Послушная

Аленька всегда была очень послушной девочкой. Даже когда она хотела ослушаться родителей пусть и в каких-то мелочах, ее что-то останавливало. Как будто что-то маячило перед ней такое, что не позволяло ей сделать шаг и двинуть свою жизнь с привычной оси. Он так хотела оправдать все надежды своего папы, который всегда приводил в пример ей дочек своих старых друзей, и мамы, которую она очень любила, хотя и не всегда понимала за что. Еще в детстве, стоило ей набедокурить и что-нибудь натворить, пусть даже просто покопаться в ящиках у старшей сестры и посмотреть на ее красивые наклейки она знала, что это было плохо и что ее ждет наказание. Нет, ее никогда не наказывали, даже в угол ставили редко, но немой укор мамы был для нее страшнее. И Аля всегда казалось, что ее любят меньше, чем старшую сестру. Старшую всегда хвалили за успехи, и когда та поступила в университет, и когда сдавала на отлично сессию. А Алю никто не хвалил, и даже ее вечные пятерки в школе воспринимались как должное. Аля во всем должна была оправдывать амбиции папы, несбывшиеся мечты мамы и не воплотившуюся в жизнь мечту старшей сестры о свободной жизни.
Аля была патологично послушна, она не могла отпроситься на ночевку у подруги, потому что боялась что это расстроит маму, она боялась выйти гулять с друзьями за пределы двора, потому что знала, что если мама выглянет в окно и не увидит ее, то очень испугается, и в этом будет виновата она – Аля. Ее патологическая послушность доходила до того, что она сама боялась себе в ней признаться. И как любой ребенок, который становится взрослым, Аля решила скрывать свою послушность за чем-нибудь другим. Да хоть и за протестом другим.
Когда в старшей школе у всех ребят появились телефоны – мобильные новенькие, в которые они игрались на уроках, Аля убеждала себя, что это все бессмысленно и они им по сути своей не нужны. Просить телефон для себя она даже и не думала. Отговаривалась тем, что это просто игрушка и ей она не пригодится, а друзьям говорила, что он ведь ей не нужен, да и зачем. А что она думала на самом деле она и сама сказать не могла. Все ее мысли моментально приравнивались к послушанию родителям, а потом только преобразовывались в свои. Хотя разве можно назвать такие мысли своими? Скорее уж списанными с чьей-то чужой жизни.
Чем она становилась старше, тем она хитрее и изворотливее научилась прятать свое патологическое послушание за другими вещами. Она могла на людях вести себя агрессивно и ни во что не ставить мнение окружающих, она отыгрывалась за то. Что в семье ее, ее Алино мнение никто не воспринимал всерьез. Да и воспринимали ли ее саму всерьез в доме, где ее растили. С каждым годом она все больше уверялось, что нет.
Когда она впервые влюбилась, она даже не знала, как сказать маме, что у нее появился мальчик. Ведь это могло бы ту расстроить. Ведь всем известно, что мамы расстраиваются когда их дочери пытаются стать взрослыми, и Аля пустила все на самотек.
Она забыла лишь о том, что когда любовь приходит очень рано, и ей полностью отдаешься, то взрослеешь ты много быстрее. Но и взросление ей не помогло. Она попала в ловушку, с одной стороны была безумная влюбленность и все ее существо просили каждую секунду уделять любимому человеку, а с другой стороны мама и папа, которые ждали ее дома к десяти. Она не отпрашивалась на ночь, чтобы как все подростки познавать радости первых поцелуев урывками на скамейке, она не решалась отпроситься на ночной сеанс в кино. Она ни на что не решалась, внешне она оставалась совершенно спокойна. Зато в внутри у нее все кипело. И те эмоции и чувства, которые она в силу своей неоспоримой домашней послушности не могла вылить на родных она выливала на того, кто ей был близок. Она проявляла себя с человеком, которого боготворила верх непослушания, она чудила и все вокруг ее считали непонятной, и взбалмошной истеричкой, но стоило ей переступить порог дома, как гримаса агрессии сменялась милым личиком в пастельных тонах. Естественно такое могло закончится только одним. Жестоким, но нужным ей уроком, когда ее оставили найдя более послушную и ничуть не менее взбалмошную особу.
И вот тут Аленька, эта всегда послушная девочка изменилась, она изменила самой себе. Она больше не отпрашивалась на ночь, и не звонила предупредить что задержится. Она делала все что хотела. Мама, будучи человеком понимающим, но не до конца как все мамы, пытаясь ее утешить, тихо сказала ей:
- Но вы ведь были просто друзьями, что вам стоит ими и остаться? - это невинный вопрос, поражающий своей ограниченностью и замкнутость в рамках общественной нормы окончательно разрушил все рамки послушания.
Зло усмехнувшись, а про себя упрекнув себя в разврате и распутстве, а уж никак не в послушании, в чем раньше она себя упрекала, Аля не оборачиваясь, отчеканила:
- Друзьями? Ты действительно в это веришь?
И вот тут Она поняла, что, по сути, она может играть любую роль, она может быть послушной на людях или послушной в себе, она может творить все что захочет, но все равно ее будут все воспринимать не так, как себя видит она. Она может быть самой собой, а все вокруг будут видеть только то, что им хочется видеть. Вот и мама выказала на своем лице лишь недоумение, а Аля прекрасно поняла, что та играет в свою игру не хуже, чем она сама.
Только тогда послушная девочка научилась играть своим послушанием. Она знала, что как она себя не поведет на людях, мама будет относиться к ней по-прежнему хорошо. Ведь мамы на то и существуют, чтобы выказывать любовь, даже если им в корне неприятно все то, что делают их дети.
А Аля в свою очередь поняла, что она больше не потерпит послушания от кого бы то ни было еще. Ее раздражало все, что навязывало ей послушность в том или ином роде. Она шла наперекор всему, амбициям отца, который смирился с тем, что в этой теперь уже не любимой, а несносной девчонке он не воплотит свою непрожитую жизнь, она нарушала все нормы общественной морали, которые ей были подвластные, но нарушала так, чтобы не нарушать то, что было незыблемо в ней самой. Всегда, когда она хотела пошалить по-взрослому, в ней как в детстве, когда она не могла убежать со двора просыпалась та маленькая девочка, которая боялась расстроить родителей.
Она как упрямые ребенок пыталась нарушать запреты, но ей удавалось лишь внешне переступить через ту или иную черту, а внутреннее в ней все содрогалось, и только возвращаясь в свою комнату, и расчесывая непослушные волосы своей тряпичной куклы, она успокаивалась.
По сути, эта тряпичная желтая кукла, чье безупречно белое личико с годами стало серым от пыли, а шнурки растрепались, - была она сама. Такая же податливая к ласковым рукам, и такая же упрямая, если к ней подступался кто-то посторонний.
Она была красивой куколкой, новой, интересной игрушкой для всех, кто ее встречал; каждый хотел что-то ей добавить, во что-нибудь ее нарядить. Она с восторгом принимала новые платья, но с таким же восторгом меняла их на другие.
И может быть, в конце концов, ей бы и улыбнулась судьба, и нашелся бы кукловод, который смог бы подобрать расческу к ее непослушным мыслям, но ведь только согласитесь: у всех кукловодов такой ограниченный взгляд, и они так недоуменно смотрят на тебя, когда ты вдруг из послушной девочки превращаешься в шалунью, которой вдруг понравился новый наряд.