казённом Анна не подозревала о своей домовитости. Сама себе удивляясь, она любовно, стул за стулом и ложку за ложкой обживала семейное гнёздышко, и всеми силами стремилась приобщить к этому своего Отари. Убедившись в его порядочности и искреннем отношении к себе, она охотно забеременела и в урочное время разрешилась чудесной девочкой, которую по предложению счастливого отца нарекли грузинским именем Лали. Теперь, когда их стало трое, инстинкт самосохранения подсказывал Анне необходимость окончательной зачистки избыточного влияния на её мужа со стороны как родителей, так и дружков, подавлявших его собственную волю. Это ей понемногу удавалось.
 Однако, если родители, убедившись в благополучии любимого сына, смирились и почти избавили его от своей удушающей опёки, то дружки, не без тайной зависти, относящиеся к семейной идиллии недавнего приятеля, не простили ему отступничества и до поры затаились.
 В то лето курортников сухумского побережья потрясла жуткая история. Была ограблена и убита молодая приезжая женщина. Всю компанию, к которой ещё недавно был причастен Отари, не без основания задержали по подозрению в этом преступлении. Общественность города была в шоке. Задержанные молодые люди были отпрысками известных и влиятельных на побережье семей, и страсти вокруг расследования этого дела кипели со страшной силой. К делу были привлечены выписанные из Тбилиси, самые опытные и изворотливые адвокаты. Следователь поначалу допросил Отари в качестве возможного свидетеля, но, убедившись в том, что тот уже значительное время с подозреваемой компанией не общался, оставил его в покое.
 Волнующее общественность следствие по непонятной причине затягивалось. Но, когда день судебного разбирательства, в конце концов, был назначен, к удивлению Отари он всё же был вызван на суд, как свидетель, и защита обвиняемых получила возможность допросить его в судебном порядке. На процессе прокурор, поддерживающий обвинение, и судебная коллегия смогли по достоинству оценить уровень квалификации столичной адвокатуры. Безусловно, свой хлеб они ели недаром. За время искусно затянутого ими следствия опытные адвокаты ухитрились сфабриковать и подбросить в нужные места недостающие вещественные доказательства и очень тщательно подготовить свидетелей и самих обвиняемых к даче на суде нужных показаний по делу.
 Как ни пытались прокурор и судья в ходе разбирательства запутать допрашиваемых, никто из них в своих новых показаниях ни разу не сбился, и все они, отрицая причастность обвиняемых, единодушно и аргументировано указывали на единственного виновника преступления - своего недавнего приятеля Отари Кучаву. Судебной коллегии после долгого заседания не оставалось ничего иного, как предварительное следствие признать развалившимся и направить дело на повторное доследование. Своим частным определением суд счёл целесообразным взять под стражу в зале суда теперь уже подозреваемого Отари Кучаву.
 Следующие за этим несколько лет Анна вспоминает как кошмарный сон. Повторный суд. Десять лет лагерей. Добровольная пересылка на сибирский лесоповал с зачётами, сокращающими срок. Новая жизнь от письма к письму, и от посылки к посылке.
 То, что произошло с Отари, было чудовищной несправедливостью, и хотя вины Анны во всём этом не было, её ни на минуту не покидала решимость на любой срок остаться опорой для мужа и сохранить к его возвращению, и себя и дочку.
 Никакой особой профессией Анна не владела. Чтобы обеспечить себе и ребёнку пропитание, она нанялась поначалу на подсобную работу в пищеблок. Там вскорости опрятную и старательную работницу заметили и перевели из судомоек к поварам. Начала с простого. Шинковала овощи. Потом доверили готовить холодные закуски. Через год пожилой шеф-повар, окончательно к ней присмотревшись, объявил её своей официальной преемницей и стал учить всему. А ещё через год её авторские блюда были премированы на городском конкурсе, и её утвердили шеф-поваром в своём же ресторане, проводив с почётом на пенсию её престарелого учителя.
 Новая должность обеспечивала достаток, но отнимала всё время от зари до зари. Анна неделями не видела дочь, которая росла на попечении бабушки. До возвращения Отари надо было продержаться ещё года два. Но тут неожиданно дочка серьёзно захворала. У неё ничего конкретно не болело, но прогрессировала апатия к еде и окружающему. Сухумские врачи пожимали плечами и помочь ничем не могли. А девочка, между тем угасала на глазах.
 Бросив работу, отчаявшаяся Анна повезла дочь к тбилисским профессорам. У неё было рекомендательное письмо одного влиятельного завсегдатая её ресторана к знаменитому детскому академику. Престарелый учёный, практикующий у себя дома, больше похожий на добродушного дедушку так умело вошёл в контакт с Лали, что девочка впервые за последнее время стала неуверенно улыбаться, а потом, после очередной шутки симпатичного дедушки, к изумлению матери, и вовсе расхохоталась.
 Завалив девочку необыкновенными игрушками, которых было множество в его домашнем кабинете, академик переключился на маму и в короткий срок вник во все обстоятельства и перипетии её невесёлой истории. Приговор был неожиданным. Девочка вполне здорова. Имеющая место анемия объясняется тем, что ребёнок тоскует по матери и несколько подавлен деспотичной бабушкой. Радикальные меры просты.
 С дочкой надо провести длительное время, не расставаясь, с усиленным питанием и, желательно, подальше от моря, где-нибудь в сосновом высокогорье.
 Щедро расплатившись с академиком, счастливая Анна, желая побаловать дочку, накупила полную сумку когда-то любимых ею сладостей и фруктов. В поисках, где бы присесть, они забрели в городской сад и расположились на одной из его тенистых скамеек.
Обещание Анны в том, что они теперь никогда, ни на один день, не расстанутся, так волшебно подействовали на дочь, что та впервые сама попросила поесть и даже с интересом стала перебирать в сумке купленную еду.
 Рядом на скамейку, притомившись, присела отдохнуть ухоженная бабушка с внуком лет шести, которого она тут же отпустила погонять по аллеям на самокате.
 Счастливая от вида уплетающей за обе щёки Лали, Анна жаждала общения и попыталась угостить соседку по скамейке. Бабушка сдержанно отказалась, но, не желая обидеть Анну, похвалила её миловидную дочку. В конце концов, женщины разговорились, и простодушная Анна, уже во второй раз за сегодняшний день выложила случайной знакомой всю свою историю. Бабушка слушала Анну с вежливым вниманием, но в конце своего рассказа Анне показалось, что во взгляде её слушательницы появились признаки неподдельного интереса.
 - Знаете что, - обратилась она к Анне, - я не могу сказать вам ничего конкретного и наверняка. Но попробуйте позвонить в рабочее время по этому телефону.
 - А что это врач? - всполошилась Анна, подозревая, что старушка не поверила диагнозу академика.
 - Нет, не врач. Но вы всё же позвоните, - посоветовала та, передавая клочок бумажки с номером, - возможно, это окажется важным для вас. А мне, простите, пора. Пойду поищу, куда там запропастился мой Додик.
 Не на шутку обеспокоенная Анна собрала пожитки, и пошла с дочкой искать телефон-автомат. Она дозвонилась, и в тот же день состоялось её знакомство с Сусанной Асламазовой и Леной Калининой. Женщины легко поняли друг друга и быстро договорились. Ресторанный шеф-повар была зачислена в отряд. Для трёх поколений будущего табора тётя Нюра, как её потом окрестили малыши, была второй удачей, свалившейся Сусанне с неба.
 
Старший коллектор Вашакидзе.
 Известно, что деятельность каждого советского учреждения наблюдалась по линии КГБ. Имелся свой куратор от этого компетентного органа и в тресте «Кавказуглегеология». Это был приходящий время от времени, молчаливый капитан, с которым у Сусанны Асламазовой были ровные деловые отношения. Почтенный орган, стоящий на страже государственной безопасности, в лице молчаливого капитана интересовали в камеральном отделе треста, в основном, вопросы организации хранения и допуска к географическим картам мелкого масштаба, так называемым «двухвёрсткам», которые имели гриф «секретно», так как содержали сведения о просёлочных дорогах и тропах, соединяющих в горах кочевья и перевалы.
 Капитан приходил обычно без предупреждения и, убедившись в очередной раз в образцовом порядке хозяйства Сусанны Асламазовой, в камеральном отделе не задерживался. А тут вдруг позвонил и стал заранее договариваться о встрече. Сусанна попробовала в связи со своим уходом из отдела переключить его на новую заведующую. Но капитан сказал, что ему нужна именно Сусанна и как раз в связи с её новым назначением.
 Пришлось, перед его приходом, на всякий случай убедиться в правильности оформления отобранных для работы карт Манглисского квадрата. Но молчаливого капитана на этот раз интересовали не карты, а штатное расписание отряда. Расспросив вскользь о замещениях и вакансиях, он неожиданно обратился к Сусанне с личной просьбой. Речь шла об одолжении, которое он просил оказать своему непосредственному начальнику по службе, коим была дама в звании полковника КГБ.
 Несколько лет тому назад погиб на служебном посту её муж, тоже полковник, и она с тех пор одна воспитывала их единственного сына, которому сейчас 18 лет. Парень совершенно не испорченный, но по молодости имевший несчастье повздорить в школе со своим сверстником и изрядно его поколотить. Это была всего лишь обычная мальчишеская драка (без трупов и увечий), и ребята, в конце концов, легко уладили бы это дело сами, но вмешался отец парня, оказавшийся высоким чином смежного ведомства – МВД.
 Извечное соперничество двух силовых структур ничего хорошего не предвещало даже по мелочам. Поэтому за урегулирование дела о пустяковой школьной драке, по просьбе матери, взялись опытные аппаратчики КГБ. Эти же опытные аппаратчики посоветовали родительнице услать куда-нибудь на лето с глаз долой провинившегося парня. Например, к родственникам в деревню. А ещё лучше, в порядке трудотерапии, в полевую экспедицию, где его никто не станет искать.
 Сусанна от перспективы работы в обществе гэбэшного отпрыска, конечно, была не в восторге. Однако, быстро сообразив, что это, так или иначе, придётся сделать, приветливо улыбнулась и, скрепя сердце, выразила готовность помочь.
 Когда капитан представил ожидавшего в коридоре парня, у нее немного отлегло с души. Крепкий носатый юноша со смешинкой в глазах разговаривал с почтительным достоинством и подкупал тем, что, рассказывая о своих злоключениях, посмеивался над собой.
Сказал, что, ожидая, он разглядывал вывешенные в коридоре фото стенды. Ему очень понравились рабочие моменты из жизни геологоразведчиков. Он очень хочет попасть в отряд и, если его возьмут, будет стараться.
 Звали парня Нодар Вашакидзе. Сусанна приняла его на работу. И, как оказалось, правильно сделала. Потому что трудно себе представить, какими серыми и бесцветными могли бы оказаться будни нашего отряда, не будь в его составе этого замечательного мальчишки.

И, наконец, второй коллектор и тоже старший.
 Известие о тяжёлой болезни младшего брата застало меня в Москве под занавес летней сессии на первом курсе гидротехнического факультета МИСИ. Писала старшая сестра из Донецка. Ей написали тбилисские дворовые соседи. Наш 15-летний брат Ларик, который жил в Тбилиси с бабушкой, и которую он не очень слушался, где-то не поберёгся и подхватил двухстороннее воспаление лёгких. Бабушка перед этим слегла и сама нуждалась в уходе. Сердобольные соседи приняли в судьбе мальчика активное участие. Поместили его в престижную центральную детскую больницу и не оставляли его в дальнейшем своим вниманием. Однако измученный жарой и высокой температурой мальчик ничего не ел, худел и чах на глазах. Болезнь прогрессировала, и затемнение подходило уже к верхним рёбрам. Написали не мне, а старшей сестре в Донецк. Не хотели, видите ли, меня без крайней нужды срывать с сессии, и дотянули до того, что нужда стала действительно крайней.
 Доступный карману железнодорожный переезд в плацкартном вагоне до Тбилиси занял без малого три дня. Детская больница для лёгочников была расположена на возвышавшимся на окраине города Кукийском холме. Но даже там при настежь распахнутых окнах воздух был раскалён и неподвижен.
 Ларика, вернее то, во что он превратился, было трудно распознать. На кровати почти без признаков дыхания лежало тельце пятнадцатилетнего подростка в крайней степени истощения. На мой приход, несмотря на годовую разлуку, он не реагировал.
 Мои познания в лечении любого лёгочника сводились к убеждению в необходимости его усиленного откармливания. Видимо сердобольные соседи нашего двора считали также, потому, что прикроватная тумбочка брата ломилась от обилия их подношений в виде жареных кур и жирных питательных бульонов. Всё это много дней оставалось нетронутым. Медсестры сказала мне, что они не могут заставить брата есть. И поскольку он сам ничего не ест, у них не хватает совести взять что-нибудь себе, из зазря пропадающей хорошей еды.
 Почти два дня перед этим я и сам ничего не ел, заплатив последними деньгами за железнодорожный билет, и теперь, от вида полной тумбы истекающего жиром мясного изобилия я почувствовал настоящее головокружение.
 Взяв брата за неподвижную безразличную руку, почти теряя сознание от вида отвергаемой им еды и призвав на помощь всё своё красноречие, я безуспешно пытался уговорить его глотнуть бульона и съесть хотя бы ломтик от курицы. Через час, оставив в отчаянии это бесполезное занятие, я пошел искать главного врача.
Им оказался высокий плотный человек с выражением безысходной усталости на лице. Видимо это было связано с тяготившим его разговором с родственниками тяжело больного мальчика.
 Мальчик, тоже лёгочник, был безнадежен, но врач в прошлый визит его богатых родственников, имел неосторожность предположить, что если бы в его распоряжении был новейший антибиотик, о котором в республике знали только понаслышке, можно было бы попытаться что-то ещё предпринять.
Состоятельные родственники больного самонадеянно заявили, что они могут достать, что угодно и ничего для этого не пожалеют. И вот сегодня выяснилось, что не достали.
 Этот сверхновый препарат появился где-то очень далеко и в таких малых количествах, что был недоступен даже "чёрному рынку" и добыть его оказалось непосильно даже их могущественному клану. Теперь они пришли к главному врачу, умоляя, чтобы тот сам достал как-нибудь этот препарат за любые деньги. Врач уверял, что это не в его силах. Они в это не верили, убеждая его, что за любые деньги, которые они готовы заплатить, можно достать всё.
 - Но вы ведь не достали, - возражал им врач, - поверьте, всё, что я могу ещё сделать для больного, это приказать вынести его с кроватью на круглые сутки в больничный сад. Эта мера таким, как он, продлевает жизнь на несколько дней. Они не могли примириться с неизбежностью, и он их выпроваживал из кабинета терпеливо, но с большим трудом.
 После того, что мне пришлось услышать, никаких шансов на обнадёживающий разговор с главным врачом уже не было. Понимая это, я хотел, было уйти, но он меня уже заметил, и спросил устало.
 - А тебе что надобно, парень?
Я сказал, что всё, что мне надобно, я уже из его предыдущего разговора уяснил, и теперь прошу только назвать мне антибиотик, о котором шла речь.
 Смерив глазами мою фигуру в линялой х/б гимнастёрке с невыгоревшими следами недавних погон, с амбициозным парашютным значком на груди и сравнив её с респектабельным видом предыдущих посетителей, главный врач устало и печально улыбнулся моей наивности, однако антибиотик назвал. Это был стрептомицин.
 Сегодня трудно себе представить, что когда-то этот повсеместно распространённый препарат был недоступен, и простым, и не простым смертным.
 Врач сказал, что у брата, слава Богу, нет бацилл, а только тяжёлая пневмония, и что одной упаковки из 20-ти ампул было бы достаточно для её устранения, но, что другого способа спасти его, к сожалению, нет. Договорившись с врачом о том, чтобы койку брата тоже вынесли из палаты в сад, я вернулся домой и, призаняв у соседей денег, поторопился на почту. Звонить в Донецк.
 Мой зять в Донецке к тому времени уже был восходящей звездой отечественного шахтостроения. Государственная программа интенсивной проходки вертикальных шахтных стволов, которой он занимался вплотную, была ориентирована на оборонный заказ пусковых шахт для стратегических ракет. Я был уверен, что номенклатура подобных шахтостроителей наверняка имела доступ к кремлёвским запасам новейших антибиотиков.
 За три минуты с трудом оплаченного мной телефонного разговора сестра успела по буквам записать название незнакомого препарата. А через два дня я уже встречал в Тбилиси московский поезд с проводником, который передал мне бандероль с двумя упаковками самого настоящего стрептомицина.
 Увидав их в моих руках, главный врач с изумлением глядел на добытое лекарство, но ещё с большим изумлением на меня самого.
 Условия мои на этот раз были по-военному категоричны. Я приношу ежедневно по одной ампуле стрептомицина в больницу, где на моих глазах им заряжают шприц и делают укол именно брату.
Если, как обещает врач, для его излечения одной упаковки окажется достаточно, то вторая упаковка будет передана врачу в качестве гонорара.
 Через двадцать дней, когда была истрачена последняя ампула первой упаковки, главный врач показал мне на рентгеновском снимке чистые лёгкие брата, но предупредил, что окончательное излечение всё ещё проблематично. Организм брата, в котором почти не осталось плоти, настолько ослаблен, что в летнюю жару достаточно одного случайного микроба, чтобы он подцепил новую инфекцию, с которой уже наверняка не справится.
 - Что нужно в идеальном случае, - спросил я.
 - Высокогорная хвоя и усиленное питание на всё лето и осень до первых снегов. Врач стал подробно излагать подробности идеальных условий реабилитации брата. Получив упаковку стрептомицина, он уже не позволял себе снисходительных ухмылок в мой адрес, говорил на полном серьёзе и вполне уважительно поглядывал на вызывающий парашютный значок, украшающий мою вылинявшую солдатскую гимнастёрку.
 Дома в размышлении, что предпринять, я поднялся за советом к Илье Иосифовичу Флейшеру. Его многочисленная семья, принимавшая большое участие в судьбе моего брата, занимала в нашем доме половину верхнего, третьего, этажа.
 Невысокий и подвижный отец семейства, Илья Иосифович, пребывал в состоянии постоянной озабоченности. Он был убеждён, что его назначение на этом свете без конца распутывать вопросы, которые кто-то старательно и без конца запутывает. Прикуривая одну папиросу от другой, он несколько минут размышлял над моей ситуацией и выдал оптимальное разрешение проблемы.
 - Денег у тебя нет, и не будет, это ясно, - совершенно справедливо заметил он, - а если бы они и были, всё равно достать перманентные путёвки на высокогорный курорт на всё лето и осень нереально ни при каких деньгах. А если бы и было реально, то, опять-таки, отправить брата на любой курорт в беспомощном состоянии, надеясь только на казённый уход, опять- таки нереально.
 - Выход один, - продолжал он, - надо забирать с собой брата, ехать в эти благодатные места и наниматься там на работу. Но поскольку зарплата обслуги на курортах мизерная, а тебе надо будет усиленно питать брата и питаться самому, лучше всего пристроиться там к какому-нибудь санаторному пищеблоку, где, помимо заработка, можно было бы получать дармовые харчи.
 Пока я с горечью размышлял о том, что предлагаемое безукоризненно логическое решение вопроса, вероятно, единственное из возможных, сам Илья Иосифович в это время, глядя мимо меня, галантно кланялся седой эффектной даме с соседнего балкона.
 - Ты знаешь её? - спросил он меня, не отрывая глаз от женщины.
 - Знаю, - ответил я, к его удивлению, - она приходит регулярно в наш дом навещать свою больную сестру. Её племянник Мартын ровесник моего брата. А она сама ровесница моей мамы, училась с ней в заведении святой Нины и изображена на общей фото-виньетке, которая есть у нас дома.
 Но, я вижу, вы тоже её знаете, раз позволяете себе раскланиваться с ней.
 - Ты понимаешь, - говорит он мне, - наш проектный институт на улице Дзнеладзе делит дом с трестом «Кавказуглегеология». Мы с ней иногда встречаемся на общей лестнице и только. Говорят она у себя в тресте какая-то шишка.
 - Послушай!!! - вдруг завопил он, - а что если в экспедицию? Там тебе и горы и леса, и куча надбавок за тяготы и лишения бродячей жизни, и работа до самых снегов. Говоришь у тебя дома виньетка с её ликом. Забирай эту виньетку и дуй с утра ко мне.
 На следующий день в тресте «Кавказуглегеология» не составило труда разыскать нужную нам красивую и строгую женщину. Рузана Аршаковна оказалась, ни много, ни мало, главным геологом треста.
Поглядев с грустной улыбкой на свою выпускную виньетку, она сказала, что, конечно, помнит мою маму и знает от сестры известную всему двору историю с моим братом.
 Вежливо распрощавшись с Ильёй Иосифовичем, она молча повела меня по коридору до двери, на которой был приколот листок с надписью: «Манглисский отряд». В комнате миловидная женщина с затянутыми к затылку волосами корпела над бумагами.
 - Сусанна, - обратилась к ней Рузана Аршаковна, - у тебя кажется некомплект коллекторов. Я тебе привела второго.
 Сказано это было таким тоном, будто я на работу уже принят, и меня с моим будущим шефом просто знакомят. Сусанна, которая всегда тонко улавливала подобные нюансы поведения начальников, поняла это именно так. Поэтому, лучезарно улыбнувшись Рузане Аршаковне, она только и сказала:
 - Ну, слава Богу, теперь все. Значит, можем двигаться.
И только после её ухода перевела на меня задумчивый взгляд.

База.
 Курортный Манглиси, что в 65 километрах от Тбилиси, своими густонаселёнными улочками охватывал подковой холм, заросший столетними соснами.Целебный воздух этой знаменитой рощи составлял основной лечебный эффект и авторитет нескольким местным санаториям для лёгочников.
Объехав сосновый холм с обратной стороны, мы обнаружили небольшую русскую церковь и примыкающие к ней несколько крестьянских усадеб. Место это было на отшибе от городских магазинов и лечебных учреждений, поэтому свободно от курортников, которые в те времена ещё не располагали личным автомобилями и лепились поближе к благам цивилизации. Домохозяева обнаруженного нами русского хутора состояли между собой в родстве и готовы были, переселившись на лето к родичам, предоставить за сходную плату нужные дома в полное наше распоряжение.
 Сами дома, размещённые с нелюдимой стороны рощи, были добротны и очень нам понравились, поэтому Сусанна с Леной Калининой, недолго посовещавшись, тут же сняли под нашу базу три соседствующие усадьбы. Главную, с артезианским колодцем во дворе, - для себя, общей кухни и собраний. Дом поскромнее - для мужчин. И ещё один - для бабушек с детьми. Не особенно торгуясь, сговорились о цене. Вручили задаток, и, угостившись парным молоком, в этот же день вернулись в Тбилиси.

Обустройство.
 Первым рейсом перевезли тётю Нюру с Лали и продуктами (кухню надо было задействовать первой). За ними бабушек с детьми и домашним скарбом. За ними Сусанну с рабочей документацией и спальными принадлежностями. Затем Лену Калинину с рабочим имуществом. И, наконец, уже без женщин, остальное имущество.
 Мы с Нодаром, как основная рабочая сила для погрузочных-разгрузочных работ, неизменно сопровождали все рейсы. С последним я забрал из больницы брата.
 Переезд выпал на самые жаркие июньские дни, и, уступая место в кабине женщинам и детям, мы с Нодаром жарились под палящим солнцем. Наш Арчил соорудить тент над кузовом автомашины не удосужился, а вот несколькими досками под легко съёмные лавки успел обзавестись. На них при желании можно было разместить одновременно человек двадцать, что в порожние рейсы он и собирался делать. Как впоследствии мы могли не раз убедиться, он всегда был у себя на уме.
 Но, в то же время, к его чести, надо сказать, что машина, за несколько дней напряжённой эксплуатации во время наших переездов по городу и горам, ни разу не подвела. Героическая полуторка, дребезжа всеми своими частями, с предельно загруженным кузовом натружено на низкой передаче послушно карабкалась по горным серпантинам и единственно в чём нуждалась на остановках, так это в пополнении бензобака и кипящего радиатора.
 В ограде выделенной нам усадьбы, я присмотрел расположенный в глубине двора отдельный домик, бывшую баньку, которую домовладельцы, дохода ради, приспособили под одноместное жильё, и, бывало в разгар сезона, находили на него охотника. Я тут же вступил в переговоры с хозяевами с тем, чтобы снять этот домик персонально для брата, считая, что ухаживать за ним мне будет гораздо сподручнее в отдельном помещении.
 Я ещё толком не знал величины своего будущего заработка, но очень рассчитывал, что с меня дорого не возьмут. Однако, православные домовладельцы, которые за прошедшие несколько дней нашего с ними знакомства разузнали про каждого из нас всё, от платы за домик отказались вовсе, считая выхаживание больного брата делом богоугодным, за которое грех брать дополнительные деньги. Тогда получалось, что стоимость аренды домика вошла в стоимость аренды усадьбы, которая оплачивалась из казённых сумм, и я честно выразил своим руководителям готовность уплатить от себя эту часть общей стоимости.
 Сусанна, ещё не имевшая опыта распоряжения подотчётными наличными, начала было задумываться, как в данном случае правильно поступить, но Лена Калинина, узнав, что от платы отказались сами хозяева, сказала, что с моей стороны было бы идиотизмом предполагать, что на эту плату могут позариться руководители отряда. На этом вопрос был закрыт.

Быт и работа.
 Кухня стала функционировать первой. Люди ещё только разбирали вещи, а их уже надо было кормить. Сначала садились за стол бабушки с детьми, которых, насытив, отпускали на волю. Брат был ещё очень слаб, и я носил для него еду в его «резиденцию».
Затем за стол садился основной состав отряда, совмещавший, как правило, приём пищи с производственным совещанием. На одном из них мы были ознакомлены с экономической основой нашего существования. Все расходы в отряде были за казённый счёт, за исключением нашего питания от кухни, стоимость которого мы за себя и членов своей семьи вносили в так называемый общий котёл.
Заработок каждого из нас, как мы поняли, должен был в будущем складываться в отряде из твёрдой зарплаты и надбавок, часть которых предполагалась неофициальной.
 В дальнейшем, в процессе работы, мы были подробнее посвящены в особенности этой неофициальной части надбавок. Но об этом после.
 А тем временем, тётя Нюра накормив народ, отправлялась с Арчилом инспектировать городской рынок.
 Арчил, заметив какие круглые суммы Сусанна отпускает тёте Нюре на продукты, предложил, было свои услуги без сопровождающих. Его очень соблазняла возможность получить в своё распоряжение автомашину с какими-нибудь денежными поручениями. Но тётя Нюра пресекла его поползновения на корню, предпочитая самой отбирать на рынке продукты и расплачиваться за них исключительно самостоятельно.
 Было совершенно очевидно, что пояснять обязанности водителя или повара ни Арчилу, ни тёте Нюре не требовалось. Они собирались заниматься в отряде своим привычным делом. Другое дело я и Нодар, которые, заняв должности старших коллекторов, не имели о них никакого понятия. Лене Калининой с её феноменальными способностями излагать в простой форме сложные вопросы понадобился день на наше просвещение.
Из её объяснений мы поняли, что коллектор - это, собственно, собиратель коллекции, - в нашем случае гидрогеосъёмки - коллекции образцов кореных пород и проб родниковых источников со всей исследуемой территории, то есть Манглисского квадрата.
Каждый из обломков породы должен быть упрятан и запечатан в специальные матерчатые мешочки, на которых следовало чётко обозначать его принадлежность. Кроме обломков пород требовалось отбирать ещё и по одному литру воды из каждого встреченного родника. Лена Калинина объяснила, какие замеры делаются с помощью геологического компаса, и показала, как им пользоваться, чтобы правильно определить азимут и угол залегания геологического пласта.
 Не требовало объяснений, кто именно будет таскать по маршруту рюкзаки, наполненные образцами. Ведь не могло прийти в голову двум молодым коллекторам подставлять под каменные ноши, кроме собственных спин, хрупкие плечи своих уважаемых руководительниц.
 Чтобы смягчить впечатление от этих нерадостных ожиданий, Сусанна обратила наше внимание на то, что наши должности именуются «старший» коллектор, хотя «младших» коллекторов в отряде нет. Она дала понять, что сделано это, исключительно для того, чтобы поднять, по возможности, базовую часть нашей зарплаты.
 Нам выдали брезентовые капюшонные плащи и сапоги от непогоды, а также геологические молотки-кирки на длинных рукоятках, позволявшие использовать их в походе как трости. Теперь у нас всё было в порядке, и, казалось, ничего не мешало приступить к совместной, плодотворной работе. Хотя на деле оставался немаловажный вопрос совместимости характеров в нашем, наспех сформированном, разношерстном коллективе.

Старший коллектор Нодар.
 Он был самым молодым из нас и не удивительно, что всеобщий зуд воспитания ближнего в первую очередь был обращён на него. Окружающие с пристрастием присматривались к поведению отрока, желая, во что бы то ни стало, поделиться с ним своим жизненным опытом. Первое время всеобщее внимание самому Нодару импонировало, но, вскоре распознав в этом внимании назойливое желание учить его жизни, он понял, что если этому не противиться, то старшие доброжелатели заучат его до смерти.
В порядке самозащиты он решил сопротивляться с фантазией, на которую только был способен. Началось с чаепития.
 - Нодар, - заметила ему как-то с воспитательной целью Сусанна, - почему ты не пользуешься чайной ложечкой, чтобы как следует размешать сахар?
 - Потому, что, - отвечал он, - в школе на уроках химии нам объясняли, что сахар легко растворяется в воде без помощи чайной ложечки.
 - Но ты видишь, сколько в твоём стакане остаётся сахара, который приходится выбрасывать. Ты что в доме врага?
 - Вовсе нет, - парировал, не моргнув глазом, Нодар, - это просто значит, что тётя Нюра покупает для нас неправильный сахар. Она, наверное, в магазине не умеет выбирать правильный сахар. Может быть, вы поручите это дело Арчилу?
 - Арчил, - обращается он к водителю, не дожидаясь ответа Сусанны, - ты согласен покупать для нас правильный сахар без тёти Нюры?
 - Конечно! - с готовностью соглашается Арчил, - если уважаемая Сусанна даст мне денег и пошлёт в город, я привезу очень правильный сахар.
 - Да что ты такое говоришь! - вскипела тётя Нюра, - всю жизнь покупаю один и тот же сахар. Всегда был правильный. А то вдруг стал неправильным. Побойся Бога.
Но наш молодец, закусив удила, видимо, Бога не боялся.
 - Если сахар у нас правильный, - продолжал он развивать тему, - значит у нас неправильная вода. Кто-нибудь проверял воду в колодце, когда снимали дом? Наверняка не проверяли. А теперь вот придётся рыть другой колодец. Рядом.
 Сусанна была уже не рада, что зацепила мальчишку.
В довершении Нодар, пользуясь тем, что все мы употребляли за чаем одинаковые казённые стаканы, незаметно стал подменять своим стаканом стаканы то Арчила, то Лены Калининой.
Сусанна, помогавшая тёте Нюре мыть посуду, натыкаясь на эти насыщенные нерастворённым сахаром стаканы, с изумлением стала коситься, то на водителя, то на свою верную помощницу.
 - Вот видите, - перехватив её взгляды, говорил Нодар, - врагов в этом доме много и чайные ложечки тут не причём. Тут пахнет заговором.
 - А, может быть, неправильный чай? - предполагает Арчил, всё ещё надеясь получить задание на какую-нибудь самостоятельную закупку.
 - А, может быть, неправильный старший коллектор? - предположила справедливая Лена Калинина.
И все заткнулись, но ненадолго. Нодар продолжал с искренним любопытством постигать правила игры в мире взрослых и не упускал случая потешаться над ними, обнаруживая в этих правилах бреши.
Как-то, дожидаясь Сусанну в коридоре трестовской базы, он от скуки стал читать многочисленные приказы и распоряжения, вывешенные на стене. Некоторые из них его развеселили, и он сделал с них выписки.
 В тот же день за ужином уже в Манглиси Нодар, сославшись на соответствующий номер и дату распоряжения по тресту, спросил Сусанну, почему она не беспокоится о поддержании идейно-политического уровня в отряде и не подписывает нас за казённый счёт на периодическую печать.
 - Лично я, - заявил он, - привык дома ежедневно читать газеты «Правда», «Известия», «Литературную газету» и «Зарю востока», а для Арчила необходимо выписать на грузинском языке «Брдзолу». Сусанне нечего было возразить и пришлось раскошеливаться.
 Деревенский почтальон заставал нас поутру сидящими у главной усадьбы на лавочке в ожидании завтрака. Газеты того времени разнообразием не страдали, и для поддержания идейно-политического уровня вполне достаточно было выписать любую одну газету. Но Сусанна после истории с сахаром зареклась препираться с Нодаром и выписала нам все. От скуки я тут же на лавочке, просматривал две - три. Арчил прессой не интересовался. Нодар также ни в одну газету не заглядывал.
 Зато, как только нас звали к столу, он собирал в ворох все газеты и, указывая на меня, говорил Сусанне:
 - Вот он тут всё интересное уже прочитал и попросил меня передать газеты вам, чтобы вы могли прочитать всё остальное.
 После этого он с любопытством переводил взгляд с неё на меня, ожидая развития интриги. Этого мальчишку сгоряча можно было действительно принять за склочника. Но мы скоро убедились, что выходки его безобидны и что никакой другой цели, кроме как расшевелить и повеселить публику, у него нет. Главное было сохранять бдительность и чувство юмора, чтобы не поддаваться на его провокации.

Водитель Арчил.
 Начальник отряда Сусанна Асламазова явно испытывала комплекс неполноценности в необходимости управлять деятельностью мужчин, в руководстве которыми у неё не было собственного производственного опыта.
 Первым это подметил хитроумный Арчил и, конечно, не преминул этим воспользоваться. Вместо того чтобы потешаться над ней, как это делал Нодар, Арчил решил наоборот, помочь Сусанне приобрести необходимую твёрдость. Поэтому для успешного решения своих шофёрских проблем он обращение к неуверенной в себе начальнице строил примерно так:
 - Уважаемая Сусанна, - подкатывался он к ней, - я знаю, что здесь вы одна понимаете в технике, и поэтому я вас спрошу. Как вы думаете, не пора ли нам заменить правую переднюю резину?
 Сусанна, польщённая доверительным обращением водителя, важно надувала щёки и соглашалась с тем, что заменить правую переднюю резину самое время. После этого Арчил тяжело вздыхал и сетовал на то, что трестовская автобаза, наверняка, для старой полуторки новой резины не имеет. Но такой самостоятельный руководитель, как уважаемая Сусанна, конечно, может позволить себе купить резину на чёрном рынке за наличные.
 - А сколько надо? - немного сникала Сусанна всякий раз, когда дело касалось наличных.
 Потупив глаза, Арчил называл драконовскую цену покрышки, но тут же горячо заверял, что обязательно вернёт сдачу, если удастся купить покрышку дешевле. Придуманная Арчилом игра в мнимую компетентность руководителя безотказно срабатывала, доходя иногда до курьёзов.
 Как-то Сусанна, заглянув к нам во двор, на мужскую половину, увидела Арчила, вылезающего из-под машины с двумя замасленными полусферами в руках. Это были половинки вполне исправного карданного шарнира, известного как «чашка Гука».
 - Что, поломалась? - воскликнула Сусанна, приняв полусферы за обломки когда-то целого шара.
Арчил мгновенно оценил ситуацию и с горестью подтвердил, что в руках у него именно эта чёртова «чашка Гука», которая действительно всё время ломается пополам. Он её чинит, чинит. Уже надоело. Вот сейчас опять как-нибудь сделает, но, если не купить новую, машина встанет. Главное - помочь некому, потому что в отряде, кроме уважаемой Сусанны, никто в технике не разбирается.
 Сусанна, в очередной раз ублажённая грубой лестью, выложила наличные и отпустила Арчила на весь день покупать новую «чашку Гука». Впоследствии Арчил, если не получалось придумать ничего лучшего, еще пару раз обращался к беспроигрышному сюжету с пресловутой «чашкой». Для этого он, в очередной раз, перепачкавшись по локоть в масле, чуть ли не со слезами на глазах протягивал Сусанне две, знакомые ей, полусферы исправного карданного шарнира (который держал для этой цели в запасе) и безотказно получал наличные и путевой лист с обозначением столь желанного маршрута: «по району». Как только это удавалось, Арчил быстро приводил машину в порядок, и, свозив на предельной скорости тётю Нюру на рынок, уматывал с глаз долой до позднего вечера. Перед отъездом он не забывал установить в кузове временные сидения для возможных попутчиков. А тётю Нюру просил сохранить ему обед, потому что вернётся на базу поздно и очень голодный.

Старший среди старших.
 Была своя корысть на работе и у меня. Предметом моих особых интересов было благополучное функционирование отряда до глубокой осени, необходимое для моего присутствия в курортной зоне и заработка, достаточного для реабилитации здоровья брата. Поэтому из чисто личных соображений я решил всячески способствовать в отряде успеху его основной деятельности.
 Присмотревшись как-то к особенностям работы моих руководительниц с топографическими картами, я заметил, что эта работа сродни моему армейскому штабному опыту нанесения на карты военно-оперативной обстановки. В нашем случае, я понял, что для геолого-съёмочной экспедиции карта с нанесёнными точками и замерами, является таким же основным документом научного отчёта, как и у военных. В то же время, наблюдая за тем, как мучительно медленно, а главное неумело, обрабатывают карту мои руководительницы, я попросил разрешения продемонстрировать умение в этом деле, после чего скромно предложил свои услуги, которые были тутже с вздохом облегчения приняты.
 Дело было не только в том, что другого коллектора Нодара по неопытности не допускали к картам. Его юношески-избыточная энергия при отсутствии практических навыков создавала сложности при выполнении им, подчас, самой простой работы. Он не мог поверить, что собирание взрослыми людьми камней и воды не формальность, а действительно научная работа. Поэтому то, что остальные делали своё дело с серьёзным видом, его просто смешило. Выполняя свои обязанности, он так беспечно путался в работе с компасом, что Лена Калинина, в конце концов, отобрала у него этот прибор и стала делать эти нехитрые замеры сама.
 Тогда Нодару оставалось замерять температуру родниковых источников. И тут, чтобы компенсировать свои прежние неудачи, он стал орудовать выданным ему ртутным термометром с излишним усердием. Его показные старания закончились тем, что, стряхивая перед замером предыдущее показание термометра, он хватил им о ближайший выступ скалы и расколошматил вдребезги.
 Нового термометра Лена Калинина Нодару не дала, а мне велела записывать порученные ему записи в свою книжку. В руках у него оставался ещё геологический молоток, с помощью которого надо было отбивать образцы скальных выходов в виде трех схожих обломков каждого образца. Один прикладывался к нашему отчёту, а два других предназначались для лабораторных исследований и передачи в геологический музей. Неуклюжий Нодар сперва гигантским ударом отваливал целую глыбу, которую потом мучительно оббивал до нужного размера. Кое-как с этим совладав, он, долго примеряясь, пытался раскроить заготовку на три по возможности одинаковые, части. Это никак не получалось. Исходный образец от ударов молотка или куда-то выскальзывал, или крошился в щебёнку. И всю работу надо было начинать заново.
Безобидная, казалось, операция по изготовлению образцов породы, которую предполагалось выполнять с хода, превращалась в исполнении Нодара в стационарную каменоломню, которая задерживала на марше всю группу.
 Но, справедливости ради, надо сказать, что всё это имело место только в самом начале нашей работы. В деле дальнейшего приобретения навыков Нодар оказался мальчишкой довольно способным и вскорости выполнял много полезной работы уже с достаточной для этого ловкостью.
 А сначала, чтобы не показаться лишним, он с готовностью приходил на помощь каждому из нас по мелочам, и делал это с такой неизменно-обезоруживающей весёлостью, что не позволял нашим отходчивым начальницам долго на себя сердиться.
 Так или иначе, но обязанности приватного картографа и историографа значительно подняли мою роль в отряде, и хотя это не отразилось на зарплате, но из двух формально старших коллекторов я по праву неофициально был признан старшим по существу.

Нодар – самоуполномоченный по правам.
 Одной из редких прелестей централизованного снабжения в советские времена было производство нашей пищевой промышленностью специальных мясных консервов для полевых экспедиций. До нашей работы в отряде мы об этих консервах никакого понятия не имели, так как в общую продажу они никогда не поступали.
 Опытная Лена Калинина, ещё в тресте распознав знакомые ей деликатесы в ассортименте отдела снабжения, надоумила Сусанну заполучить на базе их побольше, и это было нечто.
 Представьте себе, консервную банку величиной с небольшую столовую кастрюлю, в которой содержатся четыре обильных порции натуральной мясной еды ресторанного качества. Этой едой может оказаться обильно приправленное специями жаркое говядины или залитая собственным жиром молодая жареная баранина, или фаршированная поросятина, или даже шашлык.
 Интересен был тот факт, что, дабы не раздражать обслугу перевалочных баз и не вводить её в искус, на самих консервах и на их коробках не было никаких, привычных для нас этикеток.
 Выписывали эти консервы со склада знающие люди просто по количеству банок и узнавали об их содержимом только при употреблении. Поэтому, собираясь на трапезу у костра, на вопрос:
 - А, что это у нас сегодня на обед?
 Дежурный отвечал неизменное:
 - Вскрытие покажет.
 Любое содержимое банки разочарованием не грозило, потому что всякий раз, независимо от наименования, внутри оказывалось много мяса под совершенно фантастическими по вкусу и аромату кавказскими соусами и приправами. Подогретая на огне эта в высшей степени аппетитная и сытная пища казалась нам поистине божественной.
 Нам, но не нашему Нодару. Любое благополучие, если оно было лишено интриги, вызывало у него скуку.
 - Уважаемая Сусанна, - как-то в очередной раз, насытившись шикарным мясом, обратился он к нашей руководительнице, листая свою записную книжку, - а, между прочим, в соответствии с распоряжением по тресту (номер такой-то, от такого-то числа) в непосредственной близости от населённых пунктов, имеющих предприятия общепита, руководители полевых отрядов обязаны организовать для сотрудников в обеденное время приём горячей жидкой пищи.
 - Ты что, рехнулся? - вспылила Сусанна. - Кто после нашего мяса будет хлебать столовский суп?
 - Во всяком случае, вы нас не опрашивали.
 - Да кроме тебя этот бред никому не придёт в голову.
 - Но если есть специальное распоряжение, вы обязаны это организовать даже для меня одного.
 Мы все понимали, что Нодар валяет дурака. Но Сусанна, глядя на Нодаровы чудачества, не забывала, что он сын ГБ-шной полковницы, и неизвестно, где он по простоте своей, или дурости может сболтнуть черти что. Ей никак не хотелось в первой своей самостоятельной полевой работе светиться в тресте по поводу нарушения какого-то, даже определённо вздорного, распоряжения.
 - Хорошо, Нодар, - примирительно пообещала Сусанна, - если мы когда-нибудь в обеденное время будем в непосредственной близости от населённого пункта, в котором окажется предприятие общепита (так, кажется, у тебя записано?), я тебя обязательно отпущу туда покушать ихнего супа. Ты вполне успеешь, пока мы будем есть у костра наше мясо.
 - Это должно быть за казённый счёт, - уточнил Нодар, - которому жаль было расставаться с такой многообещающей темой.
 - С удовольствием за твой суп заплачу, - заверила Сусанна.
 В тот раз мы больше об этом не говорили. Но в один прекрасный день, в четырёхчасовом удалении от базы, именно в обеденное время мы оказались по случаю на околице большой грузинской деревни, и Нодар, как бы между прочим, напомнил Сусанне её обещание.
 Надо сказать, что в последнее время он в отношении Сусанны свою тактику несколько смягчил и теперь прежнему препирательству предпочитал, по примеру Арчила, грубую лесть.
 - Уважаемая Сусанна, - вкрадчиво обратился он к ней, когда мы стали подходить к деревенской харчевне, - из нас вы единственная, кто по настоящему знает грузинские обычаи. Вам ведь известно, что за столом должен распоряжаться кто-нибудь из мужчин. Поэтому, чтобы не позориться в глазах местного населения, прошу выдать мне деньги и поручить организовать наш небольшой пур-марили (хлеб-соль).
 Сусанна была очень смущена тем, что мы идём не в столовую, а в деревенский кабак. Она вопросительно посмотрела на Лену Калинину, но, увидев на её лице одобрительную улыбку, скрепя сердце, передала Нодару в подотчёт пачку денег.
Всё же ей польстило, что он посчитал её единственным знатоком грузинских обычаев, которые, честно говоря, она представляла себе весьма смутно.
 - Закажешь обед из трёх блюд, и вернёшь сдачу, - наказала она Нодару.
 - Именно так и сделаю, уважаемая Сусанна, - заверил он её с притворным послушанием.
 В тенистой прохладе харчевни, где мы пристроились за низким столом, Нодар, явно опровергая наше мнение о недостатке у него жизненного опыта, проявил себя очень профессиональным организатором застолья. Пошептавшись о чём-то на кухне с поварами и хозяином заведения, он вернулся за стол с загадочной улыбкой. Немного погодя, нас стали обслуживать в нарастающем темпе.
 Сперва нам подали овечий сыр с тёплыми грузинскими хлебцами (пури), холодную отварную фасоль (лобио) и много свежей зелени. Потом официант принёс подогретые сырные лепёшки (хачапури), соленья и холодную курицу в ореховой подливе (сациви), а также выставил на стол четыре бутылки красного деревенского вина.
 - Послушай, Нодар, - не удержалась от замечания поражённая Сусанна, - по-моему мы собирались заказать на обед суп.
 - А это ещё не обед, - беспечно отвечал Нодар, разливая вино по гранёным стаканам, - Это закуска.
 В процессе так называемой закуски наш голод был почти утолён, вино в наших бутылках уполовинилось, а настроение поднялось. Тем не менее, мы с удовольствием допили оставшуюся половину вина под замечательный горячий бараний суп (харчо), после чего почувствовали настоящий кайф.
 Ублажённая Сусанна что-то ещё вяло пеняла Нодару за своеволие и расточительность, но в вполне дружелюбном и шутливом тоне.
Нодар же на полном серьёзе предложил не торопиться, переждать, за приятной беседой жару и дождаться заказанного им на второе шашлыка.
 - Какой шашлык! - подскочила Сусанна, - мы уже объелись.
 - Но вы же сами поручили мне заказать обед из трёх блюд. А теперь, после того как мы съели только первое, вы хотите, чтобы я отменил остальное, когда на кухне уже всё готово? Что о нас подумают?
 - Ты хочешь сказать, что заказано ещё и третье? - ужаснулась Сусанна.
 - Только фрукты, - успокоил её Нодар.
 Пошатнувшееся за столом настроение неожиданно выправила Лена Калинина. Она похвалила Нодара за прекрасный стол и сказала, что не только с удовольствием переждёт жару и отведает шашлыка, но и, по случаю своего назначения в отряд, готова оплатить за всех и этот шашлык и ещё новые четыре бутылки вина.
 В конце концов, добрый нрав Сусанны одержал верх, и наш кутёж продолжался. От финансовой помощи Лены Калининой она благородно отказалась. Мы просидели за столом до вечера, и вернулись на базу к самому ужину.
 Набрали по дороге много полевых цветов, которые преподнесли тёте Нюре, пожалев о том, что её не было с нами.
 Арчил, принюхиваясь к разившим от нас кабацким ароматам, только качал головой и цокал языком, явно сожалея, что и его, к сожалению, тоже с нами не было.
 Этот день был заактирован как отгул за якобы ранее проработанное воскресенье. Таким образом, в отряде был создан прецедент неизбежной в полевых условиях круговой поруки в списании наличных трудозатрат.
 Мы и раньше чувствовали, что наши руководители рано или поздно установят с нами доверительные отношения в этом деле, но, честно говоря, не предполагали, что произойдёт это так скоро и благодаря инициативе самого молодого из нас, коллектора Нодара Вашакидзе.

Младший брат.
 Обитавший в своей «резиденции» (что ему очень нравилось) Ларик понемногу набирался сил. Доступ сквозь распахнутые круглосуточно окна насыщенного хвоей воздуха, усиленное питание и компания детворы, объявившая чердак его домика своей штаб-квартирой, благотворно действовали на его настроение, а, главное, на аппетит. Уходя на маршрут, я был спокоен за него, зная, что, надзирая детей в их чердачном «штабе», бабушки приглядывают и за Лариком. Тётю Нюру, озабоченную той же проблемой, не приходилось ни о чём просить. Преодолевая апатию к еде у своей Лали, она баловала их обоих. Подсовывая в течение дня что-нибудь не только особенно вкусное, но и питательное. Ларик поначалу стал уверенно и самостоятельно сидеть в постели, потом постепенно выходить во двор и, наконец, кушать за общим столом и совершать с детской компанией в сопровождении бабушек непродолжительные прогулки в недалёкую хвойную рощу.
 Убедившись в том, что брат приобрёл устойчивый аппетит, я, не довольствуясь заботами тёти Нюры, внушил ему, что в его случае нужно восстанавливаться ещё интенсивнее и установил, с его согласия, дополнительный к общему столу особый рацион питания.
Этот рацион по-армейски был прост и эффективен. На время своего отсутствия я оставлял ему десяток свежих яиц, которые научил глотать сырыми, и несколько булок, которые ему надлежало намазывать маслом и поглощать в виде бутербродов с вдавленными в масло, кубиками пиленого сахара, всё это, запивая неограниченным количеством вкусной артезианской воды. Он это делал очень добросовестно и в результате стал так быстро прибавлять в весе, что я стал подумывать, не отправить ли его в город к собственной бабушке уже в сентябре с тем, чтобы он без нужды не отстал в школьной учёбе. Впрочем, думать об этом было ещё рано, так как на дворе была только середина лета.
 В один из этих летних дней случилась неприятность. Брат, окрепший настолько, что осмеливался уже изредка прогуливаться до рощи в одиночестве, нарвался там на блуждающую компанию местных пацанов, которые, чувствуя его неуверенность в себе, стали задираться и требовать, чтобы он больше не ходил по их территории. Ларик был вынужден уйти, пригрозив им старшим братом, который вернётся с маршрута и надаёт им по шеям. Пришлось идти с ним, искать этих пацанов и выяснять отношения.
 Предполагая, что дело может окончиться дракой, Нодар, несмотря на мои возражения, вызвался нас сопровождать. Нужных нам ребят долго искать не пришлось. Они были тут же, исправно патрулируя "свою" территорию.
Легко определив среди них лидера (его звали Пашка), я увлёк его в сторону для приватного разговора, где мы поговорили с ним "за жизнь". Я ему откровенно рассказал, каким образом, и с какой целью мы попали в Манглиси, и как важно, чтобы брат дышал хвоей, и был при этом в безопасности, так как меня не бывает на базе иногда по нескольку суток. Что мне, уходя на маршрут, некого попросить приглянуть за ним. Мало ли кто здесь ходит по роще.
 - А кому здесь ходить? Мы здесь и ходим, - возразил Пашка, - над нами нет никого.
 - Так может вас и попросить? - спросил я его совета.
 - Да хоть бы и нас. Что мы без понятия что ли.
Пашка был обыкновенным бесхозным пацаном. Ему импонировало, что я с ним обращаюсь, как с равным, и мы быстро договорились. Напоследок он не удержался и всё-таки спросил меня, правда ли мой парашютный значок означает, что я прыгал с настоящего самолёта?
Вернувшись к своим ребятам, Пашка объявил своё покровительство Ларику и поручил остальным присматривать, чтобы его никто в роще не обижал.
 На обратном пути домой Нодар и мой брат не скрывали своего разочарования. Им казалось, что с пацанами нечего было разводить разговоры, а следовало просто надавать им по шеям. Пришлось напоминать и Нодару, и брату, что мы приехали сюда не для того, чтобы одержать верх над Манглисской шпаной, а для того чтобы поправить брату здоровье. Мне вовсе не нужно было, чтобы он, враждуя с пацанами, вместо того, чтобы дышать целебной хвоей, отсиживался дома, дожидаясь сутками моего возвращения.
 Не знаю, насколько поняли они, по молодости, мой постулат о том, что действия всегда вторичны и должны быть оправданы поставленной целью. Но урок такой я им преподал.

Бабушка.
 Я уже говорил, что в Тбилиси наша бабушка перед болезнью Ларика сама слегла и нуждалась в помощи. К ней забегала невестка, но я не знал, насколько это было достаточно.
Нам стало известно, что наш Арчил после своей недавней женитьбы стал проживать в Тбилиси у жены на соседней с нами улице.
Это обстоятельство мы с Лариком использовали, и всякий раз, когда Арчилу удавалось заполучить у Сусанны очередное поручение в городе, мы нагружали его небольшой продуктовой посылкой для нашей бабушки.
Арчил выполнял эти поручения очень аккуратно. Но когда я, беспокоясь о бабушкином самочувствии после её болезни, спросил его однажды: «бабушка уже ходит?», он неожиданно пришёл в восторг от вопроса и несколько раз с хохотом повторял, что бабушка «уже ходит!». По-русски ничего смешного в этой фразе не было, но, видимо, в осетинской интерпретации, что-то его смешило. Он никак не мог отделаться от этого выражения. Всякий раз, возвращаясь после визита к нашей бабушке, уже после того, когда она давно поправилась, он, имея в виду её самочувствие, по своей инициативе сообщал нам, что она «уже ходит!». И заливался при этом хохотом. Мало того, он стал с некоторых пор этим же диагнозом определять и состояние своей полуторки. На вопрос Сусанны: «как там наша машина?», он неизменно стал отвечать ей: «хорошо, уже ходит!». И, как всегда при этом покатывался со смеху.

Параллельные маршруты.
 Как именно полагается вести геосъёмку на местности, нашим руководительницам, бывшим в институте отличницами учёбы, было хорошо известно. Требования были просты. Надо было покрыть исследуемый квадрат параллельными маршрутами, по ходу которых отобрать образцы выходящих пластов и описать их параметры.
После сопоставления всех данных составить геологическую карту местности, которая от карты географической будет отличаться тем, что, игнорируя результаты многолетних разрушений нанесённых земле действиями воды и ветра, воссоздаст в первозданном виде тот рельеф земли, который имел место в данной местности первоначально, под воздействием только тектонических процессов.
 На геологической карте вместо ущелья может оказаться возвышенность (синклиналь), которая за многие годы была размыта водой. И наоборот. Вместо образованного за тысячелетия наносного холма, может фигурировать низина (антиклиналь).
 Профессор Гамкрелидзе считал, что пласт, под боржомской водой, как раз тем и уникален, что не только благотворно её минерализует, но и тем, что удерживает эту воду на протяжении всего Триалетского хребта. До границ Манглисского квадрата всё это было исследовано и подтверждено нашими предшественниками. Нам предстояло доказать, что отслеженная ими благоприятная картина, простирающаяся в недрах Триалетского хребта, не прерывается до самого Тбилиси.
 Сколько же именно нужно было пройти маршрутов, чтобы исследовать поперёк залегания пластов порученный квадрат? Это прямо зависело от квалификации и опыта старшего геолога отряда, то есть именно тех качеств, которые Лене Калининой было не занимать. Анализируя и сопоставляя значения полученных замеров, она могла прогнозировать состояние пород на смежных участках, делая выход на некоторые маршруты ненужными,что существенно сокращало наши трудозатраты. Экономия которых была гарантией выполнения плана, а значит и дополнительного оплаченного отдыха, при котором сохранялась не только зарплата, но и все полевые надбавки.
 Так при геосъёмках делали все. И все об этом знали. Но при корпоративной круговой поруке замечать эти вопросы было не принято. Руководство треста довольствовалось тем, что под конец полевого сезона расширенную группу специалистов треста отряд приглашал к себе в поле для «научной консультации» перед отчётом, в сопровождении обильного «пур-марили».
 Здесь мы не были исключением, и всё это нам предстояло осенью.
Однако это мероприятие требовало живых денег, и тут сэкономленными рабочими днями вопрос не решался. Для этой цели в полевом отряде существовал целый ряд способов изыскания живых наличных. Здесь могли быть использованы довольно широкие полномочия руководителя отряда, в том числе, право различных закупок у населения, расчётов с населением за жильё и услуги.
Например, можно было на маршруте заночевать в палатках, а в то же время составить акт на уплату крестьянам за ночлег.
Поистине золотым дном было предусмотренное сметой, право руководителя прокопать при необходимости шурф, то бишь канаву для доступа к очень нужной породе, чтобы взять в коллекцию её образцы. Для этой цели нанимались местные крестьяне. Стоимость работ была договорной. Акта подписанного исполнителем (возможно неграмотным) и двумя сотрудниками отряда было достаточно для того, чтобы списать любую, якобы уплаченную, сумму. Не говоря о том, что на карте этот шурф указывался с такими заоблачными координатами, что ни один ревизор разыскать его, был бы не в силах. Лена Калинина обучала всей этой премудрости Сусанну, и та, войдя во вкус, стала зажимать каждую копейку, которую Арчил и Нодар так и норовили выудить у неё на выдуманные запчасти к машине или очередное посещение деревенской харчевни.

Автомобиль не роскошь.
 Горные маршруты по пересечённой местности были недоступны для нашей полуторки. Поэтому мы, как правило, на работу ходили пешком, а наш единственный транспорт использовался, в основном, для набегов тёти Нюры на окружающие рынки. Это Арчилу очень не нравилось. Строгая тётя Нюра, жалея слабенькую нашу технику, не позволяла при разъездах перегружать её крестьянскими попутчиками, а самостоятельных выездов Арчилу не поручала, чем лишала Арчила дополнительных доходов, которые, по его мнению, принадлежали ему по праву.
 Что-то надо было ему менять в заведённых порядках, и Арчил стал на путь новаторства. Сперва он предложил Лене Калининой так планировать рабочие маршруты, чтобы они заканчивались на пересечении с шоссейной дорогой, куда он к назначенному времени будет подъезжать, и доставлять нас с грузом на базу.
 Проект вызвал восторг у меня и Нодара, так как сокращал в два раза расстояние, на которое мы переносили с ним свои образцы.
Теперь с середины дня, плотно пообедав, Арчил ставил в известность тётю Нюру, что отправляется на встречу с отрядом, и благополучно отбывал на столь желанные для себя похождения по крестьянским дорогам.
 Однако этот проект не прижился. Наши встречи с Арчилом периодически срывались. То ли он плохо ориентировался по карте и путал просёлочные дороги, то ли подряжался завозить крестьян с их поклажей в такую даль, откуда не успевал выбраться к сроку.
Чувствуя, что предложенное им новшество может быть отменено.
 Арчил выступил с принципиальной поправкой. Теперь он предлагал изначально отвозить отряд не в начальную, как ранее, а в конечную точку маршрута с тем, чтобы мы шагали не от базы к месту встречи, а наоборот, высадившись в конце маршрута, шагали бы обратным ходом к базе.
 Мне с Нодаром этот вариант понравился пуще прежнего. Во-первых, отпадал риск разминуться с Арчилом и топать второй конец ему навстречу чуть ли не до самой базы. А, во-вторых, нам, как ломовым лошадям, приятней было двигаться с грузом на запах родной конюшни, а не от неё. По новому варианту мы с Арчилом в точке высадки развязывались и больше от него не зависели. Он, по идее, высадив нас, должен был возвращаться сразу же на базу в распоряжение тёти Нюры. Он так и делал, но попадал к ней далеко не сразу, успевая перед этим отработать несколько левых рейсов.
 Для оправдания своих опозданий у Арчила в запасе было много правдоподобных историй: могло спустить колесо, пропасть искра, мог придраться автоинспектор. Да мало ли чего. На худой конец, в золотом запасе всегда была история с развалившейся в очередной раз «чашкой Гука». Если тётя Нюра не верила и грозила доносом, Арчил её опережал и первый жаловался Сусанне на то, что в её отсутствие на базе им командуют люди, которые, в отличие от неё, Сусанны, ни черта в технике не понимают и изводят его неграмотными подозрениями. Сусанна, как всегда польщённая признанием своего технического авторитета, просила тётю Нюру оставить Арчила в покое.
 Однажды, когда Арчил ещё должен был подбирать нас в условленном месте, я, как было договорено в тот день, вышел на встречу с ним один. Арчила долгое время не было, и я, следуя инструкции, поплёлся с тяжёлым рюкзаком по шоссейной дороге ему навстречу. Меня с трудом догнала движущаяся почти с такой же скоростью колхозная телега, гружённая ящиками с помидорами. Чахлой лошадёнкой, едва передвигавшей ноги, управлял старичок в надвинутой на глаза плоской кепке и с потухшим махорочным окурком в уголке рта. Он любезно предложил забросить тяжёлый рюкзак на помидорные ящики, и я зашагал рядом, налегке. Очень хотелось есть, и особенно, пить. Я спросил возницу, будет ли у нас по пути придорожный родник. Оказалось, не будет. Во рту от этого известия стало ещё суше.
 - А ты, сынок, возьми помидорку. В ней соку много, - предложил добрый человек.
Я с жадностью вонзил зубы в красную мякоть. Блаженство. Но после первого помидора есть захотелось больше, и я спросил на то разрешения деда.
 - Та ешь, сынок, сколько надобно, - ответил он, - чего спрашивать то.
 - Как чего? Может они считанные, - из вежливости предположил я.
 - Кто ж их колхозные считает. Ешь.
 Благодарный доброму деду я старался развлечь его разговором, не забывая при этом, регулярно запускать руку в ящик с помидорами. Арчил нам так и не встретился, и мы брели до базы километров десять.
 Быстро смеркалось и в темноте опустошения, которые я произвёл в помидорах на телеге, были, слава Богу, не так заметны. До сих пор удивляюсь, как, съев в тот день почти ящик грязных помидоров, я остался жив.
 Другой раз мы вышли на встречу с нашим автомобилем вдвоём с Леной Калининой. Арчил опять не приехал. Рюкзаки у нас в тот день были очень тяжёлыми, и мы, расположившись на обочине, в надежде дождаться его, не трогались с места, и впустую прождали до темноты. Стал накрапывать дождь и, закутавшись в плащи и надвинув капюшоны, мы взвалили на себя рюкзаки и двинулись по дороге. Путь предстоял не близкий. Однако, немного отойдя, мы увидели сквозь пелену дождя свет фар попутного грузовика, и я попросил нас подвести.
 - Кто такие? - строго спросил тучный мужчина, сидевший в кабине.
 - Геологи, - ответил я, - работаем в этом районе. База в Манглисе.
 - Залезайте.
Мы вскарабкались со стороны заднего борта и, так как кузов был почти весь занят, пристроились тут же. Дождь какое-то время продолжался, но потом утих. Небо распогодилось, в просветах на небе высветились звёзды, а из-за туч обещала выплыть луна.
 Тут я должен сделать небольшое отступление и вновь коснуться деликатной темы, связанной с внешностью Лены Калининой. Мы уже говорили, что она имела несчастье появиться на белый свет с врождёнными пороками лица. Так называемая «заячья губа» и «волчья пасть», бывает, встречаются у людей и, говоря честно, производят не самое приятное впечатление. Люди недалёкие даже шарахаются от них, считая их уродство дьявольской метой.
 С Леной Калининой был особый случай. Её необыкновенно высокий интеллект и самоуверенность не просто скрашивали впечатление, которое она производила на людей, её знающих, но, мало того, она слыла между нами очень авторитетным и доброжелательным человеком, общение с которым было всегда приятно и полезно. Она сама в нашем обществе всегда чувствовала себя комфортно. Потому что и мы, и дети в упор не замечали у неё никаких отклонений, чего нельзя было требовать от каждого встречного. И тут уже деться было некуда.
 Кузов машины, в который мы вскарабкались, был занят людьми. Поскольку шёл дождь, они были накрыты одним общим брезентом, из-под которого до нас доносились звуки детской возни и увещевающий детей женский голос. Эта женщина, когда мы залезали в машину, приподняла край брезента и спросила мужчину в кабине:
 - Гурген, почему мы стоим?
 - Да вот тут геологи до Манглиса. Как там дети? Не мокнут?
Под брезентом как потом оказалось, было четверо детей, которые не умещались с мамой в тесной кабине грузовичка и уступили это место отцу. Они куда-то переезжали, и в кузове на мягких тюках с домашней постелью им было вольготно и весело. А под общим покрывалом ещё веселее. Женщина, успокоенная мужем, поспешила прикрыться брезентом, так как дождь усилился. А мы с Леной Калининой плотнее закутались в плащи и ниже опустили свои капюшоны.
 А потом случилось то, что часто бывает в летнюю непогоду. Дождь внезапно прекратился. На небе стали проглядываться звёзды. Из-за оставшейся боковой тучки готова была выплыть полная луна.
Мы расстегнули плащи и откинули капюшоны. Лена Калинина, держась за высокий борт, стала в рост и с удовольствием подставила лицо встречному ветру.
 Обитатели кузова, откинув брезент, немного притихли, пытаясь разглядеть в темноте незнакомых попутчиков. Почтенная мамаша особенно вглядывалась в тёмный силуэт Лены Калининой, видимо впервые в жизни встретив женщину геолога.
 Но вот луна вышла из-за облака, и женское любопытство сменилось животным ужасом. В кузове в двух шагах от неё и детей стояло живое привидение с изуродованным лицом, и развевающимися космами седых волос. Жуткую картину дополнял хищно изогнутый геологический молоток.
 Издав панический вопль, женщина стала что есть силы колотить по кабине и не в состоянии, что-либо объяснить мужу, только мычала от страха и показывала на нас. Тот, кого она называла Гургеном, подошёл к заднему борту, разглядел Лену и вернулся, пытаясь что-то объяснить женщине. Но та не хотела его слушать и требовала, чтобы он немедленно нас высадил. При этом вопила всё сильнее.
Мужчина подошёл к нам с извинениями.
 - Простите её, - говорил он, она тёмная женщина, но я не смогу её успокоить.
 Мы вылезли из машины, взвалили на себя свои рюкзаки и молча двинулись по дороге. Я никогда в жизни не чувствовал себя так паршиво. Винил себя за то, что стал свидетелем сцены столь неприятной для Лены Калининой, которую я искренне уважал. Мне казалось, что такое бесцеремонное и бессердечное отношение людей может просто морально раздавить человека. Мне хотелось найти какие-нибудь слова сочувствия и поддержки, но я не находил их, продолжая шагать молча, сознавая полное своё ничтожество.
 Вдруг, мне показалось, что Лена Калинина чему-то усмехается.
 - О чём это вы? - поинтересовался я.
 - Правда она очень смешно кричала? - спросила она, улыбаясь.
Мы посмеялись и больше об этом эпизоде не вспоминали.
Вы думаете, что мужеству нужно учиться у мужчин? До того, как я узнал Лену Калинину, я тоже так думал.

Жасмин.
 В тот день на маршруте у нас всё валилось из рук. Началось с того, что Сусанна забыла на базе рабочую карту и ни за что не захотела возвращаться, чтобы не сглазить удачу на день. По этому поводу Лена Калинина стала ворчать. Потому что из-за этого ей приходилось делать более подробные дополнительные записи в своей каптажной книге с тем, чтобы потом безошибочно перенести эти данные на карту. Нужных нам обнажений по ходу движения было мало, и Лена Калинина никак не могла уловить геологическую обстановку, знание которой обычно позволяли ей делать сопутствующие маршруту боковые прогнозы и существенно экономить этим наши трудозатраты.
 Недовольная собой, она подолгу останавливалась, внимательно разглядывала образцы, и чуть ли не пробовала их на зуб. Она ещё держала себя в руках до того, как обнаружила, что у неё с сапога отлетел каблук, который мы долго искали, чтобы приколотить его обратно, но не нашли и оторвали второй, для равновесия. Ходить по косогору стало неудобно, и настроение Лены было изрядно подпорчено. Но она всё же держалась. Но, когда, плюс ко всему, Нодар расколотил второй и последний ртутный термометр, Лена сорвалась и выдала в его адрес такую пространную тираду, что у меня, много лет прожившего в солдатских казармах, глаза полезли на лоб.
 В конце концов, не имея карты, мы потеряли в многочисленных ущельях и балках ориентировку, и Лена Калинина никак не могла вывести нас на линию маршрута, которую она должна была распознать по небольшой деревушке, что была обозначена на карте, оставленной на базе.
 В горах для того, чтобы восстановить утраченную ориентировку, существуют, в основном, два способа: или вскарабкаться на ближайшую вершину и обозреть оттуда местность, или, не приобретая возможно ненужной для себя высоты, но и не теряя уже приобретённую, обогнуть гору по горизонтали. Для нас, перегруженных камнями, второй способ был разумнее, и Лена Калинина, конечно, выбрала его, хотя и гора, которую мы огибали, была от вершины к подножью изрезана множеством неглубоких балочек, образованных дождевыми стоками.
 Мы двигались медленно, постоянно озираясь. Уставшие и недовольные друг другом под грузом камней, неизвестности и свалившихся на нас неудач, Каждый из нас давно нуждался в отдыхе, но никто не хотел заговаривать об этом первым.
 Вдруг со стороны ушедшей вперёд Лены Калининой раздался то ли крик, то ли стон. Мы поспешили к ней, но, выбравшись из балочки, встали как вкопанные. Картина, которая нам представилась, поражала воображение. Мы увидели Лену Калинину на коленях, погружённую в ослепительно белое и благоухающее безбрежье жасминовой заросли. Дурманящий аромат и цвет жасмина окружал её со всех сторон и сверху. Мы сделали несколько шагов вперёд и оказались, враз, поглощёнными громадным жасминовым облаком, настолько плотным, что почти потеряли в нём друг друга.
 Цвет жасмина на исходе лета особенно великолепен, а запах его так же плотен, как и количество цветов.
 Освободившись от груза, как и Лена, мы почти в ритуальном послушании истово опустились на колени и почти физически стали ощущать, как аромат обволакивающего нас многоцветья непроизвольно очищает наши помыслы.
 Мы почувствовали, как на нас нисходит удивительная благость и вытесняет из нашего сознания все недавние неприятности и недовольства друг другом, преследовавшие нас с утра.
 Разговаривать не хотелось, потому что мы чувствовали, что через жасминовый цвет сейчас Боги разговаривают с нами, и окружающую тишину нарушало только жужжание множества шмелей, озабоченных поздним сбором божественного нектара.
 Нам казалось, что мы простояли так вечность. Но это было слишком прекрасно, чтобы продолжаться долго. Так оно и случилось. Внезапно налетел нежданный вихрь. Сорвал и закружил в воздухе жасминовый цвет и вмиг унёс его куда-то в высокогорье, не оставив нам ни одного лепестка.
 Наградой за утрату было то, что мы увидели сквозь голые прутья жасминовых кустов. Это была расположенная в долине в паре километров от нас та самая деревушка, на которую мы, заблудившись без карты, полдня не могли выйти. Через четверть часа мы были уже там.
 Немногочисленные жители деревеньки встретили нас куда, как радушно. Они говорили по-грузински. И тут Сусанна, почти молчавшая всю дорогу, выступила во всём великолепии владения корневым языком республики.
 Не дав бедному Нодару, натуральному грузину, раскрыть рта, она поражала крестьян многословием на чисто литературном грузинском языке. Эрудицией образованной женщины, которая была к тому же главной в отряде, особенно были очарованы крестьянки. Они увлекли наших дам на задний двор самой добротной усадьбы, где устроили им обильное умывание и приятные ножные ванны.
 Попробовав на вес наши рюкзаки, и узнав, что они набиты камнями, крестьяне приняли нас за туристов, собирающих камушки ради забавы, и сказали, что похожие камушки нам легко можно собрать около своего дома, а не тащить их на себе в такую даль.
Эти добрые люди предложили нам камни высыпать, а взамен принять от них дары летнего леса: ягоды тёрна и кизила, дикую грушу и лесной орех.
 Между тем, наш Нодар, пользуясь знанием языка, обнаружил в селе холодного сапожника. И когда Лена Калинина после ножной ванны не могла доискаться своих сапог, Нодар, как фокусник, достал их из-за спины с притороченными новыми замечательными каблуками, после чего растроганной Леной был публично прощён за разбитый им термометр.
 К этому времени крестьяне снесли на «пятачок», служивший подобием сельской площади, обещанные нам дары. Мы изо всех сил стали объяснять им, что разгрузить рюкзаки невозможно, а дополнительный груз нам просто не под силу.
 - А мы сами донесём вам до машины, - заверили крестьяне, - это же совсем близко, за пригорком.
 - Какой ещё машины, - спрашиваем мы.
 - А там, на дороге с полудня вас дожидается грузовая машина и водитель.
И крестьяне, описав машину и водителя, не оставили у нас сомнений. То был Арчил с нашей полуторкой. Это был тот редкий случай, когда он, не заблудившись, точно и загодя вышел на место встречи. Заблудились и задержались на этот раз мы сами.
 Подобрав рюкзаки, мы в сопровождении крестьян и детворы, которые несли свои подарки, двинулись к машине. Уложив поклажу в кузов, крестьяне обронили словечко, что, мол, машины в их краю бывают редко, и, если бы они могли надеяться, что им разрешат попутно доехать до Манглиси, они навестили бы там своих родственников.
 божаемая ими Сусанна сказала, что не только возмёт всех желающих в машину, но и подождёт, пока эти желающие сходят в деревню за гостинцами, теперь уже для своих родственников.
В Манглиси мы развезли наших новых друзей по домам, а тёте Нюре отдали на переработку их деревенские подарки.
Так очень хорошо закончился этот день, который начался очень плохо.

Младший брат и другие.
 Между тем, Ларик, как царевич Гвидон, наливался силой не по дням, а по часам. В середине лета ему исполнилось 16. Он возмужал, продолжая оставаться по детски добрым, и немного снисходительно, но уважительно относился к остальной нашей детворе, которая была несколькими годами его моложе.
 Лали была очень приятной и миловидной домашней девочкой. Она полностью оправилась от своих недугов. Кушала с аппетитом. Была весела и общительна. Разделяла с другими детьми все их затеи. Но где-то на дне её глаз иногда неожиданно возникало сомнение в том, будет ли её мама и впредь с нею и не отдаст ли её снова сухумской бабушке.
 Если дети в это время играли в роще или у своего домика, она могла в самый разгар игры, как бы спохватившись, вернуться бегом на базу только для того, чтобы убедиться, что её мама здесь и никуда не собирается без неё уезжать.
 В компании детских ровесников Додик был единственным мальчиком. Он был очень покладист и добр. Девчонки это заметили и наперебой старались и баловать, и командовать им одновременно. Он покорно сносил все их притязания и слыл их любимчиком.
 Выделялись среди детей дочери Лены Калининой. Обе они были на редкость красивы, ещё по детски, но в них чувствовалась особенная породистость, которая обещала в зрелом возрасте сделать их ещё привлекательнее. А пока они радовали глаз своим живым умом и неосознанной полудетской грацией. На них очень приятно было смотреть. Их бабушка, не веря в привалившее счастье и боясь сглаза, всё время, глядя на внучек, не уставала шептать оберегающие молитвы. Свою маму, Лену Калинину, девчонки боготворили, глядели на неё с обожанием и никогда ни в чём ей не перечили.
 Все дети были, хоть и в начальном, но в школьном возрасте, и к концу августа стало ясно, что их дружной летней компании, к сожалению, приходит конец. Мы расставались с бабушками и детьми загодя, чтобы дать им в городе время подготовиться к началу занятий в школе.
 Покидала нас и тётя Нюра, которая получила известие о предстоящем досрочном освобождении Отари по амнистии 1953 года.
 Мой младший брат настолько окреп, что никакой необходимости терять учебный год не было. В отношении его мы решили, что, воспользовавшись отличным аттестатом за семилетку, он подаст документы для внеконкурсного зачисления в техникум.
 Лена Калинина сказала, что данных, которые мы собрали в регионе нашей базы, вполне достаточно, и Сусанна велела нам собираться к переезду на северные отроги Триалетского хребта. С тем, чтобы к исходу осени отработать так называемый Манглисский квадрат и с этой стороны.
 
Шампань и Агара.
 Северные предгорья Триалетского хребта, как ни странно, исстари были виноградарными. На этой земле жили люди, которые на протяжении многих поколений выращивали здесь лозу, улучшали её от года к году, постоянно повышая кондиции элитного винограда, который она давала. Игристые вина этого региона были издавна известны в Европе, и можно было понять тех чиновников, которым в конце 40-х пришла в голову мысль построить в Орхеви, пригороде Тбилиси, современный комбинат по производству шампанских вин.
В результате процветал не только сам комбинат, но и весь регион, поставляющий ему по высоким закупочным ценам отборный виноград.
 Однако, с недавнего времени волевым решением партии и правительства виноградарям спустили дополнительный план поставок несвойственной им сахарной свеклы в качестве сырья для другого комбината, на этот раз сахарного, в Агаре. Слава Богу, вырубать виноградники под новое постановление, как это делали много лет спустя при Горбачёве, в те времена не стали, но и без этого вековая культура элитарного винограда оказалась под угрозой.
 Эту печальную историю рассказывал нам молодой председатель колхоза села Цинарехи, которое мы избрали местом своей новой базы. Георгий (именно так звали председателя) был избран на свой пост односельчанами по рекомендации собственного отца, который много лет до этого стоял во главе колхоза и выучил своего сына в Грузинском сельскохозяйственном институте. За несколько лет своего правления Георгий, который с гордостью носил нагрудный знак выпускника этого института, завоевал в селе собственный громадный авторитет и по нашему впечатлению, вполне его заслуживал. Он предложил поселиться в одном из самых благоустроенных домов села, где хозяин готов был выделить нам большую залу и две жилые комнаты. И где в отдельном дворовом флигеле были расположены хорошо налаженные хозяйственные службы и кухня.
 Всё это мы потом увидели на месте, и всё это нам очень понравилось. Дом был добротным и красивым, с круговым резным балконом. Во всём чувствовалась домовитость и чистоплотность хозяев.
 Коля - глава семьи был 30-летним участником отечественной войны, на которой потерял левую руку. Он был единственным в селе, кто вернулся с фронта живым, и односельчане не только построили ему сообща новую усадьбу, но и назначили его пожизненным кладовщиком подземного общественного амбара, который вырыли прямо под его домом, и входной люк в который соорудили на территории его двора. После чего почётный военный инвалид мог исполнять свои служебные обязанности, не отлучаясь из дома.
 Должен сказать, что лично я вовсе не против помпезных памятников и вечного огня на могилах неизвестных солдат, но хочу обратить внимание правительства на деревенский пример отношения к известному солдату, вернувшемуся с войны.
 Мы быстро договорились с хозяином об условиях, загнали во двор свою полуторку и, поднявшись на второй этаж, имели возможность убедиться в организаторских способностях Георгия.
 Пока мы с ним разговаривали в правлении, он, убеждённый в успехе своего предложения, заранее послал человека к Коле и в приготовленной зале нас уже ждал стол с обильной крестьянской едой и охлаждённым кувшином красного вина.
 Председатель Георгий остался поужинать с нами и за столом между традиционными тостами продолжил свой рассказ о навязанных ему отношениях с сахарным комбинатом.
 Когда стало ясно, что эта затея всерьёз и надолго, он убедил своих крестьян, что им выгоднее содержать на свекле нужное количество наёмных поденщиков, чем пытаться самим справиться с этим, не бросая своих виноградников. К пуску сахарного комбината сотни поденщиков, завербованных Георгием в неблагоприятных районах Воронежской области, получили на Кавказе уже первый урожай.
 Георгий рассказывал нам об этом так обыденно, будто за всем этим не стояло громадного труда и риска. Но ко времени нашего разговора шёл уже пятый благополучный год эксперимента и молодой председатель, по праву выглядел победителем.
 Мы слушали его с интересом, не подозревая, что наш отряд вскорости станет некоторым образом причастен к свекловичной эпопее села Цинарехи.
 
Северный Триалети.
 Пока мы располагались на новом месте, Арчил разведал перспективы бензозаправки и объяснил Сусанне, что заправляться ближе ж. д. станции, что в 10 км. от села, негде. Обстоятельство это его самого ничуть не огорчало, поскольку в крестьянских попутчиках до станции и обратно недостатка не предвиделось.
 Мы же, разложив наши карты, старались уяснить географическую обстановку предстоящих маршрутов. Прокладывать параллельные маршруты следовало поперёк Триалетского хребта. Это означало необходимость уходить всякий раз от базы в сторону гребня гор в малонаселённые места, где кроме вьючных троп не было никаких иных путей для передвижения.

По этой причине на Арчила рассчитывать не приходилось, и экономная Сусанна подумывала, не отпустить ли его в отпуск за ненадобностью, с тем, чтобы он вернулся к завершению полевого сезона, когда нам предстоит прежде, чем свернуть свою деятельность, принимать для традиционной «научной консультации» группу руководителей нашего треста.
 Условия нашей работы, несмотря на комфорт проживания, усложнялись отсутствием тёти Нюры. Теперь обеды на несколько дней вперёд стали готовить наши руководительницы.
 В эти дни мы с Нодаром бездельничали, потому что в отсутствии тёти Нюры Арчил с удовольствием брался за снабженческие дела, самостоятельно, всякий раз отшивая от участия меня с Нодаром, дабы не посвящать нас в свои тайны закупочных цен и левых доходов от перевозок крестьян.
 Наш однорукий хозяин от какой-либо нашей помощи также отказался, объяснив, что гостям в его доме работать не положено. Вместо этого он каждое утро приглашал нас в собственный подвальчик, где в подполье были замурованы огромные глиняные кувшины для вина (чури).
 Коля сказал, что они сейчас пусты и приготовлены для молодого вина (мачари), для которого начнут давить виноград уже через месяц. А пока он предлагал всякий раз начинать новый день со стаканчика хорошо очищенного виноградного самогона (чачи).
 Вдоль стены у него, кроме той ёмкости, из которой он нас потчевал, стояли ещё несколько 20-ти литровых бутылей с различными видами этой чачи, но уже не виноградной, а персиковой, грушевой, яблочной и т.д. С потолка подвальчика свисали гирлянды сушённых на зиму фруктов и палочки облитых застывшей виноградной патокой грецких орехов (чурчхел).
Живописную картину этой райской обители завершал установленный посередине кряж, который в иное время служил Коле плахой для разрубки мяса.
 Ко времени нашего посещения он всегда был застелен свеже обмытыми под краном лопуховыми листьями, на которых, как на скатерти, были разложены вместе со свежеиспечённым грузинским хлебом (пури) ломти овечьего сыра, несколько гроздей винограда и груда заранее надломленных грецких орехов.
 Около этого импровизированного стола-чурбана стояло несколько чурбанчиков поменьше, которые при желании можно было использовать как табуреты.
 К нашим утренним возлияниям руководительницы нашего отряда относились неодобрительно. Сусанна - по причине того, что Коля, приглашая в подвальчик лиц младшего персонала, не согласовывал свои действия с нею, как с начальником отряда. Лена Калинина была просто недовольна тем, что сама не состояла в числе приглашаемых. Мы с Нодаром случайно узнали об её питьевых пристрастиях, заметив как-то в её полевой сумке початую чекушку водки. А нашему Коле по его простоте душевной, просто в голову не приходило согласовывать с кем-либо свои намерения в собственном доме, тем более с женщинами. И уж тем более, приглашать их на утреннюю водочку. Своё уважение к ним он выражал тем, что на столе в общей зале всегда стоял постоянно пополняемый большой поднос с фруктами и виноградом, которые предлагалось кушать в неограниченном количестве. Однако это не мешало ленивому Нодару, не вставая с дивана, ощипывать виноградные гроздья, развешанные для красоты по стенам. Коля, как радушный хозяин, замечаний Нодару не делал и терпеливо заменял склёванные гроздья новыми.
 Первый же поход по намеченному маршруту во многом нас озадачил. Северные отроги Триалетского хребта оказались значительно круче, чем мы ожидали.
 Преодолевать их напрямки с грузом было очень утомительно. Шагать же по петляющим более пологим вьючным тропам получалось долго, и мы не успевали выполнять намеченный объём работы.
 От лишних расстояний, которые мы проходили за день с грузом по крутогорью, мы так изматывались, что Сусанна не рисковала поднимать нас наутро спозаранку. А выходить на маршрут с полудня, в то время как мы не справлялись с дневным заданием и за полный день, было бессмысленно.
 Наши руководительницы решили, пока суд да дело, разбиться на два подотряда с тем, чтобы покрывать за день большую территорию. Сусанна выбрала себе в помощники Нодара. Мне досталось идти с Леной Калининой.
 На следующий день нам предстояло освоить урочище с поэтическими названием Квата-хеви. Там, на карте, был обозначен мощный родниковый ключ. Это для нас в этом районе было особенно важно.

Квата-хеви.
 На следующий день по утреннему холодку, прихватив побольше провианта и порожних бутылей под ожидаемые пробы воды, мы с Леной Калининой ушли с базы первыми.
 Тщательно уточнив по карте вход в намеченное ущелье, мы сразу набрели на довольно широкую, но не обозначенную на карте просёлочную дорогу, как-то подозрительно точно совпадающую с нашим маршрутом. Мало того, обрывистые границы дороги изобиловали многочисленными обнажениями твердых пород, и мой рюкзак, не сходя с дороги, в скором времени был набит нужными образцами.
 По карте на нашем пути ни дороги, по которой мы шли, ни населённых пунктов, куда она могла вести, не числилось, и Лена Калинина недоумевала, откуда эта дорога взялась, и куда она ведёт.
 Нам это стало ясно, когда после нескольких километров пути границы ущелья неожиданно распахнулись, и в центре открывшегося пространства перед нами во всей красе предстал окружённый зелёными лужайками, изумительной красоты средневековый христианский храм. Один из тех, которые во времена укрепления православия были воздвигнуты на грузинской земле. Мы подивились тому, что храм и прилегающая территория были тщательно ухожены, а, обогнув сооружение, поняли, кому они этим были обязаны.
Метрах в пятидесяти за храмом к горному склону прилепился крестьянский дом с открытым крыльцом на втором этаже, с середины которого в покатый двор вела прямая лестница. На веранде за столом сидели какие-то люди. Во дворе перед домом две женщины, постарше и помоложе, хлопотали у железной печурки. Трех босоногих мальчишек с шутливой угрозой гоняла по двору с прутиком в руках светловолосая девочка.
 Между домом и храмом было то, что нас заинтересовало больше всех. Прямо у каменистой тропы, что вела к дому, из косогора торчала метровая, толщиной в руку, труба, из которой во всё её сечение чуть ли не с пожарным напором хлестала родниковая струя.
Характерный привкус воды допускал её минеральное происхождение, но оно вовсе не обязательно могло быть боржомским. Надеясь на лучшее, мы сбросили свои рюкзаки и выложили несколько бутылок для проб.
 Между тем, от дома, осторожно сойдя по лестнице, к нам не совсем твёрдой походкой приближался улыбающийся старец.
 - Мир вам в моём доме, уважаемые люди, - обратился он к нам по-грузински. - кем будете, если позволено будет вас об этом спросить?
 - Мы геологи. Работаем в вашем районе. Изучаем то, что под землёй, - постарались мы объясниться понятнее на ломанном грузинском.
 - Ну, что ж, отвечал он, - не пытаясь вникнуть в наши объяснения, - прошу в таком случае пожаловать в дом.
 - Спасибо, - отвечаем, - но у нас ещё много работы на сегодня. Надо успеть.
 - Успеть надо мне. Я старый человек. А рядом со мной вам не пристало торопиться.
 - Хорошо, - соглашаемся мы. - Только позвольте набрать воды в эти бутыли.
 - Пусть наши враги, по случаю знакомства, пьют воду. А мы с вами будем пить вино, или чего-нибудь покрепче. Вы видите там за столом мой зять. Мы пробуем, свежую чачу, которую я только что перегнал. Сидим давно и уже надоели друг другу. Господь наш, это заметил и послал нам гостей. Кто смеет противиться Божьему промыслу?
 - Хорошо, - соглашаемся мы. - Воду пить мы не станем, а только возьмём её с собой.
 - С собой мы тоже дадим вам вина, - не отступает дед. - И если вам так нравятся ваши бутылки, вот в них мы вина и нальём.
 Поняв бесполезность сопротивления, мы капитулировали и пошли за дедом на крыльцо. За столом нас дожидался тот, кого дедушка назвал своим зятем. Им оказался колхозный бригадир, коротавший рабочий день с тестем вдалеке от своей бригады. Он свободно говорил по-русски, и мы со своим несовершенным грузинским обрели в его лице надёжного переводчика. Мужчины сидели за столом, уставленным нехитрой деревенской закуской. Всё те же тёплые хлебцы, сыр, виноград, орехи. Женщины время от времени молча подкладывали им со сковороды жареную картошку, а кто-нибудь из мальчишек по знаку дедушки, доливал в погребе в маленький (чтоб не успевал согреться) пузатый кувшинчик, очередную порцию прохладной чачи.
 На двоих был один граненый стаканчик, из которого зять и тесть пили по очереди. Когда мы уселись за стол, пить всем пришлось из того же единственного стаканчика. Это было не потому, что в доме недоставало посуды, а потому, что за грузинским столом никто не станет пить предложенную ему персонально чарку молча, а обязательно добавит что-нибудь к сказанному. Таким образом, опытный тамада, передавая из рук в руки единственный стаканчик, приглашал этим каждого высказываться на предложенную тему. Это и было настоящим застольем.
 Как только мы уселись, дедушка, назвался дядюшкой Нико, потомственным смотрителем Церкви Пресвятой Богородицы Кватахеви, к которой мы счастливо забрели.
 Его предки получили эту должность при освящении построенного храма на рубеже Х11-Х111 в.в. и с тех пор передают её только по наследству. Он представил своего зятя Гайоза и поинтересовался нашими именами.
 Получив из рук внука свеже наполненный кувшинчик с чачей, дядюшка Нико поднял свой стаканчик за здоровье Лены. Он извинился, что не знает всех её достоинств, чтобы их перечислить, но догадывается, что она человек учёный и трудолюбивый, наверняка имеет семью, о которой заботится и, что это вызывает его уважение. Дядюшка Нико опрокинул стаканчик за сказанное и, наполнив его вновь, передал сидящей рядом Лене. Та по простоте душевной хотела, было произнести встречный тост за дядюшку Нико, но он потребовал не отвлекаться от темы, и Лене пришлось говорить о себе.
 Я, в свою очередь сообщил присутствующим, что у Лены – нашего старшего специалиста, есть две замечательные дочки, Саша и Наташа, и что она за найденную в Казахстане нефть получила Государственную премию.
 Гайозу после меня оставалось выразить Лене своё искреннее уважение и благодарность судьбе за честь попасть за один стол с такой заслуженной женщиной.
 Дядюшка Нико, которому Гайоз перевёл содержание наших речей, самодовольно заявил, что он сразу распознал в Лене достойного человека и приказал жене, по этому случаю поймать и зажарить курицу.
 - Не надо, - остановила его растроганная вниманием Лена.
 Она спустилась к плите и вывалила на горячую сковороду содержимое нашей фирменной мясной консервы. По двору распространился ресторанный аромат жареной баранины. Мужчины, пробуя хорошо приготовленное мясо, только цокали языком от удовольствия. Дети облепили крыльцо и не отрывали глаза от миски, которая распространяла соблазнительные запахи. А дядюшка Нико, между тем, уже провозглашал здравицу за старшую дочь достойной Лены – Сашу.
 Лена Калинина, быстро усвоившая законы грузинского застолья, в свою очередь, рассказывая о своей дочери, не отрывала глаз от откровенных детских физиономий. Вновь спустившись к плите, она от имени Саши вывалила в ту же сковороду вторую банку с жареной бараниной на этот раз специально для детей.
 Дядюшка Нико поочерёдно воздал должное второй дочери - Наташе, а в следующем круге выразил самые тёплые пожелания здравствующей родительнице Лены. В последующем он отдал должное и светлой памяти её отца.
 К этому времени закалённая в геологических застольях Лена почувствовала, что после ещё одной здравицы она уже не сможет встать со стула.
 На её попытку закруглиться дядюшка Нико сказал, что он не возражает, но, кивая на меня, он спросил, действительно ли уважаемой Лене приходится работать с человеком, не заслуживающим за столом доброго слова, и она собирается покинуть компанию именно тогда, когда мы приготовились выпить за здоровье её товарища? Смущённой Лене не оставалось ничего другого, как рассыпаться в мой адрес всяческими похвалами и опрокинуть по этому поводу полноценную стопку прохладной чачи.
 Однако, дядюшка Нико, верный себе, выудил у меня всю подноготную информацию о моём семействе и отдал должное поочерёдно всем без исключения, в том числе и ожидающей в Тбилиси любимой бабушке. Расторопные внуки только и успевали сменять дедушке пузатые кувшинчики с чачей. Железная Лена была уже на «автопилоте» и, глядя перед собой стеклянными глазами, механически поддакивала дядюшке Нико, давно уже ничего не соображая.
 Уловив момент, когда тосты, адресованные мне, иссякли, она резко и решительно поднялась со стула, и с трудом удерживая себя за его спинку, объявила, что мы уходим.
 Поняв это, дядюшка Нико с покорной улыбкой наговаривал Гайозу для перевода на русский предназначенное нам напутствие. Оно заключалось в том, что он, дядюшка Нико, плохо знает обычаи русского застолья, но целиком доверяет уважаемой Лене, и если у русских действительно принято, выслушав в свой адрес добрые пожелания, покинуть стол, ничего не сказав в ответ хозяевам, он готов из уважения к русским обычаям отпустить нас с миром.
 Несмотря на, казалось невменяемое состояние, Лена всё поняла и покорно опустилась на стул. А довольный собой дядюшка Нико уже с удовольствием перечислял членов своей многодетной семьи, каждый из которых имел полное право на наше к нему ответное внимание.
 Я уже не помнил, на каком из внуков хитроумного дедушки мне придали горизонтальное положение. Помню лишь, как сладостно было, расслабившись, перевести свой скелет в верёвочное состояние прежде, чем окончательно вырубиться.
 Первый раз, очнувшись от глубокого забытья, я открыл глаза и увидел над головой звёздное небо. Ничего, не поняв, закрыл их снова, и, когда открыл в следующий раз, сквозь листву орехового дерева, под которым я лежал на соломенной циновке, уже пробивались лучи утреннего солнца.
 Умытая и подтянутая Лена, разложив на столе свои карты, занималась интерполяцией наших вчерашних замеров, удваивая для отчёта Сусанне, результаты проделанной нами накануне работы.
 Во дворе на железной печурке в кастрюле дымился уже подоспевший, хаш и это всё, что действительно было нам нужно в то утро.
 Прощание с хозяевами было трогательным. С неимоверным трудом мы уговорили их разрешить набрать в наши бутылки воду из родника вместо предлагаемого вина. Добрые люди просили извинить их, если по простоте они сделали накануне что-то не так. Мы заверили их, что всё было здорово, не считая того, что, как нам кажется, мы немного перепили.
 На что Гайоз резонно заметил, что дядюшке Нико здесь в лесу не каждый день приходится принимать лауреата Государственной премии, и он хотел, чтобы этот день всем запомнился. Вот оказывается, в чём было дело.

Председатель Георгий.
 Поначалу ему казалось, что основные трудности в свекловичном деле будут связаны с её выращиванием. На деле свекла оказалось культурой неприхотливой, и колхоз с помощью поденщиков получал устойчивые высокие урожаи. Трудности возникли при отгрузке свеклы с товарной железнодорожной станции. Делать это вовремя не удавалось, и колхоз платил драконовские штрафы: - сахарному комбинату за нарушение графика поставки и железной дороге за простой порожняка. Самым слабым звеном оказался автотранспорт. Машин катастрофически не хватало, и неудивительно, что рачительный Георгий стал заглядываться на простаивающую без дела нашу полуторку.
 Как-то он зашёл нас проведать и остался на ужин. Это нам с Нодаром всегда нравилось, потому что в честь гостя вместо изрядно надоевшего чая подавалось вино. В этот вечер Георгий особенно терпеливо слушал жалобы Сусанны на то, что отряд наш слишком малочисленный, чтобы справиться с оставшейся работой. А это значит, плановое задание будет провалено и перенесено на следующий год.
 - Что ж, с удовольствием примем вас и в следующем сезоне, - галантно пообещал председатель.
 - Нет, дорогой Георгий, - с грустью заметила Сусанна, - второй раз, после неудачи, мне этого не доверят.
 - Но ведь есть простой выход, уважаемая Сусанна, по моему вам нужно уходить на многодневные маршруты, без ежедневного возвращения на базу, а накапливающиеся грузы перевозить за собой на вьючных лошадях.
 - Совет красивый, - улыбнулась Сусанна, - но у нас, к сожалению, нет вьючных лошадей.
 -Но они есть у меня, - отвечал Георгий, - давайте договоримся. Вы передаёте мне на месяц свою полуторку, а взамен, на этот же срок, получаете под вьюки четырёх осёдланных верховых лошадей.
 Сусанна в нерешительности посмотрела на Лену Калинину.
 - Годится, - подтвердила та, - не дожидаясь вопроса.
 - Тогда, уважаемый Георгий, - сказала Сусанна с интонациями директора трестовской автобазы Автандила Ивановича, вам придётся брать автомашину с водителем, потому что ни у какого другого хозяина эта джабаханка ездить не будет.
 - А, у вашего будет? - Так же, как когда-то Сусанна, спросил Георгий.
 - У меня будет всэгда! Как штык! - повторил своё давнишнее заверение Арчил, который уже прикинул количество предстоящих порожних рейсов от станции до села.
 С этого дня наш водитель со своей автомашиной был отдан в аренду колхозу, а мы пересели на лошадей.

В седле.
 Наутро при нашем пробуждении полуторки во дворе уже не было. Вместо неё у коновязи стояли четыре оседланные лошади, включая личного вороного коня председателя колхоза. Сам Георгий в компании нашего Коли и колхозного конюха коротали время за дегустацией чачи в хозяйском подвальчике. Конюха привели для того, чтобы он преподал нам с Нодаром азы присмотра за лошадьми.
 Ускоренный курс коневодства показался нам нехитрым, и мы к середине дня успешно сдали зачёт нашему доброму наставнику, который обучил нас, как лошадь взнуздать, оседлать, накормить, напоить, привязать и стреножить. А главное, как щадить этих замечательных животных.
 Для меня новая наука открыла много интересного. Например, раньше я воспринимал на взгляд лошадиную сбрую, как совершенно беспорядочное и избыточное количество ремней, ремешков и пр., а тут понял, что тысячелетний крестьянский труд выработал предельно совершенную оснастку обеспечения поставленной задачи, где нет ни одного элемента без функциональной нагрузки, и что ни один учёный конструктор не сумел бы сегодня в чём-то усовершенствовать лошадиную сбрую. Недаром она во всём мире практически одинакова. Трудно предположить, что имел место прямой обмен опытом. Скорее многолетнее стремление к рациональности привёло независимые усилия к единому решению.
 Сравните с одинаковой во всём мире формой топорища. Вряд ли его сконструировали инженеры, которые потом обменивались чертежами.
 Среди присланных лошадей выделялся вороной конь председателя. Более крупный, чем остальные три, красавец был под новеньким жёстким английским седлом, которое в связи с тем, что коня предназначила себе Сусанна, было по её просьбе заменено, на седло кавказское, т.е. перетянутую посередине мягкую кожаную подушку.
 Выбор миниатюрной Сусанны председательского коня, слишком для неё норовистого и крупного, был, конечно, делом рисковым. Она предпочла бы уступить эту сомнительную честь более опытной и рослой Лене Калининой, но та благоразумно отказалась.
А допустить, чтобы перед ней гарцевал на председательском красавце кто-то из коллекторов, амбициозная Сусанна просто не могла.

В пути.
 На следующий день мы выехали на маршрут верхом. К сёдлам наших лошадей были приторочены в перемёт тюки с палатками, спальными мешками и провиантом. Передвигались мы вначале довольно робко, но скоро освоились и были уже не так напряжены.
 Нодар осмелел настолько, что стал пробовать перейти на рысь. Мы тогда ещё не знали, что когда лошади идут группой, то изменение шага одной из них является сигналом для перехода на такой же шаг и остальных. Это свойство нашей кавалерии первой обнаружила Сусанна. Нодар вначале думал, что когда она кричит ему «не гони!», она беспокоится за него, а оказалось за себя, так как её конь всякий раз принимал с готовностью вызов Нодариной лошади и переходил на рысь. А наша начальница и при шаге едва держалась в седле.
 С Сусанной вообще пришлось повозиться. Началось с того, что её ноги не доставали до предельно укороченной высоты стремян, а она наотрез отказалась вдевать их в ремни над стременами, считая это не эстетичным. В результате не имея опору для ног, она лишила себя возможности привставать на стременах и очень скоро натёрла себе известное место. Теперь даже мягкое кавказское седло причиняло ей страдания. Требовалась подложить что-нибудь ещё мягче, и Нодар предложил использовать для этого её любимую мутаку (диванную подушку), которую она возила с собой и собиралась в палатке на ночь подкладывать под голову. Сусанне дорогую ковровую мутаку было жаль, но другого выхода не было. Нодар хотел привязать её к седлу шпагатом, но я высказал предположение, что мутака о шпагат перетрётся и безвозвратно испортится. Шпагат был тут же отвергнут. Сусанна заявила, что мутака из-под неё и так никуда не денется. Однако этого не получилось. Наученная горьким опытом Сусанна соизволила всё-таки вдеть ноги в стременные ремни и, избегая боли в потёртом месте, то и дело теперь приподымалась на стременах.
 Ничем не закреплённая мутака всякий раз при этом падала на землю. Самостоятельно сойти за мутакой, а тем более влезть потом на громадного коня, миниатюрная Сусанна была не в состоянии.
 - Нодар-и! - сладким голосом звала она на помощь, и виновато указывала на упавшую подушку. Поначалу эти рыцарские услуги даме Нодару даже нравились. Зов Сусанны давал ему повод пришпорить коня, обогнать нашу кавалькаду и эффектно осадить его возле начальницы. Подложив под неё в очередной раз мутаку, Нодар лихо вскакивал в седло и возвращался на своё место. При этом чувствовал он себя настоящим ковбоем. Через некоторое время всё это ему надоело и он спешил на зов Сусанны уже не с таким как прежде рвением. А потом стал это делать и вовсе не торопясь, с явной неохотой, бормоча себе под нос то ли проклятия, то ли ругательства. В конце концов, безобидный мягкий диванный валик, который так любила Сусанна, стал для Нодара предметом ненависти.
 Как-то углубившись по ходу пути в предгорье, мы ступили на обрывистую горную тропу. Из осторожности спешились и взяли лошадей в повод. Сусанна сойти с лошади не захотела, и я, привязав свою лошадь сзади к седлу её вороного коня, взял его под уздцы и, не торопясь, собирался миновать узкое место.
 Справа по ходу мы были прижаты к косогору. Слева от нас был глубокий крутой обрыв, затянутый густым утренним туманом. В самом узком месте тропы из-под Сусанны очередной раз выпала мутака и скатилась в овраг.
 Ни на шаг отойти от своей лошади я не мог, и пришлось, как всегда звать на помощь Нодара. Он, перепоручив своего коня Лене Калининой, с трудом по краю тропы пробрался к нам.
 Сусанна с милой виноватой улыбкой указала ему на затянутый туманом обрыв где, на небольшом выступе угадывалась застрявшая при падении мутака. Бормоча проклятия, Нодар кое-как соскользнул на этот уступ, с которого ещё предстояло с мутакой в руках вскарабкаться обратно. Я видел, как он стоял о чём-то раздумывая, а потом воровато оглянулся и, убедившись, что Сусанна смотрит в другую сторону, футбольным замахом ноги отправил ненавистную мутаку в туманные глубины бездонного оврага.
 Утрата мутаки её хозяйку очень расстроила. Но, как говорится, нет худа без добра. Потеря научила Сусанну стоять в стременах, что способствовало быстрому заживлению у неё известных болячек.
А мутаку всё-таки было жалко. Хорошая была мутака.

В горах.
При наличии лошадей мы теперь работали налегке полный день и быстро стали навёрстывать упущенное, не возвращаясь на основную базу по нескольку дней. Погода и высота пока позволяли нам спать в тёплых мешках. И мы очень сожалели, что не прихватили с собой побольше провианта. Это позволило бы отрабатывать ущелья вплоть до Триалетской гряды, не возвращаясь к ним повторно. Мы так и хотели, рассчитывая при этом пополнять съестное в деревнях, обозначенных на нашей карте. Но сведения на карте оказались устаревшими. Большинства этих деревень уже не существовало. Они, как неперспективные в экономическом смысле, были отселены по решению правительства из высокогорных мест в долину.
Но мы, надеясь на своём пути встретить людское жильё, натыкались, как правило, на остовы заброшенных домов. Если какой-нибудь из них был ещё под крышей, мы его использовали под ночлег, не разбивая палаток. Но кушать нам было нечего.
 В отличие от нас, по части корма лошадям проблем не оказалось. В каждом брошенном селе возле бывшей общественной молотилки громоздились целые горы очищенных от зерна кукурузных початков. Для лошадей это был отменный деликатес. Они хрупали его с завидным аппетитом.
 Кстати, именно в случае с этими кукурузными початками я на практике познал полезные для себя в дальнейшем сведения о лошадиных повадках.
 Дело было так. В одном из первых брошенных сёл, куда мы попали, я оставил отряд у родника за подготовкой к обеду и отъехал верхом в поисках других деревенских родников, чтобы отобрать с них пробу. На окраине села я впервые наткнулся на гору очищенных кукурузных початков. Увидев, как охотно лошадь потянулась к ним, я спешился и решил доставить ей такое удовольствие. Разнуздал и запустил её в вожделенную кучу.
 С гордостью почувствовал себя Александром Македонским, который никогда не садился сам за трапезу, не накормив коня. Отвёл я тогда моей лошади полчаса, решив, что полчаса с моим обедом можно подождать.
 Полчаса прошло, а лошадь поглощала початки с таким аппетитом, будто только что до них дорвалась. Я подождал ещё полчаса. Никакой перемены в её поведении. Вспомнив просьбу председателя Георгия щадить лошадей, я решил, что по незнанию мы довели их до истощения, и если бы я это вовремя не обнаружил, моя лошадь могла пасть. Считая, что навёрстываю упущенное, я прождал ещё час, однако никаких признаков насыщения у лошади не было. Она хрупала вкусные початки, и только пряла от удовольствия ушами и переступала изредка с ноги на ногу. Мне самому очень хотелось есть, но отрывать от еды голодного коня не хватало духу.
 Кончилось тем, что обеспокоенный пропажей отряд обнаружил меня с ненасытным конём, и опытная Лена Калинина разъяснила мне, что кормить лошадь следует, ограничив её по количеству корма или по времени. Иначе она, переваривая пищу с такой же скоростью, с какой её поглощает, может жевать и испражняться бесконечно. И кончилось бы тем, что, не насытив коня, я сам бы умер с голоду.
 Вообще, в повадках лошадей, мы узнавали для себя много нового. Так однажды, подъехав к большому кизиловому кусту, я прямо с седла стал обрывать и отправлять в рот спелые кисло-сладкие ягоды. Каково было моё удивление, когда я увидел, что моя лошадь, углубив морду в куст, очень проворно обрывает губами и поедает кизил.
 На привале я поделился интересным открытием с товарищами. Не желая не в чём отставать от меня, Нодар заявил, что он, зато видел, как его лошадь не только поедала с куста кизил, но при этом выплёвывала косточки. Но тут наш джигит явно загнул, и ему никто не поверил.
 С намерением не бросать начатый маршрут и освоить как можно больший объём работы, мы почти израсходовали весь свой провиант, карабкаясь всё выше к гребню Триалетского хребта, в надежде не только пополнить коллекцию образцов, но и набрести всё же на одно из немногих обитаемых сел, где можно было бы прикупить чего-нибудь из еды.
 Одно из таких сёл нам всё же попалось. Это было даже не село, а несколько семей, ютившихся в крайне убогих развалюхах, и непонятно из-за какого упрямства наотрез не пожелавших переселиться в долину. У этих крестьян не было никакой еды не только для нас, но и для самих себя. Было непонятно, чем они собирались кормиться на пороге зимы.
 Одинаково немытые и нечёсаные взрослые и дети разглядывали нас без любопытства, но в надежде, как и мы, чем-нибудь поживиться. Пронырливый Нодар, который разве что не выл от голода, потащил нас к крайней избе и указал в её сенях на громадную бочку с мочёными лесными карликовыми грушами (пантой).
 Плоды были вполне съедобны и приятны на вкус. На наш вопрос можно ли их есть, крестьяне, помявшись, сказали, что немного можно. От предложенных денег они отказались, объяснив, что никто никаких товаров их деревне не продаёт и деньги им не к чему.
 Мы с Нодаром не придали значения их разрешению отведать груш именно немного (оказалось, это было предостережением). И с голодухи, объелись этими мочёными дарами леса по полной программе. В последующие три дня наша с Нодаром жизнь была под большим вопросом. И если бы в следующем более благополучном селе, крестьяне, узнав в чём дело, не заставили нас выпить по стакану растительного масла, кто знает, чем бы всё это кончилось.
 Но был в нашей жизни и случай, когда крестьяне сами ожидали от нас исцеления. Это случилось в другой раз, в очень небольшом, но благополучном селе, которое, несмотря на высокогорную глухомань, куда оно забралось, никто не собирался переселять в долину.
Поговаривали, что причиной тому было то, что кто-то из высокого районного руководства был из этого села родом. А злые языки утверждали, что в районе просто растащили фонды, выделенные на переселение.
 Так или иначе, но село жило себе и обладало даже статусом отдельной бригады какого-то укрупнённого колхоза. Головная усадьба этого колхоза была где-то далеко, и начальство эту деревушку практически не беспокоило. Мужчин в деревне, не считая хромого старика-сторожа, не было вовсе. Населяли село одни женщины и дети. Их мужчины были, кто на отхожих заработках, кто в бегах. Но и те, и другие в селе подолгу не показывались.
 Добрались мы до этого села с большим трудом. Вьючная тропа, ведущая к нему, не была рассчитана на лошадей, так как из рабочей скотины в деревне держали только менее прихотливых ослов.
 В селе царила атмосфера безмятежной патриархальности людей, живущих вне времени и пространства. Нас встретили с ленивым любопытством, и особенно не вдаваясь в то, кто мы такие, отвели к старику-сторожу, как единственному представителю отсутствующей администрации.
 Так как на этот раз мы нуждались только в ночлеге, старик без разговоров предоставил нам однокомнатный пустующий домик, который формально считался зданием правления, и куда обычно селили всех наезжающих уполномоченных и прочее начальство.
 Нас поразила полная отрешённость села от внешней жизни. В селе не было телефона, так как жизнь этих сельчан никого в этом мире не интересовала. По этой же причине они ни с кем не переписывались. И поэтому в селе, за ненадобностью, не было почты. И уж конечно не читали газет и не слушали радио, которого тоже ни у кого не было. За продуктами и другими товарами они спускались в долину по очереди, поручая друг другу нужные покупки. Навьючив на ослика, привозили самое необходимое. Готовили пищу на дровах. Освещались керосиновыми лампами.
 Мы поинтересовались, учатся ли их дети. Оказалось, учатся. У единственной учительницы. Помещается вся школа в одной комнате.
Учительница поочерёдно объясняет, как умеет, материал по всем предметам и задаёт работу по программам семилетки. Сама принимает экзамены и переводит ребят из класса в класс. Фактически, пересаживая с парты на парту, всё в той же единственной комнате.
 Случилось так, что мы в тот день остались без часов. Лена Калинина оставила свои на базе. А мы с Нодаром по чистой случайности оба забыли завести свои часы с вечера, и они встали.
Спросили у опекающего нас сторожа, есть ли в селе часы, по которым можно было бы выставить время? Говорит, есть единственные часы всё у той же единственной учительницы. Повёл нас в школу знакомиться.
 К нашему удивлению, учительницей оказалась, довольно молодая и приятная женщина. Мы деликатно не стали уточнять, как она попала в этот медвежий угол, и каков уровень её педагогической подготовки. Спросили только то за чем, пришли.
 Она посмотрела на свои миниатюрные часики и любезно ответила. Бесцеремонный Нодар не удержался и спросил, а как быть, если в селе вдруг остановятся её единственные часы? Она с милой улыбкой сказала, что это случалось не раз, когда она забывала их завести.
 - И что тогда, - спросил Нодар.
 - Да ничего особенного, - ответила она, я ставила их на глаз по солнцу и снова заводила.
 Мы с уважением выставили «точное время» по учительским часам.
Сусанна сочла нужным на всякий случай, проинформировать учительницу, как единственного представителя интеллигенции, что мы геологи и по долгу службы кочуем по району. Учительница понимающе кивала. На том и расстались. Последствия нашей беседы сказались наутро. Когда мы заканчивали свой завтрак, Нодар, выходивший во двор, сообщил Сусанне, что там собралась толпа женщин.
 - Их интересует, скоро ли мы приступим к своей работе, для которой приехали в их село?
 - Какой работе, - не поняла Сусанна.
 - Не знаю, - отвечает Нодар, говорят, вчера вы им что-то пообещали.
 Сусанна в недоумении вышла к народу объясняться и вернулась через некоторое время ошеломлённая.
 - Ты представляешь, Лена, - обратилась она к Калининой, - учительница разъяснила всем, что в село пожаловали специалисты по женским болезням, которые занимаются обследованием этого вопроса по району. Что теперь с ними прикажешь делать?
 - Что за проблемы, - предложил Нодар, - давайте я их приму.
За что получил от Сусанны деревянной ложкой по лбу.
 Ещё вчера мы собирались оборудовать в этом симпатичном селе временную базу для организации однодневных маршрутов, но сегодня Сусанна передумала и приказала сворачиваться.

Нуммулиты.
 Разнообразие горных пород не так уж велико, как это может показаться. Это, отнюдь, не упрощает, а скорее усложняет идентификацию пласта, поскольку допускает множество подобий.
Образцы могут быть очень похожи друг на друга, но разница в геологическом возрасте относит их к разным эпохам. И пока нет доказательств одинакового возраста, нельзя говорить о принадлежности к одному пласту. На завершающем этапе исследований пласта, удерживающего минеральную воду, надо было доказать, что его выходы в Манглисском квадрате не просто подобны, а абсолютно идентичны выходам в Боржомском ущелье.
 Профессор Гамкрелидзе признавал наиболее убедительным сравнение возраста образцов породы по наличию в исследуемых образцах следов сходных, вымерших и осевших в верхнемеловых палеогеновых отложениях, одноклеточных организмов – нуммулитов.
 Сусанне это было известно от профессора ещё со студенческой скамьи. Она знала, что им были подробно описаны нуммулиты, найденные в районе Боржоми. Обнаружение таких же в Манлисском квадрате у Тбилиси было бы весьма убедительным доказательством научных предположений учёного.
 Надо ли говорить, как Сусанне хотелось этой удачи. В отряде слово «нуммулит» было притчей во языцех. Все об этом только и говорили. Преодолевая свою прижимистость, она объявила даже что-то вроде премии тому, кто обнаружит нужные нуммулиты в отбираемых нами образцах.
 Нодар, как всегда, видя в любых серьёзных намерениях смешную сторону, начал было поначалу дурачиться и подзывать Сусанну к каждому подобранному по дороге камешку, уверяя, что там проглядываются искомые нуммулиты. Потом ему это, как всегда, надоело и разговоры о нуммулитах на какое-то время утихли. Но к концу полевого сезона вновь возникли по той простой причине, что их, как самый весомый аргумент, очень хотелось предъявить с отчётом, а времени оставалось в обрез.
 Забегая вперёд, я должен сказать, что мы-таки эти нуммулиты нашли. И самое смешное, что по иронии судьбы нашел их именно Нодар, который на самом деле понятия не имел, как эти нуммулиты выглядят, и никогда не принимал нашу охоту за ними всерьёз. Когда мы в тот день для расширения зоны поиска разбрелись по крутой осыпи, которую опытная Лена Калинина указала, как наиболее вероятное место выхода водоносного пласта, и до боли в глазах рассматривали, чуть ли не каждый камень, Нодар, явно скучая, бесцельно ковырял рукояткой молотка обломки породы.
Потом, подобрав один из них, он будничным голосом объявил, что нуммулитов он не нашёл, зато нашёл обломок с какими-то очень мелкими ракушками. Сусанна, больше чем уверенная, что он, по своему обыкновению, валяет дурака, тем не менее, подошла к нему и обомлела. В руках у Нодара было именно то, что мы так долго искали.
 Трясущимися от волнения руками Сусанна достала из рюкзака контрольный образец, подобранный профессором Гамкрелидзе в Боржомском ущелье. Сомнений быть не могло. Это был долгожданный успех.
 - Покажи место, где ты его нашёл, - попросила Сусанна, которая от избытка чувств готова была расцеловать вечно допекавшего её мальчишку.
 - Да вот их тут, сколько хотите, - показал Нодар.
И действительно, то, что мы были рады получить хотя бы в одном камушке, валялось под ногами в неограниченном количестве.
Вот теперь было не грех приглашать трестовское начальство на консультацию. Было, что показать, и чем похвастаться.

Научная консультация.
 К исходу ноября наш отряд, как это было предусмотрено нашим планом, завершал полевой сезон, и в преддверии зимних камеральных работ собирался перебазироваться в город. В полевых условиях оставалось провести традиционную и немаловажную «научную консультацию» с расширенным составом руководства.
 В тресте уже никто не помнил, когда и кто именно завёл эту традицию итогового застолья. Но за много лет ею никто ни разу не пренебрёг.
 Отправляясь в поле, каждая экспедиция знала, что завершать свою работу глубокой осенью придётся «научной консультацией», и заранее к этому готовила отчёты и закуски. В нашем случае консультация называлась научной не формально, поскольку вёл её за столом, уставленным обильной едой и напитками, не кто-нибудь, а именно научный консультант треста – профессор Пётр Дионисович Гамкрелидзе.
 Сам управляющий трестом, давнишний друг профессора, даже не помышлял оспаривать лидерство общепризнанного в республике тамады, и за столом, где царил батоно Пэтре, вполне довольствовался ролью почётного, но безвластного гостя.
 Сусанна приступила к организации приёма в приподнятом настроении. Ещё бы. Первое производственное задание, несмотря на припоздавший выезд в поле, было выполнено полностью. Да к тому же с абсолютным научным результатом. Было, чем порадовать любимого профессора.
 Понимая, что на приёме править балом будет, безусловно, батоно Пэтре, Сусанна чувствовала, что королевой бала по праву будет она.
 В суетливых хлопотах как-то затерялся тот факт, что на участок с нуммулитами отряд вывела, всё-таки, Лена Калинина. А нашёл первые нуммулиты Нодар.
 А хлопот было действительно много. Качественные деревенские продукты закупались на месте и отправлялись с Арчилом в Тбилиси, где бабушка Додика готовила традиционные блюда кавказкой кухни по высшему классу, и с тем же Арчилом отправляла обратно в Цинарехи. В успехе этой стороны дела никаких сомнений не было.
Другое дело – вино. В ноябре, за столом в грузинской виноградарной деревне, конечно, подразумевалось обилие молодого недобродившего вина - мачари. Для этого божественного напитка, промежуточного между виноградным соком и зрелым вином, которым в деревне каждую осень упивались даже дети, виноделы не жалели давить огромное количество винограда.
 Неуёмное перепроизводство мачари, которое было нетранспортабельным и могло употребляться только на месте, приводило к обвалу цены, которая падала осенью в среднем до смехотворного уровня – 20-30 копеек за литр. Я говорю «в среднем», потому что наряду с основной массой мачари, для которого давили недорогие сорта винограда, в небольшом количестве для любителей изготавливалось мачари из более дорогих, и даже элитарных сортов (в ущерб их поставкам на комбинат шампанских вин). Стоимость одного литра такого мачари подбиралась к 1 рублю, а то и к 1 рублю 50 копейкам. Сусанна прекрасно понимала, что такой знаток вин, как батоно Пэтре, не должен был обнаружить в селении вино, качественнее того, что будет у неё за столом. Поэтому она с помощью председателя Георгия добыла в деревне по самой высокой цене - 1рубль 70 копеек за литр, супер-мачари, которым собиралась угодить профессору.
 Однако, ставаясь верной себе, она сочла, что вовсе не к чему потчевать столь дорогим вином всю компанию, которая, в отличие от батоно Пэтре, вряд ли отличит хорошее вино от среднего.
Поэтому наша руководительница вознамерилась закупить мачари на трёх уровнях его достоинств. Первый: по 1р.70 к. – для профессора и тех, кто будет около, на расстоянии его вытянутой руки. Второй: по 1 р. 20 к. – для основной массы гостей. Третий: по 1 р. 00 к. для «левого фланга».
 В операцию под строгим секретом был посвящён только Арчил. И то лишь потому, что при закупке никак нельзя было обойтись без его полуторки. Вино было своевременно завезено и разлито по кувшинам, которые были особым образом помечены и упрятаны до поры в комнате Сусанны.
 Самому Арчилу эта затея была не по душе, и он поделился с Нодаром под честное слово, что тот не станет ничего предпринимать. Нодар усмехнулся и пообещал.
 Гости прикатили на трёх легковых машинах, одной из которых управлял сам начальник автобазы Автандил Иванович. Он внимательно осмотрел нашу полуторку и благополучного Арчила, который за время «колхозной командировки» весьма раздобрел от доходов за перевозку со станции в деревню крестьян в количестве не меньшем, чем свеклы из деревни на станцию.
 - Кочах, бичо!- Похвалил Автандил Иванович Арчила, что означало – молодец, парень.
 Я подошёл поздороваться и ещё раз поблагодарить Рузану Аршаковну, которая участливо расспросила меня о брате.
 Рассаживаясь за столом, гости отмечали про себя обилие и разнообразие яств и отпускали Сусанне одобрительные комплименты.
 По её знаку Арчил вынес и расставил на столе должным образом кувшины с вином. Часть из них на столе, остальные, чтоб не мешали, на полу в зоне досягаемости.
 Во главе стола рядом с батоно Пэтре и Сусанной разместились: управляющий трестом, главный геолог, начальник автобазы и председатель колхоза Георгий. Середину стола с двух сторон заняли заведующие отделами треста. Замыкал стол «левый фланг», где сидели коллекторы отряда, хозяин дома Коля, наш Арчил и другие водители.
 Оглядывая стол, Сусанна была довольна. Размещение гостей соответствовало выставленным категориям мачари.
Нетерпеливыми аплодисментами батоно Пэтре был избран тамадой. Поблагодарив за доверие и принимая на себя высокую ответственность, он по традиции назначил себе молодого помощника на противоположном конце стола. Конечно же, им оказался Нодар, который специально для этого сел по центру, напротив руководителя. Было бы удивительно, если бы Нодар, посвящённый Арчилом в затею Сусанны с вином, не воспользовался бы этим для какой-нибудь своей контрвыходки. И вскорости мы увидели, что именно он придумал. Когда гости немного пожевали, батоно Пэтре, взяв в руки стоящий перед ним кувшин, предложил всем наполнить стаканы, и стал делать это сам, ухаживая за близ сидящими.
 Улучив момент, когда он, разлив вино соседям, собирался поставить кувшин на стол, Нодар протянул к нему руку и попросил передать ему кувшин для того, чтобы помочь разлить вино на нашем конце стола.
 Ничего не подозревавший батоно Пэтре машинально отдал свой меченый кувшин Нодару. Тот, на правах помощника тамады, разлил в наши стаканы элитное мачари по 1 рублю 70 копеек за литр, после чего ловко подменив на полу полученный кувшин на наш, с вином стоимостью 1 рубль 00 копеек, вернул его обратно.
 Операция осталась незамеченной для всех, кроме Сусанны. Она со своего места делала угрожающие знаки Нодару, на которые он недоумённо пожимал плечами.
 - Вы что-то хотите мне сказать? - спрашивал он её через весь стол, - скажите громче.
 Сусанне ничего не оставалось, как, проклиная несносного мальчишку, возобновить качество мачари для тамады из своего резерва.
 Первый тост батоно Пэтре посвятил здравице в честь любимой ученицы, которой досталось завершить дело всей его жизни. Присутствующие в очередь отмечали достоинства Сусанны, вспоминая историю её появления в тресте.
Председатель колхоза Георгий выразил руководству треста благодарность за то, что в напряжённый момент отряд выделил колхозу автомашину с замечательным водителем Арчилом.
 - Между прочим, воспитанником нашей автобазы, - вставил Автандил Иванович.
В заключении Георгий объявил, что каждый гость, уезжая, получит по большой корзине с отборным виноградом.
Отвечая на здравицу, Сусанна объявила, что наш отряд для каждого гостя добавит к винограду по небольшому мешку с грецкими орехами.
Но независимо от объявленных подарков, которые ждут гостей во дворе, она хотела бы особый персональный подарок от нашего отряда вручить профессору Петру Дионисовичу Гамкрелидзе тут же, за столом.
 С этими словами Сусанна развязала перед своим шефом шёлковый платок и достала оттуда два образца меловой породы, содержащие совершенно идентичную разновидность вымерших нуммулитов.
 В одном образце Пётр Дионисович без труда узнал тот, что был найден им в Боржомском ущелье много лет назад и подарен Сусанне на удачу. Теперь она возвращала его, приложив такой же, найденный в окрестностях Цинарехи в 200 километрах от первого, блестяще подтверждая научную гипотезу своего руководителя.
Растроганный профессор заключил в ладони щёки Сусанны и поцеловал её глаза. Подарок он получил воистину царский.
 В прекрасном настроении сидели допоздна и разъезжались уже при свете автомобильных фар. Батоно Пэтре объявил, что остаётся, чтобы пройти с нами завтра на место находки и подобрать собственные образцы.

На дворе дрова.
 Это было недалеко от села, и большую часть пути даже удалось проехать с Арчилом на машине. Выходы породы с нуммулитами были продемонстрированы научному руководителю в изобилии, и за обедом мы разделяли с профессором прекрасное расположение духа, потягивая мачари и вспоминая эпизоды наших злоключений.
В частности, как один раз, застигнутые сумерками, мы брели при свете фонариков по хоженой тропе в надежде, что она приведёт нас к жилью, а забрели на заброшенные лесозаготовки.
 - Кстати о лесе, - встрепенулся Пётр Дионисович, - нельзя ли здесь раздобыть дров твёрдой породы на зиму. Мне и моей тёще. В семье это моя ежегодная обязанность, и всякий раз я мучаюсь, не зная как к ней подступиться.
 - Нет ничего легче, - вступил в разговор Нодар, жаждавший досадить Сусанне за выволочку, полученную за свои фокусы с вином, – цена одного кубометра отборных дров здесь составляет всего 15 рублей. Арчилу ничего не стоит забросить вам за два рейса 4 кубометра.
 - Это так, Сусанна? - в изумлении спросил Пётр Дионисович.
 - Наверно так, - неуверенно промямлила Сусанна, в точности зная, что таких дешёвых дров в природе не существует.
 - Так это прекрасно! - воскликнул батоно Пэтре, - это снимает все проблемы. Вот вам 60 рублей, а так же адрес мой и тёщи. Пожалуйста, сделайте мне такое одолжение.
 После чего профессор, заранее поблагодарив за дрова, забрал подарки и укатил на присланной из треста машине.
 Нодар ликовал. В отличие от Сусанны, которая знала, что из леса без документов не вывезешь и кривого полена, а по документам цена кубометра хороших дров стоит не менее 75 рублей за кубометр.
Она собралась с духом, чтобы убедить себя, не возмущаясь пережить последнюю выходку своего коллектора и дотерпеть до возвращения в город, где она немедленно от него избавится.
 В дальнейшем с этими дровами оправдались самые худшие опасения. Арчил, которому было поручено прощупать за какую минимальную стоимость можно дрова раздобыть и вывезти, сначала заверил, что договорился по 25. Получив нужную сумму, вернулся пустым и сказал, что дрова отобрал автоинспектор, а деньги ушли на выкуп изъятых прав. Потом он сказал, что инспектор готов за 200 рублей пропустить две машины. Но теперь заготовители заломили по 30 за куб. Тяжело вздохнув, Сусанна отсчитала требуемую сумму. Арчил уехал и пропал.
 Явившись через неделю Арчил заявил, что районный автоинспектор сдержал своё обещание, но на въезде в город дрова без документов отобрали вместе с правами, и он одолжил денег, чтобы выкупить хотя бы права. Сусане пришлось вновь раскошеливаться. Главное - не было иного выбора. Отступиться от обещания Петру Дионисовичу завезти ему дрова, она не согласилась бы ни за какие деньги. И продолжала платить.
 В конце концов, наступил день нашего окончательного возвращения в город. Отряд, как полевая структура, прекращал своё существование. Водитель возвращался на автобазу, а оба коллектора подлежали вольнению. Сусанна с Леной Калининой переходили на камеральную обработку собранных материалов, включая результатов лабораторных исследований. После чего должны были написать отчёт набело, защитить его и закрыть тему.
 В городе Арчил развёз нас всех по домам. Меня, как своего соседа, довёз последним. Тепло распрощавшись с ним, я вошёл в подворотню и увидел, что во дворе наш дворник дядя Саркис, соорудив козлы, распиливает поперечной пилой на чурбаки сваленные тут же дрова.
 Ничего необычного в этом не было. Готовясь к зиме, жильцы нашего дома время от времени привозили дрова, и дядя Саркис всегда подряжался их распиливать. Я хотел, было пройти мимо, но он меня окликнул. И, не бросая работу, сказал:
 - Хорошие дрова. Ты, наверное, стал много зарабатывать. У нас во дворе таких дров никто не покупает. Дорого.
 На моё недоумение, откуда дрова? вышедшая наша бабушка объяснила, что два дня назад дрова привёз Арчил. Сказал, что от меня. Денег не взял. Свалил и уехал.
 - Сколько с меня за распиловку, - спрашиваю я дядю Саркиса.
 - Да что мне твои деньги, - отвечает он, - вот возьму у тебя немного дров. Здесь много. Вам хватит. Хорошие дрова.
 Я не знал точно, где живёт Арчил. Но так как это было где-то неподалёку, мы с ним в один прекрасный день столкнулись на улице. Он, ожидая неизбежных расспросов, потащил меня в, известную забегаловку у Воронцовского моста, где подавали осетинские хачапури с пивом, и за этим делом рассказал всё, как было.
 Оказывается, он однажды ненароком подслушал спор Сусанны с Леной Калининой. Лена пеняла Сусанне на то, что та отпустила тётю Нюру без дополнительного вознаграждения, а теперь вот, похоже, не собирается делиться и с ребятами. Сам Арчил хорошо заработал в колхозе на свекле. Но ему стало обидно за остальных, и он решил вознаградить нас за счёт Сусанны и немного от себя.
 Оказывается, он и не пытался вывезти дрова по дешёвке без документов. Все истории, которые он плёл Сусанне, были им выдуманы. Он просто вымогал у неё деньги и попутно на дорогах прирабатывал подвозом. Когда набралось 900 рублей, он в конторе леспромхоза официально выписал 12 кубометров твёрдопородных дров по 75 руб. за куб, и шестью рейсами развёз их на городские квартиры профессору, его тёще, самой Сусанне, Лене Калининой, мне и, конечно, себе.
 Дрова не получили только тётя Нюра, потому что уехала к тёплому морю в Сухуми, а также Нодар, потому что сын полковницы КГБ жил в доме с центральным отоплением.
 Арчил рассказывал мне о своей авантюре с неизменной улыбкой, сожалея, что экспедиция закончилась, и пришлось расстаться с хорошими людьми.
 Немного подумав, он сказал, что Сусанна тоже хорошая. Только немного жадная.
 - Ну, а как здоровье твоей бабушки? Уже ходит? - неожиданно сменив  тему,- спросил он, прощаясь, и по своему обыкновению захохотал.
 

Москва .2004