Чёрная Метка

Ямщик Селиверстов как следует замахнулся и ударил впроль. Так для себя он называл удар плетью по спине лошади, проходящий точно по ее хребту. Он часто представлял, что должна чувствовать лошадь, получив такой удар. «Вперед давай!», - думал Селиверстов когда бил, и лошадь понимала. Внутри Селиверстова лихо бродили два стакана злого самогона, что Людмила настаивала на бруснике, а дома мыла полы жена. Селиверстов живо представил, как она сейчас, должно быть, согнулась вдвое, выставив свой зад, который он полчаса назад жадно оприходовал, держась сильными руками за ее бока...
«На станции леденцов куплю детишкам», - мелькнуло в его голове. Дорога терялась в снежной мгле, но лошадь бежала так, как будто знала ее наизусть. Селиверстов ударил по правому боку: напомнил лошади, что скоро надо будет забирать влево. Она в ответ фыркнула, и ямщик хотел уж было прикорнуть в колом стоявшем зипуне, но тут сзади, из саней раздался высокий бодрый голос попутчика:
- А что, дружок, в селе вашем все ли мужики так уж пьют?
Селиверстов недовольно харкнул на сторону и нехотя ответил:
- А шо ым ышшо делать та, а, барин?
- Ну вот ты то работаешь, небось семья у тебя есть, дети? Жена твоя чай не голодает?
- А чо ей голодать та? Вчерась порося принес жирного, хош соли, хош на шкварки изжарь!
Снег валил все сильнее. Хотя мороз немного спал, ветер в поле гулял сильный, и ямщик невольно вспомнил как в кабаке вчера гутарили о том, что в такой вот мороз пьяный Кузьмин свалился с саней и насмерть замерз. Это потом уже его погрызли волки, так что женка узнать не могла – кровью он совсем не был перепачкан, загустел. Селиверстов подумал, что пожалуй на обратном пути остановится у Людмилы и заночует. Жене скажет, что остался на станции пережидать метель. А у Людки и выпить и закусить имеется, да и перину она мягко стелет…
- Значит, ты хорошо живешь? - не унимался пассажир.
- Не жалуюсь, барин. А тебе то на кой ляд? Ты то, поди, и спишь помягше, и ешь посытней?
- А я то, дружок, и сплю жестко и ем впроголодь, да всё о тебе думаю.
Селиверстов удивился такому повороту и спросил:
- А чаво, барин, обо мне думать, я сам как-нибудь проживу.
- Проживешь то проживешь, да только так и увязнешь в хомуте, да в пьянках, не познав сладостных плодов настоящей человеческой жизни.
- Каких таких плодов, баб штоль? - усмехнувшись спросил Селиверстов и громко загоготал в темноту.
- Да не баб, милый человек, а электрификации и индустриализации!
- Шо то ты, барин, выпил видать лишнего, раз такие разговоры ведеш, - сказал Селиверстов и зло сплюнул на бок, - Кака така фекация?
- Да не «фекация», добрый человек, а работать на благо развивающейся страны надо! Повышать, как говорится, качество жизни! А на селе то работы нет! Оттого и пьют все! А за шкалик то готовы барину хоть дом срубить. Вот и живете в нищете! Доят вас словно сидоровых коз, а вы и рады! Лишь бы отравы этой лили полней! А вот что я скажу тебе, товарищ! Довольно на бар то спину гнуть! На вас, дорогой ты мой, свое добро то они нажили! Если б надобности не было тебе их содержать, так богатым был бы ты и похлеще лошадку то имел! А там, глядишь, да и понял, что для того, чтобы пользоваться всевозможными благами цивилизации, необходимо делать налоговые и коммунальные отчисления! Один то ты – что? Только что табуретку сколотить! А вместе как возьметесь, так целый мир построить сумеете! И будете в этом мире жить, где все будет и даже то, чего ты и во сне не видал! И все это будет наше общее и все это будет для всех! Значит и для тебя тоже! Все вместе и править будем, значит, и ты править будешь! Чем тебе не рай? Каждый – царь! Красота!
Селиверстов зло покосился на полную луну и с размаху хватил лошадь по хребтине. «Что за пиявка? Едь себе, да спи в зипуне, чево ыму каки то слова непонятны баять?»
- Эй, ты полегче, мил человек! Так ты меня и с возу потеряешь!
«А и *** с тобой!», - подумал Селиверстов в сердцах и опять хватил лошадь впроль.
«Бесово отродье! Наприедуть с городу всяки байки сочинят!»
- Вот, к примеру, приспичило тебе вечером книгу почитать, ан дети спят, женка тоже укладывается, лучину гасит. Лучину! Это ж как постараться надо, чтоб такое соорудить? А так - щелк! И ЛАМПОЧКА загорелась! Понимаешь? ЛАМ-ПО-ЧКА!
- Мне, барин, книгами то некогда зачитываться. За лошадкой я уход соблюсть должон, да за санями вовремя присмотреть. А ты мне тут голову то своими россказнями не морочь!
Мороченный мужик злее медведя, так у нас говорят! – Селиверстов харкнул в метель и грязно выругался в зипун. С минуту ехали молча. Только колокольчики на сбруе играли в тон вьюге. Попутчик деловито и резко кашлянул и спросил:
- А то мало у вас в деревне мужиков рукастых? Поди всё люди делать умеют, и в голодный год не пропадут, если все вместе друг за друга радеть станут. Так я говорю, добрый человек? Звать то тебя как?
- Илюхой отец нарёк, - сквозь зубы пробурчал Селиверстов, достал из-за пазухи головку лука и, засунув её куда то в густую бороду, сочно хрустнул зубами.
- Хм, у меня отца так звали. Так далеко ли до станции, Илья? – продолжал человек.
- К утру будем, - рявкнул Селиверстов. Он был зол и не пытался это скрыть. Но пассажир не унимался:
- А не задумывался ли ты, Илья, о том, как лично тебя могла бы коснуться индустриализация, и какую огромную службу по совершенствованию твоего сознания и благоустройству твоего быта могла бы сослужить твоя личностная электрификация? – голос послышался над самым ухом ямщика. «Поближе перелез, сука!», - понял Селиверстов и заскрипел зубами.
- Но! Пшла! Но! Но! - Селиверстов чувствовал, как хмель подогревает кровь, и с остервенением стегал лошадь.
- Да что ты, брат, так шибко скотину надрываешь? Я то сам едва удержался! А на вопрос то ты мне ответь. А то вот живешь ты покойно, семья у тебя, детишки, клячка захудалая имеется, работаешь на ней, а сам то ты кто таков? Из себя что представляешь? Почто снег чистый мочой кропишь? Зачем бздишь в воздух морозный? Для чего колбасой своей глупой в баб торкаешь?..
Дальше Селиверстов уже ничего не слышал: лютая злоба одолевала его натуру, и если бы на месте пассажира был кто другой, то давно бы ямщик засек его плетью. Но сейчас что-то сдерживало Селиверстова. Сани быстро скользили в колее, на усах звенели сосульки, Селиверстов злобно и низко мычал, не переставая стегать лошадь, словно от этого зависело молчание человека сзади. Но тот и не думал останавливаться:
- Чем свинья хуже? И она попу в ноги кланяется! Баран ты! Вон, и шкура у тебя баранья! И ебешь ты овец! И жизнь твоя – помойка! То ебля, то попойка! – от последнего каламбура человек меленько и ехидно захихикал. Его смешок вдруг стал нарастать и приближаться, и злоба Селиверстова неожиданно сменилась ужасом. Он почувствовал, что за спиной у него творится что-то неладное, но шевельнуться был не в силах. Селиверстову сделалось жутко, в то время как демон дико хохотал над самым его ухом. «Вот и заработал денежку, да себе на поминки!» - дернулось в его уме. Продолжая мычать, Селиверстов, как-то ошалело повернулся вполоборота и, крепко вцепившись в вожжи начал подвывать все громче и громче, стараясь заглушить голос, но тот, не переставая громыхать, продолжал:
- Удачно это я тебя, козла глупого, остриг! Мужлан! Быдло! Мать перемать! Скоро будешь *** сосать! – заливался демон. Волна непреодолимого ужаса нахлынула на Селиверстова, и он уже ничего не соображая, не в силах двинуться орал во всю глотку, так, что в густой бороде даже показалось темное пятно рта.
 - Не понимаешь, значит, так перетак! Учиться не хочешь, глупая скотина! Ну что ж , по Сеньке и кафтан, крестьянин! Не принял ты мои дары, ну, тогда ****ец тебе!.. Ямщиком, говоришь, был? Теперь НИЧЕМ станешь!!!
Ветер свистел в ушах Селиверстова все сильней, вокруг люто выли волки, лошадь рвала сани, и голос демона гремел повсюду. Слезы замерзли на щеках Селиверстова, он истово молился и то и дело хлюпал носом. Лошадь как заведенная неслась по знакомой дороге. «ЭЛЕКТРИФИКАЦИЯ!» - шумело в голове Селиверстова проклятое слово, и сквозь его бормотание едва можно было различить: «Боже…Боже цааа.. ца-ря храни! Боже, цааа-ря храни!..»
Очнулся Селиверстов когда вокруг уже горели огни деревеньки. Он очумело озирался, в мозгу пульсировала единственная мысль: «ЖИВ!» Селиверстов резко, насколько это позволял зипун, оглянулся – на санях никого не было.
 - Тьфу ты, нечисть, бля! – выругался Селиверстов и смачно плюнул в снег.
Тем временем лошадь привезла сани на знакомый постоялый двор. Селиверстов спрыгнул на землю, что-то гаркнул конюху и вошел в кабак. Внутри в тусклом свете сидели пьяные ямщики и громко говорили. Селиверстов нащупал в кармане два серебряных целковых, которые попутчик заплатил вперед. «Хе, бляха!» - довольно усмехнулся Селиверстов, - «А деньги то на месте! У, шельма!» Он извлек на свет две монеты и уставился на них во все глаза – на ладони Селиверстова лежали два медных пятака. Шёл 1917 год.