Впечатления Николай Островский Как закалялась стал

/опубликовано в книге "Эпоха Возрождения души",
2008 г., изд-во "Антиква"/

Помнится, что предисловие к одному из изданий «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого называлось «Учебник мужества». И, надо сказать, что такое название является, на мой взгляд, абсолютно верным. А, вот если бы мне довелось писать вступительную статью к роману Николая Островского «Как закалялась сталь», то, скорее всего, я назвал бы эту статью «Школа фанатизма», по крайней мере, именно это словосочетание так и хочется произнести после прочте-ния романа. При этом под фанатизмом не следует понимать нечто однозначно негативное. Фана-тик – это человек, захваченный идеей, подчиняющий всего себя, все свои помыслы и действия, воплощению этой идеи, невзирая ни на какие препятствия.

Идеологическая составляющая романа долгие десятилетия заставляла благоговейно смот-реть на «Сталь» как на апофеоз изображения человека и гражданина. Считалось, что Корчагин – это идеал советского человека, преданного коммунистическому идеалу, пример идейного борца, комсомольца до мозга костей по духу и делам, а, следовательно, немыслимо было находить в его фанатизме какой-либо негатив. Сегодня же реакция на роман доходит порой до прямо противопо-ложной, когда та же идеологическая составляющая, которая пронизывает «Сталь», мешает видеть положительные стороны Корчагина, заставляет читателя скорее находить его недостатки, чем дос-тоинства, а чаще всего приводит к забвению произведения, которое не так давно считалось, может быть, еще большим «учебником мужества», нежели «Повесть о настоящем человеке». На самом деле «Сталь», как и всякое другое произведение, нуждается не в штампованных оценках, но в объ-ективном анализе, сделанном неравнодушным читателем.
Фанатизм Павла Корчагина, вопреки кажущейся однозначности, не столь одномерен, чтобы в прошлом петь ему только дифирамбы, а ныне презрительно отворачиваться от его деяний. Кор-чагин – человек, причем человек страстный, деятельный, отдающий всего себя своей стезе, и его поступки требуют оценки человеческой, а не чисто идеологической.
По сути своей Павел - человек ницшеанский, хотя, скорее всего, о Ницше Корчагин не знал. Он радуется будущему, будучи несчастлив в настоящем. Все счастье его заключается только в возможном приближении грядущего, которое все равно остается от него мучительно далеко. По-ступки Павла – это поступки, устремленные вперед, к светлому будущему, к построению мира сверхлюдей, которые будут жить в мире без богатых, без социального неравенства. К осуществле-нию этой мечты Корчагин рвется совершенно неистово, ради приближения полной победы этой идеи он готов жертвовать абсолютно всем: любовью, здоровьем, даже жизнью. Это-то и есть стезя подлинного фанатика, причем такого фанатика, который верит не в «светлое будущее», отдален-ное от него десятилетиями борьбы следующих поколений, а в победу «здесь и сейчас». Недаром, в беседе со своей матерью Корчагин говорит о том, что еще немного, и он поедет «добивать буржу-ев в Америку», в то время как его мать будет отдыхать на средиземноморских курортах Италии. В этом еще и ярко выражена мессианская идея русского народа, то есть такого народа, который должен принести избавление всему миру.
Для Корчагина немыслимо жить в тесном мирке собственной благоустроенности, он хочет обязательно раздвинуть свой новый мир социального равенства до масштабов всей Вселенной, достать до самого последнего, заброшенного Богом уголка, облагодетельствовать всех людей, но только в том, конечно, случае, когда эти люди будут его же соратниками по борьбе, то есть станут такими же непримиримыми фанатиками, как и сам Павел.
Фанатизм Корчагина губителен для окружающих и самоубийственен для него самого. И это при том, что он вовсе не имеет какого-либо корыстного интереса для себя лично, чем губит всех вокруг себя, - нет. Этот человек подогревается только мыслью о том, что делает великое дело, приближает торжество справедливости, и для этого торжества он готов положить на алтарь дела все и всех: и тех, ради кого это делается, и самого себя в том числе. Великие перевороты, недося-гаемые вершины и невыполнимые дела покоряются именно благодаря такому вот фанатизму, и в этом смысле образ Павла Корчагина – это не просто образ революционера, архаичного в своей не-актуальной ныне борьбе, это образ непримиримого мученика фанатической идеи, образ, олице-творяющий тысячи тысяч человек, благодаря жертвенной муке которых, невозможное стало воз-можным.
Художественные достоинства «Стали» представляются весьма сомнительными. Диалоги в тексте весьма резки, роман грешит повторами, описания скомканы, повествование не назовешь гладким, - напротив оно скачет, а сюжетные линии обрываются. Но художественная составляю-щая, столь важная для эстета, отступает на второй план, когда понимаешь, что автор книги – Ост-ровский – это и есть сам главный герой. В этом случае уже не приходится удивляться тому, что художественная сторона хромает, ибо откуда у фанатика из рабочей среды, не получившего прак-тически никакого образования и не имевшего склонности к писательству, а взявшемуся за роман от безвыходности, должны появиться, вдруг, наклонности мастера пера? Удивляться приходиться иному: как человек, который остался полным инвалидом, могущим только двигать правой рукой, будто нарочно оставленной Богом жить для творчества, как этот человек вообще мог что-то напи-сать. После того, как приходит понимание этого, все издержки «Стали» уходит на второй план, а на первый выходит историческая достоверность и нравственная наполненность романа, о которых можно спорить, вокруг которых и строятся разные симпатии и антипатии к этому знаковому для советской эпохи произведению.
Итак, Корчагин – это фанатик, типичный представитель революционной эпохи, эпохи вели-ких свершений и безжалостных решений, времени, когда человеческие судьбы миллионами сжи-гались в топке беспощадной борьбы прошлого и будущего, тьмы и света. Сегодня каждый чита-тель расставляет сам акценты относительно того, какая сторона была права, но тогда простой те-зис «кто не с нами, тот против нас» был руководством к действию и заполнял огромные просторы России кровавым террором. Впрочем, террор – это неизбежный спутник всякой революции, это всего навсего обыденный инструментарий фанатиков, которые, как правило, отказываются от дру-гих средств борьбы с непримиримыми противниками. Фанатизм и террор – это то, без чего невоз-можна ни одна подлинная революция, ведущая к значительным и быстрым переменам. Ими была наполнена Французская революция 1789 года, ими руководствовалась нацистская Германия, ги-гантскими темпами строившая Третий Рейх, ими была пропитана насквозь и Октябрьская револю-ция 1917 года. В связи с этим «Сталь» - это практически документ эпохи, срез души рядового ре-волюционера-фанатика, который, кстати, не оперировал терминами «фанатизм» и «террор», а на-зывал это «идейностью» и оправдывал свои действия «революционной необходимостью». Точнее, даже не так. Корчагин не склонен оправдываться, для него покаяние – признак малодушия. «Рево-люционная необходимость» такая же данность для фанатика, как воздух, и террор всегда праведен и столь же естественен, как дыхание, за которое никому не придет в голову оправдываться.
Истоки фанатизма масс в ту эпоху нужно усматривать вовсе не в помутнении рассудка и массовом психозе, хотя версии об этом приходится слышать сегодня, а в поистине бесправном по-ложении народа, зажатом в тисках унижения и бедности, что хорошо описано в романе. Даже сей-час у рядового читателя, возможно, сжимаются кулаки ярости, когда он читает о бесправном по-ложении трудового народа, когда принимает вместе с героем оскорбления и неправедные обвине-ния, когда понимает весь ужас женщины, которую побоями и страхом насилия и расстрела скло-няет к «акту любви» петлюровец.
В русском характере заложено стремление к непримиримой борьбе с несправедливостью, борьбе, до конца, до последней капли крови. Русский человек будет долго терпеть несправедли-вость, скрывать свои обиды и глотать слезы, но всегда придет тот момент, когда всего лишь ма-ленькая искра будет способна воспламенить миллионы сердец и в этот момент не только «из ис-кры возгорится пламя», но и будет русский бунт, который часто бывает действительно страшным, ибо в порыве своем он «бессмысленный и беспощадный».
Кстати, режим, правящий в современной Украине, до боли похож на режим Петлюры: и желто-голубыми цветами флага, и трезубцем вместо герба, и своей маниакальной тягой к всеоб-щей украинизации культурного поля, и своим неуважением к инакомыслию русских, и своей сла-бостью и нерешительность, почти инфантильностью в этом огромном пространстве посреди Ев-ропы. Режим Петлюры был сломлен благодаря железной хватке фанатиков Советской России. Ес-ли бы подобные фанатики были в конце 20 века, то современная верхушка Украины просущество-вала бы не больше Петлюры, но таких фанатиков в эпоху распада СССР еще не нашлось. На про-сторах России только виднеются зачатки борьбы за новый идеал, а потому «Сталь» как зеркало фанатизма – это далеко не такое устаревшее произведение, как может показаться неискушенному человеку.
Фанатизм Корчагина мало понятен читателю, попивающему чаек и удобно устроившемуся в кресле за чтением романа, но тем, чьих матерей выгоняют из дому, сестер насилуют, а братьев вешают, не приходится пояснять основы «революционной необходимости», потому что это уже есть их руководство к действию, их правда мира. Так, в романе хорошо описан порыв Сергея Брузжака, который захвачен в плен фанатической идеей сопричастности к справедливости. Имен-но такое чувство, в тот момент, безусловно, иррациональное, толкает Брузжака на то, чтобы при-соединиться к красноармейцам, когда те вступают в город. Он просто хватает винтовку и вливает-ся в идущую колонну, которая грянула песню:
Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.
И Брузжак, и Корчагин готовы грудью, да и всем остальным тоже, прокладывать эту «доро-гу», им нужно только указывать на врага, и эти люди будут вгрызаться тому в горло, не задумыва-ясь ни на секунду о том, что есть «царство свободы», и чего, собственно, хочет их враг. Это и есть ослепление фанатика, столь ярко проиллюстрированное Островским, наверняка, оценивавшим действия своих героев совершенно иначе.
Фанатизм Алексея Мересьева в «Повести о настоящем человеке» - это тоже русский бунт, но бунт, который имеет внешнего, а не внутреннего врага, а потому, бунт гораздо более правед-ный и бесспорный. Мересьев и другие фанатики Великой Отечественной Войны гораздо лучше понимают, за что и против кого они воюют, а потому фанатизм их не столь слеп, как у Корчагина, потому в их действиях трудно найти неправедную беспощадность к ближнему, которой перепол-нена жизнедеятельность революционеров в «Стали».
Фанатизм Корчагина и его соратников ошеломляет готовностью на самые крайние меры в самых пустяковых ситуациях. Нет даже и минутного колебания, сомнения в правильности своих действий. Показателен в этом плане случай в поезде, когда Корчагин втаскивал через окно Риту Устинович в вагон, переполненный людьми, которым, как и следовало бы ожидать, совершенно не понравились действия незнакомого человека. И пассажиры вагона, пусть и в грубой форме тычков и угроз, высказали свое недовольство Корчагину. Отметим при этом, что сам Павел действовал, нарушая закон, - пробирался в поезд без билетов вместе со своим товарищем Устинович. Реакция же Корчагина весьма характерна: он ударом кулака сбрасывает с полки вагона, сидевших там лю-дей, и, размахивая пистолетом, угрожает остальным. Реакция Устинович же еще более потрясает: она, в отличие от Корчагина, у которого явный припадок гнева, спокойно наблюдает за происхо-дящим, готовая в любой момент стрелять в того, кто броситься на Корчагина с кулаками. Убийст-во безоружного человека – этот страшный грех нисколько не смущает эту девушку, да и самого Корчагина. Оно, это убийство, уже оправдано тем, что надо успеть на комсомольское собрание в другом городе, куда герои и направляются по железной дороге.
«Вражеский элемент» - мешочники (попросту спекулянты), оккупировавшие вагон – это не люди, а только враги, с которыми надо вести непримиримую борьбу, а стало быть, убить такого человека не есть проступок для сознания фанатика. И такие случаи готовности на крайние шаги ради мелочей далеко не единичны в жизни истинных фанатиков. Примечательно, что Островский, рассказывающий случай в поезде, полностью на стороне Корчагина и Устинович, у автора нет и мысли о том, что убийство мешочников – преступление. Если Корчагин, как может подумать чи-татель, лишь пугал мешочников оружием, то Устинович, как прямо говорит Островский, была «го-това стрелять». То, как Корчагин и Устинович попадают в поезд – это иллюстрация того, что, в общем, происходило в стране, типичная картина переворота, устроенного силой оружия в руках фанатиков, ослепленный своей верой в новый мир. Революционная необходимость в сознании фа-натика – это индульгенция, способная отпустить все грехи, какими бы тяжелыми они не были у революционера.
Между тем, крайняя строгость революционеров-фанатиков была направлена не только на врага, но и на своих товарищей, которые проявляли мягкость, нерешительность или просто не раз-деляли ультрареволюционной установки таких людей как Корчагин и Устинович. Любое отступ-ление от общей линии коллектива, сомнение в идеологической установке было поводом для жест-кого остракизма. И этот подход прослеживается от идейного уровня, например, тот эпизод, когда коллектив с негодованием чистил свои ряды от комсомольцев-троцкистов, до обыденного обще-ния между комсомольцами в рабочей среде.
Собрание комсомольской ячейки, на котором показывается противостояние между «пра-вильными коммунистами» и троцкистами изначально представляется автором не как форум, где должно определить позицию коллектива в целом, но как место, где троцкисты будут подвергнуты решительному осуждению. Нужно учитывать, что рядовые комсомольцы практически ничего не смыслили в идеологических спорах с троцкистами, но единый горячий порыв поддержки обеспе-чивали с лихвой. Островский в романе говорит о том, что выступавшие комсомольцы, осудили троцкистов и не оставили камня на камне от их доводов, при этом автор опускает всякие содержа-тельные подробности этого удачного осуждения. Складывается впечатление, что сам Корчагин не вдавался в тонкости троцкизма, он просто привык придерживаться генеральной линии большинст-ва. Вообще, показательно, что когда троцкисты на собрании высказали мысль о том, что они име-ют право на создание своего крыла в коммунистической партии, и что подобное разделение по ти-пу «большевики и меньшевики» вполне допустимо, то такое рассуждение вызвало бурю негодова-ния в среде комсомольцев. Фанатики не терпят плюрализма мнений, конформизма к инакомысля-щим не допускают, и крепят партию, отсекая головы адептам инакомыслия. Это и есть преслову-тый принцип «кто не с нами, тот против нас» в действии.
Для Островского все троцкисты становятся вдруг врагами. Внезапно открывается глубина их морального падения, что еще более показывает правоту их осуждения остальными комсомоль-цами. Между тем, весьма возможно, что это «моральное падение» - лишь следствие того психоло-гического давления, которое оказано на троцкистов, а вовсе не показатель их исходной гнилости и пр. Однако, «классовая борьба должна нарастать», и каждый фанатик это прекрасно помнит, а значит и удивления моральная (даже физическая) расправа с инакомыслящими не вызовет.
Но фанатизм проявляется не только на фронте идеологической борьбы, но и в повседнев-ном рабочем и бытовом общении комсомольцев. Свадьба считается, очевидно, буржуйским пере-житком, поэтому устраивается «товарищеский вечер без еды и питья - коммунистическая вече-ринка в честь содружества Тали и Николая». На этом вечере поют песни хором, читают отрывки из любимых книг (о, это должно быть очень идейные книги!), и говорят (скорее всего) не о ви-новниках «торжества», а о том, как скорее покончить с буржуями в Америке. Собственность – это тоже буржуйский пережиток, поэтому Корчагин и его товарищи организуют комунну на пятерых человек. У членов комунны все общее, кроме оружия. Восторг от общинного существования пре-одолевает даже элементарную личную гигиену.
Нельзя не отметить, что фанатичные комсомольцы только в моменты идеологического еди-нения чувствуют полноту жизни, обретают смысл своего существования. И, конечно же, они яро-стно отметают все иные формы обретения полноты жизни другими людьми, презирают этих дру-гих как нравственно ущербных, не понимающих подлинного смысла бытия. Можно только пред-ставить себе в каком страшном кошмаре жила интеллигенция булгаковского типа, которая хотела какой-либо обособленности от этого фанатизма, хотела мыслить индивидуально, а не коллектив-но. Профессор Преображенский у Булгакова еще легко отделался, встречаясь лишь со Швондером. Большинство комсомольцев «Стали» - это и есть швондеры, которые видят в разного рода шари-ковых своих идейных собратьев – пролетариев, а интеллигентов, вроде Преображенского, готовы убивать просто за то, что они такие есть, как класс, безотносительно смысла их деятельности и ее результатов. Справедливости ради надо сказать, что «Сталь» показывает рядовых комсомольцев и коммунистов, отображает так сказать «перегибы на местах». Иначе, если бы такой подход дейст-вовал на всех уровнях советского государства, то успех государственного строительства не был бы достигнут. Но, эти «перегибы на местах» были весьма распространены.
Еще один пример фанатичного рвения представляет Корчагин, когда врывается на «закры-тое» заседание руководства комсомольской ячейки, где обсуждают халатность комсомольца, ис-портившего дорогое американское сверло. Сам факт закрытости этого заседания, на который ука-зывает председательствующий, Корчагину не служит никакой помехой, несмотря на то, что это явное нарушение комсомольской дисциплины. Здесь виден пример типичного для русского харак-тера поступка «по справедливости, а не по закону». Павел считает свои действия правильными, а в этом случае законы для фанатика не писаны.
Итак, Корчагин врывается на закрытое заседание и горячо и долго (несколько часов длится спор) рассказывает о том, что комсомольцы работают плохо, опаздывают, прогуливают, одним словом проявляют несознательность. В связи с этим, нужен показательный пример наказания ком-сомольца за проступок, и общее усиление бдительности за рабочей дисциплиной. И Корчагин из довольно незначительного проступка комсомольца, испортившего сверло, делает, чуть ли не пре-ступление, добивается исключения парня из комсомола (а надо понимать, что это в глазах фанати-ка практически высшая мера наказания). Что это? А это тот самый признак нарастания классовой борьбы на рабочем фронте, когда более фанатичные работники изводят менее фанатичных. Кста-ти, самого Корчагина потом постигнет та же участь, когда он начнет опаздывать на работу по при-чине болезни. Плохое здоровье ни в коем случае не служит оправданием снижения трудовых ре-зультатов для фанатиков. Именно поэтому фанатизм Корчагина сделал его жизнь по сути растяну-тым во времени самоубийством.
Фанатизм, уверенность в своих действиях питает даже узость мышления Корчагина, кото-рый в познании отрицает все немарксистское, но тратит целый год на то, чтобы проникнуть в «тончайшие механизмы эксплуатации трудящихся», описанные Марксом в «Капитале».
Отдельного разговора заслуживает любовная линия в романе, предваряя которую так и хо-чется вспомнить избитую фразу о том, что «в СССР секса нет». И действительно, фанатики очень ограниченные и закомплексованные люди во многом, но в вопросах половой любви это доходит до крайности.
Главная «эротическая» звезда романа (если ее так можно назвать) – это Рита Устинович, собственно, единственная героиня, чью сексуальную жизнь хоть как-то описывает Островский. На протяжении романа, не считая упоминаний романтических ухаживаний за ней, Рита имеет пооче-редно отношения с тремя мужчинами, о двух из которых только упоминается, но они не являются действующими лицами. Еще один – это Корчагин, но отношения с ним по большому счету не имели даже романтической стадии, не то, что сексуальной.
Сначала Рита имела отношения с каким-то красноармейцем, о котором Островский только вскользь упоминает, сообщая читателю при этом, что его убили. После этого в жизни Риты появ-ляется друг Корчагина Сергей Брузжак, который проявляет знаки внимания к Устинович, вместе с тем, стесняясь даже упоминать о своих чувствах. Наконец, однажды Сергей решается на следую-щее любопытное признание:
«Почему, товарищ Рита, мне всегда хочется тебя видеть? – И добавил: - С тобой так хоро-шо! После встречи бодрости больше и работать хочется без конца».
Следует отметить здесь, что о любви здесь не говорится ни слова – вообще в романе на слово «любовь», кажется, наложено табу, по крайней мере тогда, когда речь идет о взаимоотноше-ниях между мужчиной и женщиной. «Любовь» заменяется термином «дружба», характерно, что даже брак называется «содружеством». Итак, Сергей упоминает о том, что ему приятно видеть Ри-ту, что после этого у него прилив сил, связывает встречи с ней с, так сказать, дальнейшими трудо-выми успехами. И как же реагирует Устинович? А вот как:
«Устинович остановилась.
-Вот что, товарищ Брузжак, давай условимся в дальнейшем, что ты не будешь пускаться в лирику. Я этого не люблю».
Примечательно, что глагол «любить» появляется только с приставкой «не». «Не будем пус-каться в лирику» - вот и весь ответ Устинович. При этом она вовсе не холодная женщина, она хо-чет любви, да и Брузжак ей нравится, но дело в том, что фанатик не допускает возможности сексу-ального контакта в то время, как у Родины столько врагов, а у него – у фанатика столько дел на самых разных трудовых и идеологических фронтах. Сексуальная любовь выглядит в глазах героев чем-то постыдным, они и желают ее (это постоянно мелькает в романе, и, пожалуй, это естествен-но для молодых комсомольцев), и стыдятся этих своих желаний одновременно. Автор почти все-гда относится негативно к возможности сексуальных контактов своих героев, и допускает это в повествовании разве что между самыми пламенными революционерами, чья идеологическая плат-форма не вызывает никаких нареканий и подозрений. Вот и в этом диалоге между Брузжаком и Устинович, и Рита, и Сергей стыдятся даже упоминания о любви. Сергей старается дать понять о своих чувствах как можно деликатней, но Рита отстраняется даже от такой «мягкой» формулиров-ки. В ответ происходит следующее:
«Сережа покраснел как школьник, получивший выговор.
-Я тебе, как другу, сказал, - ответил он, - а ты меня … Что я такого контрреволюционного сказал? Больше, товарищ Устинович, я, конечно, говорить не буду!»
Вот, собственно, и весь диалог влюбленных. Упоминание контрреволюции особо следует отметить. Для фанатиков самый страшный шаг – это тот, который направлен против революции, и все, чего стыдятся эти люди, боятся или стесняются, все собрание их комплексов они готовы запи-сать в противники революции, не задумываясь ни на секунду о явной глупости такого распределе-ния. В адюльтере видит контрреволюцию, очевидно, и Корчагин. Вспомним, что он кинулся в драку с человеком, который рассказывал о своей любовной победе товарищам.
Несмотря на размолвку в любовных вопросах, Брузжак и Устинович довольно скоро стано-вятся любовниками. Инициатива сближения на этот раз принадлежит Устинович. При этом она, опять-таки будто стесняясь, для начала предлагает Сергею… пострелять из пистолета в дерево. И только убедившись, что тот хорошо стреляет, Устинович делает следующее:
«Положила револьвер на землю и легла на траву. Сквозь ткань гимнастерки вырисовыва-лась ее упругая грудь.
-Сергей, иди сюда, - проговорила она тихо.
Он придвинулся к ней.
-Видишь небо? Оно голубое. А ведь у тебя такие же глаза. Это нехорошо. У тебя глаза должны быть серые, стальные. Голубые – это что-то чересчур нежное.
И, внезапно обхватив его белокурую голову, властно поцеловала его в губы».
Вывод из всего этого такой: нежность – это плохо, но природа берет свое. Хотя, чаще всего Рита отвергает ухаживания мужчин, мотивируя это весьма характерно: «мне он не нравится, по-тому что смотрит на меня, прежде всего, как на женщину, а не как на товарища по борьбе». На-прашивается вывод, что фанатики увязывают сексуальный аспект своей жизни исключительно с идейной борьбой, и, чтобы добиться взаимности, скажем, Устинович, надо как можно больше го-ворить о революции и вообще не замечать ее как женщину. Это ее, очевидно, возбуждает. Неда-ром внимание к Корчагину она проявляет тогда, когда его не видит – он в это время ударно тру-дится на стройке. Зная о его бедственном положении и плохом здоровье, Устинович посылает ему теплую куртку, подаренную ей галантным ухажером, которого она при этом отвергает.
После Брузжака Рита сталкивается с Корчагиным, причем автор предварительно позабо-тился о том, чтобы Брузжака убили, видимо, боясь скомпроментировать пламенную революцио-нерку беспорядочностью половой жизни. Вспомнив, что первого любовника Риты убили еще до Брузжака, читателю остается только порадоваться за Корчагина, ибо, если бы он вступил с Усти-нович в любовную связь, то его, видимо, тоже пришлось бы убивать, поскольку у Риты в конце романа появляется муж. Беда только в том, что Островский, регулярно сообщая читателю о смерти любовников Риты, забывает… сообщить самой Рите об их гибели. Таким образом, ситуация ста-новится пикантной, хотя эта линия в романе настолько малозначительна с точки зрения автора, что, уж, на огрехи здесь можно смело закрыть глаза.
Тема любви в жизни Павла Корчагина очерчена еще более туманно, чем в жизни Устино-вич. По сути, у Корчагина, на протяжении всего романа есть три подруги: Туманова, Устинович и Тая, только с последней из которых, у Корчагина установились отношения как с женой.
С Устинович Павел не решился на тот разговор, который произошел у Риты с Брузжаком. Вскоре, судьба разлучила их. Автор сообщает, что Рита получила известие о смерти Корчагина (и снова смерть любимого, как оправдание), которое оказалось ложным. Однако, узнает она об этом уже значительно позже, встречая Корчагина на комсомольском съезде. Корчагин, уже повзрос-левший, практически, прямо предлагает Устинович отношения, но Рита отвергает это предложе-ние, ссылаясь на то, что у нее уже есть мужчина и дочь от него, и что их «крепкой дружбе» ничто не должно помешать.
С третьей женщиной – Таей – Корчагин, кажется, сходится по долгу совести, как бы беря над ней шефство, спасая от скверного отца, угнетавшего семью Таи, и ее саму. Павел, по сути, устраивает целый переворот в жизни этой семьи: разделяет дом на две половины, вступает в от-крытое противостояние с главой семьи и тайно начинает жить с Таей, делая из девушки настоя-щую комсомолку, активистку и пр. По иному настоящий фанатик и не мог бы поступить.
Довольно быстро у Корчагина начинает катастрофически ухудшаться здоровье: ему тяжело ходить, отказывает левая рука, Павел слепнет. Все радости жизни он черпает лишь из успехов Таи, которая, словно подхватывая его давнишний почин, рвется в комсомол, затем в актив комсомоль-ской ячейки. Размышлений автора о том, насколько такая социальная активность Таи является следствием печального положения ее мужа, в романе просто нет. Для Островского фанатизм Таи является чем-то не просто естественным, но обязательным, поэтому Корчагин словно готовит Таю себе на смену. В школе фанатизма «Стали» появляется еще одна прилежная ученица.
Наиболее сложными и глубокими являются отношения Корчагина с Тоней Тумановой, де-вушкой, которую Павел впервые полюбил, и которую впоследствии… предал, отринул в угоду фанатической борьбе.
О Тумановой с точки зрения современного читателя нельзя сказать ничего плохого. Напро-тив, только хорошее. Тоня выделяет Павла из среды его сверстников, симпатизирует ему на про-тяжении всего романа, помогает, нежно ухаживает за ним, когда ему плохо, даже спасает ему жизнь, в конце концов, при этом рискуя своей собственной. Когда Корчагин был отпущен по не-лепости петлюровцами из тюрьмы, он был настолько измучен, что не мог далеко бежать. Поэтому он укрылся у Тони, которой за такое укрывательство, в случае его раскрытия, несомненно, грозит суровое наказание. После того как Корчагин поправился, влюбленные расстаются с надеждой на будущую встречу, которая происходит уже в то время, когда власть Советов укрепилась в городе. И что же?
По сути, Корчагин ставит Тоню перед выбором: либо она вынуждена будет включиться в активную комсомольскую жизнь со всеми ее «прелестями», либо их отношения заканчиваются. Любовь Корчагина к Тоне не выдерживает никакой серьезной проверки, напротив, Павел стыдит-ся этой любви, стыдится своей девушки, которая пришла на молодежный вечер прилично одетая, а не грязная и оборванная, как остальная сознательная молодежь. Вместо того, чтобы достойно от-ветить всем, кто приходит к нему с упреками по поводу внешнего вида Тони (ей-богу, какой-то мир наоборот! Подумать только: люди, одетые в лохмотья, диктуют моду тем, кто еще не ходит в рванье), а мы знаем, что характер у Корчагина как раз подходящий для такого достойного ответа, вместо этого Павел приходит с упреками к самой Тумановой. Тоня справедливо замечает, что если Павел ее любит, то примет и такую, а одеваться в лохмотья она не будет. И это есть начало их раз-рыва.
Корчагин поставил пустячное мнение коллектива, (а для коллектива этот вопрос пустяко-вый, потому и мнение пустячное) над своими нежными чувствами, да и чувствами своей подруги. И в этом можно увидеть не признак слабости, а следы все того же фанатизма, неспособности по-смотреть на вещи неодномерно, в конце концов, неспособности чувствовать по-настоящему.
Необходимо также вспомнить и то, что задолго до разрыва, во времена начала их отноше-ний с Тоней, Павел долго и упорно трудился для того, чтобы сделать прическу, купить новую ру-башку, словом, внешне выглядеть прилично в глазах своей возлюбленной. Но с тех пор фанатизм Корчагина непомерно вырос, вытеснив из его души все иное. Совершая предательство, а разрыв с Тоней надо квалифицировать именно так, Павел не только не раскаивается, но на полном серьезе считает свой поступок достойным мужчины и идеологически правильным. Добавим только, что Тоня жалеет Павла и после этого, сочувствует ему, но понимает, что она не в силах помочь, а по-тому соглашается с фактом разрыва, который, возможно, приносит ей больше боли, чем самому главному герою.
Таким образом, любовная сторона жизни людей предстает в романе совершенно безрадост-ной. Такое впечатление, что мужчины и женщины принуждены сходится друг с другом, исключи-тельно в целях увеличения рядов сторонников революции до ее полной победы во всем мире.
Но даже, если оставить в стороне любовную линию в «Стали», то в глаза все равно броса-ется отсутствие радости в жизни фанатика. Корчагину и другим его идейным товарищам не нра-вятся танцы, на танцевальном вечере раздается крик из зала: «Хватит проституировать!»; не нра-вятся жизнерадостные, не озабоченные идейной борьбой лица; женщинам не нравятся внимание мужчин, а мужчины должны считать женщин только товарищами по борьбе, в которой любое проявление нежности – это слабость. Невинные «игры в бутылочку» молодежи вызывают суровое осуждение Корчагина. Самому Павлу, похоже, нравится только разудалой пляс под гармошку, ми-тинги и чтение классиков марксизма-ленинизма. Вот и все культурные мероприятия, восприни-маемые его фанатичной душой положительно.
В общении с женщинами Павел зачастую естественно груб до неприличия. Чего стоит, на-пример, его высказывание, обращенное к молодой комсомолке, остающейся танцевать на вечере, с которого Корчагин принял решение уйти: «Ладно, танцуй, старуха, а мы с Волынцевой все-таки уйдем». В этой мимоходом брошенной фразе видно многое. Корчагин, во-первых, как бы разре-шает остальным веселиться, хотя далеко не в его праве решать, что оставшимся делать на этом вечере; во-вторых, обращение «старуха» к девушке – это ни что иное, как попытка ужесточить свое разрешение намеренным оскорблением своей знакомой. Наконец, обращение к своим подру-гам по борьбе исключительно по фамилии, подчеркивает совершенное отсутствие культуры об-щения с женщиной у комсомольцев, которое с лихвой заменяется фанатичной уверенностью в том, что именно такое общение и является правилом, причем таким, которое не терпит исключе-ний. И, если уж назвать (случайно) женщину по имени, то обязательно прибавляя слово «това-рищ».
Убийство бандита ночью, кажется, не производит на Корчагина никакого впечатления, не-смотря на то, что это именно он убил. Он не терзается муками, не пытается утешить насмерть пе-репуганную девушку, которая явно хочет хотя бы слов поддержки с его стороны. Нет. Корчагин похож на робота, который с совершенно отмороженным видом идет в комендатуру, рассказывает о ночном происшествии, после чего считает инцидент исчерпанным и раздражается, когда люди расспрашивают о нем. Все, что не касается его борьбы, фанатика мало интересует, его эмоцио-нальные реакции бедны.
Главным событием в жизни Корчагина и центральным местом в повествовании автор пред-ставляет строительство железной дороги от лесопилки к городу, с целью доставки дров горожанам зимой. Условия работы и жизни комсомольцев, среди которых и Корчагин, на этой стройке просто чудовищны. Представьте себе этих мучеников социалистического строительства, которые в дождь, мороз и снег, одетые из рук вон плохо, долбят и роют мерзлую землю по 12 часов в сутки. Питание их организовано крайне скудно. Отдыхают молодые люди (спят, проще говоря, потому что после такого труда иная форма отдыха невозможна) в бетонном здании, у которого нет окон и дверей, а есть только дверные проемы, да еще и крыша у здания протекает. И вот в этой бетонной коробке вповалку лежат на бетонном полу мокрые, уставшие люди без одежды. Одежду снимали перед входом в «спальню», выжимали, чтобы она хоть как-то сохла, но она за ночь не успевала просохнуть, а днем сушить ее было некогда, ибо надо было спешить с прокладкой дороги. Кстати, одет Корчагин был просто феноменально: в качестве верхней одежды служил … пиджак.
И, вот, представьте себе человека в пиджаке и шарфе, обутого в прохудившуюся обувь, ко-торый стоит по колено в вязкой жиже из снега и земли, с обезумевшими глазами и отекшим гор-лом, и остервенело долбит мерзлую землю киркой. И так он работает целый день, а на его плохое состояние здоровья практически не обращают внимания, ибо там он такой далеко не один. Но это все ерунда, это пройдет, а главное – это успеть к 1 января закончить строительство железнодо-рожной ветки. Сколько молодых, полных жизненной энергии людей поломали и угробили на этой стройке?...
Для полноты картины надо сказать еще и о том, что строители подвергались налетам банды Орлика, обещавшего убить всякого, кто останется на стройке. И, вот в такой обстановочке, люди работали несколько месяцев подряд, убивая себя при этом. И это вовсе не преувеличение. Корча-гину эта работа обернулась поначалу частичной потерей зрения, тифом и воспалением легких, вкупе с полным истощением сил и бредом на грани безумия. Картина выглядит весьма впечат-ляюще, а если еще вспомнить, что в результате такой ударной работы Корчагин стал паралитиком в двадцать четыре года, то добавить уже просто нечего. Соцсоревнования Павел не только не вы-играл, он даже не дотянул до окончания строительства, но жизнь проиграл.
Между тем, этот трудовой подвиг Корчагина десятилетиями подавался как образец муже-ства комсомольцев, на этом «позитивном» примере пытались воспитать целые поколения совет-ской молодежи. Самоотверженность Корчагина, конечно, не может не вызвать уважения, даже ес-ли помнить, что это была самоотверженность фанатика, но вот организация этой «работы» и ее итоговый смысл отдают полным идиотизмом, а посему, как это ни прискорбно, подвиг комсо-мольцев на стройке железной дороги выглядит бессмысленным убийством молодых людей.
Для того, чтобы понять это со всей очевидностью, надо забежать немного назад и увидеть предысторию этого социалистического строительства. Руководство партийной организации горо-да, попросту говоря, забыло о простой, но мудрой русской поговорке «готовь сани летом», и в ре-зультате задумалось о заготовке дров для города только тогда, когда зима была уже у порога. За-готовка леса была поручена инженеру, который, вместо того, чтобы вести вырубку леса по на-правлению к городу, повел ее, наоборот, – от города вглубь леса. Островский намекает читателю, что инженер состоит в заговоре с контрреволюционной бандой Орлика, и что таким способом бандиты планировали подорвать авторитет Советской власти в городе, жители которого, как ожи-далось, станут бунтовать против власти, не обеспечившей подвоз дров. Пусть даже и так. Но, ведь, не замечать столь долгое время, в каком направлении ведется вырубка леса – это ли не проявление халатности недальновидным руководителем?
Далее. Руководство принимает решение: силами комсомольцев и молодежи города постро-ить тупиковую ветку железной дороги, которая соединит город с лесопилкой, и сделает возмож-ным быструю доставку дров. Допустим, что это было единственно верное решение. Но почему на эту стройку было брошено такое ограниченное количество людей, которых, в итоге, просто заму-чили? Поначалу руководство пообещало сменить строителей через две недели, а когда это время истекло, то никакой смены обеспечено не было, и комсомольцам просто предложили продлить свою смену до конца строительства. Почему же не было обеспечена новая бригада строителей до-роги?
Вспомним, что это было время «революционной необходимости», когда штыком и прикла-дом вершилось множество «великих дел». Почему же, спрашивается, в условиях угрозы замерза-ния города, руководство не решилось на весьма напрашивающийся шаг: распределить все взрос-лое население города таким образом, чтобы каждый отработал по, скажем, два дня на постройке дороги? Такое решение было весьма разумным, учитывая то, что именно жители города, в конеч-ном итоге, получали дрова. Да, это был нелегкий труд, но два дня на этой стройке – это совсем не два месяца, и не было бы таких катастрофических последствий для здоровья трудящихся. В рома-не прямо указывается эпизод, когда совершенно непричастных людей, проезжавших в поезде, сняли с него и заставили работать на стройке. Если такой шаг можно было сделать с теми, кто проезжал мимо, то уж население города с гораздо большим пониманием отнеслось бы к такой «революционной необходимости». Однако, такого решения принято не было.
Вместо этого молодые люди, ожидавшие смены были собраны и нацелены на новый удар-ный труд. Стоит ли удивляться, что среди молодежи находились люди, отказывающиеся продол-жать работу? Кое-кто даже сдал свой комсомольский билет, поскольку не комсомольцев не удер-живали нас тройке. Таких людей подвергли всеобщему презрению. Между тем, их поступок весь-ма понятен. Да, можно положить свою жизнь во имя великого дела, но класть ее на плаху глупо-сти и недальновидности руководства, очевидно, не стоит. Вообще, большой вопрос в том, что принесло бы больший урон здоровью жителей города: холод зимы или ударная работа на стройке?
Напрашивается вывод о том, что руководству города престиж советской власти был гораз-до дороже, чем, собственно, жизнь горожан, и именно поэтому жителей не выводили на стройку, именно поэтому лучшая молодежь города полегла на этой пролетарской бойне. Ни в коем случае не хочется при этом разводить размышления о том, какая была плохая Советская власть и прочее. Из данной ситуации такие выводы вовсе не следуют. Но, вот, факт очевидной халатности руково-дителей города очевиден.
Любопытно, что Островский обрывает повествование о стройке крайне резко, и больше не возвращается к ней, даже не упоминая, завершилась ли она в срок или город-таки мерз всю зиму. А дело в том, что Корчагин просто не знал результатов строительства. Он был наповал сражен бо-лезнью, которая продолжалась гораздо дольше, чем зима. За это время вопрос зимовки и поставки дров отошел на второй план и как-то забылся, а вот проблемы, заработанные на стройке, остались с Павлом до конца его недолгой жизни.
Уже значительно позже, порядком измученный болезнями, осознавший всю неспособность продолжать свою борьбу, Корчагин демонстрирует понимание своих ошибок:
«…мы иногда преступно щедры на трату сил. И в этом, я теперь понял, не столько героич-ности, сколько стихийности и безответственности. Я только теперь стал понимать, что не имел никакого права так жестоко относится к своему здоровью. Оказалось, героики в этом нет. Я еще продержался бы несколько лет, если бы не это спартанство».
Итак, Корчагин в какой-то момент признается, что «героики нет», а есть «стихийность и безответственность». Ведь, если разобраться, то Корчагин этой своей «безответственностью» ли-шает страну верного идейного борца, который мог бы еще приносить много пользы, если бы не умер в столь молодом возрасте. Скорее всего, только это соображение могло заставить его заду-маться в пылу его фанатичности. Но, к сожалению, не нашлось возле него человека, который от-крыл бы ему на это глаза. Всю жизнь Павел общался преимущественно или с такими же фанати-ками, как и он сам, или с «врагами», которых фанатик не стал бы и слушать.
В связи с этим возникает резонный вопрос о том, каков истинный финал Корчагина. Это проигрыш идиота, или победа человека чести? С одной стороны, Павел бездумно сжег себя в топ-ке служения идее, порой, самым неподходящим способом, в результате чего потерял здоровье, полноценную жизнь, счастье свое и своих близких. Причем, по большому счету, ошибочность своего крайнего фанатизма Корчагин понимает не вполне. Недаром Островский, устами Вольмера, говорит о том, что если поставить Корчагина на ноги, то он забудет про все на свете, а значит, скорее всего, снова повторит подобный путь со схожим финалом. С другой стороны, надо вник-нуть в суть корчагинской психологии, понять мироощущение людей той эпохи. Для фанатика ре-волюционной борьбы даже такой ужасный финал не страшен, ведь, он отдал всего себя этой борь-бе, его вклад в общее дело был существенен, его жизнь прожита не бесцельно. По сути, страшит Корчагина не его бедственное положение, а то, что на каком-то этапе своей жизни он будет вы-рван из рядов идейных борцов. Поэтому, словно заклинание, Павел повторяет фразу о том, что из строя его может вырвать только смерть. Для него это вопрос чести – быть в строю до конца, до последнего вздоха держать в руках свой пылающий факел фанатизма. Здесь он находит новый фронт своей борьбы, он должен разжать железное кольцо полной негодности к борьбе и найти се-бе такое занятие, которое сделает его полезным даже в таком бедственном положении, спасет от самоубийства. Вот как он сам об этом говорит:
«А ты попробуй эту жизнь победить? Ты все сделал, чтобы вырваться из железного кольца? А ты забыл как под Новоград-Волынском семнадцать раз в день в атаку ходили и взяли-таки напе-рекор всему? Спрячь револьвер и никому никогда об этом не рассказывай! Умей жить и тогда, ко-гда жизнь становится невыносимой. Сделай ее полезной».
И Корчагин исполняет поставленную перед собой задачу. Единственная работа, которая была ему подвластна – это писательство, и он, имеющий три класса начального образования, по большому счету мало державший в руках ручку, неграмотный, начинает титанический труд по на-писанию «Стали», романа, повествующего о героизме его борьбы, о жизни, которую он считает скорее нормой, чем подвигом. Самоубийство не страшит героя как акт разрыва с физическим су-ществованием, самоубийство страшно для Павла лишь тем, что оно положит конец его борьбе, и еще более тем, что такой конец будет означать его поражение в итоге. Именно отсюда идет раз-мышление о «победе над жизнью».
В итоге нам, живущим сегодня, надо преклониться перед силой духа людей-фанатиков и посочувствовать их судьбе. А сила духа Корчагина не вызывает никаких сомнений. Вы только представьте себе этого немощного человека, влачащего существование на пенсию в 32 рубля, вы-данную по инвалидности. Этот человек встает и каждый день, будучи почти полным инвалидом и слепым, садится за стол и упорно день за днем долгие месяцы пишет роман о своей борьбе. Если хотите понять какой это титанический труд, то напишите правой рукой без помощи левой страни-цу текста с завязанными глазами. Всего страницу. И вы поймете, пусть и отдаленно, что значит писать роман долгих четыре года, таким образом, вы поймете всю муку человека, который утра-тил, посланный почтой первый вариант рукописи, и, несмотря на эту муку, нашел в себе силы вос-становить текст.
Именно в такой адской работе и есть высшее проявление силы духа Корчагина, и одновре-менно, апофеоз его фанатической борьбы. Герой крепко усвоил главную истину своей жизни: «Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Мало кому из людей удается оставить после себя след и жить в памяти грядущих поколений. Если сего-дня мы, несмотря на всю спорность идеологической борьбы фанатиков-революционеров, вспоми-наем «Сталь», значит, жизнь Корчагина не была прожита бесцельно, значит в главной битве своей жизни, он скорее победил, нежели проиграл.