Щи

вторник, 2 января 2007 г.


И вдруг произошло чудо. Вика приготовила щи, настоящие русские щи со свежей и соленой капустой, купленной у молокан, с нарезанными дольками мяса, с картошкой. Никита ел впервые это русское блюдо. И оно ему понравилось. Понравилось своей простотой и непритязательностью, сытностью и вкусом. И чудо было в том, что он наконец оттаял, перестал дуться на Вику и задумался о себе. Щи сделало больше, чем слова, которые он пытался найти, чтобы утихомирить ситуацию в доме. А в доме была настоящая война. Холодная война. Они обходились без сцен и битья посуды, без крепких слов, хотя Никита в душе ругался, очень ругался. А Вика молчала, и чем дальше, тем более затягивался узел. В доме не оставалось воздуха, не оставалось угла, где была свобода и остатки былого счастья. Счастья. Какое громкое слово, настоящая насмешка над Никитой.
А все началось с маленького изъяна, мелочи какой-то, которую теперь и не вспомнишь. То ли Никита вернулся позже, потому что засиделся с друзьями по дороге из университетской вечеринки. И объяснял тогда Вике, что зашел в кафе попить чаю и протрезветь немного, так как дело было после вечерники. То ли Вика в отместку на весь вечер отправилась с коллегой, да какой коллегой, ничего не значащей, случайно подвернувшейся под руку, чтобы как раз и показать, что в отместку, то ли Вика ходила куда-то с этой бедной девчонкой, которая даже несколько побаивалась Вики, а точнее того внимания, которое могли уделять Вике мужчины, а они ей как раз внимания и уделяли – была она высокая, стройная, с ножками, с льняными желтыми с темным переливом волосами. Настоящая Снегурочка, в своей белой шубке. И часто бывало, часто Вика рассказывала, как за ней ездят на иномарке, сигналят и что-то говорят в спину, предлагают что-то, да она не слушала, или даже на рынке пытались знакомиться, делали комплименты, цену снижали. Действительно, была красива Вика и притягательна. На это когда-то и купился Никита, некрасивый и скучный, как себя он считал, человек. А Жанна, Викина полруга, была образована, сложена, да и воспитана иначе. Хотя также не лишена красоты, но ей, армянке, претила слишком сияющая и броская красота Вики, та сфера света, в которую слетается всякая мошкара. У Жанны уже было двое детей, и шляться по вечернему Еревану, без особых причин и без мужа, ей было ниже ее положения. А в тот раз Вика, пожалуй, и составила особые причины, уговорила и целый вечер ходила по магазинам, ничего не покупая, а только затягивая время, чтобы позднее вернуться домой.
С той ли ссоры все началось, что Вика поступила некрасиво и не поставила в известность Никиту, чтобы нарочно испытывать его терпение и потерзать его, но началось и закрутилось все крепко, основательно. Теперь каждая муха летала слоном и каждая мелочь колола глаза. Открылось, что Вика хозяйка никакая, а он за домашними делами обабился даже. Они еще тогда, вначале, долго разговаривали о разделе между женской и мужской работой. О равноправии полов, о смешении и взаимовлиянии женского и мужского в культуре современности. Ничего не могли поделить точно и ни о чем не договорились. В итое пустили все на самотек. Кто захочет, тот и уберет квартиру или со стола после обеда. Но никто убирать не хотел. Точнее у Никиты находились какие-то дела – он сразу садился к компьютеру и погружался в свои дела. А Вика спокойно подходила к телефону и, глядя в зеркало, лаская волосы, погружалась в телефонный разговор, а потом в изнеможении валилась на диван и приглашала к себе Никиту. И все бы ничего, казалось, но Никита, проспав, раньше вставал – его звали отложенные дела, раньше заходил на кухню – и здесь быстрее всего бросалось в глаза несовершенство их уклада, заброшенность семейного очага. «Порядка нет», – думал Никита и, обволакиваясь сигаретным дымом, старался не замечать весь кухонный ужас.
Приходилось заниматься самообманом. Никита боялся разрушить хрупкое равновесие своей супруги, убирал со стола, считая, что тяжела шапка Мономаха, что это быт, семья, семейные обязанности. Потом он предложил поделить домашние дела: я пылесосю, а ты моешь посуду. Но это не помогало. Посуда скапливалась как после нашествия, лежала день, второй, третий, пока не заканчивались чистые вилки. Тогда Вика выходила из положения – мыла только только то, что нужно сейчас, пообедать: пару тарелок и ложек. А гора на кухне росла и росла. Наконец Никита перестал выдерживать, стал срываться, делать замечания, доводить до слез.
– Ты совершенно игнорируешь мои дела. У меня тоже есть дела, как и у тебя, а ты хочешь, чтобы я торчала на кухне.
Никита в сердцах ругался. Да какие дела? По телефону болтать или спать после обеда?
Но все равно обиды множились, недовольство росло, а ситуация не разрешалась. Она упорно сидела на картошке, причем только в двух вариантах: жареной и пюре. А он тосковал по жидкой пище. По борщу, например. Но борщ Вика готовить не умела, да и в ужас пришла оттого, сколько вещей требуется к борщу. Покупала для Никиты пакетики с бульоном и тем самым временно заливала его тоску. Но в их отношения постепенно проник и укрепился холод. И неопределенность появилась. И сомнения. Никита понял, что без крепкой основы семьи не построишь. А в чем эта крепкая основа? В мужском шовинизме? Сейчас так это именуется. В доминировании мужского над женским. В крепкой руке? Но Никита слишком был утончен, чтобы впадать в презрение по отношению к слабому полу.
Мир точной истины, которой служил Никита, не только не спасал от бедлама в доме, но и напрямую зависел от него. Поэтому, думал Никита, столько ученых мужей, посвятивших себя науке, или филисофов, ищущих истину, остались верными своему делу и не создали семью. Семья или помогает, – и тогда она дарует вдохновение, удачу, создает тыл, надежный тыл, а дом превращает в крепость. Или же, если не повезет, полностью разрушает человека. Делает его филососом, но не в академическом смысле, а в бытовом. Что равносильно алкоголигу. Тогда семья рождает одни проблемы, привносит разлад. А через этот разлад темные силы сбивают с толку математика, ученого, гармонию и истину. Ну а что, если и жена окажется неверной. В таком сумасшедшем доме и с таким же странноватым мужем – это скорее всего и произойдет.
На кафедре дифференциальных исчислений, когда Никита показывал фотографии со свадьбы, Вика, жена Никиты, вызвала неудоумение. Это он сразу почувствовал. Не то чтобы она не понравилась. Наоборот, и очень даже. Но в этом все и дело. Слишком многим она нравится. И надо быть полностью слепым, надо быть дураком, чтобы не замечать этого. Но Никита знал ее не только по фотографиям. И с другой стороны, она оказывается очень нормальным человеком, правда, без опыта жизни в этом безумном мире, но с наличием некоторой чистоты, которую поэты именуют вечной. В ней была свежесть и что-то, что выдавало родство душ. Но теперь появились серьезные сомнения. Словно пелена спала с глаз, и Никита проснулся от влюбленности. Действительно, может ли она составить счастье такому мученику от науки, как Никита. Он собирается писать докторскую, его знают уже в Европе, в математических кругах. Он поймал за хвост свою тему, в которой может сказать свое слово. А что она, яркая, сияющая, обворожительная, дышащая снежной свежестью. Снегурочка. Она ведь и растаять может, как только станет горячо.
Ведь сколько времени Никита ухлопывал на науку? Практически все. Бывало, он и ночевал в университете. Ему даже количество аудиторных часов сократили немыслимо и оставили один лекционный курс и два спецсеминара. Невиданная уступка молодому ученому. Остальное заменили курсовые, дипломные. Они вроде меньше занимают часов. Да, в университете, у себя он пользуется даже почетом среди седеющих коллег. Да и сам он наполовину уже седой. Ему за тридцать пять. А житейского нюха, простого нюха, если не опыта, у него ни капли. Как будто ум затмило.
Но с другой стороны, к Вике его двинул мощный, внезапно проснувшийся инстинкт. Страх остаться одному. Что-то нарушилось в программе, и он захотел создать семью. Тут Вика и подвернулась. Он не особенно и выбирал. Но посчитал, что это сама судьба подарила ему Вику-Снегурочку. Вика, думал он, и должна принести ему победу.
Мир точной истины, которой занимался Никита, не должен был зависеть от темной, неразгаданной и несказанной, немотивированной реальности: от инстинктов, от снов, от эмоций, от исторических смут, от бытовых омутов. От негоции, то есть коммерции, в которую подались некоторые из его бывших преподавателей, его нынешние коллеги, и пропали в бизнесе. А один – прогорел. Как говорил этот, прогоревший: «Умение считать не значит умение обманывать». Горькая истина. От семейных неурядиц не должна зависеть истина. А они-то и множились с каждым днем. Вика всерьез занялась гардеробом Никиты, повыбрасывала половину свитеров и все протертые пиджаки. А он как раз и покупал эти вельветовые пиджаки уже протертыми, в магазине ношеной одежды, секонд хэнд – просто Вика этого не знала. А насчет новой одежды вышел застой. Она, конечно, думала о Никите, но покупала чаще себе, чем ему. Вытащить его в магазин – во вновь открывшийся маркет «Терра нова» с современными тряпками с асимметричеными концами – ей не удавалось. Он попросту убежал оттуда, не выдержав барабанящей по затылку дискотечной музыки. Она, за неимением Никиты рядом с собой, не имя возможности примерить рубашки и брюки, покупала пока что себе. А когда дело доходило до Никиты, что-нибудь случалось. Или у нее поднималась температура (а она поднималась довольно-таки часто), или деньги заканчивались. И приходилось думать о том, чтобы занять их у родителей. И на работе ничего не получалось. Истина скрывалась.
Но и Вика тоже любила Никиту и надеялась обрести с ним счастье, надеялась нарожать ему детей и стать хорошей хозяйкой. Но при этом и остаться женщиной. Так об этом говорилось, когда имелось в виду, что у женщины должно быть время, чтобы заниматься собой. Но Вика фактически не работала. Раньше она продавала турвизы, а теперь числилась в той же туристической фирме экспертом с двумя иностранными языками. Приглашали ее редко. А летом, в наплыв туристов, она и вовсе отказывалась от работы, ссылаясь на то, что она человек, и как все нормальные люди должна летом отдыхать, а не вкалывать. И она верила в звезду Никиты и думала, что не прогадала, выйдя за него. И ей трудно было понять, на что стал сердиться Никита.
Тут не только Никита рассердится, а сам мир высшей математики, на одной из кафедр которой служил Никита. Но несмотря на пересмотр позииций, все оставалось в прежнем порядке, точнее беспорядке.
И вот произошло чудо. То ли подруги-советчицы посоветовали Вике в одном из телефонных бесконечных разговоров, то ли сон такой приснился, то ли мамочка, теща Вики обрисовала ситуацию по-своему и сделала соответствующие выводы. Но однажды Никиту поразил новый беспорядок на кухне. Он только что вернулся с семинара, думал перекусить что-то из сухого пайка, отдохнуть перед компьютером и отправиться обратно во вторую смену. Во второй смене не было занятий, но не было и дома. Можно было бы спокойно посидеть на кафедре и попользоваться юбесплатным интренетом. Но беспорядок на кухне был не из рядового числа. Вика что-то готовила, над плитой, над кастрюлями волховал пар, а сама Вика шаманила над столом.
– Сейчас, сейчас, одну минуту и все будет готово. Мой руки и садись.
Странно. Неужели она хочет поймать его обратно, завлечь еготуда, откуда он стал, подчиняясь естественым законам, вываливаться и вылезать. В семью.
Стол успел к этому времени стать чистым. Жена поставила большие глубокие тарелки, которые уже не доставались полгода. А потом появилась кастрюля на подставке, полная парной бело-зеленой жидкости. Пара было так много, что он отбивал всякий запах. Так что Никита не понял сразу, что это.
– А что это, – когда настала очередь ковыряться ложкой в огнедышащем блюде.
– Щи.
Как щи, какие щи? Не понял Никита. Она сказала так просто и односложно, что весь мир вокруг сразу исказился и вся его сложность стала рассыпаться на глазах. Он не только отвык от встречи с подобным, не только не пробовал во всю свою жизнь этого блюда, но и слово-то забыл. Стал овыкать от слова. Когда в голове одни формулы и символы – отвыкнешь поневоле от русских слов. От слов вообще.
Первая ложка обожгла ротовую полость. Он стал дуть. Долго дул, не решаясь занести вторую ложку, чтобы не упустить вкусового элемента, чем-то ему запомнившегося. Вика посоветовала добавить сметаны.
Но Бог щей сделал свое дело, несмотря на несовершенство первой попытки. Во вторую смену Никита не пошел. Щи – он несколько раз повторял это чудодейственное слово – щи сделали свое дело. Они ему понравились. Он словно пригубил от тайного блюда, скрывавшемся за этим символом – щи. Он приобщился к естественному и неуничтожимому – к языку. Вот где локализованы, – нет, спрятаны все формулы, и все вкусовые элементы, вся простота и истина, искомая истина сосуществования мира точной истины и кухонной мистерии, именуемой то бытом, то семейными склоками и неурядицами. Все семьи счастливы одинаково, а раз одинаково, то об этом и не пишут, но оно, это счастье, есть, и находится оно в чем-то простом и безыскусном, как щи. Вкусные щи.