Третьяковская

Среди бережно выращенной зрителями тишины грот-зала театра Васильева из моей сумки раздался нокиевский Шопен. Черт, я же точно знаю, что отключила телефон, ещи и проверила несколько раз. Но это было не самое ужасное. Похоже, никто, кроме меня не услышал рингтон. Я ответила на вызов, и это неожиданно звонкое «алло» как-то само собой вырвалось у меня откуда-то из-под живота. Этого уж точно никто не слышал. Мужской голос в трубке заговорил бархаткой:

- Продолжайте наслаждаться. С Вами очень хочет поговорить Ильке.

Ильке умерла 11 октября 2005г.
Мне пришлось выйти на сцену. Ильке накинулась на меня со своими небесно разгоряченными объятьями, потрясла меня за плечи и залепетала что-то на языке, который напоминал смесь древнегреческого и латыни.
«Какой же тяжелый выдался ПМС, - подумала я, - обычно я ограничиваюсь температурой и тихими рыданиями в общественном транспорте». Ильке ударила себя запястьем по лбу и перешла на язык глухонемых:

- Слушай, это так мило. Ты так трогательно опрокидываешь рюмку водки у меня на могилке каждую вторую, кажется (?), субботу месяца. Я улыбаюсь тебе всегда. Но ты так лучше все-таки не делай, это вредно для твоего здоровья, а то мы тут все переживаем.
- Кто все? – я попыталась унять предшествующий поток остальных вопросов.
- Ну все: Ирма (моя мама), Ран (любимый), Идор (друг с начала песочниц) и эта, твоя любимая преподавательница по немецкому из института еще, помнишь?… И много еще кто.
- Не знаю, кого там еще много, но всех, кого ты перечислила, живы-здоровы, и…
- Ты, как всегда, пропустила все самое интересное. Ладно, неважно. У меня для тебя потрясающая новость: я присмотрела для тебя отличную квартирку. Пять минут от Третьяковской, две комнаты, кожа (и все в фиолете – твоя мечта, по-моему), стиралки-тостеры-кондиционеры – это все само собой, а главное – шикарная библиотека, которая может быть вся в твоем распоряжении.

Я вообще-то не хотела пока еще умирать, но Ильке говорить об этом не стала, уж больно не хотела ее расстраивать, поэтому я решила ограничиться, как мне казалось, весьмя небезосновательной отмазкой:

- Ильке, дорогая, я пока еще не могу позволить себе квартиру на Третьяковской.
- А как тебе вот это – мы все живем в этом доме? Он полностью наш. И тебе ничегошеньки не придется платить.
- Родная, я довольно-таки негативно отношусь к самоубийствам…
- Слушай, какой же ты все-таки сноб!
- Да нет же, это вовсе не снобизм, просто…
- Все. Сейчас они начнут аплодировать. Имей в виду, мы три раза выходим на поклоны.

Я вдруг оказалась в складках темно-сиреневого атласа. Ран шерстяно дышал мне в щеку, целуя мои волосы. В спальню зашла мама.

- Дочь, ты не сердись. Просто тогда на Третьяковской, когда ты грохнулась в обморок, помнишь? Когда ты поняла, что все вокруг на самом деле просветленные, и просто взахлеб смеются над теми, кто еще ничего не сообразил, изображая разных там людей с регистрацией и без, подлых и сложных, извращенцев и бомжей, монашек и пиарщиков. В общем, когда до тебя наконец дошло, что они просто жестко стебутся, мы решили, что пора тебя уже забирать.
- «Жестко стебутся?», - в недоумении переспросила я. – Мам, да ты просто… Слушай, можно я еще часик поваляюсь?