Книга Агнес, глава вторая

АНДЖЕЛА


Давно пора бы мне прекратить это безрадостное занятие, которым я так поглощен: изо дня в день, копошась среди развалин, уже полузанесенных песком, я пытаюсь восстановить разрушенное, тща себя неверной надеждой, что когда-нибудь мне это удастся, хотя это и нелегко, если не невозможно: ведь от той постройки, что я хочу возродить, остались одни руины; крыша и перекрытия давно рухнули; некогда прекрасные стены беспощадно изгрызены временем; там и сям валяются бесформенные обломки; кругом расстилается мертвая пустыня; постоянно веет мягкий ветер, тихо и незаметно покрывая развалины новыми слоями песка; жар и холод, без устали сменяя друг друга, на моих глазах разрушают и без того разрушенное; каждую минуту могут появиться кочевники, лишив меня тем самым и последней надежды; неумолимо истекает время; исчезают волосы с моей головы; уже почти истлела моя одежда; да и лет мне уже немало - значительно больше, чем сил, что еще у меня остались, - но я не замечаю ничего, поглощенный своей кропотливой заботой. Будь я моложе - стал бы я заниматься столь бессмысленным делом? 3ачем мне были бы нужны тогда эти развалины, если я запросто мог создать новые постройки, насадить новые сады и даже старые дворцы перестроить на свой лад?! Но сейчас я занимаюсь именно тем, чем мне и должно заниматься в моем возрасте, хотя я его и не замечаю, как не замечаю всего остального, препятствующего мне в осуществлении моей главной задачи: я же не вижу себя со стороны. Каждый новый день похож на предыдущий, как две капли воды, - неужели я смог бы отличить себя сегодняшнего от себя когда-то жившего? - ведь меня, жившего когда-то, уже не существует, как не существует теперь того здания, которое я пытаюсь воссоздать из праха; я существую только в тот момент времени, который протекает сквозь меня; я словно плотина, через которую проносятся с никогда неизменяемой скоростью струи времени, незаметно для меня самого смывая меня с меня же; меня уже невозможно восстановить, ибо то, что было мною когда-то, не существует, смыто жизнью и искать это смытое уже негде; однако восстановить разрушенное здание не представляет из себя ничего сверхъестественного, ведь задача проста: здание развалилось, вокруг его останков валяются его же обломки, что же проще, как не собрать их снова воедино?! Только нужно быть очень усердным, чтобы кропотливо и не торопясь найти все эти обломки, осколки, камни, куски, кирпичи, разбросанные в обозримом мною пространстве, а потом уже дело за малым: имея это все в наличии, под руками, надо просто составить из них то, что было, и эта задача ничем не отличается от головоломки, которую обычно дарят пятилетнему ребенку, когда он должен из рассыпанных в беспорядке звездочек, кружков, квадратиков и треугольничков, совмещая их то так, то этак, лишь бы каждый элемент соответствовал его окружающим, восстановить картинку, изображенную на коробке головоломки, что тем более упрощает задачу, поставленную перед ним, коль он знает, что ему надо собирать. Но мне-то – давно уже не пять лет, хотя и головоломка, которую я пытаюсь разрешить, составлена более изощренно, однако важнее другое - то, что она разрешима и я могу и должен это сделать, даже если я и забыл уже ту картинку, воплощением которой в жизнь нынче и занимаюсь. Но я даже не думаю об этом, так как думать в моем положении, сомневаться, оценивать результаты достигнутого, впадать в отчаяние оттого, что что-то не стыкуется или становится для меня неузнаваемым, - это все уже непозволительная для меня нынче роскошь: ведь, предаваясь этим мыслям, я буду только терять время и тем самым еще дальше отдалять от себя и так-то мне неведомый срок окончания моей работы; я не настолько молод, чтобы в подобной ситуации транжирить время, которого не так много осталось и которое поэтому у меня на вес золота; я должен все время работать, ибо, если я и потеряю часть отпущенного мне времени на размышления или сомнения, это еще не так страшно, как то, что за время этих моих мудрствований песок, постоянно навеваемый нежным ветром из пустыни, сумеет уничтожить часть мною уже сделанного, а это значит, что я потеряю не просто время, но время вдвое или втрое большее того, которое я затратил на ненужные сомнения и размышления, не приведшие меня в итоге ни к чему более путному, чем то, что я делаю, так как вместо того, чтобы продолжать дальше свою немыслимую работу, я буду вынужден сначала устранить разрушения, нанесенные моей работе ветром и песком за время моих размышлений, и только потом продолжать ее дальше, хотя, если бы я не предавался ненужному мне философствованию, я уже на час был бы ближе к той цели, которая мне также пока не видна, как и край пустыни, неведомо куда уходящей за горизонт. Да и что мне размышлять или сомневаться? Время размышлений и сомнений ушло точно также, как истлела часть моего тела, которому уже никакими силами или заклинаниями не вернуть его первоначального облика; но, если утраченное время возвратить мне уже не суждено, то обломки и пыль развалившихся стен я ещё могу собрать, чтобы слепить из этого те же самые стены, которые и восхищали меня когда-то, только для этого нужно надеяться и усердно работать; сомнениям и размышлениям я уже отдал дань в молодости и что я с этого всего получил? - то, что теперь, подобно кроту или червю, роюсь в песке? - невелика награда за то, что в те годы казалось мне чуть ли не верхом совершенства! "Подвергай всё сомнению", - надменно сказано было в незапямятные времена известно кем, - ну и что? Стало быть, и эту истину следует подвергнуть сомнению прежде всего, и что тогда будет? Нет, теперь у меня остается не так уж много времени, чтобы заниматься столь суетными вещами, как сомнения и размышления, одна только мысль теперь преследует и подгоняет меня; она даже в краткие мгновения физиологией навязанного мне сна - ведь я же должен хоть когда-нибудь, хоть немного, но отдыхать! - врывается в мое неглубокое забытье, побуждая меня проснуться от того, что являет в этом сне картины такого стихийного бедствия, горше которого я ныне не могу себе и представить: в пустыне, где я со своими развалинами затерян навсегда, однажды возникает гигантский смерч, что несет в себе мириады тонн ненавистного мне песка, вздымая их в немеркнущую лазурь небес; он, подчиняясь воле ветров, беспорядочно меняет направление своего движения, он то почти разваливается от бессилия, то напрягается безудержной мощью, тугим звоном своего извивающегося столба оглушая расстилающуюся под ним пустыню, лежащую безнадежно, как подвергаемая насилию женщина; он мечется, он ярится, шаги его непредсказуемы, нет уверенности, что если он бросился вправо, то после этого он не вернется назад, в уже искалеченное им место, траектория его пути также бессмысленна, как и путь пьяного, и кто поручится, что путь его не пройдет через то место, где я со своими развалинами представляю из себя всего лишь точку, настолько ничтожную и исчезающе малую в сравнении с бесконечностью пустыни, что не мудрено ее и не заметить, миновать, изнемогая в раже хаотического перемещения туда и сюда, - а ведь именно ему подвержен смерч, - но, волею мысли, пробуждающей меня и для того-то и рождающей этот кошмарный сон, смерч рано или поздно - во сне все это происходит очень томительно, смерч тысячи раз проходит мимо меня, надо мной, в непосредственной близости от меня и моих развалин, и я все еще чудом остаюсь жив, - рано или поздно, но он настигает эту ничтожную точку, подминает ее под себя, он вздымает ее вместе с тоннами переносимого им песка на немыслимую высоту, где крутит ее, швыряет из стороны в сторону, бьет, грызет, распыляет, превращая то, что есть ничто перед ним, уже в абсолютное ничто... - а ведь это ничто - это я, великан в сравнении с песчинками, из которых сложена вся эта пустыня, и гном перед лицом тех руин, в изножье которых я ползаю червем ли, кротом ли, человеком... - и в этот момент сна постыдный ужас охватывает меня, ибо я понимаю, что, если волей нерассуждающего смерча единственное, чем я живу теперь, обратится в абсолютное ничто, - и то не потому, что таков его, смерча, злой умысел, но просто так, от нечего делать, - то я уже никогда не смогу завершить то, что при более благоприятных обстоятельствах я в состоянии был бы осуществить, лишь бы мне хватило отведенного в этой жизни времени и мне бы никто не мешал, - и я просыпаюсь, вскакиваю и судорожно начинаю обегать - спотыкаясь, падая, разбивая колени, царапая руки и калеча лицо - мои развалины, хватаю в темноте первые попавшиеся под руку камни, тащу их к одной из куч, собранной мною вечером, собираю горстями нанесенный ветром за то короткое время, что я спал, песок, ощупываю кровоточащими, саднящими пальцами неровности валяющихся тут и там обломков, пытаясь найти в их ломких краях некоторое сходство и наивно предполагая, что сейчас, в темноте южной ночи, я смогу совместить их края так ловко, как мне не удавалось сделать это и при полуденном солнце; начинаю во мраке пересчитывать все мои камни - ведь я все время их пересчитываю! - как бы тогда я мог знать, все ли они на месте, если песок, наносимый тихим ветром из пустыни, постоянно уменьшает их число? - но эта безотрадная беготня в темноте, к сожалению, имеет слишком мало толку, если не сказать - никакого: ведь ночь в пустыне так черна, что к руки своей не видишь, а потому уже не имеет значения, сколько времени я сплю: ведь, даже если я не сплю, я все равно лишен возможности действовать, а песок, несомый ветром, с одинаково равнодушной силой засыпает развалины и найденные мною камни как днем, так и ночью, только если днем я еще могу с ним бороться, ибо я вижу те разрушения, которые он причиняет моему труду, то ночью я бессилен, - если бы эта постройка, что я собираю из обломков, находилась на далеком Севере, где ночью мне с небес светило бы или северное сияние или никогда не заходящее солнце! - мечтаю я, совершенно забывая при этом о том, что там, на этом мною желанном Севере, царит адская стужа и если здесь я довольно легко могу разгребать песок руками, то там я и зубами бы не смог прогрызть панцирь вечного льда, навеки оковавшего землю жуткого того края; но я тут же утешаю себя тем, что там мне было бы легче собрать все обломки воедино: ведь они так и оставались бы на поверхности никогда не тающего льда, - наивно при этом упуская из виду, что кроме льда и никогда незаходящего за горизонт солнца, там еще есть и метели, заметающие все снегом, справиться с которым мне было бы сложнее, чем с песком, ведь снег омерзительно холоден и гадок, и слава Богу, что сейчас я в пустыне, где царит ночь и где не так все плохо, как мне иногда кажется. Немного легче бывает, когда светит луна, она помогает мне своим призрачным мертвым светом и ночью не терять времени зря, печально то, что она постоянно меняет свои одежды: смена ее фаз равнозначна для меня превращению надежды в отчаяние; я здесь также бессилен, как и в борьбе с ветром, ведь он за минуту наносит в развалины столько песку, что мне его не вынести и за сутки; а он, этот злосчастный ветер, нежно и ласково дует постоянно. Одно лишь утешает - он, как правило, не меняет своего направления, дует только с одной стороны... И вот что я придумал для борьбы с ним - иных средств у меня нет: я пытаюсь громоздить найденные или отрытые мною камни и обломки с подветренной стороны тех стен, что еще до сих пор противостоят ему; там, под прикрытием этих остатков стен, мои камни находятся пусть в относительной, но безопасности. К сожалению, далеко не все камни я могу спасти от песка и ветра таким образом; уцелевших или хорошо сохранившихся могучих стен осталось не так уж много, к тому же не все они расположены так, чтобы своей спиной прикрывать собранные мною камни от произвола песка и ветра; более того, почти во всех сохранившихся стенах существуют просветы, проломы, что некогда были окнами, и ненавистный мне ветер и сквозь них наносит песок, который за стеной, уже лишенный поддержки ветра, бессильно осыпается, но осыпается прямо на те камни, что я укрыл за ней. Конечно, в этом случае разрушительная сила песка значительно меньше, но ведь и с нею я тоже должен считаться, это я тоже должен неусыпно принимать во внимание... - как много мне приходится держать в голове! А ведь, хоть и давно уже начат столь чудовищный труд, я еще не выполнил не то, что половину его, но даже тысячной или, более того, миллионной доли этой половины! Все то, что я уже собрал, даже не успев классифицировать, даже еще не рассмотрев детально, даже не представив чисто умозрительно, что из этих камней, обломков, осколков может подходить друг к другу, даже не задумываясь о том, не из разных ли вообще они мест воображаемой мной постройки, является лишь малой толикой того, что я еще не нашел и не открыл! Ведь я собрал пока только самые крохи, лишь то, что лежало на поверхности песка, то, что еще не было засыпано им, да и то не все, потому что, пока я тащил один из камней в более или менее защищенное от ветра и песка место, другие, оставленные в это время мною без присмотра, неуклонно засыпались песком; и, когда я возвращался за другим камнем, он уже был слегка запорошен, когда я возвращался за третьим - я уже не узнавал его очертаний, когда я приходил за пятым, - на месте его лежал незатейливый холмик, но десятого я уже точно не мог обнаружить; для того, чтобы взять его в руки - ведь я час, два назад видел в этом месте обилие камней! - мне приходилось тут снова взрывать песок, относить его на наветренную сторону тех стен, что противостояли ветру, и где он, этот песок, был уже практически безвреден, возвращаться назад, снова разрывать песок, и так далее, так далее, неисчислимое число раз! - процесс этот был бесконечен, хотя в ходе его я все-таки спасал свои камни, пусть и не все, но - спасал; но, как бы я ни хотел не думать ни о чем, выполняя изо дня в день эту тягостную работу, суетные мысли все равно роились в моей голове, тем более, что то, что я делал, и не предполагало хоть какую-нибудь работу мысли - я время от времени вспоминал, что я один, а камней много, и пусть даже на поверхности, обозримой моему взгляду, лежит всего десять камней, под поверхностью песка, в его толще, возможно, находится не десять, но десять тысяч других камней, которые тоже нужно во что бы то ни стало добыть, спасти, сопоставить друг с другом, а они тем временем, пока я тут борюсь с песком да перетаскиваю поверхностные камни из места менее защищенного до места более защищенного, они, эти камни, уже утонувшие в песке, все глубже и глубже погружаются в его трясину, во тьму, во мрак, откуда их мне уже никогда не отрыть, не достать! Они ускользают от меня, они, может быть, самые необходимые мне для завершения еще даже и не начатой мною постройки, они ускользают от меня не своей волей, но силою обстоятельств, ведь я не могу быть сразу везде! - считать камни, отрывать их, переносить туда и сюда, следить за тем, чтобы они находились в сохранности там, куда я их принес, пытаться запомнить их контуры, классифицировать их, снова перетаскивать их из груды в груду, формируя уже новые груды камней со сходными конфигурациями, искать для этих новых груд камней новые безопасные места, постоянно следить за уровнем приносимого ветром из пустыни песка, отгребать этот песок, искать за пределами остатков стен места, где можно складывать этот песок, определять направление ветра, сносить песок на ту сторону городища, откуда ветер развеет его дальше по пустыне, сортировать камни: мелкие к мелким, крупные к крупным, помнить о том, что песок, наваливающийся на остатки стен с наветренной стороны, может когда-нибудь их обрушить своей тяжестью, следить за состоянием тех фрагментов постройки, которые пока еще целы, но уже дали трещины; подвержены разрушению; потрескивают под порывами ветра; постоянно рыть ямы тут и там, пытаясь спасти от забвения тонущие в песке камни; следить за горизонтом, в короткие минуты сна пытаться снова и снова воссоздать в памяти облик того строения, что я хочу восстановить, следить за солнцем, максимально используя даже его гаснущие лучи с пользой для себя, помнить о гигантских камнях, которые мне не под силу не то, чтобы поднять или сдвинуть, но даже просто шелохнуть, выдумывать способы их перемещения, измышлять возможности их поднятия на стены, откуда они некогда рухнули, следить за переменой ветра, найти самое безопасное место для самых мельчайших осколков стен, иначе они растворятся в этом вечно текущем песке, громоздить из гигантских обломков стен защиту вокруг постройки с наветренной стороны, сделать эту защиту и выгрести, наконец, весь песок изнутри постройки, добраться до фундамента... - Боже! нет числа тому количеству дел, которые мне придется сделать и которыми я обречен заниматься здесь до конца дней моих! Но это тоже не все: я должен все время помнить и о более тонких материях - мало того, что мне нужно идеально совместить, как в головоломке, все обломки с обломками, их окружающими, но я должен совместить между собой только те обломки, которые принадлежат данной постройке, а не какой-нибудь другой, вырастающей на моих глазах из глубины веков. Эта задача посложнее предыдущих: ведь все камни разных размеров, есть и гигантские, которые мне даже и не сдвинуть с места, - тогда, подобно строителям пирамид, - но ведь их было много, а я один! - я начинаю измышлять всевозможные способы, дабы передвинуть их к тому месту, которое они, по моим мыслям, должны были занимать в облике постройки, даже в моем мозгу существующей уже весьма смутно; я начинаю подкладывать под них другие камни, поменьше, подрываю под ними песок, дабы хоть каким-нибудь перемещением, даже в направлении, мне совершенно ненужном, доказать им мою власть над ними. И, действительно, так или иначе, но они скатываются в выкопанные мною перед ними лунки, но потом снова словно врастают в песок, и я опять не могу сдвинуть их с места, опять я мечусь вокруг них, опять выкапываю новые лунки, новые ямки, опять подкладываю под них другие камни, с помощью которых я надеюсь привести в движение эти, громадные, совершенно забывая при этом, что те, меньшие камни, используемые мною для перемещения гигантских, могут не выдержать такой нагрузки и рассыпаться под их тяжестью, а, значит, число обломков, которое мне нужно собрать, упорядочить и совместить друг с другом, растет подобно лавине, что еще более усложняет и без того непосильную задачу, которую я поставил перед собой; да к тому же я забываю о том, что любая новая лунка, выкопанная мною перед гигантским камнем, который мне нужно перекатить в требуемом направлении, только еще глубже погружает его в песок, и без того постоянно наносимый вечно дующим ветром, - ведь для того, чтобы этот гигантский камень стронулся с места, необходимо, чтобы новая лунка была глубже предыдущей, и стало быть, вместо того, что бы вырывать камни из песка, я снова их в него зарываю! Но тут я нахожу спасительное решение, которое заключается в том, что слой песка, находящийся внутри постройки, все равно был принесен сюда за долгие годы ветром, а под ним находится пол или фундамент, на котором, собственно, и была возведена эта постройка, и то, что я своими действиями углубляю камни в толщу песка, в принципе, не должно меня беспокоить, так как рано или поздно я докопаюсь до этого фундамента, выброшу наружу весь этот мерзкий песок, но, с другой стороны, я тут же задумываюсь: а как же я буду перемещать по фундаменту, сложенному, видимо, из каменных глыб, эти гигантские камни, неподдающиеся из-за своей тяжести никаким моим толчкам, усилиям или ухищрениям, если я буду уже лишен возможности рыть лунки, а по плоскости эти гигантские камни перекатить у меня не хватит сил да потом и сам фундамент, может быть, уже раскрошился; и вот, эта громадина, которую я должен перекатить с одного места на другое, оцепенеет намертво где-нибудь посередине очищенной мною от песка площади - и что я смогу предпринять, чтобы сдвинуть ее с места? Впрочем, до этого еще далеко, и я не задумываюсь об этом именно потому, что это еще слишком далеко; к тому же я вдруг нахожу спасительную мысль в том, что, поскольку эти камни столь велики, они не могли бы упасть слишком далеко от того места, где они находились прежде; стало быть, нет смысла мне их и трогать, а тем более - перекатывать; что с того, что гигантская обветренная глыба торчит в самом центре былой постройки? - может быть, именно здесь и было ее место, может быть, во время оно тут возвышалась какая-нибудь колонна, от которой нынче осталась одна эта глыба; может быть, это был камень, на котором совершались кровавые жертвоприношения на глазах у окружавшей его оцепенелой толпы; может быть, на этот гигантский камень, неизвестно кем, как и когда доставленный сюда неизвестно откуда, - ведь пустыня, окружающая это место, не имеет границ, - на этот камень, кряхтя под гнетом протекших над ним лет, взбирался с помощью более юных созданий какой-нибудь почитаемый народом жрец только лишь для того, чтобы в который раз безуспешно упрекнуть их, собравшихся тут, в их пороках и пригрозить им карами, которые давно уже никто не принимает всерьез... - все, что угодно, могло быть на этом месте! Поэтому я бросаю эти гигантские камни - пусть стоят, как и стояли, - и устремляюсь к меньшим, более легким - с ними-то я смогу, ещё могу справиться; и тут же настигает меня новая мысль, опрокидывающая все мои предыдущие рассуждения навзничь, - а что, ехидно подмигивает мне эта мысль, а что, если здесь уже однажды прошел смерч, а ты ничего об этом не знаешь? а спросить тебе некого, ибо все погибли во время его? ведь, он, этот смерч, - тебе же ведома его сила! - мог разбросать и еще более гигантские камни, ярясь своей непревзойденной никем мощью, куда угодно и как угодно далеко, - что ты на это скажешь?! Я плюю в эту мысль со всей ненавистью, которая может еще родиться в моем тщедушном теле: чур, чур меня! это ложь! не было здесь смерча! он является мне только в моменты моего сна, но это - мой бред, а не явь! не было этого! а жители просто ушли отсюда! Куда?! - высовывая язык, орёт мне в лицо мысль. Туда!! их увели кочевники! если бы здесь прошел смерч, тут вообще бы ничего не осталось!! – и я замыкаю свой мозг, я ставлю печать безмыслия на свой ум, я бью себя кулаком по лбу - я не буду больше спорить с мыслями, я уже положил себе за правило давно: не думать, не думать, надо работать! - и я продолжаю работать дальше; и вот, я обращаюсь к другим камням, тем, что мне по силе; я могу их переволакивать с места на место, пытаясь пригнать их один к другому, на это у меня вполне хватает сил; иногда мне даже кое-что удается сделать, вроде бы почти уже все сошлось, хотя, конечно, все это - один только обман самого себя, ничего там не сошлось, просто - примерно сошлось, ну да ладно, может быть, потому-то примерно и сошлось или даже вообще не сошлось, что я еще не нашел все недостающие для полного совпадения частей элементы, их надо искать - и я начинаю судорожно искать их, и тут, бывает, память моя подводит меня; я вспоминаю, что где-то, в одной из многочисленных куч камней, что я собрал, и рассеянных по всей площади былой постройки, я видел что-то подобное, подходящее сюда, кажется, лучше всего; даже не подобное, но лишь похожее, которое стоило бы примерить, - как знать, может быть, это именно тот осколок, который изумительным способом сможет вписаться сюда, воцарившись в зияющей доселе бреши всеми своими изломами и скосами, заполнив ее без изъяна подобно хорошо пригнанной и захлопнувшейся двери; но эта мечта сверкает только в моем измученном сознании, и когда я начинаю метаться от одной кучи камней к другой, - а куч этих, я уже говорил, великое множество собрано мною за эти годы в пределах уже несуществующей постройки несмотря на постоянное противодействие моей деятельности песка и ветра, - я уже не могу вспомнить, где же я видел тот осколок, что так мне сейчас необходим; я тащу один кусок, прилаживаю его - не подходит! - бросаю, бегу к другой куче, где я, кажется, видел нечто лучшее, тащу его - не подходит! - бросаю, бегу к третьей, к пятой, к десятой, пот катится с меня градом, глаза уже ничего не видят, руки дрожат, подгибаются ноги, да еще к тому же и зловещее солнце камнем падает за горизонт, - ничего, ничего не подходит из того, что я насобирал в песке, к тому месту, которое я мнил уже заполненным и законченным, мельчайший фрагментик чудовищной в своем былом величии постройки, топчущей меня сейчас моей памятью о ней; все, что я тащу, непригодно, более того, каждый обломок, который я хочу приложить к незавершенному куску стены, кажется, вопиет против этого насилия над ним; я только еще подбегаю к очередному осколку, а уже вижу - и это не то! - но, даже видя, что это не то, все же, надрываясь, тащу его, прикладываю, прилаживаю - нет! не подходит!! не то!! Но и это еще не беда; в конце концов, великое множество камней находится пока под песком - и малых и больших; я их отрою все равно, тогда и померяемся силами; наверняка там-то и находится искомый обломок, что заполнит брешь в незавершенном мною сегодня фрагменте стены, ведь не так же все безнадежно, что-то все-таки мне удалось восстановить, значит, я прав: всё, что падает, падает близко от того места, где было укреплено, а иногда и просто валяется под ногами, да ты не видишь - это бывает, не нужно унывать! - археологи находятся в худшем положении, чем я; они куски ночных горшков, относящихся к разным эпохам, умудряются склеивать воедино, а здесь, где я роюсь, все было до недавнего времени в идеальном порядке, в идеальном состоянии, но потом – потом развалилось, однако ведь все эти развалины находятся в одном месте да к тому же и на поверхности земли, а не в разных эпохах! Эти мысли всегда вселяют в меня силы, дают повод для оптимизма, и я снова принимаюсь с утроенной энергией бороться с ветром, с песком, с усталостью, с неподъемностью камней, с ночью и солнцепеком... Однако самые большие хлопоты доставляют мне все-таки не те усилия, которые я предпринимаю для перекатывания непосильных мне глыб или борьбы с постоянно летящим в лицо песком, но мельчайшие, микроскопические частицы тех стен, что я тщусь восстановить; камни, осколки, обломки - они все разных размеров, с большими, средними или малыми - с ними просто, с ними все ясно; но ведь есть еще и мельчайшие, подобные пыли, - крупинки, кусочки, камешки, крошки - вот это-то и есть самое страшное, ибо особая извращенность головоломки, которую я хочу сложить, состоит не в том, как я уже говорил, чтобы совместить всё со всем, но в том, чтобы не совместить элементы моей головоломки с элементами другой, чужеродной, мне не нужной, но, как две капли воды, похожей на мою, однако же не имеющей к моей никакого отношения, и эта похожесть проявляется более всего именно в мельчайших частицах, которые образовались не от падения стен или перекрытий, - хотя они и от этого могли образоваться и наверняка тоже образовались, - но главным образом от тлетворного влияния дня и ночи, холода и жары, движения и покоя, - и вот тут-то я и начинаю ощущать свое бессилие, ибо все эти мельчайшие элементы очень легко спутать с песчинками, наносимыми ветром; но они, эти песчинки, мне не нужны, пусть даже они идеально могут заполнить микроскопические бреши в стене, что я еще даже не построил; ведь они, эти песчинки, нанесенные ветром, не принадлежат и никогда не принадлежали моей постройке, они извне, из глубины пустыни, они чужды тому строению, что здесь когда-то возвышалось, они не пропитаны теми токами крови, что струились в стенах, ныне оскалившихся в небо обеззубевшим ртом руин; эти привнесенные сюда ветром частицы суть инородные тела, никогда не смогущие прижиться в организме того, что я пока еще безуспешно пытаюсь восстановить; более того, они мне могут не то, что навредить, но вообще свести на нет мою грандиозную работу, повторить которую я уже не смогу и которую я вряд ли доведу не то, что до конца, но хотя бы до смутно брезжущего начала, ибо она, эта постройка, даже восстановленная мною когда-нибудь, рано или поздно исторгнет их из себя и на глазах у меня, уже предвкушающего радость завершения того, что я и не чаял когда-нибудь завершить, на глазах у меня, отдавшего этой бессмысленной работе ненужную и большую половину моей единственной жизни, на глазах у меня, уже едва сдерживающего в глотке вопль восторга - ах, как это всё ещё далеко и недостижимо! - оттого, что ещё день-два - и я, не верящий своему счастью, наконец-то засну в этом здании, возведенном заново мною, уже спокойным сном, только в силу многолетней привычки прерывающемуся время от времени кошмарами, которые мне уже не страшны, - на глазах у меня вся эта фантасмагорическая постройка вдруг начнет оседать на землю, рушась карточным домиком, разлетаясь от дуновения ветра, рассыпаясь на такие мелкие части, превращаясь в такой прах, что и собрать-то ее снова будет невозможно, потому что не из чего будет ее уже собирать, ибо прах ее, тут же подхваченный постоянно веющим ласковым ветром, взметнется тучей, заслоняющей закатывающееся солнце, в небеса и там мгновенно исчезнет, растворится, растает - и вот тогда-то я и вспомню свой кошмар про смерч, с которым думал уже распрощаться навсегда, - потому-то я должен быть нынче очень бдительным и осторожным. Каждую мельчайшую крупицу, попадающую мне в руки и вроде бы пригодную для реализации моей цели, я должен тщательно анализировать, - а ведь они тем более похожи друг на друга, чем более мелки! - и не дай Бог мне ошибиться, ибо тогда дом мой окажется построенным на песке и когда поднимутся ветры и взбурлят воды, неизбежно падет он и падение его будет великое; такое же великое, как и велик мой труд. Сил - мало; времени - неизвестно сколько, но, видимо, и того меньше; сделано - почти ничего и даже вообще ничего; жизнь истекает со скоростью падения метеорита - только усердие может меня спасти, усердие, тщательность, аккуратность, труд... Но если бы только они могли определять успех моего дела! ведь есть еще одно, что вселяет в меня страх неимоверный, я даже думать не хочу об этом, тем более, что я вообще приказал себе не думать ни о чем, но только работать над тем, что неустанно гнетет мою душу; однако иногда, пред тем, как я погружаюсь в беспокойный неглубокий и кратковременный сон, я вдруг вспоминаю, что не все так просто, как в детской головоломке; я вдруг вспоминаю то, что если мелкие частицы восстанавливаемой мной постройки я еще могу найти и даже отличить их от похожих на них как две капли воды, но все-таки чужеродных, принесенных сюда ветром, то как я смогу восстановить то, что уже истлело в прах, а прах этот давно уже развеян тем самым ветром, что постоянно бросает мне в лицо ненавистный мне песок? Ветер этот незаметен, мягок и тих; но и вода, тихо изливаясь по камням, каждую секунду уносит с собой их неосязаемые частицы - и вот, проходит время, камни истончаются и там, где некогда громоздились валуны, теперь блещет переливами всех цветов радуги галька; а потом - но кто это все сможет пережить? - и гальки уже нет, но мягкий серебристый песок, а потом - и его нет, и я уже там, где ил и водоросли и сорок тысяч братьев... Что мне делать с этим ужасом? Ведь если это действительно так, зачем я стараюсь, для чего изнемогаю здесь с утра раннего до ночи поздней и даже глубокой ночью не даю себе покоя, изнуренный бессилием перед непосильностью задачи, поначалу представлявшейся мне столь легкой? Если прах унесен ветром, чем я смогу заполнись то, чем он был? Будь он подобен камешкам, в раздражении брошенным рукой капризного ребенка, я бы мог побежать и, осмеиваемый всеми вокруг, собрать их, но ведь это - прах, и где мне искать его, как собрать в горсть, как слепить из него подобие глины, как из этой глины создать камень, в который я не смогу вдунуть дух свой? Этот прах разметен уже по всей пустыне, я должен был бы перебрать все песчинки ее, отделяя зерна от плевел, с той лишь разницей, что плевелы неисчислимы, а зерен так мало, да они к тому же и истлевают, теряя свой облик, превращаясь в свою противоположность, а иные, может быть, вообще исчезли, стертые ненавистью плевел, жерновами времени, собственным одиночеством, безнаказанностью презрения... - как я их найду? Но и это еще не самая страшная мысль, приходящая тайно; с этой мыслью я еще могу бороться; я могу себе сказать, что камни не истлевают так быстро, что для того, чтобы они, даже мельчайшие их крупинки, превратились в прах, не хватит и десятка человеческих жизней, а у меня она всего одна да и постройка эта существовала еще на моей памяти, - но я совсем забыл о кочевниках! Одно горе пришло, и вот - идут за ним еще два! Они, эти кочевники, всегда жили в этой пустыне, вернее, не в ней они жили, так как они вообще нигде не живут или никто не знает, где они живут, - они всегда беспорядочно, подобно смерчу, перемещались по этой пустыне, приходили и уходили, и здесь они бывали, когда редко, когда часто, но всегда внезапно, неожиданно, поблескивая дикими раскосыми глазами, претендуя на то, на что бы никто из нас не польстился, а иной раз выхватывая у нас из рук то, чего никто бы не отдал и под насилием. Я не знаю, где они носятся по пустыне, волоча за собой гаремы своих бесправных жен, отягощенные своими стадами, питающиеся молоком вонючих верблюдиц, утоляющие жажду собственной мочой, смрадные в своих цветастых халатах, жадно взирающие на то, что им чуждо и непонятно, время от времени проносящиеся мимо подобно видению; я не знаю, кто они и что им нужно; они бывали в этом месте неоднократно; следы копыт их коней до сих пор хранят на себе те камни, что я день за дней так судорожно и торопливо перетаскиваю, отрываю и собираю; следы их, как и навоз коней их, еще не истлели на камнях площадей, ныне засыпанных неумолимым песком; варварские знаки их, начертанные кровью из взрезанных ножом вен, ибо краски они не знают, еще не стерты тугими тучами песчинок, ежеминутно приносимыми сюда ветром и скользящими вдоль остатков стен, полируемых и истончаемых их прикосновениями; в темных углах развалин еще слышатся отголоски эха, повторяющего их гортанные крики, изливавшие свою печаль в песнопениях, казавшихся нам тогда настоенными на ярости; лоскуты их одежд, оторванные острыми краями камней, из которых было сложено это место, давно уже исчезли в пустыне и, возможно, еще трепещут где-то в солончаках или на барханах, завязнув в скудных зарослях верблюжьей колючки... И вот - солнце стоит в зените, июль, жар пронизывает всех и вся, тень на земле превращает человека в гнома, когда они вдруг уходят, не взявши на этот раз ничего, даже камней, пометавшись по улицам в поисках неизвестной для нас поживы, оставляя нас ни с того ни с сего с недоумением, превосходящим страх; и - далее: раскосоглазая красавица без чадры, гордо сидящая на коне, всей своей надменной статью озаряя нас царственностью, несется к воротам, за которыми уже расстилается пустыня; ветер, веющий, как всегда, дует ей прямо в лицо, ее иссиня-черные волосы, летящие за ней не поспевая, полощутся извивающейся змеей темным и длинным языком огня; на диком скаку она огибает угол стены, защищающей нас от всевластия пустыни, резко поворачивая налево: черный флаг ее длинных блестящих волос в этот момент оказывается в узкой расщелине между камнями, составляющими стену, - и капкан, наставленный ей судьбой, захлопывается: конь исчезает, а она с жалким криком проклятия и боли повисает между небом и землей на своих волосах, закушенных расщелиной, извиваясь, как повешенная, в бессмысленных конвульсиях; в тот же момент возле неё, тщетно пытающейся избавиться от столь унизительного для царевны положения, силящейся дотянуться руками до расщелины, мертвой хваткой вцепившейся ей в волосы, возле неё, извивающейся от постыдности той позы, в которой она оказалась через секунду после надменности горделивого скока на коне, появляется, словно выросший из-под земли, кочевник с жестоким и нежным лицом, может быть, - мы могли об этом только догадываться, - один из самых ничтожнейших в их неизвестной нам иерархии; он выхватывает из глубин своего одеяния плеть и с остервенением в губах начинает хлестать ею несчастную жертву стечения обстоятельств по глазам, по лицу, по груди, по спине, по ногам - по всему, что, пытаясь уже извернуться не от стыда, но от срама и боли, поворачивается навстречу его ударам, предоставляя плети всё новые и новые отвратительные возможности для унижения уже и без того униженной... Впрочем, эта порка продолжалась недолго; нескольких ударов хватило для того, чтобы девушка повисла на своих волосах как мертвая; потом кочевник напоследок хлестнул ее плетью изо всех сил поперек лба, вскочил на коня, которого мы и не заметили, и ускакал также мгновенно, как и появился; зачарованные происходящим, мы оцепенело смотрели на картину, недоступную нашему пониманию; прошло какое-то время; кто-то подошел ближе; подбежали другие, еще; высвободили ее волосы из щели, - капкан раскрылся! - опустили на землю. Все ее лицо было в иссиня-багровых рубцах; кто-то принес воды. Она очнулась, встала, не говоря ни слова двинулась к воротам, которые она так и не смогла пересечь, будучи царицей, - и исчезла в пустыне; больше никто ее никогда не видел, хоть кочевники приходили и после этого; но ведь они с нами не общались, да и языка мы их не знаем; да и что нам до этого? - у них свои нравы. Как же понять, что означало для них это место, почему оно их так привлекало, а, может быть, и не привлекало - ведь они заходили сюда когда как: бывало, что и годами их тут не видели, а то и по нескольку раз в месяц нас навещали - что их здесь интересовало? Теперь-то я знаю, что их интересовало, - это место, называй его, как хочешь, - строение, поселение, дом, город - было для них местом наживы, только смысл этой наживы невозможно было понять, ибо они не грабили нас, не насиловали, не убивали, они только внезапно заполоняли город тучей своих смрадных тел, рыскали тут и там, а потом также внезапно исчезали; но они уносили с собою камни - вот в чем был их интерес; они не разрушали зданий и даже не делали попыток их разрушить: все, что они совершали, вторгшись к нам, это - безумная скакотня на конях по улицам и площадям, подстрекаемая стремлением увидеть то, что разрушено, а вот именно это, разрушенное и увиденное ими, они и уносили с собой в пустыню, пусть не всё сразу, пусть по частям, но именно разрушенное почему-то только и будило в них неподдельный столь интерес. Потому-то иногда и не было их здесь годами - да был ли я здесь тогда? мне кажется, я помню всё это только потому, что я теперь тут один, - а когда они въезжали сюда на распаренных конях буквально через день, это - теперь я понял - означало только одно: где-то они узрели разрушенное, которое им надо было во что бы то ни было унести. Зачем? - на этот вопрос нет ответа. Возводить курганы? убивать обломками камней своих неверных жен? толочь камнями в ступе воду, которой они отродясь не видели? мастерить из этих камней фаллосы для публичного лишения невинности несозревших своих дочерей? выделывать из этих камней подобие ножей для разделывания туш околевших верблюдов и лошадей? - я не знаю, какое мне дело до них, я говорю теперь только о том, что гнетет мой ум... Что мне эти кочевники, если они не мешают, пусть коснеют и дальше в своем невежестве; беда моя в том, что я не уверен уже ни в чем: ведь даже если предположить, что я смогу отрыть и спасти от неумолимо поглощающего их своей толщей песка все камни, из которых была составлена постройка, представляющая ныне конечную цель моей жизни, я все равно буду сомневаться: а все ли я собрал? а, может быть, я что-нибудь всё-таки упустил? тем более, что кочевники уже разворовали часть того, что здесь было; но, если они уже разворовали часть того, что здесь было прежде, это означает, что головоломка, которую я складываю, неполна; какой-то гнусный ребенок - как я ненавижу детей! потому-то, видимо, у меня их и нет! - взял однажды коробку, подаренную ему, и швырнул в угол, и что-то из нее высыпалось, а родители не заметили, ползая на коленях перед этим ублюдком, умоляя принять его купленное ему в подарок, поиграть в то, что они с такой любовью к нему выбирали; вот так и я - я ушел отсюда, когда это место сияло великолепием, а вернулся тогда, когда здесь даже дохлой крысы не осталось, и роюсь теперь бессмысленно в этом песке, отгоняя от себя мысли, которые все равно существуют, а ведь кочевники уносили с собой именно разрушенное; если они завтра придут сюда, то-то они порадуются, то-то будет им развлечение; да у них верблюдов не хватит, чтобы уволочь все это в недра пустыни! Зачем я здесь сижу? Не проще ли бросить это безнадежное предприятие? Уйти в другое место? Но идти мне некуда; я стар; голова моя болит; руки истерты до крови; ноги дрожат; женщины уже давно не нужны мне; волосы выпали; шатаются зубы, хотя еще и держатся, - но зачем мне они, когда вокруг - только песок, мой единственный враг? Нет, он неповинен; враг мой - ветер, только использующий бессловесный песок в своих бескорыстных затеях. Что мне делать, если часть камней уже унесена, - и ведь точно, что унесена, - кочевниками? если они разбросаны ими по пустыне? если они их раздробили уже на меньшие? если и эти меньшие уже покрыты золой приготавливавшихся на них блюд и занесены песком? если меньшие из этих меньших уже висят у них на шеях в качестве амулетов? если вообще они воровали камни из развалин для того, что недоступно моему воображению, а потому я даже не могу предположить, где их искать? - все это пустые вопросы, пустые вопросы! Когда я еще их встречу, этих кочевников, да и на каком языке я буду с ними изъясняться? - всё пустое, чепуха, надо работать, надо работать и работать, я же запретил себе думать! - иного выхода у меня нет, и все эти ужасы навеяны только бесконечностью и грандиозностью моей работы; если я не знаю ответов, зачем я буду забивать себе голову бессмысленностью вопросов?? Всё - прочь, всё - проще, надо делать свое дело: возделывать сад, рожать детей, строить дом - вот я и строю дом; пусть в нем никто никогда не будет жить, - тем лучше! - но всё же я катаю свою бочку, нахожусь при деле, как все, и - счастлив оттого, что рою песок; и я рою его, я рою его дни и ночи, я не разбрасываю камни, как в молодости, но снова собираю их, я уже не думаю о кочевниках; в конце концов, с тех пор, как я тут нахожусь, я ни разу ещё их не видел; будь у них жажда до развалин, уже ничего бы здесь не существовало - ни стен, ни камней, - и вообще, я думаю, что всё, мне о них рассказанное, - очень сильно преувеличено и более похоже на дурную сказку, рассчитанную на то, чтобы заставить заснуть глупого ребенка, коли по-хорошему он сделать этого не хочет, чем на правду, - я зря отчаиваюсь: все эти камни, осколки, обломки, песчинки – все они на месте, только их нужно найти; и я найду это; а вот когда я закончу мой непосильный труд и, замертво падая перед последней песчинкой, которую - такую малость! - мне уже не удастся поднять, чувствуя, что отходит душа моя в вечный дом свой и вот-вот порвется серебряный шнур, - вот тогда-то я и крикну неизвестно кому и неизвестно зачем, что, мол, во всем виноваты кочевники, укравшие камни; впрочем, я думаю, тогда мне уже всё это станет совершенно безразлично... И, обесчещенный подобным оптимизмом, я снова с утроенной энергией начинаю разрывать песок, группировать камни, метаться вдоль остатков стен, слюнявить палец, определяя направление ветра, громоздить камни на камни, измышлять разные приемы, чтобы извлечь неподъемные для меня камни на поверхность, машу руками, отгоняя неутомимо несущийся на меня песок, бегаю туда и сюда, наступает ночь, прерывающая мои безутешные занятия, но я уже и в темноте приспособился делать то, что не требует глаз; я уже давно изучил эти руины, как свои пять пальцев, спроси меня сейчас кто-нибудь, что где как и почему - я тут же дам ему на это настолько исчерпывающий ответ, что и сам не поверю своим ушам; меня уже ничего не страшит; меня страшит только то, что у меня может не хватить сил, что меня может случайно придавить какой-нибудь камень, совладать с которым мне не удастся, меня страшит любая физическая немощь, еще не проявившаяся во мне, но, возможно, уже во мне угнездившаяся и лишь выжидающая удобного момента, чтобы вонзиться, впиться в меня именно тогда, когда мне это менее всего будет нужно; впрочем, а когда это бывает нужно более всего? - я же не знаю, что творится внутри меня также, как я не знаю содержимого песка, лихорадочно мною разгребаемого днем и ночью; и дни летят за днями, зимы сменяют весны, но на лице пустыни не меняется ничего, только я всё здесь, все рою и рою, но работа моя при всей ее интенсивности все же стоит на месте: ничего не возникает под моею рукой на месте того, что было сотворено Богом; но я не отчаиваюсь; времени мало, сил – тем более, но и иного ничего у меня не остается. Уйти отсюда? кочевники? бессмысленность труда? - как бы не так!! мой труд не бессмысленнее любого другого; все мы ждем награды за свой труд, но только награда, полученная нами после смерти, - то есть, неполученная вообще, - имеет смысл, пусть и недоступный разумению. Ибо, если мы получаем награду при жизни, что мы будем делать в жизни после получения этой награды, если это награда за то, что нам было желаннее всего в этой жизни? Скажете, что после желанного есть еще более желанное? что желания также безграничны, как и пороки, их порождающие? Но ведь это зависит от того, какую цель перед собой поставить, и я-то здесь точно в авангарде, ибо бессмысленнее моей цели уже ничего себе и представить невозможно, хотя бы это я в тиши южных ночей спорил сам с собой; но с собой я не спорю; я себе давно уже это запретил; я только рою, собираю камни, сравниваю их друг с другом... - и все-таки я провалился! Проклятая глыба, тяжелее которой, видимо, и Атлант не держал на своих плечах, когда я стал ее раскачивать, вызвала своею массой обвал более мелких камней, песка, сора разного - и всё это внезапно низверглось в открывшуюся передо мною бездну! - видимо, прав я был, когда предполагал, что фундамент уже тоже разрушился! Гигантский камень, спровоцировавший весь этот обвал, к счастью, остался на месте, но под ним образовалась зияющая пустота, куда и исчезли все прочие мелкие осколки и обломки, сопровождаемые потоком ненавистного мне песка, долгое время еще после их падения во тьму струившегося туда же с мерзким шуршащим звуком. Я стоял над бездной, не представляя себе ещё, что я открыл благодаря своим стараниям и нужно ли мне это открытие; то, что я пострадал, - это несомненно, ведь огромное количество бесценных для меня камней провалилось в тартарары, где я, не имея ни свечей, ни факелов, вряд ли уже что найду; но что я приобрел? бездну, доселе неизвестную мне? о которой раньше, когда эта постройка еще не потеряла свою новизну, ничего мне не говорили? Это было нечто, доселе сокрытое от меня и открывшееся только благодаря случайности, которая, может быть, была уже предопределена всем ходом предшествующих моему воцарению в этих руинах событий; я мог бы тут же спуститься в это подземелье, - но что бы я там увидел в кромешной тьме? и насколько глубока эта яма? а если я оттуда не выберусь? Чудовищ никаких, конечно, я не боялся - что может быть чудовищнее человека?! - кочевники далеко да и причем тут они? - я опасался другого: не то ли это место, где я был тогда, когда меня здесь ещё не было, в те годы, когда я и не помышлял о том, чем буду заниматься теперь и здесь же? Я подумал вот ещё о чем: сколько своих сил я трачу на то, что никогда не будет реализовано! вокруг просто море камней, осколков, обломков самых всевозможнейших конфигураций, а я стою перед этим черным провалом и не знаю, спускаться мне в него или нет. Да из этих проклятых камней, осколков и обломков я бы уже тысячу раз смог выложить слово "Вечность", если бы оно не было выложено на мне давным-давно совсем другими руками! Подумаешь, вечность, - усмехнулся я, - я любую вечность предпочел бы той сиюминутности, что всегда со мною. Машинально - вот что значит привычка! - я стал ногой отбрасывать песок от края черной бездны. Конечно, в конце концов, я нашел способ в нее проникнуть, пусть даже это и стоило мне потери времени при восстановлении никем ныне непосещаемого храма: я разрыл песок настолько широко, насколько мог, я дождался полуденного солнца, когда оно светило отвесно - всё это облегчало мою задачу; по звуку сбрасываемых вниз камней я определил глубину той бездны, куда намеревался спуститься, - всё это лишь технические детали, дело не в них; я даже мог бы смело сказать сейчас, что воспользовался электрическим фонарем, не объясняя, откуда взял его в центре пустыни, если до этого все время жаловался на отсутствие света ночью и невозможность по причине этого продолжения своей утомительной работы, - какая разница? - я же не объясняю здесь, что я ел или что пил всё это время, окруженный морем песка, - и правильно, потому что и это - пустое; оно не имеет никакого отношения к моему рассказу! И вот, я спускаюсь туда, в кромешную тьму. Но там не было кромешной тьмы; когда я спустился вниз, оказалось, что кромешная тьма сгустилась над моей головой, хотя, как я сказал, я спускался в провал в то время, когда солнце стояло в зените, чтобы хотя бы оно освещало мой путь, - не было там тьмы, а было тусклое освещение, все кругом сидели, пили и ели, из граммофона бормотала пошлости не менее пошлая музыка, кто-то кому-то бил морду, кто-то с кем-то целовался в углах - всё очень обычно; это я просто уже отвык от этого, но, в общем, всё по-прежнему, всё, как всегда и везде: кто-то курит, кто-то пьет, кто-то ругается... кто-то кого-то не любит... Словно пьяный, ощупывая рукою стены, бреду, натыкаясь на столики, роняя танцующих и косноязычно извиняясь перед ними; возникают какие-то разногласия, относящиеся, возможно, и не ко мне, но меня там уже нет; я отсутствую в этом негаданном мною мире, хотя сомнамбулой еще что-то кому-то пытаюсь ответить или доказать; впрочем, моих ответов не слушают; подходит некто и вдруг говорит грубым голосом: "Не желаешь ли ты, парень, развлечься? это - как раз для тебя!" - "Меня?" - переспрашиваю я, еще не осознавая, где я, но уже что-то предчувствуя, - ах, лучше бы я в это время перебирал свои камни, рылся в песке, заслонял стены от ветра! Мгновенно включают магнитофон, подставляют мне стул, спиртного, правда, не приносят, - и тут я слышу родной мне голос, но ничего не разобрать - словно пленку перематывают, да еще и не в ту сторону - и вдруг слова: "Удар сзади; пинок," - футбольный матч, что ли? терпеть не могу! – "...летишь вперед; главное - руки выставить..." - да, это верно, - "...ведь лицо - лицо всегда страдает..." - о Боже! - "...более других частей тела; что это?!" - что это?! - "...уже упала, уже легче, уже ничком; передо мной - стена; стена или стенка..." - нет!!! – "...в данном контЭксте это безразлично, наконец-то покой, наконец-то отдых, наконец-то сон, наконец-то наконец-то уже легла уже сплю, что где как неважно не интересует у себя конечно же где же еще, нет, думать тоже не в состоянии нет сил, слава Богу наконец-то одна, теперь спать, хватит на сегодня излишеств и так уже выше крыши завтра буду в норме - что это?! мутит меня что ли не сходить ли на горшок, а... - сухое вино, верно от него, у меня всегда понос после, пройдет даже хорошо от этого организм только прочищается, всегда это знала, так ведь разное пили, что носили то и пили но до последней капли, все что стояло до последней капли – ха! - хороший каламбур надо запомнить, а как же еще - на завтра что ли оставлять - так не пьют, недаром мой педагог всегда га-га говорил... впрочем это уже рассказывала, чтобы я хоть когда-нибудь себя в чем-нибудь ограничивала, это не по мне хочу и буду, никто не посмеет еще чего, пусть сначала станут такими как я, всё, всё-всё пора спать хватит, я же вообще не пью, так бутылка пива вечером могу и без этого, вон когда беременная была прекрасно обходилась, чепуха - природу вином не обманешь подумаешь алкоголь - он и в крови есть, ну и что пусть болтают кто-что, кефир например, сплетники херовы им бы только пищу для разговоров, ничего никому не рассказываешь а знают всё лучше тебя, ну и что если есть повод расслабиться как сегодня, что же там все-таки было в конце-то концов, ничего не помню или плохо или нет, не в конце в середине про банкет с моей стороны - ну уж это дудки! - или про билеты какие-то... а вот что тот коренастый - ха! – кто бы знал что все так быстро получится, похож на атлета здоровый ноги полусогнуты туловище немного вперед питекантроп люблю таких, да конечно, конечно это точно был он, такой удар сзади такой пинок, точно к попу не ходи только за что так меня унизить, я не на помойке родилась чтобы подобное терпеть даже от того кто мне весьма люб, значит он меня все-таки вышвырнул экая гнида, после того как я ему отдалась получила от него даже то чего и ожидать не могла, так меня оскорбить сволочь но что же делать дала? – ****ь опять не хватило денег на платье или туфли на толстых высоких каблуках и подошвах, но – но! - обязательно черного цвета другие мне не нужны я их ужасно люблю, туфли это моя страсть которую мне ни-и-и-когда не удовлетворить, конечно не платья их у меня миллион туфель правда тоже как это кто-то сказал праздник который всегда с тобой, вот именно это и есть туфли, но атлет все-таки сволочь мало с того что с меня получил всё что хотел но последнее его хамство ни в какие ворота не лезет, удивительно что я еще жива упала тут лежу а ведь как я удачно втянула зад, словно щ-щ-щщщщ предощущая этот предназначавшийся мне пинок никогда б... б-бы не смогла предположить, что атлет, мужчина посмеет дать женщине пинок словно в лицо мне плюнул такой и за что? - вот что непонятно; сволочь; разве девка я ему какая-нибудь но **** сладко суки они это умеют; да и пошел он; мне с ним не жить воду не пить детей не крестить... конечно такая же сволочь как и все прекрасно живу одна; вот, оставил меня в покое - а мне большего пока и не надо; он наверно возомнил что я от него без ума фиг тебе! - у меня таких как он столько было! вспомнить хотя бы француза да и японец тоже - неплохо, неплохо; и деньги были; но этот собака как он это ловко все сделал! а ладно об этом ли; как бутылку коньяка выпила - а наутро уже снова сама с собой пусть теперь мечется; кстати, может и не метаться; их много - я одна; и все на меня полезут; что это там за сплетни что я мол сама под всех какая еще гнида сказала? А я знаю да и ***-то с ним лежу и лежу; слава Богу в покое; теперь главное заснуть а завтра уже будет видно, что будет завтра; только кажется я голая... так по ощущениям; но воздух жаркий - стоит ли одеваться? да и где она моя одежда? ведь мы разделись раньше потом пили потом... – ну это понятно потом... что же было потом?.. а! - вот неприятное: ребенок; ребенок там был; ребенок там был и смотрел сквозь окно двери на то как тот меня ебал а делал то на полу; то есть это я была на полу а он ебалом на мне а орала я как всегда во весь рот корчилась орала извивалась под ним люблю доставить мужику удовольствие; ведь чем больше он возбуждается от меня тем больше я мне удовольствия а они любят когда орут вот и ору впрочем ору не потому что они любят когда ору просто ору потому что люблю орать когда меня ебут тавтология какая-то; конечно я была пьяна; с чего бы это я позволила какому-то коню себя оседлать и орать я - не *****! их полно кругом иди - и бери; но этот видите ли положил глаз на меня что мне с его глаза? - воду пить мочою лить? - на черта он мне нужен! но облик его облик вот чем прельстилась люблю таких! — (приапоподобных, сказал бы я) – русоволосых коренастых сильных которые меня могут и в узел связать всей тяжестью своих пудов по постели расплющить а когда уж начнут свое свирепое дело то это просто отбойные молотки да! минут по шестьдесят или даже больше долбят меня да долбят крутят меня вертят так и этак во все дыры да щели пока не заору устала устала хватит довольно уже и готова буду облизывать этого скота с волос его пегих до пальцев ног его немытых – всё-всё-всё мне в этот момент любо впрочем вовсе не любо; мне любо мое удовольствие просто я ничего не разграничиваю ничего не осознаю ничего не желаю предугадывать из того что не имеет отношения ко мне платить не желаю за то что желают они получить от меня - это уже их заботы - они же хотят! - я да я - я могу и без этого прожить чтобы кто-нибудь когда-нибудь мог заметить меня в том что я предлагаю себя я подкладываюсь под кого-то я это только одна сволочь имела гнусность сказать мне такое; но это был полный идиот и импотент! черт с ним! - мне все это и даром не нужно да и вообще от этого одни проблемы болезни зуд раздражения инфекции зачем мне это? мне не 15 это тогда все внове я же женщина или кто? и ни на какие провокационные вопросы не отвечу и отвечать не собираюсь пусть спрашивают кого поглупее; я горда тем что я такова какова я есть недаром я это я; он там плел что-то про то что меня уволят что я не первая не лучшая черта с два! меня это не интересует да и лгал все время; наслушается сплетен - и несет их ко мне; говорить-то ему больше не о чем Пруста он видите ли читает; а сядешь с ним за столом скука смертная хоть бы анекдот рассказал тоже мне семи пядей во лбу; иной вообще писать не умеет а обхохочешься а пошли они все! - беспокоится он обо мне - была здесь есть и буду быть какие еще вопросы?! я уверена в себе и во всем разберусь сама разберусь во всех своих проблемах не желаю! - еще не хватало: кого-то под себя менять мне это не нужно представьте себе!.. (она презрительно кривит губы, произнося чуть ли не по слогам: "пи-рид-ставь-ти си-бе!" - я-то, конечно, все могу представить себе) ...всё хватит устала в ****у как будто паяльник воткнули всё истер сволочь! надо повременить до поры с этим делом а можно подумать я его еще увижу откуда же он? как он ко мне подобрался? – а ерунда ему же надо; объявится но почему пнул напоследок? сказать ему я вряд ли что могла обидное если я пьяна я добрая; да конечно сволочь; все они подлецы и сволочи; добился своего а потом и плюнул мне в морду ну погоди; подойдешь еще ко; всё – сплю-сплю; и не надо мне мешать может же пьяная - но я не пьяна! - женщина посла концерта упасть в кровать и тихо спать и чтобы никто не трогал а что ребенок? какой? ах да ведь был ребенок тот самый занозой вонзившийся в мой мозг ребенок что смотрел-смотрел-смотрел а что он увидел? что он из этого извлек? что понял? может быть наутро он об этом даже и не вспомнил так детский сон полный кошмаров ему недоступных тра-та-та мы везём с собой кота а утром снова игрушки..."
- Нет, говорю я, нет-нет, говорю я, это не сон, это не преображение Господне, это - наоборот. Ребенок видел всё; но ребенок еще не способен понять то, что он видел всё; для него это всё равно, что игрушки или ничего, - но только мама извивалась червем под атлетом и орала так, будто ее режут; и ребенок, смотрящий на нее сверху, ибо ребенок-то стоял, а мать, насилуемая насильником, валялась, разбросав все части своего тела по полу, на полу...
 ...мне доставляли неизъяснимое удовольствие; я корчилась, я орала и визжала; я хотела еще, еще и еще; я уже кончила не раз; и ещё мне было нужно, и еще - ведь я ненасытная; я ненасытна, кто этого не знает? - я ненасытна, но кто может и чем меня насытить? а если этого нет, нет той пищи, нет тех, кто может предоставить мне эту пищу, что может меня насытить... - тех средств что будут даны тем, кто, использовав эти средства по назначению, сможет предоставить мне... - нет тех стечений обстоятельств, которые... - нет тех условий, пригодных для стечения тех обстоятельств... - нет тех людей... - какого черта они все лезут в мою личную жизнь?! сплетники, мерзавцы! все они таковы! терпеть не могу, чтобы обо мне знали хоть что-нибудь лишнее, кроме того, что я сама расскажу! нет - суетятся; все-то им интересно; в своем белье лучше бы рылись - измышлять про меня такие гадости! что я помню? - всё помню! всё, что было! - но это не имеет ко мне никакого отношения! Ну, лежала на полу, ну, извивалась; но это была не я, это ты, ты, ты, еще не удовлетворивший свое вожделение, ты, только что лежавший на мне, ты, только что доставивший мне радость, ты, измучивший меня против моего желания и потому нежеланный мною, ты, овладевший мною силой, поскольку я дала тебе возможность оправдаться передо мной хотя бы тем, что я разрешаю тебе то, чего ты без моего согласия никогда бы не получил, ты, это ты рождаешь в этот момент в окне, ведущей из кухни в коридор, - а ведь мы как скоты совокупляемся там, где застала нас наша похоть, стало быть, в кухне, на грязном, давно немытом полу, лицо мое трется щекой о бок помойного ведра, надо мной нависает ржавая прогнившая раковина, волосы мои полощутся в поземке стелющейся скатавшейся комками пыли, руки мои судорожно хватаются за сливные трубы, покрытые паутиной, ноги мои, распяленные вверх твоим желанием, цепляются пальцами за облезлые дверцы и ящики кухонного стола, которому давно пора быть на свалке, белая моя спина оскверняется проказой грязи, нанесенной сюда сапогами из прихожей, с лестницы, с заблеванного лифта, с засранного кошками подъезда, с обезображенных вонючей мерзостной жижей тротуаров и мостовых, а ты - ты всё глубже и глубже силой своих непрекращающихся ударов вбиваешь меня головой в смрадный угол, покрытый липкими заскорузлыми пятнами некогда готовившихся здесь и случайно пролитых блюд... - и опять, опять этот ребенок, что смотрит и смотрит сквозь стеклянные филенки двери на нас...
- Как он смотрел?
- Тупо. Тупо, глупо... потрясенный и пораженный, я заметил его первым; ведь она орала, корчилась подо мной; она-то ничего уже не видела, не соображала; ей ведь главное было - достигнуть конца, а там хоть трава не расти. А я - я тоже был в раже; если она так орет, нужно же, в конце концов, показать себя когда-то мужчиной; вот я и старался изо всех сил; мне кажется, мы уже кончили один раз; ведь это можно было делать в нее; или - только она; я же должен сохранять себя до последнего; а я не умею; вот и снова продолжили; и тут - поднимаю голову, а в филенках двери - широко раскрытые глазёнки ребенка, около четырех лет, что смотрит и не понимает... не понимает, что это?.. что это? что происходит?..
- Лично я ничего не помню! он сказал мне об этом уже потом, много дней спустя. Ребенок всегда его любил; даже вспоминал его, когда его не было, - правда, ребенку все время передается мое настроение – ну это естественно: что думает мать, то чувствует и ребенок; но я-то не помню этого эпизода; это он мне о нем рассказал две недели спустя; ребенок, по его словам, уже на следующий день стал его бояться; он приходил, а ребенок, который до этого встречал его с радостью, теперь наоборот убегал от него или ко мне или в другую комнату и только повторял: "Не буду, не буду на тебя смотреть", - имея в виду, конечно, не меня, но его: "Не буду на тебя смотреть!" Наверное, он очень сильно переживал оттого, что ребенок так внезапно к нему переменился; впрочем, мне-то уже все это было как-то безразлично: ведь ребенок мой, а не его; он, этот человек, вообще пришлый; таких, как он, знаете, сколько у меня было? Было и сплыло - ну и что? - терпеть их не могу; зачем они? - удовольствие? - мне кто угодно может его доставить; и стараться не нужно; вон, француз один однажды - одним только прикосновением пальца к известному месту такое сделал со мною, что... да-а, всё-то они, эти французы, умеют; остальным - не дано... ну и что? это для меня давно уже не главное... я уже до такой степени наеблась, что...
Я молчу; я молчу и развожу руками; я даже не развожу руками в пространстве, я делаю это мысленно; в физическом мире я просто стою перед нею и ничего не говорю; я унижен; я обесчещен; я растоптан; она - сильнее меня; конечно, она живет сама по себе, - не ожидая ни от кого ни поддержки, ни помощи, ни участия, - на кого она может надеяться? - но ведь это всё не так просто, как кажется; может быть, она и живет сама по себе, но все время, однако же, попрошайничает; и меня теперь заставила побираться...
- Что?! Я заставила его побираться?!! да пошел он на ***! стоит ли он даже капли моего сострадания, не говоря уже о любви?! - ведь я его никогда, никогда не любила! он сам все время лез и лез ко мне - больно он мне нужен! он вообще не в моем вкусе; к сфере моих сексуальных пристрастий он-то уж точно не принадлежит; он ничего не умеет; что мне с него? все знают, какие мне нравятся, а этот? лез и лез ко мне, я его гоняла и так и этак; ну, конечно, и привечала иногда; выпью, настроение хорошее, еще хочется; у кого найти? я женщина, все могу себе сама купить, а этот тут как тут, уже наготове: то у него цветы, то вино, то деньги; лень мне куда-то бежать, что-то покупать, где-то искать, зачем, вот он, рядом, наливает уже; вовсе я его не использовала; зачем он мне? мне - кто угодно поможет; я не пропаду; так что все эти его штучки - от его же собственной слабости; сам во всем виноват: сам приносил и дарил; я не просила! "Я его заставила побираться!!" - больно мне такие нужны! я его не люблю, не люблю! и никогда не любила! да, я любила в своей жизни одного человека - он, к сожалению, уже умер, - но разве этого можно сравнить с моим возлюбленным??! я так и сказала и ему и его собутыльникам; и хватит с меня! сколько будет продолжаться эта канитель? я устала, я хочу спать! у меня и вчерашний день был - не дай Бог каждому; оставьте меня в покое; ничего не боюсь! это вы все вокруг трусливы; по углам шепчутся; чуть что - сразу: ах! ах! снова страх! а певучий бедный птах улетел сорвавшись с кручи но в навозной смрадной куче превратился в жалкий прах презираемый в умах и надменных и могучих с поцелуем на устах что чернее темной тучи ах! ах! - что за бред в голову лезет!!! все - надоело! не перевернуться ли на другой бок? а ладно; я и так удобно лежу; лежу как на пляжу; лежу как будто лижу; лежу и лижу - фу, мерзость какая! я совсем этого сейчас не хочу а впрочем... - что же это мне привиделось? чушь какая-то да и глаза открывать не хочется - хорошо же я набралась вчера да и этот еще... что же было неприятного вчера?.. неприятное вчера было... что же?.. да нет, не ребенок; ребенок без пеленок я видела его снизу вверх... - а, вот что! да! эта проклятая няня, которая за ним ухаживает и которой я плачу черт-те сколько денег, эта проклятая няня совершенно за ним не следит! она ничего не стирает, все разбросано по квартире; грязные сапоги, в которых ребенок гулял, не моются; руки - тоже; а ведь может, только - ей это не нужно; считает, что важнее совсем другое: дидактические игры, сказки, лепка из пластилина; а то, что ребенок замарашкой ходит - так это ерунда; даже пол не подметет никогда; а ведь грязно; самой приходится этим заниматься; старую что ли взять? та хоть тупее этой, но все делала: и стирала, и пол, и обед, и туалет мыла; гладила даже; сколько, интересно, времени? а, все равно, лень смотреть; да и часы неизвестно где, также как и одежда; на полу, значит... но было что-то и погаже - в туалете?.. вместе пошли по нужде; это он настоял; и не вчера, а раньше... по нужде или без нужды? - ха-ха, нет, наверное, он все-таки извращенец: так просто не может возбудиться, вот и выдумывает; а, плевать; какое мне дело; я всегда говорила, что мое тело - это инструмент для удовлетворения мужчины, я-то свое всегда возьму: ногой ли, рукой - а все-таки слаще этой штучки у них между ног все равно ничего на свете нет! А! - все нормально! конечно, всё прошло гладко; это просто все моя обычная меланхолИя, которая в данном контЭксте..."
Я вздохнул и открыл глаза. Я сидел, уже запорошенный песком, неумолимо приносимым ветром пустыни, посреди постройки, которую мне не суждено восстановить никогда. В первый раз я увидел эти развалины так, как они выглядели в действительности: они были ничтожны и неказисты, не сиял на них блеск ушедших времен; потрескавшиеся, разваливающиеся у меня на глазах бесформенные обломки, ощерившиеся гнилозубым ртом в вечно лазурное небо, останки того, чего я не видел и о чем только мечтал, - они теперь уже ничего не говорили моему сердцу; и сердце молчало, словно у него вырвали язык. Что я здесь искал? что я здесь мог найти? Как я не подумал прежде всего о том, что это - всего лишь руины? Как можно было надеяться их восстановить, если жизнь уже вытекла из них? О я, глупец! Лучшие годы своей жизни я растратил, гоняясь за ветром! ничтожные силы, данные мне от рождения, употребил даже не для развлечений, которые могли бы напитать меня радостью, но на безудержный и безуспешный труд, обреченный на неудачу раньше, чем я посмел на него решиться! Что я теперь? кому теперь нужен, если уже не нужен и себе самому? Цель, поставленная мною, была лжива от начала и до конца! Кого мне винить за то, что я заживо похоронил себя здесь? за то, что солнце выжгло волосы на моей голове? за то, что глаза гноятся и почти уже не видят? что ногти на руках обломаны и обгрызены, а на ногах превратились в подобие когтей? что я до костей провонял уже потом и мочой? Куда мне теперь идти? где я найду те тропы, что смогут очистить меня, подарить мне снова мой первозданный облик? где то чудовище, что так подло соблазнило меня и исчезло, напоследок стегнув по глазам своим смрадным шипастым хвостом? Нет ответов на это; я сижу в центре вселенной, в центре безлюдного мира, в центре бесконечной пустыни, среди развалин в самом себе - Бог ли я? Какой из меня Бог, если даже самая ничтожная песчинка, несомая равнодушным ветром в лицо, может в любую минуту причинить мне увечья, сравнимые с падением Гималаев! - и никто тому не сможет воспрепятствовать и менее всего - я; я, находящийся в центре мироздания, но лишенный возможности или мужества пошевелить даже пальцем без того, чтобы не вызвать этим движением еще большие, неведомые мне катаклизмы? Что мне этот мертвый город? что мне эти руины, даже отдаленно не напоминающие город, когда-то сверкавший всеми цветами радуги? Как я мог тщиться восстановить это видение из праха, давно уже развеянного ветром, до былого его первозданного блеска? не безумен ли я? - ведь эта головоломка не для меня; она выше моих слабых сил; эта головоломка вообще не для кого; это вообще не головоломка; даже самый безропотный ребенок, забитый и унылый в своем повиновении, не станет ее не то, что пытаться собрать, но просто смотреть на картинку, украшающую ее коробку! это не головоломка, это - кошмарная фантазия Кафки, коли этот мертвый город всегда ждал только меня для того, чтобы я не смог здесь выполнить то, на что он надеялся, ибо никто иной за все прошедшие годы не был более сюда привлечен; но я-то - привлекся; я-то - соблазнился; я-то - бросил всё и вся ради... - чего? Я, я... - что мне говорить об я, если никогда я не был своим в этом городе, если всегда вызывал в нем своим присутствием раздражение, омерзение, сомнение - дай Бог, если бы они были связаны со мной, но ведь они не имели ко мне никакого отношения; я был причиной, их вызывавшей, но не их целью, ибо их целью было то, что вне меня, то, над чем я не властен, то, чему я не был подвержен... Руины, пески - это все лишь бессилие моего языка, но ты - сильнее. И потому-то я вернулся; я вернулся в развалины, мною неузнанные; войдя под руины осыпавшегося свода, я ужаснулся; я не поверил глазам своим: неужели это то, что так влекло меня когда-то?! Полноте! да видел ли я хоть что-нибудь тогда, когда восхищался? - если, и восстанавливая былое из праха, плохо представлял себе, что же мне надо сделать? если хотел восстановить величие времен, когда и букв моего имени здесь не произносилось? если имел об этом былом только смутное ощущение, и то - более умозрительное, чем основанное на существовавшей некогда плоти реальности? Видел ли я ее, эту постройку, этот город хоть когда-нибудь во славе его и расцвете, в блеске алмазов и сиянии изумрудов, в окружении парящих ковров-самолетов и расстилающихся скатертей-самобранок? - нет, отвечу я, никогда. Входил ли я в эти лепные расписные ворота, осколки которых потом судорожно искал под песком, входил ли я в них с караванами верблюдов, пахнущих мускусом, в толпе веселых жизнерадостных людей, нежно дотрагиваясь ладонями до испещренных немыслимой красоты узорами облицовок этих ворот, чтобы запомнить их облик, даже пусть я и всего-то один раз прошел бы под ними? - нет, не входил, не помню, не знаю. Впрочем, входил, но смотрел совсем на другое. Что же я видел, когда входил в ворота этого города? - а, пустое: собаку, отдающуюся псу; нищего с бельмами на глазах; водоноса; мочащегося коня; грязного ребенка, отрывающего бабочке крылья; ещё - муэдзина... - вот и все, что я видел. А ворота? - нет, на них я не обратил внимания; ведь они не обрушились на меня, когда я проходил под ними, - а то бы я и их запомнил, да и то - только силою болезненности ушибов, причиненных мне их обрушением, чем той красотой, которой - говорят - они обладали. Но что же еще я помню? - ах да, вот, последнее: смеркается; наступает пряная южная ночь; падают решетки на воротах, предупреждая тем вступление во мраке в город кочевников; падают эти решетки и: что-о-о? - кричит кто-то; что-о-оо? - гортанно переспрашивает другой; что-что-о-о? - не расслышал третий; чтооо?!! - рассерженно пучит свою гордость пятый... парит ночь; эхо меркнет: то... о... о... - а я? я? что я отвечу? что я скажу? что пришел, чтобы опять быть тут уже до конца дней моих? надеясь не смешаться с толпами любознательных? желая любым способом избегнуть расспросов, которых так жаждет одинокая душа моя? изнывая в мечтах презреть тех, кому понравлюсь, ибо никому здесь не нужен? Пустое, пустое; и место это пустое; и пришел я сюда пустой и с пустыми руками, когда и место само уже давно опустело... Солнце стоит в зените; странно - когда я работал, суетился, метался, перебирал камни, - я не замечал времени; мне казалось: вот, я только что встал, еще ничего не сделал, а солнце уже расколотым яйцом стекает за горизонт; а теперь - который час я пребываю в неподвижности, но не движется и оно; подлое светило! всё - против меня! Не собирать надо было этот мертвый город заново из его же мертвых обломков, но вообще не приходить сюда, а, уж если я тут оказался, - со всей силой и яростью ненависти, на которые я только способен, помочь пустыне и ветру уничтожить его, завершить дело, начатое ими задолго до моего воцарения здесь; не строить все это заново, но растоптать, размозжить, разрушить, смять, смести с лица земли и то, что еще осталось, чтобы и памяти не было никогда ни у кого об этом месте, и уйти отсюда навсегда, даже плевком напоследок не наградив его, ибо и это было бы для него слишком дорогим подарком! Что я делал? над чем бился? что хотел восстановить? – всё! Конец, конец. "Плачьте, мои глаза, боли, мое сердце, изнывай, моя душа: радость моя, любимая моя покинула меня, нет ее больше со мною - и что же мне делать?" Я останусь тут; тут, где тебя уже нет. Пусть истлевают руины - я хочу только сидеть, заносимый песком, и смотреть на них. Камни будут трескаться, трещины будут забиваться песком; жар и холод, неутомимо сменяя друг друга, будут грызть обломки; ветер будет их перекатывать и покрывать слоями песка; луна будет менять фазы; солнце - перемещаться в зените; никогда не прольется дождь; не существует кочевников; пустыня бесконечна; всё - суета. И я вижу, как последний обломок последней стены, еще возвышающийся над безнадежным полем равнодушной пустыни, отягощаемый всё возрастающей массой напирающего на него, неустанно наносимого ветром кургана песка, наконец-то ломается, рассыпается, крошится, разваливается, - и вся эта освобожденная лавина песчинок, вздымаемая ветром, решившая наконец-то свою единственно истинную и потому выполнимую задачу, устремляется ввысь, в вольный полет туда, дальше, в просторы пустыни, мне неведомые, тут же забыв о препятствии, словно оно никогда и не преграждало им путь вперед. Helas! - всё идет так, как и должно идти: труд мой был бессмыслен; жизнь прошла зря; советов просить не у кого; последняя развалина среди уже исчезнувших руин, растворенных ветром и песком, это - я; только меня они еще не смогли одолеть; все правильно; и как хорошо, что - уже осталось немного ждать - наконец-то в этом месте, рожденном моими суетными фантазиями, воцарится полное ничто, полное забвение, полный покой; и только неустанно дующий ветер будет переносить песок с места на место, пока и он не сотрется в прах навсегда, навечно - и только в этом есть то, что я искал совсем в другом. Прощай, моя радость; прощай, моя боль; я никогда уже больше не коснусь твоей руки.