Ездюки

ЕЗДЮКИ
Терпкий польской воздух, несмотря на ранний час уже тёплый от опустошённой, но ещё не уснувшей на осень земли, встречает тело податливой стеной, упруго обтекает его, со свистом уносясь куда-то назад, путается в полах куртки, в нестриженых-нечёсаных отгоревших за лето волосах.

Старенький «Юпитер» с воем несётся по набитой грузовиками и тракторами Озёрошной дороге. Полузажмурив глаза от косых утренних лучей, выворачиваю ручку газа. Позади, вцепившись в поручень, – Олег, в коляске – Вовка. Правлю в Коврицку Дуброву – большой осиново-берёзовый лесок.

На полях желтеет коротко постриженная стерня. Аккуратные ряды соломенных копен ещё не смётаны, от этого пейзаж кажется каким-то торжественно неоконечным. Всё будто замерло на миг и вот-вот встрепенётся, зашевелится, расходится в могучей суете. Уже блестят у стана солнечными бликами в стёклах железные кони. Новенький бригадирский мотоцикл уже мелькает в Озерках, краснея между копён и кустов, деловито убегая на поля третьей бригады.
А мы – бездельники, догуливаем каникулы. Мчим в Чёрны Куста – заросшую черёмухой сырую котловину на краю Дубровы. Там средь берёз да черёмухи самое место груздям. Вчерашний утренний дождишко, незамеченный в поле и деревне, как маслом полил и без того почти всегда сырую лесную дорогу. Пускаю послушную машину покосом, и так потихоньку добираемся до Ёлочек – сосновой посадки.

Растекаемся по рядам сосёнок искать маслята, выползшие в тепле скользкими пуговками ядрёных шляпок. Прочесав Ёлочки, переходим сырой покос, в неярко белеющий на фоне чёрных черёмуховых кустов состарившимися берёзами лес. Нагибаясь, пролезаем в черёмуховых дебрях. «Грузди!» – кричит Олег. Вскоре натыкаюсь на выводок и я. А где-то слева уже ликует Вовка. Чёрны Куста нынче не подвели. Довольные, с добычей идём обратно к мотоциклу.
– Дальше куда? – с надеждой спросил Вовка.
– Погнали в Ондрюшино, – великодушно объявляю я. – Там обабки должны быть.

Всё той же дорогой выбираемся на Грань – ряд раскидистых берёз, разделивших когда-то давным-давно пашню на Коврижскую и Ячменскую. И опять взвихряем сизый дымок от выброшенного выхлопными трубами несгоревшего масла, поднимаем чернозёмную пыль с просыхающей дороги. Перед нами кто-то уже успел-проскочил: ровный мотоциклетный след чётко отпечатался на взбитой дождём и уже высохшей пыли. Скоро он уходит направо, обходя колки и осинники Ондрюшиного болота. Мы же мчим прямо, по подрастающей на покосе траве.
На кромке леса заглушаю мотор. Лес, безмолвствуя, замер в ожидании чего-то. Ни шороха. Только осины мелко дрожат листвой. Воздух набряк и отяжелел. Небо, чуть очистившись к утру, опять подёрнулось серенькой хмурью.

В лесу краснеют пучки костянки. В Ондрюшино у сырых болот она всегда крупная да сочная. Летом болотца, правда, высыхают, но в глубине под осиновыми корнями и валежинами вода не иссякает даже в июле, делая этот лес свежим и празднично зелёным. Приятная прохлада кисло-сладких плодов бодрит, горстями обрываем их и с хрустом жуём.
– Бидоны забыли, – жуя, пролепетал я.
– Давай в каску, – Олег снимает старенький зелёный пластмассовый шлем.
Вскоре собирать надоело, быстро расправляемся с урожаем и широким шагом идём прочёсывать лес в поисках обабков.
– Чо-то нет ничего, – всё больше скучая, проговорил Олег.
– Может, к мотоциклу пойдём, а? – предложил Вовка.
– Только, чур, вон тем краем. Там ещё не были, – в надежде указываю рукой в сторону. – Должны же быть обабки-то, куда им деваться.
Но грибы, видать, не уродились.
– Погнали за опятами. Помнишь, на той неделе наломали, – Вовке явно домой не охота.
Несмотря на сырость, едем по лесу. Несчастный старичок-мотоцикл надсадно воет. Но весу в нас не много, и он сносно везёт, лишь изредка срывая колесом намокшую грязь, выбрасывает ее на придорожные берёзы.
– Смотри! – кричит Олег, указывая на дорогу впереди.
– Вот, блин, – заворачиваю вправо руль мотоцикла.
Прямо на дороге огромная лужа – затопленная водой колея – след проехавшего лесом трактора. Не удержала его вздувшаяся земля, увяз по оси и разворочал дорогу, выползая на твёрдую землю. Удивлённо смотрю на проносящиеся мимо стволы. И как получается не задеть? Мотоцикл с неожиданной лёгкостью перескакивает иструхшие упавшие стволики и сучья, подминает боярку и крушину. Петляя, объезжаем испорченную дорогу.

Вдруг переднее колесо подскакивает, соскальзывая влево. Отрешённо разглядываю серый давнишний пень рядом с рамой коляски, только и успеваю зажмуриться и стиснуть зубы, и... ба-бах... Мотоцикл, взревев напоследок, резво взбрыкивает и глохнет, взрывая лесную подстилку задним колесом. Открываю глаза. Олег лежит метра за два впереди в небо лицом. Мигом оказываюсь рядом: «Убился».
– Эй, живой? – с опаской тереблю его за плечо.
– Ага, – осторожно отвечает Олег.
– Чо он? – возник рядом Вовка, потирая пришибленный о ветровое стекло коляски лоб.
– Живой, – констатирую я, поднимая Олега.
– В башке звенит только, – громко с белокаменным лицом проорал Олег.
– Нигде не болит? – озаботился Вовка.
– Да нет, – по слогам проговорил Олег. – Я сейчас в коляске поеду.
Собрали рассыпанные по дну коляски грибы, оттащили мотоцикл, едем дальше. Возле аккуратных хозяйских зародиков, по выглоданному лесному выпасу, средь «постриженных» снизу колхозными коровами нарядных белостволых берёз, вдоль давно убранного поля к плотинке Падунов.

Падунский мостик – загородившую ручей Падун земляную плотину с железной трубой – форсируем, втроём толкая мотоцикл по краю глубокой колеи.
Опята встретили в прохладном, наполненном грибным духом березняке, облепили пеньки жёлто-румяными широкополыми шляпами, словно сговариваясь о чём-то. Тихонько, чтобы не помять, срезаем их и в сумки.

С полными котомками едем дальше в поля. Вот уже мелькают незнакомые колки и покосы. Скоро кончились вспаханные пары, пошли нетронутые ещё комбайнами пшеницы да ржи, обдавая волнами сыровато-сладкого настоя на спелых хлебах. Дорога повалилась на скат, вынырнула широкая долина речки Самчихи. Зажелтели понькинские поля, среди берёз неуместно инородной серой лентой замелькал Челябинский тракт.
– Тут вроде весной волков видели! – кричит из коляски Олег.
– А ещё, говорят, кабаны по кустам ходят, с поросятами! – перекрывая рёв мотора, кричит Вовка.
– Так чо, до Самчихи не поедем? – кричу я.
– А если мотоцикл опять сломается как прошлый раз, три часа копались, – напомнает о грустном Олег.
– Тогда свечку забросило, ерунда.
– Ага, а мы чуть весь мотор не разобрали.
– Ладно, к дому повернём, – всё же боязно как-то и до деревни далеко.
На знакомых полях осмелели, домой ехать опять раздумали. Стали шастать по ячменским угодьям: то грибы посмотреть, то вишню – дорога тут самая лучшая, её чистят, подправляют, дважды в день по ней проходят молоковоз да машина с доярками. Петляли по лесным дорожкам долго, и ничего не найдя, наконец, уже просто катались.

А небо, в конец отяжелев, будто лопнуло по шву, посыпало на землю редкие крупные горошины тёплого дождя. Рассекая плотные редкие струи, направились, наконец, домой по полям и покосам, средь копен и зародиков, к деревне.

Впереди Озёрошной дорогой не спеша катит мотоциклист. В секунды догоняем его, и, провалившись в пыльное облако, обогнать никак не можем. И так и этак пытаюсь, а он как не видит – и дорогу не уступает, и ходу не добавляет.
– Да он чо, спит что ли?! – возмущённо кричит Вовка.
– Всё равно обгоню.
На поле слева от дороги свои дела. Комбайны докашивают-дожинают вчерашний недодел. На краю, подняв жатку, разворачивается огромная ярко-красная «Нива». Тут небольшая колдобина заставляет моего соперника и вовсе сбросить газ. Пыль на повороте снесло в сторону, да и от дождя меньше её уже стало. Обрадованный, я вывернул ручку газа. Мотоцикл, подскакивая на придорожных заросших канавках, мчится между двумя красными машинами: новеньким мотоциклом и комбайном.

Жатка грохотала у самых наших голов, скрывая нас от глаз комбайнёра. Пространство для манёвра всё сужалось. Только бы мотор не заглох! Инстинктивно припадая к баку, вжал дурную башку в плечи. Ещё рывок, наша коляска проносится в нескольких сантиметрах от колеса красного мотоцикла, и опускающаяся жатка остаётся позади. Довольные одержанной победой, первыми подскакивая в колеях, перелетаем Озёрошный лог…
На другой день отец, придя на обед, так нас отчихвостил, что стало ясно: откатались. А вечером Олег передал мне высказывание его дяди Миши, который и был тем комбайнёром: «Ездюки…» И Олег, смутившись, закончил фразу ядрёным словечком с дядиной интонацией.
А. Мурзин, июнь 2002