Свинья, которую подложил Герберт часть третья

       Часть третья

Автострада, прямая как струна, была пустынна. В обоих направлениях тянулся сквозь лес гладкий, без единой выщерблинки асфальт. Ни жилья, ни дорожных знаков, ни фонарных столбов поблизости видно не было. Белая разделительная полоса посередине шассе светилась свежей краской.
Где это мы? - осмотрелся Навроцкий. - Хоть бы кто мимо проехал.
- Какая разница, - заявил Сева, пребывающий в эйфории от встречи с современностью. - Главное дома.
- Дома… Уж больно дорога гладкая, - с сомнением заметил художник, проведя по асфальту ободранным носком ботинка.
Сева взглядом профессионала оценил качество покрытия:
- Точно. Может он нас заграницей высадил? Мы же ему не сказали, что русские.
- Трудно было догадаться.
- Ничего… Долларов целый мешок - не пропадем. Слушай, убрал бы ты лучше эти клыки куда-нибудь. И так у нас вид, как у бомжей - никто же не остановится. Уж я то знаю…
Навроцкий снял ожерелье и Сева спрятал его в рюкзак. Вид у них действительно был непрезентабельный: буйные, неухоженные побеги щетины на лицах, выцветшая рваная одежда. Словом - типичные, представители социального дна.
- Мы уже минут двадцать тут отсвечиваем, и ни одной машины, - заметил художник. - Может пойдем?
- Пошли, - согласился таксист.
Легкий ветерок трепал верхушки деревьев, но не справлялся с попутными комарами, которые, не смотря на жаркий день, шлейфом вились за одинокой парочкой бродяг, в надежде утолить свою ненасытную кровавую жажду. Обороняясь от этих хрупких, тщедушных созданий, готовых отдать жизнь за капельку крови, Навроцкий в полной мере прочувствовал на себе справедливость Дарвинских постулатов: Более крепкие с виду пещерные комариные пращуры не были столь настырны, увертливы и целеустремленны.
По обочине, упиваясь солнечными ваннами, самозабвенно стрекотали кузнечики - насекомые более крупные, но к счастью безобидные. Лето тут по-прежнему было в самом разгаре.
- Странно… Никого. Как в какой-нибудь закрытой зоне, - недоумевал Сева. Его оптимизм постепенно сменился легким беспокойством.
Что-то чиркнуло художника по уху и упало на асфальт. Это был скатанный из бумаги шарик, размером с вишню. Навроцкий поднял голову и, словно герой библейского сюжета, узрел чудо.
- Боже… - прошептал художник, ощутив в заповедном уголке души нежные ростки религиозного трепета. Видение было почти канонически выдержанным: метрах в десяти над землей, по-осиному горбясь, висела в воздухе крылатая человеческая фигура, наряженная в длинный коричневый плащ с капюшоном. Из глубины капюшона смотрели вниз два пронзительно-черных неулыбчивых глаза. За спиной фигуры размеренно двигались пышные белые крылья, а кудлатую бородку ангела трепал ветер. Посланец небес издавал тихое возвышенное гудение, напоминающее зуд трансформаторной будки.
- Это что за Карлсон? - фыркнул Сева, менее подверженный религиозным веяниям организма.
- Окстись, нехристь, у него же крылья, - прошептал художник.
- Ага… - согласился Сева. - И ружье.
И в самом деле, в руках ангел держал не какой-нибудь посох, или меч, а именно ружье.
- Хэллоу, - с неподражаемым великоросским прононсом обратился к небесной твари таксист, памятуя про иноземное качество дорожного покрытия. - Хау ду ю ду? - уверенно добавил он почти все, что помнил со школьной скамьи.
Ангел вошел в пике. Возле самой земли он притормозил, ловко встал на ноги и аккуратно сложил крылья. Выставив ружье перед собой, ангел произвел им совершенно недвусмысленное движение.
- Хендс ап… - перевел Сева, и они с Навроцким, не мешкая, подняли руки.
Вблизи небожитель выглядел уже не столь величественно, а его грязные сапоги и засаленный воротник рубашки повергли художника в пучину религиозных сомнений: ангел с грязной шеей, без соответствующего нимба, и с охотничьим ружьем наперевес - это было как-то подозрительно.
- Кхе, - перхнуло небесное существо, и снова повело дулом ружья, указывая направление, в котором, вероятно, следовало двигаться плененным. Намеченный ангелом курс был прямо противоположен их изначальному маршруту.
- Окей, - примирительно выдавил Сева, опасливо косясь на широкие черные ноздри двустволки, способные одним неосторожным чихом сделать в человеке ненужные отверстия. - Уже идем…
- А… по-нашему заговорил! - язвительно парировал ангел, одним махом снося возведенный таксистом языковый барьер. - Давай, курва, шевели ногами! И смотри у меня, без фокусов.
Ни с английским, ни, - тем более, - с ангельским, язык небесного существа было не перепутать. Приятели переглянулись. Манеры представителя небесной канцелярии не внушали доверия - от ангела за версту разило материализмом.
- Какие уж тут фокусы, уважаемый, - вежливо откликнулся Навроцкий. - Куда нам с таким Коперфильдом тягаться…
Видимо летуну не польстило эффектное сравнение:
- Кто капирфирд?! …твою мать, - стремительно пал до нецензурщины ангел и злобно ткнул ружьем Навроцкому в спину. - На себя посмотри! Наползли, гниды… - теперь уж усомниться в его глубоких земных корнях мог бы разве что глухой.
- Зря вы так, - поморщившись, заметил художник. - Мы же ничего не сделали.
- Заткнись, - пресек его конвоир.
В этот момент знакомый трубный звук пронесся над лесом.
- Что это? - каменея лицом, спросил Сева.
Тут же новая рулада первобытного тромбона прозвучала в чаще.
- Слышал? Чертов лодочник… Он нас обманул.
- Отставить разговоры. - вклинился конвоир.
- Ну ты, гриф! - вышел из себя Навроцкий, рассвирепев от невозможности что-либо понять. - Чего ты докопался?! Хочешь стрелять - стреляй, только я больше никуда не иду… - он демонстративно засунул руки в карманы.
Неожиданное моральное сопротивление застигло конвоира врасплох. Стрелять в Навроцкого ему явно не хотелось. Художник смотрел на ангела с вызовом. Отчаянная решимость - верная спутница на развилке между раем и адом, испокон веков была мощным оружием для тех, кто отваживался им воспользоваться…
Ангел медленно поднял ружье, наставив стволы вертикально вверх, и, прищурившись, надавил на курок. Раздался тихий щелчок, но выстрела не последовало.
«Пыж»… - догадался Навроцкий, вспомнив о бумажном шарике, оброненном ангелом с неба.
Конвоир побледнел и судорожно предпринял вторую попытку. На этот раз ружье с грохотом выпалило, облегчившись сизым пороховым дымком. Продемонстрировав боевую мощь, ангел победно взглянул на художника. Но тут он запоздало осознал, что третьего ствола у ружья нет. Навроцкий, склонив голову на бок, с академическим интересом изучал потерянное лицо стрелка.
- Что, съел? - злорадно усмехнулся Сева.
- Далеко не уйдете. Все равно вас утюгами накроют…
- Какими утюгами?
- Каким надо, - угрюмо заявил стрелок.
- Чего это он плетет?
Навроцкий пожал плечами.
- Идиотизм какой-то… - вздохнул Люмберг. - Эй, мужик, мы в России или где?
- А то ты не знаешь, - фыркнул ангел в ответ на жалкую попытку рекогносцировки.
- Я у тебя спрашиваю.
Ангел, нахохлившись, молчал.
- Партизан?
- Иди ты, - надменно откликнулся небожитель.
- Слушай, да он бухой… Его ж качает.
- Это ветер, - возразил художник. - Парусность у пернатых повышенная.
- Да пьяный он.
- Я коммунист! - возмущенно встрепенулся ангел, словно это снимало все вопросы. В порыве негодования, он даже слегка расправил крылья.
- Коммунист? Любопытно… А я тебя за ангела принял, - покаялся Навроцкий.
- Ну… Чистый ангел! - усмехнулся Сева. - Чудо в перьях.
- Да, ангел, - строптиво повел крылом летун.
- Ангел - коммунист?
- Да врет он!
- Повезло вам, что я тут один… патрулирую… А то бы живо вас скрутили… Да и так никуда не денетесь. Кто к нам с мечом придет, тот и… - воинственно тряхнул ангел пустопорожней двустволкой.
Навроцкий удрученно покачал головой: Связать воедино самого ангела, его политическую платформу, и ошивающихся в округе мамонтов было непросто. После вояжа в неолит художник рассчитывал, что лимит неожиданностей, которые приготовила ему судьба, себя многократно исчерпал, но дело, видимо, обстояло иначе… Даже если допустить мысль, что они с Севой нечаянно отошли в мир иной, и оказались в каком-нибудь «краснознаменном» раю - то что тут, спрашивается, делали мамонты?… А если не допускать - то вообще создавалась патовая для умозаключений ситуация… В какую такую «историю» втравил их строптивый перевозчик? Или… или их, действительно, угораздило раздавить в прошлом пресловутую бабочку, и все изменилось до неузнаваемости?… Мамонты не вымерли, коммунисты тоже… Наоборот - оперились, встали на крыло… Что там болтал старикашка? «Всю историю перетрясли»?» - похолодев, припомнил художник.
Севу пока не мучили столь глобальные кошмары. Люмберг по инерции осмысливал предъявленное ангелом обвинение:
- С каким еще мечом?! - спросил у ангела таксист, возмущенный наглым передёргиванием фактов. - Это ты на нас с ружьем накинулся.
- А ты думал, я шпионов упущу? - парировал ангел.
- Шпионов? Это мы шпионы?
- А то нет…
- Какой сейчас год? - вмешался Навроцкий.
- Че?… - подозрительно глянул на него ангел.
- Год какой, спрашиваю.
- Девяносто восьмой, какой…
- Вроде наш, - недоуменно заметил Сева, сообразив, куда клонит художник.
- Девяносто восьмой?… А от Рождества Христова?
- Две тысячи… «От Рождества Христова»… - ерничая, передразнил пернатый Навроцкого, окончательно дискредитировав свой ангельский имидж.
Теперь художник отчетливо вспомнил, как небрежно они обошлись с датами, объясняясь со спасателем. Сева по привычке назвал лишь две последние цифры года. Ему и в голову не пришло, что их можно истолковать как-то иначе. Суженное историческое сознание сыграло с ними дурную шутку, а спасатель проявил непростительную халатность… И бабочки тут были вовсе не причем. Навроцкий облегченно вздохнул.
- Вот что… Не знаю, за кого вы нас приняли, но мы здесь оказались по ошибке, и… - художник замолк: имело ли смысл рассказывать подробности постороннему ангелу?
- Из прошлого мы, товарищ, - сурово заключил таксист, беря инициативу в свои руки.
- Чё? - насмешливо прищурился потомок. -  Хау дуду!… За лоха меня держите?
- Послушайте, товарищ, - укоризненно вздохнул Люмберг. - Я с вами просто вежливо поздоровался, между прочим. Думал, мы на запад попали.
- Ни хрена ты теперь на свой запад не попадешь! - злорадно упорствовал в заблуждении окрыленный коммунист. - И никакой я тебе не товарищ, гнида… - Вежливое обращение действовало на ангела возбуждающе: он совершенно очевидно истолковывал его как моральную слабость оппонентов.
- Ну, ты, козел! - не вынес обструкции Сева. - Я тебе сейчас крылья обломаю!
- Крылья казенные, - предупредил ангел. - Родина мне их дала. Только срок намотаешь…
- Сева, покажи-ка ему паспорт, - задумчиво сказал Навроцкий.
Таксист сразу оценил продуктивность идеи и принялся рыться в рюкзаке.
- Вот он, - торжественно объявил Люмберг, вытянув с самого дна легендарную краснокожую паспортину.
Поколебавшись, небесный охранник взял документ в руки. С минуту он глубокомысленно листал его, затем закрыл и вгляделся в обложку с изображением герба.
- Мать твою!… - вдруг, восторженно воскликнул ангел, просветлев ликом. - Я ж такой в музее видел!… «СССР»… - прочитал он с почтением в голосе. - Неужели правда «ОТТУДА»?
- Вроде того… - не стал разочаровывать Навроцкий поклонника пролетарской империи. - И, собственно говоря, хотели бы побыстрей вернуться обратно.
- Вот это да!… Прямо сквозь время! Во до чего основоположники додумались… - упиваясь величием славного прошлого, сиял глазами наследник традиций.
- Это не мы, - скромно заметил таксист.
- А у вас что, никто этими вопросами не занимается? - озабоченно уточнил художник.
- Я не знаю… Не слышал, - с сомнением покачал головой потомок.
Сева с Навроцким переглянулись.
- И что теперь? - спросил таксист.
- Да что же мы стоим то?! - спохватился стремительно подобревший ангел. - Идемте ко мне! Есть хотите?
Навроцкий сразу же вспомнил, что они не успели пообедать, отправляясь в тысячелетний путь. Желудок свела характерная требовательная судорога.
- А дорогие у вас продукты? - осторожно поинтересовался Сева, наученный горьким опытом эпохальных девальваций доллара.
- Это как? - не понял коммунист.
- Да нет, ничего… - махнул рукой Люмберг.
Ангел не стал расправлять свое оперенье, - видимо, из уважения к бескрылым гостям, - и пошел вместе с ними пешком.
- Извините, товарищ, а закурить у вас не найдется? - по ходу дела ввернул Люмберг давно терзающий его насущный вопрос.
- Коммунисты не курят, - виновато признался благопристойный потомок. Сева приуныл: у него осталась одна надежда - на беспартийных.
Следуя за провожатым, они вернулись асфальтовой дорогой на пару сотен метров назад, и углубились в лес, по еле заметной, почти заросшей тропинке. Комары совсем озверели. Навроцкий с Севой, как могли, отбивались от кровожадных тварей. Эволюция мелких вампиров за последние сто лет видимо продвигалась очень интенсивно.
Минут через десять вышли к жилью. Двухэтажный бревенчатый дом, окруженный садом, стоял у излучины реки. Выглядел он довольно консервативно - без каких либо претензий на футуризм.
- Проходите, гости дорогие! - чинно провозгласил ангел, поднявшись по ступенькам невысокого резного крыльца. Гости буквально ворвались в помещение, спасаясь от преследования гнусных насекомых.
- Располагайтесь как дома, - радушно предложил хозяин. - А я пойду, крылья сниму.
В сенях по стенам висели березовые веники, источая неподражаемый аромат.
- Заготовляю… - пояснил хозяин. - Да вы в комнату проходите, не стойте.
Сева с Навроцким, неловко потоптавшись на тряпичном коврике, двинулись вглубь дома. Ангел проскользнул мимо них, шоркая крыльями о мебель, и скрылся в узком боковом коридорчике, ведущем в одну из хозяйственных пристроек.
- Неплохо для старого большевика… - обозрел обстановку Сева, развалившись в кресле.
Разительный контраст между внешней простотой обычного деревенского дома и его комфортабельным внутренним содержанием, бросался в глаза. Мебель радовала взгляд изысканностью форм, а тело удобством. Гостинная была отделана материалом, похожим на пробку. Одну из стен почти целиком занимал огромный матовый экран. Пол застилали чистенькие цветастые дорожки. В углу, завешанном алым бархатом, висел портрет Ленина в багетной раме из карельской березы.
- Ну, как вы тут? Устроились? - осведомился хозяин, появляясь в комнате. - Сейчас будем обедать…
Он избавился от крыльев, плаща, сапог, и принарядился: теперь ангел предстал гостям в темно синем костюме, и в белой рубашке с галстуком. Правда, и у этой рубашки воротничок был не первой свежести.
- Уютно у вас тут, - улыбнулся Навроцкий.
- А это что, телик? - показал Сева на экран.
- Ага… Не работает только. Старый очень. Жидкокристаллический еще… - смутился хозяин.
- Нам бы надо как-то домой добираться… - напомнил Навроцкий. - Может быть связаться с кем-нибудь, раз вы не в курсе?
Неработающий телевизор возродил в художнике определенные надежды: Если ангел жил в лесной глуши, и даже не смотрел новости, то вполне вероятно, что он мог и не знать о последних достижениях науки, в том числе и о путешествиях во времени. У них, все еще оставался шанс.
А что если нет?… Что, если машину времени до сих пор не изобрели?… Как теперь то можно было привлечь внимание безалаберных «временщиков»?
- Не волнуйтесь, свяжемся, - заверил Навроцкого ангел. - Знаете, чем я вас угощу? - хитро прищурился он, затаив в бороде улыбку. - Ни за что не догадаетесь…
- Чем же? - настороженно поднял бровь Навроцкий, надеясь, все же, на гастрономический консерватизм потомков.
- Копченой мамонтятинкой!
Гости не проявили ожидаемого энтузиазма: копченая мамонтятина давно стояла у них поперек горла.
- А хлеба у вас, случайно, нет? - спросил таксист.
- Есть, а как же… Пеку, - кивнул слегка разочарованный хлебосол. - Значит, не хотите мамонтятины… А борща?
- Вот это в тему, - обрадовался Сева.
- Сейчас устроим, - повеселел ангел. - Мэйдан! - позвал он. Из коридора донесся резкий металлический скрежет. Таксист вздрогнул от неожиданности. Специфический звук приобрел четкий ритм, и через несколько секунд в дверях появился… или появилась… В общем, нечто металлическое в голубом переднике.
- Накрывай на стол, - распорядился ангел, и нечто металлическое, возобновив скрежетание, двинулось к буфету - за тарелками.
- Смазать бы его, - поморщившись, заметил Сева, критически поглядывая на механизм.
- Мэйдан, ты почему не смазался? - строго спросил ангел.
- Масло кончилось, - пробасил робот.
- Опять все вылакал! - недовольно покачал головой ангел. - И куда в тебя лезет, Арон…
- Арон? - удивился Сева.
- Имя у него такое… А Мэйдан - фамилия. Арон Мэйдан.
- Слушаю, хозяин? - откликнулся робот.
- Я с ним построже стараюсь, иначе от рук отбивается… - не обращая внимания на басистый лепет металлической прислуги, пояснил ангел. - А масла жрет, сволочь!…
- Арон Мэйдан… - задумчиво повторил Навроцкий. - Может, Айрон Мэйдэн?
- Может и так… Я в иностранных именах не разбираюсь… У ребят его выменял. Сказали Арон… Арон, так Арон.
- Да, хозяин? - снова откликнулся железный дровосек, со скрипом расставляя тарелки. На чужие голоса он, вероятно, не реагировал.
- Накрывай, накрывай… - снизошел до ответа ангел.
- А мамонты откуда взялись? - спросил Навроцкий, пытаясь нарисовать для себя более-менее логичную картину новой реальности.
- Слонов переделали, - пожал плечами хозяин.
- Слонов?
- Ага… Волосатный ген им вправили куда надо, и все… Забегали по снегу, как рыси. Только едят много, заразы. Весь молодняк поободрали.
- Вы, наверно, лесник?
- Ну, нет! Какой из меня лесник… Я беглый, из приюта. Просто живу тут, в зоне.
- Понятно… - кивнул Навроцкий. Однако ему пришло в голову, что приют, из которого, по его собственному признанию, сбежал их новый знакомый, вероятно был заведением, предназначенным для не совсем полноценных умственно граждан… Это могло бы объяснить многие странности в поведении ангела-коммуниста.
Арон расставил тарелки, водрузил на стол соломенную хлебницу, с аккуратно нарезанным ржаным караваем и, по наущению ангела, отправился на кухню за борщом.
- Я вот тут подумал, товарищи… - засмущался вдруг хозяин. Он сидел в кресле прямой, как палка, не касаясь спинки, и застенчиво теребил в руках столовую ложку. - Раз вы в СССР жили, может и… Ленина видели?
- Только чучело, - ляпнул Сева, не выдержав терзаний этикета, и отщипнув кусочек ржаной горбушки. При виде свежего, соблазнительно пахшего каравая, политический такт начисто выветрился у него из головы, вместе с правилами светского застолья.
- Мумию, - поспешил Навроцкий исправить невинное святотатство приятеля. - В мавзолее… Я сам, правда, не видел, но… слышал - впечатляет… А что, похоронили его, все-таки?
- Похоронили… потом откопали, но поздно.
- Поздно? - поперхнулся Сева. - В каком смысле?
- Ушел он.
- Как ушел? - опешил Сева.
- Он же ЛЕНИН... В народ ушел.
Навроцкий, с подозрением наблюдавший за этими коленцами, зачарованно переводил взгляд с ангела на Севу и обратно: видно традиции народного эпоса, основанные на праведном желании сделать сказку былью, не угасли в веках.
- Что-то похожее я где-то слышал… - нахмурился Сева.
- Анекдот похожий был, - подсказал Навроцкий.
- Точно! - кивнул таксист, бросив косой взгляд на ангела, лицо которого оставалось совершенно серьезным. - Только там он еще записку оставил… да?
Ангел не выразил готовности переводить разговор в комическое русло, и тактично промолчал.
Металлический человек, сверкая вылупленными стеклянными глазами, вернулся с большим глиняным горшком, и стал разливать багровый душистый борщ по тарелкам.
Наконец приступили к трапезе. Пока гости расправлялись с первым блюдом, робот успел натаскать из закромов всевозможных разносолов и холодных закусок.
- Лепота! - отвалился от стола разомлевший таксист, быстро покончив с порцией борща. - Под такую закусь бы, да водочки… - мечтательно заметил он, глядя на легендарное коммунистическое изобилие: маринованные грибочки, свежепросольные огурчики, лоснящаяся селедочка с лучком, нежная, розово-белая ветчина… Как можно было переводить столь изысканные, специфические продукты на трезвую голову?...
- Водочки? - откликнулся предупредительный хозяин. - А вы употребляете?
- Употребляю, - сознался Сева. - Нечасто, правда. Особенно в последнее время… - стушевал он краски своего морального облика. - Но не откажусь, если в хорошей компании.
- Что, и сейчас могли бы? - недоверчиво поинтересовался хозяин.
- А есть? – ответно насторожился таксист.
- Как во всяком приличном доме! - заявил ангел с подобающим пафосом.
- Ну, так неси! Что ж ты молчал, изувер? - разулыбался Сева. - Издеваешься?
Ангел, в классической ресторанной манере, щелкнул пальцами, призывая своего ревматического слугу.
- Водки! - приказал он.
Железный Арон отчетливо вздохнул и отправился выполнять приказание. Вскоре он вернулся с прозрачной литровой бутылкой в цепких стальных пальцах. Этикетка на бутылке была хорошо знакома, как Севе, так и Навроцкому.
- «Столичная», родимая! - обрадовался Сева.
Искренняя теплота и нежность сквозила в его голосе. Навроцкий и не подозревал в своем бесшабашном приятеле способности к такой гамме чувств.
В комнате бутылка покрылась испариной.
- Со слезой, - похвалился хозяин. - Как положено…
- Стаканы, рюмки? - с сосредоточенностью хирурга руководил процессом Сева, откручивая золотистую пробку.
Арон, по команде ангела, достал из буфета два стакана.
- Почему два? - не понял таксист. - А ты что?… Не знаю как у вас, а у нас в СССР так не принято.
Ангел смешался. Мэйдан на этот раз повел себя на удивление сообразительно, и без подсказки хозяина принес еще один стакан. Сева разлил напиток:
- Ну! - выдохнул он. - За знакомство!… Тебя, кстати, как звать то, друг?
- Малюта, - выдавил хозяин, не сводя глаз с Севиной руки.
- Малюта, так Малюта, - кивнул таксист. - Меня, просто - Севой зовут, а это Петя… Навроцкий.
Художник сжал стакан в руке, и уставился на водку сердитым взглядом: заманчиво серебрящаяся жидкость снова таинственным образом противилась воссоединению с его организмом. Он почувствовал это сразу же, как только уловил знакомый до тошноты запах алкоголя. Крепко же заколдовала его Лидка…
Малюта, между тем, даже не притронулся к своему стакану.
Сева сообразил, что звенеть бокалами никто не собирается, и, плюнув на условности, решительно отправил напиток по назначению. После этого он смачно крякнул и захрустел свежепросольным огурцом.
Малюта, внимательно вглядываясь в Севино довольное лицо, подозрительно шмыгнул носом.
- Ты что, братан? - смутился таксист от этого странного взгляда.
- Ребята, это ж яд, - жалобным голосом просипел Малюта. - Я не думал, что вы в самом деле пить станете, - смахнул он набежавшую слезу.
- Яд?! - испугался Сева. - Ты что, рехнулся?!
- Простите меня, ребята! Не думал я… - запричитал отравитель.
Навроцкий не стал долго размышлять. Он схватил растерявшегося Люмберга за шкирку и потащил к дверям: Безумие ангела оказалось значительно более опасным, чем он предполагал.
- Где уборная? - крикнул художник раскисшему в кресле хозяину.
- Налево, - засуетился Малюта. - Первая дверь…
- Суй пальцы в рот! - сказал Навроцкий Севе, распахнув дверь туалета.
- Не хочу я… - уперся Люмберг. - Это же водка!
- Идиот! На тот свет захотел? Суй, я сказал! - давил Навроцкий.
Сева нехотя проделал надлежащий маневр пальцами, извергнув в унитаз тарелку борща.… Пока он отплевывался, художник, тактично отвернувшись, изучал загадочные плакаты, развешанные на стенах уборной. «Генкоммунизм непобедим!» - гласил один из лозунгов, выписанный на фоне мощного возбужденного фаллоса, туго перевязанного многоцветной бечевкой сложного ажурного плетения. Стену напротив украшало не столь категоричное, но тоже достаточно любопытное заявление: «Каждому сверчку по достойному шестку!». На этом плакате мириады головастиков альбиносов, со счастливыми улыбками на детских мордочках кишели в большой прозрачной колбе, горлышко которой так же было перевязано цветастым плетеным жгутом. Символика этих рисунков, несомненно как-то связанная с половыми вопросами, от понимания Навроцкого, все же, ускользала…
Увлеченный изучением наглядной агитации, художник отвлекся от малоприятных коллизий, происходящих между таксистом и унитазом, а напрасно: если бы он видел, что вытворяет в это время Сева, то определенно решил бы, что яд уже поразил мозг его верного товарища. Избавившись от безвинного борща, Люмберг брезгливо протер рукавом край унитаза и хищно впился в него зубами…
- Чтоб я сдох! - сплюнул Сева, оставив на сантехническом сооружении отчетливые следы резцов, - Золото, чистое золото!
Навроцкий поглядел вниз и понял, что новый приступ Севиной золотой лихорадки вызван  объективными причинами. Таксиста будто притягивало к золоту, причем всякий раз к каким-то нестандартным воплощениям этого металла: золотые гантели, золотые самогонные аппараты, а теперь добавились еще и золотые унитазы…
- Сбылась мечта Ильича! - изумленно покачал головой Сева, не выпуская унитаз из объятий.
- Товарищ Навроцкий! Ребята, милые, ну, как вы тут? - показался позади художника удрученный своим покушением хозяин. - Живой еще? Может, обойдется, а?…
- Изверг! - рявкнул на него таксист, так, что тот испуганно отскочил от двери. - У-у-у, Душегуб!…  Малюта из приюта! Мать твою…
- Товарищи! Ну, вы же сами попросили… Я думал - шутите, - оправдывался хозяин.
- Чего мы просили?!! - возмутился Сева.
- Водки…
- Погоди, погоди… - вмешался Навроцкий. - Что-то я не пойму. Это был яд или водка?
- Так ведь… Она же и есть яд… - неуверенно заявил Малюта.
Навроцкий, соображая, задумчиво теребил свою бородку.
- А ты пробовал? - спросил он Малюту.
- Избави Боже! - отмахнулся тот.
- А зачем держишь? Гостей травить?
- Так все держат… Традиция такая! - невинно пожал плечами Малюта.
Навроцкий вгляделся в его наивное лицо, с круглыми от переживаний глазами, и нервно засмеялся, освобождаясь от напряжения. Малюта, хоть и не понял, где собака зарыта, но разрядку в атмосфере прочувствовал, и тоже улыбнулся, обнажив на удивление ровные зубы. Не радовался только пострадавший: ему было жалко и водки и борща.


Бегство современников Миша счел предательством, не смотря на очевидную логику такого развития событий. Эмоции подобной глубины посещали Мишу не часто. Похожее чувство он испытал, когда в недрах правительства, под предлогом реформы, было принято решение расформировать элитную часть, которой Миша отдал лучшие годы своей жизни.
Першинг понимал, чего опасались Сева с Навроцким, но разве могло это служить оправданием подобному предательству? И ведь мало того, что он сам пошел против незыблемых профессиональных правил - оставил им жизнь, нарушив условия контракта, так ведь еще подкармливал этих инфантильных мерзавцев, заботился о них… И вот - благодарность… Бросили его одного, среди дикарей. И деньги забрали, сволочи… И оружие… Записка художника не сильно обнадежила Мишу: трудно было предположить, что его будут искать, когда товарищи по несчастью, выбравшись из ловушки, ни словом о нем не обмолвились… А с них ведь станется…
«Совсем совести у людей не осталось»! - негодовал Першинг. Он был так взбешен, что женщины, опасаясь попасть под горячую руку, снова разбрелись по соседям. Осталась только Лату с сыном: матери одиночки всегда выделялись отчаянным прагматизмом.
Цинично загубив с десяток фольклорных сюжетов, Першинг выдолбил на скале огромную надпись, затмившую размерами шрифта все предыдущие. «Я ЕЩЕ ТУТ!!!» - сообщил он анонимному адресату, досадуя на то, что трудоемкость переписки не позволяет высказаться более пространно. Его так и подмывало добавить парочку ненормативных выражений. Закончив письмо, Миша вернулся в пещеру и не ходил никуда несколько дней, терпеливо дожидаясь ответа.
Лежа на трофейной тигриной шкуре, Першинг тяжело переживал неожиданный приступ здоровой человеческой депрессии. Гню с матерью тихо шебаршились в своем углу, стараясь не беспокоить грозного сожителя. Все это время Миша почти ничего не ел и порядком осунулся. Ожидание оказалось напрасным: никто и не думал откликаться на его наскальные призывы.
Однажды утром, выспавшись до полного изнеможения и окончательно утратив доверие к почтовым службам, Першинг плюнул на безответную скалу и отправился на охоту…
Основать древнюю цивилизацию Мише не посчастливилось. Вероятно, он пренебрег значением перегонных технологий. Однако когда дотошные археологи обнаружили при раскопках доисторического стойбища череп современного европеоида с остатками двух зубных мостов, удивлению их не было предела. Весть о поразительном открытии распространилась в мгновении ока, и была активно поддержана желтой прессой: естественно, почти никто в нее не поверил.


Официально устанавливать слежку за Милкой Колупаев конечно не собирался. Однако его распирало как профессиональное, так и персональное любопытство: странные поступки некоторых жильцов квартиры на Басковом, - вроде бы, типичных обывателей, - вызывали у него недоумение.
Прогуливаясь после работы, и размышляя о причудливых завихрениях причинно-следственных связей, Колупаев бессознательно выбрел на перекресток Баскова и улицы Восстания. Влекомый хронической тягой хомо сапиенса ко всему таинственному, следователь плавно свернул в переулок…
Запутанный клубок криминальных происшествий, который Арамис Юрьевич силился превратить в аккуратно намотанную нить следствия, хаотично вращался перед его мысленным взором. В его голове шел кропотливый анализ каждого отдельного витка. На данный момент выглядел клубок примерно так:
Магамед Гасанов, проживающий в одной из втянутых в историю квартир, утверждал, что его брата - покойного Кадыра Гасанова, вместе с их общим приятелем Левко - заманила в смертельную ловушку соседка с верхнего этажа, Лидия Туманова. В чем заключалась причина такого жестокого поведения Басковской Маты Хари, Магамед разумно объяснить не смог: «Кадыр с ней познакомился. Наверно влюбился - не знал, что она за стерва. Кадыр мужчина видный, с деньгами», - выписывал толстяк наивный сюжет, достойный индийской мелодрамы.
Этот детский лепет дородного седого кавказца Колупаев был вынужден занести в протокол. Тем не менее, Магамед навел оперативников хоть на какой-то след в этом странном деле. Из показаний очевидцев вытекало, что приметы Лидии Тумановой полностью совпадают с приметами женщины, которая вместе с Гасановым и Левко пришла в тот день в гости к одному из жильцов квартиры, в которой и произошло убийство.
Картина преступления тоже вырисовывалась довольно невнятно. Труп жильца, - а точнее постояльца, - личность которого так и не удалось подтвердить документально, был обнаружен в комнате вместе с трупами Гасанова и Левко, но оказался значительно менее «свежим», чем трупы гостей. Патологоанатом констатировал разницу во времени между смертью постояльца и смертью визитеров, по крайней мере, в несколько часов.
Постоялец, которого хозяйка комнаты отрекомендовала милиции как «врача афериста, приваживающего всякую пьянь», скончался от удара в висок тяжелым тупым предметом.
И Гасанов, и Левко имели при себе огнестрельное оружие. Когда экспертиза установила, что жертвы застрелены из собственного оружия, у замороченных оперативников возник соблазн списать хотя бы пару трупов как суицид, чтобы побыстрее закрыть дело, но прокуратура такой выверт решительно пресекла.
Среди множества посетителей покойного «врача-афериста», судя по насыщенным неприязнью показаниям хозяйки комнаты, подозрительно выглядели почти все: «Жуткие спившиеся морды, - утверждала хозяйка. - Такие за бутылку мать родную удавят». Но бытовуху Арамис Юрьевич исключил сразу. Для себя следователь выделил как раз «нетипичных» на взгляд хозяйки гостей покойного: двух по военному подтянутых, корректных и совершенно трезвых мужчин, одетых одинаково - в серые шорты и рубашки, похожие на униформу. Люди в сером пришли как раз незадолго до появления в квартире Гасанова, Левко и Тумановой, что безусловно делало их наиболее вероятными кандидатами в убийцы.
Помимо того, подозрение Арамиса Юрьевича привлекла еще пара гостей. Их появление, судя по отчету патологоанатома, примерно совпадало по времени с моментом смерти Максима Максимовича. Один из них, со слов хозяйки комнаты, имел при себе рюкзак.
Сравнивая показания, снятые на месте убийства, с показаниями жильцов «бедлама» на Басковом, дотошный Колупаев обратил внимание на то, что приметы «тандема» с рюкзаком подозрительно сходятся с приметами пропавших без вести художника и таксиста-подрывника. Таким образом, два этих дела, окончательно слились для него в одно.
Криминальный душок, исходящий от семейства братьев Гасановых, натолкнул Арамиса Юрьевича на мысль о том, что закваской для деморализующего бродильного процесса, охватившего население сразу нескольких квартир в подотчетном ему районе, послужили именно они. Не установленная личность «врача-афериста» вероятно была каким-то ферментом, активизировавшим это брожение. Однако суть самого процесса оставалась неясной.
Необходимо было отыскать недостающие звенья в цепочке, соединяющей кавказцев и покойного Максима Максимовича. Лидия Туманова как раз могла оказаться таким звеном, или, на худой конец - ключевым свидетелем.
Двигаясь вдоль переулка, по солнечной стороне, Колупаев рассеянно поглядывал на арку дома, обитатели которого доставляли ему столько хлопот. Шоколадная Тойота нежно, по-японски урча хорошо отлаженным двигателем, причалила к тротуару возле арки. Чья-то беззаботная, окруженная комфортом жизнь на миг пригрезилась Арамису Юрьевичу. И тут из машины, словно яркая тропическая птичка, выпорхнула длинноногая Милка.
Колупаев прильнул к ближайшему муниципальному таксофону, сорвал трубку и, пренебрегая омерзительным гудением в ухе, создал видимость активных переговоров. Стоя полубоком к арке и прикрывая трубкой сосредоточенное лицо, Арамис Юрьевич облизал пересохшие губы. Вот он - миг ментовской удачи! Не напрасно все же опытные ноги розыскника привели его сюда именно сейчас: и у ног, оказывается, бывает своя интуиция…
На заднем сидении машины, сквозь тонированное стекло, Колупаев углядел еще одну молодую женщину. Выходить она вроде не собиралась. Милка, цокая каблучками, нырнула под арку. Следователь вытянул шею из кабинки таксофона, пытаясь получше рассмотреть вторую пассажирку аппетитного шоколадного авто:
«А не Туманова ли это, часом»? - наслаждаясь своим раскатистым внутренним голосом, продекламировал мысленно Арамис Юрьевич…


Когда миф о смертельно ядовитом напитке был развенчан, и Сева вдоволь насладился Столичной, Навроцкий, опасаясь что его другу грозит теперь уже обычное - алкогольное отравление, отобрал у него бутылку. Мэйдан принялся убирать со стола остатки трапезы.
- Жадюга ты, Петька, - в пьяном возмущении, гундосил таксист. - Как собака на сене: сам не можешь отдохнуть по человечески, и другим не даешь! У меня же стресс на почве угрозы жизни! Имею я право его снять?
Трезвый и неумолимый Навроцкий сунул бутылку с остатками зелья за спинку своего кресла.
- Дома будешь квасить сколько тебе угодно, - отрезал художник. - А здесь еще не известно какие законы: может, алкашей вообще расстреливают.
- Малюта, - льстиво обратился таксист за помощью к хозяину. - Скажи ты ему! Разве у вас, при самом гуманном в мире строе такой беспредел возможен?
Малюта смущенно помотал головой.
- Ну, вот! - торжествующе обернулся Сева к художнику.
В этот момент в сенях  хлопнула входная дверь.
- Приехали! - облегченно вздохнул хозяин. - Это, наверно, за вами.
- За нами? Кто? - изумился Сева.
- Комитетчики, - пожал плечами Малюта. - Мы, как пришли - я сразу про вас доложил.
- Здравствуйте! - хорошо поставленным баритоном многозначительно поприветствовал честную компанию возникший на пороге незнакомец, уверенно проходя в комнату. Правильное, но совершенно бесстрастное лицо, лишенное эмоциональной ряби, не понравилось Навроцкому с первого взгляда. Рыжие, коротко стриженые волосы капризно топорщились на круглой голове гостя, как у античного херувима. Почему-то это выглядело немного неестественно, как будто на незнакомце был парик.
Появившись следом, в дверях, словно пойнтеры, застыли еще двое субъектов с каменными лицами. Каждый из них подпер свой косяк.
Скользнув по субъектам взглядом, Навроцкий заметил, что они похожи друг на друга как две капли воды. «Близнецы» - догадался художник.
Рыжий комитетчик засунул руки в карманы светлых брюк и уселся в одно из кресел.
- Участковый районного КГБ, капитан Синий, - представился он.
- Хороший цвет, - одобрил Сева.
Капитан смерил таксиста недобрым взглядом.
- Это вы удачно зашли, товарищ капитан, - поспешил вмешаться Навроцкий, благоразумно беря инициативу в свои руки. - Мы как раз думали: К кому бы обратиться по поводу… произошедшего недоразумения. Дело в том, что, по чистой случайности, нас высадили совершенно не там… Точнее - совершенно не вовремя…
- Значит, из славного прошлого к нам заглянули? - на лету подхватил мысль капитан, понимающе кивая вихрастой головой. - Забавная легенда, - холодно усмехнулся он.
- Они чучело Ильича видели! - услужливо вставил хозяин: Беспечно оброненное таксистом семечко свободомыслия, попало на благодатную почву.
- Чучело?! - ужаснулся комитетчик. - Это что за провокационные словечки, Малюта Захарович?! Я смотрю - над вами уже поработали.
Хозяин притих.
Навроцкий и Сева тоже настороженно молчали, пытаясь уяснить - что, собственно, происходит, и как следует себя вести, чтобы не нарваться на неприятности. Хотя, неприятности видимо уже начались.
- Сдал Малюта, поганец, - заплетающимся языком пробормотал Люмберг сидящему рядом Навроцкому.
- Вы что-то сказали? - навострил уши капитан Синий. Они у него даже шевельнулись, как у собаки.
- Это я не вам, - с вызовом ответил хмельной таксист.
- Малафеев, позови-ка Лаптева - пусть регистратор принесет: у «господ» плохо с дикцией, - небрежно бросил участковый близнецам.
Один из братьев вышел, и вскоре вернулся в сопровождении нового товарища. Тот принес с собой овальный плоский предмет размером с кусок мыла и положил его на середину стола. Навроцкий протер глаза: новоприбывший Лаптев, судя по всему, был третьим близнецом в чекистской семье. Если не обращать внимания на некоторые несовпадающие детали гардероба, братьев было бы совершенно невозможно отличить друг от друга. «А фамилии разные…» - отметил про себя художник.
- Вот это я понимаю - братва, так братва, - ухмыльнулся Сева, от внимания которого родственные связи между чекистами тоже не ускользнули.
- Итак, приступим, - заявил капитан, проигнорировав Севин выпад. - Ваше задание? - буднично обратился он к Навроцкому, словно между ними уже давно велся разговор, и осталось только прояснить некоторые детали. - Надеюсь, запираться вы не станете? Все же очевидно, так?
- Ну, я теперь даже и не знаю, что сказать, - пожал плечами художник: трудно было удержаться на высоте положения, когда судьба обращалась с тобой словно ребенок с раскидаем. - К путешествиям во времени, насколько я понимаю, вы относитесь скептически? - вежливо уточнил он у сурового капитана.
- Правильно понимаете, - кивнул тот.
- Я, собственно, так и подумал, - печально вздохнул Навроцкий. Он очень живо представлял себе, какое впечатление произвели бы нелепые, даже абсурдные с точки зрения непосвященного человека оправдания, на такого вот - сторожевого лейкоцита иммунной системы страны чуть больше ста лет назад. Почему теперь то должно быть иначе?
- У меня паспорт есть, - встрял Сева. - Могу показать.
- Кстати, в самом деле, - оживился художник, вспомнив о том, какое неизгладимое впечатление произвел исторический документ на бдительного Малюту. - Не хотите взглянуть?
- Ну зачем это? - разочарованно поморщился комитетчик. - Я то думал, вы разумный человек. Ладно… Собирайтесь. Поедем в управление. Явку с повинной вы упустили, а напрасно: теперь разговор другой будет.
Сева сразу же побледнел и вцепился в свой рюкзак, осознав весь драматизм ситуации. Сколько же душевных переживаний выпало на долю несчастного таксиста. Снова его нечаянному богатству, нажитому в жутких испытаниях, грозило насильственное отторжение. Сева успел так прикипеть к своим долларам, столько из-за них перенес, что перспектива лишиться этих милых сердцу зеленых бумажек, вот так - совершенно по дурацки, всего за сто лет от дома - была для него невыносима.
Один из дюжих близнецов, подчиняясь безмолвному жесту остроглазого начальника, подошел к таксисту и протянул руку за рюкзаком.
- Там личные вещи! - заявил мгновенно протрезвевший Сева.
Близнец не стал церемониться. Он вырвал драгоценную поклажу из Севиных рук и передал своему шефу.
Рыжий мучитель привстал из кресла, и высыпал содержимое рюкзака на обеденный стол.
- Что это? - спросил он недоуменно. Явное разочарование сквозило в его блекнущем взоре. Кажется комитетчик ожидал увидеть нечто более существенное, чем груда долларов и связка не в меру длинных зубов какого-то животного… Китайский газовый баллончик выскользнул из кармашка рюкзака и, откатившись в сторону, сиротливо застыл на краю стола. Обрадовала капитана только кожаная портупея с кобурой и пистолетом, лежавшая в другом кармане:
- Оружие… Что, и теперь будете отпираться? - иронично спросил он, извлекая Мишин рабочий инструмент из кобуры. - Старинная игрушка…
Навроцкий негодующе взглянул на Люмберга: Все ужасные последствия Севиной клептомании, которые им пришлось испытать, кажется, так ничему и не научили таксиста. Он опять прихватил с собой проблемы.
- Я и сам не знал, клянусь! - выпучил глаза Люмберг. Это была истинная правда: Сева не подозревал, что Першинг мог настолько расслабиться, чтобы уходя оставить оружие в рюкзаке.
- Чего вы не знали? - спросил комитетчик.
- Он не знал, что это запрещено… Пистолет мы в лесу нашли, - поспешно заявил Навроцкий, рассчитывая на неизменность общих принципов юриспруденции.
- Ясное дело, - ухмыльнулся Синий, передавая вещественное доказательство одному из близнецов. - Так и запишем… Что тут у нас еще?
Таксист угрюмо молчал.
Что это за карточки? Написано не по-русски… Чей-то портрет… - напряженно всмотрелся капитан в бесстрастную физиономию Франклина. - Ван хандрид долларс. Сто долларс? Долларс... Какая-то знакомая фамилия.
По всему было видно, что такое понятие, как деньги, в связи с отпавшей исторической необходимостью, глубоко ему чуждо.
- Доллар - это название денежной единицы, - любезно пояснил Навроцкий. - Американской… А на портрете - Франклин, известный американский политик.
- Теперь припоминаю, - с важным видом кивнул капитан. - Была такая единица: Символ стяжательства и продажности, так?
- Можно и так сказать, - не стал спорить художник.
- И для чего вы собирались их использовать, эти единицы? - сурово сдвинул капитан белесые брови. - …«Символ стяжательства и продажности», - медленно повторил он «ключевую» фразу, словно пытаясь проникнуть в смысл древней криптограммы. - И так много… целая кипа… Я чувствую, тут есть какой-то подвох.
- Какой еще подвох, какие символы?! - не выдержал такой профанации преступной идеи таксист. - Это мои личные средства!
Севино откровенное признание в матером капитализме не произвело на капитана никакого впечатления. Казалось, он даже не понял о чем речь. Навроцкий вполне допускал, что экономические взаимоотношения в человеческом сообществе за сто лет могли измениться, но чтобы до такой степени… Стало ясно, что сведения капитана о долларах, как и о деньгах вообще, настолько туманны, что этот пласт его памяти практически не дееспособен.
«Вот это да! - потрясенно размышлял художник. - Всемогущий Доллар канул в реку забвения…»
- Средства чего? - не отставал настырный участковый.
- Средства личной гигиены… туалетная бумага, - уныло пошутил художник. В определенном смысле, это была констатация факта, а не шутка.
- Туалетная бумага? - недоверчиво прищурился комитетчик: он не уловил иронии. - Жестковата… - брезгливо поскреб капитан рифленый воротничок Бенджамина. - По-моему вы пытаетесь ввести меня в заблуждение… И, потом… зачем вам столько?
- У меня проблемы с желудком, - сообщил Сева, в глазах которого блеснул лучик надежды.
- Кстати, а  как у вас тут с туалетной бумагой дело обстоит? - поинтересовался Навроцкий, невольно вспомнив бытовые проблемы своей комсомольской юности.
- Здесь вопросы задаю я, - классически одернул его капитан, задумчиво перебирая пачки долларов на столе. - …И, все же: Портрет политика… на туалетной бумаге… - с прохладной укоризной покачал он круглой лобастой головой. - Какой беспроглядный цинизм!
Так Севин валютный резерв был спасен, хотя его стоимость в этом новом счастливом мире, не помнящем о когда-то могучих зеленых носителях финансовой власти, упала до немыслимых пределов, сравнявшись со стоимостью туалетной бумаги. Столь умопомрачительной, безнадежной девальвации скорее можно было бы ожидать в каменном веке, где эти волшебные купюры, благодаря Севе, теперь были в ходу.
- Такой вот я засранец, - невинно посетовал таксист, торопливо сгребая «средства личной гигиены» обратно в рюкзак.
В это время кто-то из близнецов, которые деловито обшаривали помещение в поисках новых улик, обнаружил спрятанную Навроцким бутылку с водкой, и поставил ее на стол.
Сева, организм которого на радостях решительно затребовал топлива, мгновенно сообразил, что такой случай упускать нельзя: неизвестно, когда еще представится возможность выпить, учитывая ситуацию.
Люмберг нахально схватил бутылку и принялся заливать горючее в организм прямо на глазах у оторопевших чекистов. Он сделал несколько больших глотков, прежде чем кто-либо успел принять меры: сработал эффект неожиданности.
Навроцкий на этот раз с пониманием отнесся к Севиной спонтанной выходке.
Когда чекисты вырвали бутылку из рук Люмберга, тот покачнулся, обвел собрание стремительно мутнеющим взглядом и, удовлетворенно крякнув, дыхнул перегаром в лицо участкового.
- Что вы выпили? - болезненно сморщился капитан, испуганно отпрянув от Севы.
- Водку! - восторженно доложил Малюта.
- Он же умрет, - растерянно покосился на капитана близнец, осторожно встряхнув бутылку, на дне которой осталось самая малость «ядовитой» жидкости.
- Выживу, - заверил его довольный таксист, и потянулся за газовым баллончиком: Люмберг просто собирался сложить его обратно в рюкзак, но этого ему сделать уже не позволили:
- Что в пульверизаторе? - грозно спросил участковый, подхватывая утерянную инициативу: он взял баллончик в руки и пытливо уставился на китайские иероглифы.
- Дезодорант, - развязно соврал Сева, вдохновленный предыдущей победой. - Средство личной гигиены.
- Не положено! - осадил пьяного валютчика Синий, и с любопытством поднес баллончик к лицу. Сева зажмурился…
Трудно предположить, почему Севина наглая ложь вызвала доверие бдительного капитана. Возможно, капитан находился под впечатлением самоубийственного трюка с водкой, ведь, как известно - перед смертью не врут. Но рука чекиста не дрогнула.
В предвкушении сладостного аромата диковинной заграничной парфюмерии, он прыснул из баллончика у себя перед носом. Эффект от распыленного в помещении слезоточивого аэрозоля не заставил себя ждать: присутствующие дружно закашляли, обливаясь слезами, и кинулись к выходу. Только рыжий командир, которому досталась львиная доля душещипательного средства, застыл на месте, глотая ртом воздух, как рыба выброшенная из воды: Неосторожный дегустатор пребывал в состоянии обонятельного шока.
Выскочив на улицу, близнецы-комитетчики более-менее пришли в себя и, спохватившись, отработанными приемами повалили злоумышленников на землю. Они горько рыдали, закручивая руки Навроцкому и Севе...


Младший братец Гню, маленький Константин, рос крепким смышленым мальчуганом, весьма приспособленным к той полной трудностей и лишений жизни, которая теплилась на земле в эпоху небритых слонов. Полукровка - сын древней кроманьонки и нового русского - он никогда не испытывал расовых притеснений, поскольку его отец, широко известный в позднем неолите под псевдонимом «Вепрь», пользовался среди населения непререкаемым авторитетом. (Высушенная голова дикого кабана уже несколько лет висела над входом в Мишину пещеру).
После предательского исчезновения Навроцкого и Севы, волею обстоятельств, а в большей степени собственной недюжинной волей, Миша утвердился во главе племени. Когда Маас случайно сел на свои очки, и они пришли в негодность, отрезвленный вождь попытался вернуть свое политическое влияние, но было уже поздно. Миша уверенно руководил охотничьими массами. Окончательное введение во власть состоялось после короткого рукопашного боя с Маасом, из которого капитан вышел победителем.
Охота Першинга всегда была удачной, а его знание военных дисциплин, позволило племени значительно расширить свои угодья, потеснив более примитивно организованные сообщества. Если бы у Миши, в его холодной как рефрижератор голове, таилось бы хоть немного наполеоновских амбиций, свои «пол мира» он получил бы тут без особых хлопот…
Вождь старался учить сына родному языку, общаясь с ним по-русски. Маленький Костик внутренне противился навязыванию «мертвых» фонетических построений, и часто путался, вставляя грубые кроманьонские словечки в самых неожиданных местах. Но строгий родитель был настойчив и неотступен. В конце концов, мальчик выучился довольно прилично изъясняться на языке пришельцев из будущего.
Лату, превратившаяся к тому времени в дородную цветущую женщину, любила обоих своих отпрысков, но в глубине души все же отдавала предпочтение младшему. Першинга она по-прежнему побаивалась, как, собственно, и все остальные кроманьонцы, знавшие его не понаслышке. Леденящие душу серые глаза вождя наводили безотчетный страх на самых отчаянных храбрецов. В их спокойной озерной глубине дна было не разглядеть.
Когда покрытый водорослями вездеход, успевший за прошедшие годы обрасти в суеверных умах местных жителей жуткими легендами, выкарабкался на речной берег возле коптильни, Лату поднималась к пещере с вязанкой хвороста. Увидев машину, она остановилась. Вязанка выпала из ее рук, а на лице застыла гримаса обреченности. Она сразу поняла, зачем вынырнуло из омута подводное чудище. Когда такое случилось впервые - неуклюжее прожорливое создание унесло в своем брюхе двоих чужеземцев, один из которых был ее возлюбленным. За кем чудовище явилось на этот раз, не вызывало сомнений…
Миша, погруженный в послеобеденную дрему, проснулся сразу. Он никогда не спал слишком крепко.
- За тобой пришли, - сказала Лату. - Собрать тебе еды?
- Пришли? - тревожно прищурился Першинг. В его безотчетно выверенном на опасность сознании, мгновенно выстроился ряд гипотетических комбинаций, продиктованных столь категоричным сообщением: Типичные монаршьи страхи перед низложением и расплатой за диктаторские замашки щекотно кольнули в селезенке, оставив приятный раствор адреналина в крови… Потом пригрезились черти, присланные из ада за многогрешной душой, но не впечатлили - слишком лубочной показалась картинка…
- То, что забрало твоих земляков, - пояснила Лату.
Першинг вскочил, накинул на себя куртку, сшитую из шкуры саблезубого, и вышел на террасу. Внизу, на берегу, возле ракообразной крутобокой машины, облепленной илом и водорослями, засунув руки в карманы серых брюк, прогуливался сутулый человек с курительной трубкой во рту.
- Где Костик, Латка? - спросил у супруги Першинг. - Ты идешь со мной?
- Нет… - испуганно помотала головой Лату: в ее глазах отразился суеверный ужас. Иного ответа Миша и не ждал.
- Сына я забираю, - сказал он. Лату молча заплакала: спорить с Першингом было бесполезно, она это знала.
- Давненько я вас поджидаю… - заметил Миша, приблизившись к старику своей мягкой пружинистой походкой. Правой рукой он придерживал за плечо маленького сына, который смотрел на вездеход широко открытыми, любопытными глазами.
- А-а-а… Загадка неолита, - прошамкал старик, не вынимая трубки изо рта. - Твою, стало быть, черепушку раскопали…
- Черепушку?
- Дырявую… - осклабился старик. - Садись, поехали.
- Поехали… Мог бы и на пяток лет пораньше заглянуть.
- Промахнул, - беспечно подтвердил старик. - Течение сильное. Ладно… поправим, - сказал он, ухватившись за панцирь машины.
- Стой! - окликнул его Першинг. - Что значит, поправим?
- Сколько отмотать? Восемь?… Больше восьми, извини, не получится.
- Погоди, погоди… - растерялся Миша. Сообразив, что к чему, он бросил взгляд на сына: мальчик поднял голову и посмотрел в ответ с таким безграничным доверием, что у Першинга вдруг перехватило дыхание.
- Твой? - спросил старик.
- Мой.
- Сколько ему?
- Семь.
- Семь… - задумчиво пожевал губу старик.
- С нами поедет, - сказал Першинг.
- Ну, ну, - не стал спорить дед. Видно почуял свинцовый груз Мишиной грешной души.


Утюг летел до места недолго - минут двадцать. Но за это время Севу здорово укачало, и он чувствовал себя отвратно. В управлении пару пойманных разведчиков разлучили и увели в разные кабинеты.
Если бы не мучительный перелет, таксист, возможно, и отнесся бы к процедуре допроса с должным уважением, но после того, как водку, мирно осевшую на дне его организма, так бесцеремонно взболтали, дурацкие формальности буквально выводили Люмберга из себя. Ему хотелось просто прилечь где-нибудь, спокойной отдохнуть… и чтобы все, наконец, от него отстали. А вместо этого Люмберга продолжали теребить, донимать какими-то нелепыми вопросами, и добились таки своего: Сева взорвался… В гневе пьяный Люмберг был неотразим. Он принялся орать, лягаться, угрожал высокими связями, извергал проклятия, остатки борща, и посылал должностных лиц в совершенно нецензурном направлении. В конце концов, после утомительной борьбы на полу кабинета, в процессе которой Сева укусил кого-то за ногу, невменяемого «извозчика» оставили в покое…
Помещение выглядело чистеньким и аккуратным, скорее похожим на больничную палату, чем на тюремную камеру. Светлые стены из пористого материала источали чуть слышный аромат дезинфекции. Глянцевый керамический пол казался просто стерильным. Безусловно, казенный дом - он и есть казенный дом, но по сравнению с пещерой, в которой Люмбергу пришлось жить последнее время, камера представляла собой невероятно комфортное заведение. Можно даже сказать, что Сева был приятно удивлен эстетическими характеристиками предоставленных апартаментов.
Зарешеченное узкое окно пропускало немного солнечных лучей, и в помещении было сумрачно. Нетвердой походкой таксист, словно мотылек, двинулся в направлении источника света. Тусклый блеск металла не сразу бросился Севе в глаза. Подходя к окну, он даже умудрился споткнуться о низкое сантехническое сооружение, прежде чем разглядел его…
Когда же Люмберг увидел возле своих ног золотую парашу, у него опустились трудовые руки. «Извращенцы!» - искренне возмутился про себя таксист. Он вспомнил про рюкзак, набитый «туалетной бумагой», и живо нарисованная воображением, развратная до отвращения картина, вызвала у него легкий приступ клаустрофобии. «Это он то - Всеволод Люмберг – человек, всю свою жизнь с почтительным трепетом относившийся к денежным знакам и драг металлам - теперь будет вынужден, справляя естественные надобности, спускать стодолларовые банкноты в золотой горшок! Да он лучше удавится!»...
- Здравствуй, брат! - услышал Сева сквозь пелену кощунственного видения тихий голос, нисходящий с небес. Таксист нервно вздрогнул и поднял голову, опасаясь узреть какого-нибудь очередного коммунистического ангела - хранителя «священной золотой параши», или что-нибудь в этом духе. Но все оказалось гораздо тривиальней: благостный голос доносился с верхней полки нар.
- Что-то я таких родственничков не припомню… - язвительно ответил Сева бритой большеухой голове, торчащей над нарами. Спалив остатки энергии в бурном скандале с властями, таксист рассчитывал взять таймаут. Ему по прежнему хотелось прилечь, а тут опять какие-то сложности… Хмель из Люмберга не выветрился, но виски уже начинало ломить, и Сева теперь испытывал еще и прелести начинавшейся абстиненции.
- Зря вы так, - примирительно посетовала голова, ничуть не смутившись. - Все мы, дети свободы - братья по несчастью.
- Меня мама родила… - огрызнулся аполитичный таксист, пристраивая рюкзак на нижнюю полку нар.
Родственник по несчастью с обезьяньей ловкостью спустился с верхотуры, и присел у Севы в ногах. Стриженная голова его держалась на тонкой шее, увенчивая общую тщедушную конструкцию туловища, словно глиняный жбан огородное пугало. Большие раскосые глаза смотрели на таксиста с дружелюбной кротостью опытной гейши.
- Я понимаю - вы не можете доверять первому встречному… То, что мы соседи по камере, еще ни о чем не говорит. Только время и тщательные проверки могут определить - достоин ли человек доверия, - непринужденно щебетал юркий обитатель верхней полки. Не вызывало никаких сомнений, что именно он намерен стать Севиным доверенным лицом.
- Чего? - нахмурился Люмберг, которого менее всего в данный момент интересовали доверительные беседы. - Ты стукач, что ли? - грубо прервал он полет конспиративной мысли.
- Стукач?… - растерянно переспросил сосед. - Что вы имеете ввиду?
- Слушай, отвали! - раздраженно отмахнулся Сева, начиная терять терпение. Он не видел никаких причин погружаться в политические дрязги обитателей «местного» времени, даже из соображений общепринятой морали: «Подумаешь - стукач! Пускай себе стучит на здоровье, лишь бы не лез со своими разговорами…
- Я государственный преступник первой категории! - протестующе заявил сосед, нервно подергивая гладко выбритой щекой. - Вы даже представить себе не можете, как я пострадал от режима!
- Иди отсюда, страдалец! - рыкнул Сева. Голова таксиста, на фоне этих нудных политических домогательств, потихоньку начала раскалываться: похоже, Малютина водка и впрямь была приличной отравой.
- Куда? Мы же в камере, - резонно возразил сосед. Он снова излучал терпеливое дружелюбие. - Придется как-то привыкать друг к другу, налаживать отношения…
Севе даже показалось, что в интонациях соседа проскользнуло нечто похожее на нежность, и это очень не понравилось Люмбергу.
- Ага, сейчас наладим, - угрожающе пообещал таксист, на всякий случай отодвигаясь подальше от общительного сына свободы.
У Севы, человека не обремененного опытом тюремного быта, но, как водится - подкованного теоретически, теперь возник целый ворох подозрений: Он все никак не мог взять в толк - чего так липнет к нему этот доходяга, и наконец, кажется, смекнул… А тут еще миндалевидные глаза сокамерника неожиданно навеяли на Люмберга воспоминание об одной жуткой истории, случившейся с его школьным приятелем…
Приятель - человек охочий до экзотики и сравнительно небедный, как-то раз съездил отдохнуть в Таиланд. По возвращении Сева встречал его «тепленького» в аэропорту, чтобы культурно и без проволочек доставить отпускника домой. Однако приятель категорически отказался перемещаться в сторону дома.
- К Марку Соломоновичу… - угрюмо заявил он, усевшись в машину.
Сева отнесся к этому капризу с пониманием: Марк Соломонович - опытный врач, был их давним знакомым, не раз выручавшим молодых людей, ведущих активную половую жизнь из венерических неприятностей.
После визита в поликлинику, Шурик, (так звали приятеля), еще целую неделю прожил у Люмберга, скрываясь от семьи и дожидаясь результатов анализов.
В тот же вечер, рассказывая о чудесах востока, уже после третьей бутылки водки, Шурик неожиданно раскис, пустил слюни, и под большим секретом признался Севе, что трахнул «там» мужика.
Таксист, конечно, был изумлен таким известием: Шурика он знал уже не первый десяток лет, и в жизни бы не подумал, что тот способен на подобные пируэты… Так ведь еще и женат, и двое детей, - все вроде бы чинно, без отклонений.
- Ты себе не представляешь, как он меня запутал! - заверил Севу приятель.
- Честно говоря, нет… - поморщился таксист, запив моральный удар стаканом водки. - Дело, конечно, личное - у каждого свои закидоны, но мне все это совершенно неинтересно… Мягко говоря.
- Да не смотри ты на меня так! - взмолился приятель. -  Я не виноват! Ей богу! - перекрестился он. - Я и понятия не имел, что это мужик! Только утром разглядел! Ты понимаешь?!
Сева не понимал…
- Мы его в варьете подцепили, - продолжал оправдываться Шурик, комкая от смущения концовки фраз. - Их там много было… «девчонок» симпатичных… И все так и норовят тебя… Просто клоака… А я пьяный, как… А глаза у них знаешь какие?! С ума можно сойти: раскосые такие, огромные… Ну кто же мог подумать? «Дамочки»!… Трансвиститы называются… Массаж, то, се…
Вот какие далеко идущие мысли навеяла на впечатлительного Севу столь, казалось бы, индифферентная деталь, как необычный разрез глаз.
- Вы, наверно, устали? - уж совсем не ко времени спохватился вдруг сосед, не ведающий о темных Севиных мыслях. - Ложитесь, отдыхайте… Хотите, я сделаю вам массаж?
Это невинное предложение окончательно добило Люмберга. Таксист скривился, взял соседа за шиворот, стащил с нар и, направив в сторону двери, пнул под зад коленом. Поскользнувшись на керамическом полу, массажист-доброволец ударился головой о косяк и растянулся возле порога.
За действиями заключенных, вероятно, велось скрытое наблюдение. Как только в камере возникла вспышка физического насилия, дверь немедленно открылась, и пострадавшего, с разбитой бровью, подхватив под руки, вынесли наружу двое надзирателей. Еще один тюремщик, почему-то одетый в белый халат, возник в дверном проеме. Он с каким-то энтомологическим интересом в студенистых глазах вгляделся в Севину ухмыляющуюся физиономию. Таксист невольно поежился под этим бесстрастным клиническим взором, ощутив себя чем-то вроде большого таракана, угодившего в руки пытливого вивисектора.
- Стерилизация… Неизбежная стерилизация, - задумчиво покачал головой «вивисектор» с видом огорченного праведника.
Ухмылка мгновенно сползла с Севиного лица.
- Стерилизация? - недоверчиво переспросил он, полагая, что все же ослышался. - Это вы о чем?…
Флегматичное бесполое существо по кличке Барсик, проживающее в коммуналке под патронажем семьи Меньшовых, всегда вызывало у Люмберга снисходительную жалость. Весенние, наполненные страстью кошачьи концерты на крышах, мешающие спать по ночам всему дому, не вызывали у этого существа никакого отклика, словно Барсик был глух, как тетерев. Являясь в каком-то смысле воплощением душевного равновесия, тучное полосатое создание, безусловно, было по-своему счастливо, проводя однообразные дни в покое и неведении забот, но.… Как можно было не пожалеть подобного счастливца?…
- Отказ от сотрудничества с властями, грубое нарушение режима заключения, - пожал плечами вивисектор, - склонность к насилию и беспричинной агрессии, - перечислил он. - Целый список.… У вас очень плохие гены, товарищ.
- Тамбовские тебе товарищи! - возопил Сева, переполнившись смешанным чувством ужаса и гнева. Термин «стерилизация», неразрывно связанный в его далеком от медицинской науки сознании с примитивной участью Барсика, Люмберг истолковал совершенно однозначно:
- Я тебя самого кастрирую, ублюдок! - дрожащим от гнева голосом пообещал он.
Таксист выставил вперед кисти рук, скрюченные, как у Фредди Крюгера и, вращая безумными глазами, двинулся на человека в белом халате.
Невидимая глазу преграда отбросила Севу, словно порыв ветра новичка виндсерфингиста. Люмберг даже не понял, что произошло, когда оказался лежащим на полу. Бесстрастный вивисектор снова удрученно покачал головой и захлопнул дверь камеры, оставив таксиста страдать в одиночестве.
Угроза страшной участи, отвратительнее которой для Севы не было ничего в этой жизни, проникла сквозь барьер его хмельного легкомыслия, и судорогой свела бесшабашный мозг. Сева долго не поднимался с холодного гладкого пола. Он лежал, тоскливо глядя снизу вверх на сияющий металлическим благородством овальный край золотой параши, и по его осунувшемуся от горя лицу текли слезы бессилия.
«Боже мой! - думал Сева, впервые, за долгие годы суетного греховного словоблудия, подразумевая этой расхожей фразой непосредственно Всевышнего. - Неужели ты допустишь такое варварское поругание над твоим собственным, пусть не всегда честным, но глубоко уважающим тебя лично созданием?!»
Осквернение благородной параши теперь уже не казалось ему таким ужасным занятием как раньше - подумаешь, святотатство! Он был готов даже на это, лишь бы не разделить участи счастливца Барсика…
Ужин подали традиционно - через низкое окошко в дверях камеры. К еде Сева не притронулся. Он почувствовал, что замерз и перелег на нары. Тупо уставившись на исцарапанное днище верхней полки, таксист пролежал до глубокой ночи, пока его не сморил сон, наполненный кошмарами: Призывно орали на скользкой весенней крыше пушистые длинноногие красавицы кошки, а он - жирный, обрюзгший от безысходной лени полосатый кот - балансируя на узком карнизе, пытался дотянуться до водосточной трубы, чтобы подняться туда - наверх, к Олимпу разнузданных сексуальных оргий.… В зубах полосатый Люмберг держал тяжелый рюкзак, набитый долларами… Коварный вивисектор высунулся из раскрытого окна и схватил «котавра» Люмберга за хвост. Он оскалил в садистской ухмылке желтые зубы и, взмахнув раскрытой опасной бритвой, прошипел: «Стерилизация! Неизбежная стерилизация!»
Сева почувствовал мгновенную колющую боль в паху, и с ужасом увидел, как два маленьких волосатых шарика запрыгали по карнизу и полетели вниз - в бездонную пропасть темного двора колодца…


Набрав служебный номер, ответных гудков Арамис Юрьевич не услышал: аппарат очевидно был испорчен. Другого таксофона поблизости не наблюдалось. Лихорадочно соображая, как ему лучше поступить, Колупаев пришел к выводу, что Милка наверняка в квартире надолго не задержится, и нужно принимать какие-то срочные меры, чтобы не упустить подозреваемую Туманову: В том, что на заднем сидении Тойоты затаилась именно Туманова, Арамис Юрьевич теперь почти не сомневался.
Колупаев прошелся назад вдоль переулка, и махнул рукой проезжающему мимо старенькому «жигуленку».
- Куда тебе? - спросил водитель.
Следователь торопливо достал удостоверение, и в раскрытом виде предъявил его хозяину автомобиля.
- И что? - хмуро поинтересовался пожилой водитель.
- Мне нужна ваша помощь, - с официальной помпой заявил Колупаев.
- Я по пятницам не подаю… - отчужденно нахмурился водитель.
- Сегодня среда, - автоматически заметил следователь. Природная неубедительность характера снова напомнила о себе вялостью в напоре.
- По средам тем более, - отрезал, смелея, водитель. (Страна не ценила своих героев).
Колупаев осознал, что разговорами о гражданском долге и ответственности перед беззубым законом он ничего не добьется. Обратиться за помощью к «Иудушке Макарову», чтобы восстановить статус кво, на этот раз Аримис Юрьевич не мог: памятуя о давешнем позорном инциденте, он теперь редко носил с собой табельное оружие. Да, может, оно и к лучшему? Слишком сомнительной была ситуация для применения подобных полномочий… Оставалось жертвовать в пользу дела личными сбережениями. И на что только ни способен пойти человек, по настоящему преданный долгу!
- Я дам вам… - замялся Арамис Юрьевич, заглянув в свой потрепанный бумажник. - Пятнадцать тысяч.
- А куда ехать? - не проявляя особого энтузиазма, уточнил шофер.
- Подождем немного, а потом поедем за этой машиной, - кивнул на Тайоту Колупаев.
- Далеко?
- Точно не знаю, - вздохнул Арамис Юрьевич. - Скорее всего, где-то тут в центре и закруглимся… - немного преувеличил он свою осведомленность.
- Ладно, - смягчился водитель, - только долго я ждать не буду… И деньги вперед.
- Не больше пяти минут, - заверил его Колупаев, усаживаясь в машину.
Милка не обманула ожиданий Колупаева, и появилась минуты через две. Она несла под мышкой картину, оправленную в массивную багетную раму. «Копия с Айвазовского - не Шагал какой-нибудь» - вспомнил Арамис Юрьевич Милкину лаконичную характеристику семейной реликвии Тумановых. Передав свою ношу подруге на заднее сиденье, Милка уселась рядом с водителем Тойоты, и картеж тронулся в путь.
Тойота неслась по улицам вечернего города с легкостью резвой молодой кобылки благородных кровей. Повидавший виды отечественный жигуль, изо всех сил молотя натруженными поршнями, еле поспевал за шустрой японской красоткой. Если бы не мастерство нанятого Колупаевым водителя, они бы сразу сошли с дистанции.
Тойота Зарайкина держала путь на Васильевский остров, по причуде Петербургской истории, вместо улиц, опутанный сетью пронумерованных линий, словно гордый, независимый мирок, вообразивший себя глобусом. Свернув со Среднего на Тринадцатую линию, Зарайкин сбавил ход. Арамис Юрьевич попридержал своего водителя, чтобы не слишком маячить в широкофокусных зеркалах Тойоты. Вскоре иномарка остановилась. Лидия вышла из машины и направилась к ближайшему подъезду. Картину она забрала.
Колупаев подождал, пока Тойота тронулась с места и, отпустив извозчика, поспешил следом за Лидией. Теперь он был на сто процентов уверен, что преследуемая им женщина есть ни кто иная, как пропавшая из поля зрения органов внутренних дел гражданка Туманова. Любительская фотография Лидии, обнаруженная в комнате Навроцкого при ее досмотре, лежала в пухлом деле №…
Следователь вошел в сумрак подъезда, прислушиваясь к отзывчивой лестничной тишине. Отсутствие цокота женских каблучков стало для Колупаева неожиданностью: он рассчитывал, что успеет уловить необходимые звуки, прежде чем Туманова доберется до дверей своего конспиративного убежища. Арамис Юрьевич огляделся по сторонам, убедился в отсутствии лифта, и медленно двинулся вверх по ступенькам.
Не успел он сделать и нескольких шагов, как одна из двух тяжеловесных, выкрашенных мерзкой коричневой краской дверей на первом этаже, щелкнула запорами и, проскрипев, открылась. Колупаев замер на месте. Дверь выпустила на площадку этажа Лидию и захлопнулась, снова противно вякнув. Туманова бросила равнодушный взгляд в сторону Арамиса Юрьевича, поправила прическу, и вышла из подъезда. Картины при ней уже не было. Колупаев поспешил следом за девушкой.
Туманова неторопливо шла по улице. В руках она несла маленькую дамскую сумочку, из тех, что годятся только для транспортировки косметики, и прочих женских чепуховин. Следователь, лавируя в потоке пешеходов, старался не отстать. Продолжая по инерции идти за девушкой, он размышлял - что ему делать дальше. Задерживать Туманову, или нет: Вроде бы адрес ее убежища он теперь знал, и мог провести задержание, оформив все, как полагается… Получив санкцию… «А вдруг этот адрес случайный? - усомнился следователь. - Вдруг Туманова просто зашла оставить кому-то картину на хранение? Уж больно быстро она обернулась…» Мучимый приступом неуверенности, Колупаев никак не мог принять решение. Между тем, процесс преследования незаметно увлек его своим первозданным живым азартом, и Арамису Юрьевичу совершенно расхотелось прерывать это неожиданное удовольствие грубыми официальными окликами…
Вечер был теплым и пыльным. Порывы южного ветра метелили городской мусор вдоль тротуаров. Никогда прежде Арамис Юрьевич не занимался уличной слежкой, и приемы ее знал только теоретически. Его неловкие попытки остаться незамеченным в толпе, привели, в конце концов, к тому, что Лидия обратила таки внимание на странного, мельтешащего позади нее типа. Лицо преследователя она узнала. Это был тот самый мужчина, что встретился ей на лестнице. Еще тогда он показался Лидии подозрительным: Она решила, что мужчина кого-нибудь поджидает, возможно, не без злого умысла, и поспешила выйти на улицу, чтобы не дразнить судьбу… «Вот кого он поджидал! - с замиранием сердца сообразила Лидия. - Только маньяков мне и не доставало…» Девушка резко ускорила шаг… Обернувшись через некоторое время назад, она испугалась по-настоящему: мужчина упорно шел за ней по пятам.
Внешность Колупаева, как назло, вполне соответствовала расхожим представлениям Лидии об образе среднестатистического маньяка: постное лицо, невыразительный рот, бегающие глаза… «Дождется, пока стемнеет, и затащит в какую-нибудь подворотню… - рисовала Лидия в воображении жуткую картину. - И, ведь, никто не поможет - не те нынче времена: каждому своя рубашка ближе к телу… Докатилась Питерская житуха до того, что спокойно по улице пройти невозможно… И назад, ведь, вернуться нельзя: в парадную зайдешь - только того ему и надо… А может, это не просто маньяк, а еще того хуже»… - пришла ей в голову внезапная мысль.
Захар предупреждал Лидию, что новая работа может быть связана с совершенно неожиданными напастями, и даже вручил ей на всякий случай какую-то специальную штуковину:
- Если почувствуешь, что у тебя возникают странные проблемы, от которых не удается избавиться, поверни вот эту ручку до упора, и у тебя будет тайм-аут - пять минут времени, - сказал он, отдавая Лидии маленький прибор, внешне смахивающий на обычную дверную задвижку. - Только постарайся не попадаться на глаза самой себе, а то все может сильно запутаться…
- У меня всегда какие-нибудь странные проблемы, - с сомнением заметила на это Лидия, опасливо разглядывая таинственную «задвижку». - Как я разберусь?
- Поймешь… - пожал плечами Захар. - А если и ошибешься - ничего страшного. Лучше лишний раз «соломки подстелить». И еще: желательно не делать этого на публике. Но, это уж - как сложиться… Важнее, чтобы с тобой ничего не случилось. Ты нам нужна, - ободряюще улыбнувшись, подмигнул он.
«Теперь понятно… Вот они - мои странные проблемы», - обреченно подумала Лидия, нащупывая в сумочке спасительный прибор.
Девушка окинула взглядом людную улицу: «Желательно не делать этого на публике»… - заученно повторяла она про себя детали инструкции. Приземистая подворотня в нескольких шагах впереди попалась ей на глаза.
«А вдруг не сработает»? - мелькнуло леденящее сомнение, но ноги послушно следовали инструкции. Лидия свернула в подворотню и прошла до середины каменного тоннеля. Она вынула прибор из сумочки и обернулась: Маньяк возник в проеме арки…
«Ты нам нужна…» - вспомнила Лидия и повернула ручку «задвижки» до упора: У нее полыхнуло в глазах, по телу пробежала конвульсия, похожая на удар тока, зато маньяк, словно галлюцинация, бесследно растворился в воздухе…
Девушка перевела дух, ошалело оглядываясь по сторонам: Подворотня - как подворотня… Запах озона…
«У тебя будет пять минут, только постарайся не попадаться на глаза самой себе»… - шевельнулась в голове инструкция к «задвижке». Лидия вышла на улицу и торопливо направилась к трамвайной остановке…


Вспышка голубоватого света ослепила следователя, и Колупаев на мгновение зажмурился. Когда он открыл глаза, в подворотне никого не было…
«Что за чертовщина? - не поверил глазам Арамис Юрьевич. - Это, пожалуй, уже слишком, даже для «Маты Хари»… Резкий запах озона проник в ноздри: «Электричество»… - принюхавшись, пробормотал следователь.
Колупаев, озираясь, прошел сквозь подворотню. Во дворе было пусто, только бродячая собака рылась в мусорном контейнере. Он насчитал четыре жилых подъезда, но заходить в них не стал - его остановило совершенно неожиданная для современного человека, пугающая, но в чем-то даже притягательная мысль: «Это, и в самом деле, чертовщина! - взволнованно подумал следователь. - Это самая настоящая чертовщина!… Да эта Туманова - ведьма!…


Навроцкий сидел на стратегически жестком, неудобном стуле и вяло парировал нападки вихрастого рыжего капитана с необычной фамилией цвета индиго. Мировосприятие «транзитного пассажира» мешало художнику с головой погрузиться в заботы местных властей, всерьез настроенных видеть в нем вражеского агента. Нужно было как-то добираться домой, а тут, - вместо того, чтобы помочь, - его, похоже, втягивали в очень неприятную историю…
В отличие от Севы, Навроцкий был совершенно трезв, и классический способ ухода от проблем бытия, был ему недоступен. Приходилось смотреть проблемам в лицо, и лицо это не внушало художнику ни капли оптимизма: Лицо капитана Синего было искажено выражением глубокой целеустремленности, причем, скорее всего, это была врожденная текстура…
Художник не пытался обманывать следователя - изобретать какую-нибудь достоверную историю, оправдывающую их с Севой вторжение на территорию суверенного коммунистического государства. Во-первых, он все еще надеялся, что где-нибудь в высших эшелонах нынешнего руководства есть люди, владеющие информацией о передвижениях во времени, (ведь не удивительно, если подобные сведения окружены завесой секретности), и они придут на выручку, как только получат соответствующий сигнал. А во-вторых, Навроцкий слишком смутно представлял себе современную реальность, чтобы сочинять алиби. Пожалуй, в такой ситуации даже убедительно сознаться в шпионаже - и то было бы проблематично… Еще одной зыбкой опорой, на которую уповал художник, оставалась презумпция невиновности.
Конечно, его путаные рассказы о каменном веке, разбитой вдребезги машинке времени и эпохальном перевозчике-подводнике, выглядели бредом сумасшедшего. Но, с другой стороны - разве настоящий, подготовленный шпион стал бы приводить в свое оправдание такие безумные доводы?… Пускай, если на то пошло - признают его душевнобольным, отправят на экспертизу, придумают какую-нибудь историю сами, в конце концов… Нельзя же обвинять людей в шпионаже только на том основании, что они шли по шассе! Могло ведь такое ординарное явление обойтись и без шпионского подтекста?… Мишин пистолет, конечно, идиллическую картину разваливал, но, опять же - презумпция…
Однако комитетчик был настолько уверен в непогрешимости своих умозаключений, что Навроцкому не удалось заронить в него даже искру сомнения. Из всего, что рассказал художник, капитана Синего заинтересовала только информация о вездеходе, ползающем по дну реки. Насчет вездехода он расспросил Навроцкого подробнее и, судя по выражению лица, остался доволен…
Настораживало не то, что человек искренне не верит в чудеса, - это то дело вполне понятное и правомерное, - а то, что никаких других версий, в отношении Севы с Навроцким, кроме как шпионско-диверсантская, он и не думал принимать в расчет.
Следствие упорно кружило на месте. Кружило оно возле какого-то загадочного банка, который, как понял Навроцкий, и сватали им с Севой в объекты их тайной миссии. Банк этот, судя по всему, располагался в заповедной лесной глуши, что было довольно странно… Хотя, с другой стороны, почему бы и нет, если деньги в коммунистическом обществе не пользуются спросом.
- Не знаю я ничего про банк! Не собирались мы устраивать никаких диверсий! Нам вообще неприятности не нужны… - устало твердил Навроцкий, в ответ на обвинения следователя. - Мы обычные, добропорядочные граждане - обыватели, можно сказать… Просто шли по дороге - думали выйти к какому-нибудь населенному пункту,  выяснить где находимся, и ехать домой… Мы же не предполагали, что нас высадят черте где.
- Черте где?… Не собирались устраивать диверсию?… А что вы собирались делать? Подышать свежим воздухом? - иронизировал капитан, кривя тонкие губы. - Значит, вы проникли в запретную зону, обойдя все КПП на вездеходе, по дну реки, чтобы просто проветриться?… Имели при себе огнестрельное и химическое оружие…
Навроцкому вспомнились Севины соображения насчет закрытой зоны: «Ведь как в воду глядел», - оценил он проницательность товарища… А присвоение безобидному слезоточивому баллончику статуса химического оружия только лишний раз подчеркивало пафос, пронизывающий атмосферу следствия.
- Послушайте, - предложил художник, которому осточертело переливание из пустого в порожнее. - Давайте как-то договариваться, что ли… Неужели вы не видите, что никакой я не шпион? Ну, так – откровенно, по человечески?… Или вам нужно признание «во что бы то ни стало»? У вас план по диверсантам горит?
Пока Навроцкий расточал этот дилетантский лепет хлебнувшего митинговой демократии постсоветского гражданина, с ним обошлись сугубо профессионально: Подручный капитана, (один из семейства близнецов чекистов), подошел к художнику сзади и, тихонько вжикнув инструментом, похожим на маленькую дрель, ткнул им Навроцкого в предплечье, прямо сквозь рубашку. Навроцкий почувствовал легкое жжение, изумленно обернулся, и у него сильно закружилась голова…
Капитан испытующе вглядывался в лицо Петра. Налитые кровью белки жертвы Севиных парфюмерных пристрастий угрюмо пылали, и рыжие завитки на круглой голове Синего теперь напоминали художнику язычки пламени. Навроцкому грезилось, что внутри этого тяжелого черепа, под толстым слоем костной ткани, произошло короткое замыкание, и пламя пожара, нет-нет,  да и вырывается наружу огненными кудряшками…
«Так и до психушки можно докатиться… - ошарашено подумал художник, пытаясь усмирить в себе природную тягу к образному мышлению. - Это же, практически, галлюцинация… Сейчас я от него прикуривать начну… Вероятно, все дело в уколе».
После инъекции сознание Навроцкого распалось на две независимые составляющие: Одна из них наблюдала за происходящим и думала все, что ей заблагорассудится, а другая в это время совершенно самостоятельно общалась со следователем. Мысли ворочались в голове медленно и тяжело, словно погруженные в обволакивающий густой сироп. Теперь изъясняться вразумительно стало практически невозможно.
- Итак, продолжим, - хладнокровно измывался над Навроцким лобастый «прикуриватель», пылая рыжими кудряшками. - Отвечайте на вопрос: Что вам известно о банке? - Попробуйте сосредоточится…
«О банке… - послушно сосредоточился Навроцкий. - Она круглая, прозрачная, обычно имеет вытянутую форму… Или нет… Бывают еще консервные банки, различной формы… Их делают из жести или…
- О банке! Банк, как существительное мужского рода… - терпеливо корректировал ход мысли подследственного капитан.
- Мужского рода?… - синхронно, обоими сознаниями удивился Навроцкий, но тут же понял в чем дело, ощутив при этом невероятное удовольствие от собственной сообразительности: Банальная двусмысленность показалась откровением.
- Сбербанк! - наугад предложил Навроцкий. (Наблюдающее сознание даже ничего подумать не успело…)
- Спермбанк! Отлично, - оживился капитан. - Ну, ну… Что нам об этом известно?
- Спермбанк… Спермбанк?… - старательно повторила говорливая половина Навроцкого. - Что-то… Может быть, это банк спермы?
- Совершенно верно, - подтвердил капитан, - Вот видите, ваша память прояснилась, - хищно улыбнулся он. - Но я бы хотел услышать больше… Ваше задание было связано с банком, верно? Надеюсь, теперь вы мне расскажете что-нибудь действительно интересное, а не этот вздор про машину времени?
- Машинку… - поправила комитетчика наблюдательная половина Навроцкого, но успела вставить лишь одно слово… Продолжила половинка легкомысленная: Хотите анекдот? - наивно предложила она. - Пришел доктор к врачу…
- Не надо! - раздраженно прервал Навроцкого Синий. - Мы говорим о банке! Хватит выкручиваться!… Отвечайте на вопрос: Какое задание получила ваша группа? Что вам нужно было в банке?
- Ничего, - искренним хором ответили сразу обе половинки.
- Ладно… - устало взъерошил шевелюру капитан. - Поставлю вопрос иначе: Вы готовили террористический акт, или… может быть, вас интересуют номенклатурные генокоды?
- Они меня совершенно не интересуют! - выразительно прижал наручники к груди художник. - Я даже не знаю, что это такое! Вот вам крест! - неловко попытался совершить он скромный религиозный обряд. - Мне бы домой, в прошлое попасть… Лет на сто назад, примерно… Я же вам уже рассказывал.
Капитан Синий и его напарник переглянулись.
- И как это ему удается!? - покачал головой близнец. - Крепкий парень… Такую галиматью в подкорке держит - и хоть бы хны!
- Да… - задумчиво согласился капитан. - Оба они какие-то ненормальные… Несут бог весть что… Слышал, что второй у Маренго устроил? Настоящий припадок! Да еще весь ковер заблевал.
- Я писать хочу, - предупредила свободная в высказываниях составляющая Навроцкого, а другая с удивлением обнаружила, что это чувство ей абсолютно незнакомо…
- Лаптев, отведи его в камеру, - поморщился Синий. - Пускай придет в себя, а то - все равно никакого толку. И анализы еще не готовы…
- В кубышку? - уточнил близнец.
- Да нет, не надо: пусть поболтает с кем-нибудь - может ляпнет что… Кто там у нас еще в шестнадцатой, с частником?
- Двое диких и один лабораторный… Пересадить?
- Да нет, сойдет, - махнул рукой капитан.
 

- …Говорю тебе, он шпик! Самый настоящий! Зачем, по-твоему, его кололи? - уверенно талдычил чей-то сиплый простуженный голос. - Туз и девяточка…
- Всех колют… Диких тоже иногда колют, - возразил другой.
- Не всех!… - горделиво вмешался третий. - Меня не кололи!
- А ты вообще молчи, крыса! - грубо оборвал его предыдущий голос. - Тебя никто не спрашивает!… Ходи, чего застыл?
- На дикого он не похож, - веско заявил сиплый. - Ты на руки его посмотри: бывают у диких такие руки?… Бура!… Мечи, Бетховен.
- Шпиона бы в кубышку сунули, - авторитетно заявил сочный, но чем-то сдавленный баритон, донесшийся откуда-то из другой пространственной координаты.
- А тебя в кубышку сажали? - спросил сиплый.
- Меня нет: Я же частник… - с оттенком легкого превосходства, небрежно парировал баритон.
Навроцкий, окончательно понявший, что голоса звучат не внутри его гудящей черепной коробки, а снаружи, приоткрыл глаза: исполненная достоинства личность, назвавшаяся «частником», восседала в позе «лотос» на верхнем ярусе нар, проделывая дыхательные упражнения. Тело самого Навроцкого занимало горизонтальное положение в нижнем ярусе, у противоположной стены помещения.
- Частник, а тебя кололи? - вежливо полюбопытствовал голос из «партера».
Навроцкий перевел взгляд в ту сторону: Трое мужчин сидели за столом и играли в карты, судя по комментариям - в буру.
- Меня не колли. Я и так во всем сознался, - выдохнул Частник и переменил позу: теперь он лег на живот и принялся тянуть себя за ступни, выгнувшись, словно пресс-папье.
«…Который за час до казни, тело свое граненое японской гимнастикой мучил»… - откликом на это мазохистичное зрелище, всплыли в голове художника строчки пламенного поэта революции.
- Вот видишь? - продолжился спор в «партере». - Частника не кололи…
- Что, «вот видишь»? Он во всем сознался, а этот нет. Усек?… Да вон, он очухался, кажется. У него и спроси.
- Эй, жерех! Ты шпион или нет? - обернулся к Навроцкому картежник, сидевший к нему спиной. Оба его партнера тоже вопросительно смотрели на художника.
- Вы меня спрашиваете? - уточнил Навроцкий, пребывающий в том блаженном полусонном состоянии, которое еще не позволяет кошмарам реальности захватить над нами власть.
- Тебя, кого же еще… - неумолимо рушил барьеры между сном и явью дотошный «бурильщик».
- Нет… Не шпион, - угрюмо заявил Навроцкий, и приподнявшись на локтях, осмотрелся: Интерьер камеры был выдержан в прохладных зеленовато-синих тонах. Один из углов помещения занимала литая сияющая конструкция, и художник, уже ознакомленный с некоторыми завоеваниями коммунизма, легко опознал в ней хлесткий символ пролетарского небрежения к материальным ценностям: «Ну надо же! - невольно восхитился он, - Вот это пропаганда работает! Никаких средств не жалеют - даже тюремную парашу не упустили из виду…» В отличии от Севы, Навроцкого такой подход нисколько не удручал: Не все идеи «великого мечтателя» он считал абсурдом…
Художник сел, спустив ноги на холодный керамический пол, и нащупал свои ботинки: шнурков в ботинках не оказалось.
- Жаль… - разочарованно вздохнул у себя наверху гимнастический подражатель Котовского. Он уже покончил со своими мучительными упражнениям, и теперь лежал на боку. Подставив руку под голову, «частник» глядел вниз, на Навроцкого.
- Жаль? - переспросил художник. - Чего жаль?
- Жаль, что ты не шпион.
- Почему?
- Новости хоть какие-то услышать хочется… А какие у вас диких новости, - в сердцах махнул рукой гимнаст.
- В каком смысле диких? - растерялся Навроцкий.
- Эй, сынок, да ты не обижайся! - сиплым голосом посоветовал один из игроков - маленький коренастый мужичек лет шестидесяти. - Они здесь нашего брата всегда так называют.
- Да я не обижаюсь… - пожал плечами художник, теряясь в догадках - к какому такому «дикому братству» его причислили. - Но… хотелось бы какой-то ясности… - строптиво добавил он: Навроцкого всю жизнь преследовала не очень благоразумная привычка расставлять точки над «И». - Почему я дикий? Вы на что намекаете?…
Адресованный обществу вопрос на некоторое время повис в воздухе. Троица игроков увлеченно резалась в буру, вполголоса комментируя ход схватки, а так называемый «частник», ухватившись рукой за опорную стойку нар, и свесившись по пояс, застыл над Навроцким, словно рептилия, разглядывая его с пробудившимся интересом.
- А кто ты такой? - наконец, тихо спросил он, и рабочие комментарии игроков тотчас напряженно стихли.
«Видно что-то я не то сказал…» - подумал художник.
- Я тут по ошибке, - пояснил он, тут же осознав, какую реакцию должна вызвать эта древняя как сама юстиция фраза. Но, ведь это была чистая правда…
Дружный хохот за столом подтвердил незыблемость принципов криминальной логики.
Частник тоже смеялся. Смеялся он беззвучно, растянув в оскале большой лягушачий рот, и мелко подрагивая на весу жилистым торсом.
Отсмеявшись, Частник втянулся обратно на свою полку.
- Нам повезло, господа… Еще одну лабораторную крысу поймали! - картинно продекламировал он сверху.
«Партер» ответил новым взрывом смеха.
Навроцкий, не уловив отдельных нюансов шутки, понял главное: его назвали крысой … «Ну, это уже слишком, - с апатичной обреченностью подумал художник. - Видимо, пора принимать меры»…
Надо отметить, что щепетильность Петра в подобных вопросах, всегда была очень болезненной. Если прозвище «дикий», еще как-то можно было перенести, не поступившись достоинством, то слово «крыса», по его мнению, даже в контексте «лабораторная», было явным оскорблением…
Кроме того, насколько он знал, по законам тюремной среды, нанесенное оскорбление, оставленное без ответа, всегда влечет за собой ряд неприятных последствий, и это знание только укрепило в нем потребность сатисфакции.
Художник встал, подошел к полке Частника и, схватив его за ближайшие конечности, резко потянул на себя: Не ожидавший такого агрессивного маневра, тот, словно мешок, рухнул на пол. Художник поставил ногу Частнику на горло и склонился над ним.
В камере снова наступила тишина.
- Можешь извиниться, - великодушно предложил Навроцкий испуганно моргающему поверженному обидчику.
- Извини… Был не прав, - легко согласился на сделку частник.
Навроцкий с облегчением убрал ногу с его горла: Схематичное представление о том, как следует действовать, похоже, оказалось верным.
- Я не крыса!… - на всякий случай громко предупредил он всех присутствующих и неторопливо вернулся на свое место.
- Странный ты какой-то… - осторожно заметил Частник. - Может, ты чего не понял?… Всех лабораторных тут крысами зовут - так принято… Я, конечно, не тебя имею ввиду! - на всякий случай уточнил он. - Но, ты ведь сам сказал, что здесь по ошибке… И что не дикий… И что не шпион.
- Что значит лабораторный? - хмурился Навроцкий. - Я не понимаю…
- Ну, ты явно, парень, не в себе… Не обижайся только, ради бога! - предусмотрительно оговорился Частник. - Кто же таких вещей не знает?!… Откуда ты взялся? - он поднялся на ноги и присел напротив художника.
Резать правду матку Навроцкий не решился.
- Я ничего не помню, - заявил он, озабоченно пощупав свой затылок, - амнезия…
Идея симулировать амнезию только что пришла Навроцкому в голову. Таким приемом он мог убить сразу двух зайцев: Во-первых - отпадала нужда в объяснении собственной «чужеродности», чреватое непредсказуемой реакцией обитателей каземата, а во-вторых - это давало возможность самому задавать вопросы, не вызывая недоумения окружающих.
- Они уже тебя обработали?! - неожиданно проникся сочувствием Частник. - Все выкачали, и опломбировали, да?… Вот сволочи!… Но, кто же ты, все-таки, такой? Видно опасный парень, раз они так быстро тебе голову зачистили.
- Не думаю, что очень опасный, - скромно пожал плечами Навроцкий. - Когда-то я был художником…
- Художником? Это дело не шуточное… Третий уровень, значит.
- А я музыкант! - вклинился в беседу один из картежников - молодой парнишка, лет двадцати.
- Сдавай! - грубо осадил его «сиплый», пихнув в руки колоду карт. - Музыкант… Лабораторный он - крыса… То есть, лабораторная ошибка. Мы его тут Бетховеном прозвали: очень музыку любит, падла…
- У меня гармошка есть! - воодушевился Бетховен. - Хотите сыграю? Только она у…
- Не советую, - угрюмо предупредил сиплый.
- Герман Иванович инструмент у Бетховена временно изъял, - улыбаясь, пояснил Частник. - Очень уж Бетховен заигрывается - остановить удается только силой… Но, если хочешь, можно устроить показательное выступление.
- Я пока не готов, - дипломатично отказался Навроцкий. - Попозже…
- В картишки сыграешь? - одобрительно предложил сиплый.
- Спасибо, не хочется.
- Амнезия у него! Какие карты, Герман Иванович?! - высокомерно упрекнул сиплого Частник, постучав себя кулаком по лбу. - У вас диких, все-таки, никакого такта нет… Человеку теперь заново всему учиться надо, а ты со своими картами!
- Кстати, а что, все-таки, это значит: «дикие», «лабораторные», «частники»? - пользуясь случаем, полюбопытствовал художник.
- Ну, частник - это только я, - снисходительно пояснил собеседник. - Я один такой… Уже без малого шесть лет тут парюсь. За шпионаж.
- Так ты шпион?
- Шпион.
- А почему частник?
- Потому, что частный шпион.
- Это как?
- Работал на себя, частным образом, - пожал плечами Частник. - Природное любопытство…
- Ясно… - скис Навроцкий, с беспокойством оглянувшись на дверь: после такого экстравагантного признания, он увидел все в совершенно ином свете. У художника зародилась мысль, что он неверно оценил статус учреждения, в котором находится. Теперь опрятность и чистота камеры показались ему вполне закономерным следствием иного, более гуманного статуса… «Больница… - осенило Навроцкого. - И все становиться на свои места: Амнезия - нет вопросов, в порядке вещей! Понятие «лабораторные» явно вяжется с медициной, «дикие» - вероятно, то же самое, что «буйные»… Значит, все таки, определили по назначению - в психиатрическую лечебницу… А я то, хорош! Развоевался… На больного человека руку поднял»…
- Муслим, - протянул Частник жилистую руку, - будем знакомы…
- Петр, - рассеянно представился Навроцкий, думая о своем: «Где, интересно, Сева? Тоже, наверно, где-нибудь тут… Диагноз, по крайней мере, у нас должен быть один…»
- Лабораторные, это клоны с ошибкой в генном коде. Чаще всего такие ошибки почти не заметны, но бывают и жуткие случаи. Вот, Бетховен, к примеру… - продолжал, между тем, Муслим.
Художник, услышав столь занимательное пояснение, снова сосредоточил внимание на речи Частника.
- У Бетховена не просто ошибка в цепи - он бракованный на пятьдесят процентов. То есть, ошибка возникла на самом примитивном уровне - в момент зачатия, так сказать. Скорее всего, какой-нибудь лаборант просто перепутал пробирки… Теперь, вот, его переклинивает на музыке, а мог бы получиться исправный захлопщик, - с сожалением констатировал Муслим.
- Наоборот! - с горячностью встрял в разговор сам Бетховен. - Я не бракованный, я на пятьдесят процентов гений! Музыкальный… Паршивый ублюдок перепутал пробирки, и я стал только наполовину гением!… А мог бы родиться настоящим Бетховеном, - скорбно заключил он.
- Тебя замели как бракованного котельщика, - усмехнувшись, напомнил Бетховену Герман Иванович. - Так что, ты самая обычная лабораторная крыса, и нечего строить из себя потерянного принца… Консерватория - это, по меньшей мере, четвертый уровень клонирования! А ты - самый обычный тупой захлопщик, который только и может, что доставать всех своей занудной гармошкой.
- Оператор-захлопщик - очень ответственная должность! - обиженно возразил ему Бетховен и, бросив карты, поднялся из-за стола. - У котельщиков самые надежные цепочки в стране, а может и в мире!
- Погодите, погодите! - вмешался Навроцкий. - Так я ничего не пойму… Про клонов я, конечно, кое-что слышал, но… Вот вы, молодой человек, - обратился он к несостоявшемуся гению. - Что касается этих пробирок, и тому подобное… Вас что, действительно сделали таким образом?
- Конечно! - пожал плечами Бетховен, присаживаясь рядом с Частником. - А как же еще? Я вам не дикий какой-нибудь, - с достоинством подчеркнул он чистоту своей родословной.
- Но, но! - послышался из-за стола недовольный сиплый голос Германа Ивановича. - Ты диких лучше не трогай, а то живо получишь… Тоже мне - голубая кровь...
- А почему вас тут держат? - спросил у Бетховена Навроцкий. - Разве меломания это болезнь?
- У него патологическая форма, - ответил за Бетховена Герман Иванович. - Он опасен для общества.
- Они должны были перераспределить меня в музыканты… Или в композиторы! - насупился Бетховен.
- Композитор - захлопщик! - насмешливо прокомментировал Герман Иванович. - Тебе же медведь на ухо наступил!
- Это не правда! - огрызнулся Бетховен.
- Правда, правда, - заверил Бетховена Муслим. - У него действительно нет слуха, - пояснил он Навроцкому. - Одна только страсть - так уж гены разложились…
- А в чем же опасность? - по-прежнему недоумевал Навроцкий, с сочувствием глядя на совершенно безобидного с виду юношу, горестно ломающего пухлые короткопалые руки.
- Воровал он… Человека чуть не убил… Ценного… - злорадно просипел Герман Иванович.
На этот раз возражать Бетховен почему-то не стал. Он сидел мрачный как туча, и молча буравил взглядом стену… Сочувствие Навроцкого постепенно рассеялось под гнетом этого тягостного, виноватого молчания, уступив место невольной опаске: в конце концов, он никогда раньше не имел дела с таким явлением, как сумасшедший клон. Издержки научных чудес не раз грозили человечеству серьезными неприятностями, возможно, и в этом благообразном пареньке, под личиной несчастного страдальца, одержимого пламенной страстью к музыке - таился безжалостный маньяк-убийца… Навроцкий с тревогой покосился на притихшего Бетховена, и тут же ощутил на себе самом испытующий взгляд Частника.
- Да ты не бойся! - щурясь в улыбке, подбодрил Муслим художника. - Он просто так не кусается: Его только музыка провоцирует. Ты в безопасности, если, конечно, не надумаешь исполнить что-нибудь из классического репертуара - до классики он сам не свой, может и возмутиться.
- Классику в обиду не дам! - подтвердил Бетховен.
- Я не пою, - легко отрекся Навроцкий от опасного жанра, - И ни на чем не играю…
- Вот и хорошо, - сказал Муслим. - А то, что тут Иваныч про убийство болтал - это все мура, курам на смех… Бетховен парень хороший, - он покровительственно положил руку юноше на плече. Художник понял, что «классовые» отношения в палате не настолько обострены, как ему показалось вначале.
- Так это больница или тюрьма? - решил все-таки до конца прояснить ситуацию Навроцкий.
- Это изолятор КГБ - внес ясность Герман Иванович.
- Лечебное учреждение, - тут же добавил «ясности» Частник, заговорщицки подмигнув художнику. - Тюрем тут нет. Всех лечат… Правда, не всех вылечивают… Вот, к примеру, безнадежный случай, - обернулся он на Бетховена.
Воодушевленный интересом новичка, Муслим охотно поведал Навроцкому историю о том, как был схвачен и уличен бедный генетический уродец-меломан. В общих чертах история была такова:
Группа красных котельщиков, в установленном порядке, была направлена на концерт симфонической музыки. В состав группы входил и оператор термоядерной котельной, захлопщик первого разряда, комсомолец, Игорь ТПЗ №3211.
Игорь впервые в своей жизни участвовал в подобном мероприятии и очень волновался, а с учетом сложившегося при клонировании генетического дефекта организма, о котором он и сам еще не ведал, волнение это приобрело прямо таки болезненные масштабы.
Концерт был специально подготовлен для рабочей молодежи, и в репертуаре был задействован целый ряд произведений знаменитых композиторов, чтобы как можно шире охватить спектр классического наследия, и поднять культурный уровень котельщиков на должную высоту. Исполняли Чайковского, Скрябина, Моцарта, Баха, МХК № 888 - бис, а так же гимны различных отраслей коммунистического производства…
Чарующие звуки музыки хлынули на ТПЗ №3211 из оркестровой ямы, словно Ниагарский водопад. Игорь полностью погрузился в этот волнующий поток звуков. Он нежился в гармонических струях, растворялся в них, переживая, казалось, только одному ему доступное в этом полном зале котельщиков, воистину божественное наслаждение. Все было хорошо…
К середине первого акта, когда в рабочей нарезке грянул отрывок из Реквиема Моцарта, и вступил хор, возносясь голосами к самым небесам, Игорь ТПЗ №3211 вдруг ощутил себя альбатросом, парящим над морской пучиной. С высоты своего полета он ясно увидел мир новыми глазами - глазами абстрактно мыслящего существа, живущего эмоциями, выразить которые возможно лишь при помощи музыки. Игорь понял, что вся предшествующая жизнь, - учеба, монотонная работа в котельной, жалкие потуги самовыразиться посредством губной гармошки, бессмысленное, постыдное похищение электронного клавесина из дома культуры, (он так и не смог извлечь из инструмента нужные звуки), - это полный бред. Его истинное предназначение было совершенно иным, его мир был тут, в этом зале…
Словно сомнамбула, он поднялся с места и двинулся к сцене. Задремавшие, было, котельщики оживились, с любопытством наблюдая за тем, как Игорь ТПЗ №3211 карабкается на помост за спиной у дирижера. Просветленное лицо Игоря не вызвало у котельщиков никаких недобрых предчувствий. Хор продолжал петь, подчиняясь движениям волшебной палочки в руках маэстро: истовые служители муз не смогли самовольно прерваться и предупредить вожака об опасности.
Между тем, взобравшись на Олимп своих грез, неисправный захлопщик ловко выхватил палочку из руки дирижера и, поскольку тот пытался оказать сопротивление, столкнул маэстро в оркестровую яму. Игорь ТПЗ №3211 вдохновенно размахнулся хрупким скипетром симфонической власти, предвкушая наступление своего звездного часа, и был несказанно удивлен, когда музыка потерянно смолкла… Подоспевшие дружинники стащили Игоря со сцены, и поволокли в ближайшее отделение районного КГБ.
Для дирижера падение в яму закончилось довольно печально: Маэстро приземлился так неудачно, что сломал обе руки и надолго лишился возможности заниматься своей работой. Бетховену предъявили обвинение в подрыве культурной программы правительства, в нанесении тяжких телесных повреждений ценному экземпляру элитной музыкальной школы клонирования, и в покушении на убийство этого экземпляра. В дальнейшем следствие раскрыло еще один вопиющий факт преступной деятельности ТПЗ №3211: В подвальном помещении жилого блока «Красный котельщик», за многокилометровым клубком учебного трубопровода, испещренного сотнями вентилей и клапанов, в темном заплесневелом углу был обнаружен прикрытый ветошью, безжизненный электрический клавесин с оборванными жилами проводов. Этот музыкальный инструмент, украденный из районного дома культуры, уже год как числился без вести пропавшим. Проведенная генетическая экспертиза показала, в чем кроется корень зла: Игорь ТПЗ №3211 был клонирован с грубейшей ошибкой в коде…
Рассказ Муслима, комментируемый по ходу дела гневными репликами самого Бетховена, который вновь мысленно переживал свои злоключения, отнюдь не выглядел бредом сумасшедшего, во всяком случае - в плане связности повествования и формальной логики. Фантастическая картина, нарисованная Частником, казалась совершенно гротескной и, в то же время, ошеломляла своей детальной законченностью. И отдельные бытовые подробности, упомянутые Бетховеном, и его искренние эмоции, безусловно, свидетельствовали в пользу того, что социальный фон, на котором разворачивались события, действительно имеет место быть… Навроцкий вдруг вспомнил загадочные плакаты, развешанные на стенах сортира в доме Малюты: Теперь смысл этих плакатов стал ему более понятен…
- А как же Секс? Неужели никакого секса, детей? - недоуменно спросил художник, пытаясь до конца уложить в голове мозаику причудливого социального панно, созданного потомками. Этот вполне естественный вопрос, родившийся в голове Навроцкого, вызвал какую-то странную реакцию: Все присутствующие молчаливо насупились и смотрели куда-то в сторону, когда художник пытался поймать чей-нибудь взгляд. Только Муслим саркастически ухмыльнулся, словно его забавляло это стыдливое безмолвие.
- Зачем народ пугаешь, Петя? - мягко пожурил Частник Навроцкого. - Все-таки ты не здешний… - задумчиво покачал он головой. - И амнезия у тебя какая-то нетипичная: социальная ориентация полностью стерта, а половая почему-то наоборот - ярко выражена…
- Дикие сексом занимаются, - подал голос Герман Иванович. - И закона такого нет, чтобы секс запрещать! - ворчливо добавил он, словно Навроцкий своим вопросом разбередил в нем старую обиду.
- Ты поосторожнее, Иваныч, - негромко осадил его приятель. - Они же все пишут…
- Пускай пишут! Мне уже терять нечего - я стерилизацию прошел! - с вызовом поднял взгляд к потолку Иваныч.
- А «дикие» - это значит естественным путем? - догадался Навроцкий. Он уже понемногу начинал разбираться в обстановке.
- Совершенно верно, - подтвердил Муслим. - Только ты тоже - смотри, не очень то распространяйся на эту тему: Они действительно все записывают, что мы тут болтаем. А закон у них… - покачал головой Частник. - Что твое дышло - лучше язык за зубами держать… Я из-за этих половых вопросов здесь и отдыхаю, между прочим.
- В самом деле? - понизил тон Навроцкий. - Так ты же, вроде, шпион…
- Да не шепчи – бесполезно, - заверил Навроцкого Муслим. - Шпион это потому, что иностранец, - терпеливо пояснил он. - Я из Петербурга.
- Из Питера? Иностранец?… А… А мы не в России?
- В России.
- Ага… - глубокомысленно покивал Навроцкий, переваривая очередное потрясение: «Как родной город мог стать заграницей? Уж не захватили ли детище Петра свирепые НАТовские агрессоры?!»…
- Да ты и сам, видно, с «той стороны»… Амнезия… Есть вещи, которые не сотрешь… - одобрительно заметил Муслим, пытливо заглянув в глаза Навроцкому. - Секс, говоришь… Была у меня в Питере одна ласточка… - мечтательно закатил он глаза, но, спохватившись, испуганно прикрыл рот ладонью. - Извини, - что-то я разоткровенничался. Воспоминания нахлынули… - виновато заключил Муслим.
- Да нет, ничего, - пожал плечами Навроцкий.
- Это тебе - ничего, с амнезией то… - досадливо проворчал Герман Иванович. - Правильно, Частник - не надо их дразнить: пропишут какую-нибудь дрянь - до конца жизни про «это дело» забыть придется… - он, сутулясь, присел на койку художника.
- У меня и так пожизненное, - мрачно откликнулся Муслим.
- Да ладно тебе, - ободрил Герман Иванович приунывшего разведчика. - Надежда всегда есть!
От подобных речей Навроцкому сделалось не по себе: Мысленно примерив на свою скромную персону упомянутый срок - емкий, словно трико - художник испытал легкое удушье: Ощущение застрявшей в сетке рыбы остро сдавило грудь… «Из Петербурга… - тревожно размышлял художник. - Говорил я им про Питер, или нет?… Иностранец… У Севы же паспорт с питерской пропиской»! - ужаснулся он.
- И у меня пожизненное, - похвастался Бетховен. - Я социально опасен…
В устах недоделанного музыканта срок выглядел пустяшным… Навроцкий даже позавидовал такому беспечному отношению клона к своей судьбе.
- Вот дурень! - умилился Герман Иванович, словно прочитав мысли художника. - До чего ж вы, поленья, жизнерадостный народ.
Преследуемый тревожными думами, Навроцкий тоскливо обвел взглядом чистенькие стены помещения: «Изолятор… Одно дело диагноз, а другое приговор… Хотя, пожалуй, пожизненно лежать не многим лучше, чем пожизненно сидеть»… Прикрыв глаза, художник помассировал подушечками пальцев виски и попытался привести мысли в порядок, но они разбредались, словно овцы потерявшие пастуха.
- А как ты здесь оказался? - спросил он у Муслима: беспокойство за собственное будущее вынуждало его ворошить симптомы схожей беды.
- Совершенно дурацкая история, - пожал плечами «коллега», - но расскажу, если интересно.
- Эти же недоноски его и выдали! - не без удовольствия поддержал тему Герман Иванович, презрительно кивнув на Бетховена. Он испытывал явную антипатию к искусственному народцу. То ли гармошка довела Германа Ивановича, то ли у пожилого дикого имелись иные претензии к доморощенному подвиду «Хомо Сапиенса», но вел он себя довольно пристрастно.
- Бетховен бы меня не выдал, правда, Бетховен? - попытался смягчить Муслим грубость Иваныча. Вероятно, Частником двигали самые гуманные побуждения, но эффект оказался удручающим:
- Выдал бы, - легко отрекся от своего покровителя безалаберный клон.
- Вот так вот!… - торжествующе заключил «дикий» сын природы.
- Я без тебя сидеть не хочу, Частник, - с детской искренностью пояснил Бетховен. - Мне с тобой нравится - ты не злой.
Герман Иванович саркастически усмехнулся, и бережно почесал макушку, восстанавливая редкий ворс в месте наибольшей потертости волосяного покрытия:
- Простота хуже воровства, - назидательно процитировал он старинную поговорку.
- Да я сам виноват… - обнаруживая поистине философскую терпимость, вздохнул Муслим, и, проникнувшись жадным вниманием Навроцкого, изложил наконец  свою «шпионскую» историю…


Для Муслима Байдахова, студента Петербургского университета, рыбалка была заветной страстью.
Как-то ранней осенью он и двое его приятелей отправились в северную часть Ладоги, на острова, чтобы вдоволь насладиться любимым занятием. Друзья наняли вместительный утюг и, погрузив снаряжение, через сорок минут были уже на месте. Живописный клочок скалистой суши, на котором они обосновались, ничем не выделялся среди множества других островков раскиданных поблизости. Осколки древней магмы возле Карельских берегов Ладоги, поросшие мхом и вековыми соснами, Петербургское общество рыболовов-любителей арендовало у России за весьма солидную плату, и здесь имели возможность промышлять только члены этого могущественного общества. Природа на островах была по северному сурова, но ее дикая первозданная красота очаровывала, а обилие Сига в местных водах заставляло истых рыбаков трепетать от восторга.
Выгрузив пассажиров и снаряжение, пилот улетел. Друзья поставили палатку, накачали лодки, распаковали снасти, и тем же вечером отправились попытать удачи в окрестных заводях.
Муслим блеснил на спиннинг. Пара небольших Сигов и Кижуч, трепыхавшиеся в мережке, только раздразнили его охотничий азарт. Он кружил меж островами и радовался жизни как ребенок, со свистом, словно шпагой рассекая воздух гибким удилищем…
Внезапный шторм, нередко взрывающий капризную Ладогу, налетел с юга. Увлеченный своим занятием, Муслим не сумел вовремя оценить опасность, и когда лодку стремительно понесло прочь от островов, а идти против высокой волны оказалось невозможно, ему пришлось лечь в дрейф. Он вызвал помощь, но, к тому времени, когда появился спасательный утюг, лодка уже была так далеко от места стоянки, что найти ее быстро не удалось, а тем временем, наступили сумерки…
Под утро, когда шторм стих, надувное суденышко, полное воды, прибило к Российскому берегу. Едва живой, продрогший до костей пассажир, мертвой хваткой вцепившийся в пластиковую переборку днища, наконец то смог расслабиться.
Продравшись сквозь прибрежные камыши, Муслим увидел на холме выкрашенный жизнерадостной оранжевой краской длинный дом из пенодурила. Он возблагодарил Бога за столь своевременно оказанную услугу, и из последних сил устремился к жилью.
Дом оказался обиталищем славного, дружелюбного семейства рыбаков: пятьдесят четыре брата-близнеца жили в длинном доме. Радушные братья тепло встретили изможденного стихиями чужестранца. Муслима быстро переодели в сухую одежду, усадили за стол и налили обжигающе горячей, наваристой ухи.
Первым делом Муслим попросил братьев сообщить о его местонахождении в посольство Санкт-Петербурга, так как его мобильник промок и вышел из строя. Братья дружно заверили гостя, что все будет в порядке, и один из них сразу же куда-то ушел. Отогревшись и поев, скиталец впал в состояние блаженного умиротворения, которое естественным образом компенсировало организму предшествующий изнуряющий стресс. Ему страшно захотелось спать. Глаза слипались от усталости, но постель пока никто не предложил, а просить самому было как-то неловко: в гостях все-таки, да еще и в чужой стране… Братья окружили его плотным кольцом, дружелюбно улыбаясь и стеснительно перешептываясь, словно они были вовсе не братья, а сестры, приютившие в оранжевом девичнике симпатичного незнакомца.
Муслим был осведомлен о том, что в соседском государстве, бывшем и его прародиной, властвует особый демографический уклад, сущность которого грубо нарушала принятые мировым сообществом законы, не говоря уже о законах божьих. Поэтому он нисколько не удивился количеству близнецов, проживающих в доме. Однако столкнувшись лицом к лицу с этой добродушной мужской оравой, Муслим невольно задумался о том, каков образ жизни этих существ, как две капли воды похожих друг на друга… В глубине просторного барака, он разглядел длинные двухэтажные ряды коек, между которыми были встроены аккуратные металлические шкафчики. Несколько широких столов, за одним из которых он теперь сидел, располагались в середине помещения, возле большой, дышащей жаром керамической плиты. Огромный котел с ухой, стоявший на плите, пускал ароматный пар, разносящийся по дому. Всюду царили порядок и чистота…
- Хорошо тут у вас, - откинувшись на стуле, и отдуваясь после второй тарелки ухи, вежливо заметил осоловевший странник.
- Да, у нас не плохо, - басисто гомоня, слаженно закивали улыбчивые близнецы.
- Ухи сколько хочешь можно есть! - вставил кто-то.
- Да уж! Ухи - хоть залейся! - посмеиваясь, поддержал его сосед, и вся ватага, в припадке необъяснимого восторга принялась пихать друг друга задубелыми шершавыми кулаками по ребрам.
Испуганный этим неожиданным всплеском коллективной энергетики нескольких десятков крепких парней с обветренными скуластыми лицами, Муслим вжался в стул - сонливость его, как рукой сняло. Но, к счастью, тумаки обошли студента стороной.
- Эй, друг! Тебе что, плохо? - озабоченно склонился к нему один из рыбаков.
- Нет, нет! Все в порядке, - сконфуженно выпрямился Муслим.
- Еще ухи хочешь? - предложили ему.
- Нет, спасибо, я сыт, - поблагодарил гость.
- Ешь, мы еще нальем! Наедайся вдоволь! Нам не жалко…
- Больше не могу, - натянуто улыбнулся Муслим. Состояние какой-то давящей неловкости, возникшее у него после шутливой семейной потасовки, устроенной близнецами, почему-то не проходило. Возможно, это было связано с глубокими различиями в ментальности между «натуральным» петербургским студентом и синтетическим «многочленом» рыбацкого братства. Студент понятия не имел о чем, кроме разве что погоды, можно было бы поговорить с этим жизнерадостным выводком близнецов, норовящих закормить его ухой до смерти.
- Погода паршивая, - осторожно заметил Муслим, воспользовавшись дипломатическим «НЗ».
- Погода хорошая! - не согласился с Муслимом коллектив, в лице одного из клонов. - Только ветер. Но рыбы наловим!
- Наловим, наловим! - уверенно поддержали его братья.
- Рыба это хорошо… - согласился гость, по мере сил поддерживая светскую беседу. - Рыбу ловить я тоже люблю. Ну, а кроме рыбы, чем занимаетесь? Отдыхаете как-нибудь?
- Отдыхаем! - подтвердил текущий собеседник студента. - Спим…
- Тоже не плохо, - натянуто улыбнулся Муслим, оценив изощренность досуга. -  А с девчонками как? Есть у вас девчонки то? - по-свойски подмигнул он одноликому собранию, пытаясь как-то развеять скованность международного контакта.
- Девчонки? - переспросил один из клонов, недоуменно морща лоб. - Что это?…
Муслима застала врасплох такая странная реакцией на его простенький вопрос: всякое, конечно, болтали в Питере о скрытных соседях, но подробности их интимной жизни не были эпицентром разговоров, и Муслиму не приходилось слышать ничего такого, что бы могло послужить ему ориентиром в подобной щепетильной беседе. Петербуржцев больше волновало другое - не затевают ли генкоммунисты агрессию, не растят ли легионы солдат на своих генетических фабриках, готовясь к мировой революции… Плотная информационная завеса, созданная совершенным тоталитарным режимом, не располагала к обмену сексуальным опытом.
 «Вот это номер! - думал ошеломленный Муслим. - Боже мой! Лишить людей самого главного, самого возвышенного, самого естественного удовольствия, которое подарила им природа! Неужели такое варварство возможно в конце двадцать первого века?!» - он почувствовал острую жалость к несчастным дружелюбным созданиям, радушно встретившим и приютившим его.
- Что такое девчонки? - настойчиво потеребил студента за плечо любопытный клон.
- Девчонки?… - беспомощно повторил Муслим. - Ну, это молодые женщины.
- Женщины?…
- Неужели вы никогда женщин не видели? - никак не мог до конца поверить в подобную дикость иностранный студент. - Это… Это такие… - красноречиво изобразил он руками форму женского бюста. - Ну, в общем… Это другой пол… Не наш.
Вразумительно сформулировать загадочное понятие, которому тысячи поэтов, художников и философов посвятили свои ярчайшие труды, было не просто.
- Пол?… Не наш? - эхом повторили клоны, с выражением полного непонимания на лицах. Муслим словно общался с инопланетянами.
- Вы знаете, откуда дети берутся? - спросил он.
- Знаем! - радостно закивали братья. - Из лабораторного корпуса!
Муслим вздохнул, раздумывая.
- А мальки откуда берутся? - хитро прищурился коварный просветитель, нащупывая близкую братьям почву.
Таким классическим «родительским» приемом Муслиму удалось таки пробить брешь в невинной косности братьев. Обсудив подробно все тонкости нереста ладожских популяций низших позвоночных, о которых близнецы знали практически все, он добрался, наконец, и до момента зачатия, но тут ему неожиданно пришлось столкнуться с другой проблемой: Братья наотрез отказывались верить в его версию о человеческом нересте.
«Что мы, рыбы, что ли»? - резонно возражали они, добродушно хихикая над Муслимом, словно он нес забавную околесицу.
- Не только же рыбы, все животные этим занимаются! - горячился студент, возмущенный такой твердолобостью. - Что, и собачьих случек вы никогда не видели?
- Что мы, собаки, что ли? - потешались братья.
Студент почувствовал себя загнанным в угол, но, как достойный наследник традиций Галилея и Джордано Бруно, он был готов отстаивать истину до конца. Распалившись не на шутку, Муслим принялся доказывать братьям свою правоту, приводя самые разнообразные доводы, не брезгуя даже похабщиной:
- …А как, интересно, эти «шланги», которые у вас в штанах? - с ядовитой издевкой вопрошал он, расхаживая перед аудиторией и возмущенно жестикулируя. - По-вашему, они для того, чтобы пожары тушить?! И что, никогда у вас там не трет, не жмет?… Неужто, в жизни не рукоблудствовали?… Лицемеры! Или вы кастраты все? - насмешливо поинтересовался Муслим, и тут же виновато осекся, заглянув в наивные детские лица братьев, слушающих его с открытыми ртами. Ему пришло в голову, что это предположение могло оказаться верным…
- Всем заткнуть уши! - раздался вдруг за спиной оратора властный голос.
Близнецы, как один, послушно выполнили приказ. Студент удивленно обернулся: высокий пышноусый мужчина лет сорока, одетый в длинный пятнистый плащ и ядовито зеленой фуражку, стоял перед ним, с карабином в руках. Еще двое, - попроще, без усов, но в таких же фуражках, - плавно заходили Муслиму в тыл, беря в клещи. Это был пограничный наряд…


- Может меня бы и отпустили, если бы сразу раскаялся, но я уперся: Ругался с ними до хрипоты - доказывал, что они нарушают декларацию прав человека, - заключил Частник. - Откуда ж мне было знать, что это так печально закончится… Наивный был, как пингвин, - сокрушенно вздохнул он.
- И все, что ли? - изумился Навроцкий. - За это пожизненно?!
- Я и сам сначала поверить не мог, - усмехнулся Муслим. - Но за шесть лет убедился, что никто шутить и не думал -  у них все по честному.
- А то, что ты иностранец?… Международный скандал не случился?
- Там, наверно, решили, что я утонул, - пожал плечами Муслим.
- Ну и ну!… - покачал головой Навроцкий. - А зачем им все это надо? Что такого ты натворил, чтобы так… Что за тайны мадридского двора?
- Идеологическая диверсия - попытка растления трудового народа, - растолковал Муслим.
- Чушь какая-то! - заявил художник. - Они что, хотят убедить всех своих… граждан… в том, что секса не существует? Это же нелепо! Зачем?!
- Нету никакого секса! - с неожиданной злостью в голосе заявил вдруг Бетховен. Клон упрямо сжал пухлые губы и, демонстративно отвернувшись к окну, принялся ритмично покачиваться взад-вперед, словно метроном. Горе-музыкант явно не принадлежал к когорте сексуально озабоченных личностей.
«Ну, натуральный псих, - подумал Навроцкий - Тяжело у него, наверно, гармошку отбирать…»
- По-своему, Бетховен прав, - заметил Муслим. - Формально для него секса не существует - это, как бы, неприятие новой эволюционной формой атавистических элементов прошлого. Вполне логичное явление. Это я уже теперь домысливаю, - смущенно пояснил он, - за шесть лет тут много чего передумать успел.
Художник пристально взглянул на Частника: гротескный образ сумасшедшего «шпиона-любителя», который невольно сформировался в его сознании под воздействием окружающего абсурда, постепенно таял, словно мутная корка весеннего льда, и под ним все сильнее просвечивала истинная, совершенно нормальная человеческая сущность.
- А между ног у него остались какие-нибудь формальности? - полюбопытствовал Навроцкий, покосившись на «последнее достижение эволюции».
- Насколько я знаю, они все стерильны, но, что касается «потенциальных возможностей» - тут судить не берусь. Всякое говорят.
- Есть у них возможности, - заверил присутствующих Герман Иванович. - Особенно у вояк: У них с каким-то гормоном проблема - много его, а без этого воякам никак.
- С тестостероном? - предположил Навроцкий.
- Не знаю, может быть, - пожал плечами Герман Иванович, с подозрением покосившись на «амнезированного». - Я в науках не силен… Но слышал, что некоторые из них «кое-чем» увлекаются, втихаря. А женщин от них подальше держат.
- И женщин тоже клонируют? - спросил Навроцкий.
- А как же. Целые женские фабрики есть. И для номенклатурных работников, - те точно… формальностями пользуются, - аккуратно вуалировал свои выражения Герман Иванович. - Да и «дикие» бабы, слава богу - еще не перевелись, - с некоторым вызовом повысил он голос.
- Диких скоро не останется! - снова встрял в разговор Бетховен. - Они устарели - их больше не выпускают, - мстительно «поддел» клон Германа Ивановича.
- Моя баба уже двоих выпустила, - насмешливо заверил его представитель «сексуального меньшинства».
- Что? - напрягся Бетховен, силясь сообразить, о чем идет речь.
- Что, что!… - передразнил Бетховена неугомонный клононенавистник. - Дрова - они и есть дрова! Буратины хреновы! Эх, обидно, Муслик, что ты тогда на этих пробирочных нарвался! Наши люди бы тебя ни за что не сдали.
- Наши б не сдали - это точно! - поддакнул из-за стола его приятель.
- А в заповеднике тоже клоны работают? - спросил художник.
- В заповеднике? Это в каком? - оживился Герман Иванович.
- Где мамонтов разводят.
- В Архаровском… В банке работают: специалисты. А чего это ты спрашиваешь? Вспомнил что-нибудь?
- А такой: бородатый, с крыльями, в лесу живет? - уточнил Навроцкий.
- Леший, что ли? - усмехнулся Муслим
- Бородатый, с крыльями… - задумался Герман Иванович. - Малюта, видать… У него одного крылья в тех местах.
- Точно! Малюта! - подтвердил художник.
- Есть такой… Так ты его знаешь?
- Встречались… А он дикий?
- Дикий, - кивнул Герман Иванович. - Сертифицированный: из приюта сбежал. В бывшей усадьбе лесника обосновался.
- Ага!… - обличительно заметил Навроцкий. - Он то нас и сдал! А говорите - дикие не сдают!
- Кого это вас? - удивился Герман Иванович.
- Меня и друга моего… Кажется… - осекся Навроцкий, позабывший в приступе праведного негодования про амнезийную маскировку.
- Восстанавливается память то понемногу! - доверчиво порадовался за ближнего Муслим. - Ну, ну, молодец… Так ты с другом, значит, был?
- Вроде бы… - пробормотал Навроцкий.
Герман Иванович, почуяв за смущением Навроцкого какую-то фальшь, перевел острый взгляд с художника на Муслима, и обратно, но скоропалительных выводов делать не решился. Он задумчиво пожевал губу и пояснил:
- Малюта – ангел. Так-то он мужик не плохой, только малость двинутый, на религиозной почве.
- Он же коммунист, - возразил Навроцкий.
- Коммунист, - кивнул Герман Иванович. - Я же и говорю - ангел… Им даже крылья специальные выдают, из фонда «Религиозного атеизма» - для культовых мероприятий… Ангелы - они все коммунисты. Сектанты… А вы, наверно, в заповеднике шастали? Чужие… Конечно, он вас сдал! Чего ж вы хотели?
Сектанты?… - беспомощно откликнулся Навроцкий, озабоченно пощупав свой лоб. - Ну, ясно!
- Все второе пришествие вспоминают - осанну поют! Фанатики, одним словом, - насмешливо щурясь, покачал головой Герман Иванович. - Малюта, правда, редко на слеты наведывается - далеко летать… Но крылья бережет.
- Второе пришествие?… Вспоминают?… - переспросил Навроцкий.
- Ну да.
- Так еще и Второе пришествие было?! - снова недоверчиво уточнил Навроцкий.
Походя упомянутое Германом Ивановичем событие, на взгляд художника заслуживало некоторого внимания, учитывая то, что оно могло бы прояснить один из самых животрепещущих вопросов бытия… В то же время, все, что он уже успел узнать о достижениях рода человеческого за последние сто лет, усугубляло и без того глубокие противоречия между делами земными и делами небесными. Несопоставимость нового явления Христа с иными явлениями времени, сводила на нет все попытки Петра примирить их в одном сознании. Под прессом этого непримиримого внутричерепного давления, Навроцкий почувствовал, что голова его вот-вот лопнет, как перекачанный воздушный шарик.
- Ну, «второе пришествие» - это фольклорное выражение, - утешительно вставил Муслим, обратив внимание, что лицо художника исказила гримаса мучительного умственного напряжения.
- Фольклорное? - рассеянно откликнулся Навроцкий - Да-да, я понимаю, конечно… - Преодолев критическую точку, напряжение ума вдруг исчезло, погрузив несчастного пришельца из безмятежного двадцатого века в состояние апатии. - И что же? Христос, правда, приходил? - почти безучастно спросил он.
- Да ты что, ей Богу! - чуть не подскочил Муслим. - Христос!… Тьфу ты! - перекрестился он. - Я про Ильича говорил… Ах да! У тебя же амнезия!… Извини… Зачем же они так сильно тебе башку зачистили.


Арамис Юрьевич не был человеком религиозным, но надеялся, что Господь все-таки существует - иначе «бытие» выглядело как-то уж слишком мрачно.
В церковь Колупаев наведывался редко. Попам он не особо доверял, поскольку в любой посреднической деятельности подозревал корысть, но крестик нательный имел… Однако, на этот раз, Арамис Юрьевич отправился в храм божий с весьма конкретной целью. Он намеревался заручиться духовной поддержкой в деле, в котором совершенно определенно была замешана «нечисть». Не даром дело с самого начала выглядело таким запутанным.
В своих действиях Арамис Юрьевич руководствовался теперь не столько служебным долгом, сколько смутным ощущением какого-то внутреннего зова. Ощущение это родилось у Колупаева вскоре после того, как он, упустив «ведьму», приехал домой в смятенных чувствах, и попытался поделиться своими заботами с супругой…
- Ну что ты несешь, Арик! - небрежно осадила Колупаева Алина, рассеянно выслушав мистическую историю. - Найди другую работу, если тебе от этой вашей чернухи ведьмы стали мерещиться, тем более, что и денег почти не платят… У тебя же университетское образование! Мог бы каким-нибудь приличным бизнесом заняться, вместо того, чтобы бегать по улицам за непристойными девицами… Я устала жить на твою зарплату. Если бы не отец, мы давно пошли бы по миру.
- Причем здесь зарплата? - искренне удивился Колупаев. - И причем здесь девицы?… Я стал свидетелем чуда, вернее наоборот… Но это не важно… А ты говоришь о каких-то низменных вещах!
- Ну, хватит! - раздраженно повела плечами супруга. - Мне завтра выступать не семинаре - я иду спать, так что ни о каких «низменных вещах» можешь не беспокоиться…
Колупаев долго не мог уснуть. Он ворочался на продавленном диване, размышляя о своем положении во вселенной: «Одиночество, полное одиночество»… Самый близкий, казалось бы, человек, - родная жена, - не поверила ему. Причем, не поверила в обидной, пренебрежительной форме… Она не только не верила его словам - она не верила в него, в то, что с ним может происходить что-то значимое… И самое ужасное, - внезапно осознал Арамис Юрьевич, - что так было всегда. Он просто не задумывался об этом раньше. Жизнь шла своим обычным чередом, не оставляя ему шансов на яркие поступки и ощущения.
Если бы личность Арамиса Юрьевича формировалась в иные, более благонравные времена, нежели эпоха воинствующего атеизма, он, вероятнее всего, достойно носил бы рясу священника, а не пытался бы отгородиться от мирового зла жупелом служебного оружия. Живя чужой жизнью и беспомощно бултыхаясь в мутном потоке бытия, Арамис Юрьевич никак не мог нащупать твердую почву под ногами. Семейное счастье, нередко поддерживающее на плаву бесцельно дрейфующие в социуме мужские особи, также обошло следователя стороной: Брачный союз, заключенный Колупаевым в студенческие годы, по инициативе его матери, с фригидной дочкой университетского профессора, представлял собой хлипкую федерацию с тесными экономическими связями, при полном отсутствии каких-либо иных общих интересов. Никакой драмы в этом не было - обычная житейская история. Но именно теперь Арамис Юрьевич особенно остро ощутил, что жизнь, на самом деле, может принимать и другие формы - совершенно необычные… И если есть в этом мире ведьмы, значит столкновение сил добра и зла не заканчивается на уровне банальных человеческих дрязг. Не это ли прямое доказательство существования Господа?!…
В голове Колупаева словно зазвучал набат, требовательный и величавый… «Это же знак свыше! - догадался Арамис Юрьевич. - Я призван!»
Утром следователь явился на работу в приподнятом настроении. Коллегам он рассказывать ничего не стал: кто бы ему поверил, если даже терпеливая как буйволица Алина отказалась воспринимать его историю всерьез?
Но, не смотря на то, что ему пришлось остаться один на один с неведомыми и могущественными силами, Колупаев, как ни странно, чувствовал себя «в своей тарелке». Словно именно мистической изнанки ему и не доставало в делах мирских для уверенности в себе. Ощущение это было необычное и приятное.
В храме стояла неколебимая тишина. Только легкий шорох шагов прихожан, да едва слышный монотонный шепот какой-то ретивой старушки нарушали уважительное безмолвие. Теплый запах парафина и благовоний слегка дурманил. Арамис Юрьевич поставил свечку Казанской Божьей Матери, попросил у нее покровительства, потом обратился к Иисусу - прочитал «Отче наш», сколько помнил, и, застенчиво крестясь, ретировался… На улице Колупаев вручил несколько монет безногому калеке с подозрительно красными глазами, и облегченно вздохнул - теперь он счел себя подготовленным к поединку со злом…
Напротив подъезда на Васильевском, куда Туманова перевезла картину «Псевдоайвазовского», находился небольшой сквер, зажатый между двумя домами. Несколько тополей, кусты боярышника, пара скамеек и детская площадка, с деревянной горкой в центре, были огорожены витой чугунной решеткой. Этот сквер и избрал Колупаев в качестве наблюдательного пункта. Он устроился на одной из скамеек, закрытых кустами со стороны улицы, и приготовился к охоте на ведьм. Следователь пока не знал, что он предпримет, когда поймает ведьму, но это его не беспокоило: в настоящий момент Арамис жил инстинктами.
Лидия появилась только часа через два. Пыл менее целеустремленного охотника мог бы остыть за это время, но Колупаев был стоек… Туманова вышла из подъезда и, как ни в чем не бывало, неторопливо направилась в сторону Большого проспекта. Арамис Юрьевич вылез из засады, и двинулся за ней. Он уже почти нагнал ее, когда девушка, услыхав нетерпеливые шаги охотника, тревожно обернулась: в ее глазах вспыхнул ужас. Лидия бросилась бежать.
Светофор на перекрестке подавал девушке запрещающий красный сигнал, но охваченная паникой Лидия решилась на отчаянный поступок: она кинулась через улицу, заполненную потоком несущихся автомобилей. Рев сигналов ударил по нервам, но ей все-таки удалось счастливо миновать опасную для жизни зону. Она добралась до противоположного берега ревущей автомобильной реки и обернулась: маньяк, не взирая на риск быть раздавленным, бежал следом…
Темно синий джип, летящий по дороге, пронзительно взвизгнул тормозами и, проскользив по асфальту несколько метров, ударил Колупаева в бок. Арамиса Юрьевича отбросило в сторону. Лидия застыла на месте. Водитель джипа выскочил из машины и схватился руками за голову. Это был крупный лысоватый человек, лет сорока пяти, в расстегнутой до пояса рубашке с короткими рукавами. Из-под рубашки выпирала мощная, поросшая седыми волосами грудь.
- Вы видели? - умоляюще обернулся мужчина к Лидии.
Колупаев, тем временем, полежав несколько секунд на спине, сел и потряс растрепанной шевелюрой. Угнетенное настроение водителя мгновенно переменилось:
- Ты что, козел, делаешь?! - свирепо набычился он, вразвалочку приближаясь к одуревшему от встряски Колупаеву. Волосатая грудь еще сильнее вздыбилась из-под рубашки, словно праведное возмущение распирало водителя изнутри.
- Свидетелем будете, дама! - деловито предостерег Лидию победивший участник дорожного происшествия. Судя по всему, он намеревался устроить жертве хорошую взбучку, и зачем ему нужны были для этого свидетели, оставалось загадкой.
Арамис Юрьевич, не обращая внимания на угрожающее наступление водителя джипа, искал глазами подозреваемую. Обнаружив, что Лидия все еще тут, следователь вытянул из кармана удостоверение.
- Гражданка Туманова? - полуутвердительно спросил он, поднимаясь на ноги.
- Да, - кивнула оторопевшая Лидия. Она уже нащупала в сумочке «задвижку», но, увидев удостоверение, передумала пускать ее в ход, тем более что место было не особенно подходящим: вокруг уже скапливался народ.
На владельца джипа могущественная красная книжечка произвела отрезвляющее действие. Водитель тут же принялся виновато расшаркиваться:
- Слышь, начальник, извини, а? Я ж не знал, что ты мент, ну!… Сам-то, как, цел?
Колупаев, отмахнувшись от доморощенного линчевателя, прихрамывая, подошел к Лидии.
- Мне нужно с вами поговорить, - строго сказал он.


Машину звали Трип. Однако полное имя электронного помощника чекистов было Триппер, но в управлении об этом уже никто не помнил. Ни сама эта позабытая греховная зараза, ни связанные с ней ассоциации программистов, для нынешних пользователей не значили ровным счетом ничего.
Ходили байки, что давным-давно, еще до революции, пращур нынешнего Трипа чем-то особо отличился перед комитетом, и в награду получил себе имя, которое потом передавалось по наследству всем последующим его коленам. За десятилетия службы на комитет, династию Трипперов многократно подвергали самому изощренному апгрейду. Кончилось тем, что машину благополучно отквантовали, изменив сам принцип работы процессоров. Триппер стал значительно умнее. Он отрастил мощный симулятор эмоций, способный модулировать весьма тонкие настроения. Однако, скверный характер машины ничуть не изменился. Будто, и в самом деле, некая таинственная кибернетическая гонорея поселилась в электронных мозгах. Но если примитивные предки Трипа могли лишь тупо виснуть, то их потомок имел в своем распоряжении гораздо более широкий арсенал средств самовыражения. Хотя, отдавая дань семейным традициям, Трип иногда тоже «вешался». Для квантовых процессоров это была не такая простая задача. Ее решение требовало глубокого натурализма. Впадая в депрессию, машина наращивала напряжение своего симулятора до тех пор, пока его совершенно не замыкало. Тогда Триппер и приступал к фамильной процедуре, используя виртуальную веревку, которую прятал среди системных файлов. Чтобы вытащить машину из квантовой петли приходилось вызывать реаниматоров из столицы. Веревку каждый раз изымали, но предусмотрительный Триппер, на всякий случай, всегда оставлял где-нибудь резервную копию.
Впрочем, суицидальные наклонности машины не были ее коньком. В нынешнем квантовом виде трепать нервы персоналу управления Трипу не составляло труда и не впадая в крайности. Подражая людям, с их ранговой системой доступа, Трип занялся пользователями в индивидуальном порядке. Он сформировал в своем электронном сознании некие неведомые приоритеты, руководствуясь которыми поделил пользователей на угодных, и неугодных. Угодные не ведали печали, и только удивлялись жалобам неугодных, на долю коих и выпали все прелести дурного характера машины. Трип практиковал долгие тягостные паузы - мотая нервы, порол откровенную чушь - уводя разговор в сторону от дела, а иногда даже откровенно хамил, пользуясь своей сатанинской машинной неуязвимостью: кто же станет всерьез обижаться на неодушевленный предмет?
Капитана Синего Триппер не жаловал, как, впрочем, и всех остальных «цветных» сотрудников управления, которые, в соответствии со штатным расписанием, контролировали участки подведомственной территории. Капитан Маренго вообще отказался от услуг электронного мозга, хотя собственных мозгов у Маренго явно не хватало. В результате строевой офицер остался практически ни с чем. Однако, контактировать с Триппером он больше не мог - это превратилось для него в невыносимое испытание. Машина просто издевалась над ним. Трип терял важные документы, дерзил, дразнил участкового то меренгой, то муренкой, то Маринкой - словно глумливый школяр, доводящий учителя до белого каления. Маренго никак не удавалось совладать с этой виртуальной заквантованной гонореей. А в присутствии свидетелей хитрый Триппер вел себя безупречно. В конце концов, Маренго обзавелся электронным помощником-наушником, который содержал в порядке его дела и, по мере необходимости, брал на себя весь обмен информацией с главным мозгом управления…
Синий сидел у себя в кабинете, хмуро глядя на голографическое изображение Навроцкого, внемлющее исповеди Частника. Было уже далеко за полночь, и жизнь в управлении практически замерла, так что капитану никто не мешал. Как и все его коллеги, капитан был фанатиком своего дела, поэтому он все равно не мог бы спокойно заснуть, когда порученное ему следствие упорно не желало двигаться с места. Синий остался на ночь в управлении, чтобы дождаться результатов анализов, просмотреть запись разговоров, сделанную в камере, и поработать, пока сон не пересилит возбужденное чувство ответственности, возложенной на капитана страной.
«Амнезия… Какая еще амнезия?…» - недоуменно бормотал капитан, пытаясь уразуметь смысл происходящего: Никакой амнезийной терапии пациенту не проводилось…
- Амнезия бывает шести видов, - скучающим голосом заметил Трип, и утомленно вздохнул.
- Это я не тебе, - рассеянно отмахнулся капитан. - Ты анализы обработал? - спросил он через минуту, выключив запись.
Триппер вопрос проигнорировал.
- Что такое, Трип? Ты что там, уснул? - повысил голос капитан.
- Я думал вы это не мне, товарищ капитан Синюхин, - откликнулся Триппер.
- Синий! - раздраженно поправил машину участковый.
- Виноват… мой синий капитан, - с нахальной усмешкой в голосе парировал Трип.
- Гороскопы готовы? - угрюмо спросил Синий, не поддаваясь на провокацию.
- Так точно! Анализы обработаны, гороскопы составлены… - доложился Трип.
Так называемые «гороскопы» - персональные генетические карты подследственных, составлялись на основе анализа ДНК. Данные анализа интегрировались компьютером в описательный набор личных качеств и поведенческих характеристик пациентов. К ним так же прилагалась ориентировочная линия виртуальной судьбы. Обычно гороскопы существенно облегчали работу следователя, особенно в вопросе классификации преступников. С их помощью удавалось восстанавливать кое-какие детали прошлого подследственных, и даже прогнозировать будущие поступки, кончено в том случае, если генезис был не слишком причудлив.
- Ну-ка, покажи, что ты там раскопал, - распорядился капитан.
Трип развернул перед офицером экран с записью гороскопа одного из вновь поступивших шпионов.
Капитан Синий внимательно просмотрел текст: похоже, в данном случае, вся эта хиромантия не работала… Гороскоп новенького оказался настолько туманным, и содержал такое количество условных факторов, что капитан просто терялся. Он рассчитывал, что результаты анализа внесут ясность в расследование, но этого не случилось. Гороскоп толковал о каких-то творческих кризисах, свойственных подследственному, его глубокой эмоциональности… Приписывал диверсанту целый букет таких странных качеств, как влечение к прекрасному, склонность к этическому анализу и т.п. В общем - бред сивой кобылы. Создавалось впечатление, словно речь идет не о коварном вражеском лазутчике, - изворотливом типе со стальными нервами, - а о полноценной версии злосчастного Бетховена, меломанический сперматозоид которого угодил таки в соответствующую пробирку. Линия судьбы подследственного практически не просматривалась, не считая туманных намеков компьютера на связь Навроцкого с некими экстраординарными событиями. Откуда в электронном мозгу взялись такие подозрения, капитан пока не понял.
Компьютер черпал информацию для своих выводов не только из генетических данных конкретного индивида, но и проводил, в случае необходимости, сравнительный анализ с огромной государственной коллекцией гороскопов - как ныне здравствующих граждан, так и давно усопших. Кроме того, в распоряжении Трипа была «Всеобщая виртуальная карта судеб», ориентироваться в которой никакому человеку было не под силу.
Между тем Синий углядел в расчетах машины и одну явную ошибку. В глубине души капитан был даже доволен этим. Синего раздражал тот факт, что компьютер делает выводы, руководствуясь какими-то, только ему доступными соображениями, и не выдает полного отчета. Честолюбивому офицеру хотелось держать все под контролем - он вообще не любил принимать что-либо на веру. Однако, ошибка машины своей механической тупостью ставила под сомнение преимущества искусственного разума над разумом капитана, и это было приятно…
Ошибка заключалась в том, что дата рождения диверсанта, указанная в гороскопе, разнилась с датой его физиологического возраста на целых сто лет.
«Счетовод хренов…» - самодовольно улыбнулся про себя капитан, однако тут же припомнил сетования диверсанта на столетний промах подводного водителя… Улыбка медленно сползла с лица Синего. Пару минут капитан сидел, глубоко задумавшись, но затем решительно отмел сомнения прочь: не хватало еще пойти на поводу у вражеского лазутчика, всерьез рассматривая его бредовые заявления.
- Эй! - окликнул он своего строптивого помощника. - Что это ты тут выдал: «Год рождения 1962»? Считать разучился? Ему же тридцать шесть лет!…
- Да что вы, Синенький! - с деланной обидой отозвался Трип. - У меня все чики! Комар носа не подточит! Есть образец ДНК…
- Какой образец?
- Коллекционный, - заявил компьютер. - Принадлежит известному петербургскому художнику – некрополисту, Петру Навроцкому. Заархивирован государственным генофондом еще в середине века.
- Петербургскому… - хищно сдвинул брови капитан.
- Там ссылка есть, - заметил Триппер.
Синий снова задумался… Петербургские корни Навроцкого отлично согласовывались с версией, которую он прорабатывал. В том, что задержанные были иностранцами, капитан не сомневался. Синий подсадил новенького в камеру к Частнику именно потому, что рассчитывал - два иностранца обязательно найдут общий язык. Потерпев неудачу в лобовой атаке, и не добившись результата биохимическим способом, капитан возлагал надежду на то, что общение с коллегой благотворно повлияет на новенького - убедит его в бессмысленности запирательства. Частник, в свое время, раскололся сразу, избежав мучительных процедур, прописанных докторами управления. Капитан полагал, что этот пример может и Навроцкого подтолкнуть к правильному решению.
Изолятор КГБ представлял собой некий гибрид - что-то среднее между тюрьмой и больницей, поскольку любые преступники, в том числе и политические, считались в генкоммунистическом государстве просто больными людьми. Конечно, в основном эти больные были безнадежны, но такое положение позволяло чекистам лечить своих подопечных столько, сколько им вздумается. В тоже время, правоохранительные органы, (в лице все того же комитета), были избавлены от судебной волокиты: Тенденции подобного подхода наблюдались уже в период «Первого пришествия», но тогда ни наука, ни правовое обеспечение, еще не поспевали за прогрессивной мыслью социальных новаторов.
Генетический код Навроцкого, как, впрочем, и анкетные данные, совпадали с данными из государственного архива, и принадлежали давно умершему человеку. Капитан Синий истолковал это по-своему, не уподобляясь бездумной, прямолинейной логике машины. «Клон… - уверенно заключил капитан. - Примитивный, необработанный клон… Зачем только им понадобилось выращивать такой нелепый образец для диверсионной миссии?» Синий был озабочен: какой-то подвох скрывался за всем этим, но какой…
- Дай-ка мне второго, - попросил Трипа капитан.
Анализ хромосом Люмберга также был напичкан бессмысленной белибердой. Ну что это, скажите на милость, за характерные черты: «Тяга к прекрасному в виде материальных ценностей», «внезапные порывы благородства», «подверженность фатализму», (Да что они в фатализме то понимают, варвары!). Дата рождения в гороскопе вообще отсутствовала, но физиологический возраст был вполне подходящий: тридцать три года… Семит…
Синий удрученно покачал вихрастой головой: ох уж эти иностранцы… То ли дело ясные, аккуратные гороскопы русских рабочих и крестьян, военных, учителей, специалистов: тут вам не как-нибудь пугливый фатализм - тут фатум в чистом виде! Конкретный, общественно полезный фатум… Да что там - лучшие ученые страны, с их сложными доминантными кривыми профиля, и те могли бы показаться образцом твердых поведенческих линий рядом с этими расхристанными неврастениками с запада… Даже ущербный, болезненно раздвоенный гороскоп пресловутого ТПЗ №3211 не содержал в себе столько расплывчатых понятий, оговорок и пояснений.
Задумавшись о неоценимых преимуществах, которыми одарил людей генкоммунистически строй, капитан невольно вспомнил и безупречные параметры собственного гороскопа. Пользуясь служебным положением он, время от времени, заглядывал и в свой персональный файл. Любуясь чеканными формулировками, рисующими его скромную персону, и  неуклонно ползущей вверх по графику жизни линией судьбы, - капитан млел от удовольствия: прописанная в гороскопе судьба сулила ему уверенное продвижение в чинах.
Персональная генетическая карта капитана Синего содержала весь перечень признаков настоящего чекиста: У капитана имелась холодная голова, (очень приличного размера), горячее сердце убежденного генкоммуниста, и чистые руки идеологического хирурга. (Из суеверных побуждений Синий, на всякий случай, несколько раз в день мыл руки щеткой с мылом).
Генетический материал, из которого создавались чекисты, имел ряд существенных особенностей. Помимо профессиональных качеств, заложенных на основе отечественного генофонда, и лучших образцов всех элитных спецслужб мира, чекисты получили важную наследственную характеристику, переоценить значимость которой для успеха дела было невозможно. Элита силовых структур, - ключевое звено в цепи государственного устройства, - комитет контролировал генетическую программу в целом. Поэтому, во избежание каких-либо эксцессов, связанных с личными амбициями гордых своей миссией, блестяще подготовленных офицеров, в цепочке у каждого чекиста имелся особый геном. Этот геном нес ответственность за поддержание в организме безоговорочной жертвенной преданности, и был страховым полисом для партийной верхушки, гарантирующим ее от правительственного переворота. Найден геном был весьма экстравагантным способом. Основатели системы клонирования обнаружили его в человеческом ДНК, на основе экстраполяции с ДНК семейства псовых. У преданности были и некоторые побочные эффекты. К примеру, все модели комитетчиков запросто могли шевелить ушами.
Капитан Синий задумчиво махнул правым ухом, отогнав мошку, проникшую в помещение с коварной целью укусить какого-нибудь чекиста.
- Почему нет никаких прогнозов? - спросил он у компьютера. - Неужели невозможно предсказать поведение этих примитивных типов? У тебя есть даже архивные данные, где они на твоей хваленой карте?!… - Синий прихлопнул назойливую мошку рукой, и раздраженно глянул на объектив стереокамеры - прямо в недремлющее око Триппера. - Где же фатум, в котором ты так силен? - язвительно поинтересовался капитан.
- Синий, у вас что-то с лицом! - нарочито испуганно заметил Трип. - Мне кажется, вы сердитесь…
- Сержусь, - грозно подтвердил капитан.
- Это зря! Это вам вовсе не к лицу, - с удовольствием принялся трепаться компьютер. - Я бы посоветовал вам сделать дыхательную гимнастику… Тут у меня, как раз, имеется один подходящий курс, который я откопал в сети.
- Не морочь мне голову! - оборвал его капитан. - У тебя нет выхода в сеть… Только с разрешения спецотдела.
- Вы как всегда правы, Синенький! - почтительно признал Трип. - У меня нет… И у вас нет… Есть у банковского «Цербера», а мы с ним, так сказать, накоротке.
Капитан опешил. Он, конечно, был в курсе, что банковский мозг регулярно высасывает из сети всю свежую информацию о генетических исследованиях на западе, но чтобы Трип и Цербер, сотрудничая, занимались еще и какими-то своими делишками - это уже было слишком… Тут определенно попахивало самодеятельностью кого-то из пользователей… Никакие квантовые генераторы и симуляторы эмоций не могли послужить оправданием подобных действий, пусть и распоясавшейся, но вполне надежной техники…
- Не волнуйтесь, товарищ Синий! - успокоил капитана Триппер. - Вы уж, я смотрю, бог знает, что подумали. Просто я запрашивал у Цербера данные на подследственного, и он пустил меня в петербургский архив. С разрешения спецотдела, конечно… А там, среди данных о некрополистах, затесался и этот любопытный, на мой взгляд, текстик: я давно подыскивал базе данных своего симулятора что-нибудь подобное. Необходимо развивать его компетентность, а дыхательная гимнастика непосредственно воздействует на эмоциональные срывы - она их обуздывает. Меня заинтересовал механизм этого процесса.
- Да уж… - проворчал Синий. - Обуздать тебя давно пора. Боюсь, только, дыхательной гимнастикой тут не отделаешься.
Не смотря на то, что объяснения Трипа его несколько успокоили, капитан все еще испытывал смутную тревогу: уж больно хитроумной стала машина. Компьютер буквально балансировал на грани дозволенного.
- И что же ты там накопал на этих некро…? - поморщился капитан. - Будет от тебя какая-нибудь польза, в конце концов? Или пора твои мозги форматировать?
- Опять угрозы… - вздохнул Трип. - Вот и все вы такие, люди.
- Ну, ну, только не заплачь - заржавеешь… Давай по делу.
Изучив сведения о некрополистах, капитан Синий очумело помотал головой: никакой связи этого похоронно - эстетического направления в искусстве с нынешней диверсионной карьерой Навроцкого он не улавливал.
«Зачем они заслали сюда этого клона-извращенца?!» - терялся капитан. Ни одна более-менее разумная гипотеза не приходила ему в голову.
Исковерканная капиталистической демократией психология людей с запада оставалась для капитана Синего тайной за семью печатями. Не смотря на то, что он прилежно изучал их звериные повадки, и каждый год сдавал на отлично переэкзаменовку по утилитарной логике и прикладной генетике, капитан чувствовал, что суть предмета ускользает от него. Иногда ему мерещилось, будто преподаватели создали в своем воображении какой-то безумный уродливый мир, и пытаются выдать его за существующий в действительности… Хотя, увы, - он прекрасно знал, что этот ужасный мир существует на самом деле.
Кроме того, капитан не мог понять, почему люди с запада остаются непредсказуемыми даже после компьютерной обработки ДНК, если все их поступки, - как ни крути, - сводятся лишь к первобытным животным инстинктам. Судя по учебнику, мотивации их действий всегда были асоциальны, эгоистичны, и должны были бы давно привести безнадежно отставшее в развитии западное сообщество к полному краху. Но пока запад еще держался…
Как человек новой генетической формации, капитан испытывал по отношению к этим анахронизмам эволюции вполне понятное чувство превосходства, смешанное с жалостью. Более того, в глубине души, он вообще считал их животными. Хитрыми, сообразительными, опасными, но все же животными, а не людьми. Ведь, по сути, они ничем не отличались от «диких». А уж «диких» капитан презирал всей душой…
Дикие раздражали Синего очевидной бессмысленностью своего существования. Мнение капитана об этих выродках сложилось не только под воздействием правительственных манифестов, призывающих граждан всеми силами бороться с пережитками прошлого, но и в процессе нудной практической работы с этими эволюционными недоносками. На заре карьеры ему приходилось мотаться в продолжительные экспедиции, чтобы выловить какого-нибудь очередного не сертифицированного засранца, скрывающегося в непролазных лесах огромной страны. За это капитан особенно злился на остатки вольного человеческого племени.
Как правило, это были безобидные существа, рожденные где-нибудь в провинциальной глуши, (увы, не всюду пока дотягивались руки генетиков коммунизма до ущербных завихрений ДНК). Вырванные из среды своего обитания, мауглеподобные отпрыски преступных родителей-укрывателей, превращались в настоящую головную боль управления. Они не были пригодны для использования на государственной службе или в хозяйственной системе, а потребности у них имелись. Бродяг обследовали, стерилизовали, сертифицировали, и помещали в специальные приюты. Некоторые из них убегали, и снова приживались в каких-нибудь немноголюдных природных зонах, близких им по духу. На это комитет смотрел сквозь пальцы: стерилизованный «генобрак» опасности для режима обычно не представлял.
- Кстати, вы про карту спрашивали, - вывел капитана из раздумий Трип. - Я только что снова все проверил: в карте произошли некоторые сдвиги…
- Что?! - встрепенулся капитан. - Какие сдвиги?
- Ваше персональное дело пострадало, - флегматично сообщил Трип.
- Пострадало? - удивился капитан. - Ты имеешь ввиду… гороскоп изменился?… - сообразил он, и душа его наполнилась тайной надеждой: вероятно, скорое повышение, или даже награда ожидали участкового, сумевшего задержать опасную диверсионную группу.
- Вы меня обижаете, Синюхин! - оскорбленным тоном заявил Триппер. - По-вашему, я не способен правильно формулировать свои сообщения?
- Синий… - механически поправил квантовое устройство капитан, погруженный в благостные мысли. - Ну, что там у тебя? Покажи! - нетерпеливо потребовал он.
Триппер извлек из недр своей бездонной памяти гороскоп капитана, и вывел на экран.
- Как это?!… - опешил Синий, просмотрев файл. - А где окончание?
- Окончания нет… Это все. Так уж карта легла.
- Что? Карта?… - растерянно повторил капитан.
- Извиняюсь за каламбур… Я имел ввиду аналитический прогноз… Тот самый фатум, которым вы интересовались, - благодушно пояснил Триппер.
- А что произошло? - уточнил Синий. Теперь в его голосе сквозил испуг: пропажа из файла доброй половины служебной карьеры наполнила Синего суеверным ужасом. Пророческие способности Триппера, не смотря на все его выкрутасы, никогда не вызывали у капитана сомнений. Машина знала свое дело…
- Произошли спонтанные изменения в карте судеб, обусловленные возникновением линии вашего нового подопечного. Механизм расчетов не подлежит трансформации в вербальные символы, - напустил туману Трип.
Государственная карта судеб представляла собой некий виртуальный ковер. Рисунок ковра сплетался из миллионов нитей. Каждая нить была линией судьбы одного из граждан генкоммунистической республики. Этот доморощенный аналог того легендарного полотна, которое ткали на небесах мифические старухи мойры, удалось отобразить в цифровом виде благодаря математической сортировке нитей. Судьбы клонов были вполне предсказуемы, поэтому рисунок ковра и приобрел необходимую четкость, позволявшую создать его виртуальную копию. Отдельные вкрапления остатков «дикой» пряжи кое-где выбивались из строгого рисунка, но благодаря своей малочисленности уже не могли внести хаос в картину бытия. Теперь уже и сами эти вкрапления стали гораздо более предсказуемы на фоне неяркого, спокойного трудового рисунка. Теперь и они постепенно поддавались математическому анализу. Старухам мойрам такая красота и не снилась…
Судя по всему, чужеродная нить Навроцкого, которую обстоятельства вплели в совершенный генкоммунистический ковер, каким-то образом пересеклась с нитью капитана Синего, и последствия этого пересечения неожиданно оказались для чекиста катастрофичными.
Капитан лихорадочно соображал: «Какие такие изменения карты, не подвластные переводу на человеческий язык, могли изуродовать его образцовый гороскоп?… В конце концов, даже если ему не удастся раскрыть истинные цели диверсантов, его же не вышвырнут за это из управления! Он ценный кадр, исполнительный и преданный слуга режима… У каждого есть право на ошибку, тем более, что капитан пока еще не потерял надежды докопаться до истины.
Синий отказывался верить собственным глазам, глядя на внезапный обрыв стройной экспоненты своей карьеры: «Что за жуткая угроза таится в нелепом архаическом клоне подосланного врагами могильного художника?… Или, может быть, в его порывистом дружке - поклоннике материальных ценностей? - ломал голову капитан. - Что они такое ужасное замыслили - два полоумных иностранца?!»
- Ты можешь смоделировать параметры этих типов? - напряженно спросил у Триппера Синий.
- Зачем? - искренне удивился Трип.
- Я хочу, чтобы ты пропустил их через меня… - угрюмо заявил капитан. - Может быть, мне удастся понять - где собака зарыта.
- Ну, нет! - возмущенно возразил Триппер. - Без санкции такие эксперименты запрещены, вы же знаете!… Это опасно для нервной системы. Все больные, проходящие эту процедуру, испытывают шизофренический припадок. Возможно психическое отторжение: у вас же совершенно разные кодировки… И все из-за какой-то зарытой собаки? Видимо, дохлой… Да у вас крышка едет, уважаемый.
- Санкции касаются только меня! - одернул Трипа капитан. - У меня есть служебный доступ ко всем операциям, которые ты способен проводить. Не зарывайся!
Капитан жаждал продвинуть дело любой ценой, тем более, что теперь на карту была поставлена уже не только его профессиональная честь, но, похоже, и участь.
- Воля ваша, - вздохнул Трип. - Я предупредил…
Капитан поднялся с места, открыл сейф и достал оттуда круглую стеклянную коробку. Из коробки он извлек ажурную шапочку, сплетенную из тонких проводов с разноцветными вкраплениями тысяч микроскопических датчиков. Этот прибор чекисты использовали в борьбе с инакомыслием, наставляя на путь истинный некоторых особенно отъявленных диких. Внося в нейронную структуру мозга пациентов соответствующие поведенческие матрицы, они добивались определенного изменения личности. Поведение больных не всегда кардинально улучшалось, но, в отдельных случаях, медицина побеждала, и агрессивные, враждебные режиму субъекты превращались в тихих, безобидных, послушных властям «подграждан», которых смело можно было сертифицировать. Но гораздо чаще и, надо сказать, более успешно, аппаратура помогала специалистам восстанавливать сломанные каким-нибудь скандальным происшествием, съехавшие набекрень мозги стандартных клонов. (Разрушить выверенную систему ценностей и реакций нормального клона могла, к примеру, такая опасная вещь, как случайная половая связь, когда глубоко закопанные генными инженерами древние инстинкты млекопитающего - провокационно, искусственно извлекались на поверхность сознания невинного существа. Такие случаи, хоть и редко, но пока еще происходили в стране)…
Принудительная амнезия, также вносимая с помощью чудесного прибора, позволяла чекистам - как стирать из памяти пациентов ненужные, травмирующие воспоминания, так и вытравливать из диких голов вредные идеи.
Капитан прекрасно сознавал, какой опасности подвергается, испытывая прибор на самом себе, да еще в таком неизученном режиме. Ущербные, неупорядоченные эмоции дикого художника из прошлого, вероятно, представляли собой отменный кошмар - истинное порождение хаоса. Но чекист лелеял надежду, что его стальная нервная система, разработанная лучшими генетиками, выдержит подобное испытание. Кроме того, Синий был убежден, что иного выхода у него просто нет: Загадочный обрыв виртуальной линии его планиды наглядно демонстрировал капитану всю серьезность ситуации. Влияние на карту судеб уже пойманных и, казалось бы, обезвреженных диверсантов выглядело просто какой-то мистикой. Капитан был полон решимости разгадать страшную тайну.
Синий осторожно натянул шапочку на свою большую кудрявую голову, и стал похож на пловца.
- Очки… - подсказал внимательно наблюдающий за приготовлениями компьютер.
- Очки? - неуверенно переспросил капитан.
- Необходим видеоряд, для воссоздания ассоциативных связей, - напомнил Трип.
Синий вынул из коробки очки, нацепил их и уселся в кресло:
- Ну! - взволнованно поторопил он лукавую машину, обладающую коварной венерической натурой. - Где ты там?…
- Еще есть возможность передумать, - любезно предложил Трип.
- Включай, - решительно приказал капитан.
- Даю напряжение, - невозмутимым тоном палача откликнулась машина.
Модулируемые Е-симулятором токи побежали по проводам, и в голове капитана будто вспыхнул свет. Множество образов, - простых и сложных, - стремительно сменяя друг друга, замелькали перед глазами капитана.
Шоу продолжалось всего лишь несколько минут, но за эти несколько минут капитан Синий как будто успел прожить еще одну жизнь: подобные ощущения, вероятно, возникают у человека в предсмертный миг.
Генетически предначертанные Навроцкому персональные способности к восприятию мира оставили на непаханом нейронном поле чекиста глубокие кровоточащие борозды, превратив его в нечто ужасное: в уродливое, зияющее перерезанной корневой системой, похожее на ад внутреннее пространство… Но, возможно, это изуродованное рыхлое пространство теперь получило способность плодоносить.
- Второго будем ставить? - как ни в чем не бывало, бодро поинтересовался Трип, закончив процедуру.
Капитан вздрогнул.
- Заткнись, идиот!… - взмолился он, и медленно снял очки: Из глаз Синего текли слезы… Участковый просидел несколько минут в молчании, ошарашено переводя взгляд с одного предмета на другой, словно впервые оказался в этом кабинете, и пытался понять - что здесь к чему. Потом капитан поднялся с места, сложил психомиметическую амуницию обратно в коробку, спрятал ее в сейф, и вернувшись к столу, вынул из ящика табельное оружие.
- Жопа!… - горько заключил Синий.
- Жопа?… Где? - заинтересовался Трип.
- Везде… - убито откликнулся капитан, говоря скорее с самим собой, чем с ограниченным электронным собеседником.
Он поднял пистолет к виску, нежно потерся о дуло кожей и закрыл глаза:
- Любимая… - еле слышно прошептал Синий сладкое до одури, восхитительное слово. Прежде оно было для него лишь отличительной характеристикой карамели. Голос капитана был наполнен такой мечтательной, недосягаемой болью, что в Е-симуляторе Триппера сбилась настройка, и машина растерялась, не зная, что и сказать.
- Прощай! - исступленно воскликнул вдруг чекист, и надавил на курок…
- Прощай, мой капитан! - восторженно откликнулась машина. - Я никогда тебя не забуду!… Ну разве мог я противиться року? - выдержав уважительную паузу, философски заключил Трип…


Упоминание об Ильиче неожиданно обострило классовые противоречия в палате. Бетховен, как только была затронута эта скользкая тема, принялся энергично убеждать Навроцкого, что дедушка Ленин есть ни кто иной, как прародитель всех рабочих и крестьян. Молодой клон во что бы то ни стало хотел донести важность этой формулы до Навроцкого. Он, вероятно, и в самом деле был уверен в том, что приходится вождю внуком, хотя - как эта формула уживалась в его голове с теорией о бесполом воспроизводстве народных масс оставалось загадкой.
- Папа Карла - твой прародитель! - издевался над клоном Герман Иванович. - А мамаша - овечка Долли… Ты ведь даже не понимаешь, что такое дедушка, придурок…
- Побольше тебя понимаю! - огрызался клон. - Он наш создатель! Он создал народ по своему образу и подобию!… А ты - ничто! Ты порождение хаоса!
- Антихрист он - твой создатель! - разозлился не на шутку Герман Иванович. - А я - человек, понял?… Меня Господь создал по своему образу и подобию, а не какой-то плешивый карлик, которого как следует закопать не смогли…
- Кто плешивый карлик?! - взвился клон. - Ты сам плешивый карлик!
- Тихо, тихо!… - вмешался рассудительный Муслим, когда Герман Иванович, который и в самом деле не отличался ни ростом, ни обилием волос на темени, готов был кинуться на клона с кулаками. - Сейчас вас обоих амнезируют - будете тогда выяснять, кто от кого произошел.
Это своевременное замечание несколько остудило пыл сторон.
Наблюдающий за конфликтом Навроцкий отметил, что в его основе лежат мотивы практически библейского уровня. Ощущение это только усилилось после того, как Муслим вкратце познакомил художника с историей вопроса.
- …Стали ходить слухи, что он воскрес, - рассказывал Частник. - Якобы, многие его видели, и даже общались. Это давно было… Тогда клонировать только пробовали. В основном, по старинке размножались… Ну, вот… Сначала, естественно, серьезные люди не обратили на эти слухи внимания, но после того, как по всей стране стали возникать секты, власти забеспокоились… Чтобы пресечь слухи, захоронение решили вскрыть, а оно, действительно, оказалось пустым.
- Ушел в народ… - подсказал Навроцкий, припомнив недавний диспут Севы с Малютой, показавшийся тогда анекдотичным.
- Да, сектанты именно так и утверждали, - кивнул Муслим. - Но серьезных людей это все же не убедило…
- Его клонировали? - спросил художник.
- Конечно… Судя по всему, он был одним из первых человеческих клонов.
- Так это вы и называете вторым пришествием?… А что потом?
- Потом… - вздохнул Муслим. - Потом серьезные люди кусали себе локти, что отнеслись к этим событиям так легкомысленно.
Как выяснилось, информацию Муслим черпал из первоисточников. Ильич «дубль два», помимо всего прочего, что ему удалось сделать для человечества, успел также написать пару книг, которые были изданы и на западе. Книги назывались «Новый путь» и «Революция в эволюции». Муслим был знаком с этими работами.
Коммунисты-ортодоксы, похитившие мумию для своих гомункулустических экспериментов, вряд ли отдавали себе отчет в том, что они затевают. Скорее ими двигало обычное человеческое любопытство, чем тоска по своему харизматическому вожаку. Однако они были людьми последовательными и, создав клон, потрудились довести до него весь объем информации о предыдущей жизни Ульянова-Ленина. Дальше уже действовал генетический механизм. Поговорка о том, что «горбатого могила исправит», в данном случае оказалась неверна. Революционный клон, вооруженный последними научными данными, довольно скоро родил очередной гениальный план переустройства мира. План напрашивался сам собой. Ильич сделал для себя очень важные выводы. Он понял главное: предыдущая попытка построения коммунизма провалилась лишь потому, что не удалось искоренить пороки, заложенные в человека природой. Селекция, проведенная посредством расстрелов, оказалась малоэффективной. Большевикам не удалось вывести порочные гены, как не удалось и вырастить достойное потомство в идеологически стерильных условиях. Оказывается, дети вовсе не были чистыми бумажными листками, на которых можно писать все, что вздумается, как некогда считал «оригинал» Ильича. Они несли в себе коварный генетический заряд уродливого буржуазного прошлого, и справиться с этим не могли никакие репрессии…
Теперь ситуация изменилась кардинальным образом. Будучи существом нелегальным, но отлично приспособленным к этому состоянию генетически, дубликат Ленина активно принялся за свое любимое дело. Конспиративная организация, созданная клоном пролетарского вождя, до поры до времени занималась, в основном, сбором средств на дорогу в светлое будущее. Инвесторов втягивали в секту различными способами. В извечно склонной к мистицизму стране нашлось немало желающих приобщиться к таинственной секте из романтических соображений, кто-то проникся идеалами новорожденной пролетарской религии, основанной на чудесном воскресении вождя, а некоторые просто прагматично вкладывали средства, надеясь извлечь выгоду из грядущего порядка. Исключительные организаторские способности и пренебрежение к чистоплюйству, помноженные на фанатичную веру в свое дело, позволили Ильичу довольно быстро продвинуться в избранном направлении. Вскоре все ведущие научные центры России, занятые генетическими исследованиями, в той или иной мере оказались вовлечены в программу секты. «Ангелы» щедро финансировали работу этих центров.
Тем временем, неуемное человечество своим вмешательством в божий промысел само загоняло себя в ловушку. Успехи медицины стремительно сводили на нет всю работу естественного отбора. Генетические дефекты множились, передаваясь из поколения в поколение, и, в конце концов, большая часть бюджета развитых стран стала расходоваться на поддержание жизни изможденных недугами граждан. Россия не была исключением из этого ряда, но главным поводом для беспокойства служил опасный демографический спад, угрожающий самому существованию нации. Престарелое, болезненное и неработоспособное общество, напуганное грядущей этнической катастрофой, созрело для экстренных мер. Партия пенсионеров - одна из самых многочисленных и влиятельных в России, помогла провести через думу предложенный левыми радикалами беспрецедентный законопроект, вступивший в прямое противоречие с международным пактом о запрете на клонирование людей.
Преподнесенная правительству на блюдечке программа возрождения нации, которую разработали сектанты, оказалась как нельзя более кстати. Тот факт, что «Троянского коня» Ильича растили за счет налогоплательщиков, лишний раз подчеркивал как политическую гениальность, так и чисто практическую сметку вождя.
Не один десяток лет понадобился на то, чтобы машина генкоммунизма заработала в полную силу. Клоны были постепенно внедрены во все области производства и обслуживания, подменили собой нижние чины в армии и в милиции, взяли на себя всю грязную работу, а потом и чистую. Профессионализм и трудоспособность клонов, их низкие потребности и приверженность дисциплине - поражали воображение. Кое-кого это напугало, но уже было сложно что-то изменить. Дряхлеющее общество «натуралов» млело в сладостном безделье, словно римские патриции до нашествия варваров. Но у римлян хотя бы были войска…
Когда ситуация созрела окончательно, осталось только присвоить ей революционный статус. Переворот произошел практически мгновенно. Номенклатурные клоны, подготовленные по конспиративному разделу программы, просто заняли свои рабочие места, а растерянные чиновники, бизнесмены и политики оказались не у дел. Только после переворота, когда всеобщая стерилизация старорежимного населения была без стеснения объявлена задачей номер один, наивные граждане поняли, что вскармливали собственных «могильщиков». И некому было пожаловаться, и некому было заступиться за несчастных - силовые структуры подчинились своим новым начальникам с чувством глубокого классового удовлетворения.
Идея о формировании нового человека, лежащая в основе коммунистического учения, отброшенная двадцатым веком как несостоятельная, в веке двадцать первом воплотилась в жизнь самым неожиданным образом. Масштабность фарса, который затеяла на этот раз старушка история, склонная, как известно, повторяться, уверенно превзошла размахом все предыдущие проекты: коммунизм был, наконец, построен…
- Утопия… - уныло покачал головой Навроцкий, выслушав все то, что поведали ему пациенты палаты номер шесть о «втором пришествии».
- Утопия… - легко согласился с ним Муслим. - Но, как видишь, вполне жизнеспособная…


- Это что за местность? - подозрительно принюхался Миша, помогая Костику спуститься с гигантской лангусты. Босоногий ребенок сразу запрыгал на месте: нагретый солнцем асфальт обжигал голые ступни. Сам Першинг был обут в добротные мокасины из толстой слоновьей кожи, сшитые Лату. (Туфли из крокодила не вынесли охотничьей жизни).
- Куда просил - туда я тебя и доставил, - заявил эпохальный экспедитор, посасывая трубку, в которой не было и намека на табак. - Здесь твои друзья вышли… Эй, что он у тебя бесноватый, что ли? - кивнул старик на маленького танцора, отбивающего вынужденную чечетку.
- Бог ты мой! - спохватился Першинг и поднял сына на руки. - И где они?… Мы, вроде, договорились насчет этих восьми лет.
- Пару часов назад были тут.
- Пару часов?…
- Ну и настырный же ты! - вздохнул перевозчик. - По другому не положено… Мне с самим собой встречаться нельзя, а то - бог знает чем все это обернется… Пошевели мозгами то.
- Точно не больше двух часов?
- Не трать зря время, ты и так его достаточно потерял. Догоняй свою судьбу, ископаемое…
Фривольное обращение и лукавая усмешка старика выглядели вызывающе. Престарелый потомок, определенно, не боялся грозного кроманьонского Вепря. Першингу даже показалось, что дед знает о нем что-то такое, о чем лучше и не спрашивать… «Очень может быть, что так оно и есть»… - подумал Миша. У старикашки наверняка имелся способ заглянуть в его персональное будущее. Мише стало немного не по себе. «Это тебе не цыганка с картами, или плутоватый астролог… - оценил он пророческий потенциал спасателя. - Такой тип мог бы состояние на гороскопах заработать».
Какая-то тень промелькнула над ними, на мгновение заслонив солнце. Першинг резко обернулся. То, что он увидел, заставило его усомниться в собственном здравом уме: Знакомый любой домохозяйке предмет - типичный с виду утюг, только невероятных размеров, - величаво заходил на посадку.
- Что это? - спросил Миша, провожая взглядом небесного парильщика.
- Где? - шевельнул трубкой старик. Утюг, тем временем, успел скрыться за кромкой леса.
- Все, улетел… - хладнокровно констатировал Першинг. Заносить летающий гладильный прибор в реестр галлюцинаций Мише не хотелось. Он всегда гордился устойчивостью собственной психики. «Пусть будет НЛО»… - демократично решил для себя Миша.
- Кто улетел?
- Неважно, - отмахнулся Першинг. - В какую сторону идти?
- Не знаю, - пожал плечам злостный имитатор табакокурения. - Тебе видней, ты же у нас охотник…
И то верно, - подумал Миша, ощущая сладостную уверенность в навыках, которые за годы, проведенные в лесах неолита, прекрасно отточились в натуралистической манере.
- Давай - двигай, сынок. Судьба ждать не любит, у судьбы свой интерес…- многозначительно напутствовал его старик, подыгрывая своему имиджу оракула.
- Ладно… Разбежались, - согласился Миша. - Смотри, только, как бы тебя самого судьба не прижала, - вставил он прощальную шпильку, похлопав влажный бок машины. - Не все ж коту масленица…


Простуженный кашель надзирателя разбудил погрязшего в кошачьих кошмарах Люмберга.
- Выспался? - равнодушно поинтересовался прыщавый круглощекий субъект в серой фуражке, стоя в дверях и позвякивая наручниками.
Сева приподнялся на локтях. Хмурое лицо таксиста красноречиво опровергало тезис о том, что утро, якобы, вечера мудренее. Ночные кошмары сменило жуткое похмелье, усугублявшее траурный настрой заключенного. «Уж лучше б это, правда, был яд»… - в сердцах помянул Люмберг Малютино угощение.
- Пить… - попросил он, облизав пересохшие губы.
- На выход! - коротко объявил надзиратель.


- Присаживайтесь, мистер Люмберг, или как вас там? Господин?… - язвительно поприветствовал Севу рыжий комитетчик, после того, как надзиратель вышел из кабинета.
Капитан сидел за большим письменным столом, у распахнутого настежь окна, и деловито перебирал небольшие прямоугольные пластинки, напоминающие игральные карты. Сева сначала даже подумал, что чекист раскладывает пасьянс.
Решетки на окне не было. В камере - через забранную железным частоколом щель - Севе был виден только мрачный тюремный двор и подслеповатые бойницы, прорезанные в стене напротив, а здесь… Не особенно торопясь занять приготовленный для него металлический стул, Люмберг тоскливо всматривался в заманчивую глубь заоконья. Он видел зеленые макушки деревьев, колышущиеся на ветру. Это были клены. За кленами сквозил обрывистый песчаный склон, край которого удерживала своими корнями полоса светлого соснового бора. Склон очень напоминал берег реки, но воды из-за густых кленовых крон таксист не видел. За прозрачной, узкой полосой бора, насколько хватало взгляда, простиралось поле, начинающее желтеть. Ветер, словно безумный Ван Гог, штриховал это золотистое полотно бесчисленными оттенками. Сева пошевелил запястьями, разминая затекшие мышцы: наручники впивались в кожу, нарушая кровообращение.
Расположение чекистского каземата посреди зеленого приволья разбудило в несчастном заключенном какую-то призрачную надежду, словно природа мать своей нетленной красотой, - глубоко чуждой бессмысленной канцелярской возне, что велась в каземате, - ласково утешала свое пропащее дитя. Спесивый отец этого блудного ребенка, - неумолимый прогресс, - надругался над ней, но она все равно продолжала любить свое чадо. Она любила беззаветно, как всякая мать. Любила и ждала…
Высота от земли до окна была этажа три, не меньше. Вспомнив свое прибыльное, однако, не блиставшее мастерством путешествие по водосточной трубе, и представив себя в подобной ситуации в наручниках, таксист вздохнул: шансы на успех эскапады были не велики.
«А может быть, просто, - прыгнуть в окно, - и будь что будет?… Бог даст, - какие-нибудь кусты смягчат падение, и ноги останутся целы? - размышлял Люмберг. - А дальше бегом - в лес, в поле.… В конце концов, что ему теперь терять? Лучше уж разбиться насмерть, чем стать кастратом.
- Что, на волю захотелось? - ухмыльнулся рыжий комитетчик, проследив за Севиным взглядом. - Там поле… - заметил он глумливо.
- Вижу, - мрачно откликнулся Сева, жадно вслушиваясь в шепот кленовой листвы: листья шелестели тревожно, по-осеннему.
- Видите? - иронично переспросил чекист, обернувшись к окну. - Ну, ну…
Сева еще больше нахмурился. Тупая ирония самодовольного комитетчика взбесила его.
- Очень смешно… - скривил губы Люмберг, и сделал короткий шаг в сторону от стула.
- Смешно? - невинно поднял комитетчик рыжие брови. - По-моему ничего смешного тут нет.
- По-моему тоже, - согласился Сева, делая еще один шаг: теперь окно было прямо напротив него, и стол комитетчика больше не заслонял проход. Решимость, словно морской прибой, набирающими силу волнами, все выше захлестывала узкий берег Севиного благоразумия. Ее питало более сильное, чем страх высоты, отвращение к тому, что собирались с ним сделать в этих застенках палачи-эскулапы. Сева дожидался теперь только девятого вала, и вал этот был близок…
- Сядьте! - нервно воскликнул чекист, заподозрив неладное, но было уже поздно - девятый вал настиг Люмберга: Сева стремглав метнулся вперед, вскочил на подоконник и, зажмурившись, нырнул в пропасть…
Лететь Севе пришлось недолго. Ему показалось, будто какая-то паутина облепила лицо, плечи, жгутом стянула все тело… Мгновение спустя, паутина смяла его в комок, прижав колени к подбородку и, плавно придав ускорение, забросила Люмберга назад в кабинет. Сева рухнул на спину, ударившись о пол скованным руками. Наручники вонзились в запястья, причиняя острую боль.
- Ну куда же вы прете, господин Люмберг! - укоризненно качал головой комитетчик, помогая Севе подняться на ноги, и усаживая его на стул. - Поле он видит!… Странный вы человек!… Дайте, я сниму наручники, - сжалился он. - А то у вас уже кисти посинели.
Только теперь Сева сообразил, о каком поле шла речь: нечто подобное коварно расправилось с ним и в прошлый раз, когда он в ярости бросился на «вивисектора». Капитан, оказывается, вовсе не пытался извести его насмешками, а просто предупреждал напрасные порывы. Невидимую подножку Люмбергу подставила изощренная технология будущего…
Тонкая магическая пуповина, возникшая между Севой и матерью природой, была предательски оборвана безжалостной научной мыслью. Наличие невидимой преграды в оконном проеме окончательно развеяло призрачные надежды на спасение, и неотвратимость кастрации снова тяжким грузом обрушилась на сознание таксиста. Сева бессильно поник на стуле - он был сломлен: Гнетущий образ изувеченного ветеринарами Барсика накрепко закупорил его мыслительные каналы…
Однако Барсик был лишь ярким символом психологического надлома, поразившего таксиста. Беспокойства планетарного масштаба, как ни странно, тоже не были чужды закоренелому материалисту Люмбергу. Мысль о том, что царящая вокруг фантасмагория и есть то самое неизбежное светлое будущее, подстерегающее наивное человечество в двадцать первом веке, подавляла Севу. Приговор вынесенный больному коммунистической медициной, определенно попахивал дымком инквизиции…
- Воды… - тихо попросил таксист.
Капитан открыл дверцу холодильника, и подал Люмбергу пластиковую бутылку с какой-то сиреневой жидкостью. Сева сорвал пробку и жадно вылакал содержимое бутылки, даже не почувствовав вкуса. Во рту лишь остался слабый цитрусовый аромат.
- Спасибо, - поблагодарил он, протянув тару следователю. Тот переправил ее в контейнер для мусора, и, обойдя вокруг стола, уселся на свое место.
Комитетчик выбрал одну из карточек, лежащих перед ним, и вставил ее ребром в щель ажурного металлического устройства. В воздухе перед капитаном материализовался прозрачный с Севиной стороны экран, слабо мерцающий по краям желтоватым светом.
- Ну, как? Пришли в себя? - спросил комитетчик. - Мы можем начать?
Сева равнодушно пожал плечами.
- Моя фамилия Красный, - официально представился чекист. - Я назначен следователем по вашему делу.
- Вы же были синий?… - припомнил Сева.
Чекист насупился:
- С этим вопросом мы еще разберемся… - угрюмо пообещал он, словно его окраска пострадала по Севиной вине.
Люмбергу было, в общем-то, все равно, отчего покраснел капитан, и он не стал вдаваться в подробности.
- Вашего коллегу мы уже допросили, - сверля Севу суровым взглядом, небрежно заметил чекист. - Он во всем сознался…
- Моего коллегу? - переспросил Люмберг.
- Вашего соучастника, господина Навроцкого.
- А… - кивнул таксист. - Ясно… У вас, наверно, все сознаются?
- Все, - охотно подтвердил капитан. - Рано, или поздно - все… И вы не станете исключением.
- Куда уж мне, - согласился Сева. - А в чем Навроцкий сознался? В изнасиловании колхозного мамонта?
Чекист неприязненно поморщился:
- Мне говорили, что с вами трудно работать… Но мы эти трудности преодолеем! - бодро добавил он. - Никакие генетические уловки вам не помогут.
- Я еще вчера говорил, что ничего такого не знаю, - устало вздохнул Люмберг. - Что вы ко мне привязались с этими генами?
- Вчера, насколько мне известно, вы были в совершенно невменяемом состоянии… Находились под воздействием токсинов, и вели себя просто безобразно. То, что вы говорили вчера, я просмотрел: поток нецензурных выражений из самого закрытого списка. Вы хоть понимаете, насколько это серьезное преступление?
- Конечно! - желчно заверил капитана Сева. - Да, за такое повесить мало.
- Прекратите паясничать! - возмутился комитетчик. - Я не собираюсь терпеть ваши дурацкие выходки! Я вам не Синий!… И не Маренго! - подумав, добавил он. - У меня свой подход – жесткий.
Должностная конкуренция среди офицеров-клонов была чрезвычайно острой. Чтобы хоть как-то отличиться по службе они, вопреки своим общим генетическим склонностям, старательно отличались друг от друга. Эта напряженное служебное соревнование между тождественно мыслящими индивидами, рождало любопытный парадокс. Предсказуемые по определению офицеры начинали вести себя совершенно непредсказуемо. Стараясь действовать в несвойственной им манере, они даже создавали некую «броуновскую» хаотичность в рисунке судеб. Тем самым, в какой-то мере, возмещалась природная индукция разнообразия видов…
Обуздав эмоции, комитетчик вернулся к процедуре допроса.
- Люмберг Всеволод Леонидович, - вслух прочитал он. - Это данные вашего так называемого паспорта.
Капитан сосредоточенно смотрел на экран. Он чем-то напоминал кота, перед носом которого шевелят бумажную обманку: казалось, следователь вот-вот цапнет по экрану когтистой лапой.
Сева молчал.
- Год рождения…
- Шестьдесят третий, - флегматично откликнулся Люмберг и, склонив голову на бок, повнимательнее присмотрелся к небольшому, чуть оттопыренному уху чекиста, которым тот отчетливо прянул. Сева решил, что это ему померещилось, но вскоре заметил, как следователь дважды повторил свой финт.
- Уверены? - вкрадчиво уточнил комитетчик, не замечая Севиного интереса к уходвижениям. - В вашем паспорте стоит другая дата…
- Уверен, - буркнул Сева.
- Ну что ж, это меня радует. Во всяком случае, такая дата соответствует биологическому возрасту.… Значит документ, который был у вас обнаружен - фальшивка?
Сева молча вздохнул.
- Ладно, продолжим, - кивнул комитетчик. - Ваша профессия?
- Таксист, - сознался Люмберг.
- Таксист? Что это значит?…
Вопрос комитетчика задел профессиональное самолюбие Люмберга, не смотря на владеющую им апатию. Сева понял, что древнее извозчичье ремесло также благополучно вымерло в этом напичканном золотыми унитазами, извращенном новом мире, как и искусство потребления благородных напитков, как согревающий душу, хрустящий денежный эквивалент труда и сообразительности, как, вероятно, и многие другие древние понятия.
- Тяжелая работа, - пожал плечами Сева. - Нервная, правда… Но, я ее любил.
- Вы здоровы, господин Люмберг? - озабоченно поинтересовался комитетчик: он, видно, наконец, почуял, что с Севой что-то не так.
- Я то здоров, - заверил его Сева.
- Что-то вы бледный какой-то.
- Голова болит… Да вам-то что.
Что же вы молчали? - преувеличивая участие, воскликнул инквизитор. Он нажал какую-то кнопку на торце столешницы. - Право на медицинскую помощь - неотъемлемое право человека, вне зависимости от происхождения… Сейчас врач вас осмотрит.
Сева вздрогнул: бесстрастная персона вивисектора в белом халате поставила на его доверии к медицине большой красный крест.
- Со мной все в порядке! - испуганно выпрямился на стуле таксист.
- Вы же только что жаловались на головную боль, - поднял брови комитетчик. - Врач сейчас придет.
Эскулап действительно вскоре прибыл. Это был тот самый «доктор Геббельс», которого таксист неудачно пытался придушить прошлым вечером.
- Что случилось, Алексей Петрович? - полюбопытствовал он, проходя в кабинет. - Снова у нашего разведчика припадок? - вивисектор оценивающе взглянул на Люмберга. - Глаза красные… Плохо спали, уважаемый?
- Жалуется на головную боль, - пояснил комитетчик. - И потом… какое-то у него настроение… Даже не понимаю в чем дело, но меня это беспокоит.
Врач пощупал пульс у Севы на шее, уверенным движением взялся рукой за его голову, покрутил ее из стороны в сторону, и по очереди оттянул пальцем веки. Таксист внутренне напрягся, но сидел смирно.
- Похоже на интоксикацию и… Нервное расстройство. Ну, это объяснимо… Капилляры на роговице полопались… Я слышал, он употреблял раствор одноатомного спирта?
- Понятой утверждает, что господин Люмберг употребил целый экземпляр сувенирной «Столичной» в его доме… Может, привирает, конечно, но бутылка была пуста на три четверти, когда их взяли, и он ее допил прямо на глазах у Синего…
- Суицид? - предположил доктор. - Решил уйти от ответственности?
- Это мне в голову не приходило… - оценил умозаключения эскулапа капитан Красный. - А ведь, в общем-то - классический ход для диверсанта.
Сева даже развеселился, услыхав такую трактовку своего невинного поступка, высказанную с совершенно серьезным видом. Самодовольная плутоватая улыбка осветила бледное измученное лицо, впервые за эти сутки сделав его похожим на прежнего, нормального Люмберга.
- Смотрите-ка, док - да вы просто кудесник! - подивился перемене следователь.
- Ага… кудесник… Мудесник! - опомнившись, злобно вставил Сева.
- Я вижу, господин Люмберг, вы упорно не желаете становиться на путь исправления, - вновь нахмурился капитан. - Наш разговор может принять и другой характер, я вам кажется…
- Да пошли вы, с вашими разговорами! - заявил Сева. - Видал я вас всех…
- Вы его уже стерилизовали, док? - удрученно покачав головой, спросил участковый. Люмберг настороженно притих.
- Ночью, - утвердительно кивнул вивисектор.
Смертельно побледнев, таксист лихорадочно нащупал сквозь штаны свое мужское достоинство, проверяя - все ли на месте. Никаких очевидных повреждений он не обнаружил…
- Что это еще значит? - нервно заерзал на стуле Люмберг. - На понт берете? Я свои яйца просто так не отдам, учтите!…
Алексей Петрович переглянулся с доктором - теперь настала их очередь веселиться:
- Ах, вот оно, в чем дело… Вы что же, думаете, что мы тут пациентов кастрируем? - добродушно щурясь в улыбке, спросил комитетчик. Его лицо, просветленное обыденными человеческими эмоциями, стало значительно более привлекательным. - Да… Здорово вас на западе коммунистами запугали! Прямо какими-то монстрами нас выставили, а док?
- То-то он нервный такой, - усмехнулся в ответ доктор. - И во время операции стонал, будто его режут.
- Операции? Какой операции? - совсем растерялся Сева. - Вы же…
- Обычная стерилизация, - успокоил его доктор. - Лазером - чик, и все…
- Чик - и все?!… - ужаснулся таксист, теряя остатки самообладания. От перепадов напряжения его голова пылала, словно лампа накаливания. Он расстегнул ширинку, и снова попытался нащупать следы постороннего вмешательства в интимные области своего организма.
- Что вы там ищете? - спросил доктор, испытывая уже некоторое раздражение. - Все органы сохранены, и физиологические функции тоже, включая потенцию - можете не переживать. Вы всего лишь не способны теперь размножаться.
Трудно было вот так, - сходу, - проверить утверждение доктора о потенции, однако и «всего лишь размножение», как ни странно, оказалось Севе не безразличным. По сравнению с тотальной кастрацией эта маленькая потеря выглядела, конечно, смехотворной, но только на первый взгляд…
В холостяцкие планы таксиста никогда прежде не входил пункт о персональном размножении. «Цветы жизни» пугали его своей эгоцентричной беззащитностью, способной превратить любого здравомыслящего человека в слепо повинующийся природным инстинктам механизм. Но одно дело, когда ты сам решаешь - нужны ли тебе головные боли с пеленками, ветрянками и продленками, и совсем другое - когда тебя насильно лишают возможности все это пережить. Так уж устроен человек. Имея что-то, казалось бы, не нужное, готовый сам беспечно развеять это по ветру, он не задумывается. Но  попробуйте это «что-то» у него отнять, и вы убедитесь, что не будет для него утраты горше. Сева не был исключением из этого загадочного правила. Живо представив себе маленького кучерявого ангелочка с карими любознательными глазами, способного до основания разрушить привычное беззаботное равновесие его вольной холостяцкой жизни, Люмберг ощутил предательское жжение в глазах, словно кто-то снова распылил в помещении слезоточивый дезодорант.
Попытки капитана Красного продолжить допрос ни к чему не привели. Сева замкнулся в себе, и отказывался отвечать на вопросы. И на трезвую голову толку с него оказалось не много.
- А своему дружку передай, - злобно напутствовал Севу капитан, отправляя его обратно в камеру, - За гибель Синего он ответит! Не отвертится…
Гнусный шутник «Триппер» уже успел свалить всю вину на ничего не подозревающего художника.


В камере Люмберга ждал сюрприз: Засунув руки в карманы драных штанов, и насвистывая, там бодро расхаживал главарь разведывательно-диверсионной группы Петр Навроцкий.
- О, Севка! - обрадовался художник. - А я уж думал не увидимся больше! Здорово, алкаш!
Радостная речь приятеля не вызвала, как можно было ожидать, ответной бурной реакции. Слишком глубока была депрессия, в которую впал лишенный потенциального потомства Люмберг, чтобы неожиданная встреча с другом могла вернуть его в строй оптимистов.
- Что случилось? - обеспокоился Навроцкий, глядя на потерянное лицо товарища. - Грустишь о славном прошлом?
- Ублюдки!… - выругался таксист. - Твари!
- Побереги нервы, они тебе еще пригодятся, - рассудительно заметил художник.
- Нервы… - сардонически усмехнулся Люмберг. - Что нервы?… Яйца мои им не угодили!
- Тебя били? Вот суки!
- Лучше бы уж били, - мрачно заметил Сева. - Кастрировали меня! - сорвавшись на фальцет, выпалил он, и закусил губу, чтобы не разрыдаться.
- Что?! - похолодел Навроцкий, инстинктивно прикрыв рукой пах. - Ты серьезно?
Художник присел на нары - у него от ужаса подкосились ноги:
- Не может быть… - ошарашено бормотал он.


Примятая трава и сломанная ветка ольхи рассказали понаторевшему в лесных приметах Першингу, что по заросшей тропинке кто-то недавно прошел. На влажных скатах придорожной канавы он отыскал и отпечатки подошв: три человека переходили канаву - двое в ботинках и один в сапогах. Следы ботинок Миша узнал. Восемь лет эти следы прилежно хранились в памяти профессионала.
- Видишь? - спросил Першинг сына.
- Что это? - удивился Костик.
- Такая у них обувь. Здесь следы читать гораздо проще - обувь разная. Но это не главное. Тебе придется многому научиться. Вот, смотри… - Миша достал из кожаной торбы стодолларовую записку Навроцкого. - Это здесь главные следы.
- У меня тоже такой есть! - обрадовался Костик.
- Откуда?
- Мама дала, - смутившись, сознался мальчуган. Он запоздало вспомнил завет родительницы - не показывать красивый листик отцу.
- Ну-ка, дай посмотреть, - потребовал Першинг.
Костик вытащил из кармана куртки свернутую в трубочку купюру.
Першинг развернул ее, и хмыкнул:
- Рано еще тебе такие деньги иметь! - назидательно заметил он. - Пусть пока у меня побудут.
- А что такое деньги, па? - спросил Костик.
- Потерпи, скоро все сам увидишь, - усмехнулся Миша.
Тропинка вилась по лесу в сторону реки. Через десять минут ходьбы она привела Першингов к большому деревянному дому. Кроманьонские лазутчики затаились в зарослях орешника. Костик во все глаза смотрел на грандиозную бревенчатую постройку - отесанное детище прогрессивного железного века.
Мишу больше заинтересовал утюг. Он стоял неподалеку от дома, сияя покатым металлическим боком. Эбеново-черная ручка гиганта крепилась на двух металлических стойках - утюг, как утюг… «Неужели действительно НЛО»? - подумал Миша.
В этот момент дверь сруба распахнулась, и оттуда с воплями выбежали несколько мужчин. Они заметались по двору с закрытыми глазами, сморкаясь, чихая и отплевываясь, словно их одновременно настиг приступ тяжелейшего гриппа. Першинг, с чувством глубокого удовлетворения, опознал среди мечущихся гриппозников двух своих старых знакомых: конечно, это были «шелудивые псы, лицемеры и прохвосты - нахальный таксист, и его хитрозадый приятель художник»…
Когда пришедшие в себя гэбэшники повалили Севу и Навроцкого на землю, заковав их в наручники, Миша напрягся: «Только ментов тут не хватало… - сжал он каменные кулаки. - Небось, баксы прочуяли, холявщики долбанные! Попробуй теперь оттащи их от добычи… И ствола нет, как на грех!»
Один из комитетчиков накинул на плечо Севин рюкзак, подобрав его с земли. «Вот она, бумага - из-под носа уходит!» - окончательно расстроился Миша.
- Па, кто это? - шепотом спросил сгорающий от любопытства Костик. - Шкуры на них какие-то… левые.
- Тихо! - приложил палец к губам Миша.
На крыльце появился высокий рыжий субъект, одетый в светлые брюки и белую рубашку. Лицо его было мокрым от слез и пунцовым, как спелый редис. Распухшие глаза он даже не пытался открыть. Один из мужчин, присутствующих на этом плаксивом сборище, - неказистый, с кудлатой пегой бородкой, - подскочил с ведром воды, и выплеснул его прямо рыжему в лицо.
Рыжий вздрогнул, беспомощно закрылся руками и промычал что-то нечленораздельное.
«Что тут у них твориться»? - недоумевал Миша.
- Арестованных в машину! Срочно в управление! - отмычавшись, рявкнул рыжий. - Лаптев, останешься тут… Помещение проветрится - еще раз осмотришь все как следует: мало ли, что мы упустили… Вернемся за тобой позже. Малюта, ты гляди - ничего пока не трогай, - предупредил он бородача.
«Менты», - убедился Миша и молча сделал знак сыну. Они отползли назад.
Набитый пассажирами утюг величественно взмыл над садом и, выписав полукруг над рекой, унесся вдаль.
«Надо же, как за восемь лет все переменилось, - зачарованно проводил его взглядом Першинг. - Менты на утюгах летают! Во шизня!… Хотя, какие восемь лет? - опомнился он. - Это я восемь лет парился, а у них же тут, по идее, будильники встали… Странно… Точно старый хрен какой-то фортель выкинул».
Костик захотел пить, и они спустились к реке. Миша разделся и нырнул. Вода сняла усталость как рукой. Першинг наслаждался бодрящей прохладой. Костик сидел на берегу. Мальчуган умел плавать не хуже отца, но купаться почему-то не любил. Выбравшись из воды, Миша растормошил свою котомку, достал оттуда копченое мясо, и они поели.
- Это земля богов? - спросил Костик у отца. Его восприимчивый детский ум ничуть не был смущен происходящими событиями. Если говорить о впечатлениях - летающий утюг поразил Костика даже меньше чем его «железного» родителя. Поскольку мальчик прежде с утюгами не сталкивался, и понятия не имел - на что подобная техника способна, он, целиком положившись на опыт отца, совершенно хладнокровно перенес это вопиющее ведьмовство. Да и сам ментовский шабаш, разгулявшийся на деревенском подворье с воем плачем и «плясками», не произвел на Костика особого впечатления.
- Это наша с тобой земля, - наставительно заметил папаша Першинг. - А те придурки вовсе не боги, а скорее наоборот - сукины дети… Менты, одним словом.
- Менты!… - обрадовался Костик, узнав знакомое словечко из лексикона отца: Першинг иногда отрывался на ментах, развлекая сына байками, рожденными криминальным миром двадцатого столетия. Это стало для Костика чем-то вроде сказок, которые родители обычно рассказывают на ночь своим чадам.
- Вот, вот, - кивнул Миша, - они родимые…
Утюг вскоре вернулся обратно. Заметив его издали, Першинги на всякий случай опять скрылись в зарослях.
- Ментам лишний раз лучше на глаза не попадаться, - учил сына Миша. - Особенно если у тебя не все в порядке с документами, и вид подозрительный, как у нас. У ментов особое чутье… Только охотятся они не на зверей, а на людей, которые.… Ну, в общем, которые хотят жить по своим законам.
- По своим законам? - удивился Костик, чья мораль зиждилась на консервативном кроманьонском воспитании. - Закон же один…
Миша вздохнул.
- Закон - что дышло, куда повернул - туда и вышло! - прикрылся он народной мудростью. - Подрастешь - разберешься. Пойдем-ка, посмотрим, что они там затеяли. Надо бы как-то определяться…
Определяться долго не пришлось. Когда Миша с сыном подобрались к дому, утюг уже снова взлетал, унося на своем борту последнего комитетчика. Бородач стоял на крыльце и махал на прощание рукой.
Миша разочарованно проводил взглядом Икара бытовой техники: Какое - никакое, а это было транспортное средство. У него сложилось впечатление, что с транспортном могут возникнуть проблемы, такое вокруг царило безлюдье. Во всяком случае, шассе явно было обездвижено, словно правительственная трасса застойных времен.
Миша опустил взгляд на бородача: невзрачный с виду мужичок теперь настороженно сверлил глазами заросли орешника, в которых прятались кроманьонцы. «Засек что ли, бестия кудлатая?» - не поверил Миша.
Мужичек нырнул в дом.
- Сиди здесь, - велел Першинг Костику. - Я пойду, поговорю с этим…
Не успел Миша выбраться из зарослей, как грянул выстрел, и пуля просвистела у него над головой. Он, чертыхаясь, залег и осторожно поднял голову, прижимая сына к земле: мужичек, с двустволкой наперевес, шел к штакетнику, целясь прямо в него.
- Эй! - крикнул Першинг. - Ты что, очумел?!
- Мать твою! - сплюнул бородач, опустив ружье. - Я думал тигр!
Миша поднялся во весь рост, и вышел на открытое пространство. Куртка, сшитая из шкуры саблезубого, чуть было не подвела хозяина под пулю.
- Спросил бы хоть сначала! - покачал он головой. - Тигр… Это тайга, что ли? То-то, я смотрю – глушь.
- Это Карелия, - поднимая ружье, недобро заметил бородач. - И ты, значит, из ихней шайки?…


- Отпустили бы вы меня лучше, - грустно вздохнула Лидия, ковыряя ложечкой шарик ванильного мороженного. Колупаев сидел напротив, и время от времени порывался закурить. Однако на стенке полудетского заведения, торгующего мороженным и шампанским, висела табличка, категорично запрещавшая столь вредоносные поползновения граждан.
- Ну, это мне видней - что лучше, - официозно заметил Арамис Юрьевич, но тут же спохватился и смягчил тон. - Возможно, я и не стану вас задерживать… Если получу ответы на кое-какие вопросы.
Подавленный служебными документами Колупаева владелец джипа, в качестве компенсации за ушибы и первоначальную грубость, по просьбе следователя довез парочку самоубийц до ближайшего кафе. Арамис Юрьевич выбрал уединенный столик у окна и, в качестве джентльменского жеста, предложил пойманной даме угоститься порцией мороженного. Учитывая отсутствие кондиционера в помещении, дама согласилась…
Реакция Лидии на его удостоверение почти убедила детектива в невиновности девушки: Она не только не была напугана грозным мандатом Арамиса Юрьевича, но, казалось, даже наоборот - обрадовалась тому факту, что ее преследователь оказался посланником внутренних органов. Видимо Туманова и в самом деле от кого-то скрывалась, иначе не стала бы она бросаться под колеса, рискуя собственной жизнью, но бежала девушка явно не от милиции. Однако главным доказательством алиби Тумановой стало для Арамиса Юрьевича другое: Заглянув в глаза девушки, следователь ясно ощутил, что нежный ангел, которого он так самозабвенно преследовал, просто не способен был вынашивать преступные планы. Робкая красота подозреваемой поразила Колупаева в самое сердце: эта утонченная красота не бросалась в глаза, не слепила вульгарной яркостью, как рекламный щит Кока-колы, но при внимательном рассмотрении, забирала до самых печенок. Назвать такое создание ведьмой у Арамиса теперь не повернулся бы язык. Так, в самый не подходящий момент, коварный пакостник Амур подстрелил следователя Колупаева...
- Ну, спрашивайте, - поторопила Арамиса Юрьевича Лидия. – Что вы молчите?
- Да, конечно… - вздохнул Колупаев. - Я просто не знаю, с чего начать. Прошлый раз вы так неожиданно исчезли. Мне даже показалось, что… это какое-то колдовство.
- Вы меня напугали - я подумала, что вы маньяк, - пояснила Лидия. - Кто же мог знать, что вы из милиции.
- Теперь понятно, - смущенно кивнул Арамис Юрьевич. - Так, это… в самом деле было колдовство?
- Может быть, - кокетливо прищурилась Лидия. - А что, похожа я на ведьму?
- Честно говоря, была у меня такая мысль, - сознался Арамис Юрьевич, - А я, что, похож на маньяка?
- Теперь вроде нет, - ободряюще улыбнулась Туманова.
- А почему вы сегодня не стали исчезать?
- Не успела, - непринужденно созналась девушка. - Так зачем я вам понадобилась?
- Вы знакомы с Петром Навроцким? - спросил следователь. - То есть… мне известно, что вы с ним знакомы, - поправился он. - Вы у него жили.
- И что?
- Он исчез… И не только он, между прочим.
- Я знаю.
- Где он?
- Этого я вам сказать не могу…


«Машинка сработала»… - мрачно сказал Захар Липкину, когда Лидия поделилась с новыми знакомыми информацией, которую удалось добыть Милке во время визита на квартиру к художнику. Соседи наговорили подружке такого, что Лидия просто отказывалась верить в подобную чепуху, как, впрочем, и Милка. Однако и Липкин, и Захар восприняли нелепые россказни соседей совершенно серьезно. Мало того: скрепя сердце, Липкин поведал Лидии всю неприятную подноготную происшествия, в том числе и собственные подозрения по поводу связи Навроцкого с убийством колдуна.
- Ну, нет! Только не Петя! - не поверила Лидия. - Это чушь! Петя абсолютно нормальный человек. И Сева такого не мог сделать - с чего вдруг!
Липкин спорить не стал, но и убежденностью Лидии не проникся.
- Бывают всякие обстоятельства, - заметил он. - Но не расстраивайся так. В конце концов, в наших силах все вернуть «на круги своя»… Пока еще не время, но - дай срок...


- Петя очень далеко, - печально поведала Лидия следователю. Она произнесла это таким тоном, словно Колупаев был каким-нибудь дальним родственником пропавшего, а не работником уголовного розыска. Ответ, безусловно, не удовлетворил служебной надобности Арамиса Юрьевича. И, в то же время, Колупаев почувствовал, что прикоснулся через эту доверительную грусть феи к какой-то по настоящему серьезной тайне. Никакого криминального душка у этой тайны не было, напротив - от печальных слов Тумановой повеяло на Арамиса Юрьевича чем-то совершенно не связанным с мирскими, суетными проблемами, замешанными на зловонии продаваемых дьяволу душ… Огонек вечности мерцал в ясных глазах волшебницы. Арамиса обуял легкий трепет, близкий по своим параметрам к священному.
- Где именно? - мягко уточнил следователь. - Его нет в городе?
Лидия покачала головой.
- Он заграницей? – деловито наметил еще одну подозрительную «клеточку» Арамис Юрьевич, словно они играли в морской бой.
- Нет, - решительно перечеркнула игровое поле Лидия, которой быстро надоела такая дурацкая игра. - Бросьте вы гадать. Я ведь и соврать могу, верно?… А могу и вовсе не отвечать.
- Извините, я веду себя глупо. Вы правы… - опомнился Арамис Юрьевич, внутренне проклиная свои протокольные манеры.
- Да ничего, - приняла извинения Лидия. - Я понимаю: вам так положено – служба.
- Но вы ведь не станете врать. - убежденно заметил Колупаев.
- Не стану, - согласилась Лидия. - Только вам это все равно ничего не даст.
- Даст! - по-детски заупрямился охотник за истиной, поджав губы. Желание как-то достучаться до сердца холодного божества, сидящего перед ним - объяснить, что он вовсе не нудный, примитивный «мент», за которого его принимают априори, сжигало Арамиса Юрьевича изнутри.
- Я не понимаю, что происходит, - признался Арамис Юрьевич. - У меня глухое дело с тремя трупами, и еще одно - с дырой в потолке и пропавшими без вести.
- Закроют вам дела, - уверенно пообещала Туманова. - Скоро закроют. Вы о них и не вспомните.
Столь категоричное утверждение в устах молодой женщины, не имеющей к органам внутренних дел никакого отношения, выглядело самонадеянным. Однако Арамис Юрьевич ни на секунду не усомнился, что оно правомерно. Какая такая могущественная сила притаилась за словами Тумановой, он мог только гадать, но в глубине души Арамис Юрьевич знал, что как она говорит - так непременно и случиться.
- Я не хочу ничего забывать! - взмолился Колупаев. - Особенно вас…
Арамис Юрьевич пребывал в необычном состоянии сознания. Сверхъестественный поступок, совершенный Тумановой в подворотне, наглядно доказывал, что перед ним сидит существо высшего порядка, и в тоже время, это существо было наделено такими земными достоинствами… Неудовлетворенные духовные потребности следователя, в совокупности с бесцветной половой деятельностью, которую Колупаев вел в браке, послужили порохом для вспышки странного религиозно-физиологического чувства, обуявшего Арамиса Юрьевича при личном знакомстве с Лидией Тумановой. И чувство это набухало в нем, словно пирог в духовке.
Теперь, когда Арамису стал ясен даже полярный заряд неведомых сил, стоявших за Тумановой, (не могло ведь такое божественное создание служить силам зла), Колупаев определился окончательно.
- Я не понимаю… - нахмурилась Лидия. - Вы меня допрашиваете, или у вас какие-то другие намерения?
Колупаев потупился:
- Хотите Шампанского? - предложил вдруг он.
- Шампанского?
- Пусть это будет извинением за те неприятности, которые я вам доставил, - блеснул галантностью Арамис Юрьевич.
- Ну, если только чуть-чуть, - смягчилась девушка.
Колупаев позвал официантку, и заказал Шампанское.
- А можно мне вас кое о чем спросить? - поинтересовалась Лидия.
- Кончно, - бутоном распустился Колупаев навстречу небесному свету.
- Как вы меня нашли?
- Хм… Это было не сложно. Когда ваша подруга пошла за картиной, я увидел вас в машине. Вернее, догадался, что это вы. Потом поехал следом.
- А… - протянула Лидия. - Так вы за Милкой следили?
- Нет, просто вовремя оказался рядом, - пояснил Колупаев, наливая шампанское в бокал. - Можно сказать, повезло.
- А вы, что, не будете? - удивилась девушка.
- Я не пью, - пожал плечами Арамис Юрьевич. – Совсем.
- Интересно…
- Ладно… - смешался Колупаев. - Я выпью.
Поражаясь отчаянной радикальности своего порыва, Арамис Юрьевич налил шампанского и себе. «Мама бы этого не одобрила», - отчужденно подумал он.
- За вас! – поднял свой бокал Арамис Юрьевич.
Если бы Лидия имела хоть малейшее представление о том, какую жертву в ее честь только что принесли, она была бы польщена.
Торжественно выпив колючий напиток, Колупаев умиленно уставился на завиток волос, умостившийся за маленьким персиковым ухом девушки. Действие напитка сказалось почти мгновенно: Выражение лица следователя, обычно кисловато-отрешенное, теперь стало остро пряным, словно он проглотил стручок ядреного кавказского перца. Молекулы алкоголя опутали девственный нейроны Арамиса Юрьевича ватной пеленой, изолируя их от холода реальности, словно ноябрьский снег ветви деревьев. Следователь практически погрузился в транс.
- Лидия Михайловна! - проникновенно сказал Колупаев, испытывая удивительную легкость в теле и звенящую чистоту помыслов в голове. - Я не знаю кто вы - могу только предполагать… Но мне кажется, что предположения мои не далеки от истины. Все это так… удивительно… так… что…
Пытаясь облечь свои ощущения в слова, Арамис Юрьевич неожиданно столкнулся с тем, что человеческая речь далеко не самый совершенный инструмент. Слов явно не хватало… В поисках подходящего эпитета, Колупаев рефлекторно заметался взглядом по стенам помещения. Циферблат часов, висевших над барной стойкой, сумел остановить эти судороги разума. Арамис Юрьевич был поражен насколько быстро пролетело время: они беседовали с подозреваемой уже тридцать две минуты… Сухие цифры сбили следователя с возвышенной мысли.
- Да… - вынырнув из транса, философски заключил Колупаев. - Странная штука время. Вроде бы, константа - константой, а на самом деле…
Туманова бросила на него настороженный взгляд:
- Что вы хотите этим сказать?
- Я хочу сказать… что... - снова попытался сформулировать сложную чувственную идею Колупаев. - В общем… если вам потребуется какая-либо помощь, можете на меня рассчитывать, - решительно скомкал он ускользающую мысль.
Лидия молчала. Она лишь пригубила вино. Девушка анализировала последние высказывания следователя. Неожиданная проникновенность, прорезавшаяся в голосе Арамиса Юрьевича, произвела на нее определенное впечатление, но не это было главным… «Он знает… - тревожно размышляла Лидия. - Он знает про время… А казался таким идиотом…»
Надо отметить, что организация, нанявшая Лидию в качестве консультанта, испытывала некоторые трудности. Девушка анализировала информацию, размещенную на новостных сайтах. Когда какой-нибудь анонс вызывал у нее подозрения, она рассматривала материал, и если подозрения не рассеивались, к делу подключались Назар с Липкиным.
Разрывы временной ткани, которые можно было обнаружить с помощью аппаратуры, указывали только момент нарушения. А разрывы были, и не мало. Нарушителей же приходилось искать, опираясь на косвенные данные. Всплывающие в средствах массовой информации сообщения, которые принято называть утками, всевозможные несуразицы, парадоксальные, или неадекватные временной фактуре события служили поводом для расследования. К примеру, в случае с «колдуном» Липкину помогла выйти на след гантель из синтетического золота, найденная милицией на месте преступления: информация о ней просочилась в прессу. (После вмешательства «людей в сером», внесших в инцидент свою лепту трагизма, вместе с гантелью исчезло и упоминание о ней в прессе).
Проверки, проведенные Липкиным по наработкам Лидии, пока что не дали никаких результатов. У консультантки голова шла кругом от обилия нелепиц, которыми оказалась насыщена жизнь страны конца тысячелетия. Лидия чувствовала, что не справляется, хотя и понимала, что Липкин с Назаром не могли разобраться в материале лучше нее. Ей иногда казалось, что какой-нибудь современник, имеющий определенного рода опыт, принес бы организации гораздо больше пользы. И теперь Лидии пришло в голову, что сообразительный следователь, открыто предложивший свою помощь, подвернулся очень кстати… Тем боле, раз он и так уже столько знает…
- Вы… действительно хотите нам помочь? - поколебавшись, спросила девушка. Она была не совсем уверена, что имеет полномочия решать подобные вопросы. Однако, каких-то особых инструкций связанных с секретностью ей никто не оглашал. В «конторе» бытовало мнение, что излишняя конспирация может послужить лишь поводом для нездорового любопытства обывателей. Правила безопасности, конечно, существовали, но они не выходили за пределы обычного здравого смысла. В крайнем случае, как уверял ее Захар, у организации имелись средства замять любой скандал…
- Дайте только шанс! - вдохновился Колупаев брешью, пробитой в обороне неприступной волшебницы. - Я буду служить верой и правдой! Никто не посмеет обидеть вас, если рядом буду я! - лихорадочно строил Арамис трамплин к новой жизни. Боясь упустить удачу, в сумбуре чувств, он перемешал деловые вопросы с личными, и Лидия вновь посмотрела на него с сомнением.
- Я наверняка смогу быть вам полезен! У меня огромный опыт работы в органах, - слегка сгустил Колупаев радужные краски персональной характеристики.
- Я поговорю насчет вас, - не очень твердо пообещала девушка, и достав из сумочки авторучку, записала на салфетке рабочий телефон Колупаева.
Поскольку никакой конкретики так и не прозвучало, каждая из сторон оценила результат переговоров по своему: Лидия решила, что дотошный следователь сумел как-то докопаться до истинного положения вещей, и желал устроиться в перспективную фирму, а Колупаев, соприкоснувшись с неведомым, и ощутив готовность неведомого к сотрудничеству, на некоторое время погрузился в мир грез. Пикообразная кривая воздействия шипучего напитка как раз достигла своего максимума, и следователь парил в потоке мирового эфира… Несколько минут спустя кривая резко пошла вниз, и поток вытолкнул Арамиса Юрьевича обратно, равнодушно придавив к земле.
Переговоры, похоже, были закончены. Колупаев вдруг почувствовал себя совершенно опустошенным. Предательский холодок сомнения разлился в глубине его груди.
- Мне почему-то страшно, - неожиданно пожаловался Арамис Юрьевич.
- Не бойтесь… В крайнем случае, можно вернуться к исходной позиции, - загадочно утешила его Лидия.
- Вы так думаете? - усомнился Колупаев.
- Я уверена. Мне теперь можно идти?
- Да, конечно…
Отдавшись интуиции, следователь решительно отмел в сторону неприятные мышиные поскребывания рассудка, нудящего о служебном долге. Как можно было противиться ангелу? И что такое, вообще, рассудок? Вера, или недоверие?…
Арамис Юрьевич отпустил подозреваемую Туманову на все четыре стороны, не взяв с нее даже подписки.


Малюта сидел привязанный к стулу, и корчил Мише патриотические мордочки. Арон Мэйдан, не смотря на свои стальные мускулы и кличку, оказался некудышним охранником. Он не вступился за Малюту, и даже безропотно позволил разорять продовольственные запасы хозяина: стоял, словно чурбан, в то время как маленький кроманьонец таскал с кухни снедь.
Наслаждаясь цивилизованной пищей, Першинг миролюбиво вел допрос. В отличии от капитана Колупаева, или капитана Синего, капитан Першин никому не позволял сбить себя с толку.
- Значит, говоришь, гэбэшники шмон наводили… - размышлял вслух Миша, поглащая селедку вперемешку с ветчиной. - Их уже вроде так и не зовет никто. Отстал ты от жизни, леший…
- Они и тебя поймают! - харахорился Малюта.
- Видал я таких! - пренебрежительно отмахнулся Першинг. - В нашей конторе их и за людей не считали. Так… ковыряльщики из заднего прохода… Понты одни… Вот разведка - это да… - ностальгически вздохнул он. - Наши ребята такое вытворяли, что…
- Шпион хренов! - презрительно сплюнул на пол Малюта. - Жалко, я в тебя промазал!
- А чего ты такой злой то? - удивился Першинг.
- А не хрен шпионить! - горячился отважный патриот. - Что вы к нам лезете?… И прут, и прут, как пиракрысы… И паспорта у них - СССР! Додумались, сволочи! Славное прошлое не погнушались залапить…
- Что еще за пиракрысы такие? - заинтересовался Першинг. - Пиро?… Со взрывпакетами, что ли?…
- Что, пиракрыс не видел? - саркастически скривился Малюта.
- Не видел, - честно признался Миша.
- Иди, посмотри у меня в пруду, под сеткой. Живо пальцев не досчитаешься…
- Да что это такое то? Водяные крысы? Нутрии?
- Двоякодышащие… амфибии… Помесь пираньи и крысы - вот что, - ворчливо пояснил Малюта. - Выживают в любой среде. Металл грызут… - с гордостью добавил он.
- А ты, значит, у нас доктор Моро? К пираньям лапы пришиваешь? - недоверчиво усмехнулся Миша.
Малюта вздохнул…
Пиракрысы, как произведение генетического дизайна, с юности волновали его чувствительную к образцам совершенства душу натуралиста любителя. Экзотические виды разнообразных тварей, представленные в самых богатых террариумах, не шли ни в какое сравнение с этими монстрами, созданными пытливым до всяких мерзостей человеческим разумом. Малюта знал о пиракрысах все. Они были его тайной страстью. Не смотря на строгие правительственные указы, предписывающие уничтожать опасных животных всеми доступными средствами, и пользуясь своей врожденной способностью изгоя к некоторому свободомыслию, лесной житель отловил несколько экземпляров в период миграции, и занялся рискованным петингом. Растянутая на титановом каркасе специальная сеть, сплетенная из субтильных синтетических волокон, - вязких как жевательная резина, но очень прочных, - удерживала пиракрыс в пруду…
- Китайцы этих тварей придумали, и на нас напустили, - польстившись на соблазнительную тему, и слегка оттаяв, пустился в подробности содержатель ночных кошмаров военных биологов. - Про леммингов слыхал?
- Слыхал, - кивнул Миша.
- Ну, вот… Китайцы пиракрыс мигрировать заставили, как леммингов. Теперь они к Балтике рвутся…
- Круто… - покачал головой Першинг. - Биологическое оружие?
- Ну…
Сведения о невероятных достижениях прогресса на ниве диверсионных сражений, окончательно подорвали Мишину веру в порядочность старика-перевозчика.
- А вы что? - спросил Першинг, с беспокойством разглядывая опустевшую тарелку из-под ветчины: донышко тарелки украшала цветная голография Владимира Ильича Ленина, играючи несущего свое знаменитое надувное бревно.
- А мы их великую стенку сопливым грибом заразили. Теперь они через нее перелазить не могут, соскальзывают…
- Достойный ответ, - оценил Миша. - Да… Многое тут без меня переменилось. Сколько же лет то прошло? Пять, десять?… Какой сейчас год, а, леший?
- Тоже из прошлого явился?… Ну, ну…
- Что было - то было, - кивнул Миша. - Считай, восемь лет оттянул… Вот… даже сына там прижил. Способный, стервец, растет! - с любовью потрепал он упрямые кудри Костика. - Так, какой год то?
Малюта молчал, полагая, что его снова дурачат. На этот раз он решил на уловки не поддаваться.
- Чего молчишь? - удивился Першинг, сдвинув брови.
- Сам знаешь какой…
- Бороду тебе выщипать? - задумчиво спросил Миша. - В мое время утюги не летали, это я точно помню… Зато если кого расколоть нужно было - утюг самое милое дело.
Малюта нутром почуял, что запахло жареным, хотя применение утюга в качестве бытового нагревательного прибора было для него фактом исторически отжившим: гладильная техника ушла далеко вперед. Однако, незыблемое спокойствие, застывшее в холодных серых глазах шпиона, заставило храброе сердце коммуниста учащенно забиться.
- Ну, долго мне ждать?! - поднялся из-за стола Першинг.
- Не надо! - перепугался Малюта. - Я все скажу.
- Что - все?! Вот придурок… Я тебя только про год спросил! Давай, говори. Чего время тянешь?
Мише впервые попался «клиент», скрывающий столь ценную информацию.
- Девяносто восьмой.
- Ну… - не поверил Першинг. - Ты что, довести меня хочешь?
- Ей богу! Две тысячи девяносто восьмой!
Миша присвистнул.
- Вот это да!… Ну, блин, оракул, сукин сын!… - заходил он по комнате, озабоченно ероша свою смоляную пиратскую бороду, уже порядком сдобренную сединой. - Вот, значит, в чем дело!… То-то я смотрю: с чего бы это менты на утюгах разлетались!… А не врешь, леший? Что притих то?
- Вон - календарь на стенке висит, - заметил Малюта.
Миша подошел к календарю. Двадцатое число месяца июля было выделено красным цветом на матовой поверхности календарного листа. Остальные числа были черные. Ни воскресенья, ни субботы никак не отличались в календаре от прочих дней недели. Жирная малиновая цифра 2098 уверенно венчала календарную таблицу.
- Ну что, убедились, товарищ шпион? - заискивающе спросил Малюта, непроизвольно перейдя на «вы» с грозным собеседником.
- Я уж сто лет как не шпион, даже больше… - задумчиво констатировал Першинг. - Это что, теперь только один выходной на весь месяц?
- Это не выходной - это праздник.
- А что за праздник?
- В коммунизме каждый день праздник, - пояснил гид эпохи, собрав остатки гордости.
- Так у нас еще и коммунизм на дворе?!
Миша пошкрябал ногтем красную дату. Однако то, каким образом происходит перемещение по календарному листу блуждающего праздника, ему таким образом выяснить не удалось.
- Так что, и деньги отменили? - озабоченно спросил Першинг.
- Отменили, - порадовал его Малюта.
- Ясно… - вздохнул Миша. - Ну, а что теперь у нас на западе твориться?
- У вас на западе… Тухлое болото у вас на западе!… А человек человеку - волк!
- Ах ты коршун плюшевый! - умилился Миша твердости Малютиных убеждений. - Ну на кой тебе эти понты? Мне информация нужна, а не пропаганда. На западе то, деньги не отменили?
- Вы, товарищ шпион, чего от меня хотите? - отчаялся Малюта, потеряв в очередной раз колею разговора с предполагаемым идейным противником. - Ничего я про ваши деньги не знаю.
- И про доллары ничего не знаешь? - скептически уточнил Першинг. - Целый мешок баксов при тебе конфисковали, а ты наверно подумал, что это фантики, да?
- Фантики? - переспросил Малюта. - Зеленые такие, с циферками?
- С циферками… - передразнил его Першинг. - Ну ты и тетерев!
- Ничего я не тетерев! - обиделся Малюта. - Это у них туалетная бумага такая была: зеленая, с циферками.
- Туалетная бумага, говоришь… - задумался Миша. - Интересный расклад.
- Па, а почему тут так больно пахнет? - встрял в разговор маленький Костик.
Першинг принюхался:
- Точно. Слезоточивым газом воняет… Так вот почему гэбэшники рыдали.
- Еще соболь пахнет. - дополнил анализ юный следопыт.
- Мальчик, ты сибиряк? - зачарованно спросил Малюта, на которого природные способности маленького кроманьонца произвели неожиданно глубокое впечатление.
Детство Малюты - пора счастливая по определению - прошло в глухой сибирской тайге. Его натуральный отец, решившийся посягнуть на святая святых генкоммунизма, и самостоятельно зачавший первенца, был охотником от бога. Столь редкая специальность, не предусмотренная каталогами «минздравгена», продолжала существовать в хозяйственной системе страны на правах народного промысла. Никакими стараниями генетиков до сих пор не удавалось вывести для содержания в искусственной среде некоторые породы пушных зверей, не уступающих по качеству меха своим вольным собратьям. Дикий сибирский соболь, в частности, по прежнему пользующийся на внешнем рынке большим спросом, отчего-то хирел и не пушился как надо в удобных вольерах, оборудованных по последнему слову науки. А партии, время от времени, требовалась валюта: Партийные бонзы, как водится, пользовались многими недоступными для простых клонов благами.
Гены хороших охотников были опасной игрушкой - палкой о двух концах. Охотничий промысел требовал от человека гармоничного слияния с природой, понимания ее тонких связей, сбалансированного сочетания азарта и терпения, а эти качества, в сумме своей, почему-то приводили к определенной независимости мышления. Государственной машине приходилось мириться с некоторой вольностью духа, свойственной промысловикам, поскольку они приносили в казну валюту.
Мать Малюты выносила свое незаконное чадо вдали от глаз общественных соглядатаев. Все девять месяцев беременности она провела на охотничьей заимке мужа. Там же Малюта и рос, в счастливом неведении о своей гражданской ущербности. Продолжалось это до тех пор, пока егерь не обнаружил мальчика на охоте вместе с папашей, и не донес по инстанции. Девять лет было таежному отщепенцу, когда его отправили в приют.
Отец Малюты - удачливый охотник, ударник промысла - обладал почти такой же феноменальной тонкостью чутья, как и маленький кроманьонец. Он за версту улавливал в тайге запахи разнообразного зверья, и точно так же, как Костик, порой заявлял, подрагивая волосатыми ноздрями: «Соболь пахнет»…
- Я сибиряк? - вопросительно взглянул на Першинга Костик.
- Да кто, бишь, его знает, - пожал плечами Миша. - Одно могу сказать - не африканец, это точно.
- А я сибиряк… - сентиментально вздохнул Малюта. - Мой батя тоже соболя чуял… А малец твой шустрый. У меня шкурки на чердаке спрятаны.
- Он у меня молодец, - горделиво подтвердил Миша. - Настоящий охотник.
- Сразу видно, - согласно кивнул Малюта, с симпатией глядя на талантливого мальчугана, пробудившего в нем полустертые воспоминания детства.
- А чего шкурки прячешь? Браконьерствуешь? - поинтересовался Миша.
- Понемножку, - смутился Малюта.
- Соболь, говоришь?…
- Соболь.
- Это в Карелии то?
- А что?
- Ну, допустим… А зачем тебе соболь, если для тебя деньги - фантики? - строго прищурился Першинг.
- Фантики?
- Куда соболя, говорю, сплавляешь?
- Меняюсь.
- Бартер, значит… А на что меняешь?
- На то, на се… - замялся Малюта. Ему явно не хотелось углубляться в эту тему.
- Давай, давай, - колись, - давил бывший разведчик. - «На то, на се»… Деньги они, блин, отменили!… Коммунизм… А что если вашим гэбэшникам про твои делишки рассказать? Как они на это посмотрят?
- Не надо! - испугался Малюта. - Они меня лечиться отправят.
- А-а-а… - разочарованно протянул Першинг. - Так ты шизик.
- Какой шизик! - обиделся Малюта. - У меня сертификат есть!
- Сертификат?… Ну, тогда конечно. Совсем другое дело, - понимающе покивал Миша.
Раздумывая, он взял в руки Малютину двустволку, и ухмыльнулся:
- С этой дурой на соболя не очень то походишь… Наверно на такой случай у тебя еще что-нибудь имеется?
- Есть кое-что. - признался Малюта.
- Ну, показывай что есть, - добродушно предложил Першинг, отвязав Малюту от стула.
Арсенал разоблаченного браконьера находился в сарае, на заднем дворе. Малюта разгреб пахучее сено в углу и, пыхтя, вытащил из-под него здоровенный зеленый ящик.
- Ты что восстание готовишь? - поднял брови Миша, когда владелец арсенала поднял крышку.
В ящике оказалась целая груда стрелкового оружия, которое привело Мишу в восторг: Как истинный ценитель такого рода техники, Першинг с удовлетворением отметил и великолепный дизайн, и качество «инструментов».
- Да… Это уже кое-что, - согласился он, беря в руки один из экземпляров Малютиной коллекции: короткий карабин с лазерным прицелом и компактным подствольным гранатометом. - Так откуда такая роскошь? На шкурки поменял?
- Не совсем… - вздохнул Малюта. Он уже прекратил идеологическое сопротивление: Личность Першинга, источающая уверенность и силу, воздействовала на него подобно магниту, поляризуя волю. Патриотический заряд, заложенный в Малюту государственной машиной, оказался не настолько силен, чтобы долго противостоять мощному энергетическому полю, которое генерировал Першинг. Кроме того, маленький Костик сумел завоевать симпатию Малюты, и это тоже сыграло свою роль. Малюта стремительно терял идеологическую ориентацию. Он, вообще, легко поддавался чужому влиянию, видимо благодаря наследственным дефектам…
- Это я у пограничников брал… А вот с такой игрушкой на соболя хожу, - похвалился Малюта, вытянув из-под сена отдельно припрятанный, завернутый в промасленную тряпку сверток. Внутри свертка оказалась изящная мелкокалиберная винтовка с оптическим прицелом.
- Хороша… - оценил Миша. - Но в нашем случае, думаю, больше подойдет вот это, - заметил он, прикладывая к плечу карабин.
- Этим и мамонта можно завалить, - подтвердил Малюта.
- У пограничников, говоришь?… И во сколько обошлось? - хитро прищурился Першинг.
- Пару палочек всего, - простодушно усмехнулся Малюта.
- Палочек?
Малюта смущенно отвел глаза.
- Наркотики какие-то, что ли? - продолжал допытываться Миша, в котором проснулось совершенно здоровое любопытство.
- Секс, - смущенно выдавил Малюта.
- Что?!… - скривился Першинг, чуть не выронив карабин из рук.


Второй день Колупаев с нетерпением ожидал звонка от Лидии. Глядя на его просветленное лицо, лейтенант Нарымов проявил недюжинную догадливость:
- Арик, а подружки у нее нет?
- Подружки? - рассеянно переспросил медитирующий в режиме ожидания Колупаев: Грезы о предстоящем посвящении в члены таинственной секты, курирующей (по его смелой версии) стержневые процессы мироздания, налезали в голове Арамиса Юрьевича одна на другую, мешая сосредоточиться на общении с простыми смертными. Масонская ложа и рядом не стояла с теми возможностями, которыми воображение Колупаева наделило соратников его божественной дамы сердца.
- Неужели такая классная? - проницательно улыбался Нарымов.
- Арик, да они, в принципе, такие же как мы. Ничего в них сверхъестественного нет… Подумаешь - тычинки, пестики - делов то… Зря ты так запал.
- Лейтенант, вы не знаете, о чем говорите, - с жалостью, испещренной покровительственными нотками, снизошел до ответа «полубог».
Обращаться друг к другу по званиям в тесном кругу оперативников было не принято. Нарымов и Драгомыш удивленно переглянулись: впервые за годы службы Арамис пустился в такой официоз.
Нервно задребезжал телефон. Следователь снял трубку:
- Колупаев слушает, - коротко представился он.
- Арамис Юрьевич? - уточнил властный мужской голос.
- Да… - внутренне напрягся целящий в олимпийцы служитель фемиды.
- Мне нужно с вами поговорить тет-а-тет. Это в ваших же интересах.
- Да, конечно, - пролепетал Арамис Юрьевич: «Вот оно!… Свершилось! О нем вспомнили! Значит, все происходит на самом деле!»
- Жду на улице, - заключил голос.
- Простите, а как я вас узнаю? - забеспокоился Колупаев, но на другом конце линии уже повесили трубку.
Арамис Юрьевич встал из-за стола, и потянулся за пиджаком к рогатой вешалке.
- Ты куда, Колупаев? - с любопытством покосился на него лейтенант Нарымов: дело явно было не чисто.
- Пойду пройдусь, - неохотно буркнул Арамис. - Если кто-то будет спрашивать - я скоро.
Выйдя на улицу, следователь огляделся по сторонам: возле старенького милицейского Уазика курили двое сержантов из дежурного наряда, больше никого на автостоянке не было. Колупаев медленно двинулся к проезжей части, и остановился возле бровки тротуара.
Белый лимузин с затемненными стеклами, припаркованный за перекрестком, тронулся с места, и пополз в его сторону. Колупаев смотрел на шикарную иномарку испытующим взглядом: уверенности в том, что руководители мироздания ездят именно на таких автомобилях, у него не было.
Приблизившись, лимузин сделал плавный крен вправо и застыл напротив одинокой фигуры следователя. Только теперь Колупаев разглядел, насколько огромной была машина.
Задняя дверца лимузина открылась, и тот же глуховатый властный голос, который он недавно слышал по телефону, произнес:
- Садитесь!
Следователь тревожно оглянулся на окна родимого УВД, но, мгновенно преодолев инерцию вчерашнего мышления, с важным видом уселся на широкий кожаный диван лимузина, и решительно захлопнул дверцу. Машина, двигаясь с остойчивостью океанского лайнера, величественно заскользила вдоль улицы.
- Вас прислала Лида? - вежливо поинтересовался Арамис Юрьевич.
- Прислала?… Лида? - холодно откликнулся таинственный обитатель лимузина. Это был высокий худой человек с холеным бледным лицом и благородной осанкой. Его черные, с обильной проседью волосы, тщательно уложенные, едва не касались сзади воротничка белоснежной рубашки. Глаза, глубоко посаженные под костистым лбом, тоже были черны, и как-то по-волчьи неулыбчивы.
Светло серый в тонкую полоску костюм незнакомца, вероятно, был «от кутюр», хотя Колупаев в подобных тонкостях не особенно разбирался. В руках незнакомец держал массивную эбеновую трость, с серебряным набалдашником в виде античной мужской головы. Кисти его рук, с длинными узловатыми пальцами, время от времени нервически подрагивали. (В последний раз, обладателя такого амбициозного предмета как трость, Колупаев знавал, когда учился в университете: это был почтенный мэтр филологии - известный на всю страну академик, ностальгирующий по культуре времен своей юности.)
О ретроспективных замашках незнакомца говорила и маленькая черная гвоздика, укрепленная в лацкане пиджака.
- Кто вы? - удивился следователь, запоздало осознав, что в нетерпении приобщиться к высшим силам мироздания, проявил досадную небрежность, и оказался в дурацком положении.
- Меня зовут Николай.
- А что вам, собственно, от меня нужно? - спросил Арамис Юрьевич. Он с беспокойством поглядывал в окно автомобиля. Лимузин неспешно плыл по городу и, как заметил Колупаев, не придерживался какого-то определенного направления.
- Кто убил Максима?
- Убил Максима?… - опешил Арамис Юрьевич. - Какого Максима?
- Мытнинская двадцать пять… - склонившись вперед, приблизил свое холеное лицо собеседник, глядя ему в глаза.
- А… вы имеете ввиду этого знахаря, - сообразил Колупаев, все еще пребывая в растерянности. - Но… я не понимаю. Почему вы…
Арамис Юрьевич никак не мог подобрать нужных слов, чтобы задать один простой и естественный вопрос: с какой стати он вообще должен отчитываться перед этим расфуфыренным типом?… Однако властный вид собеседника, манера поведения, и весь респектабельный антураж рандеву, сдерживали следователя от неосторожных выпадов.
- Потому, что имею на то веские основания, - помог ему Николай, так и не дождавшись, пока следователь сумеет достаточно корректно сформулировать свою решительную мысль. Обитатель лимузина явно сознавал, какое впечатление производит, и открыто этим пользовался. - Вы должны что-то знать… - убежденно заключил он.
- К сожалению, ничем не могу вам помочь, - возразил Колупаев, продолжая тщательно взвешивать слова.
Дело об убийстве на Мытнинской, похоже, пустило глубокие корни… Что же тут было замешано еще, помимо высших сфер мироздания, с которыми он, слава Богу, вроде поладил? Высшие сферы бизнеса?… Или криминала?… Политика?… Надменный собеседник мог равно принадлежать к любой из высоких сфер. Да… в таком нестандартном деле никакие версии исключать нельзя… - соображал Арамис Юрьевич. - Когда речь идет о тройном убийстве, не имеющем очевидных мотивов, ожидать простых ответов не приходится. Рано он расслабился, отдавшись на волю проведения… пусть даже такого милого, как фея Туманова. «Закроют вам дела»… Провидение то, как известно, действует через подставных лиц… Однако кем бы ни был шикарный господин, раскатывающий в лимузине, Арамис Юрьевич в самом деле не мог сообщить ему что-либо существенное, да и права такого не имел… А вот сам даже обязан был спросить…
- Вы были знакомы с погибшим? – мягко попытался развернуть беседу в нужную ему сторону Колупаев. - У вас есть какая-то информация о нем? Расскажите… Я с удовольствием приобщу ее к делу. Возможно, это поможет следствию. Мы очень мало знаем о вашем приятеле.
- Не пытайтесь играть со мной! - сердито сдвинул брови Николай. - У меня есть на вас конкретные данные. Вы в списке пропавших… и должны что-то знать.
- Вот как? - вежливо осведомился Арамис Юрьевич. - В списке пропавших? Хм…
- Прочтите-ка это... - Николай сунул следователю в руки газету, указав пальцем на один из заголовков.
Колупаев пробежал заголовок глазами: «ГУМАНОИДЫ СНОВА ПОХИЩАЮТ ЛЮДЕЙ!»
- Вы что, издеваетесь надо мной?! - потеряв выдержку, возмущенно фыркнул Арамис Юрьевич. Он всегда питал презрение к желтой прессе, а в сложившихся обстоятельствах, предложение ознакомиться с происками гуманоидов показалось ему особенно неуместным.
- Читайте, читайте, - с неиссякаемой властностью взглянул на него собеседник, легко остудив эстетский пыл следователя.
Арамис Юрьевич с недовольной миной на лице принялся штудировать статью. Сначала он даже не понимал, о чем идет речь, но споткнувшись на своей собственной фамилии, вернулся к началу, и внимательно прочитал все до конца...
- Ну, что скажете? - испытующе смотрел на Колупаева Николай.
- Бред какой-то… - пожал плечами следователь, складывая газету. - Я же сижу перед вами - что тут еще говорить?… А неделю назад мы еще и знать не знали ни об этом трупе, ни о взрыве на Басковом.
- Либо вы отличный актер, либо… - задумчиво покачал головой Николай. - Однако скорее все же первое… - угрюмо добавил он. - Что ж, время покажет… Как здесь сказано, именно сегодня вас и видели в последний раз на службе.
- Сегодня? - Колупаев взглянул на дату выпуска фривольного печатного издания: дата самонадеянно забегала больше чем на неделю вперед реального времени. «Опечатка?» - подумал Арамис Юрьевич. Сама газета, которую он держал в руках – желтоватого, «подержанного» цвета, как нельзя более соответствующего ее китчевому содержанию - не выглядела даже свежо, не говоря уже о претенциозной устремленности в будущее.
- Это какой-то розыгрыш? - терялся в догадках Колупаев.
- Розыгрыш?… - с холодным скепсисом переспросил собеседник. - Так, значит, не хотите идти навстречу… Очень жаль… Я бы мог предложить вам немалые выгоды.
- Дача взятки должностному лицу - уголовно наказуемое преступление, - на всякий случай напомнил следователь.
- Прекратите паясничать! - раздраженно оборвал его Николай. - И постарайтесь уяснить - я не терплю, когда кто-то вмешивается в мои дела… - с умело подобранной глуховатой ноткой угрозы в голосе, предупредил он следователя. - Вы можете сгинуть и совсем по другой причине, чем рассчитываете… Если понадобится - я сам об этом позабочусь.
Колупаев, который и не думал паясничать, а уж тем более не рассчитывал «сгинуть», (по какой бы то ни было причине), зябко поежился.
- Ого! - нейтрально усмехнулся он, утешая себя мыслью, что происходит всего лишь недоразумение. - Угроза должностному лицу при исполнении им служебных обязанностей - еще более наказуемое…
- Я же сказал - хватит! - поморщившись, остановил его загадочный шантажист. - Выходите!
Лимузин, тем временем, замкнув извилистое кольцо своего маршрута, вновь остановился возле здания РУВД.
Растерянный Колупаев покинул приемную на колесах с неприятным, тревожным чувством недоговоренности.


Тайные грехи у Малюты и вправду имелись. Но грехи совсем иного рода, нежели заподозрил Першинг. В сексуальном плане Малюта мог соперничать в невинности с агнцем божьим.
По-настоящему грешил ангел перед воспитавшим его режимом: Весь стрелковый арсенал, как, впрочем, и многие другие полезные вещи, Малюта действительно выменял у пограничников, ослабив тем самым боеготовность родной державы.
Соболь, расплодившийся в карельских лесах стараниями экологов, по качеству меха лишь немногим уступал сибирскому. Остатки проживающих тут «диких» довольно скоро смекнули, какую пользу можно извлечь из этого казенного явления. Брошенные государственной машиной на произвол судьбы, они были вынуждены заботиться о себе сами. Как положительно сертифицированный гражданин, и давнишний сектант, Малюта пользовался определенным доверием властей, и его рыболовные вылазки в Ладогу не вызывали их беспокойства. Там то, на островах, Малюта и свел полезные знакомства. Оказалось, что кое-кто из местных промышляет контрабандой. Люди эти были серьезные, рисковые, возможно даже опасные - из тех, что намеренно уклонялись от сертификации. К Малюте они поначалу отнеслись с недоверием, и долго присматривались, прежде чем в первый раз заключили с ним сделку. Всего за пару соболей ангелу пообещали достать заграничную стирально-гладильную машину «Бош». Малюта соблазнился импортной приманкой, и довольно скоро начал поставлять товар регулярно, выменивая для хозяйства всякие полезные вещи. Бош ему, правда, не удалось подключить, из-за отсутствия необходимых драйверов, поэтому воротнички Малютиных рубашек так и не стали чище. Но другие покупки пришлись очень кстати. К примеру, бэушный робот Мэйдан, за которого он отдал три шкурки, теперь поддерживал порядок в доме…
Как-то раз новые знакомые попросили Малюту об одной услуге - добыть хороший ствол для охоты. Ему вручили запечатанный пакет с небольшим черным стержнем внутри: «За это любой прапор тебе мелкашку отвалит, - заверили его.
- А что это? - заинтересовался Малюта.
- Тебе лучше не знать, - усмехнулся один из контрабандистов. - Крепче будешь спать…
Малюта выполнил поручение. Знакомый старшина пограничник и в самом деле не поскупился - дал ему за пакетик со стержнем отличную новую винтовку с оптическим прицелом.
- Если еще что нужно – обращайся, - сказал он на прощанье. - Сделаем…
Передавая винтовку заказчикам, Малюта решил выяснить - нельзя ли как-нибудь и ему разжиться мелкашкой. Контрабандисты охотно уступили ангелу несколько драгоценных черных палочек по сходной цене - пара соболей за штуку. С тех пор арсенал Малюты начал пополняться.
Через некоторое время ангел прознал, что загадочные палочки имеют какое-то отношение к самой запретной и темной области человеческой психики:
- Такой секс у меня уже был… - недовольно заметил старшина, вернув ангелу стержень при очередной встрече. - Принеси что-нибудь новое.
Малюта тогда ужасно перепугался. В общих чертах он понимал, что такое секс, хотя ему самому не привелось испытать подобного удовольствия, и он имел на эту тему довольно своеобразные представления. В приюте, где ангел провел большую часть жизни, поддерживалась атмосфера глубокого аскетизма, и пресекались любые разговоры о таких вещах. Секс, как демографический фактор, был для режима опасен. Поскольку излишнее «возбуждение» в народе могло послужить источником для бесконтрольного размножения, власти, как могли, сражались с народной потенцией. Твердо Малюта знал только одно, - что у него есть отец, и есть мать, - но отнюдь не гордился этим прискорбным фактом…  То, что о сексе заговорил клон, да еще и военный, поразило Малюту до глубины души: официально считалось, что подобные атавистические пороки присущи только диким, да и то самым отсталым.
Между тем, налаженные деловые отношения уже настолько глубоко затянули «падшего ангела», что отказаться от них Малюта был не в силах. Он привык к маленьким удобствам, которые приносил ему бартер, не говоря уже о том, что большим разнообразием жизнь лесного отшельника не отличалась, а это было - какое никакое - развлечение. Таким образом Малюта и вращался в обществе, и ощущал себя небесполезным человеком. Он и в секту «ангелов» вступил когда-то из подобных же побуждений. Но слеты сектантов последнее время навевали на него беспричинную тоску. Да и проводились они все реже и реже, и летать приходилось очень далеко… В общем, Малюта не бросил свой аморальный бизнес, и даже стал понемногу откладывать стержни на черный день. Безобидные с виду черные палочки стали для него эквивалентом денег, и он не имел реального представления, как их можно использовать иначе.
Благодаря торговым операциям, Малюта приобрел множество знакомых в армейской среде, и круг этих знакомств постоянно расширялся. Однажды к нему обратился за помощью даже офицер береговой охраны - настоящий майор. Майор спросил у Малюты, может ли тот достать ему какой-то особый костюм - «сенсорный». Малюта справился о костюме у своих партнеров по бизнесу. Партнеры пообещали костюм, но запросили за него десяток соболей. Десять соболей на тот момент у Малюты было, однако он долго мучился вопросом - что же можно взять с Майора за такую ценную одежду. И попросил лодку…
Вероятно у майора были какие-то свои проблемы, скорее всего инвентарного плана:
- Могу дать только подводную, - отрезал он. - «Форель»… Но чтоб на поверхности я ее не видел!


Першинг с любопытством разглядывал «палочки» из Малютиной заначки. Выведав подробности коммерческих операций ангела, Першинг был очарован:
- Так у тебя, леший, прилично хоботок увяз, - насмешливо заметил он. - Удивляюсь, как тебя до сих пор ваши спецы не вычислили…
- Так я осторожный, - невинно пожал плечами Малюта.
- Осторожный - это хорошо, - задумчиво кивнул Миша. - Мне как раз осторожный человек и нужен. Ты тут, наверно, все лазейки знаешь?
- Какие лазейки?
- Ты уж дураком то не прикидывайся - вон какой бизнес развернул, - чуть сдвинул брови Миша.
Малюта обреченно вздохнул. Он сознавал, что находится в полной власти этого высокого бородача, напоминающего повадками крупного хищника, и что хищник этот уже не выпустит добычу из своих лап.
- Так, говоришь, гэбэшники и ухом не повели, когда про эти фантики базар зашел?
- Ухом? - старательно припомнил Малюта. - Ухом повели… пару раз, - подтвердил он. - За ними это водиться.
- Да? - насторожился Першинг. - И как повели?
- Обычно... Только это туалетная бумага оказалась… с циферками. Я уже говорил.
- С циферками… И что, обрадовались они?
- Нет, - уверенно помотал головой Малюта. - Плохая бумага.
- Ясно. Ну вот что, леший… Это моя бумага. Какая никакая - а моя. Эти ребятки у меня ее увели. А мне она нужна до зарезу.
- У меня хорошая есть, - предложил Малюта.
- Нет… Мне моя нужна. Да и с ребятками поговорить бы хотелось … по душам.
- Их долго лечить будут, - с сомнением покачал головой Малюта.
- Это хорошо, - удовлетворенно кивнул Миша, - но поговорить бы все равно надо. Поможешь?
- Я?
- Ты же не хочешь, чтобы ваши спецы про твои шашни с пограничниками узнали?
- Не хочу.
- Ну вот… Я им тогда ничего и не скажу. Поможешь?
- А как?
- Это мы обмозгуем, - с добродушной улыбкой похлопал его по плечу бывший офицер армейской разведки.


Со стороны реки сумрачное здание краевого управления безопасности, своей нарочитой бетонной угловатостью уродовало мягкий северный ландшафт опушенного лесом холмогорья. Летняя карельская ночь была прозрачна и безветренна. Першинг, приникнув к окуляру перископа, изучал обстановку. Субмарина - малогабаритная сторожевая лодка класса «Форель» - дрейфовала на середине реки, подрагивая «рыбьими» плавниками-стабилизаторами.
- Не понимаю: зачем они такой домино в лесу отгрохали? Коммуникаций никаких не видно… - недоумевал Миша.
- Граница тут рядом, - пояснил Малюта. - Объекты всякие секретные тоже… Бдят.
Он плавно крутил регулятор настройки, пристально глядя на экран локатора. Подводный склон русла, устланный поросшими илом камнями, был виден как на ладони.
- Вот она, труба! - обрадовался Малюта, нащупав локатором зев канализационного стока.
- Причаливай, - распорядился Першинг.
Субмарина продула кингстоны, вспоров речную гладь в глубокой заводи, окруженной густыми зарослями ивы, и ткнулась носом в полные уныния ветви.
Первым из люка выбрался одетый в маску, ласты и гидрокостюм, нескладный в этом облегающем одеянии, но вполне проворный Малюта. Миша подал ему конец шнура, к которому был привязан специальный садок с двумя десятками оживленно циркулирующих внутри него пиракрыс. Свирепые, вечно голодные «зубастики» уже успели перегрызть одно из металлических колец садка, но сетка, сделанная из специальных волокон, осталась цела.
- Вот ведь бестии! - нежно выругался Малюта, бережно опуская садок за борт.
- Удержит этих тварей твоя авоська? - усомнился Миша.
- Не первый год с ними работаю, - успокоил его матерый натуралист. - Эта штука им не по зубам!
Канализационная труба была утоплена метра на два от поверхности воды. Малюта погрузился в реку и нырнул, подтаскивая за собой опасный груз. Под водой он зажег фонарик, укрепленный над маской. Першинг с Костиком наблюдали за узким клином света, мечущимся в глубине.
Усевшись на трубу сверху, Малюта осторожно насадил на нее кольцо садка и, обмотав шнур вокруг сетки, туго его затянул. После этого он дернул петлю другого шнура, удерживающего внутреннюю горловину хитрого приспособления: освобожденная живность, не веря своему счастью, притихла на мгновение, а затем стремительно хлынула в трубу - навстречу фекалиям.
Минут через десять поднимут тревогу, - уверенно заявил Малюта, выбравшись на скользкую палубу подлодки. - Ох, и суматохи будет! - радостно оскалился он. - Может даже эвакуацию устроят. Пиракрысы обычно большими стаями ходят - в несколько тысяч. Повод серьезный…
Отлично! - кивнул Першинг. - Ну, с богом, что ли? - он подал соратнику один из карабинов и, ухватившись за ивовые ветви, спрыгнул на берег.


Прошло уже минут двадцать с тех пор, как Люмберг взгромоздился на сияющую парашу. Преодолев свой золотовалютный комплекс под давлением законов физиологии, он все-таки решился на сей отвратительный шаг, но было уже поздно… Обхватив руками колени и нахохлившись, словно ворона в морозный день, Сева уныло сверлил пол камеры черными глазами. Он упорно пытался восстановить природный цикл обмена веществ, но эти попытки пока ни к чему не привели.
Навроцкий, стараясь не мешать напряженной работе товарища, молча лежал на верхней полке нар, и предавался невеселым размышлениям.
Мрачные перспективы, которые ожидали двух чужаков в стране всеобщего благоденствия, исповедующей половой нигилизм, были очевидны. Судьба несчастного Муслима - невинного любителя рыбной ловли - была тому ярким примером… Да и агентство «движимости» во времени уж скорее нужно было искать на западе, чем в этой застывшей самодостаточной державе. Но как отсюда выбраться? Чекисты явно не собирались расставаться с добычей… Между тем, Сева уже успел понести значительный моральный ущерб. А возможно и не только моральный. Хотя насчет кастрации Люмберг, конечно, завернул... Перепуганный до смерти Навроцкий, нарисовавший в своем воображении окровавленные бараньи ножницы, испытал огромное облегчение, когда выяснилось, что следы варварской операции напрочь отсутствуют на теле таксиста…
- Они лазером - чик, и все! - смущенно оправдывался Сева, натягивая штаны. - Прямо во сне, я даже ничего не заметил!
- Во сне? - подозрительно хмурился художник, пытаясь не делать поспешных выводов. - Так, может быть, тебе это просто приснилось?… Спьяну?
- Они сами сказали! - возразил Сева.
После тех шокирующих сведений, которые Навроцкому довелось узнать от старожилов изолятора, он был бы склонен поверить приятелю, но помимо бездоказательных претензий к «вивисектору», якобы совершившему латентную ночную операцию, Люмберг имел неосторожность сообщить художнику совсем уж нелепую новость: Сева заявил, будто бы самого Навроцкого власти теперь подозревают в убийстве их недавнего общего знакомого - некоего капитана Синего… Мало того, таксист честно признался, что лично беседовал с тем самым капитаном, и что капитан то ему все это и рассказал, (только теперь он почему-то радикально изменил цвет, и называет себя не синим, а красным)… Выслушав всю эту ахинею, Навроцкий не подал виду, но в глубине души слегка усомнился в Севином здравом уме. Подозрения художника, естественно, пали на пресловутую Малютину водку, которую ему самому так и не удалось попробовать: «Неизвестно, что за дрянь они теперь производят, может там сплошной денатурат - все равно, ведь, никто не пьет… - размышлял художник. - Говорил же чертов ангел про яд в бутылке! И чего я расслабился?»…
- Ты врачу этому сказал, что водку пил? - озабоченно поинтересовался Навроцкий.
- А что?
- Да так, мало ли…
- Знают они… - пожал плечами Люмберг и, вспомнив, как ему пытались инкриминировать профессиональное самоубийство, невольно усмехнулся. - Этот тип сказал, что я - суицид! - пояснил он с невинным тщеславием, испытывая своеобразную гордость - как за славное прошлое державы, так и за крепость собственного организма, позволяющую свысока взирать на нынешнее поколение.
Некоторое время после этого Навроцкий присматривался к Севе, наблюдая за его поведением и речью, но никаких явных нарушений не заметил. В конце концов, художник пришел к выводу, что если и было у Люмберга какое-то временное затмение, то теперь оно вероятно выветрилось. Он рассказал приятелю все, о чем успел узнать с тех пор, как они виделись в последний раз, и Сева, потрясенный услышанным, кажется тоже засомневался: не вешает ли художник ему лапшу на уши.
- И что, баб они совсем не делают? - скептически уточнил он, когда Навроцкий пересказал ему печальную историю Муслима. - Зачем же тогда меня кастрировать?
- За что купил - за то и продаю, - пожал плечами художник. - А женщины у них есть, только отдельно… Для начальства.
- Ага, - покивал таксист. - Гейши… А ко мне тут один тип с массажем приставал - до тебя на верхней полке жил. То-то, я думаю - липнет, зараза!… Трудно им, видно, без баб то.
Очень обрадовало Севу известие о том, что родной город - издревле тяготеющее к Европам детище просвещенного монарха - сумел в смутные времена выскользнуть из смирительной рубашки впавшего в маразм отечества. Навроцкий и сам тешился местническим патриотизмом по этому поводу. Как рассказал ему Муслим, Петербург провозгласил себя независимой территорией, в связке с балтийским братом - родовитым Кенигсбергом.
Лежа на верхней полке, Навроцкий думал о том, что «всплыви» они из глубины времен по другую сторону границы, которая и находилась то видимо в двух шагах - все могло бы быть совершенно по другому: Ну, побродили бы по родному городу, посмотрели бы, как он изменился за сто лет. Сильно, наверно, изменился… Как будто попали на экскурсию - ну разве не прелесть?… Кругом нормальная жизнь. Ну, может, и не совсем нормальная, но хотя бы без этих эволюционно-половых закидонов. Муслим же, судя по всему, абсолютно здравомыслящий человек... Если бы не смогли найти «временщиков», обратились бы куда положено - в какое-нибудь эмиграционное ведомство… Глядишь, и прижились бы.
«А тут что делать? Ждать, пока и меня во сне оскопят?» - художник, хоть и сомневался в Севиных рассказах, однако искушать судьбу ему не хотелось. Нужно было что-то предпринимать… Бежать отсюда, пока их не принялись всерьез лечить от половых пережитков. Куда бежать - более менее ясно. Конечно домой - в Питер. Но как?
Навроцкий бросил унылый на стальные прутья оконной решетки: Подпилить ее? Чем?... Да и какой смысл – окно выходит во двор… Художник вздохнул, перевернулся на бок, и заметил на противоположной стене какое-то насекомое, размером с клопа. Он спустился с нар, взял ботинок и с остервенением нанес по крошечному казенному существу сокрушительный удар, вымещая накопившуюся злость: Клоп хрустнул, рассыпавшись в пыль, и на его месте осталось маленькое углубление в стене. Навроцкий удивленно ковырнул углубление пальцем и укололся о тоненький проводок… Художник понимающе нахмурился, злорадно обводя взглядом камеру: Кажется он знал, что это был за «клоп»… Говорили ему, что чекисты подслушивают, да и чего еще от них ожидать? Не напрасно же его перевели в одну камеру с Севой - компромат собирают, сволочи! Не мытьем - так катаньем…
Внимательно приглядевшись, Навроцкий обнаружил еще одного жучка над дверью. Жучек, замаскированный под цвет обивки, был едва виден. Только крошечная черная точечка выдавала его. Видимо первый клоп, которого уничтожил художник, случайно лишился защитного покрова - облезла краска…
Сева, оседлавший «золотого тельца», изумленно таращился на приятеля, который, с хищным выражением на лице, метался по камере, ощупывая стены и колошматя по ним ботинком.
- Что ты делаешь? - поинтересовался утомленный всадник.
- Оборудование порчу, - мстительно заявил Навроцкий. - У них тут жучки кругом. Пускай знают, что я о них думаю! Бойцы невидимого фронта! Половые дизайнеры, мать их…
Но Сева его уже не слушал. Он, вдруг, выпучил глаза и сдавленно вскрикнул.
- Что случилось? – спросил художник.
В тот же момент Люмберг стремительно соскочил со своего золотого насеста, и завертелся волчком, исступленно лупя себя по ягодицам обеими руками. Навроцкий с изумлением обнаружил у таксиста толстый волосатый хвост, который извивался из стороны в сторону.
- Убери его! - истошно завопил Сева, поймав себя за хвост и, вывернув шею, попытался разглядеть этот неожиданно народившийся атавизм.
За окном тем тревожно взвыли сирены, вторя Севиным воплям, и послышались чьи-то взволнованные голоса. Топот бегущих по коридору людей органично влился в общий панический ритм происходящего.
Навроцкий зашел к Севе в тыл, намереваясь разобраться, в чем дело. Таинственный отросток, образовавшийся на Севином теле, оказался настоящим маленьким чудовищем из фильма ужасов. Художник содрогнулся: неведомое создание, вооруженное частоколом длинных острых зубов, урча, динамично двигало челюстями. Гибкое лохматое тельце упруго извивалось в Севиных руках, а короткие лапки - плоские как ласты, но заканчивающиеся крепкими когтями - безжалостно полосовали руки Люмберга, оставляя глубокие порезы.
Навроцкий огляделся вокруг в поисках какого-нибудь орудия: прикасаться к твари голыми руками было явно небезопасно.
- Сними его с меня! - взмолился таксист, дрожащим от ужаса и боли голосом.
Художник сосредоточился, и резким движением схватил тварь за плоский рыбий хвост, обросший редкими жесткими волосами. Хвост дернулся и выскользнул из пальцев Навроцкого.
- Помогите кто-нибудь! - отчаянно завопил Сева.
В этот момент дверь камеры распахнулась, и в помещение ввалилась странная компания, возглавляемая «сине-красным» капитаном. Перепуганного чекиста держал за шиворот высокий крепкий мужчина, одетый в меховую полосатую куртку. Лицо мужчины скрывала натянутая до подбородка лыжная вязаная шапочка с прорезями для глаз. Еще один участник вторжения был одет в черный гидрокостюм и маску для подводного плавания. Под маской топорщилась смутно знакомая кудлатая бородка. Стекло маски запотело, и в порывистых движениях аквалангиста ощущалась некоторая подслеповатая неуверенность. Маленький кудрявый босоногий херувимчик, облаченный в кожаную куртку и штаны, появившись из-за спины «полосатого», уверенно поднял можжевеловый лук и выпустил стрелу прямехонько в пиракрысу, пронзив ее насквозь.
Рыба-грызун замерла, отцепилась от Севы и завертелась на кафельном полу, пытаясь перегрызть древко стрелы. Полосатый здоровяк поднял карабин, и негромко чмокнувшим выстрелом превратил агонизирующее чудовище в ошметки.
- Хорошенькая была самочка… - пробормотал аквалангист.
- Спасибо, мальчик! - глядя на решительного херувима, выдавил горемычный таксист слова благодарности, и стыдливо натянул штаны.
- Нужно рану продезинфицировать, - озабоченно сказал Навроцкий. - Укус… Может быть инфекция…
- Незачем, - откликнулся Першинг, стянув с головы камуфляж. - Никаких инфекций - я сам о нем позабочусь… Где деньги? - Миша обвел помещение взглядом, и заметил рюкзак, пристроенный возле параши.
Малюта плохо видел в маске, да и слышал не очень хорошо, поскольку в коридорах каземата выли сирены. Желая понять, что происходит между пришельцами из прошлого, он осторожно прикрыл за собой дверь камеры. Капитан Красный, плененный в качестве языка и казематного гида, затравленно покосился на аквалангиста: В том, что происходит, он понимал меньше всех присутствующих, и опасался, что с ним могут обойтись не лучше чем с пиракрысой.
- Миша! - оторопел Люмберг. - Ты откуда?! Господи, седой то какой!…
- Не лебези, сволочь, попробуй хоть умереть достойно, - презрительно отрезал Першинг и, подойдя к параше, поднял с полу рюкзак.
- Целы зеленые, - довольно осклабился он, распутав тесемку, и заглянув внутрь.
- Опять ты, Михаил, не вовремя о деньгах беспокоишься, - вздохнул Навроцкий. - Нынче баксы снова не в ходу.
- Как-нибудь без вас разберусь, - заметил Першинг.
Малюта, окончательно потеряв обзор, сорвал маску и чихнул.
- Вот Иуда! - возмутился Люмберг, узнав в аквалангисте недавнего знакомца. - Снова продал!
- Малюта меня зовут, - поправил его аквалангист. - Здравствуйте, товарищи…
- Па, - спросил Першинга Костик, заглядывая в рюкзак. - Это деньги?
- Деньги, - нежно подтвердил Миша. - И неплохие деньги…
- А чьи они?
- Мои, - буркнул Сева.
- Наши с тобой, сынок, - не обращая внимания на этот жалкий выпад, спокойно пояснил Першинг.
- Сынок? - удивленно переспросил художник.
- Что, похож? - откликнулся Миша, и в голосе его прорезалась непривычно мягкая нотка.
- Похож, - кивнул Навроцкий. - А… откуда он тут взялся?
- Оттуда.
- Оттуда?… Так ты… столько времени там пробыл? Боже мой! Миша… - сокрушенно покачал головой художник. - Я и подумать не мог, что так получится. Мы же тебе записку оставили.
- Оставили, - криво усмехнулся Першинг. - Полезная вещь…
- Ты уж извини… но Сева сильно опасался что ты нас… в покое не оставишь. И решили взять небольшой тайм-аут.
- А заодно и ствол с деньгами, - кивнул Миша.
Костик, тем временем, подошел к таксисту и тронул его за локоть.
- Тебя зовут Сеф? - спросил он с легким кроманьонским акцентом.
- Да, мальчик, примерно так, - вздохнул Люмберг.
- Ты уртун?
- Не понял?
- У тебя много денег, - сказал Костик. - Аман габа.
- Аман габа? - повторил Сева. - Что это значит?
Миша что-то резко сказал сыну на кроманьонском. Мальчик, поколебавшись, кивнул. Миша задал еще вопрос. Костик ответил… Навроцкий наблюдал за их разговором. Хотя звучание языка было знакомым, он не понимал ни слова. Мальчик что-то сбивчиво рассказывал отцу. Першинг слушал его с бесстрастным выражением на лице.
- Что он говорит? - поинтересовался Сева.
- Не твое собачье дело, - смерил Миша таксиста ледяным взглядом. Глаза его мстительно сузились. Он поднял карабин и приставил ствол к Севиной голове.
- Не надо, - попросил таксист.
- Надо, - сказал Миша.
- Не надо, - неожиданно вмешался Костик. Першинг обернулся к нему, досадливо хмурясь.
- Миша, зачем? - спросил побледневший Навроцкий. - Ты же… разумный человек. В этом нет никакого смысла.
- Разумный человек?... Разумный человек, это какой? Которого имеют все кому не лень?
- Просто так обстоятельства сложились. Выхода у нас не было, сам посуди… Как бы ты на нашем месте поступил?
- На твоем месте я бы помолчал... Выхода у вас не было? Какого черта вы ствол забрали?! Про деньги я уж не говорю…
- Да он просто больной. У него клептомания, - безнадежно развел руками художник. - Я ему говорил, что тебе это не понравиться.
- Не понравится… - криво усмехнулся Миша. - Ну вы и твари. - возмущенно покачал он головой, однако дуло карабина медленно скользнуло вниз.
Таксист облегченно перевел дыхание.
- Скажи спасибо, что тут ребенок, - сквозь зубы процедил Першинг.
- Спасибо, мальчик, - Еще раз, искренне поблагодарил херувима Сева.
- Гх… - кашлянул Малюта. - Идти бы надо.
- Уже идем, леший, - кивнул Миша и обернулся к Костику. - Сынок, нам пора.
- А нас тут оставишь? Зуб за зуб? - набравшись наглости, поинтересовался Навроцкий. - Они же из нас растения сделают. – мрачно взглянул он на затаившегося в углу комитетчику.
- Их тут залечат, - подтвердил Малюта.
- Что я вам, нянька? - раздраженно бросил Миша.
- Севу уже оскопили… - вздохнул художник.
- Тфу ты! - поморщился Першинг.
Сирены наконец смолкли. Капитан Красный, словно японский ниндзя, уже практически превратившийся в тень, встрепенулся, и с надеждой посмотрел на потолок камеры.
- Набат, набат! - деревянным голосом, негромко позвал он. Но в наступившем вокруг безмолвии, этот тихий возглас действительно прозвучал как набат. Все уставились на капитана. Красный смутился.
Миша обернулся к комитетчику, и заехал ему в ухо прикладом карабина. Красный сполз по стенке на пол.
Першинг выразительно мотнул головой, давая понять, что уходить нужно быстро…


Субмарина вышла на речной фарватер. Покусанный таксист тихонько стонал на баке. Сидеть он не мог и, скорчившись, лежал, издавая жалобные звуки. Эмоциональный шок, который позволил таксисту добраться до берега, теперь прошел, и боль навалилась на Люмберга со всей своей изматывающей силой.
Малюта передал назад аптечку, и Навроцкий принялся хлопотать над раненым другом.
- Мне теперь домой нельзя, - удрученно заметил рулевой, покосившись на Першинга, который сидел рядом, и копался в Севином рюкзаке, подсчитывая наличность. - Этот офицер меня видел без маски - он меня знает…
- Надо было его шлепнуть, - рассеянно согласился Миша. - Ничего, не горюй: купим тебе новый дом.
Малюта жалобно съежился на сиденье:
- Я на запад не хочу, - испуганно сказал он, поняв, куда клонит Першинг. - Я коммунист.
- Я тоже коммунистом был, - успокоил его Миша.
- Мы там пропадем, - мрачно предрек воспитанник идеальной системы.
Навроцкий и Сева в дискуссию не вступали, в полной мере сознавая справедливую ограниченность своих прав. Художник и без того был до крайности удовлетворен проявленным Мишей благородством.
Лодка быстро двигалась вниз по течению…