И сказал Господь, говоря

СЛОВАРЬ

1. Впервые смена интимного имени на титульное произошла, когда Господь Аврама назвал АВРААМОМ, а Сару - САРРОЙ.

2. МОИСЕЙ был косноязычным ("человек я не речистый") и робким 85-летним стариком, когда его призвал Господь. Он бесконечно долго отказывался от возложенной на него миссии, и в самой миссии поначалу вел себя малогероически. Он умер в 120 лет, следовательно, действовал 35 лет во имя Господа. Иисус Навин - бедная формальная тень Моисея, попросту его заместитель, распределитель земель среди сынов Израиля - упокоился в 110.

3. ИЗГНАНИЕ. Ощутима неправдоподобно-резкая перемена в судьбе Израиля после смерти фараона-филосемита: cамое влиятельное племя в Египте почти немотивированно превращается в рабов. Однако одна мотивация напрашивается сама собой: Иосиф семь лет наживался на голодающих египтянах, придумав и воплотив идею резервного фонда.
Вышли, что называется, не с пустыми руками: "Каждая женщина выпросит у соседки своей и у живущей в доме её вещей серебряных и вещей золотых, и одежд; и вы нарядите ими и сыновей ваших и дочерей ваших, и оберёте Египтян".

4. ПОСТ. Господь настаивал на неквасной пище и таких же напитках. Здесь всё понятно: требование нравственности есть в первую очередь требование трезвости.

5. ЛОЖЕСНА. Это конечно пасть у животного и рот у человека, так как в дальнейшем повстречалось мне, наряду с "разверзающий ложесна", "разверзающий уста". На эту догадку также наводит коренное родство "ложесна" и "влагалища".

6. ЖЕРТВА. Ветхозаветные священники приносили в жертву волов, овнов, коз и птах. Священник сам закалывал жертву, положив ей руку на лоб. Кровью жертвы окроплялись одежды священников. Правое плечо жертвы доставалось священнику, большая часть туши и ливера предавалось огню. "Это приятное Богу благоухание".

7. ВТОРОЗАКОНИЕ - повторение пройденного.

8. ИЕРИХОН. Осаждающие город совершали обход его с ковчегом в течение семи дней. В день совершали полный обход, на седьмой же день обошли город семь раз. Встали и возопили, и затрубили в трубы, и дрогнули и рухнули стены Иерихона. Так закляли город Крестным ходом, так впервые применили психическую атаку.

9. ****И. Самая первая – персонифицированная – Раав - на западном берегу реки Иордан спасает моисеевых лазутчиков: поначалу прячет их в снопах льна на кровле, а потом в средневековом духе бросает им веревку с городской стены. Указание на то, что её дом находится в городской стене, делается в Ветхом Завете, как в плохой литературе, задним числом.

10. МАССОВЫЕ УБИЙСТВА. Первый ветхозаветный титан, Самсон, родившийся от доселе бесплодных родителей, женился на Филистимлянке чтобы отомстить необрезанному народу за Галаадцев. Не скрывается однако, что она ему ПОНРАВИЛАСЬ. Его история - это история обескураживающих преследований, сожительства с блудницей, предательств жён начиная с первой, измены собственного народа, сдавшего его врагу. Ему выкололи глаза, состригли волосы и превратили в раба. Он погиб, погубив в одночасье три тысячи человек, больше, чем погубил за всю жизнь.

11. Над наложницей одного левита развратные жители Гивы ругались всю ночь. К утру она умерла. Левит вернулся на родину, взял нож, наложницу свою разрезал на 12 частей и разослал их во все пределы Израилевы: "Обратите внимание, посоветуйтесь и скажите, ЧТО ДЕЛАТЬ".

12. РУФЬ. Сага об увенчавшевшемся успехом поиске старого состоятельного мужа. Всего-то: прилегла у ног его во время его полуденного сна. Самая короткая из ветхозаветных глав.

САУЛ

Первым в Израиле царём был Саул, а помазал его, соответственно, последний Израильский судья - Самуил. Так незаметно трансформировался судейский институт в царский.
Саул как положено пришёл к трону по пасторальной тропе - искал коз, набрёл на "прозорливца" (так звали в то время пророка-судью Самуила). Саул приглянулся Самуилу тем, что выделялся среди других и ростом и лицем. Однако правление Саула длилось недолго.
Всё из-за пресловутых Филистимлян, с которыми Саул вёл нескончаемые войны. Филистимляне охотно и подолгу терроризировали Израиль. На всей земле Израиля не было ни единой кузницы: обрезанному народу было позволено точить косы, топоры, рожны исключительно у Филистимлян. На границе земли Израильской стояли охранные отряды.
И вот погнал Саул Филистимлян из Израиля. Погнал очень удачно, и это с гвардией из шестисот безоружных людей - против 30 тыс. колесниц врага! Увлёкшись, приказал воинам никого в живых не оставлять, а во время всего боевого похода ни есть ни пить.

Однако сын его, Ионафан, зацепил на одной поляне медку: ткнул палкой в соты, чисто подкрепиться перед битвой.
- Таки нельзя же, - пытались остановить его оруженосцы.
- Да я так, трошки...

Всё бы хорошо, но только ночью, развернув ставку, Саул воззвал к Б-гу: продолжать ли, мол, поход или нет. Г-дь не отвечал. Саул видит: дело подозрительное.
- А ну-ка всем встать, отвечать бес****ы, кто?

Молчали все. К слову сказать, Ионафан имел среди солдат неплохую репутацию. Он подошёл и встал рядом с отцом. Саул тогда обратился к Б-гу: есть ли виновник среди народа? Б-г каким-то необъяснимым способом показал, что народ прав и среди народа виновника нет.

- Я же просил бес****ы, - сказал Саул.

И велел народу бросить между ним и Ионафаном жребий, и жребий пал на Ионафана. Нетрудно себе представить, как после этого отец посмотрел на сына. Учитывая, что Ионафана, по старому израильскому обычаю, обязано было забить камнями.

- Бать, я... - сказал не по-детски испуганный Ионафан. - Я теперь должен умереть.

 И что вы думаете? Народ естественно простил Ионафана. Саул не стал до усеру критиковать сына и ретировался. А ведь был царь, так сказать, и сам стервец! Стервец и варвар. И коварный уркаган. За что Г-дь мягко говоря негодовал на него. Ведь Г-дь не приветствовал грабежи во время освободительных походов, а ратовал за бескомпромиссный убой всего живого необрезанного. А Саул вдругорядь нет-нет да и украдёт от Г-да какой-нибудь лакомый кусочек. Однажды, например, и был изобличён Самуилом, как сейчас говорится, в укрывании незаконно награбленных трофеев. Было, например, однажды такое дело.

- Что же, братец, уничтожил ли ты, как велел Г-дь, всех волов и какую другую скотину и жителей в этом городе? - спросил Самуил Саула.
- Дык как не уничтожить? Порешил всех и проверил лично.
- Всех ли сплошняком?
- Мм...
- А что это там с долины вроде какое мычание доносится..?
- ...
- Что ж ты позоришь себя, сын Вениаминов? Сказано: "Истреби всё у врага, не давай пощады ему, предай смерти от мужа до жены, от отрока грудного до младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла".
 
Саул отвечал с холодной кротостью: "Эхма, забыл сказать. Это народ решил - для жертвоприношений остатки употребить. Что характерно: не для себя выбирали - волов потучнее, овнов пожирнее - для Г-да. Разве ему не приятно будет? А всё негодное, так сказать, мы самым лучшим образом ликвидировали..."
- Остатки сладки! - покачал головой Самуил. - Хочешь збiть меня с панталыку. Разве ты не знаешь, что лучшая жертва для Г-да - послушание. Непокорность такой же грех что волшебство. Отрёкся от тебя Б-г.
Но Саул всего лишь тихо попросил, чтобы Самуил не слишком чехвостил его перед народом.
- Всё ж правитель я, мож потом как-нибудь.
Самуил на это только громко плюнул и уехал в другой город, с тем чтобы не видеть Саула больше никогда.

Что ж, Самуил удалившись стал искать ему исподволь замену. Посовещался с Г-дом. Тот ему сказал говоря: "Этот (Саул) недобрый человек. Вот там-то там-то семейка такая-то проживает, столько-то братьев. Первого не бери, второго не бери, мажь младшего". И Самуил пошёл и нашёл довольно колоритного пастуха - и лицем светлого, и силой не обиженного. Звали его Давид. Прославился он тем, что завалил гладким речным камнем, пущенным с пращи, Филистимлянина Голиафа.

ДАВИД

Первую жену Давида звали Мелхола, и была она дочерью Саула. Царской дочерью. Сперва Саул предложил Давиду старшую дочь, но Давид пустился во всякие реверансы насчёт того, какой я мол, низкий пастух, тебе зять и всё такое. Такая низкопробная лесть была необходима в тогдашних матримониальных перверсиях. Хотя Давид уже был знатным воином, уважаемым Израилем и Иудой. Короче, старшую быстро выдали за другого. Но вот её сестра, Мелхола, влюбилась в Давида. Узнав об этом, Саул обрадовался. Он хотел устранить Давида руками Филистимлян. И поставил Саул Давиду условие. Пусть Давид добудет 100 краеобрезаний Филистимлянских и тогда под венец без базара.(Мелхола спасла Давида от смерти, но как-то была им забыта и вышла замуж за другого, уже предоставив другим женщинам упрочивать славу будущего царя.)

Давид пошёл, убил 200 Филистимлян и положил добычу к ногам Саула. Что подразумевается под словом "краеобрезание", мы не знаем. Быть может, это были ушные мочки поражённых Филистимлян. Чёрт его знает. Но какое-то замешательство, какой-то холодок по спине, пробегает при чтении этой истории.

Когда Саул почувствовал, что Бог отказался от него, он призвал к себе Давида. Давид был мастак в игре на флейте и вообще благомысленным человеком. Бывалыча, Саул слушает его игру, потом вдруг нахмурится, нащупает копьё и да как метнёт его в Давида. Тот уворачивался, конечно. Нужен же был Израилю живой новый царь.

От царских репрессий Давид скрывался в пустыне, и снимался с места тотчас, когда его выдавали соглядатаи. Фартовый воин и талантливый поклонник Б-га, он дважды пренебрёг возможностью убить Саула.

Царь охотился на изгоя самолично. Ибо тот приобретал всё большее влияние над Израилем. И вот однажды, измылившись в тщетной погоне, Саул присел испражниться в пещере, в которой как раз скрывался Давид. Куда смотрела охрана? Воспользовавшись темнотой, Давид отрезал с царского облачения лоскут, чтобы потом, по удалении Саула на значительное расстояние, продемонстрировать царю - нет, не благородство своё, но доказательство своего верноподданичества.

В другой истории Давид вместе со своим оруженосцем прокрался в шатёр Саула глубоко ночью. "Хочешь, я пригвожду к земле эту каналью?" - прошептал оруженосец, нервно сжимая рукою копьё, когда оба склонились над изнемогшим от погони царём (охрану конечно угомонил Г-дь).
- Нет, только возьми посох его, - ответил Давид. - И копьё его возьми тоже.
С этими предметами Давид поступил так, как с лоскутом. Он предъявил их, с безопасного расстояния, Саулу.
Так Давид ещё раз убедил нас, что существует математическое доказательство верности, но математическая верность в доказательстве не нуждается.

Тогда не было войн чисто геополитических. Жизненного пространства было ещё вдосталь всем. Войны затевалась из-за мести или неприязненности на религиозной почве, и целью их было тотальное уничтожение противника и всего его имущества. В отдельных случаях уводились женщины, не разделившие ещё ложе с мужчиной (не в качестве рабынь, а в качестве жён), в отдельных случаях угонялся скот.

Навал был разбогатевшим на стрижке овец флегматичным человеком, когда к нему пришли люди Давида с просьбой помочь оголодавшей армии, сражающейся с Филистимлянами, провиантом. Тот отказал гонцам, говоря, что мол много вас тут бегает рабов, ничего не знаю.
Гонцы вернулись к Давиду, всё доложили, и Давид сказал: "Опояшьтесь каждый мечем своим". И все опоясались, опоясался и сам Давид. И пошли к Навалу 400 человек, а 200 остались с обозом.

Авигея втайне от мужа собрала курдюки с вином, сушёные маслины, хлеб, оливы, и отправилась к Давиду на встречу. Давид благосклонно принял её дары. Что говорила ему эта замужняя женщина? Она говорила что поступает как рабыня Г-да, что уверена в милости Давида и готова быть его служанкой, что муж её несознателен и т.д. но в словах её уже заключалось горячечное любовное послание, ибо одно дело, понимаете, прислониться к мужу, который успешно стрижёт овец, другое дело - к воину, который победил Голиафа.

Навал узнал о поступке жены, находясь на пиру, от неё же самой. Его тут же прибрал Г-дь. Вскоре она стала третьей женой Давида.

Что касается Мелхолы, то Давид потребовал однажды отыскать её и привести к нему. Когда её отыскали, то приказали ей собраться и повели в город, где он ждал её. Отставной же муж Мелхолы (Саул ведь выдал её за другого) шёл за ней по дороге как собака, пока ему не сказали: не иди. И тот повернул обратно.

Но однажды благонравие Давида дало сбой. Виной этому стала конечно женщина, и женщина очень красивая. Такие расшатывают всякую государственность. Звали её Вирсавия, и была она женой Урии Хеттеянина. Давид, прогуливаясь по кровле своего дома, увидел её обнажённой, и приказал привести её. Её привели, и он спал с ней. Вирсавия сделалась беременной. Пришла к Давиду и сообщила ему об этом, как обычно сообщают женщины: то есть с неким упрёком в голосе. Давид срочно вызвал Урию, который в то время участвовал в военном походе. Урия явился, и несмотря на то что был маловажным человеком, на панику не повёлся. Царь допросил его о положении дел - воевали, кажется, с Сирийцами. И рассматривал его леденящим взглядом, и замыслил расправу, и когда отпустил его, то Урия лёг на пороге царского дома и остался лежать. "Что это ты разлегся как собака и не идёшь домой?" - cпросил его Давид. "Мои люди сейчас в шатрах и в поле, ну так и я буду здесь лежать".

Тогда Давид ввёл его в свои покои, и они забухали на два дня.
Дальнейший расклад был примерно следующий. Давид отправил Урия обратно в войско, но дал указание занять ему передовой участок наступления, что сулило Урии верную смерть. При взятии города Тевец Урия погиб.
Вскоре после того как кончилось время плача по мужу, Вирсавия переселилась в царский дом и родила царю сына.
Но в очах Г-них царь потерял благосклонность.

Семь дней пролежал Давид лицем на земле, через семь дней младенец умер.
Приближённые не решались открывать эту новость царю, а когда он сам спросил их: "Умерло ли дитя?", ответили: "Да, умерло". Давид встал с земли, умылся, переоделся и вошёл в дом.

Вторым сыном родила ему Вирсавия Соломона.
Всего же у Давида было десять жён.

Ещё показательный случай из жизни этого инициативного мужа, царя Давида. Как мы уже говорили, он вернул к себе жену Мелхолу, дочь Саула, когда дом его уже был полон тьмой других жён и наложниц. Легко вообразить, как пострадало женское тщеславие Мелхолы: ведь она, как первая царская жена, когда-то была им оставлена и отдана за другого. Это всё равно что уйти от Дэвида Боуи к барабанщику Агаты Кристи, а потом вернуться. Даже в имени её звучит чёрная меланхолия.

И вот однажды Давид перевозил ковчег Г-да Саваофа из одного города в свой город. Ковчег был установлен на колеснице, в шествии участвовало 30.000 отборных сынов Израиля. Через каждые шесть шагов закалывался телец и овен. При этом Давид, вдохновлённый, скакал перед процессией изо всех сил. Как сочеталась бешеная скачка со столь частыми остановками, мне объяснять вам не нужно. Если вы хоть что-нибудь знаете о трансформации пространства и времени при воздействии высочайшего экстатического напряжения.
Давид был одет в льняный ефод, звучали музыкальные орудия из кипарисового дерева, сикли и тамтамы. Люди в восторге вопили.
Мелхола видела всё это из окна.
И попрекнула его.
"Как отличился сегодня наш царь, - сказала она горьким голосом. - Оголился перед чернью, паясничал как пустой человек. Перед рабами рабов своих уничижался!"
Давид отёр со лба пот, посмотрел на неё долго.
"Перед Г-дом, женщина, я ещё не так уничижусь и изнижусь. Петь буду и плясать буду перед последней ****ью, чтобы доказать Ему любовь к Нему, ведь Он предпочёл меня отцу твоему, всему дому отца твоего, чтобы был я вождём над Израилем".

И не было у Мелхолы детей до конца дней её.


СОЛОМОН

И нарекла Вирсавия сыну имя: Соломон. И послал Г-дь пророка Нафана, и тот нарёк его: Иедидиа, по слову Г-да, что значит - "возлюбленный Б-гом".
Жизнь в одночасье согнула Давида. Один из его сыновей соблазнил двоюродную сестру, и между братьями началась вражда. Вскоре отец соблазнённой усилился настолько, что Давид вынужден был бежать из Иерусалима. Б-г отвернулся от него.

В то время как Авессалом, сын его, вкрался в сердце Израильтян, Давид снова превратился в изгоя. Стал утомлённым владетель меча Голиафа.

После Авигеи Давид взял в жёны Ахиноаму. О ней известно только, что она из Изрееля.

Мудрость и похоть идут рука об руку. Их цель - библейская, и цель эта: познать. Самым успешным в этом смысле был конечно Соломон. Он осуществил задуманное Давидом: построил дом Г-да. В остальном же это был весьма пресный царь с почти гедонистическим, или, как сейчас говорят, потребительским отношением к жизни. У него было 700 жён и 300 наложниц. Большей частью они были чужестранками, почему, кстати, и развратили его и склонили к чествованию богини Астарты. Он правил Израилем 40 лет. Нетрудно подсчитать, сколько раз могла быть осчастливлена каждая из этих женщин, если бы он входил к ним один раз в сутки - (40х365+10високосн.):1000=14.61


Эта чехарда царствований продолжалась очень долго. Один нечестивый вождь сменялся другим, более или менее нечестивым. Не были отменены высоты, капища, золотые тельцы сотворялясь тут и там. Статуям Астарте и Ваалу всё ещё воскуряли языческие жрецы. Самыми вопиющими и в то же время распространенными среди нечестивых были случаи публичного сожжения собственных сынов и дочерей.

Однажды, при осаде города Н., при виде такого зрелища войско Израилево недоуменно отступило.

АРТАКСЕРКС

Был Персидский царь, и звали его Артаксеркс. Этот восточный вождь подмял под себя Иудею. А вообще-то он контролировал территорию от Индии до Эфиопии, что там Иудея. Это был Великий Перс, в самом имени которого, пожалуй, есть даже что-то милитаристское.
И была Гадасса, она же Есфирь. Красивая станом девица и пригожая лицем, как говорится. Поэтому и приобрела царское блаволение.

При ней был опекуном Мардохей. Есфирь была словно дочь ему. Родство их было как седьмая вода на киселе - родителей у неё не было.

Всё началось с пира, который Артаксеркс закатил в престольном городе Сузы в третий год своего царствования. Царица Астинь параллельно с пиром затеяла что-то вроде девичника на своей женской половине. М и Ж были в то время отчуждены, вплоть до 19 века, когда супруги спали в отдельных постелях.

Таки на седьмой день царь послал евнуха привести её к гостям, Персидским и Мидийским правителям; - всеми богатствами, всем блеском двора своего вроде как нахвастался, а сердце изрядно колотилось от выпивки и требовало нового азарта.

Но Астинь не пошла. Не захотела. Раскапризничалась. Так бывает. Вы же представьте себе: семидневная пьянка, жена с наперсницами зацепились языками, а муж посылает к ней какого-то кастрата, и к тому же, возможно, педераста – иди, мол, вызывает. Покажись гостям.
Что-то есть в этом бестактное, если судить по опыту нынешних застолий.

Не согласилась.

Но как вы думаете, такое своеволие царь мог простить? Конечно нет, братцы. Забурлила кровь Артаксеркса, лицо его стало каменным. Он крепко задумался. Даже райские птицы стихли в саду. Гости тоже смолкли, зажались.
Наконец царь осознал свой позор и вынес в своём беспокойном сердце определённое решение, но призвал для проформы приближённых, а именно семь князей (не буду называть их поимённо), с целью выслушать их.

От них осмелился выступить Мемухан, похожий на татарина приземистый чернявый человек с густыми бровями. Он сказал, не боясь за свою жизнь:
- Царь, ты владетель мира, государственный муж. Брось её. Здесь пахнет изменой. Стоит ли та тебя, кто не слушается твоего слова? Другие жёны, смотря на неё, станут пренебрегать мужьями. Ищи другую. Даже не наказывать её нужно, нужно просто её устранить.

И предложил специальным постановлением лишить Астинь царского достоинства, а передать это достоинство другой. Которая лучше её. Так и сказал Мемухан.

Не будем забывать, что этот пир длился полгода, а именно 180 дней. Так тогда гуляли. Какие прекрасные танцовщицы там были... Ну да ладно.

Мардохей тотчас подсуетился и быстренько пристроил Есфирь на смотрины. И понравилась она Артаксерксу, и приставил он к ней семь девиц, которые были бы достойны её.

Конечно замечательно её сосватал, но он смотрел дальше, поверьте. Этапированный человек – это же не эмигрант какой-то. Здесь узник, а там ловкач. Думается, что его роль чем-то сродни роли Моисея, спасителя племени жестоковыйных.

Знаете ли вы, кто такие “жестоковыйные”? Это те, кто свою шею держит упруго. Задирают голову. Забывают страх Б-жий.

Он потому болел о своём народе, что прошёл плен Навуходоносора, царя Вавилонского. Выведенный с Иехониею, царём Иудейским, вместе с другими пленниками, из Иерусалима, был переселён в Сузы.
Пожалуй, в его лице мы видим чистейшего ветхозаветного фашиста, страждущего о своём народе. И в лице прекрасной Есфирь, женщины по ходу дела небезынтересной, видим его сподвижницу. Без соратницы с мутной кровью здесь дела быть не может.

Что рассказать вам об этом городе? Ослепительный царский дворец, окружённый крепостью, возвышается на холме. Колонны дворца, лестницы и переходы увиты, как говорится на Украине, барвинком. Вьюном. Или хмелем. Во дворце бумажные, шерстяные ткани, оплетённые пурпурными шнурами, яхонтовой расцветки ковры висят на серебряных кольцах, на стеблях из мрамора.

Царский трон стоит в доме, прямо пред входом. Во дворе, вымощенном диабазом, установлен помост для веселий. На нём золотые ложа, инкрустированные малахитом, перламутром, агатом. У стен брутальные парни с секирами. Всякий, вошедший во двор без того, чтобы царь не простёр к нему скипетр свой, карается смертью.

В саду день и ночь вопит всякая дичь - пересмешники, выпи, совы, павлины.
Ручьи бегут средь лавра и пиний. Карпы ручные плещутся в чёрной воде, неподвижные и тихие лилии льют на глаз какой-то могильный холод. Смоковницы ветвями нижними щекочут терракотовый грунт.
Вечерами садовник поливает платаны бычьей кровью. Вершины окрест врезаются в бирюзовое небо. И весь этот сброд – жрецы, священники, певчие, дееписатели, евнухи, прозорливцы, пророки, блудницы, строители, плотники, пастухи - населяют эту сказочную страну.

Здесь задаёшься вопросом: как правильно жить в раю? Ответ прост: без экзистенциальной тревоги. Перед контуром гор душа выравнивается и становится хорошо.

Наверное, он был непомерно женолюбив. Такую ораву наложниц и жён кормил. И при этом однажды, выбрав ночь по лунному календарю, когда на востоке, словно маяк, мигает Марс, втайне от придворных пробрался в сад и собственноручно посадил гранат. Утёр со лба пот, поднял голову к небу и расплакался не по ранжиру.
Прав был Кант. Перед величием звёзд на небе земной повелитель - такая малость.

И вот, стали готовить Есфирь к тому, чтобы она вошла к царю. Двенадцать месяцев те самые семь девиц умащивали её тело различными маслами и притираньями: шесть месяцев мирровым маслом, и ещё шесть - ароматами из букетов древесных и цветочных, эликсирами розовыми, лавандовыми, сандаловыми. Таким образом, она сделалась сверхчистой и благоухающей перед царём и перед всей природой. Эпилировали её тотально, как было положено в те времена. И всякий день Мардохей наведывался к ней проследить, здорова ли она, и всё ли, что с нею делают, протекает благополучно. А потом садился у городских ворот и наблюдал за ситуацией, прислушиваясь к различным разговорам. Тогда ведь газеты не выходили.

И вошла она в царский дом как наложница. И приходила к нему вечером, и уходила утром. И расположила его к себе более всех наложниц. И поселил он её на лучшей половине женского отделения дома. И вызывалась она также средь бела дня, ежели ему приспичивало.

Взята она была в царский дом в месяце Тебефе, в десятый месяц года, грубо говоря в октябре, в седьмой год царствования Артаксеркса. Слушаясь во всём Мардохея, принадлежность к своему народу скрывала.

И не стало препонов ей в том, о чём бы не просила она царя. Хотя, в сущности, ничего у него она пока не просила. А сильно угождала ему в царском алькове, сильнее всех наложниц, и царь, ослеплённый её женским сладострастьем, однажды поймал себя на мысли, что хочет с ней сочетаться браком.

Во всех городах империи ждали новую царицу. И в городах, в которых делались колесницы, и в городах, где выковывались щиты из меди, и в городах-убежищах, где укрывались преступившие закон; всюду ждали излияния царских льгот, подарков и поощрений. И торжествовал Иерусалим более других городов. Ибо народ, живущий там, находился в условиях оккупации.

И вот, Артаксеркс поднял Амана и поставил его над всеми другими князьями. И тот конечно страшно обрадовался. Выступил на городскую площадь, слез с колесницы, растряс свои одежды и затопал ногами, возликовал. Однако наш друг Мардохей с самого начала проявил к Аману неприязнь. Несмотря на приказ царя, манкировал тогдашним обычаем падать ниц перед царским сатрапом. Наоборот, как-то кривился лицем при его появлении. На городской площади шептались: чего это, мол, старик зарывается? Не из тех ли он самых?
- Из тех, - признался однажды не выдержав Мардохей. – Да, из тех самых.

Стоит ли торопиться подозревать, что таким образом Мардохей пытался накликать на свой народ беду? Погодите. Он многое знал наперёд. Чем хуже, тем лучше. Народ его был рассеян, находился в стеснении, и Мардохей вероятно вычислил, что пришло время роптать. Время собирать камни. Здесь он всё учёл. Заручился доверием царя, выдав ему двух евнухов-заговорщиков, замысливших цареубийство. И было расследование, и было установлено, что заговору место было, и повесили обоих на дереве. Плюс Есфирь имела слово, интимно действуя на царя.

Артаксеркс тоже молодец - как опытный политик, всё разруливать предоставлял самим враждующим сторонам.
- Алхамдулло мусрмон ман, - говорил он, по-восточному противно жмурясь и пристально всматриваясь в глаза Есфирь. - Я мусульманин.

Но кожа Есфири была настолько гладкой, а тело таким желанным, что взгляд царя блуждал и таяла его самость.

Сказать, что Аман обиделся на Мардохея, было бы мало. Он обозлился на весь народ Мардохеев. И ничего не придумал другого, как истребить этот народ подчистую. И так загорелся этой идеей, что пошёл к Артаксерксу для предварительного разговора. Обещал, что всю операцию профинансирует сам, только разрешение царя ему нужно. Артаксеркс тут прищурился, снял с пальца перстень и протянул его Аману:
- Не вопрос, дорогой. Ты друг мне или нет? Твоя обида – моя обида. Иди, пиши от моего имени что надо. Вот печать.

Но не безотказный был царь Артаксеркс, а любил затевать драки.
 
Операцию Аман оценил в 10 тыс. талантов серебра.
Как-то даже неправдоподобно Аман стал недобр к Иудеям.

Но светила ли счастливая звезда над головой Амана? Нет, не светила. Это сложная была задача: истребить всех Иудеев, малого и великого, детей и женщин, в один день. Который был выбран по жребию: тринадцатый день двенадцатого месяца. Месяца Адар.

Разбежались гонцы по всем областям империи, и все Иудеи замерли в ожидании назначенного удара. И всюду, куда доходил царский указ, раздавался плач их.
Когда Мардохей узнал обо всём, что готовится, он закричал страшным голосом, разодрал свои одежды, наложил на голову пепел, вышел на середину города и рухнул на землю.

А царь и Аман в это время сидели во дворце и пили.

И пошёл Мардохей к Есфирь и сказал:
- Слышишь? Иди, проси за наших.
- Он меня месяц как не звал, боюсь я.
(Разговор их имел особый смысл, потому что идти к царю не будучи позванным значило рисковать жизнью.)
- Не для этого ли времени ты рождена, не для этого ли времени прислонилась к престолу, чтобы раскачать ситуацию в пользу Иудеев? Иди.
- Помолитесь за меня, дядюшка, пойду.

И собрались все Иудеи, живущие в Сузах, и стали молиться за Есфирь.

Она стояла, трепеща, во внутреннем дворе царского дома. Царь сидел на троне в полутёмном прохладном зале и вроде бы размышлял о чём-то. Глаза его были воспалены от бессонных бурных ночей и слегка прикрыты. Во дворе стражники играли в нарды. Золотые псы в золотых же латах лежали в тени, изнывая от жары. Наконец Есфирь позвала его тихим голосом и открыла своё лицо. Увидев её, царь оживился и как-то торопливо и ребячливо простёр к ней свой скипетр, и она приблизилась к нему. Артаксеркс начал с ней говорить. Вижу, дескать, пришла о чём-то просить, так проси, вплоть до полцарства, не вопрос. А она ему: ежели я всё ещё благоугодна в очах царя, и если он не жалеет какую-нибудь мою просьбу удовлетворить, то не придёт ли он завтра ко мне на пир, который я обязуюсь устроить для него, да не позовёт ли Амана.
- Не вопрос, - пожал плечами царь.

Есфирь справедливо понимала: чтобы с мужчиной созрело дело, нужно прежде его ублажить.


...Аман вышел с пира весьма повеселевшим. Но у царских ворот натолкнулся на Мардохея, и тот не встал перед ним, даже с места не сдвинулся. “Вот собака, - сплюнул Аман. - Ты у меня ещё попляшешь”.

Пришёл домой, созвал родню и друзей и принялся кичливо и дотошно рассказывать, как он вырос в последнее время, как увеличилось его состояние, и как прибавился род его, и что сама царица зовёт его на пир, и назавтра опять зовёт, прикиньте, это почётно.
Но при этом злость и раздражение не проходили в нём. Он подозвал к себе жену Зерешь и сказал: “И что мне с ним делать, с этим гадёнышем?” И жена ему посоветовала:
- А ты приготовь дерево к завтрашнему высотой в пятьдесят локтей. Утром пойди и попроси царя, чтобы повесили на нём Мардохея, и иди весело на пир. Царь уважит тебя, я уверена.

Да. Похоже Зерешь жидко мыслила на тот счет, как сохранить семью. Ну что ж, она была достойна своего супруга. Ибо Аману мысль её понравилась, и он приготовил дерево. А наутро отправился к царю.

А в ту ночь Г-дь отнял у Артаксеркса сон. Он возлежал в своей комнате, угробленный духом, наложница натирала ему поясницу – царя мучили почечные колики из-за пьянства и половой невоздержанности. Наконец он столкнул на пол наложницу и велел принести ему книгу дневных записей, а собственно дневники, и приказал читать вслух. Что-то хотел вспомнить, но не вспоминалось.

Ошибочно считать, что он находился в неведении, что происходило при дворе. Что появился новый городской сумасшедший – Мардохей, валяющийся в пыли с завываниями у царских ворот. Что гремучие страсти разгораются в дворцовом котле.

Отроки высокими голосами читали ему. Дошли до того места, что тогда-то и тогда-то донёс некто Мардохей на двух царских евнухов, замысливших наложить на царя руку. Артаксеркс заинтересовался этим давно забытым делом и спросил: “И что, оказана ли тому какая-либо честь?”
И сказали отроки: ”Ничего не дали ему заслуженного, ничего”. И развели руками.

Тогда спросил царь, прислушиваясь к голосам на дворе: “Кто это?” Глянули отроки и ответили отрешённо: “А, это Аман там торчит”.
- Пусть войдёт.
И вошёл Аман к царю.

Постойте, давеча я называл цену, которую готов был выложить Аман для осуществления холокоста, а именно 10 тыс. талантов серебра. А теперь знайте, что, например, венец царя Аммонитского, Аннона, правившего во времена Давида, весил талант золота. То есть в нашем случае мы имеем 10 тыс. царских корон из цветного металла. Это приличное вливание в карательную операцию. Питание, обмундирование, колесницы, мечи, пращи и т.д. В то время не было оружия массового уничтожения людей, и люди умерщвлялись с помощью пил, железных молотил, секир; сжигались в железных печах или живьём закапывались в ямы. А когда в противоборство сторон вмешивался Г-дь, сюда приплюсовывался голодомор, чума и также отверстые земли.

И вот вошёл Аман, открыл было рот, но Артаксеркс упредил его, и спросил, прихлёбывая чёрный чай с тростниковым сахаром:
- Я о чём тебя хочу спросить: как, по твоему мнению, мне вознаградить человека, который произвёл сильное старание в глазах царя?
Артаксеркс подразумевал: как поднять слабого, предотвратившего смерть сильного.
Для Амана вопрос этот был соблазном, и он отвечал:
- Ну, я бы не задумываясь надел бы на него царские одежды, отдал бы ему лучшего коня в государстве, лучших женщин отдал бы тоже, прикрепил бы к нему кучу стражи, вельмож. Так, наверное.
И тогда Артаксеркс сказал:
- Выдь за ворота. Там Мардохей. Сделай для него всё что ты сказал.

Пришлось Аману облечь Мардохея в царские одежды, усадить на коня, сопроводить на городскую площадь и провозгласить: Всем ниц!

Мне жаль Амана. Есть такие неудачники, которые ломаются оттого, что перенапрягаются. А перенапрягаться не надо, если ты по-настоящему сильный. Так окоротил Артаксеркс зарвавшегося князька, не имевшего способности любить и имевшего злое человеконенавистническое сердце.

На Востоке, где люди при ведении своих дел руководствуются главным образом ложью и обсчетом, важно иметь такое качество, которое было у Артаксеркса. Нет, он не был справедлив, он был просто непредсказуем. Тогда и царей ведь подсиживали за нечего делать: отравленным кинжалом в бок – и царь уже не тварь земная. Нужно было быть настороже. Нужно было определить, где настоящие союзники, а где коварные приспешники. Зёрна отделить от плевел. Нужно было немедленно переставлять кадры.
Соткать цветущее полотно из элементов либерализма на фоне репрессий.

В тихом бешенстве, закрыв голову, по теневой стороне улицы Аман метнулся домой. Что сказали ему жена его и родня его? Что вот, Аман, свидетельствуем мы, что вошёл ты в плоский штопор. Начал падать, и всё из-за этого Мардохея, и теперь вариантов у тебя нет, кроме систематического и планомерного уничтожения твоего врага и всего его племени.

Во время их разговора пришли два царских евнуха поторопить Амана на пир к Есфири. Как во сне, повлёкся он за ними, и явился бледный как полотно. Надеялся ли он на какое-то благоприятствование судьбы? Нет, уже не надеялся. Третьего дня один скотобоец рассказывал мне, что когда быкам перерезают горло, они не падают до тех пор, пока из них не выльется вся кровь. Так и Аман растрачивал последнее дыхание, возлежа как покойник среди лакомств, яств, чадящих кальянов, под звуки зурны и кимвалов.

Не буду затягивать. За пиром в очередной раз Артаксеркс спросил Есфирь, почему она так грустна и что хочет она получить от царя. Она ответила, что просит даровать жизнь ей и своему обречённому народу.
- Кто же покушается на тебя и на твой народ?
- Злобный Аман! – вскричала Есфирь.

Артаксеркс встал и вышел в сад. Он любил во время ответственных размышлений созерцать свой гранат. Аман же, весь дрожа, припал к ногам царицы и молил о пощаде. Когда же вернулся царь, то обнаружив Амана у ложа царицы, пришёл в ярость: “Да ты царицу насиловать хочешь в моём доме!” И одно только слово слетело из уст царя, и накрыли лицо Аману и скрутили его, и напряг свои мускулы Аман, но вскоре утих совсем. Поздняк метаться, промелькнуло у него в голове.

А один из евнухов, по имени Харбона, сказал: “Вот и дерево, пожалуйста, в пятьдесят локтей, приготовлено”. И поинтересовался царь: “Соскоблена ли кора на нём?” “Соскоблена”. “Повесьте этого”.

И вздёрнули Амана, и вмиг стала вдовой Зерешь.
Такие дела, сказал бы Курт Воннегут. Так наказывается чернодушие.

А прекрасной Есфирь Артаксеркс отдал дом Амана. И ввела Есфирь в этот дом Мардохея, и продолжала просить царя отозвать все письма, разосланные по областям, об убиении Иудеев. На что тот отвечал, что так не делается, дорогая, - отменять и пересматривать что приказано от моего имени. Вот передай Мардохею перстень, придумайте что-нибудь и скрепляйте свободно моей печатью.

Лично меня немного раздражает, что Артаксеркс всё делал по слову царицы. Что она всё выторговывала плачем, ползаньем в ногах, возвышенными речами и сладкими ласками. Как у русского шансонье: “Кривлялась и лгала, и на углу ждала…” Но мы ведь понимаем: влюблённый мужчина – предвзятый мужчина. Крути им как хочешь.

23 марта, а именно в месяц Сиван, были созваны царские писцы к Мардохею писать послание к Иудеям. Скрипели перьями, отгоняли от себя назойливых пчёл.

Иудеяне незаметно стали называться Иудеями, обратили внимание? То было население, а то стал народ. Делайте выводы, россияне.

Что написал Мардохей от имени Артаксеркса в послании к соплеменникам? А написал он, что позволяется им, рассеянным по разным городам, в день, назначенный для погрома, сплотиться вместе и встать на защиту жизни своей, семей своих и детей своих.

Убить, погубить, истребить всех, кто ополчился на них.

Так печатью было закреплено; и гонцы разнесли, по ста двадцати семи областям империи, на конях, на мулах царских и дромадерах списки с указа, на всех языках, на которых разговаривают от Индии до Эфиопии.

Радость была у Иудеев, радость великая.

В тот роковой день, предназначенный для истребления их, в тринадцатый день двенадцатого месяца собрались они для оказания сопротивления своим зложелателям. Мардохей же фантастически усилился при царе и старался переломить ситуацию в сторону спасения своего народа.

Иудеи действовали стремительно и жестоко. В столичном городе Сузы врагов своих умерщвили пятьсот человек. И на грабёж не протянули руки.

В других городах отыскали и убили десятерых сыновей Амана. Когда сведения об убитых поступили к Артаксерксу, он лишь спросил Есфирь, что ещё надобно ей. Что она ещё хочет.
И сказала Есфирь:
- Если царю благоугодно, пусть он позволит Иудеям делать завтра то же, что делали сегодня.

В этот же день столичные Иудеи убили ещё триста человек. На грабёж опять не пошли. Убивали и по другим городам и царским областям. В общей сложности было уничтожено 75000 человек. Грабёжом всюду принципиально гнушались.

Наступил четырнадцатый день месяца Адара. И провели Иудеи этот день и день следующий в веселии и пиршествах, и сделал Мардохей, чтобы из рода в род, из года в год, неотменно, праздновался два дня Пурим, от слова: пур. В память о том, как Аман, враг всех Иудеев, бросал пур, жребий, для решения участи их. И твёрдо соблюдают они праздник Пурим по сей день. Так было завещано Есфирь и Мардохеем.

Были ли дети у Есфирь от Артаксеркса? Не знаю. Об этом, возможно, записано в летописях царей Мидийских и Персидских. Но несомненно одно: она стала матерью всех Иудеев.

ИОВ

Переходим к истории об Иове. Это был один из самых знаменитых сынов востока. Муж справедливый, сторонящийся зла, весьма состоятельный. Имущества, а выражаясь ветхозаветным языком - имения, у него было: 7000 мелкого скота, 3000 верблюдов, 500 пар волов, 500 ослиц и тьма прислуги.

Был человек в земле Уц, имя его Иов, - так записано в древней книге.

Сжальтесь заранее над ним, прислушайтесь: человек был, а имя его – есть, осталось. Так времена глаголов показывают, что жизнь коротка, а имя - вечно.

Но вот произошёл сговор Г-да с сатаной. Меня всегда настораживало, что Г-дь состоял с ним в сношениях. Что тот сумел подбить Г-да испытать Иова на лояльность.

И придумано было, чтобы пришли Халдеи и набросились на верблюдов, и взяли и увели их, а пастухов поразили острием меча. А сыновья Иова и три дочери его сидели и пили вино в доме своего первородного брата, и налетел ветер с пустыни, и подпалил огнем все четыре угла дома. И упала кровля на отроков и отроковиц, и все сгорели заживо. И понял Иов, что в жесть, в жесткий угол загнала судьба его, и лишился он всего, что имел. И стал он разрывать себя на части, и приходили к нему утешители, но он отвращался от них.

И свершился следующий сговор Г-да с сатаной, и сказал Г-дь: что, убедился ты, что есть на земле праведные? – но настоял сатана ещё на одном испытании, чтобы тронуть плоть Иова, и согласился Г-дь, и предостерёг:
- Только душу его не трожь.

И покрыл сатана Иова паршой, всего, с подошвы ног до темени, и вошёл Иов в свой дом, и встретила его жена, вся чёрная от горя. Ничего не говоря, взял он глиняный горшок и швырнул его об стену.
Несчастная глухо сказала ему:
- Ты похули Б-га, может, даст он тебе смерть и избавит от мучений, а уж я как-нибудь.
Иов молча взял черепок, вышел из дома, уселся в пепел и принялся скоблить своё тело.

Тогда в городах было много пепла, как сейчас в предместьях Пелопонеса.

Приходили утешители и вели с ним всяческие беседы, проникнутые неинтересным для нынешнего времени пафосом.

И вот однажды он разразился странной тирадой, уставившись на них слегка болезненно: “Светлая погода идёт с севера, и окрест Б-га – страшное великолепие”.
И так сказал, что они оцепенели.

А потом сидел он один, с остриженной головой, в пепле и с черепком в руке, и проклинал ту ночь, когда мать его отверзла ворота чрева своего, чтобы зачать его; и тот день, когда она высвободила его на свет.

- Пусть бы не были учитаны в календаре ни тот день ни этот, - говорил он. – Пусть бы был я голимым выкидышем.

Приходили утешители и приносили ему – кто кусок мяса, кто гречневую кашу с молоком, с мёдом вместо сахара, и устраивали они с ним – а это были друзья Иова – Елифаз, Вилдад и Софар – что-то вроде богословского диспута. Не знаю, представьте себе: человек сидит перед ними сокрушённый, в пене болезни, а они достают его софистическими выкладками. Недостаточная разработка психологизма проступает здесь, братцы.

Говорил, например, Елифаз:
- Среди размышлений о ночных видениях, когда сон находит на людей, объял меня ужас и трепет, и потряс все кости мои.

Вспоминаете Кьеркегора?
 
И далее говорил Елифаз, что увидел Б-га, а точнее смутный облик его, некое тихое веяние, и стал Елифаз выкладывать аргументы в пользу того, что человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремиться вверх, что блажен человек, которого вразумляет Б-г, и потому наказания Вседержителя нельзя отвергать и т.д.; что Б-г дал – Б-г взял, нагим вошёл – нагим вышел, униженные возносятся, а сетующим даруется спасение и т.д.

Сюжет об Иове так затёрт в беллетристике, что подмывает расставить в нём новые акценты. Имя его почему-то сильно облюбовано англосаксами и вообще людьми с гнилым менталитетом (в частности, недавно я натолкнулся на употреблённое всуе имя Иова в “Дне опричника”), в кинематографических сюжетах, где какого- нибудь дегенерата похлопывают по плечу и говорят: “Что, чувак, кажется ты плюхнулся в дерьмо. Держись, вспомни Иова, может, всё ещё вернётся к тебе”. Но не будем забегать вперёд.

Просто напомним, что имя есть не просто слово, а прославленное слово. Оно и пишется с первой приподнятой буквы. В имени слово демонстрирует некий высший семантический кураж. Если ты мальчик Петя - ты камень, кремень. Бери портфель и иди в школу за пятёрками. Если ты Ксения – ты чужестранка. Будь якобы растворённой, но на самом деле - иной.

Ну а если ты Кьеркегор, то продолжай речь Елифаза:
- Чем меньше духа, тем меньше страха. Страх это возможность свободы, только такой страх абсолютно воспитывает, поскольку он пожирает всё конечное и обнаруживает всю его обманчивость.

Иногда мнение о том, что нравственное поведение пресно, кажется ложью. В следовании нравственным принципам гораздо больше авантюризма, подвига и тонких ухищрений, чем кажется на первый взгляд. Вот князь Мышкин, вот царь Давид, люди безупречные в моральном плане. Во сколько искусительных интриг был вовлечён первый, сколько губительных боевых походов совершил второй!

Ну вот, сидели они вчетвером посреди города, смеркалось. Над окраинными лачугами курился дым; крестьяне припозднились с ужином. Тихий звон медных колокольчиков слышался за стеной города: пастухи гнали стадо на ночлег. Друзья Иова держались от него в некотором расстоянии, чтобы поберечься от его болезни. И удивлённо смотрели они на чудный мир в долу, куда спускается туман и превращается словно бы в хладное море. И начинал свою речь Вилдад, и говорил, в частности:

Спроси у прежних родов
И вникни в наблюдения отцов их;
А мы вчерашние,
И ничего не знаем;
Потому что наши дни на земле тень.

И повторяли друзья, охваченные романтическим настроением, прописные истины о том, что сотворил всё это вокруг Г-дь. И простирающиеся ниже пейзажи, и козлов на горных отвесных тропах, и ланей с девичьими пугливыми глазами, и левиафана. Иов же слушал их смиренно и молчал, только тихо скрипел зубами. “Редеет облако, и уходит, - думал он, поднимая глаза к небу. – Так нисшедший в преисподнюю не выйдет из неё. Не возвратится более в дом свой, и место его уже больше не будет знать его.”

Страсть к ветхости, которую я должен в себе признать, к печальным вороньим пиршествам, к помойным ландшафтам, гнилым деревам в кружевной паутине и янтарной сукровице, мраморным плитам и колоннам, пачкающим руки древней пыльцой, непроходимым борам, старинному мусору на чердаках и в земле, на местах исчезнувших цивилизаций, страсть к чужому покинутому жилью с его прелым запахом; к подвалам с их плесенью и замурованными тайнами (как в балаклавских и инкерманских пещерах), кладбищам, задам огородов, тошнотворным пляжам после шторма - я как-то могу объяснить, вспоминая вопль Иова:
- И зачем бы не простить мне греха и не снять с меня беззакония моего? Лягу в прахе; завтра поищешь меня, и меня нет.
Вот почему люди в печали садятся в пепел и пеплом посыпают голову.

Чинный разговор их, как разговор сомнамбул, продолжался и тогда, когда померкло небо и звёзды засветились дрожащим светом. Разожгли костёр, и к ним присоединился Елиуй, юноша с размётными бровями, подрагивающими ноздрями, со свитками в худой и бледной руке. И подбросил он в костёр похожие на морские кораллы сухие ветки можжевельника, которые занялись не скоро, но потом долго ещё теплились.
И начинал свою речь Софар, и говорил он, что, видимо, вина Иова существует как бы по умолчанию, даже без его ведома, укромно, что Б-г неисследим и не оставляет беззакония без внимания, но следует предполагать, что что-то плохое из жизни Иова предано Б-гом забвению.
- Удали порок из своего сердца, встань с лицом незапятнанным, и будешь твёрд и не будешь бояться. Забудешь горе, яснее полдня станет жизнь твоя, и будешь спокоен, ибо есть надежда; будешь лежать, и не будет покусителя на тебя, ведь ты ограждён и можешь спать безопасно. Просветлеешь, как утро.

И отвечал Иов, и сказал:
- Насколько знаете вы, и знаю я, не ниже я вас, - говорил. – Но я к Вседержителю хотел бы обратиться, и желал бы состязаться с Ним. А вы сплетчики лжи; вы все бесполезные врачи. Надлежало ли вам быть лицеприятными к Нему и за Него так препираться? Хорошо ли будет, когда Он испытает вас? Строго накажет Он вас, хоть вы и скрыто лицемерите.

Кто-то увидит, что Иов возбух, и действительно, его достал эдакий назидательный тон друзей.

- Замолчите все, я буду говорить! – сказал он. - Жалкие утешители, можете ли вы утолить скорбь мою? Паяцем я стал для всех вокруг – я, отшатнувшийся при виде отвесного склона годов своих. Вретище соткал себе, прах насыпал на голову. От плача лицо моё стало как печёное яблоко – при всём том, что нет хищения в руках моих и молитва моя чиста. Самое ужасное, чего я ужасался, случилось со мной. Он изнурил меня. Как бы рассёк все внутренности, и я уже хочу чтобы кровь моя не твердела, чтобы истёк я вовсе. Он разрушил семью мою. Предал в руки беззаконнику, в руки нечестивым бросил меня. Я жил спокойно, но Он взял меня за шею как слепого котёнка и отволтузил меня, обкорнал мою шевелюру, исстрашил, поставил неизвестной целью для себя. Многоречивые друзья мои! К Б-гу слезит око моё. Кто я? - притча и посмешище для своего народа. Заступись, поручись за меня пред Собою! - иначе кто поручится? Невинен я; не хочу знать души моей, презираю жизнь свою. Всё одно; поэтому и прежде говорил, что Он губит и виновного и непорочного.

Тут Иов заблудился в словах.

Но всё шло по плану, всё впору шло, и среди них, пятерых, с добавившимся Елиуем, незримо присутствующий Б-г словесное их ристалище отслеживал и оценивал, но отмалчивался. И есть какой-то в том смысл, что в вопле Иова, человека на грани распада, к которому Б-г относился как бы небрежно и в то же время бережно, слышится какое-то упорное драйвовое настроение.

Это походило на законный протест трупа: “Помилуйте, - говорил он. – Перестаньте есть и без того разъятую плоть мою! Я же знаю наверняка: Искупитель мой жив, и восстановит меня из праха. О, если бы были записаны слова мои! Резцом железным в сплаве с оловом, - на вечное время на камне вырезаны!”

Не каждому дано восхищаться внутренней болью, и Иов был родоначальником таких восхищающихся.

Утешители всё что-то нашёптывали ему, выкладывали перед ним просто какие-то удивительные камер-версии его прошлых и текущих дел, но Иов подозревал, что его хотят в чём-то подловить, в чём-то подправить, подставить, в чём-то уличить его; но сам-то он чистоту свою нёс спокойно. Он говорил, что ежели б и скрывал проступки свои и некие позорные свои пошлости и несуразности, то боялся бы большого общества и в свет бы не выходил, однако ж он утверждал, что жил открыто, да вы сами знаете, - бывалыча, выходишь на городскую площадь, в тенёчке ставят тебе стул с высокой спинкой, смотришь – старцы уже все встали и стоят, а те, кто помоложе, вовсе разбежались и попрятались на всякий случай.

Хрена ль, - говорил Иов. - Жил я как царь и меня все боялись. А ну-ка, вспомните, отказывал ли я кому-то в чём-нибудь? Один ли я ел кусок свой, и не отламывал ли я его тем кто нуждался в нём? Засовывал ли я когда-нибудь в рукав отрез ткани на базаре?

В целом Иов напоминает Достоевского с его оправдательной речью на суде в преддверии бутафорской казни. Или Моцарта перед последним вздохом: “Что делает мир со своими детьми?!”

Но Елифаз вновь ему намекал: пожалуй, всё-таки была в тебе какая-то злоба? На что Иов отвечал с усмешкой, которая только была возможна на измождённом лице его:
- Слышишь? Внимай: я всё знаю о судьбе моей и последствиях каждого шага моего. Я в гнезде моём скончаюсь, и дни мои будут бессметны. Корень мой завсегда будет напитываться влагой, роса будет ночевать на ветвях моих.

Иов, конечно, всерьёз думал о славе, не о людской конечно, и напрямую говорил об этом. Чёрт возьми, дела авантюриста Артаксеркса, блистательного Давида не могут сравниться с подвигом этого смирного парня.

Потому что как получается: самая проникновенная человеческая история та, в которой – а с этого я начинал свой рассказ – жалостью к человеку руководствуешься прежде чем к самому себе, и жалость эта рулит твоим сознанием сильней, нежели впечатление от поступков в сущности нравственно неразборчивых героев.

Наконец все три мужа замолчали, утомившись упрямством Иова, как бы раскаивающегося, но и расписывающегося в собственной непогрешимости.

Но нашёлся в этом молчании юноша, Елиуй, который, увидев что не дали результата речи соучастников судьбы Иова, попросил слова. Ему позволили выступить. И он проговорил голосом, в котором чувствовалось и нетерпение и страстность:
- Я тут давно вас слушаю, - сказал он, обведя всех нервным и каким-то плачущим взглядом. – Мы всё впариваем Иову факты, а я вам скажу, извините, старцы, а не хорош ли нам порожняка гонять. Стоп! - дайте мне сказать, дайте немножко преференций. Прикинем, отчего же буксуем. Не проходит он по наездам и человек он ещё непогибший, мы это видим. Никто ему конкретно счета не выставил, и что же?

Тут Елиуй поперхнулся, прокашлялся и неожиданно сказал:
- По мере лет своих вижу одно: не ссучившийся это человек, и это точно.

И тут уже выступил из бури сам Г-дь, и сказал, в первую очередь обратясь к Иову, и говорил о краеугольном камне и утренних звездах, о пустыне безлюдной и зародышах травных, об облаках и уставах неба, но более всего почему-то остановился на двух легендарных хищниках – единороге и левиафане. О последнем монстре говорилось, в частности, что из пасти того выходит пламя и от чихания его исходит свет, а глаза его как ресницы зари, круг зубов его – ужас, из ноздрей выходит дым, а сердце его твердо словно нижний жернов, что он кипятит пучину моря и претворяет ее в кипящую мазь; и бездна тогда кажется сединою.
Далее Г-дь посетовал на друзей Иова, и сказал, что те говорили о нем не так верно, как раб его Иов.
И возвратил Г-дь потерю Иова, и когда тот помолился за друзей своих, благословил Г-дь дни Иова больше, чем прежние, и дал ему вдвое больше того, что тот имел прежде. И стало у Иова 14 тысяч мелкого скота, 6 тысяч верблюдов, 1 тысяча пар волов и 1 тысяча ослиц. И было у него семь сыновей и три дочери. И не было на свете таких прекрасных женщин, как дочери Иова. И умер он в старости, насыщенный днями.

***

Итак, вернемся к самому началу, к некоему Fly Way нашей ныне низменной жизни и пристыдимся, и потрясемся невероятной судьбой предков, которые зачали нас не думая, что взращутся из нас такие свиньи.

Не надо плакать и сучить ногами, но на самом деле не было в начале никакого Слова. Стояло такое безмолвие, от которого дрожал каждый мениск в кратере еще не задуманной Г-дом тверди. Не было счастья на земле, ибо не было земли. Не звучал голосок моей любимой, и вот он сотворил небо и землю. Земля была безвидна и пуста. Далее следим только за землей, только за землей!

Произвела она зелень, и всем тварям земным Б-г дал в пищу эту зелень травную. Ибо Б-г создал всякий кустарник и всякую траву, и создал человека из праха земного.

Забудь о небе и Слове, смертный ты человек. Слушай: “Произрастил Г-дь из земли всякое дерево, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания”.

И заповедывал Г-дь: “От всякого дерева ты будешь есть”. И образовал Г-дь из земли всех животных полевых и птиц небесных, и привел к человеку, чтобы услышать, как наречет человек их.