Джаз

Капли вчерашнего дождя испарились с раскаленной гальки, высохли в моей душе, не успев скатиться с ресниц. Они смешались с высохшей клубной пеной, слезами двух последних оргазмов, спермой, золотой пудрой для декольте, мартини (о боже, мартини, боже-мартини, боже, какого черта…), прилипли к телу, насмерть облепленному простынями. Черный шелк постельного белья, плавящейся эмульсией сковал лодыжки и придется ножницами сдирать его с кожи…
Вчера мы были живыми, невменяемо-счастливыми, забрызганными этой чертовой пеной. Мы ловили ее смеющимися кричащими ртами, слизывали с чьих-то губ, подставляли ладони и волосы. А потом танцевали, скользкие, липнущие друг к другу, липкие, мокрые, сияющие, и счастливые, счастливые до умопомрачения, до дикого вопля, рвущегося из горла. Мы кричали, растворяясь в легком бездумном крике, схваченном вспышками лопающегося неонового света, а с неонового неба сыпалась пена, а танец был неприличным и красивым, и неприлично красивым, терпким, острым, влажным на жаркой задыхающейся коже, зовущим, обжигающе пряным на внутренней поверхности трепещущихся бедер, мечтающим, сладким до боли – в промежности и в сердце. Потом с трудом добрались до свободного столика. Я закрыла глаза, положила голову на его плечо. Я слышала шепот соленых капель, распластывающихся на распаленной солнцем гальке. Небо, похожее на треснувшее ореховую скорлупку, бескомпромиссное рвущееся солнце и слепой дождь, сплошной пульсирующей стеной вспененной влаги и флюорисцентного ослепленного света. В воздухе переплетались фрагменты моря, острого свежего пенного, как облака перед ливнем, и уставшей едва успевающей за ним пыли. А потом снова пена, как тогда, в другой жизни в параллельном мире. Я сжала глаза еще сильнее, так что отголоски зрачков отпечатались в сердцевине глазниц, и всплески капель слились с всхлипываниями убегающих волн. Пена танцевала на бушующих гребнях, шипела на коже, нагретой солнцем. И я снова танцевала в море, взволнованном, влюбленном. Пена оказалась его ртом, разрывающим мои губы тонкой волной набегающего влечения, продирающегося сквозь ключицы к груди, к напряженным трепещущими ребрам, вырывающимся из тела танцем невесомых кричащих птиц, разрывающих крыльями клетку…
Музыка заглатывала нас, оглушала своими ритмичными вспененными всплесками. Он был похожим на ангела, который хотел казаться дьяволом. Если бы он был дьяволом, то я бы променяла рай на ад. Но он был Богом, бездумным импровизирующим Богом. Он держал в руках сакс, и его гибкие жадные пальцы заставляли воздух кричать… джаз был настоящим, легким и ярким, как вспышка, как пенящийся разлетающийся огонь, а потом был нежным, как успокоившийся пепел сгоревших друг в друге тел. Джаз был новой религией развлекающихся полуночников, уставших от хауса и одномерных синтетических див. Джаз был, и с этим бессмысленно было спорить, он таял в воздухе, он крошился пеной лопающихся стонов в шумной прокуренной ночи. А между джазом и откровенным безумием был один всего на всего шаг, и перейти эту черту было легче самого легкого невесомого воздуха. И само собой, мы это сделали, потому что не было больше сил балансировать на кромке дразнящих граней. Первый шаг окунул в стягивающуюся безумием мечту, и это было волшебно, потому что пути назад уже не было. Второй подтолкнул нас навстречу – шагая в бездну, мы шли в объятья друг друга. А третий, самый душный и сладкий, спутал нам все карты. Ночь застыла в ошеломленном зачарованном поцелуе, а время улетело вспять искать счастья…
Я знала, что он придет. Каждую пятницу. За несколько минут до закрытия приходит он. Чтобы поиграть кончиками пальцев с моими запястьями, услышать нет, услышать да и увезти меня на своей красивой машине в свою красивую богемную жизнь.
Я задумчиво улыбнулась собственному отражению в черных стеклах очков … Когда мы ссоримся, он всегда берет в руки сакс. Инструмент оживает в его объятьях и рождается музыка, красивее которой я никогда не слышала. Музыка, которая разбила мне сердце много лет назад, а теперь нежно терзает душу. Музыка, которая снова и снова тянет меня в его объятья, хватает за руки и мешает уйти. Я еще не сделала этого, только потому, что он изумительно красиво играет джаз. Я люблю его руки, его несбывшиеся мечты, его умелые чувственные губы, которые заставляют старенький саксофон то кричать, то шептать. И он отлично знает об этом. Знает, что я не уйду до тех пор, пока будет звучать джаз.
Потом Дэн кладет сакс на пол и осыпает мою шею вереницей легких, как джазовая импровизация, поцелуев. Он отдаляется на шаг, берет меня за руки, и мы танцуем. Его тело насквозь пропитано безумием и джазом до самых кончиков жестких черных волос, пахнущих сладким дымом. Я тихо беспомощно прошу:
- Отпусти меня… - а он в ответ осторожно впивается дрожащими губами в мочки ушей и его голос сливается с музыкой, живущей в моей душе. Тело откликается на джазовую дрожь его поцелуев, заставляющих нервно выгибать спину, и мы вместе тонем в щемящем крике старого сакса…
Наш роман алогичен. С самого начала. Такого просто не могло случиться с девочкой из хорошей семьи. Судите сами: Варадеро. Дикий пустынный пляж. Человек, пытающийся излить в щемящий, терзающий душу джаз шепот пьяного океана. Я впервые услышала эту музыку, разлетающуюся несбывшейся мечтой по воздуху. Услышала и не смогла идти дальше, села на рассыпающийся бархатный песок, скрестила по-турецки ноги и обессилено опустила веки. Меня ошеломила эта терпкая дрожь, нежной красивой мелодий слетающая с губ старого саксофона. В ней была вся Куба: поскрипывание сияюще-белого слепящего песка, смешные машины, смеющиеся люди, пламенные обещания команданте, танцы и любовь всю ночь напролет, разочарования и мечты острова Свободы.
Сакс успокоился и затих, а эта подслушанная мелодия долгим эхом продолжала звучать во мне…
я очнулась от прикосновения гибких изучающих пальцев. Это были руки джазмена: тонкие, напряженные проникнутые едва уловимой внутренней вибрацией той музыки, которая рождалась от их прикосновений. Я открыла глаза и встретилась взглядом с его глазами цвета волн в глубине океана. А музыка все звучала и звучала, все не успокаивалась, точно пытаясь достучаться до сердец и разорвать их своей стонущей пыткой. А он обнял меня за плечи, не выпуская из рук сакса, который сладко трепетал за спиной, словно крылья, и превратил мою жизнь в замкнутый круг.
Неделю мы не отрывались друг от друга, бились, как птицы в силках, в ритме джаза, легких наркотиков и шепота пьяных волн. Очнувшись, я не узнала своего отражения в зеркале: искусанные губы, заострившиеся скулы, глаза, в которых затаился этот беззвучный крик, который живет в душе каждого, кто услышал в джазе свою душу…
Все, пора заканчивать с этим помрачением рассудка, сказала, я себе, пытаясь вспомнить, какой сегодня день. Хватит, шептала я себе, пытаясь высвободиться из его объятий. Нужно бежать отсюда, пока не поздно, умоляла я себя, пытаясь запретить себе целовать его губы… Но было уже поздно, и еще одна неизмеримо долгая неделя абсолютного счастья растаяла в полузабытье джазовой импровизации и пронзительного шелеста набегающих волн. В тисках прибоя и нежного щемящего шепота мое сердце бьется до сих пор…
Потом мы вместе вернулись в Москву, и понеслось: сейшены, тусовки, презентации, закрытые вечеринки, корпоративные party, и джаз, джаз, джаз: ночи напролет, бессонные клубные ночи, этот безумный джаз с примесью кубинского песка. И он, мой джазмен, мой гениальный любимый муж, не выпускающий из рук саксофон, стонущий вибрирующий ключ к моему сердцу. Друзья умоляли меня уйти, а я только отрешенно улыбалась в ответ: им не понять. Что толку уходить, если это внутри меня. Когда я ухожу от него, он всегда знает, где меня искать.
Он всегда находит меня, как бы далеко я не убегала. Расстояния и преграды, да что там, само время поворачивается вспять, когда он играет джаз, когда старенький сакс кричит о своей боли и любви…
- девушка, вы живы!?
Я? Жива? Боже, ну откуда я знаю! Жива, мертва, какая разница…
- с вами все в порядке?

 Если сегодня мне не дадут покоя.
- вы любите джаз? – я смотрю на человека, который не сводит с меня янтарно-карих глаз.
- Джаз… - он мягко растягивает буквы, и они позволяют ему это, тая от удовольствия на шоколадно-сладких губах. – Джаз… дайте, угадаю. – Он закрывает глаза, а дальше начинается сплошная импровизация. Он танцующе щелкает пальцами, - Старая Гавана, слепящий песок, оглушающий шелест опьяневших волн и джаз, музыка, которая зовет за собой сердца… - выдает как на духу, и попадает в самое яблочко, в самую суть моей затянувшейся курортной интрижки.
Это игра против правил, господи, да откуда…
- откуда вы знаете?
- Я умею читать мысли, - он обезоруживающе улыбается и садится рядом со мной. Его лицо становится чуть ближе:
- Вы пахнете Кубой. Вернулись недавно?
- Давно. Такое впечатление, что тысячу лет назад.
Его глаза осторожно изучают мое лицо, а губы изгибаются в мягкой расслабляющей улыбке:
- я вас понимаю, Куба крадет время. А песок… ее песок не смывается, - я почти чувствую его дыхание на своей шее, и кожа ожидающе вздрагивает. – Ее песок как клеймо, - он протягивает с легким придыханием, и я растворяюсь в солнечном осеннем ветре, опускаю веки и позволяю его губам любить мои ключицы и плечи. А сама пропускаю между пальцами его волосы, колкие и теплые, как нагретый прощающимся солнцем песок. Он не останавливается:
- а воздух, воздух похож на шампанское, с лопающимися пузырьками безумия…
- да… да…
- А глаза, - он на несколько секунд отрывается от моих ключиц и смотрит на меня серьезно и осторожно: - у него были глаза цвета беззвездной кубинской ночи, я прав?
 Его взгляд проникает в меня до самого дна, до самой сути, и я сама ищу солнечное тепло его губ:
- нет, глаза были цвета волн в глубине океана.
- Сапфир, немного агата и чуть-чуть березы в изумрудной дымке?
- Да, да…
- Худые запястья, нервные нежные пальцы, лиловые полутени на изгибах локтей?
- Да…да…
- Капризные губы цвета переспевшей вишни?
- Да…да… откуда ты знаешь?
Он не отвечает, он спрашивает меня в ответ:
- А теперь тебе нужно забыть его, да, я прав?
- Да, да…да…
***
Я первый раз занималась любовью в машине. Слава Богу, ничего из ряда вон. Toyota Camry, бежь с золотом. Все было очень мило и незамысловато, очень casual и совсем без пафоса и гламура. Белый вязаный свитер, волосы цвета песка и опадающих листьев, глаза оттенка крепленого коньяка, глаза в которых нельзя утонуть. Загорелая кожа, квадратики на животе, джинсы Lewis 501, упаковка Life Style в заднем кармане. Парфюм, ненавязчивый, в меру дорогой, что-то вроде шанелевского Egoist, а может Esprit или Pacco Rabanne. Гладкая крепкая грудь, к которой так сладко прижаться. Умные понимающие глаза аспиранта какого-нибудь престижного государственного вуза или ведущего финансового консультанта процветающей страховой компании. Глаза, глядя в которые можно увидеть все, что будет дальше. Уютные Кофейни и пиццерии, гипермаркеты, корпоративные вечеринки. Возможно джаз, в пределах разумного без экстаза и надрыва. Просто музыка, вперемешку с хаусом и хорошей попсой. Квартира, экологически чистый район, двенадцатый этаж, ну это так, навскидку. Пластиковые окна от пола до потолка. Огромная комната без стен. Большая кровать, джакузи, мини-сауна. Черные шелковые простыни. Куча девчачьих безделушек, забытых осчастливленными девушками. Ароматические свечи и палочки, купленные для них же. Белая футболка Calvin Klein, в которой я буду спать…
Нет, белая футболка Calvin Klein, в которой я не буду спать… Я не буду спать в футболке человека, для которого джаз – это просто несколько аккордов без боли и смысла. Я приподнимаюсь на локте, и осторожно целую его на прощание.
Он обескуражено улыбается:
- куда ты?
- Никуда. Неважно. Я позвоню… - осторожно одеваюсь настолько быстро, насколько это возможно, отчетливо понимая, что не позвоню и что хочу настоящего джаза, который стонущим шепотом рвет душу…
***
Домой я иду пешком. Передо мной расшаркивается ленивый янтарный полдень. Солнце уже не слепит, оно только ласково заглядывает в глаза и шелковой лентой вплетается в завитки волос. На встречу мне – флиртующий осенний ветер и счастливые парочки в одинаковых шарфах из Benetton, фирменных кроссовках Puma и с неприлично счастливыми улыбками.
Идиллию нарушает только звук приближающихся шагов. Я оборачиваюсь… У него глаза цвета хмурящегося осеннего неба. Но в этих глазах огонь, жар тлеющих агатовых углей:
- Вы…Вы потеряли… - пьянящий коктейль сбившегося горячего дыхания и потрясающего мужского голоса срывается с резко очерченных манящих губ. Я даже не удивляюсь, этим летящим осенним днем возможно все.
В его руках мой браслет. В глазах – брошенный вызов. Я с интересом смотрю в холеное мужественное лицо, задерживаю взгляд на раздувающихся нетерпеливых ноздрях, набираю воздуха в легкие, томно приоткрываю рот:
- Оставьте его себе. – Расплываюсь в ослепительной непринужденной улыбке. И ухожу. Пусть смотрит мне вслед. Да смотрит ли? Поворачиваю голову, он оглядывается назад. Мы улыбаемся друг другу, и больше не нужно слов…
***
Я просыпаюсь от непрерывного гудения машин. Я просыпаюсь от боя курантов, которые совсем рядом. Все ясно, центр. Заворачиваюсь в шелковый плед, потом, немного подумав, бросаю его на пол: я должна принять его вызов до конца.
Подхожу к огромному, в пол, окну. Пентхаус. Аж дух захватывает, а внизу, как в дымящемся стеклянном чане с узбекским пловом, кипит ночная жизнь самого дорогого мегаполиса, и сердце сжимается от острого ощущения безбашенного столичного размаха и запаха дорогого жилища. Он подкрадывается бесшумно, обнимает за плечи:
- Хочешь, куда-нибудь съездим… - разворачивает меня к себе лицом, отходит на шаг и от его взгляда становится жарко, почти горячо:
- Ты красивая, боже, какая ты красивая. Я так долго искал тебя…
Пахнет ванилью или сандалом, сладкой ложью, едва уловимым острым запахом красивого мужского тела, кафелем, пластиковым стеклом, снесенными стенами, шелком, плетеной мебелью, эксклюзивным дизайном, дорогими напитками в баре, утонченной игрой ждущих тел, свободой – Господи, я даже не знаю, как его зовут - роскошным интерьером по последнему слову… Нет, последнее слово останется за мной. Последним словом будет нет… я ни на секунду не верю его беззвучным поцелуям. Слишком тихо, эта квартира молчит, а мне как воздух нужна музыка, которая заставляет стены дрожать в такт легкой дурманящей импровизации…
***
И я снова иду. Ночь успокаивается в мягком сиянии неона. Я не знаю, сколько сейчас времени, я не знаю, в чем смысл жизни, не знаю, прилично ли это, или нет: заниматься любовью без прелюдий и без имен.
Я изменила ему дважды, но так и не смогла заглушить кричащий, разрывающий сердце на части шепот старого сакса. Не смогла поставить точку в умирающем романе. Потому, что джаз это навсегда, это сильнее клятв и тонких золотых колец на безымянных пальцах. Это как метка, как клеймо, как память и прошлое, как целая жизнь в другом измерении. Джаз – это любовь и легкая щемящая боль, которые, сливаясь вместе в ослепительной импровизации, заставляют сердце биться в своем неумломом ритме. Джаз не знает компромиссов, и, я могла бы поклясться, что… Я… слышала джаз. В глубине зачарованного ночного воздуха, в глубине своей души… Терпкая вибрирующая дрожь, нежная, как ночь и хлесткая, как жадня гибкая плетка, увлекала меня в свой тихий зачарованный танец. Старенький любимый сакс пел только для меня, разрывался на части в нежном грустном пассаже… и я знала, чьи пальцы заставляют его страдать…