8. Поединок

Настало время немного отвлечься от стремительно сменяющих друг друга событий и спокойно отдышаться. Порассуждать о том о сем. Воспользоваться паузой, легким потрясением, которое испытали наши герои, побывав в гостях у Президента. Ответить на некоторые вопросы, которые должны были возникнуть у любопытного читателя. Например, почему на роль покойного писателя был выбран именно отставной полковник Тапочкин?

Вояка до мозга костей, Никифор Кузьмич Тапочкин, и внешне, и внутренне, по складу ума и характера, составлял Опресноку Дормидонтовичу Совкофилову полную противоположность. Почему же из тысяч вероятных кандидатов, многоопытный генерал-полковник остановил свой выбор именно на Тапочкине? Наверное, правы отчасти будут те, кто скажет на этот счет - мол, нечего искать здесь логику, ухватились в запарке за первого подвернувшегося под руку, доложили, а там уж и отступать некуда - позади разгон...

Правы, возможно были бы и те, кто приписал сей выбор бездушной машине и молодому, резвому программисту, который загрузил программу новомодными психологическими вывертами, о которых и не слыхивали в прежние времена те, кто "шил дела" на офицеров, вот машина и выдала нам полковника ракетно-танковых войск, поблуждав в дебрях неопознанных категорий...

Но скорее всего, мудрый Аполлов, выбрал Тапочкина по иным причинам. Уж больно статью и выправкой был хорош наш Никифор - поглядели бы вы на него в смокинге да с бородкой, да с трубкой пенковой в руке - такой одним видом своим Отечеству славы прибавит! Что не шибко умен - тоже плюс. Шустрить не станет, сбежать не намылится. Опять же, в пьянстве умерен, голос хорошо поставлен, как у всех глуховатых. Да и якорек в России у него - домик с Глафирой, огородик с речкой, курочки с поросятами - такой точно не сбежит и Родине не изменит.

Кое-кого, возможно, заинтересует и сам Опреснок Дормидонтович Совкофилов, великий писатель, автор нашумевшего романа "В качель!". Как мы уже говорили, Опреснок Дормидонтович не был стар, в его 55 лет у многих жизнь только начинается, многие к этому возрасту только начинают входить во вкус жизни, как, к примеру, тот же Никифор Кузьмич Тапочкин, отставной вояка. Почему же одни полны здоровья и надежд на лучшее, а другим достается доля Опреснока? Бодрые последователи новомодных теорий мне скажут на это - мол, все зависит от психологического настроя личности, который корректируется с помощью психофизических специальных тренировок, что все, мол, находится в руках самого человека. Так-то оно так, ежели, как говорится, которое... Ну а ежели не так, то и опять-таки...

Ох, как не хочется мне вдаваться в дебри и тонкости социологии, говорить о разнице между социальными программами и прожектами и нашей кондовой реальностью "а ля совдепия". Вам лучше чем мне, пожалуй, известно, как наш досточтимый социум ревностно и беспощадно расправляется с людьми, думающими иначе, чем окружающие, особенно, если их точка зрения хронически не совпадает с генеральной линией. И оттого, что совдеповский авторитарный режим изменил полярность своих полюсов, для людей, мыслящих здраво и полноценно, ровным счетом ничего не изменилось в лучшую сторону, а, как раз-таки, и скорее, наоборот.

И то сказать, первые ласточки двадцатилетнего невостребования образованности уже дают о себе знать своей шустрой прожорливостью и энергичной неукротимостью. Уже чуть ли не весь пишущий интернет восстает против применения, некогда популярного, наречия "вообщем" и взахлеб убеждает грамотеев старой школы в том, что в русском языке этого слова нет. О, несчастный русский язык! За что тебе такое наказание под занавес?

Все, что нормальные государства сочли бы за счастье, в СССэре становилось несчастьем, никак не вяжущимся с повсеместно загаженными подъездами и, ломящимися за костьми из-под мяса, вечно перевозбужденными потребителями социалистического реализма. Лозунги и кумачевые плакаты, которые легко читал 4-х летний малыш Опря, детские книжки, от Джанни Родари до Жюль Верна, которыми зачитывался 7-ми летний мальчик, физико-математические и литературные школьные олимпиады и, единственный в городе, в те далекие времена, класс для особо одаренных детишек, - все это, повторюсь, в нормальном государстве, открыло бы для юноши необычайные горизонты и светлые перспективы... Но в СССэре все обстояло сложней. И в школе, и во дворе, и в армии, Опреснок постоянно ощущал дискомфорт от повсеместного отчуждения и неприязни сверстников и наставников. Его способности не интересовали ровным счетом никого, всех интересовало - почему он не такой как все? Общество постепенно, но неумолимо, сходилось в убеждении, что Опреснок попросту дурак, псих, слабоумный, шизик и общество призывало, грозило, исправляло его всей мощью своих неисчерпаемых возможностей.

Сам Опреснок, оценивая мнение о себе людей, вначале переживал и недоумевал, после утвердился в собственной никчемности, благо, от окончательного психического расстройства его спасла водка и, как ни странно, безумно тяжелая, грязная работа. Жизнь, построенная на стрессах и парадоксах социалистического бытия, навсегда определившего сознание писателя, принесла, наконец, плоды. С явной оплошности учредителей Союза Писателей имени товарища Фурманова, Опреснок был принят в тесные ряды, правда с полугодовой задержкой выдачи билета, что ж, этот, хоть и кислый плод, был вполне съедобен при определенном выражении лица, а вот плод начисто утраченного к своим 55-ти здоровья, привел нашего писаку и неудачника к последнему консенсусу, вообщем-то, довольно гуманному, божескому.

Роман, который он успел написать перед самой кончиной, был его последней попыткой примирения с советской властью, взявшей твердый курс на демократизацию всей страны в свете очередных решений. И, если уж такое примирение, в конце-концов, состоялось, то совершенно очевидно, что Господь поступил по отношению к Опресноку Дормидонтовичу абсолютно справедливо, не смотря на тот факт, что пути Его нам неизвестны, иначе говоря - неисповедимы. Сами посудите, если уж наш писатель сумел проникнуться духом, хоть и пост, но все же - социалистического, реализма, если он сумел в такой чудовищной степени изменить самому себе, значит, как личность, Опреснок был окончательно раздавлен и уничтожен, и его физическая кончина явилась лишь неизбежным следствием духовного поражения.

Кэт Маршалл и Стив Сноу, как вы правильно догадались, помимо всего прочего, являлись давними и ловкими агентами ЦРУ, что несомненно сближало с ними действующего агента ФСБ (а в прошлом КГБ) майора Петрова Владимира Игнатьевича и новоявленного агента ФСБ Тапочкина Никифора Кузьмича, в недавнем прошлом, доблестного полководца-полковника неукротимых сил тактико-стратегического назначения.

Теперь, после этого позволительного небольшого отступления можно с легким сердцем продолжить наше повествование.

В апартаментах отеля, в гостиной, на столе, на видном месте, лежал огромный сверток, присланный из Детройта. Три "функциональные" книги в разных исполнениях - для юношей и девушек, для людей среднего возраста и для читателей преклонных лет, лежали в трех огромных красочных пакетах. К сердцу Опреснока подкатило чувство умиления, оно исполнилось благодарности к далеким детройтским чудакам и умельцам. Оставшись в комнате вдвоем с Кэт, Опреснок загрустил.

Он переживал о том, что миссия великого русского писателя в Америке подходит к концу, Опреснок даже на мгновение запаниковал. Мысль о том, что вот-вот придется расстаться с Америкой, со страной, где люди приветливы и беспечны, где любой человек твердо уверен в том, что государство его защитит в любой ситуации, где люди улыбчивы и спокойны, была невыносима. Еще более страшила мысль об огороде и прочей беспросветной унылости рабоче-крестьянского быта в глубине, так сказать, в гуще провинциально-патриархальной жизни "взаимообожаемого" отечества. Опреснок лихорадочно рассуждал, ища выход из положения:

- А что если обратиться с просьбой о политическом убежище? Так ведь этот идиот, Никифор, жизни не даст. Ему советский строй нужен и ботвиновка. Будет ему там ботвиновка, как же. Замотают, измочалят выступлениями, уж, коль увяз коготок, то по гроб жизни теперь отдуваться за меня будет - не без гордости подумал, - а ну как и я собственной славе порадуюсь и посодействую... А там, глядишь, и ... -

- Опря, а я скучать без тебя буду, - с глазами, полными слез, перебила Кэт Опреснока, - хороший ты.

- Чем же хороший?, - с иронией, больше для поддержки собеседницы, чем из любопытства, поинтересовался.

- Добрый... - чуть помедлила, думая, - смешной... Как медвежонок! - рассмеялась и клюнула сперва в ухо, потом, обхватив руками, впилась жадно в губы.

В груди Никифора забухало молотом от волнения сильное сердце, рассудок затуманился, а руки, скользя по изогнутой чуткой спине, опустились к нижней кромке легкого летнего платьица и плавно освободили от него податливое тело влюбленной девушки. На загорелом теле засверкало белизной великолепное ажурное украшение, сказочный вожделенный последний бастион девушки. Нежные руки возлюбленной ловко расстегнули рубашку и ремень, одежда полетела прочь, в самый дальний угол космического пространства, неземное наслаждение поглотило влюбленных. Сквозь вселенную любви летели страстные слова, признания, откровения, стоны, мольбы... Пик наслаждения сменялся вершинами блаженства, любовный опыт воссоединенный с чуткой природной интуицией творил чудеса в мире чувств и вожделений. Опреснок, впервые "в жизни" оказался свидетелем столь сильных любовных переживаний, столь изысканных утех, он плакал, он бил себя в бесплотную свою грудь, он убеждался в очередной раз в том, что если ему и есть, за что благодарить собственную судьбу, так это лишь за то, что он никогда и не догадывался о том, чего был лишен, чем был обделен.

Майор собирал чемодан. Значительное место в чемодане занимала чудо-книга из Детройта для юношей, которую ему любезно уступил Опреснок, огромная бутылка с настоящим виски - для генерала. Для себя Петров захватил джинсы, техасскую шляпу и шикарные короткие ковбойские сапожки со шпорами. Майор в последнее время часто ловил себя на мысли, что в США ему нравится. К своему ужасу, он испытывал острое желание остаться здесь навсегда:

- Красиво везде и кормят хорошо, - размышлял про себя Владимир Игнатьевич, - а самое главное - никакого тебе начальства. Язык бы подучил немного, гражданство получил, работу найти на заводике каком-нибудь по производству напитков - не проблема, их здесь тьма. -

Но не хватало духу и было страшно. Боялся, что найдут и расправятся с ним с помощью полония, хитро и жестоко, как недавно расправились с Литвиненко.

- Так он сам виноват, - искал аргументы майор в свою пользу, - вокруг БАБа крутился, в махинаци влезал всякие, славы искал, на глаза лез... А меня, небось, и искать не станут, вечно шпыняли, как дурачка... -

на глаз навернулась слеза и майор принял решение.

Владимир Игнатьевич Петров, 36-летний майор ФСБ, карьеры себе за пятнадцатилетнюю безупречную службу в органах так и не сделал. В тесные ряды спецслужб Петров попал сразу после армии, где служил писарем все два года на далекой южной заставе в погранвойсках. Сержантские лычки, урасившие погоны под конец службы, и самому себе написанная хвалебная характеристика сыграли немалую роль для одобрения его кандидатуры. После Высшей школы ФСБ молодому дзержинцу вручили лейтенантские погоны и, мало помалу, приобщили к оперативной работе в среде инакомыслящих. А работы в Москве было много. Свобода слова и демократия, бушевавшие в воображении ловко одураченных граждан, плодили достаточное число "объектов", определенных в разработку вдобавок к прежним, привычным "врагам народа". Работа 5-го управления кипела и спорилась. Отчеты и рапорты поставлялись бумажными потоками, оседая в строгих архивах лубянки.

Многочисленные "наблюдатели и советники" из США ловко направляли потоки усердия доблестных органов в нужное им русло. Благодаря титаническим этим усилиям, страна разваливалась на глазах, общество влеклось к кошмарной, необратимой, массовой деградации. Честность, ответственность и любовь к Родине становились определяющей причиной для того, чтобы человек мог рассчитывать максимум на жизнь в нищете и последующую смерть в оной же, чем не замедлило немедленно воспользоваться половина некогда сносно существовавшего населения необъятной страны. Повсеместно поощрялись алчность, безответственность, способность красть, ловчить, разваливать и разрушать. Возникающее на руинах новое народ не сильно радовало, к его благу отношения почти не имело, перспектив и облегчения людям не доставляло и не обещало.

В кратчайшие сроки почти все промышленные предприятия были выведены из строя, прекратили свое существование миллионы сельскохозяйственных предприятий, рухнули образование, наука, медицина. Наши чекисты не подкачали и полностью оправдали надежды их заокеанских советников-партнеров.

Смешно было бы говорить о моральных качествах дитяти своего века майора. Поэтому решение, к которому он пришел в результате недолгих размышлений, мало кого удивило. Майор ФСБ Петров, после недолговременной борьбы с самим собой и собственным страхом, решил остаться в США, попросить политического убежища, фактически расписавшись в том, что плевать он хотел на интересы собственного, не без его посильного участия, разрушенного благополучно государства. Исчез майор вместе со своим чемоданом как раз накануне отъезда, не сказав никому ни слова.

Сию пренеприятную весть сообщил Аполлову по телефону Никифор:

- Алё, это Николай Семенович? Не могу позвать. Нету его.

- Как так нет?

- Сбежал наверное, чемодана нет, вещей нет, самого тоже нет, а через час мы выезжаем в Нью Йорк, машина уже подана. На завтра, на утренний рейс, уже куплены билеты.

- Хоть как-то намекал на что? - волновался на том конце генерал, - жаловался может на что-то? Припомни-ка, - на "ты" с полковником перешел.

- А когда это твои перебежчики тебя предупреждали? -

с сарказмом, без всякого чинопочитания, доверительно-издевательски заявил Никифор и положил трубку. Ему было совершенно наплевать на Аполлова, на всех ретиво прикрывающих свои задницы властвующих чиновников; Никифор считал свою миссию выполненной и в данный момент разрывался между нежным влечением к красавице Кэт и страстным желанием вернуться домой, к Глафире, к тихой рыбалке и к привычной ботвиновке.

А в Москве, в просторном кабинете, за огромным столом сидел в раздумьи немолодой человек, со склоненной головой. Николай Семенович Аполлов, а это был именно он, мучительно думал о том, как ему доложить Президенту, по поводу перебежчика. Генерал пребывал в страхе и замешательстве. С ним лично такое произошло впервые и он пытался, по-привычке, анализировать. Высокие кабинеты Николай Семенович легко покорял еще со времен могущественного Судоплатова, который сразу выделил статного и толкового капитана среди других оперативников. Карьерный рост давался легко, звезды ложились на погоны, как правило, раньше намеченных для этого сроков. И вот теперь он, заслуженный чекист России, генерал-полковник, без пяти минут маршал, не может понять, что изменилось в этом сумасшедшем мире, что весь его предыдущий опыт уже не способен защитить его от роковых ошибок. В одной, не самой сложной операции, он уже допускает второй прокол! Он, гроза всех антисоветчиков, инакомыслящих, гнилых и "порхатых" интеллигентов, потерял нюх на людей, дважды ошибся в выборе кадров только за последний месяц!

- Ну чем, чем мог быть недоволен эта гнида Петров! - восклицал покаянно Аполлов, - пригрел змею на своей груди, доверился ему, скотине! - возмущенно причитал, на бабий, манер генерал.

Ему и в голову не приходило, что у майора Петрова, в миру Владимира Игнатьевича, могла быть своя гордость, свои взгляды на жизнь, на различные ситуации. Что незаметно, день ото дня, не встречая нормального человеческого отпора, он превращал покладистость майора в орудие собственной властной разнузданности и чиновничьей прихотливости. Что такое отношение терпеть человеку да, возможно, но любить за такое отношение к себе - это уж слишком! Что таким отношением к сослуживцу и коллеге генерал сам, своими руками, выпестовал в подчиненном ненависть не только к самому себе, но к миру, который окружал их, а в конечном итоге, и к Родине. К Родине, на верность которой присягали, и ревностно служили которой, устилая пути своих благих намерений, неподдающимися исчислению, злодеяниями и жертвами.

Но в этот момент генерал был все же больше озабочен тем, как ему доложить о бегстве Петрова Самому. Аудиенция должна была состояться через полчаса, и генерал начал нехитрые сборы. Он достал из сейфа личное дело майора, оглядел себя в зеркале и отправился к Президенту.

- Будь что будет, - обреченно думал генерал, - и так ясно, что не сработаюсь я с этим "подполковником", больно шустр, хитер и совершенно непредсказуем. И этим и тем угодить желает, а так не бывает. То ли дело ЕБН, прост как веник, выпьешь с ним, бывало, всю душу тебе откроет, наутро, правда, руки не подаст, глаза спрячет и вид делает, что вовсе не знает... Да... Все они хороши, все, хватит с меня, сегодня же подаю рапорт об отставке! -

Твердо решил генерал и, приосанившись, зашагал смелее. Секретарь приемной Первого велел немного подождать, и генерал уселся в мягком кресле. Когда из кабинета вышел сияющий физиономией, один из приближенных олигархов, Николай Семенович немного успокоился от, вновь было начавшего тревожить страха. Генерал знал, что после полюбовных бесед с толстосумами, Президент бывал весел и доволен жизнью.

- Николай Семенович, войдите, -

по громкой селекторной Первый обратился сам, что всегда являлось знаком его особого расположения к посетителю.

Генерал вошел, вытянувшись в струнку, по-военному печатая шаг. Президент, довольный его выправкой даже слегка приподнялся в своем кресле.

- Присаживайтесь, Николай Семенович, - указал на стул, третий от себя, - ну, с чем пожаловали?

- Петров сбежал, - не стал тянуть резину генерал.

На лице Первого игра быстрой мимики в конце образовала брезгливость опущенным уголком губ и презрительным, чуть косым взглядом на генерала:

- Ну вот и доигрались... - постукивая пальцами по столу, - задумчиво произнес, - значит, и посулы не помогли... - вспомнил об обещанных майору полковничьих погонах и погрустнел лицом.

Чуть затянувшаяся больше обычного пауза означала неизбежное и пренеприятное продолжение разговора. Если у Аполлова поворот событий вызвал досаду, сожаление и отчаяние, то реакция Первого была более сложной и гораздо менее эмоциональной. Президент задумался и попытался с ходу решить вопрос про себя:

- В пору моей молодости тоже находились офицеры, которые любыми путями, вплоть до самых радикальных, осмеливались покидать армию. И это не всегда были худшие парни, вернее, не всегда удавалось их представить самыми худшими... Но такие как Петров, насколько я знаком с ним, были ее плотью, ее духом, ее альфой и ее омегой. На таких скромных и исполнительных офицерах, начисто лишенных чистоплюйства и честолюбия, совершенно не пригодных более ни к одной из иных профессий, испокон веку держались армия и прочие силовые ведомства. Что же на самом деле произошло со страной, с ее людьми, что из армии стали уходить, да не просто уходить, а перебегать к врагу, такие как Петров? -

Президент невольно представил себе известных предателей Родины - Беленко, Резуна, Калугина, Саблина, - ни один из них никаким образом не походил на скромнягу и тупицу Владимира Игнатьевича. Пауза, между тем, затянулась, и Первый решил начать разговор:

- Николай Семенович, уважаемый, как вы лично можете прокомментировать этот омерзительный факт? Вы что, потеряли профессиональный нюх и перестали разбираться в людях, тем более, в своих самых ближайших сотрудниках? Или вам просто необыкновенно везло до сих пор? Я кажется начинаю понимать, почему и СССР рухнул и Россия сейчас там, где она есть... С такими организаторскими талантами ее главных руководителей, - смерил генерала презрительным взглядом, - иного и ожидать было бы грешно.

После этих слов Самого в глазах у генерала потемнело от ярости, в жестокой властной душе восстали темные страсти, помраченный рассудок закипел и вознегодовал:

- Мальчишка! Сопляк! Да как ты смеешь! Ты на кого гнать вознамерился?! Да у меня сотни орлов найдутся, чтобы пристрелить тебя, негодяй! И каждый из них жизнь легко отдаст, ради моего приказа! -

Но это все про себя, а вслух же Генерал, изображая крайнюю степень обиды, прохрипел:

- Не думал, что в конце службы своей безупречной, - "безупречной" выделил с нажимом, - сподоблюсь выслушать такое от руководства. Спасибо превеликое, - съерничал и стал приподниматься.

- Сидите уж, - жестом отреагировал Президент, - слова вам не скажи... По головке, может быть, за Петрова мне вас погладить? Хорошо, что хоть Тапочкин человеком оказался и операции не сорвал. А представьте, хоть на минуту, что Петров наш, в обмен на что-нибудь существенное от властей, в обмен на деньги или должностишку какую в ихнем ФБР, вдруг решится наши секреты выложить? И про куклу нашу в том числе? И весь запад узнает про нашу с вами "секретную" операцию, вы это себе представить можете? - и добавил с предельным сарказмом, - Заслуженный вы наш... Это даже не крейсер в Швецию угнать и не МИГ в Японию, это гораздо хуже! Нам этого после Холодова и Политковской точно не простят. - Президент задумался и продолжил, - Генерал, а скажите мне, честно только, может, мы вообще не тех людей охраняем и бережем, а? Есть ли у нас инструкции по созданию благоприятствующих условий и охране различных категорий граждан? Есть же, наверняка, и именно ваше ведомство, генерал, насколько мне известно, этим занимается. Что скажете? -

Пока Президент говорил, страсти в душе грозного начальника одного из главных подразделений ФСБ утихли, и он не мог не уловить резона в словах Первого. Разговор, сам по себе, перешел в русло "серьезной и взрослой" беседы, в русло, привычное для генерала:

- Согласен, с Петровым промашка вышла, виноват и вины с себя не снимаю... - начал генерал как бы с оправдания, - можно было бы обратиться к внешней разведке за помощью, только лишних людей, думаю, не следует посвящать в это. Сбежать же каждый может, как и Родину предать. Вон, Ленин, и тот в пользу Германии и США работал, шпион натуральный, хоть и главой государства числился, или Горбачева, к примеру, возмем... - посмотрел на реакцию Первого, выражение лица которого тут же скислилось, и продолжил, - Петрова надо найти. Да, это будет сложно. Но что-то подсказывает мне, что искать его нужно на побережье, в районе Лос Анжелеса... Устал майор, загонял я его, значит и потянет его, прежде всего, к пляжной расслабухе, так я думаю, -

Закончил свою мысль генерал, намеренно обойдя колкий вопрос о работе с населением, вопрос, в котором действительно в настоящий момент царили хаос и неразбериха. Генерал вовсе не собирался раскрывать все свои секреты Президенту, не стал бы он раскрывать их и тому, кто придет ему на смену. Каждый руководитель такого ранга обязан обладать тайным арсеналом средств, и арсенал этот не для чужих рук, ибо создается он в строжайшей тайне, для прикрытия собственных позиций, для оказания отпора враждебным силам, которых хватает, и во вне, и внутри.

- Мне бы хотелось спросить у вас прямо, генерал, - обратился Президент к Аполлову, сменив гнев на милость под воздействием несгибаемой внутренней силы оппонента, - как вы намерены решить вопрос с Петровым, и какой срок для этого вам потребуется? -

Генерал темнить не стал и ответил прямо, по-военному:

- Учитывая степень важности информации, носителем которой он оказался, и тяжесть содеянного - побег, поставивший операцию на грань срыва, полагаю, что изменник Родины, майор Петров Владимир Игнатьевич, - чуть подпустил генерал пафосу в речь, - по совокупности и тяжести содеянного, заслужил смертную казнь. -

Генерал замолчал, выждав, когда в затеянную им трагическую паузу, вклинится осторожный вопрос Президента. Охо-хо, со сколькими "первыми" ему уже приходилось обсуждать подобные "неудобные вопросики", и все они, как самые отъявленные мерзкие и скользкие трусы, одобряли приговоры, поворачивая дело так, словно ответственность за "эти грязные делишки" целиком и полностью ложится на плечи "нехорошего" генерала. И на сей раз генерал не ошибся, уловив заговорщицкую интонацию в голосе Первого:

- Надеюсь, ммм... - промычал, подыскивая слово, - ликвидация майора не наделает шума, не будет этого сыр-бора, как с Литвиненко, поллоний, таллий, литий, кремний, мать их.. - выругался, не забыв блеснуть знанием таблицы Менделеева.

- Ну, во-первых, с Литвиненко работал не я, это все внешняя разведка мутит, умные оне шибко, - скривился генерал презрительно, - а во-вторых, я думаю, что наш Петров просто утонет. Пойдет купаться, а купаться он пойдет непременно, нутром чую, так и вижу мерзавца на пляже уже, и утонет. Это ведь как и с солдатом в самоволке, все просто до безобразия, - пояснил свою мысль генерал, - где, прежде всего, следует искать солдата? У окрестных молодок - раз, на танцах в ближайшем клубе - два, в сельпо и у самогонщиц - три.

- А откуда знаете, что утонет? - поинтересовался Президент, - что, плавает плохо или бойцов своих подводных направите на побережье? А снаряжение как необходимое переправите, неужто субмариной рисковать будем? У американцев нынче противолодочная защита не в пример нашей, - засыпал вопросами генерала.

- Ни то, ни другое, ни третье. Есть у меня агент там. Не чета Петрову и многим... Справится. - не стал подробнее распространяться генерал.

Президент понял, что большего от генерала он не добьется, и решил обсуждение продолжения операции пока отложить. Вопрос о скорейшем обнаружении перебежчика и его ликвидации на сей момент был "архиважнейшим и не терпящим отлагательства", как любил в прошлом веке выражаться вождь всех времен и народов. Расстались сдержанно, но не враждебно:

- Успехов вам, Николай Семенович, и будьте готовы через пару дней, желательно после акции, - еще одно слово пришло на ум, - подготовить ваши предложения по продолжению нашей операции. Я на вас надеюсь, - добавил мягко, пытаясь сгладить впечатление от нанесенных вначале разговора оскорблений.

- Служу Отечеству! - заученно гаркнул Генерал, вытянувшись по-привычке во фрунт, и с бесстрастным выражением лица четким шагом покинул кабинет.

Прежде чем принять следующего посетителя, Первый подумал о том, что генерал оказался крепким орешком. Мыслилось об этом с грустью. Президент понимал, что не в его президентской власти что-либо изменить в этой стране, что порядок, выкованный в горниле страха, лагерей, доносов, обезличивания людей и выхолащивания из них всего здравого, разумного, талантливого, подавления в них всякой инициативы и утверждения при том во власти, от дворовой и производственной, до высшей сановной, самых откровенных циников и отпетых негодяев, этот порядок будет незыблем, пока сам народ не восстанет против него. Не восстанет умно, последовательно, с помощью зарождающихся, наперекор всему существующему порядку, институтов демократии... И сам же усмехнулся этой утопической своей мысли:

- Но в том далеком будущем, похоже, не выпить нам уже и не поесть... - процитировал Евтушенко, - вот и Евтушенко, тоже перебежчик как бы... -

С горечью подвел неутешительный итог и пригласил следующего посетителя.

Генерал же принимать никого не стал, достал из сейфа Кремлёвскую Крутку, налил полный стакан и выпил в три глотка, привычно закусив лимоном. Агент, которого он подключил к делу, был его безотказным оружием. Еще в 70-е годы, в одном из секретных черноморских аквариумов, под прикрытием параллельной подготовки боевых дельфинов, в строжайшей тайне, одно из подведомственных ему подразделений, проводило эксперименты по пересаживанию человечьего мозга китам, акулам и дельфинам. Некоторые эксперименты прошли весьма успешно, и, к тому времени, когда волна анархии и преступности обрушилась на некогда великую державу, ломая и круша все, а в первую очередь, то, что составляло силу и гордость страны, Аполлов постарался уничтожить любые упоминания о тайных разработках, и, проведя работу с этой особой, плавающей своей агентурой, назначил каждой особи свое кодовое имя и свой район контроля и пребывания. На связь выходил исключительно сам, через спутники, используя новейшие шифраторы и дешифраторы псевдослучайной последовательности, принципиально не поддающиеся раскодировке, в диапазоне сверхдлинных волн.

Приемопередатчики, и аналогичные имеющимся у самого Аполлова, шифраторы и дешифраторы были вшиты под кожу рыбо-чудищам. В случае гибели или провала рыбо-агентов, при извлечении из тел, приемопередающие устройства, а также шифраторы и дешифраторы сигналов самоуничтожались без возможности восстановления, с помощью, самогенерирующейся в доли секунд, мощной высокотемпературной плазмы. Генеральский же приемопередатчик с шифровальным устройством был вмонтирован в его личный мобильный телефон фирмы Нокиа 33-10. Генерал достал трубку, набрал номер нужного агента, действующего в районе американского побережья поблизости Лос Анжелеса и отдал необходимые распоряжения:

- У-2, я 25-й, прием, как слышно.

- Я У-2, слышу отлично вас, - тут же ответил рыбо-агент под кодовым именем У-2.

- Слушайте приказ. Обнаружить объект НР-4534 и уничтожить. Желательно без следов. Чтобы никакой борьбы и никакой крови в районах людных пляжей. И никакой самодеятельности. За агента НР-5456, за вступление с ним в несанкционированный контакт и за баловство с этой цэрэушницей Кэт, объявляю строгий выговор. Район поиска - пляжная зона примерно 1000 миль. Точнее сообщу позже, после обработки спутниковой информации. Приступайте, У-2, успехов вам.

- Слушаюсь, 25-й, есть приступать, - ответил по-военному четко рыбо-агент, и генерал отключил связь.

Крутка подействовала, по телу разлилась приятная истома. Почему то вспомнилось об агенте У-2, только не в рыбьем варианте, а в живом, человеческом, мозг которого успешно пересадили гигантской акуле, предварительно напичкав ее мутогенами, вызывающими ускоренный рост. Кажется, немного с ростом переборщили. Акула вымахала длиной в 10 метров и однажды, сбившись с курса, заплыла к пляжам Сан Диего и там сожрала пятерых молоденьких нудисток и четверых спасателей.

По горячим следам, знаменитый голливудский режиссер Агдам Спилберг (Agdam Spilberg) снял вторую серию фильма "Челюсти" под названием "Улом". Фильм имел бешеный успех, по сборам переплюнув "Челюсти", и получил премию имени Довженко, Ленинскую премию, премию Хемингуэя (автора повести "Старик и море"), а впридачу - 8 (восемь!!!) "Оскаров".

Генерал тогда, разъярившись, хотел отозвать агента, но, подумав, решил ограничиться резким внушением. Вообще-то агент был толковый, только вот на баб падкий...

- А почему это "был"? - с удивлением подумалось генералу, - но определиться с этой мыслью окончательно так и не смог.

2007.03.13.