Свинья, которую подложил Герберт часть четвертая

      Часть четвертая.


Территориальные воды республики Санкт-Петербург начинались в десяти километрах от Кареджской косы. Акватория бухты «Петрокрепость» принадлежала городу. Где залегает естественная береговая линия, сказать было трудно - бетонные сваи пронзали ладожское мелководье, подпирая городские ярусы. Дальше простирались огромные понтонные поля, прозванные Елисейскими. Понтоны выносили постройки за сотни метров от берега. Впрочем, вряд ли уместно было называть подобные сооружения постройками. Над стылой ладожской зыбью дрейфовали настоящие шедевры средневекового зодчества - будто кто-то собрал по всему свету старые дворянские гнезда, и перенес их на суровое озеро. Однако, не смотря на благородство собрания, архитектурный ансамбль побережья явно не складывался. Пышные усадьбы барокко выглядели ущербно, увязнув рыхлыми формами меж готических башен, а хмурые романские замки, привычные господствовать над местностью, казалось, едва сдерживают раздражение, стиснутые в жилищной сутолоке. На самом деле дворянское гнездовье не было полноценным актом зодчества, да и понтоны вряд ли смогли бы вынести на себе всю эту груду камней. Фактически, замки были воздушные…
 Когда-то на понтонах располагались обычные бараки из пенодурила, в спешке возведенные муниципалитетом для беженцев. Миллионы людей, хлынувших со всех концов России, охваченной коммунистической селекцией, осели на окраинах вольного города, в надежде на скорое возвращение домой, но возвращение затянулось. Со временем, большая часть беженцев обжилась и рассеялась в огромном муравейнике мегаполиса. В бараках остались те, кто рассеяться не сумел, или не захотел. Промышляли обитатели Елисейских полей рыбной ловлей и контрабандой. Городские власти долгое время пытались принудительно ассимилировать этот эмигрантский осадок, но добились лишь еще большего отчуждения. Район бараков каким-то образом трансформировался в подобие обособленного этнического квартала, не смотря на то, что к этому не было никаких видимых предпосылок. Его жители нарочито сохраняли и углубляли свой эмигрантский говор, который коренные горожане стали уже плохо понимать. Вероятно, какие-то неизвестные природные механизмы вынудили нацию отрастить свежую боковую ветвь. Во всяком случае, иного объяснения не находилось.
Безликий пенодурил не слишком украшал побережье. Власти всерьез настроились снести бараки, рассчитывая убить таким образом сразу двух - трех зайцев: пристроить понтонные угодья под строительство нового элитного района, облагородив ландшафт за счет инвесторов и, наконец, покончить раз и навсегда с отбившимися от социального стада эмигрантскими элементами. Жильцов бараков предполагали переселить подальше от озера.
Однако зародившаяся на озере этническая группировка встретила эту культурную программу в штыки. Рассерженный мэр объявил группировке ультиматум - либо расселение, либо реконструкция бараков за собственный счет, но в строгом соответствии с требованиями городской комиссии по благоустройству.
Совершенно неожиданно обитатели бараков согласились с требованием мэра по поводу реконструкции. Их полномочные представители подписали с городом договор, в котором обязывались превратить замызганный поселок чуть ли не в новый Вавилон. И превратили…
Через неделю на месте бараков, буквально за одну ночь, как грибы после дождя, вырос целый выводок средневековых замков. Комиссия по благоустройству не смогла предъявить жителям дворянского поселка ни одной вразумительной претензии. Было ясно, что здания виртуальны, но все пункты контракта оказались соблюдены: о строительных материалах в контракте не было ни слова. Любой юрист выиграл бы дело у горда, вздумай муниципалитет оспаривать результаты сделки.
Декоратор местного филиала компании Броадфилмс, Вильям Зайцев, здорово нагрел на этом деле руки. А волна виртуального строительства, поднявшаяся на Ладоге, впоследствии прокатилась по всему миру.
Однако некоторые участки ладожского побережья республики все еще оставались малонаселенными. Эти заветные угодья находились под юрисдикцией министерства обороны. Тут, в небольших уютных коттеджах жили заслуженные отставники, и некоторые старшие офицеры, занимающие ответственные посты.
Один из таких офицеров, - командир южной погранзаставы, полковник Тетеркин, - в данный момент завтракал на веранде своего дома, обращенного фасадом на вечно взволнованную, свинцовую кипень бухты. Даже в самые жаркие дни на веранде полковника было свежо.
Прислуживала Тетеркину Барби 90-60-90. Такие игрушки стоили не дешево, и сам Тетеркин никогда бы не решился на подобную покупку - взносы по реалпиту и бесконечные капризы жены целиком поглощали его скромное жалование. Куклу полковнику подарили на пятидесятилетие сослуживцы. Подарок пришелся Тетеркину по душе, но нанес сокрушительный моральный удар его законной супруге.
Навыки по ведению хозяйства, заложенные в Барби, делали ее незаменимой помощницей в доме, и госпожа Тетеркина, кажется, могла бы теперь спокойно вздохнуть, переложив бремя хозяйственных забот на новую служанку. Однако помимо тяги к добрым делам, кибернетическая золушка имела и другие достоинства. Программное обеспечение куклы охватывало весьма широкий спектр услуг, и сметливые сослуживцы заказали для полковника самую полную версию интимной программы. Теперь Тетеркин увлеченно осваивал ее возможности. Таким образом, вместо того, чтобы заниматься стряпней, мыть окна и пылесосить ковры, Барби повадилась использовать всю емкость аккумуляторов в постели полковника. Уже два месяца, прошедших после юбилея, полковник находился в приподнятом состоянии духа: игрушка буквально перевернула всю его жизнь…
Тетеркин относился к своей кукле сложно - сложнее, чем было принято относиться к таким игрушкам в современном обществе. Он не желал видеть в служанке обычный бытовой прибор, и это романтическое обстоятельство, не взирая на отъявленную прогрессивность, все же имело тревожный оттенок…
Елена Карловна - супруга Тетеркина, дама суровая и благовоспитанная, пленившая потенциального полковника в те давние времена, когда он, будучи еще невзрачным прыщавым курсантом, готовился опериться в лейтенантские погоны, - относилась к играм мужа в куклы с нескрываемым раздражением. Она держала Тетеркина в черном теле долгие годы совместной жизни, строго следя за тем, чтобы вся излишняя потенция супруга, неизрасходованная на брачном ложе, сублимировалась в другие - более продуктивные виды энергии, и умело направляла этот поток в нужное русло. Определенного результата Елена Карловна достигла. Своей успешной карьерой полковник, в какой-то степени, был обязан именно экономичной половой политике супруги. Правда рычаг, которым пользовалась Елена Карловна для своих манипуляций с энергией полковника, зиждился на деликатной и, пожалуй, не совсем достойной опоре: Средством управления ей служил хронический энурез полковника - тайный наследственный недуг рода Тетеркиных. Полковник, тщательно скрывающий свое заболевание от армейских медиков, не имел возможности расслабиться ни на службе, ни в чужой постели, поэтому монополия Елены Карловны процветала долгие годы. И вот, наконец, чудо научной мысли избавило несчастного от унизительной зависимости. С появлением Барби все комплексы Тетеркина рассеялись. Впервые он почувствовал себя полноценным мужчиной.
Елену Карловну нынешнее положение вещей решительно не устраивало. Добиваясь максимального эффекта от близости с бытовой техникой, Тетеркин самозабвенно задействовал все резервы воображения, и эта, казалось бы, безобидная игра, - постепенно, исподволь, - изменяла психику полковника, проникая в ее самые глубинные пласты. В настоящий момент полковник уже настолько заигрался, что утерял чувство реальности. Он завел привычку общаться с Барби, как с натуральной, живой любовницей, совершенно игнорируя тот факт, что кукла вовсе не была рассчитана на подобные тонкие чувства. Мало того - Тетеркин чуть ли не демонстративно прервал всякие отношения с Еленой Карловной. Полковник вел себя так, словно готовился подать на развод.
Утратив свое влияние на мужа, Елена Карловна запаниковала. В порыве отчаяния она задумала погубить ненавистный прибор, но совершенно не представляла, как к этому подступиться - не бить же куклу сковородкой по голове… Да и какой в этом толк? У полковника была гарантия на три года.
Эти кровожадные мысли, в конце концов, привели Елену Карловну в один из общественных клубов, под названием «Женщины против робосекса». Там ее тепло встретили и окружили вниманием товарки по несчастью. Опытные соратницы убедили госпожу Тетеркину, что грубые приемы малоэффективны в их трудной борьбе, и научили ее самым продвинутым методам.
Изысканное женское белье, приобретенное Еленой Карловной у менеджеров клуба, было прошито металлическими нитями и снабжено миниатюрным источником питания. Это скрытое устройство могло генерировать мощный электромагнитный импульс, способный вызвать у кибернетического существа сбой программы. Устройство реагировало на повышение температуры тела…


Тетеркин отодвинул тарелку с цыпленком, вытер руки бумажной салфеткой, и отвалился от стола. Любимая кукла, жеманно выпятив бедро, с механической точностью отмерила в кружку хозяина двести граммов клубничного киселя и, подхватив кувшин, двинулась в сторону холодильника.
- Спасибо, солнышко! - ласково поблагодарил служанку Тетеркин, с удовольствием щурясь не силиконовое колыхание ее ладных, упругих ягодиц, обтянутых шелковым халатом.
- Пожалуйста, господин полковник! - проворковала кукла.
- Да что ты все - господин, да господин! - досадливо поморщился Тетеркин. - Мы же одни. Назвала бы как-нибудь поласковее, что ли…
- Как поласковее, господин полковник? - уточнила пунктуальная красотка.
- Не знаю - все равно… Ну, хотя бы котиком… или зайчиком… - стеснительно предложил влюбленный: пренебрегая здравым смыслом, полковник упорно добивался от куклы взаимности.
Барби хихикнула: Остроты распознавались устройством по отсутствию стандартных логических связей в речи собеседника, поэтому отзывчивая Барби часто хихикала невпопад.
- Дурилка ты пластмассовая! - с нежностью вздохнул полковник, сокрушенно покачав головой. - Я же серьезно.
Кукла перестала улыбаться и скорчила виноватую физиономию, отчего лицо ее мгновенно утратило естественность: Из всего набора доступных кукле мимических выражений улыбка более других удалась разработчикам, именно поэтому она редко покидала розовщекое, присыпанное мелкими веснушками лицо. Сам полковник однозначно предпочитал улыбку служанки всем другим потугам кукольной мимики.
- Ладно, ладно… Шучу! - опомнился Тетеркин. - Иди сюда, моя хорошая.
Кукла снова хихикнула и, сияя, подошла к хозяину. Полковник приобнял устройство, и игриво запустил руку под короткий халатик Барби.
- Что это? - удивленно спросил он, наткнувшись на непривычную деталь.
- Что именно? - уточнила Барби.
Тетеркин, нахмурившись, повернул куклу к себе лицом, и распахнул на ней халат:
- Что это такое?! - воскликнул он, глядя на кружева.
- Это трусики.
- Я вижу!… У тебя таких не было! Где ты их взяла?!
- Елена Карловна подарила.
- Что?! - изумился полковник. - С какой стати она станет дарить тебе трусы?!
В мозгу полковника, охваченном возвышенной формой фетишизма, родилось ревнивое подозрение - уж не блудит ли его драгоценный подарок где-то на стороне… Он отказывался верить в то, что спесивая супруга, с самого начала возненавидевшая свою кукольную соперницу, может вдруг проявить к ней такую благосклонность. Уж скорее какой-нибудь негодяй сосед…
«Она же такая дурочка, - думал полковник. - Наивная, чистая, отзывчивая. Ее так легко обмануть! Соблазнить… Кто же этот негодяй?!»
- Говори, кто тебе их дал?! - гневно воскликнул Тетеркин.
- Елена Карловна… - улыбалась Барби: Теперь ее улыбка не казалась Тетеркину такой уж наивной - кибернетическое существо искусно лгало ему, не смотря на все заверения инструкций о безоговорочной правдивости этих созданий!
- Не смей врать мне, Варька! - угрожающе заявил полковник, с надломом в голосе. - Слышишь?… Не смей! Кто он?!
- Кто он? - откликнулась Барби. - Я не… Я… Я… - улыбка покинула кукольное лицо, и сменяющие друг друга маски эмоций судорожно заскользили по силиконовой глади, выражая явный сбой. (В момент подготовки оборудования к физическому контакту у куклы повысилась температура, и коварное белье дало о себе знать. Борджиевские методы женского клуба принесли свои ядовитые плоды)…
Полковника это электронное волнение окончательно вывело из себя. Дремавший в глубине его страстной души, замученный комплексами Отелло, воспрянул ото сна. Подчиняясь внезапному порыву, Тетеркин наотмашь ударил Барби по лицу, и принялся срывать с нее подозрительное белье.
Полковник рычал как лев, раздирая в клочья черные кружева, когда кулон спец связи, подвешенный на тонкой серебряной цепочке у него на шее, требовательно заверещал. Тетеркин застыл, выпустил из рук ободранную игрушку, и судорожно схватился за кулон:
Верхняя часть туловища дежурного по заставе, старшего лейтенанта Шубина, озираясь, повисла над обеденным столом командира.
- Здесь я, здесь… - поморщился полковник, глядя на мечущуюся в поисках начальства голографию, накрывшую фалдами кителя тарелку с останками цыпленка.
Командир заставы не стал включать лейтенанту свою проекцию, опасаясь, что в поле зрения дежурного попадет растрепанная кукла, с розовым отпечатком пятерни на щеке: мало ли что могут вообразить себе подчиненные - не оберешься потом насмешек за спиной.
- Тревога, господин полковник! - отчаянно выпалил бюст дежурного, глядя куда-то поверх головы командира.
- Почему я не в курсе? - нахмурился Тетеркин.
- Боевая тревога, господин полковник… - смущенно пояснил Шубин. - Нарушение государственной границы.
- Что это значит? - растерялся Тетеркин. - В самом деле? Нарушитель задержан?
 Полковник инстинктивно застегнул воротничок форменной рубашки: Шубин не мог наблюдать его расхристанного вида, но многолетняя привычка к армейской дисциплине в тревожную минуту дала о себе знать.
- Нарушитель приближается к руслу Невы, господин полковник, - бодро доложил дежурный. - Подводная лодка класса «Форель»…
- Какого хрена?! - разгневался командир. - Почему до сих пор эту форель не выловили?! Вы что там, дрочите сидите, лейтенант?!
- Лодка не отвечает на запросы, господин полковник… Открывать огонь на поражение?
Боевой задор лейтенанта слегка остудил пыл Тетеркина. Полковник мгновенно осознал всю полноту возложенной на него ответственности.
Сильно перебродивший призрак коммунизма давненько не беспокоил Европу. Закупоренный в просторную бутыль отдельно взятой огромной страны, он утихомирился и удовлетворился достигнутым. Обездвиженная генетическим параличом, Россия больше не пыталась повлиять на судьбы мира. За долгие годы службы, полковник впервые столкнулся с ситуацией натуральной боевой тревоги… Открыть огонь на поражение?… Отдавать столь радикальные приказы он не привык. Случай и в самом деле был вопиющий. Даже традиционные октябрьские учения Ладожского Краснознаменного Флота никогда не выходили в своем сценарии за рамки политических соглашений, и проводились исключительно в нейтральных водах озера. А каких-либо мелких шалостей, со стороны замкнутых соседей, не отмечалось уже десятки лет.
Техническая категория нарушителя явно не представляла серьезной военной угрозы - название лодки говорило само за себя… Неизвестно ведь, что случилось - может, лодка просто потеряла управление. И… что потом скажет пресса? Распнет его, как бесчувственного солдафона?
- Форель? - судорожно припомнил Тетеркин данные по классификации флота потенциального противника. - Это скорлупа арахисовая, а не лодка… Куда ж они прут? Ее ложкой можно зачерпнуть.
- Ложкой? - оживился бюст Шубина. - А что, если тралом, господин полковник?
- Молодец, лейтенант! На лету мысль ухватываешь, - похвалил подчиненного Тетеркин. - Действуйте! Я скоро буду.


Костик быстро освоился в тесном чреве субмарины и, руководствуясь охотничьим инстинктом, вскоре добрался до кнопок торпедного аппарата. Малюта едва успел оттащить мальчугана, когда тот принялся крутить рукоятки наводки. Есть ли в аппарате торпеды - ангел не знал, но проверять не собирался.
- Сынок, поаккуратней там, - зевнул Миша.
- Мальчик, оружие это не игрушка! - подал с кормы назидательный голос покусанный таксист, услышав, как снисходительно пожурил сына Першинг.
- Не лезь не в свое дело, - оборвал таксиста Миша. Тяга ребенка к оружию казалась ему явлением вполне естественным.
- Мы и так на грани гибели, - бормотал Сева, косясь «за борт»: На рассвете, когда темнота рассеялась, Люмберг с ужасом разглядел у себя над головой колышущуюся серебристую поверхность озера. С тех пор его неуверенность в безопасности судна, похожего изнутри на огромную хрустальную вазу, окончательно растворилась в сумрачной глубине подводного мира.
- Выходим к истоку реки, - объявил Малюта, с головой погруженный в лоцманские заботы. - Кажется, проскочили границу.
Отлично знавший потаенные маршруты пушных контрабандистов, лесной ангел, однако, еще ни разу не заплывал так далеко в капитализм. Обычно торговые операции с идейными врагами проводились на островах. Насколько бдительно охраняется побережье независимой республики, и какие санкции может повлечь самовольное вторжение на ее территорию, предстояло определить опытным путем…
Сверху появились признаки судоходства: заслонив массивным корпусом рассеянный солнечный свет, и вызвав работой винтов волну мелкой вибрации, навстречу прошла баржа. Вытянутое темное пятно ее днища пронеслось, словно грозовое облако.
- Нас не заденут? - забеспокоился Навроцкий, провожая тучу взглядом: шлейф серебристых пузырей, взбитых винтами, тянулся за судном на добрую сотню метров.
- Глубина пятнадцать, - сухо доложил кормчий. - Скорость восемнадцать узлов.
- Так держать! - подбодрил Малюту Першинг.
- А что за река? - спросил с галерки Сева.
- Река Нева, - пояснил Малюта.
- Нева?! - поразился таксист. Знакомое с детства имя короткой, но великой в своем роде реки, в подобной обстановке, странно резало слух. У Севы в голове не укладывалось то, что Нева все еще течет в этом безумном мире - он был почти уверен, что она осталась в далеком, милом сердцу двадцатом столетии.
- Так мы в Питер плывем? - оживился Люмберг.
- Идем… В Ленинград, - упрямо сдвинул брови идейный кормчий. Верность партийной линии продолжала бурлить в его крови, не смотря на вынужденное предательское бегство.
- А долго еще идти? - дипломатично поинтересовался Навроцкий.
Малюта пожал плечами.
- Нам в центр, если не трудно, - высказал скромное пожелание Сева.
Чем дальше продвигалась субмарина вглубь иностранной территории, тем интенсивнее становилось движение надводных судов. Большие и малые тени мелькали над головами беженцев, оставляя серебристые полосы в верхних слоях гидросферы.
- По моему, за нами кто-то следит, - заметил Люмберг, рассматривая два небольших овальных пятна, которые, держась чуть позади субмарины, сопровождали ее весь последний отрезок пути.
- Похоже Сева прав, - подтвердил Навроцкий.
- Поддай-ка газку, - велел Миша ангелу.
Кормчий увеличил скорость. Лодка, используя всю мощь моторов, стремительно резала упругую водную толщу: пятна не отставали.
- А кто это может быть? - спросил Навроцкий.
- Известно кто! - мрачно изрек Малюта. - Империлисты…
В этот самый момент субмарина воткнулась носом в петлю рыболовного трала, и прочная ячея схлестнулась вокруг ее бортов, словно решетка. Судно плавно замерло на месте.
- Попались… - безжизненным голосом заключил Малюта.


- Тебе опять какая-то дамочка звонила, - доложил Колупаеву лейтенант Нарымов. - Это все та же? - невинно поинтересовался он.
Арамис Юрьевич рассеянно кивнул. Странный тип из лимузина, со своей безумной газетой, разоблачающей проделки гуманоидов, совершенно вывел его из равновесия.
- Обещала перезвонить минут через двадцать, - обиженный безразличной отрешенностью товарища, сухо закончил Нарымов.
- Да, да, спасибо Коля, - вяло откликнулся Арамис Юрьевич, усевшись за свой стол. Божественная ясность, образовавшаяся в голове Колупаева на волне религиозно-мистического прозрения, теперь куда-то пропала, и разрозненные частицы информации, из которых Арамис Юрьевич кропотливо строил воздушный замок своих надежд, снова закружились перед его взором в хаотическом броуновском движении. Он опять ничего не понимал… не чувствовал опоры, фундамента под своей умозрительной постройкой.
«Допустим, этот парень просто псих… - размышлял Колупаев. - Помешался на гуманоидах… Туманова, ведь, точно не гуманоид?… - вдруг испуганно подумал он, но тут же устыдился этого кощунственного сомнения. – Однако, псих, имеющий возможность разъезжать в лимузине, явно гораздо опаснее, чем просто псих… Еще эта газета»…
В гуманоидов Арамис Юрьевич верить отказывался - не тот масштаб… Но именно нахрапистая статейка бульварного пошиба, к которой он так презрительно отнесся, внесла в его сознание сумбур. Очевидная галиматья, рассчитанная на вислоухого, необразованного обывателя, почему-то подрывала доверие следователя и к собственным - осененным благодатью умозаключениям. «Если можно таким беззастенчиво-надуманным образом истолковать ряд таинственных явлений, произошедших за последние дни в подотчетном ему районе, (уложив все в рамки определенной, пусть и не вполне здоровой логики), то чем, собственно, он сам, со своей стройной теологической версией, отличается от прагматичного журналиста, написавшего статью? - озабоченно рассуждал Колупаев. - Неужели, так легко подменить логику псевдологией? Как же тогда возможно вычленить подлинную информацию из этого винегрета странных фактов?…»
Автор статьи, интригуя публику досужими рассуждениями, трактовал возникновение идеально-круглого отверстия в полу квартиры на Басковом переулке, как след, оставленный летающей тарелкой, вынырнувшей из гиперпространства в неподходящем месте. Тарелка, якобы, ошибочно материализовалась посреди гущи коммунальных джунглей, застряв в полу комнаты гражданина Люмберга. Затем она взяла на борт самого Люмберга, его соседа по квартире - г-на Навроцкого, и скрылась в неизвестном современной науке направлении, (примерно так, по сценарию отъявленного борзописца, развивался сюжет истории). Позднее некий гражданин - знакомый Гасановых, проживающих этажом ниже, (обозначенный в статье под сомнительной фамилией Першинг) - со слов очевидцев, бесследно исчез в оставленном тарелкой отверстии. Этот факт автор статьи объяснял так: окно в гиперпространство, открытое распоясавшимися гуманоидами, создало между двумя (или более) мирами некий галактический сквозняк, дуновение которого и унесло из нашей вселенной злополучного тезку американской крылатой ракеты.
Активно поддержал теорию о гуманоидах старейший житель одной из пострадавших квартир, гражданин Сенюшкин. Он вообще заявил, что его сосед Люмберг еще до того, как канул с гуманоидами в галактическую дыру, успел полетать с ними на тарелке, перебравшись в нее прямо из окна кухни, чему сам Сенюшкин был свидетелем… (Колупаев, в процессе следствия, уже беседовал с продвинутым в делах гуманоидов пенсионером, но таких заявлений от него не слышал).
Строя предположения, одно фантастичнее другого, упомянул пронырливый журналист и о погибших на Мытнинской Кадыре Гасанове и Семене Левко, и о Лидии Тумановой, не вернувшейся в тот день домой…
Но главное, что особенно покоробило Арамиса Юрьевича, это намеки на его сотрудничество с гуманоидами, - «Почему? С какой стати?» - с возмущением вспоминал он строки дурацкого пасквиля:
«Пропавший без вести следователь уголовного розыска А. Ю. Колупаев, по свидетельству коллег, уже за несколько дней до исчезновения стал вести себя странно. Он явно был не в себе: по выражению его товарища, лейтенанта Нарымова - «Витал в облаках»… Не правда ли, прозорливое сравнение? - манипулировал словами автор. - В настоящий момент господин Колупаев, вероятно, витает где-то в облаках самым натуральным образом»…
«Почему облили грязью именно его? - Арамис Юрьевич неприязненно покосился на Нарымова. - Других гуманоиды воровали, а он, видите ли, сам к ним подался! Где логика?… Да еще эта подтасовка с датами… Что за идиотизм? Голова пухла от такой белиберды»!
- Арамис, сними трубку! - вывел следователя из задумчивости встревоженный голос лейтенанта. - Да что с тобой такое?!
Видавший виды обшарпанный телефон истошно надрывался на рабочем столе.
Арамис Юрьевич безвольно прислонил трубку к уху:
- Колупаев, - тихо сказал он.
- Это Лида, Арамис Юрьевич, - проник в самое сердце желанный голос знакомой волшебницы…


Рыбаки, призванные на помощь военному флоту, дело свое знали. Правда, такой крупнокалиберной форели им еще ловить не приходилось. Когда сизый глянцевый корпус субмарины показался над поверхностью воды, скопившиеся на баке тральщика матросы возбужденно заулюлюкали: рыбка попалась в сети…
Лебедки с натужным воем выволокли на палубу прочный трал. Кроме гигантской «форели», украшенной багряными звездами, сеть прихватила со дна и несколько рыбешек помельче. Они бились вокруг лодки, сверкая на солнце роскошной серебристой чешуей, словно придворная свита возле своей подводной царицы.
Два пограничных катера, вооруженных пулеметами, ощетинили свои смертоносные жала, направив их на субмарину. Несколько офицеров береговой охраны перебрались на тральщик, и теперь, оттеснив рыбаков, оцепили лодку со всех сторон.
Рыбаки, разгоряченные охотничьим азартом, ждали развития событий, но из чрева подводного судна никто пока выбираться не спешил. Команда субмарины испытывала вполне понятную робость под дулами пулеметов.
Один из офицеров подошел к лодке и, ударив по корпусу носком сапога, замер, прислушиваясь. Вежливый Навроцкий тихонько постучал офицеру в ответ костяшками пальцев. Казалось, пограничник смотрит ему прямо в лицо.
- Он тебя не видит, - заметил Першинг.
Офицер выгнул шею, прислонившись к лодке ухом, и глядел теперь куда-то в сторону.
- Ага, - согласился Навроцкий. - Малюта! - окликнул он мрачного кормчего. - Это кто?
- Известно кто… Буржуи.
- Значит, выходим, - заявил Миша.
- А не застрелят? - усомнился таксист.
Першинг решительно повернул рукоятку люка.
- Сиди здесь, если хочешь, - бросил он Севе. - Жди, пока тебя пинцетом извлекут.
Когда над краем поднятого люка показалась вороная Мишина голова, стрелки береговой охраны сфокусировали на этой скуластой, бородатой мишени столько убойной мощи, что попробуй Миша хотя бы чихнуть - и его череп уже вряд ли удалось бы с чем-то идентифицировать.
- Я не вооружен, - предупредил Першинг, явственно ощущая оптическую паутину прицелов, невидимые нити которой тянулись прямо к его макушке. - Мы свои…
Пограничники видимо ожидали какой-то более агрессивной формы ведения переговоров, и выглядели слегка разочарованными: Институт диссидентства в России давно зачах, изведенный целенаправленной селекцией, поэтому трудно было предположить, что в чреве субмарины содержаться почитатели демократии.
- Выходи по одному! - сухо распорядился офицер. - Руки за голову.
Миша не спеша выбрался из люка, и помог вылезти Костику. Севин рюкзак висел за плечами у ребенка.
Ропот удивления прокатился среди пограничников. Некоторые опустили оружие.
Следующим из люка показался Навроцкий, потом таксист и, наконец, Малюта: Капитан, как положено, покидал судно последним.
Персональный утюг полковника Тетеркина стремительно опустился на палубу одного из пограничных катеров.
- Где коммунисты? - возбужденно спросил Тетеркин у боцмана, выбравшись из утюга. - Сейчас прибудет пресса - они уже знают… Нужно срочно переправить нарушителей в часть - вся информация только через министерство обороны!
Полковник умолчал о том, что прессу он анонимно вызвал сам. Постоять перед объективами стереокамер - прославиться на всю страну, а может быть и мир - вот о чем мечталось бравому полковнику. Весь фокус заключался в том, чтобы к моменту прибытия журналистов успеть убрать с глаз долой объект сенсации, то есть - нарушителей, и тогда телевизионщикам ничего другого не останется, как только умолять его поделиться информацией… Вот уж он покуражится!
- Это они?! - недоверчиво переспросил Тетеркин лейтенанта Шубина, поспешившего оказаться вблизи начальства: Четверо бородатых мужчин, двое из которых были одеты в совершенное рванье, один в гидрокостюм, и еще один - в куртку из какого-то полосатого меха, перебирались с тральщика на борт катера. Мальчуган лет семи, с рюкзаком за спиной, крепко держался за руку одного из бородачей, с живым интересом разглядывая пулемет, установленный на носу катера.
- Неужели настоящие коммунисты… - помотал головой полковник. - А что за мальчишка с ними?
- Вроде бы, сын полосатого, - доложил Шубин. - Очень агрессивный ребенок…
- Агрессивный? В каком смысле?
- Покусал сержанта Ермилова и мичмана Варенникова.
- За что?
- Пытались забрать у него ранец.
- Что там было?
- Целый ворох старых бумажных денег, - пожал плечами лейтенант. - Американских, кажется.
- Коллекция?
- Да нет, все одинаковые - доллары… Наверно, это у ребенка вместо игрушек.
А-а-а… Любопытно, - заметил полковник.
Шубин, щурясь, указал пальцем на маленькую точку в белесом небосклоне, растущую буквально на глазах:
- Кто-то сюда летит.
Узкий длинный утюг, - в два раза длиннее обычного, - с размашистой надписью «СТВ» на борту, появился над бухтой в тот самый момент, когда последний из пленников, с большим бурым пятном на седалище драных штанов, прихрамывая и морщась, скрылся в трюме сторожевика. Катер гулко рыкнул, вздыбил пену за кормой, и понесся в направлении порта.
Телевизионщики вертикально опустили свой утюг вровень с бортом тральщика, и зависли над водой. Широкая дверь скользнула в сторону, и на палубу рыбацкого судна, скользкую от рыбы и мокрого трала, посыпались «корсары» новостных программ.
Окружив звездоносную субмарину и нескольких рыбаков, ошалевших от такого внимания, журналисты принялись вертеть во все стороны трехглазыми объективами стереокамер, и забрасывать очевидцев вопросами. Однако рыбаки были строго-настрого предупреждены о секретности операции и, боясь ляпнуть что-нибудь лишнее, держались довольно скованно.
Тетеркин терпеливо дожидался возле своего утюга: когда, наконец, внимание прессы обратится не него - истинного героя дня…

Елена Карловна проснулась с головной болью: Полковник, завтракавший на веранде, забыл закрыть балконную дверь, и холодный ветер с озера, воспользовавшись моментом, просквозил хозяйку дома.
Вылезать из-под теплого одеяла и идти закрывать балкон самой ужасно не хотелось…
Госпожа Тетеркина болезненно поморщилась, выпила таблетку морфодола, упаковка которого всегда лежала на прикроватной тумбочке, и сиплым спросонья голосом распорядилась: «Ти-ви-ап!»
Супруга полковника всегда просыпалась в одно и тоже время: через пару минут должна была начаться очередная серия «Сексульной революции». Фильм благотворно влиял на нервную систему Елены Карловны, погружая ее в трогательную атмосферу патриархальной эротики, и она не пропустила пока ни одной серии.
Разлепив, наконец, глаза и обнаружив в центре видеоплощадки мужа - в полный рост, при всех регалиях и знаках отличия - мадам Тетеркина наивно решила, что супруг стоит перед ней воплоти. При этом, полковник откровенно кривлялся, декламируя какой-то патриотический бред… За спиной полковника лениво волновалась водная поверхность, изъеденная мелкими барашками пены: вероятно, фильм уже начался, а Тетеркин загораживал ей все самое интересное…
- …Отчизна может не беспокоиться! Ее верные солдаты, а особенно пограничные войска и, тем более - вверенная мне застава, всегда сумеют защитить наше право на независимость и личную свободу!… - патетически вещал полковник, глядя на старинный морской барометр, висящий над кроватью жены.
- Юрий! - сердито одернула его Елена Карловна. - Пойди закрой балкон, немедленно! Я понимаю, что тебе не терпится свести меня в могилу, но по-моему ты действуешь слишком примитивно… И прекрати молоть этот вздор! Я смотрю кино… Ты что, оглох? - возмущенно бросила она, заметив, что супруг никак не реагирует.
- Господин полковник! - вмешался в семейный разговор укоризненный женский голос, вторя негодующей Елене Карловне. - Вы можете сказать что-нибудь по существу?
До крайности удивленная неожиданной поддержкой потустороннего голоса, госпожа Тетеркина испуганно смолкла.
- По существу… - засветился улыбкой Джаконды лукавый армейский интриган, - я вам большего сказать не могу… Идет расследование. Когда ситуация будет досконально изучена, вы сможете получить полный отчет в пресс-центре генштаба.
Улыбка полковника растаяла в воздухе, и перед ложем онемевшей Елены Карловны возникла сидящая нога на ногу в ажурном плетеном кресле из зеленовато-желтых волокон хризолита, ведущая дневных новостей, очаровательная Сара Ваютовская.
- Очень неудачный репортаж! - виновато развела Сара изящными смуглыми руками. - В кои то веки, на священную границу демократии покусились наши тихие, нелюдимые соседи, и вот: военные, откормленные на честно уплаченных нами налогах, сразу же начинают темнить! А ведь мы сгораем от любопытства, господа генералы!… - томно посетовала Сара.
Елена Карловна, успешно преодолев состояние ступора, вызванное телеявлением мужа, приняла еще одну таблетку морфодола, и спустила ноги с кровати.
«…Замкнутое общество, состоящее из рабски покорных, безропотных индивидуумов, которых даже индивидуумами то называть язык не поворачивается, вычеркнуло себя из мировой цивилизации, - просвещала аудиторию обаятельная Сара, бойко цитируя выдержки из учебника социологии. - Счет идет уже на десятилетия… Беззастенчивая селекция человеческих организмов, опасные генетические эксперименты, и даже полная замена целых общественных слоев шаблонными воплощениями идеальных исполнителей»…
Елена Карловна, женщина далекая от социологии, но впечатлительная, слушала эти общеизвестные факты открыв рот: Поскольку генкоммунисты давно не беспокоили своих сородичей какими бы то ни было вылазками, население Петербурга постепенно привыкло к стабильности и непроницаемости железного занавеса, возведенного между ними и Россией. Все уже успели позабыть о былых, некогда очень тревожных временах…
«Идеальные исполнители…» - запала в домохозяйскую голову Елены Карловны однобокая, но практичная мысль.


Беженцев временно разместили на гарнизонной гауптвахте. Это пенитенциарное по своей сути учреждение не имело даже решеток на окнах. Видимо тут сказывалось влияние зрелого гуманизма. Правда, от внешнего мира территорию гауптвахты отделяла бетонная стена. Заглянув в окно, Першинг смерил стену взглядом: неприступной она ему не показалась.
Судя по всему, пограничники толком не знали, что им делать с задержанными. Конечно, существовали какие-то инструкции, но многолетнее отсутствие практики их применения привело к распаду четких исполнительных механизмов процедуры, и теперь все приходилось решать на самом высшем уровне. Таким образом, полковник Тетеркин угодил прямиком на совещание генерального штаба. Малогабаритная коммунистическая «Форель», пойманная рыбацким неводом в ладожских водах, словно сказочная золотая рыбка, одарила командира заставы приятными сюрпризами…
Изможденные долгим ночным рейдом, беженцы отдыхали. Навроцкий дремал. Ему снилось, будто он упрашивает строптивого перевозчика доставить всю их диверсионную группу на родину. Художник божился, что никогда в жизни больше не дотронется до каких бы то ни было подозрительных шкатулок, тем более краденых… Старикашка только посмеивался, и жевал свою трубку…
Малюта дрых, так и не сняв гидрокостюма. Кормчий подергивался во сне, издавая жалобные звуки. Видимо, его продолжали преследовать кошмары свободного мира.
Люмбергу не спалось. Лежа на топчане, многострадальный таксист перебирал в уме свои заслуги перед демократией, а также статьи морального и физического ущерба, нанесенного ему тоталитаризмом будущего. Он собирался предъявить этот список местным властям, в надежде получить на правах героического мученика хоть какую-то компенсацию. Потеря долларов еще более обостряла насущность такой компенсации.
Раны, оставленные кровожадной пиракрысой на теле Люмберга, интенсивно заживали. Боль постепенно превратилась в легкий зуд. Выданные Малютой медикаменты обладали чудодейственной силой.
Помимо гостей из России, на гауптвахте обитали еще несколько заключенных. По прибытии иностранцев, их изолировали в одном из блоков здания, на пару ярусов ниже. Только рядовой Калита - здоровенный увалень, известный на всю заставу своим бездонным желудком и магнетической способностью навлекать на себя всякого рода неприятности, был оставлен на трудовой вахте. С самого утра он чистил сортир, но так и не добился пока требуемого уровня стерильности.
Калита отбывал на губе десять суток за то, что избил четверых сослуживцев. Они хотели пошутить над Калитой, и подложили ему в тарелку с супом маленького электронного бегемота. Когда рядовой принялся осушать обитель животного, зверек высунулся и клацнул челюстями, ухватившись за ложку Калиты. Калита от неожиданности вылил на себя весь суп. Безобидная детская шалость дорого обошлась рядовым Бройлерному, Ниханову, Бойко, и сержанту Иванову…
Любимая прибаутка полковника Тетеркина, хорошо известная его подчиненным, провозглашала довольно неожиданную формулу, самостоятельно выведенную полковником путем философских размышлений. Звучала она так: «Унитаз - лицо солдата», или: «Унитаз - лицо командира» - в зависимости от ранга лица, с которым полковник вел воспитательную работу. Поэтому на всех оснащенных сантехническими удобствами объектах вверенной Тетеркину части, более всего блюли чистоту и укомплектованность именно этих атрибутов многоликой культуры рода человеческого.
Использовать в подобных делах механических уборщиков было запрещено. Чтобы потрафить полковнику, требовалось вложение души. Только изощренные в служебном рвении умы знатоков казарменного лоска могли довести качество уборки сортиров до необходимого уровня. В дело шли агрессивные химические вещества, выедающие любую органику, до последнего - самого живучего микроба, зубные щетки - способные удалить грязь из самых труднодоступных мест и, под конец - бархотки с полирующей пастой.
Всякий раз, учиняя проверку, командир заставы неизменно «отмечался» в отхожих местах, и делал соответствующие выводы. Энурез полковника играл тут не последнюю роль, однако, загадочная прибаутка командира имела свою особую историю…
Когда-то, будучи еще в чине лейтенанта, и находясь под пятой благотворного влияния супруги, Тетеркин вместе с Еленой Карловной, навещал ее престарелых родителей. В застольной светской беседе, которую степенно вели представители старшего поколения, молодой офицер услышал из уст тещи глубоко взволновавший его в то время парадоксальный лозунг: «Унитаз - лицо хозяйки», - так непосредственно и прямодушно наставляла пожилая матрона начинающую хранительницу домашнего очага.
Потомки обрусевших немцев, родители Елены Карловны отличались своеобразной ментальностью, и были иногда способны, - в процессе серьезных рассуждений, - произвести на свет каламбур, оставаясь при этом в полном неведении о собственном остроумии.
«Унитаз - лицо хозяйки! - потрясенно отметил тогда про себя Тетеркин. - Как удивительно тонко подмечено!… С одной стороны - вроде бы абсурд, а с другой - не в бровь, а в глаз!»
Болезненное отношение Тетеркина к чистоте унитазов, зародившееся в тот момент на почве эстетического озарения, затем преследовало его всю жизнь. Переделав на свой армейский манер полюбившуюся цитату, он стал донимать ею подчиненных, количество которых росло по мере продвижения Тетеркина по службе.
Наряд дежуривших на гауптвахте охранников знал, что в связи с поступлением нового контингента заключенных, полковник Тетеркин в ближайшее время обязательно тут объявиться, и целенаправленно готовился к приему начальства. Рядовой Калита, отвечающий в этот день за чистоту сортира, стал главной жертвой санитарного пристрастия полковника.
Сева, который из-за грубого вмешательства пиракрысы так и не успел завершить необходимый физиологически обряд, полежав на топчане, и накопив сил, отправился на разведку - в поисках подходящего места. Люмберг вышел в коридор и, оглядевшись по сторонам, двинулся в направлении подсказанном чутьем.
Искомое место нашлось быстро: в конце коридора таксист обнаружил дверь с соответствующей табличкой.
Роскошное зрелище, открывшееся за дверью, застигло Люмберга врасплох: Четыре золотых писсуара сверкали в солнечных лучах, льющихся из окна. Вдоль противоположной стены помещения выстроился ряд чистеньких персональных кабинок, вызывающих предвыборные ассоциации. Сева болезненно скривился: он никак не ожидал, что заветы Ильича получат картбланш в свободном мире.
Грузный розовощекий парень с юношеским пушком на верхней губе, стоя на коленях, полировал один из писсуаров белой замшевой тряпочкой. Парень был одет в синюю спецовку с крупной белой аббревиатурой «ГГПЗ» на спине.
- Добрый день! - вежливо поздоровался Сева, кивнув сантехническому ювелиру. - Не возражаете, если я воспользуюсь одной из ваших кабинок?
Ювелир ответил хмурым, неодобрительным взглядом.
- Новенький?… Сортир закрыт до особого распоряжения дежурного…(Рядовой Калита находился в полном неведении о том, какого сорта арестантов доставили на губу этим утром).
- Ясно, - смиренно кивнул таксист. - А где можно…
- Потерпишь! - отрезал Калита. - Ты будешь тут гадить, а я - все по новой пидорась, - проворчал он. - Хрен тебе!
Напряженность отношений между Севой и отхожими местами, кажется, начинала перерастать в какое-то фатальное взаимоотторжение. Таксист вдруг почувствовал, что не может больше ждать и, пренебрегая условностями, кинулся к ближайшей кабинке. Захлопнув дверь, он запер ее изнутри.
- Эй ты, козел! - негодовал за дверью Калита, сотрясая кабинку яростными ударами. - А ну, вылазь!
Но Севе уже было все равно…
- Только попробуй там что-нибудь сделать! - грозился Калита. - Я тебе голову откручу!
В ответ послышался рокот сливного бачка.
- Все, ты покойник! - тихим, но полным экспрессии голосом заявил Калита. - Выходи, сука…
- Не выйду! - нахально возразил Сева, чувствуя себя в кабинке в относительной безопасности. - Мне и здесь не плохо… Золото кругом.
- Синтетика! - презрительно буркнул Калита, и в сердцах сплюнул на вымытый пол.
- Синтетика? - удивленно переспросил таксист. - Как это?
- Вылезай, тебе говорят! А то хуже будет!
Осажденный Люмберг, заинтригованный технологическим откровением преследователя, изучал стульчак.
- По-моему настоящее… - задумчиво возразил он и притих, пораженный гениальной идеей.
- Ты что, чокнутый? - озаботился Калита.
Захваченный собственными мыслями таксист, позабыв о грозящей опасности, отодвинул щеколду и выбрался из кабинки.
- Врешь! - укоризненно заявил он Калите. - Уж что-что - а золото я отличить могу!
Рядовой, сбитый с толку странным поведением обидчика, удивленно моргал маленькими глазками.
Сева с уверенным видом эксперта подошел к одному из писсуаров, и нежно погладил его рукой.
- Не лапай! - вновь нахмурился Калита. - Я их с самого утра полирую.
- Хорошая работа, - похвалил его таксист. - Ты прямо как Цюрихский гном тут…
- Нравится - так взял бы, да вычистил! - ворчливо предложил рядовой.
- Я бы с удовольствием, - пожал плечами Сева. - Мне такая работа не в падлу… Красота, - снова провел он пальцем по сияющему ободку писсуара. - Отец мечтал, что я ювелиром буду. Но… не получилось.


Елена Карловна появилась в караульном помещении гауптвахты внезапно, как карибский тайфун. Дежурный офицер выскочил ей навстречу, и попытался мягко выдворить супругу командира с территории караулки: вход туда посторонним был запрещен уставом.
- Это я то посторонняя?! - искренне возмутилась первая дама заставы в ответ на корректное объяснение офицера.
- Елена Карловна, вы меня только правильно поймите! - взмолился дежурный, оказавшись между Сциллой долга и Харибдой семейственности. - Я со всей ответственностью вас уважаю, но устав - есть устав. Господин полковник  сам требует неукоснительного соблюдения дисциплины… - оправдывался он.
- А вот мы сейчас посмотрим, что он скажет! - угрожающе пообещала госпожа Тетеркина, принужденно покидая караульное помещение. Она достала из сумочки антикварную ручную трубу с кнопочным набором, и позвонила супругу.
Полковник, блаженствующий в одном из кресел за длинным столом командующего погранвойсками маршала Никотиненко, испуганно вздрогнул от наглого гудка собственного телефона. Он смешался, и сунул руку во внутренний карман кителя, собираясь отключить аппарат: Генералитет дружно поднял седые головы, сосредоточив на Тетеркине перекрестный огонь недоуменных взглядов.
- Ответьте на звонок, полковник, - благодушно разрешил командующий «герою дня». - Может быть, что-то важное… - многозначительно подчеркнул он.
Тетеркин достал улитку, и торопливо запихнул ее в ушную раковину. Визгливый голос супруги заставил его неприязненно сморщиться, так что наблюдающие эту сцену генералы настороженно переглянулись - уж не случилось ли чего похлеще утреннего инцидента на границе…
- Юрий! Это оскорбительно! Твои офицеры делают из меня посмешище! Жена командира для них - пустое место! - закричала в трубку Елена Карловна. Тетеркин рефлекторно зажал ухо рукой, дабы мощный голос супруги не докатился до чуткого генеральского слуха: это было невыносимо - барабанная перепонка полковника чуть не лопнула. Дежурный офицер, стоявший рядом с Еленой Карловной, устало закатил глаза.
- В чем, собственно, дело? - деревянным голосом поинтересовался полковник.
- Меня не пускают на твою губу! - капризно выпятила свою губу Елена Карловна.
«Какого черта тебе там нужно?» - хотелось гаркнуть на вздорную подругу жизни Тетеркину, но, сгорая от смущения под пристальными генеральскими взглядами, он предпочел скрыть истинное содержание разговора:
- Что требуется от меня? - нейтрально спросил полковник, изображая служебную деловитость.
- Прикажи им - пусть они дадут мне кого-нибудь из этих коммунистов, которых ты поймал… - нежно попросила Елена Карловна, смягченная неожиданной податливостью супруга. - У нас в доме ужасный бардак! Эта твоя служанка - чертова кукла - даже унитаз не может привести в порядок! Я уже не говорю о том, что веранду давно пора перекрасить.… А коммунисты, я слышала, очень прилежные работники и, как это… Идеальные исполнители! - вспомнила она впечатлившую ее характеристику, почерпнутую из телепередачи.
Тетеркин был изумлен, - как пронырливостью супруги, так и ее практической сметкой: Елена Карлована сумела подобраться к коммунистам ближе прессы, и даже генерального штаба, который только приступил к обсуждению дальнейшей судьбы лазутчиков…
Полковник сильно пожалел о том, что не прервал разговор сразу, сославшись на занятость, а пустился в авантюру, разыгрывая перед генералами бурную служебную деятельность. Теперь нужно было как-то выпутываться, не уронив достоинства…
По негласной традиции, ведущей свое начало из глубины веков, сидевших на губе нарушителей иногда использовали в качестве бесплатной рабочей силы армейские чины, имеющие доступ к этому закрытому заведению.
- Передайте трубку дежурному! - распорядился полковник, стараясь не выйти из роли.
- Что? - опешила Елена Карловна, заподозрив неладное за подчеркнутой официальностью супруга.
- Передайте… - настоятельно подтвердил Тетеркин.
Елена Карловна с победоносным видом сунула телефон в руки дежурного.
- Дежурный по гауптвахте лейтенант Красильников, - представился офицер.
- Выделите кого-нибудь… - лаконично приказал полковник.
- Кого? Коммуниста?! - растерянно переспросил дежурный.
- Нет, конечно! - с плохо скрываемым раздражением вздохнул полковник. - Специалиста по сантехнике… - рявкнул он, и отключился…
- Какие-то проблемы? - благожелательно поинтересовался командующий.
- Никак нет! - заверил Тетеркин. - Так - текучка, господин маршал…


Переодевшись в спецовку, выданную Калитой, Сева расстелил под одним из писсуаров свою вылинявшую футболку, и принялся усердно, с трепетной страстью идолопоклонника, полировать его покатые, лоснящиеся благородством бока.
Калита некоторое время присматривал за Люмбергом, облокотясь на дверцу одной из кабинок и скрестив на груди руки: Добровольческий порыв странного новичка, вызвавшегося подменить его на грязной работе, внушал Калите какое-то смутное подозрение. «Как бы этот ненормальный чего не испортил, - думал рядовой. - Спросят то потом не с него»…
Однако, убедившись в том, что Сева не только полон энтузиазма, но и прилежен как первоклассник на контрольной, новоиспеченный Том Сойер успокоился. Он зевнул, сладко потянулся, и отправился в ближайшую камеру покимарить на топчане.
Выждав некоторое время, таксист воровато огляделся по сторонам, и извлек из кармана перочинный нож Першинга, «попавшийся» ему под руку еще в лодке. Он открыл одно из лезвий - пилочку для ногтей, и с кровожадным выражением лица вонзил ее в мягкий металл. Изящный барашек сливного крана, похожий на бабочку с пухлыми золотыми крылышками, стал первой жертвой неугомонного стяжателя: Мелкая золотая крошка сыпалась из-под пилочки на расстеленную футболку. Вскоре, проделав достаточно глубокий надрез, Сева начал раскачивать барашек из стороны в сторону, пока металл не лопнул. Поврежденный вентиль стал протекать - тоненький прозрачный ручеек заструился по кафельной стенке. Люмберг прикинул на руке вес трофея, удовлетворенно крякнул и переполз к соседнему золотому «божку»…
- Идем со мной, дежурный вызывает! - раздался над Севиной головой голос караульного, в тот момент, когда он, целиком погрузившись в работу, завершал обслуживание третьего писсуара.
Увлеченный своей прибыльной деятельностью, таксист вздрогнул от неожиданности, и суетливо запихнул в карман очередной барашек.
- Я еще не закончил… -  недовольно возразил Сева, с вожделением поглядев на последний оставшийся нетронутым писсуар. Мысли его витали в плоскости глубоко чуждой армейским порядкам.
- А ну, пошел! - раскатисто гаркнул караульный, взявшись за рукоятку резиновой дубинки, висящей на поясе.
Сева осознал, что кочевряжиться далее становится опасно, и поднялся с колен, бережно сворачивая футболку, усыпанную золотой крошкой.
- Вообще то я тут случайно… - попытался он прояснить ситуацию, понимая, что распоряжение дежурного, скорее всего, относится не к его скромной персоне.
- Ага… - усмехнулся караульный. - Иди, иди, гроза унитазов...
Он взял Севу за локоть, и подтолкнул в направлении двери.
Таксист пожал плечами и вышел в коридор, озираясь в поисках отошедшего от дел гауптвахтенного Тома Сойера: Калиты в коридоре не было.


Дверь открыл молодой человек неестественно приятной наружности, с гладкими румяными щеками, и волевым подбородком. Мужественность подбородка, оснащенного эффектной ямочкой, скрадывалась отсутствием малейшего намека на вторичные половые признаки. «Так чисто выбриться невозможно… - отметил про себя наблюдательный Колупаев. - Парень видно уродился безбородым»…
- Здравствуйте! Я к Лидии Михайловне, - пояснил Арамис Юрьевич. - Она меня ждет.
- Проходите, пожалуйста, - отступил в сторону молодой человек, придерживая рукой коричневую деревянную дверь, которая по причине легкой неуравновешенности, так и норовила захлопнуться перед носом гостя. Это была та самая скрипучая дверь в подъезде на «Васильевском», куда на днях привела Колупаева оперативная слежка за поклонницей Айвазовского.
Испытывая возвышенное волнение, Арамис Юрьевич ступил в обитель богини. Молодой человек, одетый не смотря на жару в костюм и рубашку с галстуком, отпустил напористую дверь, и та, наконец, удовлетворенно захлопнулась.
Прихожая, оклеенная полосатыми обоями салатных тонов довольно несвежего, блеклого колорита, освещалась мощной, но одинокой лампочкой без абажура. Лампочка свисала с потолка на плетеном матерчатом шнуре. Помещение производило впечатление необжитости. Никакой мебели, бытового, незаметно копящегося годами хлама, который обычно оседает в прихожей, не было и в помине. Только маленькая невзрачная вешалка с четырьмя голыми металлическими крючками на пустой стене, да жесткий синтетический коврик у двери - вот и вся обстановка.
Глядя на скудость интерьера, можно было бы подумать, что в квартире проживает семейство самозабвенно пьющих людей, предпочитающее любым излишествам в области быта лишний глоток живительной влаги. Подобных, опустошенных жаждой жилищ, следователь Колупаев немало повидал на своем веку, разбираясь в запутанных хитросплетениях преступных мотиваций запойного толка. Однако в этот раз Арамис Юрьевич предпочел списать отсутствие признаков домовитости на счет возвышенного аскетизма местных «небожителей».
- Куда мне? - неуверенно потоптавшись на коврике, поинтересовался Колупаев у розовощекого привратника. Он заметил несколько закрытых дверей, выходящих в прихожую, и одну открытую, за которой просматривался резкий поворот темного коридора.
В этот момент хмурый, озабоченный чем-то Липкин, появился из-за поворота, и вышел навстречу Арамису Юрьевичу.
- Здравствуйте! - кивнул он следователю, и доброжелательно улыбнулся, мгновенно преобразившись из пожилого усталого человека - в моложавого и энергичного. - Лидочка внизу, идемте со мной…
Вспомнив о том, что квартира находится на первом этаже, Колупаев слегка удивился, но виду не подал, и послушно отправился вслед за хозяином. Молодой человек, открывший следователю дверь, остался в прихожей.
Хозяин провел гостя сквозь коридор, и они оказались в маленькой пустой комнате с плотно занавешенными окнами.
- Не пугайтесь… - предупредил следователя Липкин, остановившись в центре комнаты.
Колупаев не успел спросить Липкина, чего он не должен пугаться. Пол помещения вдруг плавно скользнул вниз, и одновременно помутнели и стерлись четкие очертания стен, словно Арамис Юрьевич надел очки с очень сильным фокусом. Глазам стало больно. Колупаев зажмурился, не выдержав напряжения в глазах.
- Все в порядке. Не беспокойтесь… - тронул его за плечо Липкин. - Мы уже на месте.
Следователь открыл глаза и остолбенел от удивления: Огромный, круглый как арена светлый зал, на окраине которого они теперь стояли, мог бы вместить в себя целый стадион. Однотонный, болотно-зеленый ковер целиком покрывал всю эту гигантскую площадь. В отдалении, у стены, обнаженный по пояс брюнет в белых спортивных трусах, играл в теннис с невидимым противником.
- Это изолятор, - пояснил Липкин.
- Очень мило, - покивал Арамис Юрьевич, пребывая в состоянии близком к обморочному: Одно дело воображать, что имеешь дело с существами высшего порядка, а другое - столкнуться с их могуществом воплоти… Колупаеву сделалось нехорошо.
- Захар! - встревожено окликнул теннисиста Липкин, подхватив подмышки оседающего на пол следователя. - Принеси нашатырь: у него наверно хроностатическая фобия… Черт возьми! Как же я сразу не сообразил!
Захар, бросив теннисную ракетку на пол, поспешил к одному из меблированных «островков», разбросанных по залу. С другого островка, услышав призыв о помощи, откликнулась Лидия. Она поднялась из кресла, сняла рабочие очки, перчатки и, прихватив в холодильнике бутылку с минеральной водой, подбежала к Липкину.


Елена Карловна надменно кивнула в ответ на виноватые расшаркивания дежурного офицера и, завершив разговор поворотом вокруг оси на сто восемьдесят градусов, уверенно затрусила к служебной стоянке.
- Иди с ней, чего встал! - тихо рыкнул на Севу караульный. - Уж не знаю - повезло тебе или нет… С нашей полковой грымзой особо не разгуляешься.
Сева снова попытался восстановить «статус кво», утерянный на ниве добровольного ассенизаторства:
- Простите… По-моему, вы меня с кем-то путаете.
- Иди - догоняй «мамочку»! - не обращая внимания на Севин лепет, отрезал караульный, и шутя приложился дубинкой к филейной части Люмберга.
Поджившая, но все еще чувствительная рана, оставленная на теле пиракрысой, дала о себе знать. Таксист выпучил глаза от боли и, подчинившись насилию, поспешил вдогонку за Еленой Карловной.
- Кто это? - с закравшимся сомнением поинтересовался лейтенант у караульного, глядя вслед прихрамывающему Люмбергу. Синяя спецовка с крупной белой надписью «ГГПЗ» была Севе великовата, и развивалась на ветру как плащ героического Бэтмана.
- Хрен его знает, - беззаботно пожал плечами караульный. - В сортире прибирался. Вы же сказали - спеца по сантехнике…
Дежурный вернулся в свой кабинет, и просмотрел список нарядов:
«Рядовой Калита», - пробормотал он себе под нос.


Навроцкий проснулся - сон был слишком тревожен, чтобы продолжаться долго. Храп Малюты на соседней койке не позволил художнику вернуться в объятья Морфея. Костик спал рядом с Мишей, завернувшись в меховую куртку. Не было на месте только таксиста.
Обеспокоенный отсутствием своего бедового приятеля, Навроцкий решил выяснить - куда тот пропал. Он нехотя поднялся с топчана, подошел к двери, и высунулся в коридор.
- Что там? Зашевелились местные? - сонным голосом спросил Першинг, как всегда чутко реагируя на передвижения одушевленной материи.
- Пока вроде все тихо… Сева только куда-то подевался: наверно, по нужде пошел.
- Засранец известный… - подтвердил Миша.
- Схожу, посмотрю.
Следы разрушительной деятельности таксиста, обнаруженные художником в пустом сортире, подсказали ему, что Сева здесь, таки, побывал… Навроцкому не составило труда уловить ход Севиной мысли. Ее направление было, как всегда, практично и непосредственно, как у испанских конквистадоров.
«Дорвался до бесплатного»… - усмехнувшись, покачал головой художник.
Полный отчаяния стон, раздавшийся за спиной Навроцкого, заставил его вздрогнуть. Художник обернулся и встретился взглядом с человеком, которому явно были не безразличны последствия Севиного вандализма.
- Сука!… - простонал рядовой Калита, оскорбленный в лучших чувствах, и окончательно потерявший доверие к людям. - А я то думал - хороший парень…
- Ну, ну, не надо так убиваться, молодой человек! - попытался художник утешить рядового, растроганный его высоконравственной гражданской позицией: Авторитет потомков, столь трепетно относящихся к целостности казенного имущества, заметно вырос в его глазах. «Вот они, настоящие люди будущего, - удовлетворенно подумал Навроцкий. - Ради такого завтра, возможно, и стоит жить»…
Художник не был в курсе влияния блистательных афоризмов полковника Тетеркина на уклад вверенного ему подразделения, и потому не мог себе представить истинных размеров несчастья, постигшего рядового Калиту.
- А ты еще кто такой?! - недобро вопросил Калита, оклемавшийся от первоначального шока. Разрушительная энергия стресса требовала выхода из его молодого здорового организма, и рядовой непроизвольно сжал чугунные кулаки.
Это агрессивное напряжение в конечностях не ускользнуло от внимания художника.
- Успокойся, друг! - примирительно сказал Навроцкий. Тон его был ровен, но на всякий случай художник окинул помещение взглядом, в поисках средств самообороны. В жизни часто случается так, что человеческие эмоции двигаются в разрез со здравым смыслом, и, вероятно, это был один из таких случаев: художник понял, что схватка неизбежна.
Предполагаемый противник весил раза в полтора больше Навроцкого, и не мешало как-то уравновесить шансы. В углу сортира стояло пластиковое ведро, из которого торчала швабра. Навроцкий плавно отступил в ту сторону.
Рядовой Калита, словно молодой бычок, возмущенный выходками егозящего перед ним тореро, поведя крупной ершистой головой, двинулся на художника.
Навроцкий хотел вынуть швабру из ведра, но она застряла внутри. Ведро, полное грязной воды, запущенное по маятниковой траектории, взметнулось над полом и стремительно врезалось в голову разгневанного рядового. Оглушенный ударом Калита пошатнулся, отступил назад и рухнул на дверь одной из кабинок, легко проломив ее грузным телом.
- Браво, браво!… - оценил удар Миша Першинг. Он стоял в дверях сортира, и лениво аплодировал Навроцкому. - Неплохо для дилетанта.
- Самооборона… - смутившись, пожал плечами художник.
По коридору пронеслась приливная волна чьих-то отдаленных голосов. Штабная рать, во главе с маршалом Никотиненко, стремительно форсировала КП, и растеклась по центральному блоку гауптвахты, приведя в состояние столбняка караульных и дежурного офицера. Дежурный застыл с поднятой к виску рукой, и долго не решался ее опустить, прослушав команду «вольно», брошенную на ходу маршалом. Затем он опомнился, перевел дух, и поспешил вслед за начальством.
Высокопоставленные представители контрразведки, полномочия которых ни кем не брались под сомнение, с формальной оглядкой на маршала, взяли инициативу в свои руки. Расширенный состав делегации, обильно нашпигованной генералами, был обусловлен обычным человеческим любопытством, свойственным генералам в той же степени, что и другим приматам: всем хотелось посмотреть на диковинных зверюшек - коммунистов, пойманных в озере.
Малюта открыл глаза и, увидев окруживших топчан офицеров, испуганно вздрогнул.
- Отдохнули, товарищ? - доброжелательно поинтересовался у него полковник контрразведки Ильюшкин - без пяти минут генерал-майор.
- Отдохнули, - угрюмо подтвердил Малюта, беспомощно озираясь: никого из соратников, кроме маленького кроманьонца в комнате не было, и ангел - один среди «полчища врагов» - почувствовал себя, как затравленный олень.
- А где все? - жалобно спросил Малюта.
- Действительно, а где остальные? - обернулся к Тетеркину маршал Никотиненко.
- Где остальные? - эхом откликнулся Тетеркин, строго взглянув на дежурного.
- На вверенном мне объекте отбывают… - запинаясь, принялся докладывать дежурный, снова взяв под козырек: Он вспомнил, что сбитый с толку лавинообразным штабным нашествием, не отдал, как положено, рапорт командиру, и теперь попытался наверстать упущенное.
- Где коммунисты?! - раздраженно перебил дежурного Тетеркин.
- Все на месте, господин полковник!
- Где - на месте?!
- Наверно в сортире, господин полковник, - пролепетал дежурный.
- У заключенных диарея? - оживился генерал-лейтенант Мухин, военврач: он был рад принять посильное участие в судьбе экзотических пленников. - Тогда необходимо объявить карантин… Очень может быть, что они переносчики какой-нибудь болезни. Бактериологическое оружие - один из самых опасных видов оружия массового поражения. А с «их» уровнем развития генетики…
Мысль о возможности изощренной диверсии напугала генералов. Штабной «консилиум» дружно отшатнулся от Малютиного топчана.
- Быстро всех сюда! - приказал Тетеркин, не уловив перемены в настроениях генералитета.
Дежурный, махнув рукой одному из караульных, бросился выполнять приказ.
- Я сам пойду - выясню, в чем там дело… Разрешите, господин маршал? - обратился к Никотиненко Тетеркин: При упоминании о сортире, он вдруг почувствовал острый приступ своей сокровенной хвори.
- Да, конечно. Идите полковник, - кивнул Никотиненко. - Ну, а мы, пожалуй, вернемся в штаб… Как вы считаете, господа? - обратился он к свите. - Судя по всему, тут в первую очередь требуются врачи… Мухин, вы, пожалуйста, распорядитесь по своей части.
- Слушаюсь, господин маршал! - козырнул Мухин.
Стая генералов покинула гауптвахту так же стремительно и организованно, как прежде на нее проникла.
Полковник Тетеркин, удрученный бегством командования, в лучах внимания которого он только что грелся, отправился вслед за дежурным.
В сортире в это время Першинг с Навроцким старались привести в чувство Калиту. Рядовой вращал глазами, нечленораздельно мычал и хныкал.
- Вставай, братан! - уговаривал его Першинг, пытаясь поднять Калиту на ноги. Миша взял рядового под мышки и потянул вверх: тот обвис в его руках как мешок.
- Смотри-ка, как ты его приложил! - покачал головой Першинг, отпустив безвольное тело. - Похоже, он стряхнулся…
Навроцкий озабоченно наклонился над своей нечаянной жертвой, и похлопал Калиту по щеке: никакого эффекта это не произвело.
- Здесь они все! Господин полковник! - торжествующе крикнул дежурный, возникнув в дверях сортира. Из-за его плеча внутрь заглянул караульный:
- Во бардак! - восхитился сержант.
Проломленная дверь кабинки, пол, залитый водой из покореженных таксистом писсуаров и перевернутого в битве ведра, а также изуродованные Севой вентили сливных устройств, выглядели на фоне долгожданного визита командира части просто вызывающе катастрофично… Предвкушение скандала, который неминуемо должен был разразиться, как только полковник Тетеркин объявится тут со своими безумными прибаутками, подействовало на караульного возбуждающе. Он переживал ощущения близкие Горьковскому буревестнику, презревшему гагар и пингвинов. Взбучки начальства сержант не боялся, так как для него - что сидеть на гауптвахте, что ее охранять - мало что меняло. Да и буря, скорее всего, должна была обойти сержанта стороной, и обрушиться в первую очередь на дежурного офицера…
Дежурный, оценив ситуацию, заметно приуныл.
Полковник Тетеркин, расстегивая на ходу ширинку, торопливо заскочил в сортир, шлепая по щиколотку в воде в парадных офицерских туфлях.
- Что это? - поразился он, почувствовав, как вода проникла внутрь туфлей, и застыл посреди лужи подняв одну ногу, словно цапля.
- Авария, папаша, не видишь что ли? - усмехнулся Першинг, забавляясь нелепым видом маститого полковника, балансирующего на одной ноге.
Полковник беспомощно обернулся к дежурному:
- Лейтенант, что происходит?
- Авария, господин полковник! - виновато повторил за Першингом лейтенант, вытянувшись по стойке смирно.
- Боже! Я сейчас не выдержу! - испуганно пробормотал Тетеркин и, махнув рукой на туфли, метнулся к писсуару…


Санитарная рота спецназа бактериологической тревоги, руководствуясь прямым приказом генерала Мухина, действовала слаженно и быстро, как единый, хорошо смазанный механизм. Люди в белых скафандрах и в масках, похожих на павианьи морды, словно привидения, молча обшаривали гауптвахту. Всех, кто попадался им на пути, санитары укладывали на носилки, не взирая на протесты и чины. «Пострадавших» выносили на улицу, к белым санитарным утюгам. Дезинфекторы, оснащенные баллонами с мощным стерилизующим составом, методично заполняли очищенные от людей помещения ядовитой капельной взвесью, и тут же их опечатывали.
- Бактериологическая тревога! Экстренная эвакуация всего личного состава! - не представляясь, объявил присутствующим капитан медицинской службы, когда дошла очередь до сортира. - Прошу всех, без паники, организованно, занять свои места на носилках…
Капитан дал отмашку, и первая пара санитаров подрулила к замершему у писсуара, пораженному Тетеркину.
- Я командир части! Что это за маскарад?! - опомнился полковник и сурово нахмурил брови.
Погоны Тетеркина капитана не испугали. Полномочия он получил достаточно серьезные, а безликая экипировка, скрывавшая как знаки различия, так и самую личность спецназовца, гарантировала капитану анонимность.
- Клипер! - отдал капитан закодированный приказ, и тут же один из санитаров наставил на полковника инъектор, заряженный транквилизатором.
Тетеркин пытался оказать сопротивление, матерясь и угрожая личными связями с Никотиненко, но санитары, действующие в условиях боевой тревоги, не ведали жалости…
Навроцкий, глядя на то, как обмяк полковник в руках санитаров, не стал испытывать судьбу, и повел себя примерно. Он улегся на носилки, всецело доверившись людям в белом, рассчитывая на то, что клятву Гиппократа никто не отменял. Дежурный офицер и караульный так же сдались на милость эвакуаторов без боя, хотя и не совсем понимали что происходит: Подобных медицинских нашествий им переживать еще не приходилось.
Миша Першинг, в силу своего характера и профессиональных навыков, единственный избег общей участи: От греха подальше он, все-таки, сбежал от подозрительных медиков, добавив к разрушениям постигшим сортир разбитое в дребезг окно…
Рядовой Калита, чье безвольное, но крайне тяжелое тело, санитарам с трудом удалось водрузить на носилки, вдруг принялся лопотать что-то по-английски, словно сознание воротилось к нему из дальних странствий, позабыв родной язык…


Нагруженный покупками Сева еле протиснулся в дверь кухни. Свалив на стол гору продуктов - результат двухчасового вояжа Елены Карловны по продовольственным магазинам - он отер со лба пот.
- Так… Теперь идем наверх, - бодро заявила госпожа Тетеркина.
- Я хочу в туалет! - строптиво возразил таксист.
- Именно туда мы и направляемся, - заверила его матрона. - В первую очередь, нужно привести в порядок унитаз.
Елена Карловна провела Севу на второй этаж, и уселась в любимое кресло полковника.
Таксист огляделся по сторонам: Убранство гостиной, формированию которого Елена Карловна отдала много сил, отличалось высокой плотностью размещения экспонатов: фарфоровые безделушки, коврики, макромэ, вазочки, эстампы и прочая бестолковая мишура маловразумительного назначения, заполняли все свободное пространство. Однако обещанной сантехники среди этого изобилия не было…
- А где унитаз? - поинтересовался Сева.
- Сейчас я покажу, - кивнула мадам Тетеркина. - Только имейте ввиду, что халтуры я не потерплю… Унитаз - лицо хозяйки! - с достоинством процитировала она фамильную поговорку.
Этой глубокомысленной прелюдией Елена Карловна, вероятно, собиралась произвести на Севу надлежащее впечатление: все должно было быть красиво в жизни важной дамы, и унитазы и рассуждения о них…
Сева безотчетно бросил взгляд на одутловатое лицо хозяйки, покрытое, в восточном стиле, модной лимонной пудрой, и решил, что работа ему предстоит не из легких. Только надежда на ювелирный уклон предстоящей трудовой повинности согревала душу новоиспеченного ассенизатора. Три увесистых драгоценных «барашка» приятно оттягивали карманы его штанов, и пополнение этой коллекции могло бы искупить для Севы все тяготы новой профессии.
- Ну, что ж… Если вам все ясно, то можете приступать, - решительно поднялась из кресла Елена Карловна. Она провела Севу в небольшой холл, и распахнула дверцу чулана:
- Здесь щетки, пасты, перчатки и все прочее… Уборная и ванная - вон там, - указала она нужную дверь. - И еще одна внизу, на первом этаже. Когда закончите здесь - зайдете ко мне. Я буду в спальной… Посмотрим, на что вы способны…
Госпожа Тетеркина исподволь покосилась на Севины штаны, отвисающие в районе паха - там, где сгруппировались на дне карманов его золотые барашки: «А коммунистик, похоже, неплохо вооружен… - взволнованно отметила она про себя. - Пускай пообвыкнется, а там разберемся - какие они «идеальные исполнители»».
Елена Карловна томно вздохнула и, лукаво улыбнувшись таксисту, отправилась в спальню подготовить плацдарм для маневров.
«Чего эта старая кошелка так на меня смотрит? - заподозрил неладное Сева. - Неужто, у них тут принято пленных насиловать?»
Он сокрушенно покачал головой и отправился обследовать уборную. Здесь Люмберга ожидало тяжкое разочарование: и унитаз, и вся прочая сантехника, установленная в доме полковника Тетеркина, была керамической.
«Жлобы!» - вывел для себя заключение Сева. После роскоши, которую таксисту посчастливилось лицезреть в обычном солдатском сортире, (не говоря уже о безоглядной щедрости коммунистов, оснастивших золотыми удобствами тюремные камеры), вид керамики в санузле полковника показался ему просто чем-то неприличным. Тем более, что керамика эта была еще и грязной… У Севы отпало всякое желание работать с таким устаревшим оборудованием. (Если бы Сева знал, как дорого обошелся Тетеркину раритетный керамический унитаз, он бы здорово повеселился…)
«А чего я, собственно, здесь потерял»? - подумал разочарованный Люмберг. Приступ золотой лихорадки, которая мотивировала его трудовую активность, естественным образом отступил, и таксист теперь находился в недоумении - как ему удалось так запутаться в местных армейских хитросплетениях, и оказаться неизвестно где - в чужом доме, под чужой личиной - вместо того, чтобы решать свои собственные проблемы с отправкой на родину…
Чье-то нежное прикосновение вывело таксиста из задумчивости. Кто-то осторожно дотронулся сзади до его волос - ласково, словно ветерок. Люмберг испуганно вздрогнул и обернулся, ожидая увидеть похотливую лимонную физиономию Елены Карловны, но он ошибался… Ангелоподобное создание, (нет, не из тех, что норовят разрядить из-под крыла двустволку, а совсем наоборот - ангелоподобное в лучшем смысле слова), стояло за спиной Люмберга, протягивая к нему нежную длань. Таких совершенных, сказочно прекрасных женских особей Севе раньше встречать не приходилось. Разве что по телевизору, в рекламных роликах мелькали подобные красотки…
- Милый! Я так тебя ждала! - страстно прильнула к Люмбергу девица, обвив руками его шею. Легкий привкус мексиканского сериала почудился Севе в полном страсти, неожиданном признании.
- Девушка, вы наверно меня с кем-то перепутали! - попытался высвободиться Сева. - Я простой сантехник! - предупредил он, избегая пространных объяснений.
- Обожаю сантехников! - томно закатила глаза девица.
Сева с трудом вывернулся из цепких объятий и, отстранив красотку, слегка ее встряхнул.
- Ты, конечно, симпатичная, - откровенно признал он, - но я на таких оборотах буксую…
«Господи! У этого полковника еще и дочка нимфоманка»! - сочувственно подумал про себя таксист.
Люби меня, мой сантехник! - воскликнула девица, на которую встряска не произвела ровным счетом никакого впечатления. Она отступила на шаг назад, давая Севе возможность полюбоваться своей сногсшибательной фигурой, и стремительно освободилась от одежды: Стройное бронзовое тело было великолепно - ни одного изъяна…


Миша выбил шваброй окно и нырнул на улицу. Перекувырнувшись в воздухе, он приземлился на ноги на цветочной клумбе, увязнув по колено в зарослях какого-то мелкого густого кустарника.
Два пугала, облаченных в скафандры с павианьими мордами, высунулись из разбитого окна: Миша, чертыхаясь, пытался выдрать ногу из объятий растения - кустарник держал ее, словно проволока. Вдобавок эта живая проволока оказалась чрезвычайно колючей: множество длинных - с пол пальца - иголок, впились в Мишины щиколотки.
- Что, застрял, каскадер? - глухо поинтересовался один из «павианов».
Миша криво улыбнулся, и снова нырнул головой вперед, - прямо на гравиевую дорожку, волоча за собой рвущиеся петли растения. Сгруппировавшись, он перекатился через плечо и встал на ноги. Помахав павианам рукой, Першинг побежал в направлении плаца, на котором выстроились белые утюги с красными крестами.
Санитары, деловито снующие с носилками между утюгами и входом в здание, загружали в машины пострадавших.
- Своим ходом дойдет, - уверенно заключил один из эвакуаторов, наблюдающих за Мишей из окна сортира.
- Не положено, вроде… - с сомнением заметил второй.
- Там его положат… - успокоил товарища санитар.
Они проводили Першинга взглядами до самой площадки, пока он не скрылся за одной из летучих машин, и отправились назад налегке.
Положить Мишу не удалось, хотя попытки к тому и были предприняты.
- Стой! Куда?! - самоотверженно встал на пути «крылатой ракеты» старшина медицинской службы, пытаясь сообразить - откуда вдруг выскочил голый по пояс бородатый тип, похожий на средневекового разбойника. - Карантинная зона! Проход запрещен!
Не отвечая, Миша на ходу сбил его с ног ударом кулака чуть пониже респиратора и, миновав заслон, подошел к открытой двери утюга. Он заглянул внутрь: своих тут не было.
Першинг двинулся к следующей машине. Двое санитаров затаскивали в нее носилки с блаженствующим курсантом общевойскового училища. Миша оттолкнул носилки в сторону. Один из санитаров подвернул ногу, и выронил из рук свою ношу: Курсант соскользнул на асфальт.
Не обращая внимания на ругань, Миша пролез в салон. Костик был здесь. Мальчик спал непробудным сном - доза транквилизатора погрузила маленького дикаренка, отчаянно сопротивлявшегося докторам, в состояние анабиоза. Даже во сне Костик крепко сжимал в руках лямки вверенного отцом рюкзака. Под голову Костику кто-то заботливо подложил Мишину куртку. Рядом сидел перепуганный Малюта.
- Мишенька! И ты здесь! Ну, слава Богу! - воскликнул он. - А то я уж подумал - все, больше не встретимся… Видал, что тут твориться? Наверно война началась.
- Что с ним? - перебил Малюту Першинг, пытаясь растормошить Костика.
- Укол ему сделали - кусался он сильно… Спит.
- Эй! Ты, Козел! - Негодующе окликнул Першинга разъяренный санитар, забираясь в салон. - Ну-ка, иди сюда…
За ним, в дверях, маячили еще двое в белом.
Миша надел куртку, подхватил рюкзак, и взвалил Костика на плечо.
- Пока, леший! - бросил он Малюте и, развернувшись лицом к противнику, ударил санитара в грудь ногой, вытолкнув обратно на улицу: Новый взрыв ругани обрушился на Мишу, когда он появился в дверях. Першинг бросил взгляд в сторону КПП: У входа стоял вооруженный часовой.
- Так это ж русские! - догадался один из санитаров.
- Русские? - откликнулся другой.
- Коммунисты!… Их сегодня в бухте выловили! - санитар замолк, и потянулся к висящей на поясе кобуре.
Миша двинулся прямиком к ограде.
Нерешительные, «уклончивые» пули засвистели где-то высоко над головой Першинга, когда он взобрался на стену. Однако через пару секунд «семья» находилась уже вне опасности. И тут же обильный град выстрелов, крошащих камень, с яростью обрушился на плиты стены.
«Слабаки… - добродушно усмехнулся про себя Миша. - Пороха не нюхали»… В душе он испытал благодарность к гуманным медбратьям, пощадившим его и, вероятно, в первую очередь Костика.
По другую сторону ограды был парк. Першинг углубился в чащу: Деревья и кусты росли густо, почти как в лесу. Пройдя пару десятков метров, Миша остановился и посмотрел вверх: Старый узловатый каштан тяжелым салатным зонтом закрывал небо над головой. Першинг стал взбираться на дерево. Поднявшись достаточно высоко, он пристроил спящего Костика в развилке между толстых сучьев и, сняв куртку, натянул ее наподобие гамака, закрепив края кожаными лентами, которые таскал в кармане еще с доисторических времен. Переложив мальчика в гамак, Миша вскарабкался по стволу каштана еще выше - почти до самой верхушки, и принялся наблюдать за действиями противника: территория гауптвахты была видна отсюда как на ладони.
Белые фигуры суетились возле утюгов. Несколько спецназовцев уже перебрались через стену, и теперь прочесывали парк, скрывшись от Мишиного взора под пологом зелени.
Неожиданно у Миши помутилось в глазах, во всяком случае, так ему вначале показалось: большая часть растительности парка вдруг исчезла. Парк сильно поредел, а местами зелень и вовсе пропала, обнажив огромные проплешины земли, покрытой жухлой желтоватой травой. Неприятное чувство сомнения в устойчивости собственной психики, которое впервые посетило его в момент встречи с летающим бытовым прибором коммунистов, снова возникло у Першинга: симптомы галлюцинации были налицо… В любом случае, эти симптомы оказались на руку спецназовцам: видимость в зоне оперативных действий резко возросла.
К счастью, каштан, на котором затаилось семейство Першингов, не последовал всеобщему лесоповальному поветрию, и остался стоять на месте. Вскоре один из санитаров прошел под самым каштаном, и, не заметив ничего подозрительного, благополучно миновал опасное дерево…


Навроцкого поместили в один бокс с Калитой. Здесь спецназовцев сменили медсестры, так же, с ног до головы, задрапированные во все белое. Вооружившись каким-то электронным оборудованием, сестры обступили пациентов, и стали подсоединять к ним присоски с электродами. Навроцкий и опомниться не успел, как одна из сестриц уже добралась до его вен, деловито ткнув иголкой в руку. Больным себя художник не чувствовал, и недоумевал - чем вызван такой ажиотаж вокруг его персоны.
- Девушки! - взмолился художник, потеряв терпение после того, как из него выкачали второй шприц крови подряд. - Что вы со мной делаете? Я в доноры не гожусь - у меня резус!
Никто не откликнулся на его призыв: сестры работали молча и сосредоточенно.
- Между прочим, меня ящерица недавно укусила, так что кровь может быть заражена… - предупредил Навроцкий кровожадных сестриц, опасаясь, что его решили целиком пустить на нужды медицины… «Может, не напрасно так страшился лесной житель Малюта оказаться в мире чистогана? - запоздало усомнился художник в собственных политических приоритетах. - Сначала сольют все, что можно, а потом вообще - разберут на запчасти?»…
- Девушки! Я точно говорю - у меня кровь плохая! - агрессивным тоном заявил Навроцкий, косясь на новый шприц, появившийся в руках одной из сестер. - Все, хватит - больше не дам!
- Не волнуйтесь, это не для вас, - успокоила его сестра, направившись к койке Калиты.
Художник облегченно воздохнул.
За белыми масками, скрывающими лица персонала, трудно было определить, насколько обращение «девушки» соответствует действительности, но Навроцкий надеялся, что этим званием он никого не обидел.
- Вас укусила ящерица? Вы ничего не путаете? - спросила ломким мужским голом сестра, прилаживающая провода к голове художника. - Может быть змея? …Или крыса?
Навроцкий пытливо прощупал взглядом субтильную фигуру, но сделать определенного вывода - мужчина это или женщина - все же не смог: Мало ли на свете плоскогрудых женщин с низкими голосами, или наоборот - узкоплечих мужчин с длинными ресницами…
- Нет, - качнул головой художник, невзначай оторвав пару присосок. - Крыса покусала моего друга, вернее, какой-то зверек, похожий на крысу… Кстати, он, наверно, тоже здесь?… Если уж так необходимы все эти процедуры, вы не могли бы поместить нас в одну палату? - поинтересовался Навроцкий.
- Осторожнее! Вы нарушили мониторинг, - мягко пожурило его человеческое существо слабо выраженного пола, присев на край кровати. - Так что вы говорите? Поместить вас в одну палату со зверьком, похожим на крысу?
- Вы надо мной издеваетесь? - нахмурился художник. - Я что, похож на сумасшедшего?
- Не переживайте! Все будет хорошо. Мы вам поможем, - умиротворяюще прикоснулось к его руке заботливое существо.
- А чего мне помогать? - пожал плечами Навроцкий. - Я здоров, прекрасно себя чувствую… Вы бы лучше сняли с меня эти штуки – щекотно.
- Потерпите, - увещевало существо. - Скоро мы закончим, и поедете домой.
- Домой? - насторожился Навроцкий. - Это куда?
- Ах, да, я и не подумал!… - покивало существо, определившись, наконец, в половой принадлежности. - Вы же у нас эмигрант… Извините… Правда я слышал, что российское посольство отказывается признавать факт вашего существования.
- Российское?… Это вы коммунистов имеете ввиду? - уточнил Навроцкий.
- Коммунистов. Кого же еще?
- Да бог с ними, с коммунистами! - в сердцах махнул рукой художник, сбросив еще пару присосок. - Пусть говорят, что хотят… Скажите, доктор… - замялся он, - А путешествиями в прошлое у вас тут, случайно, никто не занимается?
Руководствуясь патриархальными предрассудками, Навроцкий невольно повысил своего собеседника в медицинском чине, как только уразумел, что перед ним мужчина. И видимо оказался прав, поскольку доктор не стал отпираться от статуса:
- О чем это вы? - удивленно распахнул он пушистые ресницы. - Увлекаетесь историей?
- Меня, скорее, интересует практическая сторона дела… - уклончиво заметил художник. - Что-нибудь в духе Герберта Уэльса, а, доктор?
Навроцкому пришло в голову, что имидж эмигранта - беглеца из режимной страны - вполне может оправдать такой наивный вопрос, не вызывая клинических подозрений. Тема, конечно, была скользкая, но животрепещущая, и он решился прощупать почву.
- Не понимаю… О чем вы? - искренне удивился доктор. - У вас забавная манера общаться… - деликатно добавил он.
Навроцкий разочарованно кивнул:
- Не берите в голову. Это я так.
От художника, наконец, отсоединили присоски.
- Ну вот, - сказал доктор, - можно уже делать какие-то выводы… - перед ним возникло призрачное розоватое облачко, пульсирующее и переливающееся перламутром. - Значит, вы утверждаете, что здоровы… Так, так…
- Это моя… утроба? - догадался Навроцкий. - Выглядит, вроде, ничего.
- Выглядит весьма странно… - озабоченно возразил доктор. - У вас, что, нет иммунного датчика?
- Думаю нет, - сказал художник. - А что, это опасно?
- Ваша печень определенно затронута цитолизом… Легкие затемнены… Господи! А стенки сосудов!…
- Что такое? - перепугался Навроцкий. - Неужели все так плохо?
- Срочно в барокомплекс! - вставая, отдал распоряжение врач, обращаясь к одной из сестер. - Подготовьте блок регенерации.
- Анализы еще не готовы, - предупредила сестра.
- Ничего - времени терять не будем.
Художник растерянно слушал медиков, скованный изнутри липким страхом: ему ужасно захотелось жить.
- Все будет в порядке! - ободряюще заверил Навроцкого доктор.


- Вы нас так напугали! - покачала головой Лидия, улыбнувшись пришедшему в себя Колупаеву. Она протянула следователю стакан с минеральной водой, раздраженно шипящий беспокойными пузырьками.
- Сердце у вас, случайно, не болит?
Арамис Юрьевич жадно глотнул прохладной жидкости, богатой полезными солями, и отрицательно мотнул взъерошенным чубом: В обычном, ухоженном состоянии головы, чуб зачесывался назад, на пробивающуюся к свету молодую лысину, но сейчас, без присмотра хозяина - проявлял природную непокорность.
- Очень большой у вас офис! То есть, изолятор… Даже голова закружилась, - извиняющимся тоном заметил Арамис Юрьевич.
Колупаев полулежал на широком, изогнутом дугой диване, спинка которого, словно рифовый барьер атолла, ограничивала площадку одного из меблированных островков, разбросанных по залу. В центре площадки стоял рабочий стол Лидии и несколько кресел, а противоположный «берег» занимал полукруглый стеллаж со множеством отделений и встроенных шкафчиков. Копия Айвазовского стояла на одной из полок. Точечная меблировка зала еще сильнее подчеркивала масштабы гигантского сооружения, но на самом островке было довольно уютно.
Липкин сидел в одном из кресел и пристально разглядывал смущенное лицо следователя, причем так сосредоточенно и бесцеремонно, словно перед ним была фотография, а не живой человек. Арамис Юрьевич, встретившись с этим пронизывающим взглядом, смешался еще больше и отвел глаза: ему было неловко за нервную слабость, проявленную в момент встречи с неведомым, ведь он так жаждал этого судьбоносного свидания.
Колупаев покосился на другого члена тайного общества, владеющего подземным «Колизеем»: Захар стоял чуть поодаль, прислонившись к столу, и скрестив на груди руки. Он уже успел переодеться в серую униформу, и теперь смутно тревожил профессиональную память Арамиса Юрьевича сочетанием знакомых примет…
- Это необходимые размеры помещения, - не вдаваясь в подробности, заметил Липкин.
- Само собой! Я понимаю, - смиренно согласился Колупаев. - Но, все равно - впечатляет…
- Однако голова у вас закружилась совсем по другой причине.
- Да? Вы думаете?… И почему?
- Похоже, что вы тот самый человек, которого мы давно ищем, - помедлив секунду, задумчиво сказал Липкин.
Трудно было назвать это исчерпывающим ответом.
- Ищите? - переспросил Колупаев.
- Да, вы не случайно здесь оказались.
- Конечно, не случайно. Я и сам вас искал, - заметил Арамис Юрьевич.
- Так и должно было быть, - кивнул Липкин. - Скорее всего, вы имплантант, - пояснил он участливо. - Поэтому и фобия, и все остальное…
- Кто я? - удивленно переспросил Колупаев, поперхнувшись от неожиданности остатками минералки. Противное хирургическое словечко сразу не понравилось Арамису Юрьевичу, возбудив недобрые предчувствия.
- Об этом чуть позже. Я все вам объясню. Но сначала хотелось бы уточнить кое-какие детали… Лидочка говорила мне, что вы человек весьма проницательный… - Липкин с теплотой улыбнулся соратнице, и вновь перевел взгляд на Колупаева. - И… сумели нас, так сказать, вычислить… Что вас натолкнуло на эту идею?
- Ну… интуиция, наверно. Думаю и некоторые профессиональные навыки помогли, - наполняясь самоуважением, солидно кивнул польщенный следопыт. Он мгновенно позабыл о неприятном впечатлении, вызванном хирургическим термином, словно ребенок, готовый легко простить обиды за скупую отеческую похвалу.
- А не возникало ли у вас такого чувства, будто что-то, или кто-то вас направляет?
- Пожалуй, было, - согласился следователь.
- Я собрал о вас кое-какую информацию… Вы ведь сирота, не так ли?
- Нет, - покачал головой Арамис Юрьевич.
- Как же?… Ах… простите… - смешался вдруг Липкин. - Я и не сообразил, что вы можете не знать.
- Ничего, ничего, - вежливо улыбнулся Колупаев. - Вы, вероятно, имели ввиду моего отца… Да, мама вырастила меня одна, но я никогда не считал себя из-за этого сиротой.
- Мне ужасно не хочется вас огорчать, - вздохнул Липкин, - но…
- Что? - напрягся Арамис Юрьевич.
- Раз уж мы подняли этот вопрос, я думаю, теперь уже не имеет смысла скрывать… Рано или поздно, вы бы все равно об этом узнали. Александра Федоровна вас усыновила.
- Нет… - растерянно возразил следователь. - Вы что-то путаете.
- У меня есть копия метрики, - снова сочувственно вздохнул Липкин, и Арамис Юрьевич понял, что если он попросит, то ему эту копию предъявят. Но он не попросил…
Следователь некоторое время подавленно молчал. Затем он с усилием провел ладонью по лицу - сверху вниз - словно пытался стереть с него невидимую паутину, и грустно взглянул на Лидию.
- Так вот почему у нее нет моих ранних фотографий… - пробормотал Колупаев в приступе запоздалой дедукции.
Лидия, похоже, была обескуражена внезапно обрушившимся на ее протеже сиротством ничуть не меньше самого Арамиса Юрьевича. Она ответила следователю полным искреннего сострадания взглядом, и наполнила его стакан свежей минералкой. Колупаев благодарно кивнул.
- Это еще не все новости обо мне? - с обреченным видом спросил он Липкина.
- Надеюсь, больше вас нечем огорчить, - ободряюще улыбнулся тот. - Итак, вы в курсе, чем мы занимаемся…
- В общих чертах, - уклончиво подтвердил Арамис Юрьевич: ему не хотелось разочаровывать Липкина, тем боле, что недостаток информации мог быть существенно восполнен в процессе разговора, и тогда бы Колупаеву удалось закрепить за собой имидж проницательного парня… (Самое главное - он веровал, и разве это не было гораздо важнее знания каких-то деталей избранного культа?).
- Ну, хорошо… - непринужденно отступил Липкин. - Поскольку все так удачно сложилось, и вы вышли на нас сами - грех было бы этим не воспользоваться. Мы пришли к выводу, что договор о сотрудничестве был бы оптимальным исходом нашей встречи.
- Спасибо за доверие! Я вас не подведу, - взволнованно сказал Арамис Юрьевич.
- Не спешите благодарить. Наша деятельность связана с некоторым риском… Хотя вам, как имплантанту, несомненно будет проще, - задумчиво рассудил Липкин. - Кроме того, рано или поздно, вас бы все равно втянули.
- Втянули?…
- Да, - кивнул Липкин. - Иначе не было бы смысла имплантировать… Однако благодаря такому обстоятельству, у вас сложился своего рода иммунитет. Но, все таки, подумайте как следует. Мы можем просто взять вас под свой контроль, и тогда вы будете в относительной безопасности. Если кто-то на вас выйдет, мы постараемся его нейтрализовать.
«У каждого мгновенья свой резон…» - тревожно зазвучал в голове следователя памятный мотив, ассоциативно откликнувшись на столь интригующий пролог. Однако романтический оттенок легендарного саундтрека, символизирующего славные подвиги советских разведчиков, быстро отступил на задний план, оставив в сознании Арамиса Юрьевича лишь обнаженную суть текста, ведущую к фатальному выбору, то бишь - «кому позор, кому бесславие, а кому и… сомнительно бессмертие…»
- А что за риск? - проявил природную осторожность Колупаев. Ему думалось, что он вступает в ряды гвардии сил непобедимых, и предупредительная оговорка Липкина никак не вязалась с радужным представлением следователя о своем новом положении в иерархии мироздания… не говоря уже о том, что ясности в его голове от этого разговора пока не прибавилось… даже наоборот.
- Риск прямо пропорционален нашей активности, - вздохнул Липкин. - И что самое неприятное - совершенно невозможно прогнозировать, откуда ждать опасности… Есть законы, в рамках которых существует материя… Нам невольно приходится действовать в разрез с этими законами. Учитывая то, что всякая система сил во вселенной стремиться к внутреннему равновесию, «поток» также обладает подобными качествами, и любое постороннее вмешательство подвержено естественному отторжению…
- Погодите, погодите… - остановил его Арамис Юрьевич, осознав, что ему, как ни крути, придется поступиться имиджем. - Что-то я не соображу… Вы не могли бы как-нибудь попроще объяснить? Какой поток? Какие такие вмешательства… И в чем, собственно, опасность? Я, честно говоря, видел все в несколько ином свете.
- Извините… - пожал плечами Липкин. - Мне казалось, что я излагаю достаточно популярно… Лидочка, - обернулся он к Колупаевской зазнобе. - Может вы сумеете попроще объяснить все нашему другу? У вас, я надеюсь, складнее получится - вы, все же, современники.
Лидия хлопотала возле стеллажа, собираясь напоить мужчин чаем.
- Конечно, - с готовностью откликнулась она, не отрываясь от своего занятия. - Имеется в виду поток времени, Арамис Юрьевич. Мы его охраняем.
- Охраняете? - переспросил Колупаев.
- Да… Кое-кто пытается изменить «поток». В корыстных целях, разумеется. А мы с ними боремся… Некоторым везет, но обычно все для них плохо заканчивается - нарушать естественное течение потока очень опасно… Те, кто успевает, все же, что-нибудь натворить, как правило, добиваются совершенно иного результата, чем ожидали - это такая защитная система работает… природная… - старательно, словно сдавала важный экзамен, излагала «материал» Лидия, с явной гордостью за свою новую работу. - Но охотники попробовать все равно находятся… А любые изменения, даже незначительные, в перспективе могут дать очень серьезную накладку - это, я думаю, ясно… Вот, наша служба и занимается профилактикой таких посторонних вмешательств. А если не удается предупредить - ликвидирует последствия… Очень большая проблема заключается в том, что ликвидируя последствия, мы также создаем дополнительные нарушения, поэтому работа эта очень кропотливая… - Лидия перенесла на журнальный столик поднос с чашками, и вдруг примолкла, разглядев сумрачное горение в глазах Арамиса Юрьевича.
- Что с вами? Вам опять нехорошо? - встревожено спросила она.
Воздушный замок рушился… Устоявший под ударами бульварных побасенок о гуманоидах, застрявших в паркете, неприятных медицинских определений в терминологии культа, и даже жертвенного согласия на сиротство, он пал от дуновения свирепого материалистического ветра, который подняла фея - сама нечаянная вдохновительница иллюзорного строительства…
Очень уж не хотелось Арамису Юрьевичу терять веру в свое высокое предназначение, добытую с такими душевными усилиями… Известно, как тяжело отказаться от одержавшей тебя идеи, тем более, когда она настолько величественная. Древняя инстинктивная жажда божьих созданий приблизиться к своему небесному творцу - прильнуть к его широкой отцовской груди, почувствовать себя под его надежной защитой - так и осталась неутоленной. Что в сравнении с этим были какие-то заурядные «блюстители порядка», пусть и временного потока? Следователь жаждал чуда, а не его научного обоснования, и был решительно настроен получить свое… а тут…
Горечь разочарования охватила Арамиса Юрьевича.
- Нет… со мной все в порядке, - поднял он на Лидию укоризненный, печальный взгляд. - Просто я ожидал… я думал, что…
- Вы, кажется, разочарованы? - с интересом спросил остроглазый Липкин.
- Нет, нет, - вяло возразил Колупаев. - Все это очень интересно…


Беглецов найти не удалось. Прочесав парк до самого озера, спецназовцы вернулись в расположение части. Вскоре, покончив с дезинфекцией, отряд покинул опустошенную губу. Стая утюгов, клейменых алыми крестами, снялась с плаца и, выстроившись клином, потянулась на север. Миша проводил косяк долгим взглядом. Проплешины парка вокруг стремительно затягивались свежей порослью.
Костик безмятежно спал. Мишу самого клонило в сон. Прозрачные перистые облака потянулись наискось со стороны Ладоги. Ветерок трепал листву, нашептывая свои древние песни. Вечерело…
Какой-то шорох внизу обеспокоил Мишу. Он перегнулся через сук, пытаясь сквозь прорехи в листве разглядеть источник беспокойства.
Лицо человека, стоявшего под каштаном и молча смотревшего вверх - на семейное гнездовье Першингов, трудно было назвать выразительным: прочитать на этом лице какие-либо эмоции Мише так и не удалось, не смотря на то, что они глядели друг другу в глаза добрых пол минуты. Соперничать с Першингом в гляделки мало кто решался, и хладнокровное поведение наблюдателя могло бы внушить определенное уважение, если бы за неотрывным, бестрепетным взглядом угадывалось хоть какое-то движение ума. Взгляд наблюдателя вызывал у Миши смутную ассоциацию: сушеная голова вепря, над входом в его кроманьонское жилище, взирала на мир полированными осколками базальта примерно с таким же напором…
- Ну… Чего уставился? - прервал Миша затянувшуюся паузу.
Наблюдатель молчал.
- Иди отсюда, придурок! - раздраженно нахмурился Першинг.
Никакой реакции…
Миша бросил вниз сухую ветку. Ветка попала в наблюдателю в голову, но он, казалось, этого даже не заметил. Впрочем, голова вепря вела бы себя точно так же…
Вспомнив о фокусах парковой растительности, Першинг подумал, что парковые статуи вполне могли иметь схожие наклонности. Он уже совсем, было, собрался спуститься сам, чтобы проверить эту гипотезу, когда статуя наблюдателя, наконец, подала признаки жизни: она вдруг развернулась на сто восемьдесят градусов, и не спеша побрела прочь.
Кибернетические изделия класса Е - Сфинкс, к которым относился парковый уборщик, потревоживший покой гнездовья, имели минимальный запас речи и узкопрофильную ориентацию. Они отличались некоторым тугодумием и низкой моторностью, но зато обладали симулятивным дедуктором любопытства. Неординарное поведение посетителей парка притягивало Е-уборщиков словно магнитом: Объективы камер, тщательно изолированных внутри ударостойких черепных коробок этих существ, фиксировали всякое нарушение общественного порядка, служа неоценимым подспорьем в работе органов внутренних дел. Скандалы и драки, акты садово-паркового вандализма, детские шалости, и даже старческий эксгибиционизм, вспышки которого все еще наблюдались среди определенных категорий населения - ничто не ускользало от внимания электронных зевак…
Повадки Е-уборщика Мише не понравились. Он снова попытался растормошить Костика. На этот раз попытка увенчалась успехом.
- Уриата-ют? - пробормотал мальчик спросонья.
- Уриата-кат… Уриата лап ас бере, - пояснил Миша, пренебрегая педагогическими установками.
- Кто на нас охотится? - окончательно проснувшись, переключился Костик на «язык отцов».
- Ничего не помнишь?
- Нет… Какой-то зверь? - настороженно огляделся мальчик.
- Нет, это не зверь… Зверей тут нет, - вздохнул Миша, - Не бойся… Я о тебе позабочусь, - пообещал он сыну.
- Я не боюсь, - просто сказал Костик.
Они спустились с каштана и направились через парк - подальше от разоренной «крестоносцами» губы.
Постепенно заросли редели. Подлесок почти пропал. Впрочем, многие растения обходить не приходилось: они были бесплотны - одна видимость… Миша быстро обнаружил истинные корни бесплотных растений: небольшие, воткнутые в землю штыри, из тусклого желтого металла, наводили на прогалины парка маскировочную зеленку. Один такой штырь Миша вытащил из лунки, и внимательно изучил. Наведенная растительность отключалась простым нажатием кнопки, как обычная авторучка… Однако, судя по активному сотрудничеству паркового массива с военными, имелось и централизованное управление растительными фантомами.
Щелкнув пару раз выключателем, Миша спрятал саженец в карман, и они двинулись дальше. Впереди забрезжил сквозь листву красноватый гравий тропинки. Ступив на нее, кроманьонцы свернули налево. На их пути стали попадаться мирные горожане. Поглядывая на отца, Костик утверждался в мысли, что здороваться в этом мире не принято. Аборигены тоже не здоровались, и не проявляли никакого интереса к своим первобытным предкам.
Минут через десять, гравий дорожки вывел представителей кроманьона к ажурной решетке ворот. По ту сторону ограды простиралась набережная. Река была отсюда едва видна. Противоположный берег, словно горный каньон, слоился прожилками городских ярусов.
По набережной бесшумно неслись машины. В том, что это были машины, Миша не усомнился, хотя повод для сомнений был - в процессе эволюции, автомобиль утратил многие видовые признаки. Если утюги в своем развитии невероятно возвысились, то в данном случае речь скорее шла о регрессе, или возвращении к истокам. Похоже, дизайнерская мысль примерялась к колбам и пробиркам самого Всевышнего. Машины обросли мехом, и скорее напоминали каких-то фантастических животных из коллекции Спилберга, хотя, в общем потоке попадались и довольно консервативные «особи», лишенные волосяного покрова. Помимо всего прочего, транспорт явно измельчал. Возможно пробки, в конце концов, оказали влияние на потребительскую селекцию.
Отсутствие бензинового угара, который неминуемо сопровождал бы столь внушительное стадо колесных сотню лет назад, порадовало Мишу, не говоря уже о том, что чувствительные ноздри маленького кроманьонца могли бы в противном случае серьезно пострадать.
- Сколько зверей! - порадовался Костик.
- Это не звери, - сказал Миша, провожая взглядом один особенно заросший экземпляр: мех свешивался с капота машины длинными свалявшимися прядями до самой земли, скрывая даже колеса.  - Видишь, внутри сидят люди… - пояснил он.
- Это чучела?
- Это не чучела, это машины… Ничего не поделаешь. Мир изменился, сынок…
По другую сторону автострады, вдоль парапета огораживающего набережную, тянулась цепь павильонов. Заметив столики летнего ресторана, расставленные под полосатыми зонтами, Миша ощутил потребность в пище.
- Есть хочешь? - спросил он.
- Будем охотиться? - оживился мальчик.
- Будем есть…
Першинг остановился на краю тротуара: Автомобили шли плотно, бок о бок. Миша благонамеренно огляделся в поисках светофора, но поблизости ничего подобного не было. Зато прямо перед собой он увидел характерные полосы пешеходной зебры, распластанной под колесами машин. Но никто и не думал притормозить, чтобы дать дорогу пешеходам.
Миша нахмурился: современные автомобилисты, похоже, плевать хотели на правила. Но плевать на правила, и плевать на «крылатую ракету» - не одно и тоже… За восемь лет проведенных в глуши, Першинг успел отвыкнуть от неуемного нахальства больших городов, однако не в его натуре было спускать подобное.
Крепко взяв сына за руку, Миша перешагнул невысокий бетонный парапет, отделяющий дорогу от тротуара. Костика он придерживал справа. Выждав момент, когда в потоке машин образовался небольшой разрыв, Першинг шагнул вперед - прямо под колеса кожистого экипажа слепяще-лимонного цвета.
Цитрусовое авто взвизгнуло тормозами, но все же докатилось до Миши, уткнувшись ему в бедро: На поверку, лимонная кожура капота оказалась гуттаперчевой, так что Першинг не пострадал, не смотря на явную ошибку в баллистических расчетах. Водитель растерянно таращился на Мишу из-за руля, но выходить не торопился. «Баран!» - сквозь зубы процедил Миша, окончательно обездвижив водителя свирепым взглядом.
Пронзительный рев клаксонов послышался со всех сторон, но, тем не менее, поток машин плавно замер по всей ширине дороги, словно зажегся невидимый светофор. Першинг удовлетворенно ухмыльнулся, и, не спеша, направился к ресторану, горделиво шествуя сквозь блеющее клаксонами смиренное стадо.
Порция машин, которые успели вовремя проскочить место столкновения лимонного экипажа с человеком-ракетой, унеслась прочь, оголив дорожное полотно. Глянув им вслед, Миша обнаружил интересный факт: дорога сплошь была покрыта полосами разномастных «зебр». Вдали полосы зрительно сжимались, трансформируясь в буквы. «СУПЕР МУХЕН ГОХ» - прочитал он одну из надписей. Смысл высказывания остался для Миши загадкой, но он осознал, что погорячился, бросившись под колеса защищать права пешеходов: полосы вовсе не были дорожной разметкой…
Как только Першинги достигли противоположного тротуара, автомобильный поток ожил, и быстро восстановил темп движения. Перед тем, как волна машин накрыла обнаженный участок дороги, Миша успел заметить, что надпись на нем растаяла, словно снежная крупа, и на ее месте проявилось другое воззвание, осмыслить которое было ничуть не легче предыдущего.
- Здорово, па! - восхитился Костик. - Машины тебя боятся…
- Не вздумай вытворять такое сам, - строго предупредил его Миша.
Прохожие, ставшие свидетелями инцидента, долго оборачивались им вслед…
Подойдя к ресторанчику, Першинг выбрал один из свободных столиков, и семейство расположилось за ним, поджидая официантку. Миша параллельно изучал обстановку, присматриваясь к новому ареалу обитания.
Ветер стих, и река разгладилась, превратившись в темное зеркало на дне бетонного каньона, отражавшее тягучий северный закат.
Першинг обратил внимание, что блуждающая по набережной публика одета не вполне адекватно тому теплому летнему вечеру, который замер над устьем реки. Застегнутые на все пуговицы длиннополые кафтаны, высокие воротнички рубашек, стянутые яркими шарфами, пышные платья дам с закрытыми лифами и длинными, до пят, подолами, были явно не по погоде. Некоторые дамы дефилировали в меховых манто. Миша сам маялся от жары в своей тигровой куртке, но у него то под курткой просто ничего не было… В одежде мужчин присутствовали атрибуты, казалось бы, давно и бесповоротно отданные в распоряжение слабому полу: кружева, плисы, вышивки, и прочая легкомысленная дребедень, щедро украшала мужские костюмы. Между тем, на фоне этого вычурного стиля, Мишу ошеломил вид двух старушек, плетущихся под ручку в каких-то сетчатых накидках на голое тело. Старухи напоминали парочку одряхлевших русалок, запутавшихся в рыбацком неводе. Никто не обращал на них внимания, и ветхие матроны спокойно шествовали среди разодетой в средневековом духе публики, демонстрируя увядшие телеса. Миша отвернулся от неприглядного зрелища и обратил внимание на идущую мимо девушку, которая направлялась в сторону автострады. Он с интересом стал наблюдать за ней: девушка явно собиралась одолеть препятствие сходу. Мише было любопытно, что она предпримет… Как-то не верилось, что такое хрупкое существо станет бросаться под колеса.
И, действительно, все закончилось не столь драматично. Девушка ступила на низкую шестигранную плиту у края тротуара, и буквально провалилась сквозь нее.
- Там ловушка! - встревожился Костик.
- Не беспокойся, сынок. Думаю, она выкарабкается…
- Может ей помочь?
- Не стоит.
Через несколько секунд девушка появилась на противоположной стороне дороги.
Вот где зебра зарыта... - отметил про себя Миша.
К столику подошла официантка. На ее лице, с ярко выраженными азиатскими чертами, присутствовал налет какой-то искусственности, словно тот, кто лепил ее «по образу и подобию», не слишком углублялся в детали… Скорее всего, азиаткой она не была, и над ее лицом поработал обычный пластический хирург.
- Слушаю вас, - сказала официантка.
Миша заказал себе и Костику по бифштексу, пятьдесят граммов черной икры, по которой истосковался за восемь лет изоляции, и попросил принести хорошего коньяку, дабы отметить возвращение в мир комфорта и культурных благ.
Через пару минут официантка принесла горячее, икру и фарфоровое блюдце, на котором стояла миниатюрная - с наперсток - рюмка, наполненная золотисто-коричневой жидкостью.
- Что это? - поднял брови Першинг.
- Енисели… Что-то не так?
Миша осторожно взял двумя пальцами карликовую посудинку, поднес к носу и вдохнул полузабытый аромат благородного напитка:
- Пахнет хорошо, - удовлетворенно кивнул он. - Но я хочу выпить… У вас есть нормальные рюмки?
- Конечно, - заверила его официантка. - Вы бы так и сказали, что двойную.
- А это… одинарная? - Миша подозрительно повертел рюмку между пальцев.
- Одинарная, - подтвердила официантка.
- Тогда… принесите лучше бутылку.
- Если вы хотите взять коньяк с собой, то… Гораздо дешевле было бы…
- Я буду пить здесь, - оборвал ее Першинг. После достопамятных сеансов психоаналитика, отвадивших разведчика от аскетизма, Миша терпеть не мог, когда кто-то сомневался в его кредитоспособности.
- Да, конечно! Извините, - смутилась официантка.
- И принесите стакан.
Ожидая пока ему дадут, наконец, выпить, Першинг соорудил пару бутербродов с икрой и один из них протянул Костику, который с удовольствием кромсал зубами бифштекс, ухватив его обеими руками.
- Сынок… - поморщился Миша. - Придется тебе научиться кое-каким странным вещам… Вот эта штука называется вилкой…
Полулитровая бутылка «Енисели» и обычный стакан целиком удовлетворили Мишины запросы. Он наполнил стакан из бутылки, и выпил, с наслаждением ощутив, как терпкая маслянистая жидкость растеклась приятным теплом в районе солнечного сплетения.
- Отличный коньяк, - благосклонно кивнул Першинг официантке, которая настороженно наблюдала за процедурой дегустации. Ее настороженность Миша простодушно расценил, как опасение не угодить капризному клиенту.
Першинг обратил внимание, что посетители ресторанчика, сидящие за другими столиками, все чаще поглядывают в его сторону. На лице одного из мужчин он заметил макияж - подведенные ресницы, брови, искусственные тени вокруг глаз, накрашенные губы… «Может, я не на ту улицу свернул»? - озабоченно подумал Миша.
- Еще что-нибудь будете заказывать? - поинтересовалась официантка.
- Нет, спасибо… Сколько с меня? - Першинг снял рюкзак со спинки стула и распустил узел шнурка.
- Вот счет, - официантка положила на стол белый кружок с серебристой выемкой в центре, напоминающий фишку из казино.
Миша с любопытством взял фишку в руку. Коснувшись пальцем серебристой выемки, он ощутил в руке легкую вибрацию, и кружок тревожно пискнул, налившись пунцом.
- Что это за прикол? - спросил заинтригованный Миша.
Официантка, не ответив, помахала кому-то рукой. Проследив за ее напряженным взглядом, Першинг увидел плотного сутуловатого парня. Парень сидел за дальним столиком, в тени пальмы, с журналом в руках: судя по характерной осанке и хорошо утрамбованному лицу, он много времени провел на ринге, пожалуй, даже слишком много…
- Проблемы? - лениво поинтересовался парень у официантки, подойдя к столику. На нем была белая рубашка с длинными рукавами, отороченными кружевом, и бардовые брюки, с вышитыми золотом галунами.
- Финансовый аут, Лешенька, - озабоченно пояснила официантка. - Наверно, нелегалы…
Лешенька неодобрительно глянул на Першинга:
- Ты откуда такой пушистый взялся? - спросил он насмешливо, намекая, очевидно, на Мишину куртку. - Решил за наш счет перекусить, шатун?
- Он икру заказал, Лешенька! - подобострастно сообщила официантка. - И коньяку лошадиную дозу выпил…
- За твой счет, кружевной, я бы заказал что-нибудь более легкомысленное, - заметил Миша, и бросил на стол «козырную» купюру. - Сдачи не надо…
- Ты что, убогим решил прикинуться? - равнодушно взглянул на доллары Лешенька. - Так, это тебе не поможет. Но, ничего… Стража за каждого нелегала по сто монет выдает. С мальчишкой - двести… За твой ужин расплатиться хватит.
- А чем тебя зелень не устраивает? - удивился Першинг, начиная подозревать, что мир изменился значительно сильнее, чем он рассчитывал. - Курс неподходящий? Так я добавлю… - Миша достал из рюкзака целую пачку долларов.
- Вероника, вызывай стражу, - окончательно постановил Лешенька.
Официантка засеменила к буфету.
- Мы, пожалуй, пойдем, - непринужденно заметил Першинг, поднимаясь из-за стола. - Что-то не хочется мне сегодня с ментами общаться.
- Никуда ты не пойдешь, - уверенно отрезал Лешенька, крепко ухватив Мишу за предплечье. - Сядь!
Миша покосился на мускулистую Лешенькину руку, потом заглянул ему в глаза и, улыбнувшись по-змеиному - одними губами, ударил Лешеньку коленом в пах. Тот согнулся пополам, и Миша нанес контрольный хук справа.
Затем он накинул рюкзак на плечо, взял сына за руку и неторопливо двинулся в сторону автострады. Перешагнув через бордюр ограждения, Першинг поднял руку в классическом жесте римских патрициев. Машины продолжали безучастно ехать мимо. В глазах водителей не читалось и намека на внимание к человеку с поднятой рукой. Сообразив, что старинный жест утратил свою магическую силу, Першинг решительно шагнул на проезжую часть, преградив путь белому пушистому тупорылому механизму, более-менее похожему на вэн. Управляла механизмом симпатичная молодая брюнетка. Она растерялась от неожиданности, когда Першинг возник перед лобовым стеклом машины. Движение на дороге вновь замерло.
Миша открыл заднюю дверь, подтолкнул вперед Костика и забрался сам.
- Что вам нужно? - спросила брюнетка.
- Поехали, - сказал Першинг.
- Куда?… Почему вы распоряжаетесь? Это моя машина! Я вызову стражу!
- Вы заложница: у меня бомба, - тряхнул рюкзаком Першинг. - Поехали, поехали…
Суровая Мишина внешность легко придала безобидному потрепанному рюкзаку совершенно зловещий вид. Трудно было заподозрить блеф, глядя в стальные глаза бородача. Брюнетка покосилась на рюкзак, примолкла, и машина тронулась с места. Движение на дороге уже успело восстановиться, и слева от них неслись другие автомобили, стремительно обходя вэн.
- Прибавь, чего ты ползешь, - сказал Миша, озираясь назад: На площадку возле столиков ресторана уже опускался сине-белый утюг с мигалками.
Брюнетка резко вывернула руль влево, и Першинг заметил, что между двух автомобилей, идущих в соседнем ряду, мгновенно образовалось свободное пространство, в которое легко вклинился вэн.
- Лихо у тебя получается, - заметил он. - Что это за трюк?
Брюнетка ничего не ответила, только пожала плечами.
- Быстрее можешь? - спросил Першинг.
Девушка повторила нырок, оказавшись в следующем ряду. Пропуская вэн, попутные машины вновь расступились с невиданной предупредительностью.


- Вы уж извините, полковник… - генерал-лейтенант Мухин смущенно потупился, бросив взгляд на стоящего перед ним по стойке смирно Тетеркина. - Обстановка была максимально приближена к боевой, так что… некоторые издержки, так сказать, неизбежны… Я распорядился - вас сейчас же доставят домой: отдохнете, переоденетесь… Вашу форму, к сожалению, сожгли.
Полковник выглядел неважно: отрешенный взгляд, мешки под глазами, (следствие большой дозы транквилизатора), серая в полоску госпитальная пижама, висящая мешком, с подозрительными мокрыми пятнами в районе паха. (Под воздействием стресса болезнь полковника обострилась).
Генерал встал из за стола и, заложив руки за спину, прошелся взад-вперед по кабинету.
- Вольно, полковник, вольно… - запоздало вспомнил он о правилах хорошего офицерского тона. - И, в общем… Вы можете идти, машина вас ждет.
- Слушаюсь, господин генерал-лейтенант, - безжизненным голосом ответил Тетеркин и, по-уставному развернувшись в мягких больничных шлепанцах, вышел из кабинета.
На парковочной площадке госпиталя полковника дожидался белый санитарный утюг. Тетеркин молча занял место рядом с водителем, который неприязненно поморщился, косясь на его штаны, и машина поднялась в воздух…
Карьера полковника висела теперь на тоненьком волоске, и волосок этот находился в руках армейских медиков: все зависело от того, насколько подробный анализ его ДНК проводился сейчас в лаборатории центрального военного госпиталя. Судя по всему, обследование, которому подвергся полковник, предусматривало самую обширную проверку: биологическая тревога дело не шуточное. Не смотря на то, что Тетеркин имел контакт с лицами заподозренными в носительстве опасных инфекций не дольше, чем тот же генерал-лейтенант Мухин, или даже сам главнокомандующий, запущенную медицинскую машину было уже не остановить… Если вскроется его генетическая неполноценность, - а значит и подложный социальный статус, и непригодность к государственной службе, (тем более военной!), - то с погонами придется распрощаться навсегда… Да вообще все рухнет! Медицинскую страховку, и ту отнимут.
Полет продолжался несколько минут, на протяжении которых полковник успел еще раз намочить штаны - нервы отказывали… Утюг опустился в нескольких метрах от дома, на выложенный каменными плитами пятачок перед крыльцом. Тетеркин тоскливо оглядел свой коттедж, низенький цветущий палисадник, увитый колючей проволокой сторожевого плюща-мутанта, и вышел из машины. Обычно вид палисадника внушал ему уверенность в себе и своем положении в обществе: в городе, где цены на землю были просто безумными, такой кусок муниципальной собственности, который выделило ему военное ведомство под строительство жилья, стоил целого состояния…
На негнущихся ватных ногах полковник взошел по ступенькам украшенного скульптурами крыльца: два безмолвно рыкающих каменных льва, размером с болонку, сторожили дом Тетеркина. «Тук-тук - это я»… - вздохнул полковник, и дверь скользнула в сторону, пропуская хозяина внутрь.
Больничные тапочки почти не производили шума, поэтому, когда полковник поднялся на второй этаж, и возник на пороге гостиной, его появление осталось никем незамеченным…
Минуты полторы Тетеркин молча наблюдал ужасную картину: его любимая кукла азартно отдавалась какому-то давно не бритому субъекту, оседлав его прямо на полу. Не сказав ни слова, полковник развернулся и направился к себе в кабинет. Там он сдвинул в сторону висящий на стене портрет отца, за которым был скрыт небольшой сейф. (Елена Карловна думала, что полковник хранит в сейфе какие-то военные документы, но она ошибалась). За стальной дверцей, оборудованной неприступным замком, находилась армейская фляжка, наполненная водкой, пара антикварных граненых стаканов - память об отце полковника, лимон на фарфоровом блюдечке и бутылка «Пепси» - трудный выбор давно ушедшего поколения.
Также в сейфе хранился ракетный пистолет «Тукер» бельгийского производства. С его помощью можно было потопить небольшое судно, или сделать пулю искусственным спутником земли, если бы такое взбрело кому-то в голову. Полковник купил пистолет на выставке оружейных технологий в Нью-Йорке…
Не смотря на свое взвинченное состояние, Тетеркин действовал с ритуальной медлительностью. Он поставил стакан на стол, крышечкой фляги отмерил нужное количество водки, и долил его до риски пепси-колой. Затем полковник вынул из сейфа блюдечко с лимоном, и нарезал фрукт тонкими ломтиками.
«Ну, Варька, сучка! Погоди у меня!» - с горечью пробормотал Тетеркин и осушил стакан со смесью, приготовленной по старинному рецепту.
Закусив ломтиком лимона и выждав некоторое время, - пока напиток начнет действовать, - полковник проверил боезапас «Тукера», снял пистолет с предохранителя и двинулся обратно в гостиную…
Захваченный врасплох половой атакой синтетической распутницы, Сева принужден был сдаться: сбой в программе Барби, вызванный коварным бельем, пропитанным электромагнитным «ядом», до безобразия расшатал все ее моральные настройки… Лежа на спине, посередине комнаты, таксист содрогался в конвульсиях, когда раздался оглушительный грохот: ракетная пуля, выпущенная Тетеркиным, разнесла вдребезги Барбину голову и, прошив насквозь две стены, унеслась в направлении озера.
Таксист открыл глаза, и увидел сидящее на нем прекрасное безголовое тело, продолжающее ритмично двигаться.
- Получила, шлюха?!… - торжествующе воскликнул полковник, окутанный пороховым дымом.
Сева перевел круглые от ужаса глаза на стрелка: Держась одной рукой за дверной косяк и слегка покачиваясь, Тетеркин стоял на пороге гостиной. Второй рукой он сжимал огромный черный пистолет.
- Что тут происходит?! - послышался испуганный голос Елены Карловны, выскочившей из спальни в распахнутом халате. В предвкушении ласк «идеального исполнителя», госпожа Тетеркина привела в порядок любовное гнездо, переоделась в халат, и прилегла. Выстрел кукольного ревнивца чуть не довел ее до инфаркта.
Тетеркин обернулся к жене и, криво улыбаясь, навел пистолет на нее.
- Юра, я все тебе объясню! - запричитала Елена Карловна, лихорадочно запахивая халат: широкая спина полковника скрывала от нее сцену в гостиной. - Ничего такого, что ты думаешь, не было!
- Пух! - шаловливо сказал Тетеркин, прищурив один глаз.
Елена Карловна смертельно побледнела, отчего лимонный грим на ее лице принял зеленоватый оттенок, и, закатив глаза, сползла по стенке на пол.
Тем временем, Сева пытался выскользнуть из-под безглавой наездницы. Живучесть и потрясающая ненасытность партнерши привела его в состояние тихой паники. Наконец, ему удалось освободиться. Стараясь не привлекать к себе внимание стрелка, таксист на карачках пополз в сторону ванной, на ходу застегивая штаны. Несчастная Барби в полном одиночестве продолжала танец любви: видимо, без головы ей было трудно себя контролировать.
- Господи! Адская кухня какая-то! - бормотал, крестясь, Сева. - Скорей бы домой…
- Стоять, рядовой! - командирским голосом гаркнул полковник вслед «дезертиру».
Таксист покорно замер на месте: спорить по поводу своего звания он не рискнул - дразнить судьбу, принявшую облик человека с огромным пистолетом было бы нелепо.
- Фамилия? - властно потребовал полковник.
- Люмберг, - представился таксист.
- Почему в таком виде? - икнув, поинтересовался полковник, наведя мутный взгляд на рваные, запятнанные кровью джинсы, облегающие исстрадавшийся Севин огузок. - Где-то я это пятно уже видел!… - озабоченно нахмурился Тетеркин, напрягая память.
- Я тут по ошибке! - осмелился вставить таксист. - И ничего плохого не делал: меня, практически, изнасиловали…
- Верю! - тяжело вздохнув, согласился полковник. - Варька - она такая…
Тетеркин подошел к развратному туловищу и зло пнул его ногой в тапочке: Кукла повалилась на бок, пару раз дернулась и, наконец, замерла.
- Зря вы ее так… -  не сдержав сострадания, упрекнул полковника Сева.
- Новую куплю, - отмахнулся Тетеркин. - Верную…
- Купите?!… - ужаснулся Сева. - Она что - рабыня?
- Да какая, к черту, рабыня! Ты что, из каменного века, что ли, парень?! Обыкновенная кукла…
- Кукла? - таксист недоверчиво уставился на поверженное тело Барби: теперь он заметил, что из обугленного обрубка шеи торчат горелые провода.
- А я то, думаю: как это она без головы может… - повеселел он: жуткое преступление, совершенное на его глазах, оборачивалось всего лишь взбалмошным ребячеством пожилого извращенца. «Извращенца… - опомнился Сева. - А сам то…»
- А здорово у нее получается, - отдал он должное страстной игрушке.
- Не хами, сынок, - предостерег Севу полковник. - И не болтай об этом, понял?
- Чего ж тут не понять, - пожал плечами таксист. - Дело интимное…
- Вспомнил!… - поднял вдруг указательный палец Тетеркин.
- Что? - растерялся Сева.
- Вспомнил - где я это пятно на жопе видел!… Ты коммунист… Из лодки… Красный шпион.
- Да какой я шпион! - возмутился Сева. - Сколько можно?! У вас тут тоже все с ума посходили, что ли?… Красные, белые… Что я вам - Бумбараш?
- А кто ты? - удивленно поинтересовался полковник.
- Я из прошлого, - заявил таксист.
- Из прошлого?
- Из двадцатого века, - пояснил Сева.
- Что-то я не пойму, куда ты клонишь… - пьяно мотнул головой Тетеркин. - Странные вы ребята, коммунисты.
- Да не коммунист я, - насупился Сева. - Сказал же…
- А вот мы сейчас проверим - какой ты «не коммунист»! - хитро прищурился Тетеркин, - Водки выпьешь?
- А есть? - оживился Сева.
- Пойдем! - кивком головы указал направление Тетеркин.
Равнодушно переступив через погруженное в обморок тело супруги, Тетеркин прошествовал в кабинет. Сева, увидев привалившуюся к стенке пожилую женщину, безвольно раскинувшую в стороны руки и ноги, остановился в нерешительности: Елена Карловна, со своим бледно-лимонным лицом, сидя в нелепой позе, сильно напоминала старенькую растрепанную куклу… Совершенно дезориентированный в своем мироощущении последними событиями, таксист засомневался: «Неужели и эта механическая?… Такая противная - и зачем она ему?»
- Не трогай! Пускай пока полежит! - окликнул его полковник. - С ней это бывает - конструкция слабая.
Сева пожал плечами и последовал за Тетеркиным.
- Дам тебе попробовать один коктейль, - с коварной ухмылкой сказал полковник, доставая из сейфа компоненты смеси и стакан. - Сейчас узнаем - коммунист ты или нет.
- Коммунисты же не пьют, - вспомнил Сева.
- Вот именно, - довольно кивнул полковник. - Это водка, - пояснил он, наполняя стакан из фляги до половины. - А это - «Пепси».
- Я Пепси не люблю, - поморщился Сева.
- Ты не привередничай - могу и водой разбавить! - пригрозил полковник.
- Лучше просто так… И лимончик, я смотрю, у вас имеется.
- Дело твое, - Тетеркин, куражась, налил полный стакан водки и подал Севе, испытующе глядя на него.
Таксист с подозрением понюхал жидкость, удовлетворенно кивнул и залпом выпил стакан до дна. После этого он положил в рот кружок лимона и втянул носом воздух.
- Силен! - уважительно покачал головой Тетеркин. - Выходит, что не коммунист… - признал он.
Тест, проведенный полковником, не вызвал у Люмберга недоумения: памятный скандал с «ядовитой» водкой в Малютиной сторожке прекрасно иллюстрировал тактику пограничника.
- Как же ты в лодке оказался? - спросил полковник. - И вообще, у коммунистов?
- Я же вам уже говорил, - пожал плечами Сева. - Если не верите - можете у Навроцкого спросить: мы с ним вместе в прошлое провалились… А потом нас из каменного века по ошибке сюда перевезли. К коммунистам…
- У Навроцкого?
- Это сосед мой, по квартире… Только он пить не может, - озабоченно вспомнил Сева. - Его жена закодировала. Из-за этого у нас все неприятности и начались.
Тетеркин молча смешал себе еще один коктейль и выпил, задумчиво поглядывая на Севу:
- Видел? - многозначительно спросил он. - Я и еще могу, а это уже второй…
- И что?
- А то!… - раздраженный Севиным непониманием, воскликнул полковник. - То, что мне ты можешь доверять - я и сам такой же, как ты.
- Вы тоже из прошлого?
- Можно и так сказать, - вздохнул полковник.
- Здорово! - обрадовался Сева. - Хорошо, что я прямо к вам попал!
- Это уж точно! - кивнул Тетеркин. - Трудно нам тут, людям из прошлого, в одиночку, - грустно добавил он. - Еще выпьешь?
- Не откажусь, - ухмыльнулся таксист.


Став полноправным членом разоблаченной им группировки небожителей, Арамис Юрьевич поспешил поделиться с новым начальством своими подозрениями: незнакомец из белого лимузина вдруг увиделся ему в совершенно новом свете. Колупаеву сразу вспомнилась газетная статья недельной «прогрессивности», которая так его возмутила, и он, - теперь уже гораздо более осведомленный, - без труда связал факты между собой.
- Это они! - с нескрываемым торжеством воскликнул Захар, когда Арамис Юрьевич изложил подробности своей беседы с незнакомцем. - Сами на нас вышли…
- На нас вышел господин Колупаев, - поправил его Липкин. - Но это только лишний раз подтверждает тот факт, что уважаемый Арамис Юрьевич действительно имплантант: нарушения структуры вектора замыкаются именно на нем.
- Верно, - согласился Захар. - Только не совсем понятно - чего они тянут?… Если Арамис Юрьевич их имплантант, они должны бы давить на него как следует - заставить действовать в своих интересах.
- На меня давили! - подтвердил Колупаев. - Он обещал, что я могу… сгинуть.
- Кстати, - заметил Липкин после того, как Захар не поленился, и извлек из будущего публикацию о гуманоидах. Судя по всему, вы и в самом деле сгинули. Так что, вам, на всякий случай, некоторое время лучше действительно не появляться ни дома, ни на работе… Так будет надежней.
- Надежней? - удивился Арамис Юрьевич. - А вам не кажется, что это как-то… не совсем логично? Ведь, насколько я понимаю, причинно следственные связи не могут меняться местами, разве не так?
- Так то оно так, - вздохнул Липкин. - Но, возможность получения «перспективной» информации несколько усложняет процесс… Береженого Бог бережет, знаете ли… Вам ведь не хотелось бы сгинуть по какой-то иной причине, верно?
- Не хотелось бы, - уныло кивнул Арамис Юрьевич, ощутив в глубине души тревожный укол: откровенно говоря, ему не хотелось сгинуть ни по какой причине… А хотелось быть хозяином своей судьбы… Выходило же совсем наоборот, причем возникла явно парадоксальная ситуация: получив в распоряжение новые, совершенно невероятные возможности, должные, казалось бы, расширить некие горизонты, он только усугубил свою беспомощность, сузив себе рамки свободного выбора.
- А про сперму этот ваш Николай ничего не говорил? - спросил Захар.
- Про сперму? - поднял брови Арамис Юрьевич. - Что вы имеете ввиду?
- Его покойного партнера, Максима Максимовича, интересовала сперма.
- Да?… То-то он был так странно одет.
- Нет, нет… Вы меня не поняли: он скупал сперму у населения… у алкоголиков.
- В самом деле? Я этого не знал… А зачем?
- Этого нам пока выяснить не удалось, - вздохнул Захар. - Вообще, они ведут себя довольно странно для нарушителей. Странно и нелогично… Вот и с вами тоже… Почему сразу не попытались вас привлечь, если вы их имплантант? Вместо этого какие-то туманные угрозы...
- Может быть, вы ошибаетесь, и я все-таки не… имплантант? - с надеждой предположил Колупаев.
Арамису Юрьевичу подробно объяснили значение данного термина в контексте «хроновекторной» теории, но объяснение не особенно удовлетворило Колупаева. Однако с того момента, как было безжалостно разрушено хрупкое строение его возвышенных иллюзий, следователь вновь потерял уверенность в себе, и теперь очень осторожно оценивал собственные способности к логическому анализу. В какой-то степени это даже помогло ему свыкнуться с новым положением вещей: невероятные по сути обстоятельства, и сам вид деятельности, в которую он оказался вовлечен, гораздо легче воспринимались им на фоне рухнувших, но еще более невероятных заблуждений.
Что же касается загадочного статуса «имплантант», присвоенного Арамису Юрьевичу, то, со слов Липкина, выглядело это примерно так: Во временную ткань сектора злоумышленниками вживлялся «субъект», наименее подверженный естественному отторжению потоком. Как правило, это был маленький ребенок. (В связи с какими-то своими внутренними свойствами, поток, уподобляясь, в определенном смысле, Вратам Небесным, почему-то был к детям более благосклонен). Если ребенку удавалось выжить, с возрастом он приобретал почти полную совместимость с сектором-реципиентом, и «иммунная система» потока становилась для него гораздо менее опасной. Через такой живой имплантант, войдя с ним в контакт, нарушители могли проводить значительно более серьезные изменения в секторе, поскольку поток не оказывал особого сопротивления действиям имплантанта. В тоже время, сам имплантан, не являясь физически составной частью потока, был безопасен для своих хозяев, что позволяло им контактировать и влиять на его поведение, почти не подвергаясь риску… Побочным свойством имплантанта была магнетическая способность, притягивающая его к любым нарушениям структуры потока. Физические или, возможно, метафизические законы этого явления не были вполне изучены, но практика их применения все же существовала. Преступников не останавливало то, что для своих низменных целей им приходилось проводить бесчеловечные эксперименты над маленькими детьми…
Полагаясь на опыт новых коллег, Арамис Юрьевич почти готов был смириться со своей ролью спрятанного под половичком волшебного ключика. Но, как он понял из разговора, если им и пытались тыкать в замочную скважину, то как-то уж очень не умело. Это усиливало сомнения следователя в правильности отведенной ему роли.
- Поймите, Арамис Юрьевич, - сказал Липкин, - мы не хотим вас обидеть, или в чем-то обвинить. Но, так уж случилось, что вас имплантировали в сектор. Тут ничего не поделаешь… Могу только повторить, что такое количество совпадений просто не может оказаться случайным.
- В любом случае, этого Николая необходимо проверить, - сказал Захар.


Колупаев и Захар сидели в засаде. Американский внедорожник «Юкон» неприметного, темно-серого цвета, прижался к тротуару невдалеке от здания Районного УВД, на противоположной стороне дороги.
Увидев свою собственную, озирающуюся по сторонам фигуру, появившуюся в дверях отделения, Арамис Юрьевич подался вперед. Белый лимузин, подъехавший пять минут назад, стоял на изготовке в том самом месте, где Колупаев увидел его в первый раз.
- Не суетитесь так, Арамис Юрьевич, - попросил следователя Захар. - Не привлекайте внимание - мало ли что… Если он… то есть «вы»… вас случайно заметите, могут произойти непредсказуемые изменения.
- Ясно, - откинувшись в кресле, кивнул Колупаев и, на всякий случай, прикрыл лицо ладонью.
Наблюдая из кабины джипа сцену с самим собой в главной роли, Арамис Юрьевич никак не мог до конца поверить в то, что перед ним «живой Колупаев», собственной персоной. У него было такое ощущение, словно он смотрит видеозапись, сделанную на каком-то невероятном, фантастическом уровне технологий, позволяющем создать полное стерео и полифоническое изображение. Здоровый организм сопротивлялся шизофреническим эффектам, сопровождавшим нарушение законов пространства-времени…
Между тем, зоркий глаз работника внутренних органов машинально фиксировал детали развернутой мизансцены, и сумел обнаружить некое новое лицо, принимающее в ней пассивное, но явственное участие: В тени кустов сирени за автостоянкой, на каменном бордюрчике газона сидела весьма колоритная личность, и внимательно наблюдала за маневрами «Колупаева номер один».
Засаленный гардероб личности, состоявший из превышающего сезонный лимит числа носильных предметов, не оставлял никаких сомнений по поводу своей изысканности и коллекционного статуса. Изыскивался он явно в мусорных баках Петербурга, и собирался по крупицам, как и любая другая достойная коллекция. Но, не смотря на такое презренное происхождение, в гардеробе чувствовался своеобразный стиль…
Отталкивающая внешность опустившихся бомжей более всего неприятна человеческому глазу из-за своей безвкусной несогласованности, вызванной небрежением к законам гармонии. Она раздражает в нас инстинктивное чувство красоты. Сопутствующая донному образу жизни естественная грязь, сама по себе не задевает природного эстетизма, на нее ополчаются лишь условные рефлексы, привитые цивилизованным воспитанием. Грязь вообще более свойственна живой природе, нежели чистота, и является, таким образом, полноправной составляющей ее могучего обаяния. Если же боязнь испачкаться о бездомного собрата не угрожает вам непосредственно, и вы человек мыслящий, то он вполне может оказаться для вас предметом любования.
Объект внимания Колупаева представлял собой именно такой образчик задрипанного совершенства. Седая борода и длинные спутанные волосы, торчащие из под пыльной фетровой шляпы времен трофейного бума «Второй мировой», на удивление гармонично сочетались с длиннополым, словно сюртук, пиджаком из букле, с закатанными рукавами. (Пиджак был в размер, но явно не по росту). Длинный черный шарф, ручной вязки, обмотанный вокруг шеи бомжа, составлял выверенную композицию в сочетании со рваными полукедами того же цвета. Обветренный смуглый лик затаившегося в кустах наблюдателя, пылал здоровым румянцем живучего как клоп забулдыги, чья печень могла бы посоревноваться с очистными сооружениями небольшого химкомбината. Бутылка темного стекла, к которой он время от времени прикладывался, смакуя каждый глоток, скорое всего содержала какой-то дешевый портвейн.
Своим обликом наблюдатель удивительно вписывался и в чахлый куст сирени, и в бордюр затоптанного газона, и в выщерблины на асфальте, зарастающие молодой травой. Он как хамелеон сливался с этим городом, подточенным хаосом упадка, с городом, таящем в своем каменном сердце необъятные силы и чувства, применение которым так трудно найти, находясь в здравом уме.
- Посмотрите! - дернул Захара за рукав Арамис Юрьевич, обращая его внимание на шпионские повадки представителя социального дна, - Он за «мной» следит!… Это не ваш человек?
- Не сходите с ума, - поморщился Захар, скользнув взглядом по раскованной фигуре бомжа. - Это обычный бродяга - вам просто померещилось.
- Вы не поняли! - осознал раздвоенность смысла своего заявления Арамис Юрьевич. - Он следит за «тем» мной…
- Осторожно! - заслонил следователя Захар, сделав вид, что протирает лобовое стекло. - «Вы» смотрите в нашу сторону…
- Куда?… - растерянно переспросил Арамис Юрьевич, запутавшийся в собственном «двуличии». - Я смотрю?…
Колупаев номер один, тем временем, двигался известным маршрутом: Он покрутился на стоянке для машин, прошелся вдоль здания в сторону улицы и, наконец, застыл на краю тротуара. Белый лимузин сорвался с места, подъехал к нему и взял следователя на борт.
- Мы не поедем за «мной»? - поинтересовался у Захара «Колупаев номер два».
- Нет, лучше подождем тут, - сказал Захар. - Вас ведь должны вернуть на место?
- Да, конечно… А вдруг что-нибудь пойдет не так, как в прошлый раз?
- Для этого нет никаких объективных причин, - пожал плечами Захар. - А вот если они заметят слежку, тогда уж точно все пойдет не так, как в прошлый раз…
Приняв правоту железной логики наставника, Арамис Юрьевич успокоился. Он уже перестал сомневаться в реальности тех принципов устройства вселенной, которые ему навязали при вербовке. Наглядный пример своих невероятных тактических возможностей фирма не замедлила продемонстрировать: К выполнению своего первого задания Колупаев приступил на несколько часов раньше, чем устроился на службу…
Вспомнив о подозрительном бродяге, следователь глянул в его сторону: Возле куста сирени никого не было.
«Видимо и вправду померещилось, - подумал Арамис Юрьевич. - А может, он просто хотел у «меня» денег поклянчить?»…


Прошло двадцать минут, прежде чем лимузин, сделав круг по городу, вернул растерянного Колупаева номер один на «круги своя».
- Будем брать? - напряженно спросил Захара Колупаев номер два, нащупав в кармане пиджака прохладный ствол «Макарова». Еще отправляясь на встречу с покровителями Лидии, Арамис Юрьевич решился захватить с собой табельное оружие: по его мнению ставки были для этого достаточно велики. Теперь следователь радовался своей предусмотрительности - самоуверенный владелец лимузина наверняка был типом опасным.
- Упаси боже! - сказал Захар, заводя двигатель машины. - Нам нужно выяснить что происходит, и действовать очень аккуратно, лучше исподволь… Не забывайте, что любое, даже незначительное происшествие, которое мы привносим «извне», может неблагоприятно отразиться на ходе истории!
- Но я то местный! - возразил Колупаев. - Вы меня для этого и наняли, разве нет?
- Во-первых, в данный момент вы уже не совсем местный, - заметил Захар. - Ваше время ушло на несколько часов вперед. Во-вторых, вы еще и имплантант, - безо всякой задней мысли вставил он противное словечко, режущее слух Арамиса Юрьевича, - а значит продуктивность изменений, проведенных через вас, значительно возрастает - тем более, нужно действовать осторожно… Выясним о них как можно больше, разработаем стратегию, и тогда вернем вас в ваше время с четко очерченной миссией, - заключил Захар.
Следуя за лимузином, джип сделал небольшой круг по границе квартала и вынужден был остановиться: Лимузин вернулся на исходную позицию и, заехав двумя колесами на тротуар, укрылся в тени строительного фургончика, возле дома, забранного в ржавые леса. Такую большую машину спрятать было непросто, но со стороны управления фургончик почти полностью загораживал белого «красавца».
- Они, наверно, поджидают меня, - догадался Колупаев.
- Наверно, - согласился Захар.
- А зачем?
- Вы же их имплантант…
- Но я сейчас должен, как раз, поехать к вам, на Васильевский.
- Это плохо… - нахмурился Захар. - Долго вы еще пробудете в здании?
- Вон он, я! - указал Колупаев номер два на свой «оригинал», нетерпеливо машущий рукой проезжающему таксомотору.
Колупаев номер один уселся в такси, и процессия, состоящая из трех машин - волги, белого лимузина и джипа - гуськом потянулась на Васильевский остров.


Навроцкий проснулся среди ночи по естественным причинам. Он находился в той же палате, откуда накануне его транспортировали в блок интенсивной терапии. На соседней койке кто-то отчаянно храпел - видимо Калита.
Сбросив тонкое одеяло, художник присел на кровати. Его босые ноги, торчащие из под длинной ночной рубашки, коснулись прохладного пола: никакой одежды, кроме этой рубашки, на художнике не было. Он пошарил ногами около кровати, пытаясь нащупать обувь, но не нашел.
Согнувшись пополам, художник заглянул под кровать. В кромешном мраке, сгустившемся там, он заметил какое-то светлое пятнышко и протянул к нему руку. Выудив из темноты полую металлическую емкость, Навроцкий повертел ее перед собой: Это было больничное судно - так называемая утка. Вес судна не превышал разумных пределов, но даже в призрачном свете луны, проникающем из окна, миниатюрное плавсредство излучало сияние. «Позолота…» - догадался Навроцкий: приметы века оставались неизменными.
Воспользоваться уткой художник постеснялся. Чувствовал он себя совершенно нормально, и вешать свои маленькие проблемы на медицинский персонал ему не хотелось.
(Автор приносит глубочайшие извинения за то, что его рассказ изобилует интимными подробностями, которые, по вполне понятным причинам, обычно остаются вне поля литературных изысканий, но все же надеется на снисходительность читателя, поскольку не видит приемлемого способа обойти данные препятствия, не упустив при этом некоторые важные для повествования детали)…
Благородный порыв оказалось не так то легко воплотить в жизнь: в палате туалета не было, как, впрочем, и умывальника. Размышляя о странностях такого положения вещей в конце двадцать второго столетия, Навроцкий открыл дверь, ведущую в больничный коридор. Тусклое экономичное свечение потолка в коридоре, после темноты палаты не заставило художника даже зажмуриться, но для рекогносцировки его было вполне достаточно. Шлепая босыми ногами по полу, Навроцкий двинулся на поиски уборной. Множество дверей, встреченных им на пути, имели порядковые номера, из чего он разумно заключил, что перед ним обычные палаты, в которых спят мирным сном коллеги пациенты. За одной из нумерованных дверей, возможно, находился и Сева…
Опознавательных литер типа «М» или «Ж», как и схематичных рисунков привычного образца, он нигде не видел. Наконец, внимание художника привлекла дверь с многообещающей надписью «смывочная». Проникнуть в помещение не составило труда. Потолок полыхал здесь ярким светом: видимо экономить электричество на таком важном объекте было не принято. Одну из стен смывочной целиком занимал высокий стеллаж, заставленный сверху до низу сияющими утками. У противоположной стены располагался большой стол, наподобие кухонного, над которым висели полки с разнообразными склянками - пустыми, и полными каких-то веществ. В углу комнаты находилось сооружение, напоминающее ванну с гидромассажным устройством. Вероятно, это сооружение и являлось средоточием смывочной. Сразу было видно, что позолотой тут не отделались - слиток благородного металла такого размера Навроцкий видел впервые… «Где ж они столько золота берут»? - проняло таки художника величественное зрелище.
На ванну Навроцкий посягнуть не осмелился, но рядом с этой оливиновой мечтой, достойной самого инжинера Гарина, висела на стене скромная золотая раковина обычного умывальника, она то и спасла нашего героя от позора.
Покончив с мелкими нуждами, Навроцкий решил умыться. Два изогнутых крана торчали из стены над раковиной. Это были просто золотые трубки, без каких либо вентилей или барашков, передающих в руки человека власть над укрощенной струей. Руководствуясь интуицией, художник сунул руки под один из кранов: оттуда послушно полилась теплая вода. «А холодная, значит, отдельно»… - покосился Навроцкий на соседнюю трубку, дивясь англоманским замашкам потомков. Он поискал глазами пробку для сливного отверстия, но ее почему-то не было.
Сделав магический пасс рукой, художник вызвал к жизни второй кран. Напор был слабый - холодная вода текла тонкой струйкой. Навроцкий наклонился и припал к струйке ртом. Он успел сделать пару больших глотков, прежде чем понял, что на самом деле течет из крана… Выпучив глаза, художник заметался по комнате, хватаясь за горло, кашляя и отплевываясь. На глазах его выступили слезы. Глотку стянуло, словно пластиковую бутылку, брошенную в костер, Навроцкий не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть: чистейший этиловый спирт, попав на слизистую оболочку, вызвал моментальный ожог…
Сообразив, наконец, что к чему, Навроцкий сунулся под кран с теплой водой и, давясь, стал пить противную безвкусную жидкость - обожженные клетки потеряли способность к осязанию. «Ублюдки!» - переведя дух, сипло выругался пострадавший.
Тем временем, проникший в желудок алкоголь пустился в обменные игры. С аморфным венозным течением он добрался до сердца, и уже оттуда стремительно вознесся по упругой артериальной трубе прямиком в головной мозг…
Едва заметный поворот угла зрения в сторону благодушия и оптимизма - один из первых симптомов опьянения, вызвал на лице Навроцкого недоверчивую ухмылку: «Раскодировался!» - осознал он светлую сторону бытия. Такое событие следовало отметить…
Присев на край ванны, художник задумался, рассматривая склянки, стоящие на полках: небольшая стеклянная колба, с виду совершенно стерильная, ему приглянулась. Навроцкий достал колбу с полки, понюхал, сполоснул и сунул под источающий спирт волшебный кран - воплощение заветной мечты мужской половины российского этноса…
 Два маленьких треугольничка - синий и красный, нанесенные на горловине крана с теплой водой, которые художник сначала не заметил, теперь привлекли его внимание. Навроцкий провел эксперимент - поводил над треугольничками рукой из стороны в сторону, и убедился, что таким образом можно менять температуру струи. Это было как нельзя более кстати: пить спирт, разведенный теплой водой занятие не из приятных…
Утром, мертвецки пьяного Навроцкого, спящего на дне оливиновой ванны, обнаружила санитарка Таня. Груда позолоченных уток, перемешанная с обломками стеллажа, свидетельствовала о бурной энергии, высвободившейся из организма художника под воздействием сложных химических процессов…


Лимузин остановился прямо напротив дверей подъезда, в который вошел следователь. Из машины, с переднего пассажирского сидения выскользнул подросток, одетый в джинсовый костюм и бейсболку. Он шустро метнулся к дверям и просунул голову вовнутрь.
«Я его уже где-то видел»… - подметил Колупаев номер два, наблюдающий за происходящим из джипа, и тут же вспомнил где именно: Мальчишка заглядывал в подъезд во время его первого официального визита к «нанимателям» и, заметив следователя, звонящего в квартиру, сразу же смылся. Арамис Юрьевич тогда еще подумал, что подросток ищет местечко для совершения мелкой естественной пакости, и порадовался, что спугнул юного осквернителя лестниц…
Когда мальчишка возвращался к машине, Колупаев, при ярком дневном свете, сумел как следует разглядеть его физиономию. Арамис Юрьевич неприязненно скривился, как человек, нечаянно наступивший ногой во что-то вязкое: лицо мальчишки оказалось лицом пожилого мужчины… Колупаев и раньше встречал карликов, но обычно они выглядели более плотными, коренастыми, совершенно не похожими на худосочных мосластых подростков, да и росту в них было чуть поменьше… Странное чувство овладело Колупаевым, как будто жестокая игра природы, создавшей в своей мутагенной лаборатории пожилого подростка, не была случайной ошибкой: Наоборот, во внешности карлика читалась законченность… Даже какое-то совершенство… Правда, внимательно приглядевшись, можно было заметить небольшой аккуратный горб, выпирающий под джинсовой курткой маленького изящного человечка.
Гном приоткрыл заднюю дверцу лимузина и забрался внутрь - видимо, доложить о результате своих наблюдений хозяину.
- Плохо… очень плохо… - озабоченно заметил Захар. Если это нарушители, и у них есть информация о том, чем мы занимаемся, скорее всего, они постараются демаскировать нашу проходную. Так им проще всего вывести нас из игры, по крайней мере на время… А все последствия, связанные с этим изменением структуры потока, спишутся за наш счет.
- Демаскировать? Что вы имеете ввиду? - спросил Колупаев.
- Наведут милицию, устроят взрыв, или просто пожар - не важно… Главное, что нам придется свернуть работу на этом участке сектора, а они за это время попытаются обделать свои делишки.
- А если ваш подвал обнаружат - ведь будет большая шумиха… - представил себе последствия разоблачения Колупаев.
- Это вряд ли, - успокоил стажера Захар. - Постороннему туда не попасть, если он не в списке… Ну, в крайнем случае - замнем как-нибудь.
- В каком списке?
- Автоматика пропускает только своих.
- А я в списке?
- Естественно. Вы же уже спускались в изолятор.
Тем временем, из лимузина выбрался недавний знакомец Колупаева, собственной персоной. Держа черную трость наперевес, он удивительно легкой, пружинистой походкой направился к дверям подъезда.
- Что, прямо сейчас и взорвут? - встревожившись, хрипло спросил Арамис Юрьевич. - А как же мы? Я так теперь и останусь в двух экземплярах?
- Вы только что спустились в изолятор, - напомнил Захар. - Теперь вы снова здесь в единственном числе.
- А если меня сейчас оттуда взрывом выкурят? - возразил Колупаев.
- Там вас тоже уже нет, - терпеливо пояснил Захар. - Вы же вышли, а в изоляторе время дискретное… Да и взрывать сейчас никто ничего не будет - они не успели подготовиться.
- Не понимаю! - хмурясь, помотал головой следователь. - Я же только что туда вошел.
- Поверьте мне на слово! - устало вздохнул Захар. - На входе стоит специальный синхронизатор… Нельзя одновременно находиться в изоляторе и где-то еще - на то он и изолятор: «безвременье»…
- Все равно не понимаю.
- Не важно, - отмахнулся Захар, провожая взглядом осанистого господина с тростью, который шагнул в услужливо открытую гномом дверь конспиративного подъезда. - Куда это они собрались? Неужели идут на контакт? Странно…
- Так, может быть, нам следует спуститься, раз нас там уже нет? - выдвинул предложение Колупаев.
- Пожалуй, следует, - согласился Захар.
На лестничной площадке они никого не застали. Дверь в квартиру была приоткрыта. Колупаев распахнул ее до конца, и сразу же увидел тело привратника, распростертое на полу.
- Семена выключили... - удивился Захар.
- Думаете, он жив? - выразил сомнение Арамис Юрьевич, профессионально оценив каменеющую неподвижность тела безбородого красавца. Он вынул из кармана пистолет и снял его с предохранителя.
- Семен у нас не человек, - пояснил Захар, бросив короткий взгляд на оружие в руке следователя. - Так что, пока о боевых действиях речь не идет… Иначе говоря, они просто отключили первый эшелон электронной системы безопасности.
- Не человек? - переспросил Колупаев. - А… Понятно, - покопавшись в памяти, он отыскал эффектное определение, почерпнутое из какого-то боевика. – Андроид!
Арамис Юрьевич новыми глазами взглянул на электронный труп: Скрюченная правая рука Семена, лежащего на спине, ногами к дверям, теперь совершенно определенно показалась ему изогнутой как-то не по-человечески…
- Просто робот, - пожал плечами Захар, который, видимо, ничего не слышал про андроидов. Он первым шагнул в прихожую и, бесшумно ступая по истертому паркету, двинулся в направлении «комнаты-лифта», игнорируя все другие объекты полезной жилплощади. Колупаев последовал за ним, держа пистолет на уровне плеча, стволом вверх. (Захар, вроде бы, смирился с неотвратимостью огневой поддержки).
Кроме поверженного Семена, пока никаких следов нападения на объект не обнаруживалось.
- Они в изоляторе! - заявил Захар, входя в пустую волшебную комнату. По каким приметам он ориентировался, Колупаев совершенно не представлял: на взгляд тертого розыскника ничего тут не изменилось.
- Вы же говорили, что посторонним в изолятор не проникнуть, - припомнил следователь.
- Все гораздо серьезнее, чем я предполагал, - вздохнул Захар.
У Арамиса Юрьевича вновь закружилась голова, когда комната поплыла перед глазами, транспортируя их с Липкиным в подземелье, но на этот раз сознанию из него выскользнуть не удалось: Следователь крепко держал себя в руках.
Внизу, на зеленых ковралиновых просторах бункера, их появление заметили не сразу. Возможно, им даже удалось бы использовать преимущество внезапности, и захватить незваных гостей врасплох, если бы у страдающего от своей редкостной фобии Колупаева, не дрогнула рука, и пистолет случайно не выстрелил…


«Вот кто-то с го»… - услышала Елена Карловна усердный вопль двух основательно заплетенных мужских голосов. Провопив первые четыре такта, голоса ненадолго прервались, и через пару секунд грянуло продолжение: «…рачки спустился. Наверно ми-и-и-лый мой идет…»
Старинная народная песня, вернувшая из беспамятства госпожу Тетеркину, бурными волнами докатывалась до нее из кабинета супруга. Череда предшествующих событий - ее затея с обольщением коммуниста, гром выстрела, внезапное явление мужа с огромным черным пистолетом в руке - мгновенно пронеслась перед глазами Елены Карловны и всколыхнула осадок того ужаса, который она испытала, когда полковник навел на нее оружие…
«Кажется, он выстрелил… - неуверенно припомнила Елена Карловн. - Я ранена?… или убита?»
Она пошевелилась и оглядела себя: кровавых ран на ее теле, на первый взгляд, не было.
«На нем пого… ны золотые… и алый о-о-орден на груди…» - лилась из кабинета песня. Елена Карловна только теперь поняла, что голос одного из исполнителей принадлежит ни кому иному, как ее благоверному… Нелепость этого факта поразила госпожу Тетеркину: Полковнику медведь на ухо наступил, и Тетеркин, прекрасно зная об этом своем недостатке, не отваживался петь даже в курсантском строю, на заре карьеры, а только разевал рот вместе со всеми - иначе сбивался с такта весь взвод… «Он сошел с ума! - догадалась Елена Карловна. - От ревности»… - с внезапно нахлынувшей теплотой заподозрила она, вспомнив тот безумный взгляд, который устремил на нее супруг, застав в распахнутом халате при постороннем мужчине. (Причины и следствия несколько смешались в голове Елены Карловны, под влиянием шока и остроты восприятия собственных греховных намерений)… Огромный дымящийся пистолет в руке полковника… Это было жуткое зрелище… Жуткое, и, все же... лестное… «Он меня все еще любит, - с надеждой подумала Елена Карловна. - Иначе, не стал бы так ревновать…»
«Зачем он в наш… колхо-о-оз приехал?!»… - исходили неподдельной скорбью два сиплых мужских голоса. Странно было то, что в этот раз у Тетеркина выходило совсем неплохо, пожалуй, даже лучше, чем у его компаньона - и мелодию полковник выводил правильно, и не бубнил, словно поп, как это обычно с ним случалось, когда он, подстригая палисадник, забывшись, напевал что-нибудь себе под нос… Глубокие паузы в середине строф видимо делались певцами нарочно, с каким-то тайным умыслом. Во всяком случае, они повторялись с определенной закономерностью…
Заинтригованная Елена Карловна встала, запахнула халат, и отправилась взглянуть на участников дуэта: В ту версию, по которой полковник ударился в вокал, сойдя с ума от ревности, совершенно не вписывалось наличие у него партнера. Кто это мог быть? Коммунист?… В кого же тогда стрелял Тетеркин?
Чтобы прояснить все обстоятельства рождения фольклорной музыкальной группы, Елене Карловне нужно было сделать всего лишь несколько шагов…
На полу кабинета, на узорчатом таджикском ковре, обняв друг друга за плечи сидели, вдохновенно голося, полковник и «расстрелянный» коммунист. Они плавно раскачивались в ритме мелодии. Всякий раз, доходя до четвертого такта музыкальной фразы, полковник многозначительно поднимал вверх указательный палец, и в мелодической ткани образовывалась небольшая пикантная прореха. Сокровенный смысл прорехи был понятен, видимо, только им двоим, но, судя по всему, это их так сближало, что у Елены Карловны даже шевельнулась в голове беспокойная мысль: «Уж не сменил ли ее супруг сексуальную ориентацию, и на этот раз кардинально?»
На самом деле, конечно же, Тетеркин и не думал бросать вызов догматизму половых большинств. Просто полковник был пьян, что называется - «в хлам», и любил сейчас Севу всей душой, братской, беззаветной любовью соратника. Испытать такую любовь ему пришлось первый раз в жизни, так как первый раз за всю свою жизнь, полковник встретил достойного партнера…
 - Юра! - наступила песне на горло Елена Карловна своей бесчувственной обывательской ступней. - Тебе плохо?… Может быть, вызвать врача?
Госпожа Тетеркина пришла к выводу, что даже для гомосексуалиста полковник ведет себя слишком странно, и поняла, что ее «лучшие» опасения не были беспочвенны - супругу явно требовалась помощь психиатра.
- Мне?… - изумился полковник.
Он осовело помотал головой, обернулся на Севу и пьяно хохотнул.
- Мне хорошо! - проникновенно заявил Тетеркин, подняв с пола пустой стакан и помахав им перед глазами жены. - Я счастлив!…
- А зачем тебе эта старушенция, Юрка? - спросил Сева, критически разглядывая перезрелые формы Елены Карловны. - Что ты с ней делаешь?
Такую крайнюю развязность пробудила в Люмберге не столько основательная доза алкоголя, сколько искреннее заблуждение, привнесенное предыдущими «подвигами» офицера. Совершенно неестественный цвет лица мадам Тетеркиной, на который он, в иных обстоятельствах, просто не обратил бы внимания, теперь окончательно утвердил Севу в мысли, что перед ними стоит еще одна модель современной игрушки, причем довольно неудачная.
- Действительно… - задумался полковник, следуя логике обретенной внутренней свободы. - Зачем?…
- Давай ей тоже голову свернем! - в шутку предложил Сева.
- Юра, что все это значит? - совершенно растерялась Елена Карловна, нервозно переводя взгляд с одной ухмыляющейся пьяной хари на другую - не менее пьяную. - И что у тебя общего с этим коммунистом?!
- Он не коммунист, он - так… ситст… - заплетающимся языком попытался воспроизвести полковник утраченный цивилизацией термин.
- Так «что»? - подняла брови Елена Карловна. - Не понимаю… Ситс?
- Сист! - авторитетно поправил полковника Сева.
- Сист?… - недоверчиво оглядела Елена Карловна Севину впалую грудь. - Юрочка, теперь я вижу, что тебе действительно нехорошо… - покачнулась она. - Ой, и мне нехорошо… Где Варвара, Юрочка? Пусть она…
- Варьку я убил! - досадливо нахмурившись, отмахнулся полковник.
- Убил? - еле слышно пробормотала Елена Карловна и, закатив глаза, стала снова сползать по косяку на пол.
- Отключилась… - констатировал Тетеркин.
- Батарейка села? - поинтересовался таксист.
- Хорошо сказано! - одобрительно заметил полковник. - Ну, что? Давай, как ты выражаешься: «накатим, что ли»? - потянулся он за флягой.
Фляга булькнула всего один раз и опустела. На донышке стакана аккумулировался последний глоток напитка. Тетеркин разочарованно повертел стакан в руках.
- Странно… - сказал он. - Была ведь почти полная!
- Обычное дело, - пожал плечами таксист. - Может, еще возьмем? У тебя как с деньгами то, не жмет?… А то я, нынче, пустой, - встряхнул он для наглядности карманы штанов, и стыдливо осекся: золотые барашки предательски звякнули на дне… В приятной дружеской атмосфере спонтанного застолья, Сева успел напрочь забыть о своих сантехнических подвигах.
- Хотя… Есть у меня кое что, - вытащил Сева один барашек. - Только не уверен, что у вас это прокатит.
- Прокатит? - не понял полковник. - Что это?
- Золото…
- Золото? Природное?
- Не знаю.
Тетеркин взял у таксиста барашек и внимательно осмотрел:
- По-моему, обычное - синтетическое, - сказал он. - Где ты его взял? Очень похоже на вентиль от писсуара…
- Он самый, - застенчиво кивнул Сева.
- Это же ничего не стоит, - сказал полковник. - Обычное золото Люмберга… Зачем оно тебе?
- Люмберга? В смысле?… Ты на что-то намекаешь? - не понял Сева.
- Слушай, так ты, вроде, однофамилец этого магната!… А может, родственник?
- Какого магната?
- Твой однофамилец, между прочим, синтез золота придумал… Неужели не слышал никогда?
- Откуда? - пожал плечами Сева. - Золото Люмберга?… Ты ничего не путаешь?
- Чего тут путать то?… Люмберг - он и есть Люмберг.
- А он… Сколько ему лет? - охваченный невольными подозрениями, спросил Сева.
- Да помер он давно… Вернее, пропал без вести… Но, все равно - считай, что помер. Давно это было. Ты что, с неба свалился?
- А дети? Или… внуки?
- Наследники? - усмехнулся Тетеркин. - Наследники жируют… Одна из самых богатых династий Питера… Да что там Питера - мира, можно сказать. Они, да Гейтсы - остальные рядом с ними просто рвань!… А что, заработать на этом надеешься?
- Хотел бы я с ними познакомиться, - задумался Сева. - Нас, Люмбергов, не так уж и много на свете… Может быть, действительно, родственники?
- Ладно, бедный родственник, идем за водкой то? - поднялся с ковра полковник. - Думаю, мой счет еще аннулировать не успели, так что, уж на бутылку то нам хватит.
Пижамные штаны Тетеркина давно просохли, и никаких новых поползновений энуреза он не испытывал. Симптомы болезни отступили не случайно: алкоголь самым благотворным образом сказывался на нервной системе полковника. Если бы он чаще позволял себе выпить, возможно, многие его внутренние проблемы отпали бы сами собой. До последнего времени, Тетеркин пил тайно и очень осторожно - он боялся выдать себя, свою полную генетическую несостоятельность. Но теперь, полковник расслабился от души…
Когда-то отец полковника - один из последних великих хакеров страны, человек непримиримого свободомыслия и редкостного таланта, умеющий и любящий пить - играючи преступил гражданский кодекс, и позволил зародышу сына развиваться самостоятельно, минуя медицинский контроль. Ветеран четырех информационных войн, компьютерный взломщик экстракласса, Тетеркин старший проник в базу данных центрального демографического ведомства и устроил там все в лучшем виде: Персональный файл будущего полковника до сих пор содержал безукоризненные параметры. Проделка отца, будь она раскрыта, могла бы стоить маленькому Юрику не только будущей карьеры, но и медицинской страховки, и многих других социальных благ, но папаша знал свое дело, и за пол века жизни полковник впервые попал в затруднительное положение...
Радикальные преобразования коммунистов-ленинцев, подвергшиеся на западе ожесточенной критике, были лишь крайней формой того глобального процесса, который охватил человечество в начале третьего тысячелетия от рождества Христова. Большая часть планеты, так или иначе, оказалась вовлечена в водоворот генетической революции.
Экологические катаклизмы рушили бастионы ДНК, а применение лекарств, позволивших выживать носителям наследственных болезней, привело к полному параличу механизмов естественного отбора. Эволюционный тупик, вызванный изощренным здравоохранением, превратил подавляющую часть населения в хронических больных. Но круг заболеваний, атакующих «Хомо Сапиенсов», разрастался в геометрической прогрессии, поскольку мутации вирусов сводили на нет усилия медиков. Дети рождались все более слабые и беспомощные, не способные противостоять грозному натиску недугов, преследующих человечество.
Ситуация требовала кардинальных мер. Лучшие умы планеты к тому времени были вынуждены признать, что эксперименты коммунистов, не смотря на свою аморальность, не лишены здравого смысла. Во всяком случае, физическое здоровье граждан генкоммунистической республики не вызывало сомнений. Отступились от догм и иерархи церкви, удрученные немощью паствы. ООН со скрипом приняла соответствующую резолюцию, поддержанную законодателями развитых стран. Теперь граждане цивилизованного мира, задумавшие продолжить свой род, были обязаны пройти генетическое освидетельствование. Если в наборе хромосом хотя бы одного из кандидатов в родители обнаруживались ущербные, или какие-либо подозрительные комбинации, государство, в лице специалистов, предлагало свою помощь по коррекции генезиса эмбриона. В противном случае, социальные службы отказывались нести ответственность за здоровье будущего ребенка, что, прежде всего, означало отсутствие медицинской страховки. Частные страховые компании, если и заключали контракт с «отказчиками», то поднимали цену до небес. В результате лишь очень состоятельные люди могли позволить себе роскошь плодиться «бесконтрольно». Но таких было немного. Только самые отчаянные снобы отваживались на это. Попадались, конечно, упрямцы и среди малообеспеченных граждан, однако их «незаконнорожденные» чада, повзрослев, проклинали собственных родителей, столкнувшись с безжалостной бюрократической машиной.
Петля, затянутая на шее человечества, постепенно ослабла. Бациллы и вирусы терпели фиаско в схватке с иммунными программистами.
Алкоголизм, наркомания, психические отклонения, в том числе и сексуальные, также попали в черный список.
Не упустили своего и спецслужбы. Волна экстремизма, вызванная глобальным кризисом начала века, послужила отличным поводом для их вмешательства в работу генетиков. Был сформирован особый пакет «госзаказов», позволивший направить исследования в соответствующем направлении.
Сложное сплетение геномов, отвечающих за пороки человеческого сознания долго не поддавалось коррекции - слишком большое количество других функций было завязано с пороками в один тугой узел.
В отличии от коммунистов, рубивших подозрительные узлы с плеча, на западном научном фронте проблему решали более деликатно. Кропотливо, шаг за шагом распутывали генетики бороду ДНК. Все распутать не удалось, но кое-какие концы нашлись. Прошло время, и новое поколение, в зародыше защищенное научной мыслью, достигло социальной зрелости...
Славные тысячелетние традиции поклонников Бахуса стали чахнуть. Пока еще выпивали, но скорее по инерции, чем по зову души, да и дозы упали до смехотворных размеров. Год за годом сворачивалось производство алкоголя. Выжили в основном производители элитарных напитков, благодаря консерватизму богемы, высокомерно блюдущей древний ритуал.
В интимной жизни нового поколения, после генетической обработки наметились пуританские тенденции, и в моду неожиданно вошли средневековые нравственные нормы.
Генетические нелегалы, - своеобразный аналог российских «диких» в свободном обществе, - влачили незавидное существование. Помимо отсутствия медицинских страховок, они были лишены возможности получить и приличную работу, и сколь-нибудь значимый политический пост. Счастливое исключение в этой категории граждан составляли лишь отпрыски богатых семейств, здоровье и благополучие которых гарантировали их банковские счета.
Вот в какой враждебной обстановке вырос и провел пятьдесят лет жизни Тетеркин-сын. Ему приходилось всячески маскировать свои естественные желания, которые для окружающих были уже чем-то нездоровым и противоестественным. Кто-нибудь мог в любой момент заподозрить, что Тетеркин совсем не тот человек, за которого себя выдает, и тогда - расследование, дисквалификация и остракизм… Полковник чурался нелегалов - отверженных, занимающих самую низшую социальную ступень. Он делал вид, что презирает их, как это было принято в кругу уважаемых людей - его знакомых и сослуживцев. При этом, страх разоблачения постоянно терзал несчастного полковника. На нервной почве у Тетеркина развился хронический энурез, предрасположенность к которому, словно в насмешку, была заложена в его не проверенных наукой генах. Только выпивка превращала полковника из неврастеника в нормального человека, но именно она и была самой опасной тропинкой, на которой он мог оступиться. Однако случай распорядился иначе: бактериологическая тревога, возбужденная экипажем подводной лодки, обернулась для Тетеркина самым роковым образом.


Трасса отклонилась от реки и вывела вэн к дорожной развязке, похожей на гигантскую головоломку. Сбросив скорость, машина поднялась на горб путепровода.
Миша огляделся вокруг, вживаясь в ландшафт: Набережная пропала из виду, отгородившись домами. Стальная полоса Невы изгибалась за ними широкой дугой. С высоты эстакады открылся впечатляющий вид на бескрайнюю равнину города. Город лежал повсюду: никаких намеков на окраины. Хотя, зелени было много. Лоскуты парков напоминали заплаты на клетчатой ткани улиц. Урбанистическое панно блекло в дымке далекого горизонта. В Мише колыхнулась жалость к планете, вскормившей стаю ненасытных детей, которые, повзрослев, заковали старушку-мать в бетонные оковы ради своих мелких удобств и прихотей.
- Куда дальше?... - напомнила о себе заложница.
Простой вопрос погрузил Мишу в размышления: никаких определенных целей в этом регионе программа «крылатой ракеты» не предусматривала.
- На Невский, - произвольно определился Першинг, пытаясь установить привычную систему пространственных координат. - Есть еще такая улица?
- Невский проспект… - сказала заложница.
Вскоре пушистый вэн безукоризненно перестроился в правый ряд и свернул в один из карманов развязки.
Время от времени Миша оборачивался назад, присматриваясь - все ли чисто: ничего подозрительного он не замечал. Зато в багажном отсеке вэна Першинг обнаружил довольно необычный предмет: Это было короткое копье с конусообразным металлическим наконечником и полированным перламутровым древком. Миша вытянул копье из-за сиденья. Как охотник, он по достоинству оценил изящное оружие, обладающее совершенством формы и баланса.
- Вещь… - сказал Миша.
Девушка не отрываясь смотрела на дорогу перед собой, хотя такого пристального внимания дороге можно было и не уделять: Скорость движения все больше падала, и поток машин вяло тек по мостовой, словно патока. В крайнем скоростном ряду, вэн, с покорностью пылесоса, волочился за идущим впереди косматым рыжим автомонстром.
Молчание спутницы было вполне объяснимо.
- Скоро я вас отпущу, - пообещал Першинг.
Брюнетка покосилась на него в зеркало, но сразу же отвела глаза. Однако Миша успел почувствовать остроту этого взгляда. В глазах девушки не было ни страха, ни растерянности, ни смирения. Едва сдерживаемое негодование - вот, что в них было…
Маленький кроманьонец, совершенно завороженный чудесным копьем, протянул руку и осторожно дотронулся до наконечника. Миша понимающе взглянул на сына, и отдал мальчику «диковину». Костик покрутил полированное древко в ладони и нежно огладил: у него в руках было само совершенство…
- Как вас зовут? - спросил Миша девушку.
- Зачем вам…
- Это не ответ.
- Якова, - выдержав паузу, сказала девушка.
- Якова… Необычное имя.
Никаких комментариев со стороны заложницы не последовало. Светская беседа явно не клеилась.
- Якова… Это твое? - спросил вдруг мальчик.
Девушка удивленно обернулась:
- Мое… Это дротик… Нравиться?
- Очень, - признался Костик. - Дротик… Ты сама охотишься?
- Сама, - кивнула Якова, дрогнув уголками губ. - Это спортивное оружие.
- Спортивное… - старательно повторил Костик. - Почему сама? Твой мужчина плохой охотник?… Или у тебя нет мужчины?
- А ты хороший охотник? - вопросом на вопрос ответила Якова, явно не готовая исповедоваться.
- Я не охотник, - вздохнул Костик. - Но скоро буду… Хороший… Я крысу могу убить… далеко… много шагов… сто…
- Крысу?… В крысу, наверно, трудно попасть… За сто шагов я и в слона бы промазала.
- Ты на слонов охотишься?! - с восторженной завистью воскликнул Костик. - Женщина?!…
Миша, не вмешиваясь, слушал: Односложные ответы, которыми девушка пользовалась в разговоре с ним, с Костиком явно не проходили. Во всяком случае, мальчику удалось втянуть ее в разговор. Вероятно, тут действовали какие-то особые психологические законы, связанные с материнским инстинктом… «Или я не те вопросы задавал? - усмехнулся про себя Першинг.
- А на кого женщины охотятся? - спросила у Костика Якова.
- У нас женщины не охотятся, - сказал Костик. - Они еду готовят.
- У вас?… - покосилась Якова на Мишину бородатую физиономию, и осеклась.
- Можно я его один раз кину? - спросил мальчик.
Костик пребывал в полном неведении о тех напряженных драматических отношениях, в которых находились его пещерный родитель и эта красивая молодая женщина - обладательница чудесного копья. По существу, он даже не знал, что такое бомба.
- Это ты у папы спрашивай, - сказал Якова. - Он тут командует… - с язвительной ноткой добавила она.
- Я только корректирую маршрут, - скромно заметил Миша. - Можете смело не соглашаться.
- Тогда я разрешаю, - с вызовом посмотрела в зеркало Якова. Ее черные глаза снова обожгли Мишу огнем негодования: притворное смирение террориста возмущало ее до глубины души. А Миша только посмеивался.
- Отлично… Давайте где-нибудь остановимся.
Якова решительно вывернула руль вправо, раздвинув, словно портьеры, соседний ряд машин. Вэн прижался к обочине. Через пару кварталов девушка свернула на узкую улицу, ведущую в направлении реки.
С обеих сторон их окружили коттеджи. Приусадебные участки отделяли от улицы живые изгороди. Вскоре, показался берег Невы. Набережной здесь не было. Вдоль реки, на протяжении нескольких сотен метров, тянулась узкая полоса леса. Внизу, под береговым откосом, желтел песчаный пляж, устланный телами купальщиков.
Якова остановила машину на краю склона и обернулась к террористам:
- Вон там… - указала она рукой, - есть площадка… для дартса.
- Для дартса?
- Это дротик для большого дартса. - пояснила Якова. - В багажнике, в сумке, их еще штук десять: Я занимаюсь дартсом… Можете взять сумку и охотиться на крыс сколько угодно… А меня оставить в покое.
- Да нет, зачем же… Сходим вместе.
На площадке было безлюдно. Деревянный щит с мишенью стоял на краю поляны. Длина площадки составляла метров двадцать - двадцать пять.
Якова взяла у Костика дротик и отвинтила колпачок на торце. Под колпачком оказался стабилизатор из перьев. Девушка встала полубоком к щиту, прищурилась и, с неожиданной для ее тонкой фигурки силой, метнула маленькое копье.
 Дротик вонзился почти в самую середину деревянного круга - во второе кольцо от центра.
- Здорово, - кивнул Першинг. - Вы, наверно, какая-нибудь чемпионка?
- Какая-нибудь…
Миша расстегнул узкую сумку, достал оттуда еще несколько дротиков и протянул один из них Костику:
- Ну, сынок, покажи на что способен…
Мальчик сам снял чехол со стабилизатора и повернулся к мишени.
- Попасть в красный? - спросил он.
- В красный, - подтвердил Миша.
Почти не целясь, Костик метнул дротик, и изящное копьецо послушно воткнулось в сердцевину круга - на несколько сантиметров выше, чем дротик спортсменки.
- Ты давно занимаешься? - подозрительно спросила Костика Якова.
- Чем?
- Дартсом…
- Дарсом?… - смущенно повторил мальчик.
- А еще раз так сможешь?
- Смогу, - обрадовался Костик.
Якова вручила ребенку новое копье, и юный Робин Гуд отправил его по назначению: теперь из сердцевины мишени торчали два дротика.
- Невероятно… - воскликнула Якова. - Ты же просто находка!… Он действительно не занимался раньше дартсом? - обернулась она к Першингу.
Миша пожал плечами:
- Он прирожденный охотник.
- Послушайте, - сказала девушка взволнованно: видимо дартс в самом деле занимал в ее жизни важное место. - Вам нужно обязательно отдать его в хорошие руки - он станет настоящим чемпионом!… Я бы сама могла с ним заниматься… Хотя, похоже, он и так уже умеет больше чем я…
- Вы очень неплохо бросаете, - подбодрил ее Першинг. - Мне бы никогда так не попасть, хотя я охотился с копьем восемь лет… У него просто дар. В моем… племени никто другой так не может.
- В вашем племени? Вы что, какой-нибудь индеец?
- Какой-нибудь… - усмехнулся Миша. - Не совсем индеец, но мне пришлось некоторое время провести в подобном обществе. Я даже был вождем…
- В наше время? - недоверчиво взглянула на него девушка.
- Насчет времени - это вы верно подметили… - неохотно кивнул Миша, предвидя определенные сложности дальнейших объяснений: у него не было повода думать, что факты о путешествиях во времени имеют широкую огласку. Однако скрывать подобные факты он тоже не видел особого резона - это была не его забота.
- Время другое было, - с оттенком ностальгии вздохнул Миша, - наверное, не одна тысяча лет с тех пор прошла… А тут все так изменилось.
- А… - понимающе кивнула Якова, оценивая Мишу каким-то новым взглядом. - Так вы, наверно… из этих…
- Из каких?
- Путешествуете во времени, да?
- В каком-то смысле, - подтвердил Миша, совершенно не ожидавший столь резкого скачка взаимопонимания. - Правда, не по своей воле.
- Играете…
- Играю?
- Придите в себя! - окрепшим голосом заявила Якова. - Это не игра. Это реальный мир…. - она подняла руку и демонстративно пощелкала пальцами у Першинга перед носом.
Миша инстинктивно схватил девушку за руку, так, что она испуганно вскрикнула.
- Простите, - разжал ладонь Миша. - Я не хотел сделать вам больно… это рефлексы.
- Рефлексы!… - возмущенно сверкнула глазами Якова. - Вас лечить нужно! Шизофреник.
Миша вздохнул, внезапно ощутив себя неуклюжим увальнем, чего никогда раньше с ним не случалось… И еще он подумал, что черноглазая амазонка, лихо метающая дротики, очень ему нравится… Нравится как-то странно, - непривычно… Прежде Миша всегда воспринимал женщин утилитарно. Плотские потребности организма временами даже докучали ему своей неотвратимой назойливостью. Сейчас же, когда он смотрел на эту девушку, плотская составляющая влечения ушла куда-то на второй план, словно фокус восприятия диаметрально изменился: как если бы он обратной стороной приложил к глазам бинокль. Какая-то более яркая и светлая жажда захватывала голые безжизненные сопки Мишиного внутреннего мира. Возможно, дело заключалось в том, что после восьми лет принудительного вращения в пещерном обществе, Першинг сумел окинуть взглядом пропасть, лежащую между человеком и животным… А, может быть, те проблески божественного чувства, которые разбудил в нем когда-то своим появлением на свет маленький Костик, отвоевывали себе новое пространство… Во всяком случае, в данный момент Миша задумался о том, какая на самом деле хрупкая и беззащитная эта девушка, какое у нее тонкое запястье, которое он чуть не сломал своей клешней, а не о том, какие у нее стройные ноги… Хотя, и стройные ноги нисколько ее не портили…
Желание искупить свою грубость, а так же моральный ущерб, нанесенный девушке «террористическим» актом, явилось первым следствием размышлений. Привычная шкала ценностей пока не успела претерпеть в Мишином сознании лирических изменений, и Першинг, в порыве благородства, решил возместить урон самым естественным образом: он скинул с плеча рюкзак, поставил его на землю и принялся развязывать шнуровку.
- Вы ведь не собираетесь ничего взрывать? - обеспокоено спросила Якова. В этот момент она случайно заглянула в Мишины экс-непроницаемые глаза, и у девушки отлегло от сердца: Стальные заслонки воли в этих глазах раздвинулись, словно диафрагмы объективов, пропуская сквозь жерла зрачков загадочные волшебные флюиды, рождаемые в глубинах души…
- Не собираюсь, - подтвердил Миша.
- Я сразу поняла, что тут что-то не так… - облегченно выдохнула девушка. - Бомба… Ну ясно ведь, что вы не настоящий… с мальчиком… Какие бомбы… Никогда не понимала, что такого привлекательного в этих игрушках. По-моему - совершенно пустое занятие.
- В каких игрушках?… В бомбах?
- Да вообще, - во всех этих симах… - пожала плечами Якова.
Ее высказывания сбивали Мишу с толку. Он видел, что девушка воспринимает происходящее как-то по-своему.
- Значит, так… - решительно заявил Першинг. - У меня нет бомбы - это верно, но я не играю ни в какие игры… Не знаю, что вы там себе вообразили. И еще… С головой у меня все нормально, если вы это имеете ввиду.
- И никаких симуляторов? - скептически поинтересовалась Якова.
- Симуляторов?…
- Как там ваше племя? «Несколько тысяч лет прошло»…
- Не важно… Забудьте, - отмахнулся Миша. - Вот, возьмите - здесь десять тысяч, - протянул он девушке пачку долларов, развязав, наконец, узел на рюкзаке. - Надеюсь, это как-то загладит мою вину.
- Что это? - девушка опасливо взяла пачку в руки.
- Это деньги… - доверительно сообщил ей Костик. - Ими можно купить.
- Деньги?
- И вы не в курсе, что такое доллары? -  вздохнул Миша. - Это валюта… Американские деньги… Правда, столетней давности. Но они должны быть действительны: в Америке такие законы - я сам когда-то читал.
- Американские деньги?
- Господи! Что тут у вас за дела творятся? - покачал головой Першинг.
- Все в порядке! - успокаивающе заверила его Якова. - Не надо так волноваться… Спасибо большое! Я поняла - это деньги…
- Крыса! - радостно воскликнул вдруг Костик.
- Где?! - испуганно обернулась Якова.
- Вон там… Можно я ее убью? Или ты сама? - проявляя героический такт, предложил Костик.
- Конечно, конечно… - с легкостью уступила честь спортсменка. Она достала из сумки дротик и подала мальчику. Глядя в ту сторону, куда показал Костик, Якова так и не смогла разглядеть в кустах крысу, но когда маленький охотник бросил копье, послышался отвратительный писк, и белый пучок перьев закачался среди листвы, подергиваясь, словно поплавок.
- Фантастика!… - восторженно сказала Якова, позабыв на мгновение обо всех неприятностях.
- Я принесу, - сорвался с места Костик.
- Не надо, не надо!… - умоляюще остановила его девушка.
- Хорошая крыса… жирная, - удивился Костик.
Якову передернуло. Заметив это, Першинг укоризненно взглянул на сына:
- Оставь ее, - строго сказал он. - Здесь крыс никто не ест…
После такого комментария Якова побледнела. Пачка долларов вывалилась из ее руки и шлепнулась о гравий площадки. Миша вовремя успел подхватить девушку…


Стены изолятора откликнулись на выстрел раскатистым эхом. Колупаев удивленно уставился на своевольный пистолет, так и норовящий подвести его в трудную минуту. Он и не думал, что у этого стального засранца такой нервный курок… Гнома и типа с тростью шальной выстрел застал на пути к мебельному острову. Они оба обернулись и застыли на месте. Судя по всему, норовистый поступок «Макарова» произвел на них определенное впечатление. Липкин с Лидией стояли на острове и молча смотрели на следователя…
Арамис Юрьевич мгновенно смекнул, что его нечаянную промашку приняли за демонстрацию огневой мощи, и сделал соответствующее лицо. Он опустил руку, направив оружие в пол, но убирать его не стал. Захар, кажется, не одобрял выходку следователя, но вслух ничего не сказал.
- Как вы сюда попали? - хмуро спросил он, подходя к визитерам. Колупаев, увлекшись своей новой ролью, с бесстрастным видом, синхронно маневрировал чуть позади него, немного забирая вправо, чтобы напарник случайно не оказался на линии огня. С противоположной стороны подтянулся Липкин. Лидия осталась стоять на островке.
- Кажется, спустились на лифте… - невозмутимо пояснил тип с тростью. - А по какому поводу стрельба? - вкрадчиво поинтересовался он.
«Ах ты, плут! Стрельба тебе не нравится?… А людей запугивать в машине нравиться!»… - окрыленный значимостью своих поступков, злорадно ликовал про себя Арамис Юрьевич. В голосе незваного гостя ему пригрезился хорошо завуалированный страх, и он впервые ощутил ту вожделенную власть над ситуацией, о которой мечтал, добиваясь служебной близости с огнестрельным оружием.
- В самом деле, Захар… Чего это вы развоевались?… - неожиданно принял сторону «противника» Липкин. - Арамис Юрьевич, вы зачем стреляли?
- Я не нарочно… - смутился Колупаев.
- Моисей, эти люди следили за Арамисом Юревичем… Мы ничего не могли сделать без санкции, - развел руками Захар. - Наверху, по крайней мере… - добавил он, выразительно глянув на посетителей. - Но как им удалось сюда проникнуть? Я не понимаю… И Семен отключен.
- Захар, это господин Завиридис… - коротко пояснил Липкин.
- Завиридис?… Грек?! - опешил Захар.
- Совершенно верно… Завиридис, - покосился на Липкина гость. - Мы знакомы?
- Вы меня не помните?
- Нет.
- Я Липкин… Моисей.
- Моисей?… - внимательно посмотрел на него господин Завиридис. - Хм… Николай… - чуть помедлив, протянул он свою руку, улыбнувшись Липкину ясной, открытой улыбкой акулы.
Липкин пожал протянутую руку.
- Николай, - с тем же оскалом повернулся гость к Захару. - Вы правы, молодой человек, моя фамилия имеет греческие корни.
- Переверзин, - буркнул Захар.
- Кстати, ваш Семен совершенно никчемный охранник, - невинно добавил господин Завиридис, и перевел взгляд на Колупаева:
- С вами, молодой человек, мы сегодня, кажется, уже встречались.
Арамис Юрьевич недружелюбно промолчал в ответ.
- А это господин Циммер - мой консультант, - представил карлика Завиридис.
Карлик важно кивнул.
- И что все это значит? Надеюсь, вы мне объясните? - тщательно модулируя вежливыми интонациями свой властный голос, после завершения обряда знакомства спросил гость. - Господин Циммер утверждает, что вы пытаетесь мне мешать… Он прав?
Захар с Липкиным переглянулись.
- Мы не предполагали, что мешаем вам, Николай Аристархович! - заверил его Липкин. - Никто нас не предупредил.
- Не предупредил о чем? - уточнил Завиридис, снова странно покосившись на Липкина: он определенно не мог его вспомнить, как ни старался. - Погиб мой человек… Судя по всему, именно вы крутились рядом… что-то вынюхивали… Этот подвал… Кто вы такие, в конце концов?! - отбросив напускную вежливость, гневно вопросил он.
- Мы только выполняли ваши инструкции, - продолжал оправдываться Липкин, на глазах изумленного Колупаева. - Если бы вы поставили нас в известность о ваших планах, то…
- Мои инструкции? - негромко переспросил Завиридис, и бросил острый взгляд на карлика, медленно проворачивая в руках трость.
- Вероятно, это ваши люди, Нико, - приятным высоким баритоном сказал господин Циммер, ухмыльнувшись. - В перспективе…
На лице Грека отразилось понимание.
- Так вы… - Липкин тоже, наконец, догадался, в чем дело. - Вот отчего вы так молодо выглядите…
- Молодо?… И насколько близко мы знакомы? - поинтересовался Грек. От гнева в его голосе не осталось и следа. Теперь он был исполнен откровенного любопытства.
- Вы лично назначили меня заведующим сектором, - широко улыбнулся Липкин. (На взгляд Арамиса Юрьевича даже несколько широковато, учитывая предыдущие обстоятельства).
- Все так далеко зашло? - выразительно шевельнул бровями Грек.
- Я уже пятнадцать лет в отделе, - сообщил Липкин, с не меньшим интересом разглядывая омолодившийся дубликат начальника.
- Пятнадцать лет - это немало… В отделе… - снова выразительно шевельнул бровями Завиридис. -  И что же? Я все это… устроил?
- Вы, - подтвердил Липкин.
- А я вас раньше не видел никогда… - счел необходимым вмешаться в беседу Захар, и тоже подозрительно широко улыбнулся. - Вот и принял за нарушителя.
- За нарушителя?…
- Да, мы уже пару недель как на ваш след напали… Я из периферийной группы сюда перешел. Вы там редко, наверно, появляетесь.
- Переверзин у нас в раннем средневековье работал, - пояснил Липкин. - Не хотите кофе, Николай Аристархович? - сделал он приглашающий жест в направлении островка.
- Пожалуй… - солидно кивнул Грек.
Арамис Юрьевич незаметно спрятал пистолет: он уже понял, что произошло очередное недоразумение, из тех, что сплошь и рядом преследовали его всю жизнь. Бряцать оружием было вовсе ни к чему…
Усевшись в одно из кресел, Грек обвел внимательным взглядом далекий свод потолка:
- Теперь такое оборудование?
- Недавно подключили, - не без гордости пояснил Липкин. - Очень удобная система… автономная… со своим дискретным временем.
- Дискретным?
- Полностью изолирована от потока. Это позволяет безошибочно фиксировать любые изменения снаружи. Тихая заводь, так сказать. Что-то вроде аппендикса… - соскользнул в образную риторику Липкин, очевидно вдохновленный возможностью просветить будущее начальство. - Но из этого аппендикса мы можем легко проникать в любую точку сектора.
Вообразив себе аппендикс, раздутый до размеров изолятора, Арамис Юрьевич болезненно поморщился. «Признанного имплантанта» по-прежнему раздражала склонность шефа к хирургическим терминам. Однако, учитывая то, что представлял собой сам временной поток, (если следовать аналогии), находиться в аппендиксе было, возможно, не настолько уж и плохо…
- Невероятно… Я по сравнению с вами просто жалкий дилетант, - признался Завиридис.
- Прогресс… - пожал плечами Липкин, явно довольный впечатлением, произведенным на шефа успехами отрасли.
- И такой  бардак… - вздохнул Грек, испортив всю обедню.
- Мы впервые столкнулись с подобной ситуацией, - помрачнев, возразил Липкин. - Обычно все действия отдела согласовываются… Но я никогда прежде не слышал про этот случай, - сдержанно добавил он.
- Про этот случай? С Максимом?
- Да… С Максимом и… с вами… Вы же должны были знать.
- Пока я знаю не больше вашего, - поигрывая тростью, заметил Завиридис. – Однако, исходя из того, что вам ничего неизвестно, можно предположить, что мне придется в дальнейшем молчать на эту тему… Иначе могут возникнуть новые осложнения, не так ли?
- Видимо, так, - согласился Липкин.
- Ну, вот вам и ответ, - заключил Грек и, сделав глоток кофе, остановил взгляд на следователе:
- Кстати, - спросил он, - а каким образом связан с вами господин Колупаев? Он так талантливо морочил мне голову… Вы долго работаете в местной страже?
- Работал… - буркнул Арамис Юрьевич.
- А разве он не ваш имплантант? - удивился Липкин. - Мы думали, что…
- Имплантант? Что вы имеете ввиду? - перевел взгляд на Липкина его будущий шеф. Арамису Юрьевичу эти слова пролились бальзамом на сердце.


Набережная пропала из виду. Клетчатка города нарастала вокруг, смыкая над ними прозрачные плоскости перекрытий. Миша сидел за рулем вэна в безотчетном напряжении, то и дел порываясь нажать на тормоз, когда идущие впереди машины сбавляли ход. Но в этом не было никакого смысла: вэн отлично справлялся сам. Якова, откинув голову, сидела рядом и молча смотрела вперед. Она давно пришла в себя, но не предпринимала попыток вмешаться в ход вещей, который установил Першинг. Хотя, после того, как выяснилось, что никакой бомбы в рюкзаке нет, это было не очень логично. Однако, «покорившись течению», девушка сознавала, что в любую минуту может прервать вынужденное путешествие в компании лжетеррористов, и скорее всего, без особых осложнений… Но Якова не торопилась. Она не совсем  понимала, что ее удерживает. Вероятно, отчасти, это было любопытство, которое она с некоторых пор испытывала к необычному семейному дуэту, вовлекшему ее в свою странную игру… Кроме того, Якова, естественно, заметила какими глазами смотрел на нее в парке похититель… И этот взгляд, кажется, гарантировал ей определенную безопасность… Чувство безопасности было даже каким-то через чур острым, будто ощущение угрозы, которое прежде исходило от этого человека, полярно изменило знак… Теперь ей было совсем не страшно рядом с ним, наоборот… И враждебности к нему она почему-то не испытывала. Загадочный самоуверенный бородач, с серьезным видом рассказывающий небылицы, чем-то необъяснимо притягивал ее. В его облике ощущалась какая-то первобытная сила. Такой, пожалуй, мог быть вождем… Она, конечно, не верила во все это, но… И еще мальчик - его сын, способный с тридцати шагов попасть дротиком в крысу… невероятно…
В какой-то момент Якова решила, что перед ней один из тех свихнувшихся бедолаг, которые пали жертвой пристрастия к симуляторам. Кажется, это называлось «Е-шизофренией», когда виртуальная реальность вытесняла из сознания настоящую… Но Е-шизофрения никогда не была групповым явлением, а мальчика, похоже, нисколько не удивляло поведение отца, да и сам он безупречно играл свою роль…
В Мишиной голове роились совершенно иные заботы. Роль, которую старательно подыскивала ему Якова, беспокоила его гораздо меньше, чем руль, с которым он пытался совладать. Першингу никак не удавалось синхронизировать свои рефлексы с нынешними средствами управления. Автомобиль проявлял просто вызывающую независимость: руки Першинга спокойно лежали на руле, но вэн, игнорируя этот факт, вдруг самостоятельно перестроился, словно норовистый конь, почуявший слабину узды… Миша вывернул руль в противоположную сторону, и укрощенная машина вернулась обратно…
- Разве мы едем не в центр? - спросила девушка.
- Я не знаю, вам видней… - пожал плечами Першинг.
- Вы же собирались на Невский.
- Да.
- Тогда зачем вы это сделали?
- Что?
- Повернули?
- А зачем руль? - хмурясь, спросил Миша.
- У вас есть права? - подозрительно уточнила Якова.
- Были когда-то… - сказал Першинг, заворожено наблюдая за тем, как упорный вэн снова лезет в соседний ряд. На ближайшем перекрестке машина свернула. Миша больше не пытался чинить ей препятствия. Вздорный механизм, похоже, совершенно не признавал того могучего течения, которому покорилась его обаятельная хозяйка. Эта неразбериха в «табеле о рангах», вызвала в Мишиной голове неожиданную образную мысль. Перед его глазами возникла яркая живая картина: запертая в проволочном колесе проворная белка без устали неслась вперед и вперед, расходуя неуемную жизненную энергию на вращение собственной клетки… Когда-то в детстве он видел такую клетку с белкой, и это остроумное приспособление показалось ему тогда забавным…
Образное мышление никогда не было Мишиным коньком, поэтому он был весьма удивлен наработками собственного воображения. Кроме того, образ казался явно неуместным… Что общего у него было с этой бездумной белкой?… В его жизни все обстояло с точностью до наоборот. Буквально только что он вырвался на волю из чудовищной западни… вырвался, и прошел сквозь все ловушки расставленные на пути… Он был свободен, и делал то, что хотел - что считал нужным делать. И он справлялся. Он выигрывал, и будет выигрывать, как выигрывал всегда в этой жизни - раунд за раундом, потому, что он был…
На этом Миша прервал процесс самоанализа, поскольку стал погружаться куда-то внутрь себя гораздо глубже, чем привык. И это ему не понравилось… Першинг решительно тряхнул головой, выкинув из нее злополучную белку, и покосился на девушку… Однако чертов зверек все же уцепился каким-то образом за краешек сознания, продолжая смутно его тревожить…
- А что вы собираетесь делать на Невском? - спросила Якова.
- Собирался тратить деньги…
- Эти? - кивнула девушка на пачку зеленых банкнот, лежащую под лобовым стеклом вэна - трогательное возмещение ее моральных убытков.
- Других у меня нет.
- У вас ничего не выйдет, - сочувственно предупредила его девушка.
- Думаете?… их и в банке не возьмут? - хмуро уточнил Миша.
- Вам лучше отказаться от этой мысли, - мягко заметила Якова.
- У вас есть с собой деньги?
- С собой?… А сколько вам нужно?
- Я просто хочу на них взглянуть.
- Перестаньте морочить мне голову…
- Мне не нужны ваши деньги, просто хочу посмотреть, как они выглядят.
- Никак они не выглядят! - фыркнула Якова, - Отстаньте от меня.
Некоторое время они ехали молча. Першинг сосредоточенно думал.
- Вы хотите сказать, что наличных денег не существует? - наконец, постиг он страшную истину.
- Наличных... - насмешливо взглянула на него Якова. - А вы хотите сказать, что это для вас сюрприз?
Миша не ответил, озабоченно соображая, какие последствия может иметь отсутствие наличных денег в природе персонально для него: последствия вырисовывались самые неблагоприятные.
- Вы уверены, что вам нужно на Невский? - уточнила девушка. - Там платная зона…
- Платная зона?
- Если вы нелегал, вас могут задержать.
- Нелегал… Так меня уже называли, - кивнул Першинг. - Может, стоит побриться? - огладил он бороду.
- Вряд ли это поможет. Там стоят обычные сканнеры.
- Вот как… И что они сканируют? Пустые карманы? - криво усмехнулся Миша.
- Если вы здесь нелегально, вам лучше держаться подальше от Невского, и вообще от платных улиц, - серьезно сказала девушка.
Миша резко нажал на тормоз, мгновенно остановив целую колонну идущих следом автомобилей.
- Так вы тоже можете привлечь внимание стражи, - заметила Якова. - Тем более, что сегодня с моей машиной это происходит не в первый раз…
Першинг убрал ногу с тормоза, и возглавляемая им колонна тронулась с места.
- Куда мне ехать?… - нервозно спросил он, снова прокручивая всплывшее в воображении беличье колесо.
- Я не знаю.
- Ладно… Куда нужно вам?… Там тоже сканнеры?
- Я живу на бесплатной улице. Она граничит с парком и…
- С парком - это хорошо… Давайте отвезем вас домой.
«Мощный поток», которому покорилась девушка, сворачивал в какое-то подозрительно мелкое русло…
- Мой дом охраняется, - предупредила Якова.
- Я не собираюсь вламываться к вам в дом, - поморщился Першинг. - И машину вашу отдам… На что мне это упрямое животное… - раздраженно добавил он, -  Лучше расскажите о сканнерах.
- Зачем я буду вам рассказывать?
- Я вас прошу.
- Вы просите?… Мне казалось, вы все берете не спрашивая.
- У меня не было другого выхода. Нужно было смываться оттуда - официантка вызвала стражу.
- Что вы натворили?
- Пока ничего…
- Зачем же она вызвала стражу?
- Мы поужинали в кафе, но их не устроили доллары.
- И почему бы вам не рассказать вашу замечательную историю страже? О племенах, и прочее…
- Издеваетесь?
- Вот видите?… А я что, должна в нее поверить?
- Можете не верить. Что это меняет?
- Вы просите меня вам помочь…
- Я просил только рассказать о сканнерах, - возразил Миша. - Дайте мне шанс: Я здесь чужой, ничего не знаю… Денег у меня уже нет. За мной охотятся пограничники, теперь наверно и ваша стража…
- Какие пограничники?
- Мы бежали от коммунистов… На подводной лодке… Нас задержали на границе - выловили в озере.
- Выловили в озере…
- Перестаньте на меня так смотреть… - сердито буркнул Миша.
Якова обиженно отвернулась к окну.
- Если хотите, я могу узнать насчет мальчика, - через некоторое время сказала она.
- Что узнать?
- Насчет пособия… Раз у вас нет денег, и вы… нелегал.
- Я сам о нем позабочусь, - сдвинул брови Миша.
- Он очень способный…
- Еще бы…
- Он бы мог прилично заработать на Дартсе.
- Посмотрим…
Автомобиль снова принялся резво перескакивать из ряда в ряд, забирая вправо.
- На Невском теперь тоже как в аквариуме? - спросил Миша, неодобрительно глядя на прозрачный потолок тоннеля.
- Я живу недалеко от Невского, - сказала Якова. - В старом городе… В старом городе для машин только подземные коммуникации. Там очень красиво… Вы там не бывали?
- В коммуникациях?
- Нет, наверху.
Миша фыркнул:
- Там я все закоулки знал, если этот ваш старый город в самом деле старый… На какой улице вы живете?
- На Таврической.
- Таврическая меня вполне устроит.
- И вы меня отпустите?
- Я вас не держу… Нам просто по пути.
- Вот как… Ну, тогда… поехали домой.
Вэн сразу оживился и рванул в крайний правый ряд, словно только этого и ждал. Миша ему не мешал. Тоннель пошел под гору, и вскоре прозрачный потолок сменился серебристо-стальным, залитым электрическим светом.
- Это уже старый город, - сказала девушка.
- Я догадался, - кивнул Миша.
Якова оглянулась на Костика: Мальчик сидел с копьем в руках, глядя в окно.
- Сколько ему лет? - спросила девушка.
- Семь.
- Выглядит старше…
Минут через пятнадцать машина свернула в один из перекрестных тоннелей, а затем еще раз - в узкий переулок. Здесь была стоянка. Смышленый вэн быстро нашел себе свободное местечко и припарковался.
Першинг выбрался из кабины и открыл дверь Костику:
- Идем, сынок, - позвал он.
- Большая пещера, - заметил Костик.
- Большая… - согласился Миша. - Сейчас пойдем наверх - посмотришь на город, про который я тебе рассказывал. Он очень красивый - тебе понравиться… Оставь это…
Мальчик положил дротик на сиденье и вздохнул.
- Возьми, - сказал Якова, - Это подарок.
- Лавиат, Якова! - просиял Костик.
- Что он говорит? - удивилась девушка.
- Что нужно сказать, сынок? Как я тебя учил? -  строго спросил Першинг.
- Спаси… - запнувшись сказал Костик.
- «Спасибо»… Нужно говорить «спасибо», когда тебе что-то дарят, - поправил его Миша.
- Спасибо! - повторил мальчик.
- Молодец, - кивнул Миша.
- Пожалуйста! - улыбнулась Якова. - А… На каком языке он говорил?
- На своем, - пожал плечами Першинг и направился к выходу из тоннеля.
Поднявшись на эскалаторе, Миша, девушка и маленький кроманьонец оказались на улице. Это была нормальная улица, без потолков… Это была Тавричесакая…
- Господи! - сказал Першинг, жадно глядя на фасады старинных домов, и щурясь от вечернего солнца. - Питер!…
Благородные фасады дышали вековым спокойствием. Они не изменились. В них не было ничего особенного, но их мягкая геометрия, пронизанная теплотой душ давно ушедших из этого мира добросовестных каменщиков, до сих пор радовала глаз.
Чугунная решетка сада пряталась в тени деревьев. Деревья за решеткой стояли огромные, старые… Улица была вымощена булыжником…
- Это мой дом… - сказала Якова, остановившись возле высокого подъезда.
- Отличный дом, - кивнул Миша.
- И куда вы теперь? - подняла глаза девушка.
- Посмотрим…
- Не хотите чаю?


- Куда мы идем? - спросил Сева.
- В гараж, - коротко бросил Тетеркин.
- В таком виде… - неодобрительно покачал головой таксист.
- Я плохо выгляжу? - придирчиво оглядел себя полковник: новенькая парадная форма сидела на нем безупречно.
- А менты?
- Менты?… - не понял Тетеркин.
- Пойдем пешком, прогуляемся! По свежему воздуху…- не стал углубляться в этимологические раскопки Сева. Он взял Тетеркина под руку и настойчиво повлек за собой.
На улице уже стемнело. Респектабельный квартал, в котором проживал Тетеркин, в свете уличных фонарей дышал старозаветной провинциальностью небольшого российского городка, утопающего в малорослой, но пышной зелени палисадников. Неоновые всполохи вечернего мегаполиса едва доносились сюда, словно зарница далекой грозы - такой далекой, что грома ее не было слышно.
Две объятые внутренним штормом фигуры, направляясь вдоль улицы, привольно перекатывались от одного края тротуара, к другому, словно под ними была палуба корабля, колеблемая тяжелыми волнами. Редкие прохожие испуганно жались к домам при виде этой странной «неуравновешенной» пары.
- Тут рядом капсы должны быть, - припомнил Тетеркин. - Давай капсу возьмем. Я сам этот магазин не найду…
- Капса это кто? - насторожился Сева. - Нам хвосты не нужны.
- Капса, друг мой, это обычная подземная капсула, - снисходительно просветил Севу полковник. - Сейчас мы с тобой ляжем и поедем…
Лаконичная характеристика транспортного средства, приведенная полковником, не показалась Севе заманчивой: Перед глазами у таксиста мысленно проплыл «гроб на колесиках» - легендарная страшилка пионерской юности.
- Может лучше, все-таки, пешком? - усомнился Люмберг. Прогресс начинал его пугать.
Вращаясь на невидимой оси, и сияя изумрудным огнем, стилизованная буква «К» поджидала их на ближайшем перекрестке.
- О! - обрадовался полковник. - Давай, заходи! - подтолкнул он нерешительного компаньона: Несколько сращенных вместе кабинок, похожих на огромную упаковку пива, громоздились под светящейся буквой.
Люмберг вступил внутрь одной из кабинок - пол под его ногами едва заметно вибрировал. Тетеркин присоединился к Севе, придавив таксиста к стене.
- Магазин! Водка! Быстро! - словно разгульный интурист, заучивший по-русски самые необходимые фразы, залихватски рявкнул полковник над Севиным ухом. И они тут же провалились куда-то вниз, скользя по наклонной трубе шлюза, и будто даже не касаясь ее.
Сева зажмурился. Когда он открыл глаза, «капса» медленно накренялась, приводя тела пассажиров в горизонтальное положение. Мягкое ложе нежно обнимало Севин стан. Горел призрачный свет. Где-то над головой стрекотал невидимый сверчок, а в ногах у Люмберга отчаянно боксировали два маленьких мускулистых человечка, ростом с кошку. Причем, один из человечков был африканских кровей… Сева рефлекторно поджал ноги.
- Активней, Сантос! - возбужденно заорал слева от Люмберга Тетеркин, - Не подпускай его!…
В тот же момент «капса» дрогнула и бесшумно понеслась вперед, стремительно набирая скорость. Ощущая Себя то ли Белкой, то ли Стрелкой, - во всяком случае, скорее подопытным животным, чем человеком, покоряющим пространство, - Сева мучительно боролся с подступившей тошнотой.
Слава богу, путешествие продлилось недолго. Минут через пять головокружительного подземного полета, капса плавно снизила скорость и остановилась. Вякнув приятным женским голосом что-то доброжелательное, агрегат вернул пассажиров в стоячее положение. Затем их аккуратно задвинуло наверх, в будку… Помесь таксофона и метрополитена произвела на Севу тошнотворное впечатление, что подтвердила и реакция организма по выходе на поверхность…
Теперь вокруг действительно простирался настоящий город будущего - трудно было спутать такое с провинциальным местечком… Декорации голивудских блокбастеров имели бледный вид, в сравнении с этим футуристическим зрелищем. Здания и транспортные коммуникации образовывали единую многоэтажную конструкцию. Пронизанное движением механизмов и людских толп пространство, иссеченное прозрачными плоскостями, насыщенное светом и гулом, ошеломило Севу. Над его головой, по хрустально-прозрачной поверхности, быстро и бесшумно скользили глянцевые днища автомобилей, похожие снизу на лодки, как будто он снова оказался на дне реки, в утробе краснозвездной «Форели»… Но выше просматривался еще один прозрачный ярус, и по нему также двигались потоки транспорта, грозя ввергнуть Севин разум в дебри неэвклидовых сомнений…
Одеяния горожан и горожанок, средневековым покроем и обилием декора, придавали пенящемуся движению толпы колорит венецианского карнавала…
Переполненный обилием впечатлений, и равнодушно колеблемый движением народных масс, Сева застыл на месте, разинув рот. Однако тренированный военный мозг полковника функционировал четко и целенаправленно.
- Иди за мной! - гаркнул Севе в ухо Тетеркин. Он решительно вклинился в людской поток, раздвигая «ряженых» своим мощным торсом. Более не мешкая, таксист нырнул в образованную боевитым офицером прореху.
Через минуту они оказались у высоких стеклянных дверей. «Алко-кола 99» - алела рубиновым сиянием вывеска над входом.
Пожилой швейцар в бардовой ливрее, вышитой золотыми галунами, в фуражке и в белых перчатках, предупредительно, но сохраняя при этом полный достоинства вид, распахнул перед полковником дверь. Тетеркин вошел. Сева последовал за «командующим»…
- Куда?!… - с неожиданной для столь величавой персоны стремительностью, швейцар заслонил таксисту дорогу. Мгновенно смерив Севу взглядом с головы до ног, он отдался профессиональным рефлексам: И в самом деле, хотя Люмберг оставил гауптвахтенную спецовку у полковника, угадать в нем респектабельного клиента было трудно.
- Это со мной, - вмешался Тетеркин.
- Прушу прощения, господин полковник, - отступился швейцар, позволяя Севе пройти. Однако в его глазах, похожих на сторожевые бойницы, все еще таились лучники недоверия: Если бы стрелы этих лучников могли причинять физический ущерб, таксист бы уже был трупом, а его филейная часть, украшенная подозрительным пятном, превратилась бы в подушечку с иголками. Но, слава Богу, преследующий Севу взгляд мог пускать только виртуальные стрелы.
Погружая стоптанные ботинки в мякоть великолепного ковра ручной работы, Люмберг, при поддержке «армии», миновал сторожевой форпост. Неожиданная элитарность заведения плохо увязывалась с представлениями таксиста о розничной торговле…
- Юра, ты куда меня привел? - шепотом спросил он у полковника. - В ресторан?… Предупредил бы хоть… Мы же собирались только пузырь взять… Я в таком виде – неудобно, - отрезвленно икнул Сева.
- Все нормально, - заверил компаньона Тетеркин. - Щас возьмем твой пузырь…
 Тут Сева заметил, что арка, в сторону которой они направились, отстояв демократические принципы сферы обслуживания, вовсе не похожа на путь к заветной цели… Это была всего лишь неглубокая ниша в стене, без какого-либо намека на дверь. Люмберг осмотрелся в поисках иного маршрута, но никакой лазейки не обнаружил - по планировке помещение походило на слепую кишку, что, естественно, обеспокоило Люмберга: «Это что за фигня…» - подумал Сева.
Тем временем, полковник, по-бычьи пригнув голову, продолжал уверенно надвигаться на стену, словно его поразила внезапная слепота. В глазах командира отсутствовала даже искра сомнения…
- Юр, ты куда? - приотстав, тревожно окликнул полковника Люмберг.
- Идем, идем… - усугубил Севины опасения Тетеркин, твердо печатая шаг… Сева уже совсем, было, запаниковал, решив, что столкновение полковника со стеной неизбежно, когда побелка в проеме растаяла, словно иней на стекле, пропуская неотступного воина… Инцидент лишний раз напомнил Люмбергу, насколько он отстал от современной жизни. Удивительный мир «завтра», - мир невидимых сетей и зыбких материй, - низвергал в быт выстраданные трюки знаменитых иллюзионистов: Каких усилий некогда стоило умнице Купердфилду просочиться сквозь Китайскую стену, а тут… Сева вздохнул и последовал за Тетеркиным, вспугнув принявшийся было сгущаться «иней».
По другую сторону призрачной арки оказался просторный зал, вдоль которого, в несколько рядов, тянулись уставленные бутылками стеллажи - ничего экстраординарного. «И стоило затевать столько церемоний у входа в обычный лабаз?»… - разочарованно подумал Сева.
Народу среди этого изобилия было немного. Тишина стояла просто гробовая. Чинно бродившие меж стеллажей люди скорее напоминали посетителей какой-нибудь картинной галереи, чем клиентов винной лавки.
Молодой человек, одетый в строгий черный костюм, неслышно образовался возле Полковника:
- Добрый вечер!… Вам помочь? - сдержанно поклонившись, поприветствовал он клиентов.
- Нам нужна водка, - сообщил молодому человеку Тетеркин, несколько громче, чем это было необходимо, как показалось Севе на фоне всеобщего безмолвия. Выработанный за годы службы командирский голос полковника разорвал тишину словно выстрел. Головы публики, степенно плывущие над гребнями стеллажей, разом повернулись в его сторону, словно стая бакланов, привлеченная всплеском рыбы.
- Проходите, пожалуйста! - любезно предложил молодой человек. - Какую марку вы предпочитаете? - слегка приподняв руку в указующем направление жесте, он неторопливо двинулся вдоль границы стеллажей, призывая посетителей следовать за ним. Сева с Тетеркиным так и поступили… Вскоре продавец свернул в один из проходов.
- Нам бы бутылку Столичной, - заметил полковник. - Большую бутылку… - многозначительно добавил он. Атмосфера холодной чопорной вежливости, умело навеянная молодым человеком с безукоризненными манерами, видимо подействовала на Тетеркина усмиряющим образом. Во всяком случае, его голос звучал теперь тоном ниже.
«Занятные ребята тут банкуют - вышколенные… - размышлял про себя таксист. - Придраться не к чему. А сколько лоску… А понтов то… будто на бриллиантах водку настаивают».
Гряды бутылок тянулись с обеих сторон. Сначала это были сухие вина. Этикетки на бутылках, выстроенных, как солдаты на плацу - безукоризненно ровными шеренгами - пестрели медалями, словно маленькие мундиры, и полковник, важно шествующий в своей парадной форме на шаг впереди Севы, вдруг предстал в воображении таксиста главнокомандующим, инспектирующим войска. Не подозревая о своей высокой роли, Тетеркин, тем не менее, выглядел соответственно: он держал равнение направо, скользя строгим отцовским взглядом по шеренгам винных подразделений.
Батарею сухих вин вскоре сменили более боеспособные войска: мускаты, вермуты, портвейны, кагоры и прочая крепленая братия. Затем появилась тяжелая артиллерия - виски, джины, ромы и коньяки, увешанные уже не только медалями, но и звездами.
- Вот… Пожалуйста, выбирайте… - застыл «гид», подведя клиентов к участку экспозиции, на котором располагался искомый напиток. Емкость бутылок колебалась в пределах от маломерных игрушечных пузырьков, - грамм пятидесяти, - до благопристойных литровых красавиц. Между этими двумя крайностями было примерно с десяток промежуточных градаций.
- «Столичная» производства «Арива»… - сообщил продавец, указывая на левую половину стеллажа. - Отличное качество, хотя цена намного ниже, чем у Ливизовской.
Тетеркин взял в руки одну из бутылок, рассматривая хорошо знакомую Севе этикетку: рисунок этикетки ничуть не изменился за сто лет, но бутылка была явно маловата: Севин наметанный глаз сразу определил, что содержимого в ней не больше трехсот граммов.
- Бери литр… - тихо сказал в ухо полковнику предусмотрительный таксист, - А то потом опять сюда тащиться придется.
Полковник поставил бутылку на место и потянулся левее - к пузатому Ливизовскому литру.
- Отличный выбор, - одобрил продавец. - У вас тонкий вкус, господин полковник, - польстил он Тетеркину.
Разглядывая интерьер помещения, Сева заметил, что в задней стене, возле которой обрывались ряды стеллажей, находится точно такая же ниша, как та, что служила замаскированным входом в магазин. Над нишей висели две объемные девятки ярко красного цвета. Таксист вспомнил, что те же цифры были и на улице, над входом.
Тем временем, стена в углублении ниши стала быстро темнеть, и вскоре благополучно рассосалась, обнажив проход, из глубины которого появился лысоватый мужчина лет пятидесяти. Мужчина был одет в темно синий смокинг, а белоснежный воротничок его сорочки стягивал галстук бабочкой. Он остановился на пороге арки и обвел магазин пытливым хозяйским взглядом. «Директор»… - решил Сева.
Вдруг, ноздри Люмберга жадно раздулись: таксист учуял знакомый запах, влекущий, словно дудочка Нильса. Этот запах ни с чем нельзя было спутать… Табак…
Мужчина поднес ко рту толстую коричневую сигару и выпустил в воздух пару тяжелых сизых колец. Такое зрелище окончательно сразило Севу. Испытывая непреодолимое желание набрать в легкие ароматного дыма, Люмберг, словно лунатик, двинулся в сторону курильщика.
Мужчина краем глаза заметил это бессознательное движение Севиного организма и, обернувшись к Люмбергу, взглянул на него более внимательно: Сначала на лице мужчины промелькнула гримаса брезгливой неприязни, навеянная, вероятно, непотребным одеянием таксиста. Однако, как только его взгляд поднялся выше и столкнулся со страждущим, нетерпеливым взором самого Люмберга, выражение лица директора резко переменилось: Он удивленно поднял бровь, а затем расплылся в радушной улыбке.
- Господин Люмберг! - приветливо воскликнул мужчина. - Добрый день! А я уж думал вы сегодня не появитесь. Было бы обидно…
- Да?… - растерянно откликнулся таксист, поглядывая на сигару.
- У нас же оргия! Вы не забыли?
- Я?… - таксист обернулся на полковника, в надежде, что тот понимает, что происходит. Но лицо Тетеркина не было освещено печатью понимания: полковник таращился на мужчину в смокинге с не меньшим удивлением, чем Сева.
- Забыли… Вижу, что забыли, - с почтительной, едва заметной укоризной улыбнулся «смокинг». - А у нас сегодня Крымский портвейн, двадцать второго года… Последняя партия… Может, все-таки зайдете? - он снова так соблазнительно пыхнул сигарой, что у Люмберга свело челюсть от вожделения.
- Я извиняюсь, а закурить у вас не найдется? - осторожно поинтересовался таксист, не способный больше думать ни о чем другом, кроме никотина.
- Само собой! - расцвел «смокинг». - Сигары у нас лучшие в городе, вы же знаете… Так зайдете?
- Зайду, раз такое дело, - неуверенно согласился Сева. Он не представлял себе, каким образом «смокинг» прознал его фамилию, и, тем более, понятия не имел - отчего этот лощеный лысоватый тип так перед ним стелится. Но спрашивать об этом казалось как-то не с руки… А кроме того, Севе так хотелось курить, что щепетильничать он был просто не в состоянии: вдруг сразу выясниться, что все это нелепое недоразумение, и тогда что - «прощай тютюн»?… Впервые за последние несколько недель Люмберг столкнулся с курящим человеком, и, судя по всему, такими знакомствами здесь не следовало разбрасываться.
- Вот и замечательно! - засуетился «смокинг» - Ну, что же мы стоим… Идемте скорее, все уже собрались, - он шагнул к арке, и стена вновь растворилась, открывая проход.
Сева потянулся следом, мотнув головой застывшему Тетеркину, чтобы тот присоединялся… Полковник поставил на место бутылку с водкой и поспешил за товарищем. Однако тут не обошлось без проблем: как только таксист миновал проем, оказавшись в сумрачном коридоре с низким сводчатым потолком, арка мгновенно затянулась свежей побелкой, и Сева услышал позади себя глухой удар.
- Что случилось? - обернулся «смокинг».
- Это Юра… - пожал плечами Люмберг.
- Он с вами?
- Со мной.
- Надо было меня предупредить, - сокрушенно покачал головой «смокинг». - Вы же знаете, - вход только для членов клуба… Ну ладно… Ради вас сделаем исключение, - он вернулся назад, сметая «сторожевую» побелку, за которой покачивался Тетеркин.
- Проходите, я ее держу, - заверил полковника «смокинг».
- Держи крепче! - сердито заметил Тетеркин, и поспешно проскочил коварную арку.
- Идемте в офис, я подберу вам что-нибудь из своего гардероба… Мы, кажется, одинаковой комплекции, - смерил Севу «смокинг» портновским взглядом. - Я очень уважительно отношусь к вашим либеральным взглядам, господин Люмберг, - пояснил он, - но… вы же понимаете - устав клуба и… В таком виде на оргии, все же, как-то… Вы не возражаете?
- Мне бы сигарку… - скромно напомнил Сева.
- Да-да, конечно, - «смокинг» распахнул одну из дверей, выходящих в коридор, на которой висела табличка с надписью «администратор», - Прошу вас…
Сева вошел в кабинет. Наученный горьким опытом, полковник на этот раз перестраховался и, стараясь держаться поближе к Севе, пролез в дверь одновременно с ним.
- Сигары на столе, - с невозмутимой  вежливой улыбкой подсказал «смокинг», входя следом.
Овальный стол из красного дерева висел над ковром в углу кабинета. Вокруг стола парило несколько кресел цвета слоновой кости, чем-то смахивающих на раскрытые бутоны водяной лилии. На дальнем краю стола лежали какие-то бумаги, а прямо посередине стояла внушительного размера коробка. К этой то коробке, игнорируя чудеса, достигнутые мебельным производством, и устремился Сева.
Чтобы добыть коробку, таксисту пришлось опереться на зыбкий с виду стол, однако, не смотря подвешенное состояния, стол оказался довольно жестко зафиксирован в пространстве, и Сева добрался до цели без приключений. Открыв коробку, таксист обнаружил внутри уложенные штабелем сигары. Аромат благородного табака сладкой волной проник в ноздри. Люмберг подцепил одну сигару, и глубоко вдохнул, наслаждаясь запахом.
«Смокинг» взял у таксиста сигару и, выудив откуда-то маленькие щипчики, опытной рукой произвел «обрезание». Затем он вернул готовую благоухающую красавицу Люмбергу, и щелкнул зажигалкой.
Сева раскурил сигару и жадно затянулся… Полковник поглядывал на эту процедуру настороженно. С непривычки таксист закашлялся, но вскоре приноровился к злому сигарному дыму и, усевшись в одно из летучих кресел, целиком отдался вновь обретенному блаженству. Под давлением Севиного веса, кресло слегка приспустилось над полом.
Тем временем, администратор сдвинул в сторону зеркальную панель шкафа, за которой располагался внушительный гардероб.
- Вот, посмотрите, - сказал он, сняв с перекладины плечики, на которых висел еще один темно синий смокинг, - я думаю, он будет вам в самый раз.
- Хороший костюмчик, - оценил Сева, попыхивая сигарой, и манерно закинул ногу на ногу: внезапное обилие никотина в крови слегка вскружило ему голову.
- Вот и отлично… Вы переодевайтесь, а я подожду вас в коридоре, - положив костюм на кресло, администратор удалился.
- Значит, господин Люмберг… - укоризненно заметил Тетеркин, после того, как хозяин кабинета исчез за дверью. - Зачем же ты мне голову морочил?
- Да ты чего, Юр?… - удивился такому повороту таксист.
- Ты из этих богатых выродков, которые без страховки размножаются…
- Я?!… - изумленно воскликнул Сева, и снова закашлялся. - Ну, ни хрена себе!… Сам ты выродок! Я, между прочим, из-за ваших коммунистов, теперь вообще размножаться не могу… Кто мне это, кстати, компенсирует?… Богатея нашел.
- Ну да… То-то этот чувер тебя так обхаживает… Не знаю, - что уж ты там делал у коммунистов, - только тут дешевых клиентов не жалуют… Вон, как меня дверью прихлопнуло… А я, как никак, офицер… Девяносто девять… Это ж самый закрытый клуб в Питере. Сюда даже губернатора не пускают, из за его родословной… А еще нищим претворялся - металлолом по карманам распихивал.
- Я не знаю, чего он ко мне привязался. Я его в первый раз в жизни вижу, - беспомощно оправдывался таксист.
- Зато он тебя сразу узнал.
- Наверно с кем-то перепутал.
- Перепутал… Фамилию тоже перепутал? И про золото Люмберга ты в первый раз в жизни от меня услышал, да?… А я то тебе поверил! За человека принял! За своего… А у него тут оргия назначена.
- Юра, ты кретин! - в сердцах заявил таксист, решительно вставая с кресла и стаскивая с себя рваные джинсы. - Зачем я, по-твоему, водку пил, если меня тут с портвейном ждали? Что я - собственной голове враг? - резонно заметил он, примеряя идеально отутюженные брюки: костюм, действительно, оказался в самый раз.
Полковник продолжал хмуриться.
- Чего ты завелся то? Я ж тебя не бросил… - напомнил Сева. - Посмотрим, что это за оргия. Не отказываться же, раз такая халява подвалила… И портвейн у них какой-то хороший, может и с головой все обойдется.
Успокаивая разобиженного Тетеркина, Сева переодевался, преображаясь на глазах. Он невольно расправил плечи, глянув на себя в зеркальную дверь шкафа. Оттуда, оценивающе смотрел на Севу элегантный, полный внутреннего достоинства брюнет в шикарном темно-синем костюме. Длинные шелковые лацканы пиджака искрились муаром, а белая рубашка выгодно оттеняла загорелое обветренное лицо романтического странника…
Только ободранные ботинки слегка портили впечатление, но заглянув в шкаф, Сева обнаружил внизу целую полку, уставленную обувью, и выбрал себе подходящую обувь… Туфли немного жали, но зато теперь брюнет в зеркале не вызывал никаких нареканий.
- Ну, что? Идем на оргию?… - обернулся к полковнику преображенный таксист.
- Воля ваша, господин Люмберг… Меня то сюда никто не звал, - угрюмо заметил Тетеркин: сомнения полковника не рассеялись под напором приведенных аргументов.
В дверь вежливо постучали, после чего она приоткрылась, и лысоватая голова администратора проникла в щель:
- Вы готовы?… Мммм… Ну вот… Замечательно, - удовлетворенно кивнула голова. - Идемте - пора… Все ждут вас с нетерпением.
Искривившись дугой, коридор привел гостей к новой «контрольной» арке. Остановившись возле нее, администратор пропустил Севу с Тетеркиным вперед. Как только штукатурка в проеме растаяла, и Сева, вместе с опасливо жмущимся к нему офицером, миновали каверзный барьер, их встретил шквал приветственных возгласов.
Огромный стол, вполне пригодный для заседаний какой-нибудь правительственной комиссии, простирался на всю длину зала. Стол был накрыт основательно, что называется - ломился: блюда со снедью и бутылки с напитками теснили друг друга. За столом сидело человек сорок, - и мужчин, и женщин. Все мужчины были в одинаковых темно-синих смокингах, таких же, как у Севы, и дамы, - одетые гораздо более демократично, - пестрели на этом строгом фоне, словно райские птички. Некоторые из присутствующих курили сигары.
- Сева, роднуля! - поднявшись из за стола, устремился на встречу таксисту розовощекий моложавый толстяк с усиками. - Куда ты запропастился? Ей богу!… Без тебя тут и выпить по-настоящему не с кем, - интимно приглушил он тон и, льстиво улыбаясь, с чувством прижал Люмберга к мягкой груди.
Сева слегка оторопел, напрягшись в обволакивающих тисках объятий, но сопротивления не оказывал: обижать столь расположенного к нему толстяка было неловко.
Когда толстяк, наконец, отпустил полузадушенного таксиста, вокруг них уже скопился целый косяк Севиных «поклонников», радостно скалящих дорогие, безупречно былые зубы, балагурящих наперебой, и стремящихся пожать Севе руку, или похлопать его по плечу. Полковник, оттесненный толпой, стоял в сторонке, хмуро поглядывая на эту сцену.
- Ну, идем за стол… Пора переходить к делу! - мягко повлек Севу толстяк, ревниво раздвигая ряды почитателей таксиста.
- Я тут с другом… - заметил Сева, обернувшись на Тетеркина. У Люмберга голова шла кругом от этого собрания, каким-то непостижимым образом избравшего его своим кумиром: Все это чем-то походило на сон, когда логика событий совершенно оторвана от реальности, и, в то же время, происходящее не вызывает никаких сомнений. Окружающие были настолько убеждены в том, что перед ними тот самый Люмберг, которого они знают, что таксист, грешным делом, подумал: Уж не ошибается ли он сам… Может быть, все эти люди, действительно, его старые знакомые, а он просто что-то забыл… Заболел, потерял память?… И все происходившее с ним до этого момента - лишь плод больного воображения?
- С другом? - удивился толстяк, окинув полковника холодным неприязненным взглядом. - С этим… военным?
- Да… Он пограничник, - верный товарищескому долгу, подтвердил Сева.
Все «смокинги» разом смолкли, словно таксист ляпнул что-то чрезвычайно неприличное.
- А я то думаю - как сюда проник человек в мундире… - прервав неловкую паузу, с усилием выдавил толстяк игривую улыбку. - Что ж… Друзья Люмберга - наши друзья! - заключил он голосом, полным жертвенного пафоса. - Добро пожаловать в «Девяточки», господин полковник…
Оказавшись за столом, Сева вдруг почувствовал, насколько он проголодался… Рука в белой перчатке ловко наполнила его бокал вином; кто-то незаметно положил в тарелку салат: официанты виртуозно манипулировали пиршеством из-за спин гостей.
- Я предлагаю тост! - поднялся толстяк, занявший место справа от Севы, (слева усадили мрачного Тетеркина). - Господа! Давайте выпьем за человека, который, - можно сказать, - олицетворяет наш союз… За человека, жизнь которого является символом праведного успеха для каждого истинного, божьего создания… Божьего!… - выразительно подчеркнул толстяк, подняв в верх указующий перст, - Божьего, - в отличии от жалких биологических роботов, наводнивших этот прекрасный мир… Пусть имя им Легион… но… - оратор тяжело вздохнул, и лицо его исказила гримаса искренней горечи. - Душа!… - воскликнул он проникновенно, так что взоры всех присутствующих мгновенно устремились на него… - Душа!… Вот что отличает нас от них… Вот та единственная, - тяжкая, но драгоценная ноша, - которой господь наградил нас, и которой лишены они - безупречно функционирующие, хладнокровные биологические машины…
Ропот волнения, вызванный словами оратора, всколыхнул зал. Лица «смокингов» преображались, словно их только что проштамповали печатью одухотворенности… Сева, не особенно вникая в суть тоста, поглощал салат в своей тарелке.
- Когда-то, давным-давно, славный предок этого человека основал наш клуб. «Девяносто девять» - клуб любителей портвейна… - продолжил оратор. - Он был замечательной личностью, великим сыном своей страны, большим знатоком и любителем крепких напитков. Мы всегда будем помнить о нем… А сегодня с нами за одним столом сидит его правнук, пронесший славные традиции своего рода сквозь века и оставшийся верным законам божьим, дружеским и человеческим… Он богат и влиятелен, не смотря на все препятствия, которые чинит людям, подобным ему и нам, современная жизнь… жизнь в обществе зомбированных созданий… по сути - исчадий ада, овладевших земным миром… И он всегда готов поддержать любого из нас в трудную минуту… Все вы его прекрасно знаете и, надеюсь, любите, так же,  как и я… Этот человек - наш дорогой друг Сева!… Так давайте поднимем эти бокалы за Севу Люмберга!
Таксист поперхнулся, услышав последние слова толстяка и, оторвав взгляд от тарелки, увидел десятки устремленных на него глаз … Он растерянно завертелся на месте, нервно схватился за бокал с вином, и понял, что от него ждут какого-то ответа.
- Спасибо, - смущенно сказал он. - Ну, будем знакомы… - и залпом осушил свой бокал.
Кто-то, - сидящий напротив, - хохотнул. Через мгновение смеялись уже все, дружно опрокидывая свои бокалы. Не совсем уместное заявление таксиста было принято за тонкую остроту.
Полковник недоверчиво покосился на Севу и тоже выпил.
- Итак, господа!… А сейчас гвоздь программы! - разнесся по залу хорошо поставленный голос: администратор поднялся на подиум в углу зала, где стоял накрытый чехлом рояль. - Портвейн Крымский! Урожай двадцать второго года!


- Еще чаю? - приветливо улыбаясь, предложила Катерина.
- Нет, нет, спасибо, - опасливо подтянул к себе чашку Миша, косясь на «угрожающе» занесенный носик керамического чайника. Порция горячего напитка нанесла ему коварный удар: пот лил с Першинга градом. Не смотря на дважды поступавшее предложение, Миша напрочь отказался снимать куртку, и теперь отчаянно потел. Обнажиться по пояс при дамах, в цивилизованном обществе, да еще будучи впервые в доме, представлялось ему дурным тоном.
Катерина - мать Яковы, отчество свое при знакомстве скрыла. Впрочем, выглядело это совершенно естественно, поскольку она была красивая и очень моложавая женщина.
Отец девушки - худощавый седеющий шатен с тусклым взглядом, казался значительно старше. Он сидел во главе стола, напротив Миши, облаченный в синий шелковый халат, и неторопливо, мелкими глотками потягивал раскаленный напиток. Этот процесс доставлял ему очевидное удовольствие.
Якова представила родителям семейство Першингов, ни словом не обмолвившись о тех обстоятельствах, которые сопутствовали ее новому знакомству. Она лишь сообщила, что у мальчика невероятный талант к дартсу. Кажется, это оказалось вполне приемлемым объяснением их неожиданного визита. А вот невозмутимый террорист слегка напрягся, когда заложница принялась знакомить его с родителями. Такого поворота событий Миша не ждал.
Костик, весь перемазавшись кремом, бесконтрольно поглощал миниатюрные пирожные, целое блюдо которых стояло на столе. Неведомое лакомство пришлось юному кроманьонцу по вкусу. Дротик лежал у мальчика на коленях.
- Сынок, остановись, тебе станет плохо, - одернул его, в конце концов, Миша. - И, потом… Это просто неприлично. Ты собрался съесть все один?
- Чего это ему станет плохо? Пускай кушает, - возразила Катерина. - Я принесу еще. Я сама их очень люблю.
Но Костик, словно маленький солдатик, получивший приказ, бросив прощальный взгляд на блюдо, молча прекратил свой гастрономический штурм. Першинг протянул ему бумажную салфетку.
- Ничего себе воспитание! - шутливо заметила Катерина. - Наверно не педагогично тебе это говорить, малыш, но я бы на твоем месте поныла, - подмигнула она Костику.
- Мне нельзя, я мужчина, - вздохнул Костик.
Катерина с Яковой рассмеялись.
- У вашего сына забавный акцент, - заметил молчаливый хозяин дома.
- Да… Он не очень чисто говорит, - кивнул Першинг.
- Какие-то проблемы с речью?
- Вряд ли это проблемы, - пожал плечами Миша, и отер рукавом мокрый от пота лоб.
- Алексей, - мягко вмешалась Катерина, - ты такой наблюдательный… - укоризненно заметила она. - Я вот никаких проблем ни вижу. По-моему, мальчик отлично говорит.
- Наверно ты права, - не стал спорить супруг.
Миша едва заметно усмехнулся. Однако от наблюдательного Алексея эта усмешка не ускользнула.
- Вы, кажется, что-то другое имели ввиду? - спросил он.
- Это не существенно, - уклонился Миша.
- А что существенно? - не отступался Алексей. Першинг понял, что недооценил проницательность этого человека. Только что перед ним сидел флегматичный пожилой отец семейства, которому все до лампочки, и вдруг - это уже взведенный курок… Внешне в нем ничего не изменилось - только глаза. Но Миша знал, что стоит за этим прокалывающим взглядом… Першинга «взяли на прицел»… И вопрос был отнюдь не из области философии. «Кто ты такой? Что с тобой не так? Зачем ты пришел в мой дом?» - вот в чем состоял вопрос. Что-то неладное учуял хозяин…
- Вам нужен короткий ответ? - спросил Миша.
- Алексей, что с тобой сегодня? - удивилась Катерина.
- У вас необычная куртка… - сказал Алексей, игнорируя ее вопрос, и продолжая сверлить взглядом Першинга. - Вам в ней не жарко?
- Она меня вполне устраивает, - любезно оскалился Першинг.
- Она привлекает внимание…
- В самом деле?
- О чем ты, Алексей? - снова вклинилась Катерина.
- Ты не смотришь новости, дорогая.
- Новости?
- Кажется, у нас в гостях коммунисты.
- Что ты имеешь ввиду?
- Их сегодня выловили в озере наши доблестные пограничники… Но они сбежали… Наши доблестные пограничники совсем разучились обращаться с нарушителями.
- Так это правда? - недоверчиво спросила Якова.
- А он тебе рассказал? - перевел на нее взгляд отец.
- Да, но…
- Нам пора идти, - поднялся Першинг.
- Папа… - вмешалась Якова. - Зачем ты?… Постойте! Куда же вы пойдете?!
- Я сам разберусь со своими проблемами, - отрезал Миша.
- Но с вами ребенок…
- Это мой ребенок.
- На вашем месте я бы поторопился сдаться, - благожелательно заметил Алексей. - Власти очень серьезно настроены… Второй раз они не могут позволить себе опозориться, скоро выборы.
- Я это учту, - кивнул Першинг. Он выбрался из-за стола, жестом позвал Костика, и они направились к дверям. Мальчик вопросов не задавал.
- Я вас провожу, - двинулась вслед за гостями Якова.
- Останься, - твердо сказал отец.
- Я скоро вернусь, - пообещала девушка.
Когда за дочерью захлопнулась дверь, Катерина обернулась к мужу:
- Ты их просто выставил, - укоризненно сказала она.
- Позвоню в стражу… - поднялся из кресла Алексей.


- Вы, действительно, коммунист? - спросила девушка.
- Действительно, - подтвердил Миша. (Его партийный билет пылился в одном из ящиков письменного стола, на даче, правда, за сто лет с дачей могло произойти что угодно).
- Может, вам правда лучше сдаться?
Миша усмехнулся.
- Вот, возьмите… - Якова открыла спортивную сумку и достала из нее длиннополый пиджак, - Это моего отца. Наверно будет маловат…
- Ты просто мать Тереза, - заметил Першинг, переодеваясь. Пиджак немного жал, но это было терпимо.
- Так, что насчет сканнеров? - напомнил Миша.
- Вам лучше уехать из центра. Здесь они на каждом шагу, - с сомнением покачала головой девушка, - Границы платных зон всегда обозначены чекерами.
- Чекерами? Шашками, что ли?
- Да, черными и белыми. Их легко заметить. Можете взять мою машину. В ней вас не будут сканировать. Только отправьте ее назад.
- Как это сделать?
- Идемте, я покажу.
Они спустились на стоянку, и Якова объяснила, как программировать вэн. Это было не сложно.
- Спасибо, - сказал на прощание Миша.
- Если что, звоните, - Якова протянула ему визитку.
- Если что? - уточнил Миша.
- Если не разберетесь с проблемами, - улыбнулась девушка.
Першинг покачал головой, тронул машину с места, и вэн скрылся за поворотом тоннеля.
Якова пару минут стояла неподвижно, потом повернулась и медленно пошла в сторону эскалатора.

 
На этот раз у вэна не было определенного маршрута, и он вел себя смирно. Часы пик, вероятно, прошли, и скорость движения значительно возросла. Миша довольно быстро выбрался из центральных тоннелей в зону прозрачных перекрытий, однако к тому времени на улице уже стемнело, и он почти не ощутил разницы. Электрические фонари равномерно мелькали над лобовым стеклом, кружа планету в гипнотическом ритме, словно огромное беличье колесо вращалось вокруг Першинга, проблескивая стальным прутьями решетки…
- Мы бежим домой? - спросил Костик?
- Что?… - удивленно откликнулся Миша. - Почему бежим? Нет, сынок… - мотнул он головой, и улыбнулся: Костик совершенно неосознанно высказал двусмысленность. Просто понятие «ехать» в лексиконе маленького кроманьонца до сих пор отсутствовало.
- Мы не бежим - мы едем,- восполнил пробел Миша.
- Едем… - повторил Костик. - Едем куда?
- Куда? - задумчиво повторил Першинг. Проблема состояла в том, что он не лучше Костика теперь знал куда они едут. И не лучше присмиревшего вэна… Послушание механизма уже не приносило удовлетворения. Наоборот - Першинг, практически, «отпустил узду», едва касаясь руля, в бессознательной надежде, что строптивое создание снова начнет блажить, и возьмет на себя груз принятия решений, которых у самого Першинга не было. Однако вэн оставался покладистым.
Только когда переливчатый вой полицейских сирен достиг Мишиного слуха, его пальцы плотно сомкнулись на руле. «По мою душу, - почувствовал он, - видать, папаша расстарался»… Мимолетная улыбка скользнула по его губам, словно он с нетерпением ждал этого момента.
Тут то вэн и показал свою лукавую натуру… Ряд, в котором ехал Миша, подозрительно быстро опустел. Позади, приближаясь, замерцали проблесковые маяки. Першинг вдавил в пол педаль газа, но вэн продолжал неспешно ползти по дорожной полосе, хотя перед ним не было ни одной машины.
- Тварь! - выругался Миша и нажал на тормоз. Никакого эффекта это не произвело - вэн ехал с прежней скоростью. «Ловушка», - понял Першинг.
- Иди сюда… - сказал Миша сыну.
Дверь заклинило. Першинг вышиб ее ногой.
- Езжай домой, скотина! - выругался он, выполняя обещание, и ударил кулаком по кнопкам на торпеде вэна. Затем, подхватив Костика, Миша на ходу вывалился из машины. Кувыркаясь по асфальту, он чуть не вишиб глаз копьем, которое мальчик так и не выпустил из рук. Поднявшись на ноги и взвалив Костика на плечо, Першинг ринулся через встречную полосу, движение на которой явно замедлилось до безопасных пределов. Прыгая по лохматым капотам, он добрался до тротуара и, повалив с ног пару прохожих, нырнул в какую-то арку. Все эти спецназовские кульбиты Миша исполнил на чистом автопилоте, не имея какой то разумной цели. Явной опасности он так и не ощутил, словно это была какая-то игра, в которую он играл только потому, что знал, как в нее играть.
На удачу, двор оказался проходным, и Першинг воспользовался этим преимуществом, но по-своему… Стратегическое мышление профессионала, некогда заставившее его прихватить с собой чудотворное «семя» виртуального кустарника, теперь подсказало Мише, что пришло время сеять. Мгновение спустя кустарник пышно распустился посреди двора, и ни одному из четверых стражников, пробежавших мимо, не пришло в голову повнимательнее взглянуть на это зеленое насаждение.


«…Организм крепкий, мог бы и большую дозу выдержать… Тем более, после цикла регенерации… Но, что любопытно - у пациента совершенно отсутствуют признаки искусственного генезиса. Насколько я знаю, в России еще остались подобные экземпляры, но в очень ограниченном количестве - их там называют «дикими».
- Да, да… Я об этом слышала… Действительно, интересно. Зачем же он дезраствора наглотался?… Мужчина, вы зачем дезраствор пили? - склонилось к Навроцкому тонко очерченное, смуглое женское лицо. Выражение лица было сочувственно-укоризненным. Голову женщины венчал высокий белый «кивер», что на фоне физиономических особенностей придавало ей некоторое сходство с образом известной египетской царицы.
- Дезраствор? - смущенно переспросил художник, с трудом выталкивая звуки разбухшим шершавым языком: он смутно помнил свою ночную экспедицию к «волшебному» источнику - не помнил только чем все закончилось… Голова раскалывалась.
- Полный бак дезраствора в смывочной был. Сто двадцать литров… Ничего не осталось.
- Сто двадцать литров? - изумился Навроцкий. - Я один столько выпить не мог.
- Конечно нет! Вылили в основном… Но и выпили тоже не мало! Зачем?
- Выпить хотелось, - признался Навроцкий.
- Алкоголизм… Острая форма! - с оттенком какого-то непонятного восторга заметил субтильный доктор, обращаясь к «Нефертити». На этот раз доктор был без марлевой повязки, и у него на лице обнаруживались жиденькие пшеничные усики. Усики помечали половую принадлежность, однако, не придавали доктору мужественности: теперь он стал похож на травести.
- А какая у него была печень!… Вы не представляете! - смакуя, покачал головой доктор.
- Была?!… - похолодел Навроцкий.
- Не печень, а мечта! - увлеченно продолжал доктор. - Настоящая печень алкоголика! Я отдал ее в коллекцию Никадиму Ивановичу.
- Мою печень?!
- Да, да, - радостно улыбнулся художнику доктор. - Вы не против, я надеюсь?
- А как же я?… - растерянно спросил Навроцкий.
- Мы вам новую поставили.
- Новую? - никак не мог прийти в себя художник.
- Кстати, я ведь вам уже говорил, что мы обнаружили в крови пациента блокатор Космондяна? - снова отвернулся доктор к Нефертити. - Совершенно замечательный случай!
- Да, да… Замечательно, - согласно покивала «египетская царица». - Но дезраствор…
- Алкоголизм… Что ж тут поделаешь? Мозг мы, к сожалению, заменить не можем, - развел руками доктор.
- По-моему вы, все же, преувеличиваете, - попытался защитить свою подмоченную репутацию художник. - Я, конечно, виноват… Каюсь - вел себя как мальчишка… Но…
- Вы ни в чем не виноваты! - поспешно успокоил его доктор. - Это целиком наша вина: результаты анализов были известны еще вечером.
- Да, да, не волнуйтесь, - поддержала доктора величавая Нефертити. - А ваш блокатор мы восстановим.
- Блокатор?
- Это, конечно, варварское средство, но в подобных случаях выбирать не приходится.
- Это вы, наверно, имеете ввиду… то, чтобы я снова выпить не мог? - догадался художник. - Так это не надо… Я вполне контролирую свои поступки! Просто так по-дурацки вышло. Я… - приподнялся он на локтях.
- Лежите, лежите! Все будет в порядке, - ободряюще улыбнулась Нефертити.
- Да честное слово! Я… - тут художник обнаружил, что его руки и ноги привязаны к кровати. - Что это? - удивился он.
- Туго? - поинтересовался доктор.
- Да нет, но… Зачем вы меня привязали? Вы с ума сошли?! - рванулся Навроцкий из ремней, но ремни оказались крепкими.
- Чтобы вы больше ничего не натворили.
- Отвяжите немедленно! Что же это такое!… Я совершенно нормальный, здравомыслящий человек… Подумаешь - выпил немного! И верните, пожалуйста, мою одежду! Я в этой тунике идиотом себя чувствую.
- К сожалению, вашу одежду мы вернуть не можем, - вздохнул доктор. - Ее уже уничтожили… И, потом - зачем она вам, собственно? Она была в ужасном состоянии.
Пока потрясенный Навроцкий подыскивал слова, способные выразить всю глубину его возмущения терапевтическим произволом, на соседней койке произошли некоторые метаморфозы: Рядовой Калиты, прибывавший до настоящего момента в состоянии прострации, вдруг ожил, и громким членораздельным возгласом привлек к себе внимание персонала:
- Где я?! - потерянно воскликнул рядовой, усевшись на кровати и озираясь по сторонам.
- В госпитале, - доброжелательно откликнулся доктор. - Только напрасно вы встаете - вам надо лежать. Как вы, кстати, себя чувствуете?
- Что со мной?! - спросил Калита.
- Ничего страшного, - улыбнулся доктор. - Обычное сотрясение. Вероятно, вы ударились головой, и… Ложитесь, ложитесь - это, все же, достаточно серьезно.
- Ударился? - нахмурил лоб Калита. - А что потом?
- У вас было помутнение сознания. Вы бредили.
- Я был в Америке, - задумчиво сообщил рядовой. - Старик… Terrible perception…
- Да, да - вы бредили по-английски, - подтвердил доктор.
- Я не знаю английский, - заявил Калита.
- Доктор, вы развяжете меня, или нет?! - сердито напомнил о своем существовании Навроцкий.
Рядовой бросил взгляд в сторону художника, и его лицо подернулось рябью нехороших воспоминаний:
- Это он! - обличительно ткнул пальцем Калита. - Он меня по голове ударил!
- Извини, приятель, но ты сам напросился, - равнодушно пожал плечами художник, озабоченный собственными проблемами.
- Ты хоть знаешь, что мне пришлось из-за тебя пережить?! -  поднялся во весь рост рядовой. - Ты, fucking bustard!
- Да что такого то?… В Америке побывал… По-английски, вон - говорить научился, - парировал Навроцкий.
- Я те щас покажу Америку! - пообещал внепространственный скиталец, и шагнул к распятому на койке художнику.
- Эй, эй, эй!… - заерзал в путах Навроцкий. - Держите его!… Я же прикован к постели - это не по-христиански!
Субтильный доктор героически бросился Калите на перерез, но могучий рядовой отшвырнул его в угол, словно сноп соломы. Доктор упал. Нефертити вскрикнула и отступила к дверям.
- Зовите охрану, профессор! - отважно вякнул доктор из угла, и Нефертити бросилась в коридор.
Калита добрался до Навроцкого, схватил его за грудки и встряхнул так, что у художника хрустнули суставы, а ножки кровати на мгновение оторвались от пола…
- Ты зачем меня по голове ударил, сволочь?! - прошептал он с ласковой яростью. - Я тебе чего сделал, а?…
- Пришлось… Ты же меня растерзать собирался - что мне еще оставалось? - сдавленно оправдывался художник, прижатый к «прокрустову ложу».
- Ничего я не собирался! С чего ты это взял? - спросил Калита.
- Очень было похоже.
- Да?… Может быть… - задумался рядовой. - Один подонок меня тогда здорово разозлил.
- Ну, так, а я то здесь причем? - постарался развить эту здравую мысль Навроцкий. - Его бы и давил…. Да отпусти ты меня - задушишь.
- Ты его знаешь? - подозрительно спросил рядовой, несколько ослабив хватку.
- Откуда?
В этот момент из коридора послышался приближающийся топот бегущих людей, и в помещение стремительно ворвались трое крепких парней в голубых комбинезонах - видимо подоспела охрана, вызванная Нефертити. В руках у охранников были резиновые дубинки, и они сразу же пустили их в ход, обрушив на Калиту град ударов. Рядовой вжал голову в плечи.
- Что вы делаете, у него же сотрясение! - возмутился доктор.
Охранники покосились на правозащитника, пристегнули дубинки и стали закручивать рядовому руки. Калита, который сначала, было, опешил, теперь взревел, как медведь. Он отпустил Навроцкого, стряхнул с себя охранников и принялся орудовать огромными кулаками. Не прошло и десяти секунд, как ударный отряд медперсонала был разгромлен, а пол усеян телами нападавших.
Рядовой обвел поле боя мутным взглядом: один из охранников еще подавал признаки жизни, но Калита не стал его добивать. «Подранок» поднял голову, щуря опухающий глаз, и, что-то тихо бормоча, пополз к дверям. Доктор затаился в своем углу, испуганно поглядывая оттуда на Калиту.
- Ну все… Теперь точно дисбат, - вздохнул рядовой. - Чего они ко мне полезли то, придурки?! Всего то трое…
- Так ты часто так развлекаешься? - поинтересовался впечатленный результатом битвы Навроцкий. - Все же вовремя мне тогда ведро то подвернулось.
- Бывает, - угрюмо кивнул Калита. - Нервный я… А должен быть спокойный.
- Что значит, должен?
- Меня уже два раза проверяли: Гены нормальные.
- Гены?… А-а-а… - сообразил Навроцкий. - У вас тут тоже хромосомами интересуются… Ну, хоть котельщиков с Моцартом не скрещивают - и то хорошо.
- Пойду я, пожалуй, - решил Калита.
- Пойдешь?
- Ага…
- Слушай, отвяжи меня, а? - попросил Навроцкий.
- А чего ты привязанный?… Может, нельзя?
- Да какая тебе то уж разница? А я даже почесаться не могу.
Рядовой пожал плечами и принялся расстегивать ремень на руке художника. Подбитый охранник наконец выполз в коридор, и был встречен там аханьем Нефертити, которая, совершенно очевидно, ожидала иного исхода баталии.
- Доктор! Вы живы?! - крикнула она из-за двери, не решаясь заглянуть в палату.
- Пока жив, профессор, - откликнулся доктор.
Освободив Навроцкому руки, Калита помог ему избавиться и от ремней на ногах.
- Спасибо! - поблагодарил художник рядового, присев на кровати. - Ты уж извини за ведро… Инстинкт самосохранения.
- Да ладно, - благодушно махнул рукой Калита. - С кем не бывает… Ну, все - я пошел.
- Погоди, и я с тобой, - поднялся художник, оправляя белую тунику.


- Может быть, мне связаться с вами? - предложил Липкин. - Я имею ввиду… с моим современным шефом.
- Вздор! Зачем это? - возразил Грек. - Одного Завиридиса вполне достаточно. Уж можете мне поверить - я себя знаю, - Николай Аристархович выглядел озабоченным, но, действительно, вполне уверенным в себе.
- Хорошо, - согласился Липкин. - В любом случае, руководство в курсе происходящего... - отметил он.
- Вот именно, - кивнул Грек.
Арамис Юрьевич молча потягивал из чашки кофе, размышляя о том, что Герберт Уэллс подложил обществу большую свинью, натолкнув чьи-то нездоровые умы на скверную идею. Хотя, конечно, если бы не он, так кто-нибудь другой все равно сделал бы это… Человечество представляло собой настоящий генератор безумных идей, но самое скверное, что практически все эти безумные идеи рано или поздно воплощались в жизнь, какими бы невероятными они не казались вначале… Положительные аспекты этого явления, - блага научно-технического прогресса, - на взгляд Колупаева, не делали людей счастливее. Зато их оборотная сторона стала воистину Дамокловым мечем… Разнообразные вредоносные производства отравляли все живое, не говоря уже о начиненных гадостной начинкой бомбах и ракетах, которые в любой момент могли пойти в дело, грозя доконать жалкие остатки биосферы… Впрочем, рассуждать об этом можно сколько угодно, а что толку?… И как только Всевышний допускает все эти пакости? Неужели ему наплевать на то, как обращаются с его планетой? (Арамиса Юрьевича по-прежнему беспокоили вселенские вопросы). Похоже, что так оно и есть… Вот и эти - «поборники чистоты временного русла, экологи исторического процесса», мать их… Запутались в собственных «штанах»!… Сами себе на пятки наступают!… Тут люди гибнут, без вести пропадают, милиция на ушах стоит - а им все игрушки… Лес рубят - щепки летят…
Колупаев украдкой бросил неприязненный взгляд на самоуверенное, породистое лицо Завиридиса. За лощеной внешностью Грека определенно скрывался опытный делец, а вовсе не альтруист, склонный к бескорыстному служению человечеству.
«Тоже, поди, какие-то свои делишки обделывает: даром что ли правая рука не ведает, что левая творит… При таких то возможностях… - вздохнул Арамис Юрьевич. - И к чему, скажите на милость, все это приведет, в конце концов? Уж лучше б, в самом деле, гуманоиды распоясались.
Став свидетелем того, как фатальная встреча двух отчаянно противоборствующих группировок превратилась в совещание единомышленников, Колупаев поражался той легкости, с которой эти подпольные вершители судеб творили историю, играя человеческими жизнями и смертями… Он окончательно разочаровался в чудесах прогресса. Однако присутствовал и один утешительный момент в истории с дубликатом высокого начальства: следователь, кажется, избавился от унизительного клейма, которым пометил его Липкин. Противное медицинское определение больше не терзало чувствительную натуру Арамиса Юрьевича. Да и мысль об обещанном приличном окладе грела душу… Теперь он сможет послать Алину куда подальше, вместе с ее папашей профессором, если она снова вздумает его шпынять, когда все окончательно утрясется и он выйдет из «подполья». (На вопрос о зарплате Липкин пожал плечами, и предложил следователю самому назвать сумму, в которую он оценивает свои услуги фирме. Арамис Юрьевич, недолго поколебавшись, сумму назвал, и сумму не малую)…
- …Так что, без надежного имплантанта почти невозможно продуктивно влиять на поток, - разглагольствовал Липкин, подливая кофе Греку.
Упомянув одиозное словечко, он вырвал Колупаева из размышлений, и Арамис Юрьевич вновь стал прислушиваться к разговору...
- Не говоря о том, что это опасно… - продолжал Моисей. - Я думаю, ваш человек погиб именно в результате отторжения.
- Черт возьми! Мы вовсе не собирались влиять на поток, - поморщился Грек. - Во всяком случае, здесь… Это была скорее исследовательская программа. Так вы следили за Максимом?
- Да, конечно.
- И знали, что его должны убить?
- Знали, - подтвердил Липкин. - Мы вычислили его благодаря золотой гантели, найденной на месте преступления. О ней писали в местной прессе. Нам удалось ее изъять.
- Да, да… Гантели, - задумчиво кивнул Грек. - Мне казалось, это самый простой способ решить финансовые вопросы. Здесь ведь никто не знает про синтетическое золото.
- Мы такого уже не практикуем, - слегка покровительственно улыбнулся Липкин.
- Вторую он, вероятно, продал?
- О второй нам ничего не известно.
- Ладно, это не важно… Я собирался выяснить, что произошло, и предостеречь Максима. Странно, почему вы не сделали этого, если знали.
- Захар пытался остановить его. Но наши действия ограничены рамками определенных инструкций и…
- Я сказал ему, кто мы такие, предупредил об опасности, и предложил немедленно покинуть сектор, - пояснил Захар. - Но он почему-то решил, что опасность исходит от нас… Больше я ничего не мог сделать.
- Дело еще не закрыто, - добавил Липкин. - Мы надеялись выйти на организаторов вмешательства, и полностью устранить нарушение структуры. К чему, собственно, почти и пришли…
- То есть, вы хотите свернуть мою операцию? - хмуро поинтересовался Грек.
- Ну что вы, Николай Аристархович! Руководитель отдела – вы. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь вам, - заверил его Липкин.
- Что ж, буду весьма обязан, - удовлетворенно кивнул Завиридис. - А что там, насчет инструкций, о которых вы упоминали? Нельзя ли поподробнее?
- Да, конечно… Собственно говоря, инструкции были разработаны под вашим личным руководством, - заметил Липкин, - Основная проблема заключается в том, что имунная система потока болезненно реагирует на всякое активное вмешательство, ведущее к каким-то серьезным изменениям структуры. Особенно, если эти изменения продуманные… Поэтому суть инструкций сводится к тому, чтобы минимизировать воздействие на поток и, тем самым, снизить риски. Правда, в том случае, если мы устраняем последствия предыдущего вмешательства, поток не оказывает особого сопротивления - это наше преимущество. Но, все же, основное правило - это никаких лишних движений.
- Короче… Если я сообщу Максиму о грозящей опасности, это что-нибудь даст?
- Возможно это даст ему шанс, но не гарантии. Вот если бы вы работали с имлпнтантом… - покосился Липкин на Арамиса Юрьевича.
- Но я не имплантант! - возмутился Колупаев. - Вы же убедились.
- Это вряд ли, - вздохнул Липкин. - Просто в секторе действует кто-то еще.
- Ну, знаете ли!… - покачал головой Арамис Юрьевич. - У вас семь пятниц на неделе! По-моему, все эти ваши теории слишком шаткие, чтобы делать серьезные выводы.
- Так вы поможете мне на этот раз? - повернулся к нему Завиридис.
- А что нужно делать? - насупился Колупаев, вспомнив про обещанную зарплату.
- То же, чем занимался Максим… А самого Максима тогда, пожалуй, лучше вообще вывести из игры. Просто не посылать его сюда, - рассудил Грек.
- Мне придется закупать сперму? - сообразил Арамис Юрьевич.
- Нет, нет… - вмешался Липкин. - Все не так просто, Николай Аристархович. С появлением здесь вашего Максима теперь связаны некоторые события, которые непосредственно касаются как вас, так и нас. Поэтому выводить его из игры нужно аккуратно, и желательно в самый последний момент, иначе все так запутается, что не распутаешь.
- Понимаю, - согласился Завиридис. - И что вы предлагаете?
- Вы предупредите его - вам он, без сомнения, поверит, но покинуть сектор он должен перед самым убийством… и обязательно оставить гантель. В таком случае, наша с Захаром «линия» останется почти без изменений… И еще нужно как-то инициировать ваш нынешний визит сюда, если вы собираетесь сотрудничать с Арамисом Юрьевичем.
- Но это же, практически, невозможно, - возразил Грек, немного подумав. - Все может сложиться совершенно иначе…
- Если правильно организовать, то должно получиться. Во-первых, поток обладает определенной инерцией, и его не так-то просто заставить изменить существующую линию, а во-вторых, у нас есть имплантант, который, как вам уже представилась возможность убедиться, имеет свойство притягивать к себе линии вмешательств… Этим мы и воспользуемся, - ласково посмотрел на Арамиса Юрьевича Липкин.
- А что произойдет со мной? - поинтересовался Грек. - Весь этот разговор, он… останется в силе?
- Для вас ничего не измениться. Мы проводили подобные эксперименты… Дискретное время изолятора позволяет избежать влияния более поздних версий потока. Единственное условие - вы обязательно должны сюда каким-то образом попасть, что, думаю, не составит труда…
- А если не попаду?
- Нужно чтобы попали, - уверенно заявил Липкин. - Мы подстрахуемся… Всю информацию об изменениях следует передать какому-нибудь вашему доверенному лицу, чтобы в случае неудачи вы все-таки связались с нами. Это не сложно.
- Ну, хорошо… - согласился Завиридис. - А что мне сказать Максиму? Вам известны какие-то детали? Кто убийца?
- Убийц двое… Но нам не удалось выяснить детали, поскольку они воспользовались прибором.
- Вот как…
- Они исчезли сразу же после убийства, - добавил Захар.
- Да… - кивнул Липкин. - Лидочка - жена одного из этих людей. У него были определенные причины злиться на вашего агента, хотя и не вполне адекватные для того, чтобы… Однако, в условиях нестабильности потока, это, вероятно, сыграло свою роль.
- Петя никого не убивал, - вмешалась Лидия.
- Лидочка, я же уже объяснял, - вздохнул Липкин. - Это поток…
- Петя никого не убивал! - упрямо повторила Лидия.
- А вы что на это скажете? - взглянул Грек на Колупаева. - Вы занимались этим делом, насколько я понимаю?
- Я подозревал их, - встрепенулся Арамис Юрьевич. - Но доказательств у меня нет… - бросил он взгляд на Лидию. Девушка благодарно улыбнулась ему в ответ.
- И где они могут быть? - спросил Завиридис у Липкина.
- Судя по всему, сначала они попали в прошлое… в каменный век.
- Сначала?…
- Да. Их довольно быстро обнаружили, но, по недоразумению переправили в будущее.
- По какому недоразумению?
- В нижних секторах у нас дежурит господин Безносов - он без пяти минут пенсионер и…
- Знакомая фамилия.
- Вы наверняка его знаете, - подтвердил Липкин. - Он работает у вас с самого основания.
- Олег?
- Совершенно верно, Олег Валентинович, кажется.
- Знаю, - кивнул Грек.
- Так вот… Они там с датами напутали, а поскольку прибор не был зарегистрирован… В общем, сейчас они в конце двадцать первого века.


Оргия, похоже, приближалась к своему разгару. Крымский портвейн двадцать второго года, не смотря на все свое благородство и регалии, постепенно привел публику в довольно свинское состояния - видимо участники оргии действовали целенаправленно. Учитывая предшествующую «спивку» с Тетеркиным, Сева принял на грудь побольше других, но держался сравнительно неплохо: его «здешний лучший друг» - толстяк Пусоцкий, к примеру, уже поклевывал носом в тарелку, да и многие прочие господа лыка не вязали, а таксист еще вполне владел речью…
- Юрка!… - нежно целовал Сева полковника в темя, обнимая его за шею. - Какой ты молодец, что меня сюда затащил! Брат!… Ты видишь - какие люди?!… Я думаю, не стоит нам домой возвращаться. Да мы с тобой тут так развернемся - мало не покажется!… Что мы у себя в прошлом забыли? Тапочки?… - икнул он. - Да не хрен там делать, в этом сортире! Там даже унитазов человеческих делать не умеют… И перспектив - ноль! Давай здесь останемся, а?
Тетеркин мычал в ответ что-то нечленораздельное - для него дозы оказались слишком велики. Глаза у полковника были стеклянные.
Откуда-то послышался женский визг, перешедший в заливистый хохот. Сева обернулся: Один из «смокингов» завалил свою пеструю подружку на подиум - оргия принимала истинный размах…
- Сейчас приду, - заявил полковник и, покачиваясь, поднялся из-за стола. - Пописаю только.
- Иди, конечно, - кивнул Сева. - Посмотри, что у них за сантехника - расскажешь потом, - напутствовал он полковника: природные деловые качества не покинули таксиста даже под воздействием благородного портвейна.
- Ничего, мы им скоро покажем воздержание! - забубнил вдруг Пусоцкий Севе в ухо, придавив его плечо тяжелой пухлой рукой. - Они и пикнуть не успеют, как запьют горькую, - он нечаянно ткнулся влажными губами в ухо таксиста, и Сева неприязненно отстранился. Но Пусоцкий снова придвинулся к нему и заговорил еще тише:
- Куда они денутся?!… В экономике стагнация, наука выдохлась, искусство вырождается, им даже сексом заниматься лень! Уроды!… Помнишь, сколько мы сделали в двадцатом веке?!
- Помню, - кивнул Сева.
- Ну вот!… А что теперь?… - Пусоцкий взмахнул рукой, сметя со стола пару пустых бутылок. - Упадок! Развал! Полный развал… Космос нужно осваивать - Марс, Венеру, Юпитер, Альфу - мать ее - Центавру!… А кто?! Кто его будет осваивать?!… Эти недоноски, которым плевать на все, кроме собственного благополучия?! Эх!… - он ударил по столу нежным кулаком, вызвав легкую судорогу графина с клюквенным морсом.
Подбежавший официант немедленно наполнил бокал Пусоцкого свежим портвейном. Толстяк взглянул на него презрительно и отпил добрую половину.
- Когда?… - снова повернулся Пусоцкий к таксисту.
- Что? - не понял Сева.
- Когда это, наконец, начнется?… Между прочим, я прикупил пакет Алки, как ты советовал.
- Какой Алки? - насторожился Люмберг. - Чего я советовал?…
- Алко-колы, какой еще… - укоризненно посмотрел на него толстяк. - Кончай ты темнить… Я вбил почти все свободные активы, - нахмурился Пусоцкий. - Когда?…
Сева понял, что разговор выходит за рамки его компетенции, и благоразумно молчал.
Пусоцкий задумчиво пожевал губу и отхлебнул еще портвейна:
- Зря ты так… Я ведь всей душой с вами. И акции здесь вовсе ни при чем… То, что вы с Греком затеяли - это Божье дело, и я бы его поддержал в любом случае. Я состою в оппозиции из совершенно бескорыстных побуждений, - тебе ли этого не знать… Мы просто обязаны возродить страну!
Таксист апатично безмолвствовал.
- Я понимаю… понимаю, на каком уровне принимаются подобные решения, - согласно кивнул Пусоцкий. - Понимаю, что ты должен держать язык за зубами, но мне то… - сделал он выразительно-дружественное лицо, - Мне то мог бы намекнуть.
Сева зевнул.
- Однако, как вам удастся протащить это через комитет? - продолжал бормотать неутомимый собеседник. - Там же ни одного из наших нет… Хотя, со связями Грека и твоими деньгами это, вероятно, не вопрос… А вот генофонд… Генофонд то давно тю-тю… Что вы с этим намерены делать?
Услыхав про генофонд, Люмберг совсем скис.
- За нас - кровных детей Иисуса! - исступленно воскликнул вдруг Пусоцкий. Он поднял свой бокал и перекрестился.
- Что?… - испуганно отпрянул Сева.
- Ты знаешь - я человек глубоко верующий, - интимно пояснил толстяк, и залпом выпил остатки портвейна.
Недремлющий официант снова наполнил его бокал до краев. Толстяк потянулся за бокалом, но уронил его, расплескав портвейн по скатерти.
- Все - я спать! - Пьяно мотнул головой Пусоцкий, отстранившись от Севы, и тут же «сдулся», плавно опустив щекастую голову прямо в тарелку, словно из него кто-то вдруг вытащил затычку.
- Эй! - потряс Сева Пусоцкого за плечо. Ему не верилось, что с такой скоростью человек способен перейти из одного - вполне сознательного состояния, в другое - совершенно несознательное. Но Пусоцкий больше не подавал признаков жизни.
В этот момент к Севе на колени приземлилась невесть откуда взявшаяся девица и мгновенно впилась ему в губы жарким поцелуем.
- Ты кукла? - отстранив девицу, настороженно уточнил таксист, внимательно вглядываясь в миловидное, но совершенно пьяное лицо.
- Может быть, лучше куколка?… - кокетливо хихикнула девица и снова попыталась достать Севины губы.
- Извини, я в такие игры не играю… - решительно увернулся Сева. - Была бы ты настоящей женщиной - другое дело.
- Люмберг, ты хам! - обиделась девица. - В прошлый раз тебя, кажется, все устраивало…
- В прошлый раз я был не в курсе… - пристыжено потупился Сева. - А ты откуда знаешь? - спохватился он. - Тебя Юрка подослал?
- Сволочь! - всхлипнула девица и, вскочив с Севиных колен, рыдая, убежала прочь.
«Может, не кукла?… - засомневался Люмбрег. - Как они их, интересно, различают?… Надо у Юрки спросить»…
Сева поглядел по сторонам: Вокруг стоял гвалт множества голосов. Публика разбрелась по залу. Кто-то танцевал, кто-то бесстыдно занимался сексом прямо на полу, а кто-то просто валялся под столом… Никто не обращал на таксиста внимания. Толстяк Пусоцкий сладко дремал в своей тарелке… «И в самом деле - настоящая оргия» - подумал Люмберг.
- Всеволод! Ты опять отключил связь? - раздался за спиной у таксиста чей-то властный голос. Люмберг обернулся.
- Еле отыскал тебя в этом гадюшнике, - заявил высокий мужчина, одетый в «кричаще серый» на фоне тотальной синевы клубных смокингов костюм. В руках он держал черную эбеновую трость с серебряным набалдашником.
- Это вы мне? - уточнил Сева.
- Ладно, не валяй дурака… - сердито сказал мужчина, присаживаясь рядом. - У меня совершенно нет времени… Слушай внимательно, - он достал из кармана пиджака два запечатанных конверта, - Завтра ты должен передать это Максиму. Только обязательно - это очень важно. И еще… Если я буду при этом присутствовать… А я буду… Сделай это незаметно от меня - так нужно. Я тебе потом все объясню.
- Незаметно от вас? - удивился Сева, увлеченный детективным развитием сюжета.
- Именно, - подтвердил мужчина в «кричаще сером». - Постарайся… Мы, вроде, были на ты, - заметил он.
- Ладно, - кивнул таксист, - давай на ты… Выпьешь?
- Некогда, - отмахнулся собеседник. - Это еще не все… Второй конверт отвезешь по указанному адресу - только сделай это лично, пожалуйста! Я тебя очень прошу. Сделаешь?
- Сделаю, - беззаботно согласился Сева. - Раз надо…
- Спасибо, - облегченно вздохнул мужчина, и промокнул платком лоб: в помещении было душновато, видимо от сгустившихся в воздухе паров крымского портвейна. - Я понимаю, все это выглядит несколько странно, но… поверь, я бы не стал обращаться к тебе, если бы в этом не было острой необходимости. Скоро ты обо всем узнаешь… - еще раз настойчиво заверил он.
- Нет проблем, старик, - добродушно откликнулся таксист. - Зря ты выпить отказываешься. Сегодня «Крымский», двадцать второго года… портвейн… Пробовал?
- Мне пора, - с вежливым сожалением заметил проситель. - В следующий раз… - он поднялся из-за стола и направился к выходу из зала.
- Бывай, друг, - бросил ему вслед Сева и углубился в мероприятие, поглотив очередную порцию именитого напитка.
Однако долго ему скучать не пришлось.
- Эй, ты кто такой?! - услышал Люмберг возмущенный возглас. Рядом, засунув руки в карманы, стоял человек, лет тридцати. За его спиной топтался давешний администратор, и маячил еще какой-то тип из публики.
- Я?… - переспросил Сева. У него появилось неприятное предчувствие: запахло скандалом.
- Ты, ты… - подтвердил мужчина с руками в карманах. - Кто ты такой?
- Люмберг… - пожал плечами таксист.
- А я тогда кто? - криво ухмыльнулся мужчина.
- Ну, вы же видите, как похож!… - взволнованно вставил администратор. - Одно лицо!
Сева вгляделся в ухмылку мужчины, и сразу понял, в чем дело… Такую ухмылку ему не раз приходилось видеть в зеркале.
- Это недоразумение, - заметил таксист. - Я не виноват.
- Действительно, похож… - оценил тип из публики. - Всеволод, - обратился он к предъявителю «иска», - по-моему, вам не стоит так сердиться… Может быть, это ваш клон?
- У меня нет клонов! - раздраженно заявил Севин двойник.
- Вы уверены?
- Членский взнос… - сказал «подлинный» Люмберг.
- Членский взнос? - переспросил администратор.
- Пусть он оплатит членский взнос, тогда посмотрим - клон это или нет…
- Я не клон! - обиделся Сева.
Вокруг постепенно скапливался народ: Те, из участников оргии, кто был еще в состоянии что-то понимать, окружили собеседников, удивленно переводя взгляды с одного Люмберга, на другого.
- Два Люмберга - это круто… - заметил кто-то заплетающимся языком. - Хороший портвейн…
- Дайте ему карточку, - потребовал подлинный Люмберг у замершего в нерешительности администратора. Тот кивнул и, вынув из кармана белую круглую пластинку с выемкой посередине, протянул ее Севе. Таксист с любопытством взял пластинку в руку, намереваясь взглянуть на нее поближе. Пластинка мгновенно позеленела, став ярко изумрудной.
- Он заплатил… - заметил администратор.
- Я вижу, - мрачно, кивнул подлинный Люмберг. - Теперь проверьте, что это за счет… Если мой - вам, молодой человек, придется давать объяснения в другом месте, - пообещал он Севе.
Администратор достал из кармана пиджака какое-то устройство, и вставил в него карточку:
- Счет оплачен Люмбергом Всеволодом Леонидовичем…
- Леонидовичем? - поднял брови официальный Люмберг. - Так это мой прадед!… Он давным-давно умер! Клон моего прадеда… - уставился на Севу испепеляющим взглядом разгневанный правнук. - Как они посмели!… И что это за счет? Откуда?…
- Я не клон! - еще раз, угрюмо напомнил Сева. - Я из прошлого…
- Сева, друг, тебя обижают?! - грозно спросил вернувшийся из отлучки Тетеркикн, раздвинув кольцо собравшихся вокруг таксиста членов клуба. После визита в сортир полковник несколько приободрился.
- Ничего Юр, пока все нормально, - миролюбиво успокоил товарища таксист.
- О!… - удивленно воскликнул полковник, уставившись на Севиного двойника.
- Что это за человек? Как он тут оказался? - спросил двойник у администратора, смерив Тетеркина ответным взглядом.
- Это его друг, - кивнул администратор на Севу.
- Вызывайте стражу, - распорядился двойник.
- Идем отсюда, Сева, - дернул таксиста за плечо полковник. - Я же тебе говорил - выродки они.
- Погоди… Это же мой внук… - пробормотал таксист.
- Да, да, похож… Вылитый ты, - подтвердил Тетеркин, беря Севу под локоть. - Пошли отсюда.
- Но у меня же не может быть внуков!… - вспомнил таксист и, покачиваясь, привстал со стула. - Самозванец! - ткнул он пальцем в сторону двойника.
- Их нельзя отпускать! - заявил «законный» Люмберг. - Это клоны!
Кольцо участников оргии постепенно уплотнялось - подтягивались новые члены. Все они были сильно пьяны, но выражения их лиц складывались не в пользу чужаков.
- Сам ты клон! - разозлился Сева. - Нет у меня никаких внуков!… Кто ты такой?!… Самозванец!
- Идем, идем, - тянул полковник Севу.
- Держите их! - воскликнул Севин потомок. Некоторые из «смокингов», повинуясь этому возгласу, попытались загородить дорогу полковнику, который продвигал таксиста к выходу.
- Разойдись! - рявкнул на них Тетеркин громовым командирским голосом, и те слегка попятились назад.
- Пристрелю! - предупредил полковник, вытаскивая из кармана кителя «Тукер».
Какая-то женщина испуганно завизжала.
- Он вооружен… Пускай уходят, - торопливо сказал администратор.
«Смокинги» молча расступились. Тетеркин и Сева направились к арке.
Проходя мимо стеллажей магазина, таксист прихватил с собой бутылку Столичной. Никто из «смокингов» не отважился на преследование, а сторожевые арки беспрепятственно таяли на пути беглецов. Знакомый продавец в черном костюме приветливо улыбнулся Севе, и кивнул на прощанье. Даже денег за водку с Севы почему-то никто не спросил.
Швейцар на входе поклонился таксисту. Вероятно, синий смокинг был Севе здорово к лицу… Выпустив посетителей, швейцар поспешил следом и, резво обежав вокруг них, распахнул сияющую глянцем дверь некоего шикарного сооружения, стоящего прямо напротив входа и напоминающего классический лимузин, правда, без колес. Над крышей кабины, на изящных кронштейнах, была укреплена матово черная штанга.
 - Всего доброго, господин Люмберг! - с подобострастной улыбкой еще раз поклонился швейцар. - Всего доброго, господин полковник, - добавил он.
- Это его утюг… - шепнул полковник Севе. - Шикарная тачка.
- Чей утюг?
- Родственничка твоего.
Судя по всему, наступило уже раннее утро. Оргия затянулась далеко за полночь, в полном соответствии вековым традициям. Но на улице все еще было полно людей: город жил своей непрерывной жизнью, попирая природные циклы. Яркий электрический свет, пронизывая прозрачные плоскости яруса, отражался зеркальными днищами идущих сверху автомобилей, отчего казалось, будто над головами толпы мечутся лучи прожекторов. Это только усиливало атмосферу карнавала, воцарившуюся в Севиной душе. 
Послышались тревожные переливы сирены, и таксист увидел сине-белый утюг, который, вспыхивая проблесковыми маячками, плавно двигался над улицей.
- Стража… - заметил Тетеркин.
- Так, поехали, - пожал плечами Сева и, развязно похлопав швейцара по плечу, нырнул в открытую дверь лимузина - на обитое серым бархатом широкое сиденье. Полковник последовал за ним. Швейцар аккуратно захлопнул дверцу, мгновенно отрезав уличный шум. Полицейская сирена превратилась в комариный писк.
- Домой, господин Люмберг? - приглушенно прозвучал в уютной тишине голос водителя. Сева обернулся: водитель был отделен от салона темным стеклом.
- Домой?… - проконсультировался Люмберг у полковника.
- В бухту, - уточнил Тетеркин.
- В бухту, шеф, - распорядился Сева.
- Слушаюсь, господин Люмберг, - откликнулся водитель. - Меня зовут Сергей, - вежливо напомнил он.
- Дави на газ, Серега, мы торопимся, - заметил Сева. - Не боись - не обидим…
Водитель тронул машину с места. Лимузин вертикально взмыл над мостовой и, быстро набирая скорость, понесся сквозь просторный тоннель. На ближайшем перекрестке он свернул налево и выскочил из переулка прямо к реке. Здесь машина набрала высоту и направилась в сторону озера.


Полоса пляжа отчетливо белела в темноте. Зарево города пробивалось сквозь кроны деревьев ядовитым призрачным сиянием. Миша подтащил лодку к берегу и огляделся по сторонам: пляж был тот самый. Неподалеку серебрилась прозрачная труба моста, сквозь которую неслись огни машин. Костик подцепил копьем связку рыбы и спрыгнул на берег.
Миша собрал хворосту для костра. Они испекли рыбу и поужинали. Глядя на тлеющие угли, Першинг подумал, что смена эпох и политических режимов пока не слишком повлияла на его образ жизни. И чтобы это значило? Он делал что хотел, или все его усилия были пустой затеей? Назойливый образ беличьего колеса снова всплыл перед его глазами. Угли дурманяще потрескивали. Тепло костра обволакивало, словно паутина. На этот раз Миша решил не сопротивляться, и позволил беличьему колесу раскрутиться в полную силу…
Так кем же он все-таки был? Куда стремился? Двигался к намеченной цели? Сознательно перемещался из одной точки пространства в другую, или… вертел подвешенное на спице предопределения колесо своей судьбы, судорожно перебирая лапками мелькающие прутья?…
Учитывая факт синхронного существования прошлого и будущего, выходило, что и его персональная биография уже написана. Решал ли он что-то, в таком случае? Мысль эта, проникнув в сознание, принялась рушить множество отлаженных ассоциативных рядов, которыми прежде бесперебойно оперировал Мишин мозг. Казалось бы, совершенно безобидный образ маленького неугомонного зверька, вертящего проволочное колесо, перевернул все с ног на голову: Он ясно увидел, как в течение всей его жизни, сцепленные друг за другом «входящие» обстоятельства, словно связанные прутья клетки, принуждали его следовать определенным маршрутом, и маршрут этот был незыблем, короток и замкнут… Каждый раз, надежно ухватившись за новый мелькающий прут, он считал, что делает выбор. И выбор этот всегда был самый верный в ситуации, когда тебе навстречу стремительно мелькают прутья клетки - когда важно не промахнуться и не оступиться… А выходило, что он просто прекратил что-то выбирать в этой жизни, и уже довольно давно… возможно с того момента, как в первый раз ухватился за крепкий, негнущийся прут, протянутый ему боевитым отечеством. Или еще раньше?... Был ли выбор вообще?... Отечество выпестовало его силу и ловкость, научило его звериному уму-разуму, а в обмен требовало лишь слепой преданности. Только преданность эта держалась на хлипком каркасе искаженной морали, и когда мораль обрушилась под лавиной собственной грязи, преданность повисла в пустоте… А он так и продолжал делать свой «выбор», хватаясь за шаткие прутья развалившейся клетки, ведущие его по замкнутому кругу привитых инстинктов… Работа… текучка… жизненный цикл… красное - черное… Однако почему именно теперь он забеспокоился? Уж не потому ли, что своим для него во всем этом огромном мире осталось только пламя костра? Все остальные точки опоры сгинули в водовороте вечности, в том числе, кажется, и прутья клетки… Не их ли ему так не хватало теперь, чтобы понять, что ему делать дальше?
Логически Першинг оказался в тупике. Логически выходило, что никакого выбора нет… или… Или все же это он сам не мог найти верный ход?… Фокус заключался в том, что это была вовсе не дилемма - Миша столкнулся с парадоксом.
Поток времени настойчиво выдавливал чужеродную Мишину личность из своего русла. Если в каменном веке он был с ним груб, но отходчив, и, в конце концов, оставил Першинга в покое, удовлетворившись ментальным сродством, то здесь он действовал более цивилизованно и более эффективно. (Вся кажущаяся надуманность такой интерпретации поведения потока кажется надуманной лишь потому, что поток естественен по своей сути и пользуется естественными средствами). Впрочем, Миша не был осведомлен о таких тонкостях поведения потока, иначе он, вероятно, давно бы сменил тактику, избегнув погружения в глубины самоанализа…
Костер ярко вспыхнул, когда Костик кинул в него сухую еловую ветку и, как это нередко случается с мыслителями, Мишу осенило. Он внезапно осознал, что слово «выбор» подразумевало собой нечто большее… нечто гораздо большее, чем правильный выбор… Правильный выбор?… Для кого правильный? Для него или для колеса? Кто выбирал? Он? Или колесо выбирало его?… В отличии от белки, он давно мог остановиться, мог свернуть, мог открыть клетку, и мог оказаться черт знает где… Он был человеком - существом, которому Всевышний дал свободу выбора, а значит - он имел право и на неправильный выбор. Может быть, именно в этом заключалась свобода?… Внутренняя свобода… Выход из клетки внутри себя?… (Если б только знал Миша, как беспомощно барахтается где-то в далеком прошлом, в своем собственном вертящемся колесе некий следователь уголовного розыска Колупаев, пытаясь ухватиться за мелькающие прутья, - вцепиться в них мертвой хваткой, двинуться в четком ритме с этим «чертовым колесом» жизни, сделать «свой» правильный выбор, - он бы, вероятно, крепко подумал, прежде чем искать выход из клетки)…
Понятное дело, что белка, по сути, была тут вовсе ни причем. Зверьку просто повезло - он выбился в символы. Возможно, одна из причин произошедших в Мишиной голове трансформаций сидела рядом с ним, шерудя копьем угли костра… А еще одна - ворочалась в своей кровати, в старом доме на Таврической, тщетно пытаясь уснуть…
Меж тем, на пустынном ночном пляже наметилось некоторое оживление: Три человеческие фигуры двигались вдоль лесного массива, неслышно подбираясь к «биваку». Неслышно - конечно громко сказано, но семейство Першингов в молчаливом согласии поддержало эту древнюю игру. Достигнув мнимой границы видимости, фигуры на некоторое время замерли, а затем эффектно выступили из темноты за Мишиной спиной.
- Эй, - привлекла внимание старшего Першинга одна из фигур, поскольку младший Першинг разглядывал ее без видимого интереса.
- Что? - откликнулся Миша, не поворачивая головы: Он как раз в это время размышлял над тем, как ему следует себя вести, не будучи самим собой, то бишь - как ему выбраться из клетки собственных инстинктов.
- Это наше место, - авторитетно заявила фигура. Першинг обернулся на нее посмотреть: Фигура была ничего себе - невысокая, но коренастая. Две другие выглядели менее внушительно.
- Ладно, - смиренно сказал Миша.
- Чего ладно? - заметно расслабилась фигура, засунув руки в карманы штанов, - Вали отсюда, турист!
Миша задумался - что бы такое ответить фигуре, чтобы не обидеть ее, не обидеться самому, и не принять «ложное верное» решение…
- Тупой, что ли? - поторопила его фигура.
Першинг вздохнул, поднялся и повесил на плечо сумку.
- Идем, сынок, - бодро сказал он Костику, и неожиданно почувствовал, как где-то в глубине груди разливается эйфорическое ощущение победы. «Вот оно! - пораженно подумал Миша, - Сработало!»
- Дай-ка сюда, - небрежно бросила фигура, и Першинг просветленно взглянул на нее, снимая с плеча сумку… Но фигура протянула свою поросшую рыжим волосом лапу к мальчику, намереваясь сграбастать подаренный Яковой дротик… Костик молча увернулся.
Миша тряхнул головой, словно сбрасывая наваждение, прищурился и заехал фигуре в челюсть.
«Нет… не сработало»… - разочарованно заключил про себя Першинг, глядя как фигура оседает на песок.


То, что творилось с организмом Навроцкого, было удивительно… Головная боль прошла, и теперь он в полной мере мог оценить животворные последствия проведенной над ним терапии. Художник уже и не помнил, когда в последний раз он испытывал нечто похожее: Все тело как будто переполняла бурлящая дурная энергия. Примерно такие ощущения в юности заставляют человека пинать ни в чем не повинные консервные банки, попавшиеся под ногу, бегать по лестницам, обгоняя лифт, а то и крушить телефонные будки - если особенно припрет… С возрастом подобные порывы обычно возникают все реже и реже, пока не исчезают совсем. Но, в данный момент, Навроцкий то и дело ловил себя на мысли, что с удовольствием разнес бы сейчас вдребезги что-нибудь не очень полезное, но достаточно крепкое.
Переодетые в костюмы поверженных охранников, они с Калитой благополучно выбрались из здания госпиталя по черной лестнице, и теперь, смешавшись с толпой прохожих, шли по улице. Навроцкому костюм пришелся впору, а вот Калита выглядел в маломерной униформе словно переваренный картофель в мундире, и этот мундир трещал по швам при каждом неаккуратном движении. Улица была пешеходной. Скорее даже, это был пешеходный тоннель, поскольку на высоте нескольких метров над головами прохожих по прозрачной поверхности неслись автомобили.
- Тебе куда? - спросил у художника Калита, после того, как стало ясно, что побег удался.
- Куда?… - переспросил Навроцкий. «Действительно, куда?» - задумался он. Хотя художник чувствовал себя полным сил, (возможно, в большей степени, это обстоятельство и послужило причиной его сумасбродного бегства из госпиталя), однако он совершенно не представлял себе, как будет действовать дальше. «Куда ему идти?… Домой на Басков - проведать потомков?… Так откуда им взяться? Небось, и коммуналка давно рассосалась. Что там теперь - одному богу известно… В какое-нибудь нынешнее «ФСБ» - навести справки?… Под силу ли спецслужбам депортировать его в родное время?… И Сева опять потерялся»…
- Чего молчишь, не хочешь говорить? - по-своему истолковал Навроцкого Калита. - Ну, как знаешь, - пожал он плечами. - А я, пожалуй, двину к нашему полкану. Он человек со связями… Может, замолвит словечко. Я ему как-то сантехнику в порядок приводил - по прошлой отсидке. Вроде бы не плохой мужик - выпили с ним. О жизни поговорили. Странный только немного - к унитазам неровно дышит… Жена его, правда, давит - в генеральши метит.
- Когда с человеком пить можно - это уже не плохо, - рассеянно кивнул Навроцкий, отметив про себя, что знаком, по крайней мере, еще с одним человеком, неравнодушным к унитазам…
- С ним можно. Он меня сильно напоил… Тоже тогда в Америку попал.
- Кто, полковник?
- Я.
- А… Так тебя туда и по пьянке заносит?
- Заносит, - подтвердил Калита. - С детства у меня это, devilry… Я в детстве с дерева упал, с тех пор и мучаюсь.
- С дерева?… - подозрительно взглянул на него Навроцкий. - А ты там на самом деле был когда-нибудь?… В Америке?
- Только во сне.
- А английский чего из тебя сыпется? Во сне выучил?
- Я его не учил. Просто там все по-английски говорят, и мне приходиться, - неохотно пояснил Калита. - rascals…
- Да брось ты… Подумаешь - неприятность! - попытался как-то утешить Калиту Навроцкий. - У тебя это хоть во сне… А у меня в реальной жизни - такие чудеса, что не приведи Господь!
- Какие чудеса? - заинтересовался Калита.
- Да… - безысходно махнул рукой Навроцкий. - Мотаюсь из одного времени в другое… Никак домой не попасть.
- На самом деле? - проникся рядовой. - Здорово!… Интересно, наверно.
- Если бы по своей воле, так, может быть, и интересно, - заметил художник. - А так… не очень.
- Тебя не из-за этого к кровати то пристегнули? - уточнил Калита.
- Нет… Но, если рассматривать в широком смысле - то да… - диалектично признал Навроцкий. - Хотя, я им не говорил ничего такого.
«Светская беседа двух душевнобольных»… - отстраненно подумал он.
- Правильно сделал, что не говорил, - одобрительно кивнул Калита. - Они таких вещей не понимают… Мне про Америку никто не верит. Решили бы, что у тебя с головой не в порядке.
«Это точно, - подумал Навроцкий. - Так бы, наверно, и решили… Вот, к примеру, - парень, - всего лишь в Америку во сне летает, и то не вериться… Даже я не верю. А ведь эти американские экскурсии просто детский лепет по сравнению с тем, что с нами на Басковом случилось».
Тоннель вывел их на площадь, взятую в кольцо могучими липами. Посередине площади располагался фонтан. Множество хрустально-прозрачных струй, плясали в каком-то замысловатом ритме, создавая в воздухе рисунок, напоминающей залпы фейерверка. Потолка над площадью не было - только витое перекрестье дорожной развязки. Лучи живого солнца, пронзая водную пыль, расцвечивали пространство вокруг фонтана радужной аурой.
Художник залюбовался радугой.
- А ты откуда? Из будущего? - спросил Калита.
- Из прошлого.
- Жаль…
- Чего жаль?
- Интересно было бы узнать - что там дальше будет… - мечтательно пояснил рядовой. Он то, похоже, не сомневался в правдивости Навроцкого.
- Интересно, - без особого энтузиазма согласился художник. - Только домой хочется…
- А где твой дом?
- Здесь, в Питере… Сто лет назад был.
- Сто лет?… Давно… Так ты, наверно, умер уже?
- Наверно.
- И знакомых никого не осталось… У тебя дети есть?
- Нет.
- Зря.
- Кто же думал…
- И обратно не вернуться?
- Надеюсь, можно… Если они меня найдут.
- Кто?
- Те, кто этим занимается.
- Так тебе совсем идти некуда?
- Разве что на кладбище.
- Хочешь, пошли со мной? - радушно предложил Калита. - Познакомлю тебя с нашим командиром. Он, конечно, с придурью, но мужик хороший. Может, и тебя пока куда пристроит.


Навроцкий шагнул из будки на тротуар и огляделся: пустынный перекресток окружали аккуратные коттеджи, крытые черепицей. Низкие заборчики палисадников тянулись вдоль тротуаров. За домами темнело озеро. После наслоений тоннелей деловых районов мегаполиса эта идиллическая провинциальная картинка выглядела нереально, словно стремительная подземная капса выплюнула художника из будущего. Он смерил подозрительным взглядом вышедшего следом Калиту - уж не законспирированный ли это «перевозчик-временщик»…
- Идем, идем, - дружески подтолкнул его рядовой. - Здесь рядом уже…
Навроцкий двинулся вперед и, подняв взгляд, заметил пролетающий невдалеке ярко красный утюг: призрачные надежды рассеялись - бытовая техника продолжала безумствовать.
- Здесь он живет, - сообщил рядовой минут через пять ходу, указав на двухэтажный коттедж, который отстоял от дороги несколько дальше соседних домов. Перед коттеджем расстилалась небольшая, мощеная камнем площадка. В центре площадки стоял шикарный лимузин с «ручкой».
- Утюг? - догадался Навроцкий.
- Это не его, - заметил Калита. - У полковника маленький, зеленый… Гости, наверно.
- Может мы не вовремя?
- Сейчас спросим.
- А почему все утюги с ручками? - решился художник задать давно мучивший его вопрос.
- А как же они без ручек летать будут? - недоуменно взглянул на него Калита.
- Действительно… - согласился Навроцкий.
Обойдя лимузин, и поднявшись на крыльцо, оборудованное львами, рядовой остановился перед дверью:
- Тук-тук, - сказал он.
Навроцкий снова покосился на Калиту: блуждающий американец то и дело выкидывал что-нибудь новенькое…
Простояв пару минут перед закрытой дверью, рядовой вздохнул:
- Наверно звонок не работает, - заметил он, и постучал в дверь кулаком.
Художник поискал глазами кнопку звонка, но не нашел…
За дверью послышались чьи-то нетвердые шаги.
- Дома… - негромко прокомментировал рядовой.
- Кто там? - спросил из-за двери сиплый голос.
- Рядовой Калита, господин Полковник, - по военному четко доложил рядовой.
- Полковник спит, - заявил голос, на этот раз показавшийся Навроцкому очень знакомым…
- Сева?… - неуверенно окликнул он сиплый голос.
Дверь сразу же скользнула в сторону, и глазам Навроцкого предстал его старый товарищ - с улыбкой во весь рот на опухшем лице, и окурком сигары в эпицентре этой улыбки. На Севе был изрядно помятый темно синий костюм и белая рубашка, расстегнутая почти до пояса.
- Петька!… - умиленно воскликнул таксист, раскрыв объятия навстречу художнику.
Друзья обнялись.
- Ты то как здесь оказался? - спросил Навроцкий. - Я думал, тебя тоже лечат.
- И не спрашивай!… - махнул рукой Люмберг. - Все у меня через задницу… Но, зато мы тут здорово гуляем.
- Ты!… - раздался над ухом Навроцкого полный торжествующего негодования голос. Таксист поднял глаза и мгновенно переменился в лице…
Не говоря больше ни слова, Калита протянул руки, и схватил Люмберга за горло. Навроцкий, поняв в чем дело, бросился таксисту на помощь, но оторвать руки Калиты от Севиного горла было невозможно. Лицо Люмберга стало пунцовым. Окурок сигары вывалился изо рта.
- Отставить, рядовой! - рявкнул кто-то сверху - со ступенек винтовой лестницы, ведущей на второй этаж.
Калита вздрогнул, разжал пальцы и, опустив руки по швам, вытянулся по стойке смирно.
Полковник Тетеркин, нещадно давя жалобно скрипящие ступеньки, спустился вниз.
- Кто это? - спросил он, окинув Навроцкого строгим взглядом.
Китель полковника был накинут на плечи - на голое тело. Из под кителя виднелись клетчатые трусы. Правую щеку командира пересекали розовые отпечатки, оставленные, вероятно, подушкой - гости определенно явились не вовремя.
- Это мой друг… Из прошлого… Петя… - прохрипел таксист, потирая шею.
- Что-то много вас из прошлого понаехало, - зевнул полковник. - Ну, ладно… А что тут, собственно, происходит? Калита?…
- Он писсуары ломал, господин полковник! - доложил рядовой.
- Знаю… - кивнул Тетеркин. - А ты чего явился?
- У меня опять проблемы, господин полковник, - смущенно опустил глаза Калита. - На меня напали… Санитары, в госпитале… Я их немного избил.
- Снова на людей бросаешься, - укоризненно покачал головой Тетеркин. - Все твоя Америка из тебя прет, - вздохнул он.
- Так точно, господин полковник.
- Он немного не в себе, - пояснил Тетеркин Севе. - Генетика нормальная, но… Ты как? В порядке?
- Выпить бы не мешало, - кашлянул таксист.
- Остался только ликер.
- Думаю, поможет, - кивнул Сева.
- Что ж… Идемте наверх, господа, - покачнувшись, предложил гостям полковник. Судя по всему, проспаться ему не удалось.
Поднимаясь вслед за Севой на второй этаж, Навроцкий увидел, что на верхних ступеньках лестницы, головой вниз, - под углом примерно в сорок пять градусов, - лежит ничком тело мужчины.
- Что это? - испуганно спросил художник.
- Это Серега – пилот, - пояснил Люмберг, заботливо подтащив тело наверх - на ровную площадку. Голова Сереги, при этом, раза три согласно кивнула, считая ступеньки.
- Живой? - на всякий случай уточнил Навроцкий.
- Думаю, выживет, - пожал плечами таксист. - Перебрал…
- А… - расслабился художник. Однако, пройдя по коридору, он натолкнулся на новый сюрприз, и на этот раз буквально оторопел - в проеме дверей одной из комнат ему открылась жуткая картина: на полу, раскинув руки, лежало еще одно тело… Голое, едва прикрытое какой-то тряпицей, обезглавленное тело молодой женщины…
- Сева!… - осипшим голосом, будто это его только что пытался задушить Калита, позвал приятеля Навроцкий. - Это… вы?… - только и сумел выдавить он из себя.
Полковник, тем временем, ничуть не смущаясь, прошел в комнату, переступив, через тело жертвы.
- Хе-хе… - глупо усмехнулся Сева. - Не бойся, это кукла… Тут такие игрушки делают, я тебе скажу!… Заходи.
Однако Навроцкий, застыв, продолжал стоять на пороге комнаты.
- Беспорядок… Жена ушла, - устало пояснил полковник, повернувшись к художнику. - А мы тут мужской компанией… Уж извините.
- Юра, по-моему Серега собирался принести еще водки из машины, - вспомнил Сева, глядя как Тетеркин разливает ликер. - Может, все-таки, не стоит пить эту дрянь?
- Ты все перепутал, - возразил полковник. - Он три раза ходил за водкой, а последний раз не вернулся, когда ты послал его за шампанским… Водка кончилась.
- А откуда у нас ликер? - почесал в затылке Сева.
Навроцкий недоверчиво таращился на останки Варвары: Теперь он видел обугленные провода, торчащие из шеи, но все никак не мог прийти в себя - очень уж натурально выглядел труп механической служанки. К горлу художника подступил комок.
- Ликер я нашел у Ленки в спальне, - сказал полковник, усаживаясь в кресло. - Твой друг пить будет? - спросил он.
- Петя не может.
- Уже могу, - вяло откликнулся Навроцкий. - Но не хочу… - поморщился он. Художник чувствовал, что ликер в него теперь точно не полезет, и по совершенно естественной причине: от вида зверски изуродованной служанки ему и без того хотелось протрезветь.
- Что тут у вас случилось? - спросил Навроцкий. - Играли в куклы?… Какие-то странные игры…. Похоже на расчлененку.
- Это семейное дело, - нахмурившись, заметил полковник. - А ты, значит, брезгуешь со мной пить, сынок? - с вызовом поинтересовался он. - Не похоже, что ты наш человек…
- Представляешь, - развеселился Сева, совершенно не улавливающий тревожности в настроении художника, - тут у них почти никто не пьет, а я, как нарочно, - с пьянки на пьянку попадаю… Оргии всякие… Блин… Юра, да ты не обижайся на него. Я же тебе говорил - жена его подшила.
 - Калита, садись… Ты то выпьешь, я надеюсь? - переключился полковник на другой «объект». - Не станешь командира обижать?
- Я могу, - сказал Калита. - Только немного, а то опять Америка попрет.
- Ничего, мы ее обратно затолкнем, - заверил его полковник. - Садись… - подал он рядовому стакан с ликером.
Меньше чем за сутки, проведенные в компании таксиста, Тетеркин изменился до неузнаваемости. Он уже не ощущал себя ущербным, скорее наоборот - приобрел некоторую уверенность в правах на персональный образ жизни. Теперь в нем проснулся даже какой-то кураж - агрессивные, наступательные нотки… Следствием перемен явилось свойственное всем дегустаторам «запретных плодов», подсознательное желание вовлечь в процесс других граждан - приблизить их состояние к своему, и получать удовольствие от полноценного, синхронизированного на эмоциональном уровне общения… Первой жертвой полковника на этом пути стал Серега - пилот лимузина. Тетеркин буквально заставил его пить. Конечно, тут не обошлось без помощи Севы: Люмберга пилот слушался беспрекословно, он так и не успел понять, что сменил хозяина. Сломался Серега довольно быстро.
Калита и Сева расселись по креслам, а Навроцкий остался стоять. Полковник деловито втянул в себя сладкую жидкость:
- Действительно, дрянь, - заметил он.
- Это еще что, - усмехнулся Сева, вытирая губы. - Мы в армии одеколон пили. Вот это гадость…
- В какой армии? - спросил Тетеркин.
- В красной.
- В красной… - повторил полковник, качая тяжелой головой. - Ну и ну…
- Тогда одеколон с двух часов продавали, - припомнил Люмберг. - Как все крепкие напитки… Забавные были времена.
- Сева, а ты домой не собираешься? - поинтересовался Навроцкий.
- Домой?… А что, уже пора? - забеспокоился таксист и ощупал карманы брюк - на месте ли золотые барашки.
- Да нет - вообще… - пожал плечами художник. - Я смотрю, ты тут, вроде, прижился.
- Здесь не так плохо, - кивнул таксист. - Но… дома лучше, - ностальгически вздохнул он: запальные эмиграционные планы, осенившие его в разгар ночной оргии уже растворились в похмелье. - Кстати, у меня тут двойник есть… Богатый… Тоже Люмберг. Он решил, что я клон, - криво усмехнулся Сева.
- Потомок, что ли?
- Откуда… - вздохнул таксист. - Ты же знаешь, что со мной эти сволочи сделали… Может, какой-нибудь дальний родственник. Может брат из Америки вернулся?… Хотя, вряд ли…
- Из Америки? - встрепенулся Калита.
- Тихо, тихо… все в порядке, - урезонил его полковник.
- Так стоило бы поговорить с этим твоим… родственником… Разузнать - чего, как… - оживился Навроцкий. - Может он в курсе.
- Нет, - поморщился Сева. - Он полный мудак! Ничего не знает.
- Все равно стоит поговорить. Если они будут нас искать, как в прошлый раз, то скорее всего родственника твоего дернут. Как по-другому то? Это тебе не каменный век.
- Верно, - подумав, согласился Сева. - Зря я его упустил…
- Давай найдем.
Таксист озабоченно потер виски:
- «Магазин, водка, быстро»… - припомнил он. - Адрес я знаю… Только нас там могут плохо встретить. Мы оттуда со скандалом ушли.
- Чего это вы задумали? - подозрительно поинтересовался полковник. - Куда ты собрался, Сева? Хочешь оставить меня одного?
- Юра, я передумал тут оставаться, - смущенно вздохнул таксист. - Извини, друг… Может и ты с нами? Или ты привык уже?
- Куда?… К коммунистам? - икнул полковник. - Нет уж, спасибо…
- У нас коммунисты тихие, - заверил его Сева. - Так, а ты сам то, из какого времени? - уточнил он.
- Вы тоже не местный? - поднял брови Навроцкий.
- Я тебе разве не сказал? - обернулся к нему Сева.
- Ты про меня сказал…
Тетеркин хмыкнул, налил себе еще ликеру и выпил:
- Надоела мне вся эта херня, - заявил он. - Чего вы темните? Калита все равно никому ничего не расскажет - у него самого с головой не в порядке.
Навроцкий и Сева посмотрели на Калиту: рядовой после стакан липкого зелья явно поплыл - глаза его сбились в кучку.
- Юра, ты о чем? - уточнил Люмберг. - Какая херня?
- Сам знаешь о чем… - буркнул полковник. - «Из какого времени, из какого времени»!… Хотите из меня предателя сделать… А я не такой! Я, между прочим, офицер! - возвысил он голос. - Да, я пью!… Но пить - это одно, а предавать родину - совсем другое!
- Юра, что с тобой? - растерялся Сева.
- Не со мной, а с тобой… - вздохнул полковник. - Извини, друг, не хотелось тебя огорчать… ты мне нравишься, но… Я знаю кто ты такой… Так что… эти ваши сцены ни к чему.
- Да?… - Сева был заинтригован. - И кто я такой?
Полковник вместе с креслом придвинулся к Люмбергу поближе и, наклонившись вперед, пытливо посмотрел ему в глаза:
- Ты клон, - доверительно сообщил Севе Тетеркин.
- Нет… - помотал головой таксист.
- Клон, - заверил его полковник. - И друг твой - тоже клон.
- И баба твоя «клониха»… - иронически откликнулся Навроцкий. - Сева! Завязывайте вы с этим ликером.
- Коммунисты вас вырастили, - продолжал Тетеркин, не обращая внимания на художника.
- Ну и что? - недоуменно пожал плечами таксист, ничуть не склонный отрекаться от своего советского детства.
- Зачем?… - буравил Севу глазами полковник. - С какой целью?
- Юра, мне кажется, что мы об этом уже говорили… - нахмурился Люмберг, сообразив, наконец, куда клонит Тетеркина. – А ты опять?… Я же, кажется, проверку прошел, - помахал он стаканом у полковника перед носом.
Навроцкий, не имеющий никаких сведений о пройденной Севой проверке, насторожился.
- В том то и фокус, - прищурившись, поднял указательный палец Тетеркин, вставая из кресла. - Они вырастили пьющих клонов… Вы копии наших далеких предков, - расхаживая по комнате, с видом мрачного оракула вещал полковник. Он и не подозревал, что логика его умозаключений почти полностью совпадала с выводами покойного капитана Синего, основанными на данных биохимического анализа… И хотя оба они, - и Синий, и Тетеркин, - разными путями пришли к одному и тому же заключению, расходясь только в полярности идеологического заряда, заложенного в основу идеи, - ни тот, ни другой не смогли принять лежащую на поверхности истину… Вероятно, истина, расположенная за гранью ведомого, всегда стремиться быть истолкованной как-то попроще.
- Они подняли вас из могил, - драматически развил свою мысль полковник, взмахнув пустым стаканом. - На самом деле вы давно мертвы.
- Что-то вроде зомби, - подсказал Навроцкий.
- Зомби… - взвесив подсказку, печально кивнул полковник, и с сочувствием взглянул на Севу. - Извини, друг.
- Ничего, ничего… Я уже привык, - вздохнул таксист. - Клон, зомби - какая разница… Я то думал, ты мне веришь.
- Конечно, верю! - со всей возможной искренностью воскликнул Тетеркин. -  Ты ведь и сам не догадывался, что ты клон, пока тебя не разоблачили… Я слышал - коммунисты мастаки на такие дела.
- Честно говоря, я и до сих пор сомневаюсь, что я клон, но раз тебе так больше нравиться - нет проблем, - миролюбиво заметил Сева: в отличии от Аристотеля, он был готов поступиться истиной ради сохранения теплоты человеческих отношений.
- Но ты же заплатил по счету на этой оргии! - не желал идти на компромисс полковник.
- Сева, нам пора домой… на кладбище, - насмешливо вставил Навроцкий.
Художнику и в прежней жизни приходилось сталкиваться с извилистыми лабиринтами, в которые может завести пьяная дискуссия. Это видится особенно наглядно, когда смотришь со стороны - трезвыми глазами… Впрочем, почему только дискуссия? Мало ли невероятных поступков совершено под воздействием горячительного напитка?… Хотя в данной ситуации воздействие алкоголя видимо не имело решающего значения - изначально все выглядело достаточно запутано.
- Сейчас идем, - кивнул Сева, плеснув себе еще ликера. - Юра, ты с нами, или как?
- I’m here, - громко воскликнул позабытый всеми Калита. - I’m here!
- Америку поймал, - заметил Навроцкий.
- Это «оно»? - настороженно поинтересовался таксист, у которого имелись основания больше других опасаться странных сдвигов, происходящих в сознании рядового.
- Калита, кончай дурить! - заявил Тетеркин и попытался похлопать рядового по щеке. Тот резким движением успел перехватить руку полковника, и отбросил ее в сторону:
- It’s not me! - заявил он.
- Это не он, - перевел Навроцкий.
- Жаль… - смирившись, вздохнул Тетеркин. - Хороший был солдат.
- Может, вызвать скорую? - предложил Сева.
- Кому? - спросил полковник. Вопрос повис в воздухе.
«Действительно, кому»? - мысленно согласился с ним Навроцкий, глядя на обезглавленную куклу, двух пьяных полураздетых мужчин за столом, и одного невинного путешественника по Соединенным Штатам.
- Ну, мы, пожалуй, пойдем, - заключил таксист.
- Этот в Америку сбежал, - насупился полковник. - И вы туда же…
- Юра, да никто тебя не бросает! - устало возразил Сева. - Я же говорю - пошли с нами… Чего ты упираешься?
Тетеркин помолчал некоторое время, переживая короткую внутреннюю борьбу: вновь остаться одному, в тоскливом ожидании предсказуемой участи, или довериться этому безрассудному «клону», внезапно ставшему его лучшим и, пожалуй, единственным другом?… Посмотреть - куда это их, в конце концов, заведет?
Полковник вздохнул: выбор был очевиден…
- Далеко идти? - буркнул он.


Когда коренастая фигура пришла в чувство и села на песке, удивленно озираясь по сторонам, (приспешники фигуры улетучились после ее падения), Миша учинил ей допрос, рассчитывая добыть какую-нибудь полезную информацию. Фигура не стала запираться, однако извлечь из нее нужные сведения оказалось не просто. Звали фигуру Славка, но это был единственный вразумительный ответ, который Першингу удалось получить быстро. На следующий элементарный вопрос - «кто такой?», Славка гордо заявил, что он выродок.
- Не стану спорить, - уважительно кивнул Першинг, оценив уровень самокритики. На фоне собственных моральных исканий, Славкины слова прозвучали для Першинга весьма убедительно. -  Но я не исповедник, - добавил Миша, - Меня практическая сторона интересует: чем промышляешь?
- Ничем, - парировал Славка.
- Так не пойдет, - укоризненно покачал головой Миша. - Деньги есть?
- Откуда! - фыркнул Славка.
- Кредитка?
- Что?
- Конь в пальто!… На что живешь, спрашиваю?
- Живу… - пожал плечами Славка.
- Где живешь?
- Здесь.
- На пляже?
- Ну да… Это наше место.
- Ты что, бомж?
- Бомбж?… - повторил заинтригованный Славка.
- Бродяга?
- Выродок я, - напомнил Славка.
- Почему ты выродок? -  зашел Миша с другого угла.
- Родителей не выбирают, - буркнул Славка.
- А причем тут родители? - удивился Першинг. По его представлениям понятие «выродок» изначально подразумевало именно тот факт, что как раз с родителями у выродка все должно быть в порядке.
- Католики они, - пояснил Славка. Однако ясности это не добавило.
Миша вздохнул. Ему припомнилось, что ортодоксальные католики категорически не приемлют аборты. Возможно, в этом и была какая-то связь с появлением Славки на свет.
- А ты в бога не веришь? - уточнил Миша.
- Как же! - возмущенно возразил Славка. - На него одна надежда. Не все ж вам править.
- Кому это вам?
- Да что тебе объяснять… - с досадой махнул рукой вырожденец.
Тем не менее, Миша настоял на объяснениях. Допрос тянулся еще минут сорок. За это время Першинг вызнал у Славки все религиозные, социальные, экономические, и даже политические подробности его нелегкой жизни. Подробности эти, надо сказать, выглядели весьма жалко. У выродка не было ни денег, ни работы, ни жилья. Питался он в христианских миссиях, старательно избегал встреч со стражей, но при этом считал себя одним из последних настоящих людей на планете, поскольку основная масса населения состояла, (по его словам), из «выключенных». В категорию «выключенных» Славка, судя по всему, включил и Першинга. Он так и заявил: «Вы, выключенные, сами не знаете, что выключенные, а то бы давно поняли, что гореть вам всем в аду».
На этом пункте Миша принудил Славку остановиться подробнее. Не то чтобы он остерегся грозного предупреждения, просто ему показалось, что они, наконец, подобрались к сути вопроса о природе Славкиного вырождения. И, действительно, вскоре эта природа прояснилась. Славка, просто-напросто, оказался одним из тех несчастных, кто, будучи еще невинным эмбрионом, по воле религиозных фанатиков родителей не прошел положенного генетического контроля.
- И что с тобой не так? - спросил Першинг, внимательно оглядев Славку с головы до ног: никаких лишних конечностей на Славке, вроде бы, не росло.
- Со мной все в порядке, - набычился Славка, - Это с тобой не так.
- А со мной то, что не так? - удивился Першинг.
- Тебе этого все равно не понять, - безнадежно вздохнул Славка. - Даже я плохо понимаю. Но это видно…
- И как это видно?
- По глазам. Искры божьей у вас в глазах нет, - важно изрек Славка. - Это мне один умный человек объяснил. Он то все понимает.
- Вот как… - усмехнулся Першинг. - А если я тоже этого контроля не проходил, тогда что?
Такое признание привело Славку в восторг. В запале чувств он даже назвал Мишу братом-выродком, но был сурово одернут и поставлен на место.
- Еще раз услышу, я тебя живым закопаю, предупредил Першинг, - одним выродком меньше будет.
- Так ты русский? - догадался Славка.
- И что?
- Так бы сразу и сказал. Я слыхал, что вашим это слово не нравится.
- А ты не русский?
- Я местный, питерский, - пояснил Славка.
Миша устало покачал головой: ему порядком осточертели этимологические ребусы. Кроме того, Першингу страшно хотелось спать. Костик уже отключился и негромко посапывал, свернувшись по-кошачьи возле тлеющего костра.
- Ну, и что вы питерские тут по ночам третесь? - зевнул Миша.
Тут Славку словно прорвало. Мише больше не приходилось вытягивать из него слова. И полное героического пафоса повествование пролилось на Першинга бурным потоком.
Как выяснилось, целю Славкиной жизни было вовсе не пустое ее прожигание, а наоборот - полное созидательного смысла занятие: построение освободительной организации выродков. И, (как конечный этап),  свержение существующего антинародного строя. Движение пока состояло из трех человек, но зато надежных. Первой большой победой движения была ночная аннексия речного пляжа. Оказывается, с наступлением темноты этот клочок суши, уже в течении двух месяцев обретал статус свободных территорий, поскольку Славка с его боевиками совершили дерзкое нападение на местного Е-уборщика, разобрали его и вставили ему в одно место микрочип. С тех пор Е-уборщик потерял интерес к Славкиной группе, и вообще к любым группам. Теперь он старался держаться подальше от людей, и по ночам прятался в лесомассиве. А на пульте, в местном отделении стражи, постоянно горела мирная зеленая лампочка… За два месяца бесконтрольной власти на свободных ночных территориях, (в дневное время боевиков сдерживала авиация и численное превосходство противника), Славкино движение здорово распоясалось. Группа не только выдавливала с захваченного плацдарма случайных прохожих, но и начала проявлять интерес к их личному имуществу. Два заявления от пострадавших (о насильственном изъятии теннисных ракеток и надувного матраса) уже поступили в стражу, и дежурный связывался с Е-уборщиком, чтобы проверить информацию. Уборщик упорно докладывал, что на объекте все в порядке. В надежности Е-уборщиков ни у кого сомнений не было, а вот человеческий фактор… Чего только не приходит в голову гражданам от скуки. Однако дежурный наряд оба раза вылетал на место, но ничего подозрительного не обнаружил: совершив очередное нападение, боевики мгновенно рассредоточивались по соседним кварталам. Тактика партизанской войны себя оправдывала. Возможно, так могло бы продолжаться еще долго, если бы пришелец из прошлого не обломал крылья зарождавшемуся освободительному движению.
Анализ полученной информации произвел на Мишу удручающее впечатление: «Как все измельчало»… - подумал он, и собственная крутящаяся клетка показалась ему не такой уж и тесной.


Сева предложил воспользоваться лимузином, но Тетеркин заметил, что Сереге, когда он придет в себя, это может не понравиться, и таксист с ним согласился. Все три тела, (два живых, - пилота и Калиты, - и одно механическое, с недостающей деталью), по настоянию Навроцкого сложили на кровать в спальне Елены Карловны. Полковник переоделся в гражданское, и вывел из гаража небольшой тупоносый «PHILIPS», цвета хаки.
- Дашь порулить? - спросил у Тетеркина Люмберг.
- Рули, - пожал плечами полковник.
- Сева, ты же пьяный, - заметил Навроцкий.
- Он тоже, - возразил на это Люмберг.
- А я трезвый…
- У тебя прав нет, - парировал таксист, усаживаясь за штурвал. То обстоятельство, что машину предстояло вести в воздухе, напрочь лишило Люмберга страха перед автоинспекцией. Он рассудил, что на лету его вряд ли сможет остановить какой-нибудь не в меру бдительной постовой. Кроме того, вчерашнее тошнотворное путешествие в капсе отбило у Севы всякую охоту к передвижению общественным транспортом, особенно в нетрезвом состоянии.
Художник вздохнул и залез в кабину, на заднее сиденье. Полковник уселся рядом с Люмбергом.
Сева нащупал педали.
- Слева газ, справа тормоз, - коротко проинструктировал его Тетеркин. - Вверх - штурвал на себя.
Навроцкий едва успел захлопнуть дверь, когда утюг, подчиняясь Севиным решительным манипуляциям, взмыл над домом и понесся в сторону озера, стремительно набирая высоту.
- Формула один!… - восторженно воскликнул таксист.
- Не гони, - попросил его художник.
Сева вдавил педаль тормоза, и Навроцкого бросило вперед. Заботливое силовое поле удержало его в кресле. Утюг, резко сбросив скорость, повис в воздухе. Метрах в трехстах внизу пенилась прибоем Ладога.
- Ну… Куда вас доставить, господа? - жизнерадостно спросил Люмберг.
- На кладбище спешишь? - проворчал Навроцкий. У него не было оснований доверять пилотажному мастерству пьяного наземного таксиста.
- Разворачивайся, - велел народившемуся воздухоплавателю Тетеркин.
Сева крутанул штурвал, и машина послушно развернулась на сто восемьдесят градусов.
- Прямо, - сказал полковник, и утюг снова рванулся вперед.
По мере того, как они углублялись в сердцевину нависшего над городом воздушного пространства, вокруг стали появляться другие утюги. И чем дальше, тем гуще роились эти летучие бытовые приборы, что приводило Навроцкого в состояние тихой паники. Романтическая гибель в авиакатастрофе никак не вязалась с его планами. Художник имел смутное представление о правилах движения воздушных судов, но понаслышке знал, что в атмосфере существуют какие-то «коридоры», «эшелоны», и тому подобные виртуальные коммуникации, позволяющие летательным аппаратам избегать столкновений. А за всем этим невидимым простому глазу хозяйством следят опытные диспетчера… Севе же явно никто даже не дал разрешения на взлет, не говоря уже о разнузданных маневрах, которые производил дорвавшийся до руля пьяный таксист. Полковник, однако, был спокоен, как танк… Хотя, надо признать, что Люмберг пока довольно успешно уворачивался от встречных и поперечных утюгов. Глядя на олимпийское спокойствие хозяина транспортного средства, Навроцкий несколько расслабился. Видимо на здешнюю атмосферу распространялись какие-то более гибкие правила воздухоплавания. Художник прильнул к окну, и усилием воли заставил себя любоваться панорамой.
Урбанистическое клетчатое покрывало, расстеленное внизу вековыми усилиями градостроителей, пестрело бисеринами автомобилей. Людей с такой высоты было не различить. Расчлененная мостами лента реки искрилась на солнце. Все это медленно проползало под брюхом утюга. На такой высоте скорость почти не ощущалась.
- Снижайся… - распорядился Тетеркин минут через десять лета.
Сева потянул штурвал вниз. У Навроцкого перехватило дыхание. Клетки каменного покрывала стремительно увеличились в размерах.
- Видишь стоянку? - показал полковник Севе. - Давай туда…
 Люмберг вышел из штопора и, прочертив в воздухе тугую петлю, резко тормознул. Художника снова бросило вперед. Прямо под ними теперь была огромная плоская крыша какого-то здания, в центре которой возвышался пирамидальный серебристый купол.
- Теперь садись, - руководил стажером полковник.
Сева слегка отодвинул от себя штурвал, и машина заскользила вертикально вниз, пока не коснулась днищем площадки, вклинившись между двух других утюгов.
- Удачно я вошел… - перевел дыхание таксист, из чего Навроцкий заключил, что Сева не был настолько уж уверен в своих силах, как это ему прежде казалось.
- Чего ж тут удачного, - пожал плечами полковник, открывая дверь кабины.
- Где это мы? - поинтересовался художник, выбравшись наружу. Здание было высокое. Ветер вольно гулял над плоскостью крыши, завывая в металлической сетке ограждений.
- Кладбище, - пояснил Тетеркин.
- Кладбище? - удивился Навроцкий. - А что мы тут делаем?
- Откуда я знаю… Зачем вы на кладбище спешили? - раздраженно взглянул на «зомби» полковник.
- А-а-а… - сообразил художник. - Так это образное выражение.
- Образное… - фыркнул Тетеркин. - Куда вам надо то?
С образными выражениями явно стоило быть поосторожнее. Не все из них выдерживали проверку временем.
- Мы же хотели с твоим родственником поговорить, - напомнил Севе Навроцкий, прикрываясь ладонью от ветра. Ветер сметал с крыши посторонние звуки, и приходилось почти кричать.
- Хотели, - подтвердил таксист.
- Ну…
- Поговорим, - кивнул Люмберг. - Опохмелиться бы сначала. Разговор то не простой…
- Ты же опохмелился.
- Ликером?… Юра, есть тут какая-нибудь забегаловка? - окликнул Тетеркина Сева.
- Забегаловка? - настороженно переспросил полковник. - Это что, образное выражение?
- Выпить здесь можно где-нибудь? Не ликера…
- Выпить можно, - подумав, кивнул Тетеркин. - Только придется чью-нибудь могилу заказать, иначе они не обслуживают.
- Могилу заказать? - покосился на него Навроцкий.
- Можно моего отца, - предложил полковник, - Я давно у него не был.
Неподалеку, на свободное от разметки место, ближе к пирамиде купола, приземлился большой черный утюг, сияющий глянцевыми боками.
- Катафалк… - догадался Навроцкий.
Тетеркин кивнул.
- Идемте, - сказал он.
Они направились к пирамиде купола. Тем временем, четверо мужчин в черных костюмах, подошли к катафалку, открыли заднюю дверь, вытянули оттуда гроб и подняли на плечи. Группа из нескольких человек - мужчин и женщин, также одетых в черное, подтянулась к утюгу и, сбившись в скорбную стаю, двинулась за гробом.
Похоронная процессия следовала параллельным маршрутом, в сторону серебристого купола, и присоединение к ней нового участника произошло почти непринужденно. Только когда команда Тетеркина вырвалась на голову вперед, выяснилось, что в ее рядах есть потери: перебежчиком оказался Навроцкий.
Жертвуя завоеванным на дистанции преимуществом, Сева вернулся за товарищем:
- Петя, нам с ними не по пути, - заметил он, дернув товарища за рукав.
- Это мой гроб… - сказал Навроцкий: взгляд художника был прикован к столярному изделию.
- Ты что, спятил? Столько не живут…
- Я сделал его своими руками.
Процессия миновала Тетеркина, который остановился, поджидая компаньонов.
- Хотите меня бросить? - мрачно поинтересовался полковник.
- Это его гроб, - пояснил Люмберг.
Тетеркин смерил Навроцкого дурным взглядом:
- Вы зачем меня сюда затащили?
- Он его сделал, Юра… Пойдем… Где твоя могила?
В основании купола проходила крытая галерея. Двери из зеркального стекла раздвинулись в стороны, пропуская внутрь троицу транзитных клиентов. Похоронная процессия устремилась к соседним «вратам».
Изнутри помещение напоминало обычный офис, только очень сумрачный. За канцелярским столом сидел пожилой клерк. Старинная лампа в матерчатом абажуре вырывала его лицо из полутьмы.
- Здравствуйте, чем могу служить? - привстал он навстречу клиентам.
- Здравствуйте, - откликнулся полковник. - Мы бы хотели посетить могилу.
- Одну?
- Одну.
- Оптом было бы дешевле, - заметил клерк.
- Я знаю, - кивнул полковник, - но нам нужно одну… Могилу моего отца. На двадцать минут. И три поминальных комплекта… Полных.
- Вот ваш счет, - мужчина протянул Тетеркину серебристую фишку.
Полковник сжал фишку в руке.
- Мои соболезнования, - поклонился клерк, забирая позеленевший счет. - Пройдемте со мной.
- Извините… - вмешался Навроцкий. - Нельзя ли заказать у вас гроб?
- Можно, - охотно подтвердил клерк. Он вернулся к столу, открыл один из ящиков, и подал художнику альбом. - Вот каталог. Все модели - демо. Цены у нас вполне доступные.
- Петя, ты меня пугаешь, - негромко заметил таксист.
Клерк провел посетителей к другому выходу из помещения. После сумрака офиса солнечные лучи, брызнувшие из-за двери, заставили всех зажмуриться. Тишину пронзил птичий щебет. Полковник первым шагнул через кладбищенский чертог.
Кроны деревьев были расцвечены осенними красками, и дыхание шуршащего листьями ветра навевало печаль.
Полковник присел на одну из деревянных некрашеных лавочек, поближе к могилке, а Навроцкий и Сева устроились на другой - напротив. Подошел человек с подносом и поставил на низкий деревянный столик хрустальный графин, наполненный прозрачной жидкостью, четыре маленькие стопки и бумажную тарелку с четвертинкой тонко нарезанного ржаного хлеба.
- Мои соболезнования, - сказал он, и быстро ушел.
- Осень… - поежившись, заметил Сева.
- Отец умер осенью, - кивнул Тетеркин.
- Это все не настоящее? - огляделся по сторонам таксист: Солнечный осенний вечер, окутавший славный сельский пейзаж, который явно не вписывался в габариты здания, казался удивительно правдоподобным.
- Тут вам не Россия, - неизвестно к чему заметил Тетеркин: вполне возможно, он имел ввиду нехватку легендарных просторов исторической родины на тесной территории отделившегося мегаполиса. - Ну, что, помянем отца?… - Тетеркин взял хрустальный графинчик, и наполнил стопки. На одну из стопок полковник водрузил кусочек хлеба.
Сева дотянулся до могильного камня и потрогал его рукой: камень был прохладный и твердый:
- «Арамейцу от сына», - прочитал таксист надпись, выгравированную на камне. - Это фамилия такая?
- Это «ник», - пояснил полковник. - Его все так звали. Ну… Светлая тебе память, папа…
- Светлая память, - поддержал Сева. Все выпили.
Навроцкий выдохнул, поставил пустую стопку на столик, и принялся листать каталог.
- Зачем тебе гроб? - поинтересовался таксист, отламывая кусочек хлеба. - Что за мания? Верно Лидка говорила, что ты на них помешался.
- Вот он! - воскликнул Навроцкий, ткнув пальцем в одну из картинок. В то же мгновение в воздухе возник упомянутый предмет. Гроб повис перед художником, медленно вращаясь вокруг вертикальной оси. Казалось, он вот-вот снесет голову полковнику. Однако Тетеркин не стал уворачиваться, и совершенно спокойно перенес столкновение с виртуальным объектом. Исчезнув на мгновенье, его голова вскоре благополучно материализовалась на прежнем месте.
- Такой же, - подтвердил полковник.
Сева, успевший привыкнуть к подобным неожиданностям, по локоть засунул руку внутрь изображения.
- Темно там? - спросил он Тетеркина.
- Темно, - флегматично кивнул Тетеркин.
Таксист приподнялся со скамейки, собираясь проверить утверждение полковника.
- Смотри, что здесь написано! - снова ткнул пальцем в каталог Навроцкий. Трансляция изображения отключилась, прервав Севин эксперимент.
- Включи обратно, - потребовал Люмберг.
- Слушай! - нетерпеливо перебил его художник. - «Модель, выполнена из материалов, имитирующих ценные породы дерева. Она в точности воспроизводит одно из самых известных произведений, созданных в конце прошлого века знаменитым художником некрополистом Петром Навроцким… Оригинал в настоящее время находится в частной коллекции»… Как тебе?
- Здорово, - порадовался за приятеля Сева.
Над кладбищем разнеслась печальная музыка. Играл орган.
- Пора идти, - озабоченно заметил Тетеркин. - У меня только двадцать минут заказано.
- А еще выпить? - предложил таксист.
- Пошли, пошли, - одернул его Навроцкий. - Это не кабак.
За дверью, вмонтированной в живописную скалу, увитую алым осенним плющом, их встретил все тот же клерк.
- Присмотрели что-нибудь? - вопросительно взглянул он на Навроцкого.
- Пока нет, - замялся художник. - А могу я взять это с собой?
- Разумеется. С вас десять рублей за каталог.
- Юра, не могли бы вы одолжить мне десять рублей? - перевел умоляющий взгляд на полковника Навроцкий, мучительно преодолевая неловкость: В других обстоятельствах он никогда бы не решился просить в долг у малознакомого человека, но уж больно хотелось художнику заполучить свидетельство будущей славы.
- Одолжить? - удивился Тетеркин. Для него подобная финансовая операция тоже явно была непривычной.
- Я заплачу, - неожиданно вмешался Сева. Клерк вручил фишку Севе.
- Откуда у тебя деньги? - спросил Люмберга художник, когда они вышли из-под купола на поверхность крыши.
- Сам не знаю, - пожал плечами таксист, довольный произведенным эффектом. - Не бойся, это мои деньги. У меня тут счет имеется.
Люмберг с достоинством оправил мятый смокинг, сунул руку во внутренний карман, и с озабоченным выражением на лице, извлек два бумажных конверта.
- Вот, блин! - расстроился он. - Совершенно вылетело из головы…
- Что это? - спросил художник.
- Вчера пообещал одному мужику, что письма передам… идиот.
- Кому передашь?
- Какому-то Максиму… Но этот Максим, считай, пролетел. Я все равно не знаю где его искать. А второе надо было по адресу отнести.
- По какому адресу?
- Вот, тут адрес.
- Тринадцатая линия… Васильевский? Зачем тебе это?
- Пьяный был, - пожал плечами таксист. - А он меня с этим придурком перепутал.
- С каким придурком?
- С родственником… Меня там все за него приняли. Я и сам чуть было не поверил. Здорово он на меня похож, да Юр?
- Похож, - подтвердил Тетеркин.
Сева вскрыл один из конвертов.
- Что ты делаешь? - удивился художник.
- Хочу прочитать.
- Ты же его передать собирался.
- Это Максиму, - возразил Сева, - оно без адреса.
Навроцкий только покачал головой.
На этот раз полковник сам сел за штурвал. Утюг плавно взмыл над кладбищем. Сева погрузился в чтение. Через минуту его брови сосредоточенно съехались к переносице, а затем неудержимо поползли вверх.
- Знаешь что тут написано? - ошеломленно обернулся он к художнику.
- Не знаю, и знать не хочу… - поморщился Навроцкий. Севино любопытство к чужим письмам ему претило.
- Тут про нас написано…


Ничего не вышло… Арамис Юрьевич понял это еще до того, как Завиридис вновь спустился в изолятор. В минуты отсутствия Грека, Липкин и Захар как-то странно поглядывали на следователя, и, в конце концов, Арамис Юрьевич догадался, что означали эти взгляды… Дискретное время - дискретным временем, но если бы не случилось убийства на Басковом, разве оказался бы он тут, что бы там ни говорил Липкин о «притягательных» качествах имплантантов?... Значит убийство не удалось предотвратить.
И в самом деле - Завиридис был тот же самый. Письмо не помогло. Либо оно не попало к адресату, либо все пошло не так, как планировали стратеги в бункере.
«А ведь я бы тогда по-прежнему трудился в органах, - осознал вдруг Арамис Юрьевич, - все так же маялся бы… И никаких чудес, никакой тебе приличной зарплаты… Да… Можно сказать - пронесло».
- И что вы на это скажете, господа? - спросил Грек после непродолжительной паузы, в течении которой члены тайного общества успели обменяться пытливыми взглядами и уразуметь тот факт, что никого из них не «подменило» в колесе истории.
- Инертность потока… - предположил Липкин. - Вероятно, мы избрали слишком простой способ.
- Все же нужно действовать через имплантанта, - покачал головой Захар.
Следователь мгновенно насупился.
- Что вы конкретно предлагаете? - уточнил Грек.
- Арамис Юрьевич, - с воодушевлением обратился к Колупаеву Липкин. - Вы у нас наиболее компетентный специалист в данном секторе. Может быть, у вас есть какие-то идеи?
Это льстивое воодушевление, на взгляд следователя, было шито белыми хирургическими нитками.
- Идеи? - скептически ухмыльнулся Арамис Юрьевич, - Хотите отправить меня? Каску строительную вашему любителю спермы отнести, чтобы ему башку не проломили?
- Цинично, - заметил Грек.
- А чего вы ожидали? - недобро глянул на него исподлобья Колупаев. - Сами то… Куча трупов на поверхности, а вы сидите тут - письма пишете. И из-за чего весь сыр-бор?… Зачем, вообще, эта сперма? Алкоголиков разводить собираетесь?
- Собираюсь, - кивнул Завиридис.
- Замечательно… Их то нам и не хватало. И для каких нужд, если не секрет?
- Это правительственная программа.
- Ну, тогда конечно!… Тогда все понятно. Так бы сразу и сказали. За такую программу и жизнь отдать не жалко.
- Арамис Юрьевич, - вмешался Липкин. - Так мы ни к чему не придем.
- А к чему вы собираетесь прийти? Вы ведь и сами не знаете, зачем ему сперма… Или знаете?
- Дело же не в этом, - не слишком убежденно возразил Моисей. - Произошли события, которые привели к определенным последствиям. Есть пострадавшие, даже трупы - как вы изволили выразиться. Частично по нашей вине… Разве мы можем бросить этих людей на произвол судьбы?
- А как же я? - возмутился Колупаев. - Обо мне вы подумали? Имплантант…  Я ведь тоже могу стать трупом. Пойду прикрывать сборщика спермы, а этот ваш «инертный поток» - как вы изволили выразиться, - язвительно передразнил он Липкина, - сбросит мне кирпич на голову. И что тогда?… А, самое главное - ради чего все это? Ради пары запойных сперматозоидов? Это же абсурд!
- Вы правы, - неожиданно согласился Завиридис, усевшись в кресло и водрузив руки на антикварную трость, - вероятно, со стороны это кажется абсурдом. Но, к сожалению, все гораздо серьезнее, чем вы можете себе представить. По большому счету на кон поставлена судьба человечества.
- Вот как? - криво ухмыльнулся Арамис Юрьевич.
- К сожалению, некоторые дурные склонности неразрывно связаны с добродетелями. Более того, как показал печальный опыт - именно человеческие пороки определяют поступательное развитие эволюции.
- Допустим… И что с того?
- Тотальная позитивная коррекция геномов привела к вырождению человечества, - монотонно продолжил Грек, - Чтобы восстановить жизнеспособность популяции нам необходим вброс максимально активного генетического материала, с высокой степенью разброса по криптам и выраженным СН - фактором…  Вам понятно?
- Не совсем, - признался несколько присмиревший Арамис Юрьевич. - Вы хотите меня уверить, что человечество вымирает?... Не от водки, а от трезвости?
- Можно и так сказать, - кивнул Грек. - Но у нас еще есть возможность предотвратить этот процесс.
- Что-то я… тоже не совсем понял, - скромно заметил Липкин. - Что это за СН фактор? Вы хотите возродить человеческие пороки?
Арамис Юрьевич уже не удивлялся. Сидя в «аппендиксе» истории, эмоции стоило попридержать.
Завиридис молча смотрел на Липкина, словно размышляя - имеет ли смысл погружаться в трясину еще глубже. Моисей терпеливо дожидался ответа.
- Мы остановили эволюцию своими генетическими экспериментами, - прервал, наконец, паузу Грек. – Мы создали исправно функционирующую социальную машину, но утратили поступательное движение и цель. Оказалось, что цели эволюции, и наши собственные цели, не совсем совпадают. Причиной нашего вымирания стало отсутствие желания жить. Вы, наверно, слышали о волне массовых самоубийств, которая началась с нелегалов, а потом охватила всю страну?
- В конце девяностых? – припомнил Липкин.
- Для вас это уже прошлое... – понимающе кивнул Грек.
Арамис Юрьевич, как специалист по девяностым, собрался было возразить: в милицейских сводках никакой особой волны самоубийств в конце девяностых зафиксировано не было, за это он мог поручиться. Однако, следователь вовремя сообразил, что девяностые бывают разные, и благоразумно сдержался.
- Это когда были изменены нормы коррекции геномов? – уточнил Липкин, подтвердив догадку Колупаева.
- Так они были изменены? – приятно удивился Завиридис.
- Но почему алкоголики? – продолжал недоумевать Моисей.
- Они ближе всех к истине.“In vino veritas” – истина в вине. Слыхали такую поговорку?
Липкин не нашелся, что ответить. Аромис Юрьевич пока тоже помалкивал. Следователь просто не мог уловить никакой логики в таком витиеватом зигзаге эволюции.
- Шучу... – усмехнулся Грек. – Однако, доля истины в этом, все же, присутствует.
- Забавно, – откликнулся Моисей. Ему явно не хотелось перечить своему могущественному боссу, и он удовлетворился начальственным юмором.
Но от опытного следователя спрятать истину в вине было делом отнюдь не шуточном. Арамис Юрьевич зафиксировал упадническую перемену в Липкине, однако сам сдаваться не собирался - не на того напали!
- Причем тут алкоголики? – упрямо сдвинул брови Колупаев.
- Какой вы дотошный, – насмешливо покачал головой Завиридис. – Ну, что ж... – поднялся он из кресла, с достоинством опираясь на трость. – Давайте прогуляемся, если вы так настаиваете.
Колупаев, который вовсе не настаивал на прогулке, слегка растерялся, но Грек решительно шагнул с берега островка на зеленую гладь ковралина.


- Я вижу, вы, действительно, человек пытливый, – доброжелательно заметил Завиридис, когда они удалились от островитян на некоторое расстояние: отсюда их беседа вряд ли была слышна.
«Пытливый» звучало гораздо лучше, чем «дотошный», и Колупаев немного смягчился.
- По роду службы... – скромно сказал он.
- Только, похоже, пытливость не привела вас к успеху в этой жизни, не так ли?
- О чем вы? – насторожился Арамис.
- О том, что вся ваша жизнь – сплошное недоразумение, - безжалостно заключил Завиридис.
- Как вы смеете? – притворно возмутился Колупаев.
- Я разбираюсь в людях... Но у меня нет намерения вас унизить, дело не в этом. При всей вашей пытливости, вы не знаете, как вам жить, а главное – зачем. Верно?
- Возможно... А вы, видимо, знаете?
- Вас всегда интересовал вопрос - в чем смысл этого балагана, - театрально взмахнул рукой Завиридис, небрежно очертив пространство вселенной.
- Интересовал, - согласился следователь.
- Вокруг миллионы людей, уверенных, что знают, зачем они живут, а вы вечно во всем сомневаетесь.
- Таким уж уродился, - мрачно сказал Колупаев.
- Я вас ни в чем не обвиняю, наоборот... По сути - что все мы из себя представляем? Набор врожденных качеств, который под воздействием окружающей среды принимает определенную форму. Обвинять кого-то в его природных данных, по-моему, просто глупо.
- Однако, некоторым с природными данными везет больше, чем другим, - заметил следователь.
- Безусловно. Но и те, кому, вроде бы, повезло, в конце концов приходят к разочарованиям – мы очень занятно устроены. Нам всегда мало того, что у нас есть. Любое животное счастливее нас – оно не требует большего, чем дает ему природа.
- Мне попадались довольные жизнью люди, - возразил Арамис Юрьевич.
- Довольные до поры до времени. – добродушно кивнул Грек. – Всему свой срок... Наши животные потребности мы научились удовлетворять довольно легко. Потом изобрели кучу новых, и снова принялись усердно их обслуживать. Мы испробовали все, что только можно, пытаясь заглушить в себе ненасытную потребительскую жажду, но в конце концов просто стали сходить с ума от невозможности наполниться. Началось повальное бегство в алкоголизм, в наркотики, в экстремизм, не смотря на вполне сносные условия существования.
- Бегство?
- Бегство от пустоты, - пояснил Грек. – От неискоренимой пустоты... Однако, все наши желания, превышающие обычный животный уровень, напрямую связаны с общественным статусом – с собственной значимостью в этом мире. Именно они заставляли нас интенсивно развиваться. Но насыщения это никогда не приносило. Те, кто добился самых блистательных результатов в этой гонке, погружались в пьянство и депрессию ничуть не реже сошедших с дистанции неудачников: всем нам продолжает чего-то не хватать... Вы не находите это странным?
- Я всегда удовлетворялся малым, - с достоинством сообщил Колупаев.
- По-моему, с вашими амбициями это слабое утешение, - усмехнулся господин Завиридис. – Врожденные свойства не позволяли вам жить более напористо, и вы нашли для себя удобное оправдание – скромность... Более того – вы этим еще и гордитесь. Уважение к закону, толерантность... А как же иначе? Иначе только в омут... В наркотики, в алкоголизм, в депрессию. Но вы выше этого, верно?... Все мы ищем свою нишу для гордыни и надменности, поверьте мне, старому гордецу. Самый низменный и жалкий человечишка либо находит чем гордиться, цепляясь за ничтожнейшие поводы, либо изводит себя отчаянием. Будто бы мы просто обязаны оправдать свое существование.
- Но это же естественно.
- Естественно? С точки зрения природы?... Вы встречали собаку, или, к примеру, осла, изнывающих от собственной никчемности?
- Естественно для человека, - поправился Арамис Юрьевич.
- Но с какой стати? Почему? И почему для нас важна именно оценка общества, а не реальное положение дел? Причем, оценка не обязательно должна быть положительной... Маньяк-убийца способен черпать величие из страха своих жертв и наслаждаться тайной властью над запуганными обывателями. Попробуйте не обращать на него внимания, и он впадет в отчаяние, не меньшее, чем разорившийся миллиардер.
- Что вы от меня хотите?
- Я хочу, чтобы вы обратили внимание на то, что некоторые вещи, которые кажутся нам естественными, на самом деле вызывают недоумение.
- Я обратил, - смирился Колупаев.
- Поневоле мы рождаемся, поневоле мы умрем... – меланхолично продолжил Грек. - Мы не выбираем родителей, не выбираем страну, в которой родиться. Выбираем ли мы вообще хоть что-нибудь?
- По-моему, мы все время вынуждены что-то выбирать, - возразил Арамис Юрьевич.
- Вот именно, что вынуждены, - подтвердил Грек. – Но что нас вынуждает? Набор противоречивых желаний, стремящихся к состоянию баланса? Страх и вожделение, уравновешивающие друг друга? Откуда в нас эти желания и страхи?
- Откуда?
- Страх – это тоже желание, только с отрицательным знаком. Не находите?
- Вероятно.
- Просто физика.
- Физика?
- Нашей эволюцией движет одна единственная, но постоянно растущая сила – желание... Причем, движет она нами абсолютно насильственным образом, хотя мы этого и не осознаем. Характеристики наших личных желаний заложены в генетический код, и корректируются влиянием общества – окружающей средой, из которой мы впитываем только то, что соответствует нашим склонностям. А еще мы заражаем желаниями друг друга. Вот и вся нехитрая кухня, формирующая человеческие поступки. Если бы не постоянный напор желаний, которые нам изначально навязаны природой, мы бы не могли и пальцем пошевелить. Сами по себе мы просто не существуем: мы всего лишь реакция на те желания, которые нам заданы. Сами мы стремимся к покою, по сути - к смерти... Желания заставляют нас шевелиться – обслуживать их. Только это и поддерживает нас наплаву.
- Почему бы и не обслужить свои желания? И вообще... Зачем все так усложнять? Отделять себя от собственной природы. Это как-то... ненормально.
- Мы должны с этим разобраться, – возразил Грек. - Мы не можем дольше оставаться марионетками своей природы – она ведет нас к самоуничтожению.
- Десять минут назад вы утверждали, что мы идем к самоуничтожению, пытаясь корректировать свою природу, - напомнил Арамис Юрьевич.
- Мы пытались исправить себя, находясь внутри этой ущербной природы - под ее же тотальным руководством. Все наши исправления несут в себе ее корневой дефект – желание наполниться и исчезнуть, заснуть... Поэтому, вместо того, чтобы управлять своей природой, мы просто ее обездвижили. В течении истории мы уже не раз пробовали делать то же самое, правда менее продвинутыми средствами. Все тоталитарные режимы стремились обуздать человеческую природу. Ни к чему хорошему это не привело. Желание - наше топливо, мы не можем не использовать его. Но мы должны научиться управлять желанием, а не позволять ему управлять нами. Для этого нам необходимо знать как мы устроены - как устроен этот мир.
- И как же он устроен? – позволил себе нотку скепсиса Арамис Юрьевич.
- Прежде всего – целенаправленно, - сказал Грек, не реагируя на скепсис следователя. – И это самый щекотливый для нас момент, поскольку мы не очень то готовы его принять. То, что у эволюции есть цель и план – явно идет вразрез с нашими собственными планами.
- Вы хотите сказать, что у этого «бардака» есть еще и какой-то план? – в подражании Греку, следователь условным жестом очертил пространство прилегающей вселенной.
- Этот «бардак» и есть основная фишка плана, - плутовато ухмыльнулся в ответ Завиридис. – Без него план был бы несовершенен. Фишка в том, чтобы запутать нас - дать нам иллюзию независимости. На самом деле мы рабы своих желаний. Желание это недостаток чего-либо - пустота. Как только желание наполнено, оно исчезает, и мы бы исчезали вместе с ним, если бы тут же не получали взамен следующее. Мы стремимся достигнуть желаемого в надежде установить внутренний баланс - обрести покой. Но наш покой это смерть – несуществование. Поэтому природа каждый раз подсовывает нам очередную потребность, всегда сильнее предыдущей, чтобы разочарование от потраченных впустую усилий не остановило нас. Этим она сознательно загоняет нас в тупик, заставляя страдать от невозможности наполниться. Но она оставила нам выход – человек способен раскрыть в себе истинную, совершенную природу. Пока что истинная природа противоположна нам по свойствам. Истинная природа это изобилие и процветание - то, что в отличии от нас, действительно существует. Это желание отдавать, а не рабская зависимость от получения. Именно недостаток в ней создан искусственно, и недостаток – это мы. Мы устроены так, что желаем минимальным усилием достигнуть максимального наполнения, не сознавая того, что жизнь заключается именно в усилии. Для нас усилие – это страдание, и только жажда наполниться заставляет нас жить. По сути, нас заставляет жить жажда смерти. Остроумно, не правда ли?... Наше сознание как будто вывернуто наизнанку. Однако есть внутри желания наполниться некая точка, которая все это ощущает – зародыш будущей жизни. Иначе мы бы были просто бесчувственным механизмом. Из самых темных глубин небытия, из противоположности сущему, мы должны пробиться к свету. Это и есть осознание добра и зла. Фишка в том, что если бы мы получили энергию жизни как подарок, без усилий, мы не смогли бы обрести собственное «Я». Независимость только из этих усилий и вырастает. А пока мы попросту еще не родились. Пока не мы управляем своей природой, а природа управляет нами. Но мы обязаны вырваться из тесной клетки своего эго, и стать, наконец, свободными. Мы должны проявить собственное, а не навязанное извне желание существовать. Эволюция, развившая из нас существ, готовых поглотить все на свете, в том числе и самих себя – лишь подготовительный этап. Нам придется взять свою природу под контроль, но для этого нужно окончательно и бесповоротно убедиться в ее ущербности. Нам необходимо прийти в отчаяние от своей потребительской сущности, и одновременно от собственной беспомощности - неспособности наполниться таким примитивным образом. Мы должны лишь захотеть выйти из под власти своей первичной природы, а вовсе не избавиться от нее, замерев в сладкой дреме небытия. Наше эго – это почва, из которой мы растем, и нам необходимо впитать из нее все соки. Только тогда мы получим подлинную силу – желание, которого у нас никогда не было. Собственное желание... Желание свободно созидать - а не раздуваться от гордости за содеянное. Просто дарить - а не упиваться чужим восторгом и раболепием. Наслаждаться жизнью, а не прятаться от нее в скорлупе эгоизма. Ту силу, которую мы давно подсознательно ищем, заглушая потребность в ней всевозможными суррогатами, погружаясь в отчаяние и депрессию в узких рамках животной природы. Это главная сила во вселенной. Ею все создано и существует. Это и есть жизнь – вечная жизнь...
Произнеся эту пламенную речь, Завиридис облегченно выдохнул. Видимо он старался не зря: скепсис Колупаева был поколеблен услышанным.
- И алкоголики нам в этом помогут? – подозрительно поинтересовался Арамис Юрьевич, все еще не желая сдаваться: его собственная безалкогольная зависимость явно оборачивалась каким-то дефектом в изложенной Завиридисом картине мира. И кажется, это лишало следователя одного из тех немногих преимуществ, которыми он искренне гордился, чувствуя себя хоть в чем то значительным...
- Алкоголики – это самые трезвые люди на земле, - беззастенчиво продолжил излагать свои абсурдные выкладки Грек. – В отличии, к примеру, от наркоманов, которые просто убивают себя, или от террористов, которые убивают себя и других, алкоголики только глушат внутреннюю неудовлетворенность, причем одним из самых безопасных и консервативных способов, что говорит об очень сбалансированном подсознательном расчете. Они не отказались от надежды, не смотря на то, что в трезвом виде уже не способны выносить ту нелепую пародию, которую мы называем жизнью. Если показать им реальный выход из этой патовой ситуации, они мобилизуются легче, чем кто бы то ни было. Это законсервированный передовой отряд человечества, ожидающий готовности номер один... В отличии от них, покорные искусственному социальному благоразумию граждане обладают слишком слабым желанием к жизни, чтобы вырваться из оков нашей животной природы. Они могут лишь безропотно умереть, загнанные в угол депрессией, но сами никогда не решаться на отчаянный штурм, который нам предстоит.
- Занятно... – признал Колупаев. – И что, кроме алкоголиков больше не на кого рассчитывать?
- На самом деле нам нужны все, - с энтузиазмом откликнулся Грек, - и наркоманы, и террористы, и убийцы, и бог знает кто еще... Но надо же с чего-то начинать. Мы должны освоить и подчинить себе все свои желания, даже самые ужасные. В природе нет ничего лишнего. Все эти «опасные» люди буквально жертвуют собой, чтобы подтолкнуть нас к единственному свободному выбору. Они помогают нам осознать бессилие эгоистической природы. Только все вместе мы сможем преодолеть этот эволюционный барьер.
- Как-то угрожающе звучит, - заметил Арамис Юрьевич. – И несколько надуманно... Что еще за «единственный свободный выбор»? По-моему, тут внутреннее противоречие.
- Угрожающе для нашего закоренелого эгоизма, - подтвердил Грек. – Пока мы находимся внутри него, наша жизнь – сплошные угрозы. На самом деле мир прекрасен, и нам ничего не угрожает, мы всего лишь должны это осознать. Все мы одно целое – клеточки единого совершенного организма, которые отказываются признать принадлежность к нему, в страхе утратить свое иллюзорное маленькое «я». Но наши ненасытные желания приходят к нам именно с этого - более высокого уровня существования. Поэтому мы и не способны утолить их на животном уровне. Мы из кожи вон лезем, стараясь обрести свой истинный статус – человека в себе, но действуем, подчиняясь обычным животным инстинктам, программа которых вовсе не рассчитана на такие нагрузки. Животные никогда не выходят за рамки необходимого потребления. Так же ведут себя и клетки организма, потребляя необходимое, и отдавая все силы на поддержание работы общей системы более высокого уровня. Они включены в сознание этой системы, и ощущают себя единым целым. Выработав ресурс, клетки отмирают, но их сознание нисколько не страдает, меняя свои материальные «носители». Так устроена вся природа. А мы пока ведем себя с точностью до наоборот, подрывая работу высшей системы – собственного бессмертного организма. Самое забавное, что надрываемся мы вовсе не ради себя – наши животные потребности удовлетворены в полной мере. Мы хотим выглядеть значительными в глазах окружающих, но поскольку направление усилий противоположно естественным законам природы, получаем и соответствующий результат: Мы жаждем любви, признания, уважения, восхищения, а пожинаем ненависть, зависть, страх и лживое почитание. В конце концов мы выдыхаемся и умираем, так и не получив того, к чему подсознательно стремимся всю жизнь.
Но природа неумолима, как строгая мать, желающая добра своим детям. Она выведет нас из тьмы. – утешил Завиридис присмиревшего следователя.
- С помощью алкоголиков, террористов и убийц? – потерянно уточнил Арамис Юрьевич.
- Это всего лишь инструменты развития, - пожал плечами Грек. – На самом деле картина не так ужасна, как кажется. Тьма эгоизма – это материнская утроба, готовая исторгнуть нас на свет. Удары, которые мы получаем, не желая покидать ее – родовые схватки. А роды всегда мучительны... Между прочим, как раз в ваше время процесс стал набирать силу, - благодушно продемонстрировал Грек свою акулью улыбку.
- В мое время?
- Еще в начале двадцатого века депрессией страдали разве что особо рафинированные натуры, а в ваше время это приобрело массовый характер. Я знаю историю вопроса, можете мне поверить.
- Но как же тогда природа допустила, чтобы мы оказались в тупике? – возмутился следователь, всерьез проникнувшийся материнскими потугами мироздания. - Все эти генетические опыты...
- Она допустила, она и остановит, - заверил Колупаева Грек. – Возможно, тут как раз потребуется ваша помощь...
- Что?? – опешил Арамис Юрьевич.
- Ну, вы же имаплантант. Кому-то, ведь, должна быть поручена такая ответственная миссия. В данном случае, у природы нет других инструментов.
Колупаев чуть не задохнулся от внезапного приступа ответственности, который умело вызвал в нем коварный собеседник. Но, возможно, именно это и был тот волшебный шанс, которого он ждал всю свою жизнь?... Вот для чего, оказывается, его так долго готовили, не давая приспособиться, и уснуть в сытой дреме благополучия. Ну конечно же! Только ему и можно было поручить такое важное дело!
- Так, это... что?... Бог? – смущенно поинтересовался Арамис Юрьевич.
- Называйте как хотите, - позволил Завиридис. – По сути, бог и природа - одно и тоже.
Только тут следователь обратил внимание, что они сделали по ковралину гигантский круг, и вот-вот «причалят» обратно к острову. Видно правду говорят, что у человека одна нога короче другой, и мы всегда бродим кругами, думая, что движемся прямо. У Завиридиса то точно одна нога короче, не зря, ведь, он таскает с собой трость, - суеверно покосился на Грека Колупаев.
- А вдруг ваша теория не верна? Откуда вы взяли, что все обстоит именно так? – снова погрузился в сомнения Арамис Юрьевич. – Из будущего?
- Из прошлого, - непринужденно пояснил Завиридис. – Из первоисточников... «Книга создания», «Библия, «Зоар» и тому подобное. Поинтересуйтесь как-нибудь. Правда, все это своего рода шифр, поэтому нужен хороший инструктор, и непременно каббалист.
- Каббалист? – удивленно переспросил Колупаев.
- Есть такая древняя наука, - кивнул Грек, - Совсем не нужно лезть в будущее, чтобы выяснить, чем все закончится: результат определяется изначальным замыслом. Ну... Может быть вернемся к нашим баранам? – бодро поинтересовался он, ступив на береговую линию офиса.



- Кто-нибудь будет кофе? - встрепенулась Лидия.
От кофе никто отказываться не стал. За столом обсудили и план дальнейших действий. Предполагалось, что Арамис Юрьевич, используя свои полномочия работника местных правоохранительных органов, вмешается в ход истории и остановит, наконец, убийц героического собирателя эксклюзивной спермы. Присмиревший после очередного судьбоносного разговора, Колупаев больше не возражал против такого плана. Однако, господин Циммер, который сидел в одном из кресел, по-детски болтая ногами, неожиданно внес на рассмотрение новый вариант.
- Знаешь, Нико, - заметил он, раскурив сигару, и выпустив в воздух несколько изящных колечек дыма, - мне кажется, что твоя операция с письмами не удалась из-за какого-нибудь тривиального недоразумения. Пожалуй, не стоит валить на поток все скопом.
Карлик щелкнул крышкой зажигалки. Зажигалка была шикарная - золотая, с бриллиантовой отделкой. Камни были мелкие, но брали количеством: поверхность ювелирного изделия благородно мерцала в холодном лунном свете бункера.
- Считаешь, мне стоит попробовать еще раз? - вопросительно взглянул на карлика Грек.
- Нет… Ты и так уже достаточно наследил. Еще один Нико Завиридис - и кому-нибудь придет в голову, что ты клон. Представляешь, какой может случиться скандал?
- И что ты предлагаешь?
- Я схожу… - пожал плечами карлик. - Я ведь могу переговорить там лично с тобой, и решить сразу все вопросы. Никто этому не удивится, в том числе и ты сам.
- Что ж, неплохая мысль, - согласился Грек.


- Здесь дадут пожрать… - уверенно заявил Славка, направляясь к высоким резным дверям миссии.
Першинг шел чуть позади. Брусчатка мостовой, влажная от прошедшего дождя, поблескивала на солнце. Улица была стилизована в духе позднего европейского средневековья. Мощеная камнем площадь с покрытым патиной бронзовым всадником в центре, лицо которого показалось Мише смутно знакомым; коренастые стриженые платаны в чугунных решетчатых оковах; лепнина порталов… Однако Миша знал, что от этой незыблемой гранитной мостовой до естественной поверхности планеты еще, по крайней мере, несколько десятков метров. Между «поверхностным» эрзацем средневековья и почвой пролегали бурлящие жизнью деловые, транспортные, торговые и служебные ярусы слоеного пирога мегаполиса. Здесь, наверху, тоже было довольно людно, но отсутствие машин все же сказывалось на общем ритме циркуляции одушевленной материи, привнося какую-то ленивую, сонную нотку. Пешеходные зоны встречались в городе довольно часто. Правда, некоторые из них были отмечены предупреждающими лентами чекеров, о которых Мише рассказала Якова. Впрочем, Славка и без чекеров довольно хорошо ориентировался на местности.
Они ничего не ели со вчерашнего вечера. Костика, чьи живые инстинкты пока не успели трансформироваться в цивилизованные формы, так и подмывало метнуть копье в какого-нибудь раскормленного, не ведающего страха голубя: бронзовый всадник, вероятно, был бы Костику за это особенно признателен. Тут, наверху, голубей была тьма тьмущая. Если у простых граждан разжиревшие птицы лишь путались под ногами, развязно курлыча, то гражданам увековеченным они просто садились на голову, и уж малыми делами тут не обходилось. Впрочем, точно так же эти пернатые вели себя и в иные времена… Но только не в позднем неолите. У Костика подобный разгул дичи вызывал нервное возбуждение. Мальчик едва сдерживался. Только авторитет отца спасал пернатых от истребления.
Мирное голубиное пастбище на солнечной площади, и ленивое блуждание народных масс навевало благодушное настроение, усыпляя бдительность. Ничто не предвещало беды. Однако, как только Славка потянул за шнурок старинного звонка, что-то неуловимо изменилось в окружающей обстановке, словно пришли в движение какие-то скрытые механизмы, нарушившие сонный ритм праздного поднебесного яруса. Миша, как обычно, проявил «чуткость». Он замедлил шаг и слегка ссутулился, окинув взглядом ближайшие подходы к зданию: что-то было не так… Он успел разглядеть только двоих…
Отпустив шнурок, Славка вдруг конвульсивно дернулся, икнул и сел на плиты крыльца, мотая головой, а затем тут же и прилег. Глаза его обморчно закатились.
Бойцы спецподразделения, одетые в коричнево-серый городской камуфляж, «вскрылись» среди толпы, словно чертики из табакерки, спеша сомкнуть кольцо у дверей миссии. Миша остался стоять на месте, сделав короткий знак Костику. Предполагая схватку с режимом, он велел сыну временно дистанцироваться. Жесты кроманьонских охотников были довольно содержательны. Мальчик едва заметно кивнул в ответ, и двинулся в сторону площади, но один из спецназовцев остановил Костика, положив руку ему на плечо.
- Погоди-ка, малыш, не убегай… - сказал он.
Першинг инстинктивно сделал шаг к сыну. Камуфлированный боец преградил ему дорогу, и тут же переключился на кого-то еще, создавая зону отчуждения возле крыльца. Миша, который был уверен, что охота ведется на него, понял, что ошибался… Это и спасло спецназовца от немедленной расправы. Возможно, в районе разворачивалась облава на местных отщепенцев - одна из тех, о которых давеча рассказывал Славка... Не обращая на Мишу никакого внимания, бойцы собрались около тела бессознательного выродка. Свободные ночные территории снова переходили в грязные лапы муниципалитета…
Спецназовцы обступили поверженного революционера, жестами отваживая любопытных прохожих. Народ вел себя покладисто, но все равно скапливался. В небе появился стремительно пикирующий серый утюг.
Однако Костик, случайно или нет - все еще находился в руках врагов… Першинг, который никак не мог окончательно разобраться в обстановке, снова попытался подобраться к сыну. Мальчик, руководствуясь полученными инструкциями, вел себя индифферентно.
- Сразу видно, что красный, - авторитетно заметил один из спецназовцев, по-хозяйски ворочая Славкино бесчувственное тело – вероятно, в поисках дополнительных улик.
- Это как? - спросил его другой.
- Несет от него…
Славка, тем временем, пришел в себя. Он поднял голову и удивленно заморгал. Ему помогли сесть.
- Ну, что, полосатый, добегался? - ухмыльнулся сержант.
«Куртка…» - понял Миша. Он дал Славке поносить куртку…
Утюг опустился на мостовую неподалеку от крыльца миссии. Бойцы тут же организовали живой коридор к машине. Мишу вместе с толпой оттеснили в сторону. События развивались стремительно. Рослый сержант повел Костика к утюгу, по-прежнему придерживая мальчика за плечо. Першинг осознал, что медлить нельзя. Он принялся продираться сквозь толпу.
- Все в порядке, граждане… Не собираться… Свидетели есть… - монотонно увещевал публику боец в оцеплении. - Куда прешь? Осади… - укоризненно встретил он Мишу, ткнув ему в грудь короткой дубинкой. В глазах у Першинга помутилось. Тело сковала немыслимая тяжесть, словно его кровь внезапно обратилась в свинец…


После непродолжительного странствия рядовой Калита вернулся из Америки. Однако, на этот раз, он вернулся оттуда совершенно другим человеком. Это было ясно написано на лице Калиты: его полные детские губы сжались в тонкую жесткую линию, а маленькие наивные глазки приобрели холодный, хищный взгляд беркута. По-русски этот человек говорил с трудом, и с ужасающим акцентом, зато по-английски изъяснялся совершенно свободно.
- Hey! You! - потряс он за плечо безжизненное тело пилота лимузина, делившее с ним брачное ложе Тетеркиных.
Серега промычал в ответ что-то нечленораздельное, а затем злобно послал американского Калиту на местном диалекте.
Калита обвел своим новым хищным взглядом спальню, и его лицо исказила гримаса брезгливого недоумения.
- Ти кто? - еще раз встряхнул он Серегу.
- От… - снова выругался Серега, и лицо пилота тоже исказила гримаса, только это была гримаса страдания. Серегина голова раскалывалась.
Рядовой поднялся с кровати. Его слегка покачивало. Он сделал пару шагов по направлению к двери, и вдруг увидел собственное отражение в зеркале туалетного столика Елены Карловны. Калита замер на месте, и удивленно уставился в зеркало. Так он простоял с пол минуты, затем медленно поднял руку и осторожно потрогал свое лицо.
Тук-тук, раздался снизу мелодичный баритон. Калита прислушался.
Звук повторился снова.
Рядовой спустился по скрипучей лестнице, и открыл входную дверь.
На пороге стоял подросток в бейсболке.
- Баловать… ся? - строго спросил Калита. - Не есть гуд… малчик.
-Would you like to get back in U.S.? - поинтересовался мальчик. - And get back your own many?
-Who are you? - нахмурился Калита. - And who am I?… Now…
- I’l tell you… - заверил его подросток с морщинками вокруг глаз. Это был господин Циммер. В руках консультант держал небольшой, но плотно набитый саквояж из телячьей кожи.


Имплантант… Просто удивительно, с каким упроством это зловредное клеймо цеплялось к совершенно невинным с виду людям. Карлик в двух словах растолковал американскому рядовому его служебные обязанности, утаив, разумеется, некоторые неприятные подробности персональной карьеры воина.
Сам Калита, по сути дела, не являлся смещенным во времени субъектом. Еще в детском возрасте, он был изъят из временного обращения всего лишь на несколько недель, а затем возвращен точно на прежнее место, так что похищения никто даже не заметил. Обнаружились лишь странные сдвиги, произошедшие в сознании ребенка. Не смотря на отличные генетические данные, мальчику поставили страшный диагноз: шизофрения. Однако полгода, проведенные в психиатрической клинике, поставили юного Калиту на ноги. Он стал почти прежним, и только изредка, слишком сильно погружаясь в себя, пропадал в незнакомой стране…
На самом деле, способность рядового ментально перемещаться с континента на континент была обусловлена грубым хирургическим вмешательством. Эта зловещая медицинская операция произошла с ним в городе Нью-Йорке, в частной клинике профессора Зейдельмана.
Один из многочисленных отпрысков семейства Рокфеллеров обратился к Зейдельману за помощью. Он был сказочно богат, стар, и безнадежно болен. В его мозгу стремительно прогрессировала злокачественная опухоль. Рост опухоли остановить не удавалось. Кроме того, опухоль уже дала многочисленные метастазы.
Зейдельман был светилом в области нейрохирургии, и зарабатывал огромные деньги. Он бы запросто мог отказать в помощи Рокфеллеру, и ничего бы при этом не потерял. Но, помимо всего прочего, доктор Зейдельман был чрезвычайно любопытен, и когда знакомый генетик из Цюриха, карлик по имени Альберт Циммер, предложил ему провести рискованную нелегальную операцию на мальчике с другой поврежденной половиной мозга, профессор не устоял перед соблазном…
Результат эксперимента превзошел все ожидания. Пациент выжил, и пришел в сознание. Проблемы, связанные с отторжением тканей, были успешно разрешены. Однако половина мозга, оплатившая операцию, оказалась не у дел. Юный разум взял верх над стариком Рокфеллером. Его многочисленная родня была очень довольна…
Тело Рокфеллера захоронили, а мальчика доктор Циммер увез к себе в Цюрих. Профессор Зейдельман даже не подозревал, что мозг реципиента был поврежден нарочно. Нечеловечески изуверский план карлика осуществился. Ключ управления «имплантантом» доктора Циммера хранился прямо у Калиты в голове: это была привнесенная из другого временного сектора половина мозга, некогда принадлежавшая старику Рокфеллеру – алчная, расчетливая и, соответственно - легко управляемая половина.
Сам рядовой, увы, никому не мог рассказать эту печальную историю, даже если бы захотел. Он ее просто не знал.


Однако, насколько бы удручающе ни выглядела история двуличного имплантанта Калиты-Рокфеллера, драма самого господина Циммера, а так же всей его неугомонной родни, была, пожалуй, помасштабней. Эта тайная драма охватывала судьбы целых народов, мечтавших урвать себе место под солнцем. Народы пока еще были малы и скрытны, но очень амбициозны…
На заре развития секта коммунистических ангелов, как это свойственно всякой тоталитарной структуре, стремилась распространить свое влияние как можно шире. Работа велась и в заграничных филиалах. Правда, надежно управлять филиалами удавалось не всегда. Жиденькая швейцарская ветвь секты на каком-то этапе впала в ересь, и занялась разведением собственного «человека будущего».
Швейцарцы и без того жили довольно скучно на своих издревле нейтральных территориях, и, практически, были от генкоммунизма в двух шагах. Ковать еще более совершенный социальный механизм не казалось им такой уж заманчивой перспективой. Альтернативный вариант нового человека мыслился европейским уклонистам гораздо более возвышенным существом, нежели планировали российские адепты. Однако, и базовая модель, предложенная Господом, по мнению швейцарцев имела ряд существенных физиологических недоработок. Они задумали создать образец с высокими индивидуальными показателями, максимально приспособленный к трудной жизни на родной планете. А почему бы и нет? Кто мог им помешать? Ильич был далеко… Всевышний еще дальше…
Преобразования стали осуществлять с головы - основного орудия современного сапиенса. Однако генетические манипуляции с человеческим рассудком не принесли ожидаемого результата: слишком противоречива была эта субстанция. Тогда швейцарцы избрали иной путь, воспользовавшись нана технологиями. Экспериментальный гипермозг, аккуратно отделенный от тщедушного, изъеденного мутациями тела, вооружили квантовыми процессорами, и серое вещество заработало, наконец, в полную силу. Это обнаружилось сразу после ввода процессоров в эксплуатацию. Датчики свидетельствовали о том, что процессоры работают в режиме максимальной загрузки, словно мозг решал какую-то огромную задачу. Что это была за задача никто не знал, поскольку связь с мозгом сразу оборвалась. Мозг полностью ушел в себя. Его пытались вернуть к реальности, подключая дополнительные процессоры, но гигант мысли пожирал мощности без видимых изменений. Испытателям оставалось только ждать…
 Не теряя времени, швейцарцы занялись другими деталями организма. Основная цель программы состояла в том, чтобы расширить ареал обитания хомо сапиенса. На планете, где лишь пятая часть поверхности пригодна для ходьбы, человек не мог чувствовать себя настоящим хозяином. Глубины мирового океана, как и просторы воздушного, были ему почти недоступны, не смотря на все технологические ухищрения.
В пику скупой природе, разработчики внедрили в цепочку человеческой ДНК крылья, жабры и плавники. Было создано две новых специализированных расы и несколько побочных экспериментальных продуктов.
Не смотря на практичность подводного варианта развития, древняя мечта человечества о крыльях больше вдохновляла разработчиков, поэтому атмосферное направление проходило в проектной документации под литерой «Альфа».
Пришлось пойти на некоторые уступки законам физики, и сделать крылатых людей более компактными, поскольку от этого зависели летные качества организма, в то время как обладатели плавников и жабр сохранили стандартные человеческие габариты.
В процессе работы над габаритными характеристиками, испытатели произвели на свет и несколько пробных особей гигантского размера. Для чистоты эксперимента все прочие физиологические факторы игнорировались, и мутация привела к тому, что гиганты вышли слабоумными и утратили стереоскопическое зрение, лишившись одного глаза.
Напряженная работа швейцарских генетиков над новой моделью сапиенса близилась к завершению. Тем временем, оклемался от своей сверхзадачи и гипермозг: загрузка процессоров неожиданно упала до нуля. Однако удовлетворить свое любопытство, и узнать, о чем же так напряженно размышляло их высоколобое творение, ученые по-прежнему не могли: теперь мозг впал в глубокий продолжительный сон. Впрочем, если бы они даже узнали, то, скорее всего, были бы сильно разочарованы: мозг, просто-напросто, усердно считал баранов перед тем, как уснуть…
Количество опытных образцов постепенно росло. Не смотря на величественную цель экспериментов, обращались с ними не слишком учтиво. Летучие карлики гнездились в оранжереях с тропическими растениями, а «амфибии» обитали в большом искусственном пруду с подогревом. Циклопов держали на скотном дворе, вместе с овцами, которыми они кормились. В конце концов, вся эта нечисть, которая плодилась в научном центре в Альпах, проникнутая своим высоким предназначением, начала роптать. Пациенты центра готовились сменить устаревшее человечество на посту истории, а их держали взаперти. Кому это понравится?…
Несколько самых отчаянных «альфийцев» подговорили одного из циклопов выломать входную дверь в отделение. Дверь была крепкая, но гигант с ней справился, и альфийцы сбежали покорять мир…
Не прошло и недели, как передовой отряд эволюции вернулся назад униженный, разочарованный и голодный: Люди напрочь отказывались воспринимать свою смену всерьез. По большому счету, никому не было до летучих карликов дела. Крыльями альфийцы тоже никого не смутили, поскольку в ту пору это было модное поветрие - пристежные крылья. Никто не верил, что на альфийцах они просто растут. В конце концов, в одной тирольской деревушке, карликов закидали камнями местные байкеры, приняв их за банду крылатых подростков из Цюриха.
Говорят, беда не приходит одна, и неспроста... К моменту возвращения блудных сыновей альпийской генной программы, поток событий хлынул на научный центр, словно из прорванной плотины. Одноглазый олигофрен, страдающий мучительным нечеловеческим аппетитом, посаженный в наказание за сломанную дверь на строгую диету, сожрал дежурную лаборантку. Его собратья, возбужденные этой кровавой выходкой, тоже позволили себе лишнего, и в течении суток доели остальной персонал.
Поскольку заведение было сектантским, все работы проводились в центре под грифом «секретно», и эта жуткая история огласки не получила. Осиное гнездо карликов в Альпах осталось в их безраздельной власти.
В один прекрасный день проснулся гипермозг, причем в очень дурном расположении духа: ему снились сплошные кошмары. Аквариум с мозгом летучие карлики взяли под свою опеку. У оставшихся без присмотра «тел» будущего, он, в определенном смысле был один на всех. Алфийцы доложили мыслительному аппарату обстановку, и мозг, играючи - одной извилиной, решил задачу с матричными переменными - карликовыми летунами и человечеством: в ближайшем будущем летунам ничего не светило. Оставалось уповать на прошлое, в котором люди еще не были так распространены и активны. Пару секунд гипермозг изобретал машину времени…
Какое-то время гнездо в Альпах не подавало признаков жизни: выводок насекомо-людей и человеко-рыб, в полном составе, прихватив с собой и Циклопических единоглазов, отправился покорять планету в ее далекое прошлое.
Однако ничего путного из этого тоже не вышло. Люди и тут отказались покориться высшим расам. Впрочем, русалки с русалами не особо годились на роль покорителей, поскольку с трудом могли передвигаться по суше. Их редкие контакты с людьми обычно заканчивались печально: либо кто-то тонул, либо кого-то подвешивали на мачте за хвост. Довольно скоро они совершенно одичали, и растворились в океанских просторах, словно пригоршня соли…
Крылатые альфийцы тоже кое-как приспособились к самостоятельной жизни, но быстро пришли к выводу, что лучше лишний раз не попадаться людям на глаза. Они довольствовались малым, - в основном растительной пищей, - однако и вегетарианцев здесь преследовали неудачи. Эллины вдоволь позабавились охотой на мобильных крылатых человечков. Это был сущий кошмар… Всякий раз, сбив из пращи пролетающего мимо альфийца, ему беспощадно отрывали крылья.
Карлики по привычке называли себя группой Альфа. С незначительным искажением это название послужило в дальнейшем прозвищем Эльфов в мифологии древних народов.
Одноглазые циклопы оставили по себе на земле недобрую память. Их человеколюбие не знало границ: при всяком удобно случае они питались людьми. Конец каннибалам положила чума…
Часть карликов, - те, кто выжил, - в конце концов, вернулись в родное гнездо. Тут, в горах, под сенью незыблемой швейцарской стабильности, упорно продолжали вынашиваться планы покорения планеты.
И однажды забрезжила надежда... К радости покорителей, гипермозг вычислил, что наивное человечество само загоняет себя в смертельную ловушку. Если ему не мешать, а еще лучше - слегка подтолкнуть, то по расчетам гиганта мысли, людям осталось совсем не долго. К сожалению, технология перемещений во времени имела свои ограничения, и альпийские переселенцы не могли просто взять и переехать в будущее, на освободившуюся планету. Им оставалось только терпеливо ждать, аккуратно корректируя процесс развития человеческой истории точечными вмешательствами, что должно было привести эту кровавую историю к ее закономерному завершению.
Весть о том, что люди овладели технологией перемещений во времени вызвала панику в альпийском гнездовье – теперь у человечества появилась возможность исправить свои ошибки задним числом, что никак не устраивало очередников. Нужно было срочно предпринимать какие-то меры.
Господин Циммер был одним из лучших тайных агентов гнездовья. Он организовал несколько вооруженных нападений на конкурентов, но это не привело к успеху – временной поток оказывал отчаянное сопротивление прямым вмешательствам, разрушая комбинации карлика самым нелепым образом. Пришлось господину Циммеру пойти на хитрость. Используя накопленный альфийцами опыт, он вошел в доверие к конкурентам, выдав себя за параллельного исследователя, и раскрыв им несколько незначительных технологических секретов. Тем временем, господин Циммер в тайне готовился нанести решительный удар по врагу с помощью заранее подготовленного, мощного имплантанта...


Информация, добытая Севой в результате циничного пренебрежения кодексом почтальонов, внесла серьезные коррективы в планы группы. Визит к родственнику Люмберга потерял свою актуальность. Теперь они знали точно, где находится логово вершителей судеб. Дабы взвешенно рассмотреть ситуацию, компания воротилась на квартиру Тетеркина. По дороге залетели за водкой.
Лимузина во дворе не было. Серега наконец проспался, и укатил искать своего раздвоившегося хозяина. Прежде чем верному пилоту удалось встретиться с боссом, его полет был прерван вмешательством воздушной полиции. Машина с утра числилась в угоне…
В доме было тихо. Американизированный Калита затаился в гостиной, терпеливо поджидая честную компанию. Уверенность в том, что компания еще не отбыла в безоблачное прошлое, вселил в рядового таинственный карлик.
 - Здесь он… - без энтузиазма информировал Сева товарищей, появившись на пороге гостиной. Калита смерил старинного обидчика равнодушным рыбьим взглядом.
- Я ходит с вами, - заявил он.
Рядовой надежно оккупировал кресло полковника. Возле его ног стоял саквояж из толстой телячьей кожи.
- Голос Америки? - откликнулся Люмберг, выставляя бутылки на стол. - Пить будешь?
- Все смешалось в доме Тетеркиных… - устало вздохнул полковник, и пододвинул к столу еще одно кресло.
Сева, как обычно, расторопно управился с сервировкой. Для начала приняли по сто. Калита, с бесстрастным выражением на лице, пил водку мелкими глотками, демонстрируя нерусские замашки.
- Это просто чудо, что письмо попало к нам, - заметил Навроцкий, подцепив вилкой томат из банки. Наконец он по достоинству оценил плоды Севиной неукротимой коммуникабельности. - Представляешь, что бы случилось, если б оно до колдуна дошло?
- Что? - пожал плечами Люмберг, бережно разворачивая салфетку с окурком последней сигары. - Не получил бы мужик гирей по башке… может, и мы бы тут не оказались. И деньги бы мои целы были... - Сева раскурил сигару, пустил пару жирных колец, и передал бычок художнику.
Навроцкий затянулся, кашлянул, смахнул слезу, и пояснил:
- Это ты идеальный сценарий рассматриваешь… А ты прикинь: Колдун предупрежден, вооружен, и уверен, что убийцы мы. Допустим, настоящему преступнику это помешает… А потом появляемся мы с тобой… Что твой приятель ему посоветовал? Избавиться от нас любым способом.
- Думаешь, и нас бы пришил? - насторожился Сева.
- А то…
- Да… Вовремя я этому типу под руку подвернулся.
За удачу выпили по сто пятьдесят.
 Калита помалкивал. Трудно было оценить по его виду, понимает он что-нибудь, или нет, но в застолье рядовой-американец принимал участие на равных.
После того, как Сева обнародовал письмо, принесшее столько открытий, второе послание Навроцкий, не церемонясь, вскрыл сам. И не зря: в результате прояснились многие детали. В послании подробно описывались хитросплетения, которые привели участников эпохальной аферы к нынешнему положению вещей. В том числе и таких бросовых, судя по тону письма, «вещей», как Навроцкий и Люмберг - с ними обходились, словно с подопытными животными… Ни Навроцкий, ни Сева с подобной постановкой согласны категорически не были. Однако теперь, когда письма попали к ним в руки, сценарий можно было и подкорректировать. Беспокоить знатного Севиного родственника смысла уже не имело, а вот посетить конспиративную квартиру на Васильевском явно стоило…
Нанести визит инициаторам проекта - что могло быть желаннее после стольких мучений и пары стаканов водки во лбу? Инициаторов ожидал большой сюрприз…
Ситуация почти дозрела до крестового похода, когда Сева снова вспомнил о своем бедственном финансовом поражении.
- Нужно составить ущербный список, - заявил таксист.
- Ущербный?
- Они мне денег должны! За нанесение материального, морального и… другие последствия…
Севина вера в сбалансированность вселенной умилила Навроцкого. Сам он ни на какие воздаяния не рассчитывал. Люмберг попросил у Тетеркина ручку, листок бумаги, и принялся корпеть над иском. Художник, время от времени, заглядывал в Севину петицию. Список притязаний Люмберга, действительно, выглядел несколько ущербным: вероятно сказывались давние прорехи в школьном образовании таксиста. Навроцкий насчитал в заявлении истца четыре грамматических ошибки, и семь синтаксических, но не стал травмировать Севу интеллигентскими придирками.
Полковник скучал. В какой-то момент он упустил нить разговора. Из Калиты собеседник был никакой, и Тетеркин включил телевизор: Сара Ваютовская вела очередной выпуск новостей.
- Полосатого вашего поймали… С мальчиком, - сообщил Тетеркин публике.
Сева и Навроцкий разом повернули головы:
Лохматый бородач в тигровой куртке слепо озирался с видеоплощадки на интерьеры Елены Карловны, словно силился понять внутреннюю природу собирательного творчества домохозяйки. Вряд ли это было возможно, в любом случае… Позади бородача смазанным фоном маячили люди в камуфляже. Изображение двинулось, и в фокус камеры попал маленький кроманьонец. Над Костиком скалой нависал огромный спецназовец.
- Это не он, - сказал Сева.
- Это же Костя, - возразил Навроцкий.
- Но не Миша…
- Не этот… - вмешался Тетеркин. - Другого только что показывали… полосатого.
- Не похож. Только куртка… И мальчик, – покачал головой Сева.
- Надо бы его найти, - заметил Навроцкий.
- Зачем? Еле от него отделались… У нас что, своих проблем мало?
- Раз уж ты собрался требовать компенсацию, лучше обратиться к специалисту... Кроме того, мне кажется, мы ему кое-чем обязаны.
- Погоди-ка… - вдруг изменился в лице таксист, наблюдая за репортажем. – Рюкзак то у мальчишки!
В пытливом уме неутомимого стяжателя рождался новый стратегический план. Золотой телец снова заманивал свою преданную жертву. На этот раз, телец оборотился «золотым мальчиком»…


Снова чекеры… Миша остановился в нескольких шагах от платной границы. Он прошел уже несколько кварталов вдоль улицы, и на каждом перекрестке натыкался на шахматные черно-белые накладки. Свернуть ему так и не удалось. Собственно, в этом и не было особого смысла, поскольку он все равно не знал, куда ему идти, и продолжал двигаться чисто механически. После удара парализующей дубинкой, Першинг довольно быстро пришел в себя, однако было уже поздно: Утюг улетел, унося Костика на борту. Какое-то время у Миши кружилась голова, и нарушилась координация движений, но ходить он, по крайней мере, мог. И это было все, что он мог…
Найти Костика в огромном человеческом термитнике, изъеденном бесконечными тоннелями, без посторонней помощи было невозможно. Очень скоро он это понял. Ему не удалось даже продвинуться в нужном направлении. Ни на шаг…
«Если что, звоните…» -  вспомнил Першинг. Якова дала ему визитку… Визитка лежала в кармане.
По каким приметам искать современную телефонную будку, и есть ли таковые вообще, Миша не знал, да и виртуальной мелочи у него не было. Першинг скользнул взглядом по лицам прохожих. Выбрать было не легко - выразительностью лица не отличались. Худощавый мужчина, лет пятидесяти, неторопливо бредущий по солнечной стороне улицы, слегка выпадал из контекста. Миша шагнул мужчине навстречу.
- Мне нужно позвонить, - сказал он.


Последний дротик вонзился в мишень. Цифры на табло слегка подросли. Якова накинула каутон, подняла с земли подсумок и направилась к бровке клина.
- Ничего, завтра нагоним, - утешил ее Киреев. - Что с тобой? Не выспалась?
- Не выспалась…
- Нервничаешь?
- Нет… Просто устала.
- Смотри, завтра финал… Отдохни как следует.
Цифры на табло медленно растаяли. Солнечные блики вызолотили пустые глазницы экранов. Порыв ветра сорвал с привязи сине-белый пук воздушных шаров и понес их прочь. Шары стремительно набирали высоту. Народ на трибунах вставал, стекаясь к проходам.
- Есть один мальчик… - неуверенно сказала Якова.
- Какой такой мальчик? - осклабился Киреев. - А как же я?
- Семь лет… - уклонилась от пикировки девушка. - Но бросает как бог… Я такого в жизни не видела.
- Чей? - сразу насторожился Киреев.
- Ничей… Дартсом он не занимался.
- Так не бывает, - усмехнулся тренер.
- Он тренировался на крысах.
- На каких крысах? Ты точно не выспалась…
Девушка пожала плечами.
- Ну, веди своего вундеркинда. Посмотрим…
- У него отец.
- Веди отца.
Якова вздохнула.
- Что? Отец против?
- Не думаю…
- А в чем дело?
- Его сначала найти надо.
- Позвони.
- Нет у него номера.
- Что за ерунда?
Публика расходилась. Трибуны складывались одна за другой, с шипением выпуская воздух. Солнце окунулось в сизую дымку, наплывающую с юга: протосиноптики времени зря не теряли. Начал накрапывать дождь.
- Он коммунист, - сказала Якова.
- В каком смысле?
- Из России.
Киреев пожевал губу, настороженно глядя на Яшу.
- Это из тех, что у военных разбежались?… С мальчиком? Этот мальчик?… Да нет, ты меня разыгрываешь… Кстати, их уже нашли.
- Нашли?
Мяукнул зуммер. Якова тронула рукой мочку уха.
- Я слушаю, - отчужденно сказала она, но уже через секунду выражение ее лица резко переменилось. - Сейчас приеду, - пообещала девушка, торопливо складывая амуницию в багажник машины.


Отдел второй десяток лет балансировало на грани закрытия: уровень несовершеннолетней преступности катастрофически падал. Ужатый до предела штат в количестве одиннадцати человек каждые четыре года, посылая доклад о своей деятельности в парламентскую комиссию, ожидал фатального вердикта: доклад был подробный, но водянистый. Отмирающий бюрократический орган из последних сил боролся за существование. Комиссия пока прислушивалась к доводам сотрудников отдела, поскольку доводы были вполне обоснованы. Точнее говоря, довод был один: кто-то ведь должен заниматься несовершеннолетними преступниками, если таковые вдруг объявятся. Орган надеялся, что уж тогда-то он пригодится, и покажет на что способен. Однако надежды таяли…
Неудивительно, что в сложившихся обстоятельствах, буквально накануне парламентских слушаний, семилетний отпрыск кроманьонского вождя стал для отдела настоящим подарком судьбы. В мальчике определенно угадывались криминальные наклонности. Это было видно невооруженным взглядом. Ребенок: А). Не подчинялся прямым указаниям взрослых. Б). Был непредсказуемо агрессивен. В). Умышленно не отвечал на вопросы, хотя говорить мог, если хотел. Г). Имел при себе опасный колющий предмет, который у него удалось изъять только усилиями двоих профессионалов.
Происхождение малолетки пока уточняли, но, хотя анализы еще не были доведены до конца, специалистам все было ясно.
Изначально предполагалось, что преступный ребенок занесен в страну коммунистами-перебежчиками, совершившими затем дерзкий побег из пенитенциарного учреждения погранзаставы. Тем не менее, вопрос остался открытым, поскольку от самого несовершеннолетнего вразумительного ответа никто так и не добился, а задержанный вместе с подростком гражданин Тыцкевич был опознан всего лишь как местный выродок. По приметам Тыцкевича приняли за одного из беглецов, но, как оказалось, приметы просто совпали.
Между тем, происхождение подопечного сотрудников отдела не особенно волновало. Сам факт, что у них появился подопечный, возрождал робкие надежды на светлое будущее.
Неудивительно, что ходатаев встретили неприветливо. Якова никак не могла взять в толк, почему так холодно разговаривал с ней оператор в приемной. Ее наверняка узнали. Как-никак, она была чемпионка Европы - гордость нации… Всегда такой разговорчивый Киреев на этот раз отмалчивался, даже не пытаясь ей помочь. Тренер был растерян. А скорее даже напуган обстоятельствами миссии. Примолк Киреев сразу же, как только они подобрали Мишу на Католической. Вплоть до этого момента тренер видимо просто не верил в реальность Яшиной истории. Однако Першинг произвел на него должное впечатление.
План предложила девушка. Кирееву он показался наивным. Тем не менее, Миша план одобрил.
- Если что пойдет не так - звони… - сказал Першинг, тронув себя за мочку уха: телефон, который он позаимствовал у прохожего, остался у него. Прохожий почему-то не стал дожидаться, пока Миша закончит разговор, и бесследно растворился в толпе.
Тренер недоверчиво переводил взгляд с одного из них на другую, и раздумывал - не сниться ли ему все это: вполне разумная, состоятельная, и состоявшаяся молодая женщина из высших слоев общества на его глазах вступала в преступный сговор с… самым натуральным коммунистом, у которого просто на лбу было написано, что он ни перед чем не остановится… Да от наго за версту разило опасностью!
Киреев даже замышлял позвонить в стражу, но потом сообразил, что это слишком рискованно - новому Яшиному приятелю точно не понравится…
Першинг остался в машине, и тренер слегка расслабился. Однако поднимать тревогу он все же не решался. Теперь у него появилось навязчивое ощущение, что стоит ему обернуться, и он увидит Мишу, стоящего за спиной. В чем-то Киреев был прав: Першинг никогда не пускал свои дела на самотек, и, сидя на заднем сиденье пушистого вэна, он тоже подумывал о Кирееве: не очень то Миша доверял этому молчаливому соратнику…
Девушка заявила оператору, что хорошо знает мальчика, которого показали в новостях: Это ее ученик. Очень перспективный ученик… Мальчик живет с отцом на Елисейских полях. Где точно она не знает, но все, что о нем рассказали по телевидению - просто чушь… Это какое-то недоразумение. Насколько она в курсе, отца мальчика сейчас нет в городе, но это еще не повод, чтобы хватать ребенка на улице, и обвинять его в сотрудничестве с коммунистами. Она не допустит, чтобы маленького мальчика, - ее лучшего ученика, - держали в застенках, тем более, по столь нелепому поводу…
Якова рассчитывала на то, что в районе Елисейских полей все еще можно встретить семилетнего мальчика, избежавшего генетической стандартизации. Она ошибалась…
- Ты знаешь эту даму? - строго спросил куратор, присутствующий на опознании. Чьи-то претензии на драгоценного мальчика, какими бы необоснованными они не выглядели, тревожили куратора. Откровенно говоря, он рассчитывал на дурные манеры подопечного, который игнорировал большинство вопросов в свой адрес. Однако на этот раз мальчик сделал исключение.
- Ты меня заберешь, Якова? - спросил Костик.
- Конечно, - улыбнулась девушка.
Куратор вздохнул: работа не давалась легко.
Кабинет куратора был сплошь уставлен горшками с комнатными растениями. Сразу становилось ясно, что хозяин кабинета человек терпеливый и любвеобильный, или что заняться ему больше нечем… В любом случае, горшков был очень много.
- Где он? - послышался из коридора зычный командирский голос. Дверь распахнулась. На пороге возник полковник Тетеркин - в парадной форме, при всех регалиях и знаках отличия. Полковника штормило. Куража ему было не занимать: Сева отправил Тетеркина на задание, предварительно изрядно накачав. Коварный стяжатель сумел убедить офицера в том, что мальчика необходимо вырвать из лап бездушного закона. Предполагалось, что Тетеркин заберет ребенка, используя остатки служебного положения. Навроцкий не пытался препятствовать авантюре из гуманитарных соображений.
- Где мальчик? - требовательно воскликнул Тетеркин, шатнувшись в комнату. - А!… Вот он, маленький ублюдок…
- Вы отец? - растерянно спросил куратор.
- Я отец, - пресек недоразумения Миша, вырастая, словно тень, за спиной офицера: Никто и не заметил, как он оказался в комнате.
Киреев обернулся и вздрогнул: не напрасно его ощущения были так навязчивы.
- Полосатый… - опасно кренясь, опознал Першинга полковник.
- Он самый, - кивнул Миша, и на всякий случай отправил полковника в нокаут.


Утюг с киднепперами припарковался неподалеку от входа в здание. Не смотря на яркий электрический свет, тоннель был довольно мрачный. Чувствовалась близость городского дна. Добираясь сюда, они втягивались через огромные вентиляционные трубы, постепенно утратив всякую географическую ориентацию. Дневному свету вряд ли удалось бы пробиться на такую глубину, даже сквозь прозрачные перекрытия, и потолки тоннелей здесь были люминесцентными.
Впервые принимая участие в серьезном преступлении, Навроцкий заметно нервничал. Сева сидел за рулем. Коротая время, таксист изучал функции кнопок на приборной доске. Художник подозревал, что это занятие может оказаться небезопасным, но урезонить Люмберга не сумела даже вся мировая история, что уж тут говорить о Навроцком.
Надо сказать, Сева добился определенных успехов: когда взвинченный до предела Навроцкий надумал выйти из машины и размять ноги, выяснилось, что все двери заблокированы.
- Выпусти меня, - потребовал художник, мгновенно покрывшись холодным потом в приступе клаустрофобии.
- Сейчас, - бодро откликнулся таксист, деловито нажимая кнопки. Очень нехорошие воспоминания пробудили эти легкомысленные эксперименты Люмберга в душе художника: нечто подобное он добрую «сотню» лет назад проделывал и сам, только прибор в тот раз был поменьше…
Дверь не открывалась… Американский Калита сосредоточенно изучал затылок Люмберга. Что за мысли струились в голове Калиты - добрые, или не очень, русские, или не русские, и есть ли там мысли вообще - Навроцкий мог только догадываться, но спокойствия рядовому было не занимать.
Попытки таксиста совладать с автоматикой ни к чему хорошему не привели. Пока Люмберг добился лишь того, что в машине стало жарко, как в сауне. Утюг стремительно нагревался. Вероятно, Сева пробудил в устройстве тягу к историческим корням. Тепловые эффекты усугубили клаустрофобию Навроцкого. Мертвый люминесцентный свет лился сквозь окна машины смывая с лиц пассажиров краски жизни. Обливаясь потом, художник тяжело задышал. Примерно так он воображал себе ад…
Если бы Навроцкий не отвлекался на всякие бытовые мелочи, а взглянул бы в этот момент на здание спецприемника для несовершеннолетних, то узрел бы еще и «призрак Першинга», штурмующий адские врата: двери учреждения, закованные в мраморный портал, безропотно проглотили крылатую пилюлю.
- Я больше не могу… - тихо сказал художник.
- Ничего страшного. Наверняка тут стоит какой-нибудь датчик. Сейчас отключится, - бормотал Люмберг.
Стекла утюга стали запотевать.
- Погоди… кажется нашел, - сказал Сева.
Салон окутала кромешная тьма.
- Что ты сделал?! - воскликнул Навроцкий.
- Это не я… Наверно свет отключили.
Художник настороженно притих.
- Спокойной ночи, господин полковник, - ласково пожелал приятный женский голос.
- Это ты… - констатировал Навроцкий.
- Не я! - огрызнулся Люмберг. - Ты же слышал… Он сам. Наверно таймер.
- Самое время вздремнуть, - мрачно откликнулся художник.


Миша обыскал бесчувственное тело Тетеркина, и извлек Тукер: Оружие пограничника выделялось калибром.
- Зачем это? - укоризненно спросила Якова.
- Я его узнал, это пограничник. - пояснил Першинг. - Идем отсюда… Сынок, ты в порядке?
- Они забрали дротик, - пожаловался мальчик.
Миша вопросительно взглянул на куратора.
- Я дам ему другой, - торопливо вмешалась Яша, опасаясь новых силовых акций, могущих последовать за скромным иском.
- Вам отсюда не уйти, - предупредил куратор.
- Приятно слышать, - усмехнулся Миша, - Дротик можешь оставить себе.
- Он прав. Нам отсюда не уйти, - благоразумно заметил Киреев.
- А тебе надо?… - спросил Першинг, и выглянул в коридор: пока все было тихо.
Тихо оно бы и осталось, поскольку, проникнув в учреждение, опытный диверсант предусмотрительно обезвредил оператора, двух прохожих психоаналитиков из отдела дознания, и высадил в фойе парковое волшебное растение, нарушив визуальный контроль за обстановкой. Однако, уходя, Миша не удержался от соблазна опробовать новое оружие, и выпустил пулю из Тукера полковника. Пуля заметалась меж стен, кроша бетон и высекая снопы искр. Помещение наполнилось дымом и грохотом.
Где-то внутри здания взвыла сигнализация, но тут же захлебнулась: ракетные пули Тукера обладали дьявольской находчивостью. Прохожие останавливались, привлеченные звуками фейерверка. Якова ловила на себе любопытные взгляды. Какая-то дама узнала ее, и попросила автограф. Она механически расписалась. Популярность выходила боком и, судя по всему, становилась скандальной: очевидно, скоро ее будут узнавать не только поклонники дартса… Дым стал просачиваться сквозь дверные щели.
- Пожар… - нерешительно заметил кто-то из прохожих.
Это было странно, но никакого груза ответственности Якова не чувствовала, словно «игра», в которую играл Миша, распространила свои независимые правила и на нее. Поток уносил девушку все дальше от берегов благоразумия…
Киреев ничего подобного не испытывал. У тренера было стойкое ощущение офсайда.
Яша отдала даме «расписку», взяла ребенка за руку и направилась к стоянке.
- Не бери машину… - сказал Першинг.
- Почему?
- Идем… Потом объясню.
Предательские наклонности вэна не устраивали Мишу.
- Уезжай отсюда, - сказал Першинг Кирееву, - А мы пройдемся...
Тренер благодарно кивнул.
Вой сирен послышался из перекрестного тоннеля. Флоуресцентный потолок над стоянкой потемнел, и на толпу любопытных обрушился ливень. Народ стал расходиться.
Они двигались вместе с толпой, спешащей выбраться из зоны дождя. Миша свернул в один из переулков. Он снова был собран и полон решимости. Игар продолжалась: беличье колесо совершало очередной оборот… Но, в конце концов, это было его колесо. Внутри этого колеса он оставался самим собой. Здесь он был хозяином. Это был его собственный маленький вращающийся мир… Все шло как надо.
Слава богу, чекеров в переулке не оказалось.
- Куда мы идем? - спросила Яша. Она едва поспевала за кроманьонской фамилией.
- Все в порядке, - бодро откликнулся Миша изнутри своего цилиндрического мира: При быстром вращении колеса, прутья решетки сливались. Их, практически не было видно. Казалось даже, что их нет вовсе, и он совершенно свободен…
 - Почему ты оставил машину Кирееву?
- Твой приятель сомнительный тип, а твоя машина уже пыталась сдать меня страже.
- Это похоже на манию преследования…
- Думаешь, нас не станут преследовать?
- Машина не способна сама принимать решения… А Киреев неплохой человек. И вовсе он не сомнительный. Обыкновенный… Я тоже тебе не сразу поверила.
- Обыкновенных людей лучше не провоцировать на подвиги.
- Зачем же ты провоцируешь на подвиги меня? Я тоже обыкновенная.
- Миша остановился. Девушка тяжело дышала. Они двигались в режиме марш-броска, и за это время успели пару раз изменить направление. Першинг по-звериному путал следы.
- Я так не думаю… - сказал Миша.
- Вот как?… - Яша с трудом перевела дыхание, и подняла глаза на Першинга. - И что же во мне необыкновенного? - спросила она сердито. - Что я сделала не так?  Дала втянуть себя в эту авантюру? Мне просто стало жалко мальчика и… не все равно, что будет с тобой.
- Со мной?
- Вы здесь чужие… Я всего лишь посочувствовала, а ты уже готов вешать ярлыки.
- Чем я тебя обидел? - растерялся Першинг. Он почти что объяснился в любви, а выходил какой-то скандал, совершенно неизвестной ему природы, словно его слова вывернулись наизнанку.
- Я самая обыкновенная, - твердо заявила Яша. Насколько важна для нее эта не слишком претенциозная характеристика, можно было легко прочитать в ее больших темных глазах.
- Ладно… - пожав плечами, отступился Першинг, - Беру свои слова назад… Нам надо идти, - напомнил он, рефлекторно осматриваясь.
Неподалеку был припаркован автомобиль, похожий на огромную короткошерстную рассомаху.
- Добудем зверя? - подмигнул Миша Костику.
- У меня нет копья, - с сомнением заметил мальчик.
- Ничего… Возьмем его хитростью.
- Что ты делаешь? - спросила Якова, когда Першинг засунул руку в серебристый подшерсток рассомахи, нащупывая дверную ручку.
- Нужна машина.
- У нее есть хозяин.
- Потом отпустим, - невинно пожал плечами Першинг.
- Она никуда не поедет.
- Почему? - Миша открыл дверь: машина не была заперта.
- Она чужого не повезет.
- Это мы посмотрим…
Першинг обошел рассомаху спереди, и поднял лохматый капот.
- Бог мой… - тихо сказал он, и лицо его исказила гримаса отвращения:
Лишенные кожи, перетянутые сухожилиями и набухшие узлами вен, под капотом нервно подрагивали багровые мышцы двигателя…


В изолированном от мира раскаленном салоне утюга, последствия выстрела ракетницы показались далекой канонадой. Тем не менее, эта канонада не осталась незамеченной.
- Кажется Юрка войну затеял… - предположил Люмберг. Каким-то чудом ему удалось включить подсветку приборной доски, и теперь он мог в любой момент выяснить скорость полета, высоту над уровнем моря, и другие полезные сведения. В основном, показания приборов были близки к нулю.
- Почему темно? - осведомился, наконец, Калита: далекой Америки сигналы из внешнего мира достигали с явной задержкой, как-никак - иное полушарие.
Никто не взялся объяснить иностранцу, почему в России ночь способна наступить внезапно.
- Как много ехат? - еще раз уточнил рядовой.
- Смотря куда ехат… - пожал плечами таксист.
На улице завыли сирены: признаки возмущения временного потока не отличались особым разнообразием.
Изоляция зрительных ощущений, в совокупности с парниковым эффектом и тревожными отголосками внешнего мира, породили у художника странное чувство: Ему стало казаться, что утюг стремительно несется сквозь тьму.
- Нас сейчас собьют… - сдавленно сказал Навроцкий, и принялся колотить в дверь ногой.
- Мы на земле, - напомнил таксист.
- Откуда ты знаешь!
- Приборы… - пожал плечами Сева
Не обращая на Люмберга внимания, художник сражался с дверью.
- Нашел… - воскликнул, наконец, таксист, достигнувший архимедовых высот в познании техники будущего.
Следующий удар Навроцкого пришелся в пустоту: двери открылись все разом. Художник зажмурился. Яркий люминесцентный свет резал глаза. Монотонно ныли сирены. Площадь была по щиколотку залита водой. Вокруг стояло с десяток крупных оранжевых утюгов. От них вились к зданию пожарные рукава. Из-под мраморного портала спецприемника струился белесый дым.
- Нельзя было ему столько наливать… - покачал головой таксист.
Тетеркина вынесли на носилках. Полковник был без сознания.
- Эй! - окликнул пожарных Сева. - Куда вы его? Что он сделал?
- Дыма надышался… - сняв серебристый байкерский шлем, сказал один из них. Он перевел взгляд на Калиту и Навроцкого, одетых в трофейную санитарную униформу. Саквояж в руках рядового выглядел вполне уместно.
- Медики? – спросил пожарник.
- Медики… - подтвердил таксист, - Доктор Люмберг, - представился он, - Несите его сюда.
Пожарные вернули пострадавшего киднеппера соучастникам, и снова ушли в бой с огнем.
Навроцкий помог Севе загрузить полковника в салон. Калита безучастно стоял рядом, с саквояжем в руке - рядовой ни на минуту не расставался с кладью.
Сева завел двигатель.
- Только не это… - взмолился Навроцкий.
- Надо сматываться.
- Как? По приборам?
- Не будем закрывать двери.
- Ты свихнулся.
- Садись…


Тетеркин пришел в себя на высоте четыреста метров над уровнем моря. Во сяком случае, такие показания давали приборы. При взлете озабоченный женский голос настойчиво уговаривал Люмберга закрыть двери. То, что Люмберг потеряет при этом всякий визуальный контроль над ситуацией, голос, очевидно, не смущало. На взгляд Навроцкого, Севе только чудом удалось провести утюг через тоннели и выйти в открытое пространство.
Свежий ветер продувал кабину насквозь. Полковник застонал и открыл глаза.
- Выпить, - попросил он.
Навроцкий, обрадованный возвращением офицера в строй, протянул ему почаую бутылку. Полковник жадно припал к бутылке, потом крякнул, и передал остатки Севе.
- Где мы? - спросил он.
- Точно не могу сказать, - признался Люмберг.
- Зачем обзор выключил?
- Случайно.
- Филя, обзор… - потребовал Тетеркин.
Стекла сразу просветлели. Техника фирмы Филлипс оставалась вполне управляемой в умелых руках. Продрогшие пассажиры захлопали дверьми. Вой ветра оборвался.
- Как много ехат? - снова напомнил о себе рядовой.
- Надо побыстрее отсюда валить. Уж очень мы нашумели… Юра, Васильевский в какой стороне? - уточнил таксист.
- Возьми левей, - заметил полковник.
- Что там случилось? - спросил художник.
- Полосатый ваш… Только он не полосатый уже, а голубой.
- Ну, это ты загнул… - усмехнулся Люмберг.
- Что загнул?
- Он бы тебе за такие слова голову проломил, - назидательно заметил Сева.
- Какие слова?... Переоделся он, – недоумевал Тетеркин: образные выражения прошлого по-прежнему не давались полковнику.
- Его поймали? - спросил Навроцкий.
- Не думаю, - покачал головой Тетеркин. – А голову он мне и так чуть не проломил.
- За что?
- За сынка своего, - укоризненно покосился полковник на Севу. - Что ж вы меня не предупредили?
- Извини, - смутился таксист. – Я и подумать не мог, что он там объявиться.
- А следовало бы... с учетом предыдущего опыта, - ехидно вставил Навроцкий.
Полковник сунул руку за пазуху, и нахмурился:
- Кажется, он у меня Тукер забрал.
- Что еще за Тукер? – подозрительно уточнил художник.
- Карманный Стингер, - пояснил Сева. - Куклу помнишь?…
- Ракетница?
- Типа того.
- Нас и здесь посадят… - вздохнул Навроцкий.
- Не посадят, - утешил его полковник, - Машина военная… Можно только сбить.
- Сбить? - поежился Навроцкий.
- Если меня вычислили, могут и сбить.
Художник откупорил новую бутылку.
- Сумасшедший в воздухе над городом… на боевой машине… - непринужденно рассуждал пограничник.
Сева уверенно вел утюг над бескрайней урбанистической равниной. После того, как он обнаружил по курсу сверкающий золотом купол Исакия, указывать ему дорогу больше не приходилось. Путеводная золотая звезда таксиста снова освещала его путь.
Вероятно Тетеркина еще не вычислили. Во всяком случае, до Васильевского им удалось добраться без проблем. Утюг опустился на тротуар возле того самого, некогда чахлого скверика, зажатого между слепыми стенами домов, где сотню лет назад бравый мушкетер подкарауливал ведьму. В настоящий момент скверик уже не был столь жалок. Боярышник и сирень вздымали к солнцу мощные стволы. Густая сочная зелень листьев окутывала гравий детской площадки плотной тенью. На Тринадцатой линии было почти безлюдно. Старинный квартал нежился в отрешенном благополучии своих состоятельных обитателей. Даже гул подземных коммуникаций не мог пробиться сквозь мощные слои звукоизоляции, и побеспокоить богатых горожан. Сирени и боярышнику в этом раю двадцатый век наверняка вспоминался безумным урбанистическим кошмаром.
Выбравшись из утюга, Сева с Навроцким с минуту постояли возле ограды сквера, присматриваясь, и собираясь с духом перед решительным штурмом резиденции условного противника. Полковник покачивался рядом с ними. Только рядовой стоял чуть в сторонке, словно подчеркивая, что он не имеет никакого отношения к данной преступной группировке, и только вынужденно переносит подобное общество.
Навроцкий с таксистом двинулись через улицу к заветному подъезду. Калита с саквояжем преследовал их по пятам. Тетеркин проверил - закрыты ли двери машины, и влился в штурмовую группу…


Колесо застыло… Покой и тишина. Маленькое пушистое тельце провисло на прутьях. Белка умерла…
Миша перевернулся на другой бок. Ветер монотонно шумел в ветвях, раз в сорок четыре минуты сбрасывая на ковер шишку. Шишка была одна и та же…
Колесо вращалось…

И жили они долго и счастливо, и умерли в один день…

Где же ему было найти столько орехов…

«Вот если бы вы взяли у нас племенную крысу»…

Лес пах хвойным дезодорантом. Всех остальных это устраивало…
Шесть квадратных метров леса. Куда больше?
Можно было бы пойти, прогуляться по парку… Посмотреть на эти… лица… Правда, его могло стошнить.
Мысли текли почти бессвязно, словно он разучился с ними обращаться. Они были сами по себе - он сам по себе… Скорее даже сам он и вовсе отсутствовал, будто мысли текли не в его голове, а сквозь нее, не задевая никаких нервных окончаний… его «Я».
Я…

Яша…

Яша была обыкновенная, она всегда это говорила. Это был статус… Статус которым можно гордиться, который с кем-то объединял…
Ему со статусом не повезло… Это было серьезней, чем он думал.
Она любила его… по-своему. Она всегда знала, что он должен делать, просто удивительно… Только сначала  думала, что он сам поймет… разберется.
Первое время ей нравилась эта древняя игра с «настоящим мужчиной» - это же так романтично.
Тут в эти игры давно никто не играл, даже забыли правила… А правила были глупые. Сами по себе они ничего не значили.
Потом игра надоела им обоим… Правда, сначала все-таки ему.
Когда он перестал быть не таким, как все, он перестал быть самим собой… И он стал никем.
Он решительно ни на что больше не годился. Им было не о чем говорить… Ей с ним, а ему вообще - с кем бы то ни было здесь… кроме белки…

Еще одна дилемма: Она хотела детей… он тоже, но своих… Его дети не могли стать правильными, значит - они не могли стать детьми: правила были вовсе не детские.

«Как же там Костик?… С его то носом, и хвойный дезодарант… Повсюду, даже в парке… Или ему это просто мерещится?

«Дайте знать, если передумаете», - сказал тот тип, в розовых носках. Подозрительный тип... Но кто еще мог ему такое предложить?

Яшина сестра не была обыкновенная… Катерина отказалась от коррекции. Они купили страховку. Они были состоятельные люди, могли себе позволить…

Яшина сестра тоже старалась быть такой, как все. Она покончила с собой, когда ей исполнилось двадцать два. Недолго продержалась…
«Она была хорошая девочка, но»… - говорила Яша.
- А ты почему обыкновенная? Коррекция?
- Коррекции не потребовалось.
- Ты уже была правильная?
- Я была правильная…

- Вот если бы вы взяли у нас племенную крысу, мы могли бы обеспечить ее правильным питанием. А белка должна жить в лесу.
- А кошку?
- Вы с ума сошли! Кошки охотятся на крыс! Это антогонизм!…
- Вы так дорожите вашими крысами?
- Крыса социальнейшее животное, господин Першин. А наши племенные крысы - это верх генетического совершенства. Вы видите, они совсем голые.
- Я вижу…
- Знаете, почему они голые?
- Почему?
- Они очень умны… Почти как люди… Вы знаете, почему люди так умны?
- Так умны?…
- Сцепленные признаки, господин Першин. Сцепленные генетические признаки… Так, не хотите взять у нас крысу?

Шесть квадратных метров соснового леса в квартире. Куда уж больше?…
Работу он бросил. Это была не работа… Это была «линейная функция». Вращение клети предполагало хотя бы синусоиду…
Может, стоило податься к коммунистам?…

Яша ушла от него. Ушла к Кирееву… Киреев домогался ее со школьной скамьи.
У них все хорошо… Двое детей, общие интересы. Идиллия…

«Дайте знать, если передумаете»… Вот, только, как?… Тип в розовых носках рассчитывал, что он передумает… Почему, интересно? По закону Архимеда?…

Колесо больше не вращается… Мертавая тишина… Только шорох веток. Мертвый шорох мертвых веток.
«Человек в розовых носках»… Зачем он напялил эти идиотские носки? Какой-то бред… Я схожу с ума.

Нужно дейсвтовать…

Миша приподнялся на локтях и посморел на клетку: Зверек совершенно точно был мертв.

«И прожили они долго и счастливо, и умерли в один день»…

Першинг встал, вытянул из-под матраса Тукер, и шагнул к столу. Сосновая ветка оцарапала ему лицо: трудно было уворачиваться от веток на шести квадратных метрах леса.
«Человеку в розовых носках», - написал Миша на клочке бумаги, и положил записку в клетку. Затем он поместил туда же голуву, сунул ствол Тукера между прутьев, и выпустил на волю маленькую ракету…
Першингу было не привыкать. Не в первый раз он отправлялся в это путешествие. Вероятно и не в последний…
Когда-то Миша даже был тибетской монахиней… Впрочем, не он один…


Карлик вернулся ровно через десять минут. Арамис Юрьевич выставил таймер именно на такой срок.
- Они скоро подъедут, - сообщил карлик своим мягким приятным баритоном.
- Кто? - спросил Липкин.
- Ваши клиенты, если так можно выразиться.
- Вы нашли их? - удивился Завиридис.
- Вы их нашли… Вы отдали письма одному из них.
- Но… Я отдал письма моему компаньону, господину Люмбергу.
- Я разговаривал с Люмбергом, он не в курсе… Скорее всего, вы имели дело с его предком. Они очень похожи.
- Люмберг? - вмешалась Лидия. - Это же Севина фамилия.
- Совершенно верно, - подтверди карлик.
Возле лифта заверещал зуммер. Дискретное время поглощало паузы, словно песок воду.
- Вы не отключали таймер? - взглянул на следователя Липкин.
Колупаев покачал головой.
- Надо их встретить, - заметил Захар. - Арамис Юрьевич?…
- Пусть сходит Лидочка, - сказал Липкин. - Они ее знают… Вы не возражаете, Лидочка?
Лидочка не возражала…


Когда из-за открывшейся двери на шею ему бросилась Лидия, художник лишился дара речи. Ему казалось, что уж удивить то его больше никому не удастся. Он был готов встретить самого дьявола за этой дверью, а тут - любимая…
 Таксист, как человек сторонний этому союзу двух сердец, адаптировался к ситуации значительно быстрей.
- Здравствуйте, Лида, - улыбаясь, сказал Люмберг. - И вы здесь? Ну и дела…
- Здравствуйте, Сева, - улыбнулась в ответ Лидия. - Рада вас видеть.
Таксист вытащил из кармана письмо, и еще раз сверил номер квартиры.
- А мы тут ищем кое-кого… - замялся он. - Даже не знаю как и…
- Все правильно, - кивнула Лидия, - заходите.
- Ты их знаешь? - спросил Навроцкий.
- Я их знаю, - кивнула Лидия, - Идемте. Все вас ждут…
Девушка отступила в прихожую, давая гостям пройти. Перешагнув через порог, художник сразу же споткнулся о чье-то тело - на такие тела ему везло… Семена почему-то никто так и не отправил в ремонт: За сотню лет тело покрылось толстым слоем пыли.
- Кукла? - деловито пнул останки привратника Сева.
- Сторож сломался, - пояснила Лидия, - Нам сюда...
Лифт был достаточно просторным, чтобы вместить всех пассажиров. Замкнул процессию неизменный Калита с саквояжем.
- Как ты здесь оказалась? – запоздало поинтересовался Навроцкий, когда они спускались вниз.
- Потерпи. Сейчас тебе объяснят, - ласково посмотрела на него любимая. Объяснить предстояло многое…
Ответчики затаились в бункере, на маленьком мебельном островке. Они не выказывали своего волнения, как и положено руководителям серьезных исторических проектов, однако, определенно нервничали, поскольку сидели молча, сосредоточенно поглощая кофе.
Гости, немного подавленные величием помещения, озирались по сторонам. Тетеркина масштабы бункера слегка отрезвили: полковник начинал проникаться судьбоносностью происходящего.
Лидия провела делегацию к побережью.
- Вот он… - разглядел Люмберг Завиридиса среди безмолвных островитян.
- Всеволод?… - с интересом откликнулся Грек.
- Он самый, - многообещающе подтвердил таксист.
Никто не обратил внимания на то, как рядовой американец и местный карлик обменялись короткими взглядами…
- Их должно было быть трое, - заметил Липкин. - И мальчик… - добавил он, оценивающе покосившись на Калиту: на мальчика рядовой явно не походил.
- Причем тут мальчик? - насторожился Навроцкий, заподозрив какие-то бюрократические происки, - Мы сами по себе.
Встреча с любимой оказала на художника такое релаксирующее воздействие, что он уже не был морально готов выносить новые препятствия на дороге к дому.
Между тем, Моисей продолжал сверлить делегацию взглядом, полным сомнений.
- Это наш человек, - твердо положил руку на плечо полковника Сева.
- А это кто? - кивнул на рядового Липкин.
- Это не наш человек, - признал Люмберг, - просто с нами увязался.
Калита не обиделся. Его американская составляющая абсолютно не стремилась духовно слиться с коллективом делегации.
- Увязался?…
- Он не совсем в себе, - пояснил таксист: на этот раз, образное выражение довольно точно характеризовало состояние Калиты.
- Вы соображаете, куда вы его привели? - возмутился Липкин.
- Куда? - невинно поинтересовался Сева.
Липкин вздохнул, на большее его не хватило: никаким официальным статусом организация не обладала.
- Мы просто хотим попасть домой, - вмешался Навроцкий. - Мне кажется, мы имеем на это право!
- На определенных условиях… - вставил Люмберг.
- Простите, а где тут у вас туалет? - внес в разговор неожиданную струю полковник Тетеркин, обратившись, к Арамису Юрьевичу: Стресс от навалившихся впечатлений, разбередил в полковнике старый недуг.
- Где у нас туалет? - посмотрел на Захара Колупаев: следователю еще не приходилось пользоваться служебной уборной.
- Наверху… - пояснил Захар. - Это вынужденное обстоятельство, - устало пожал он плечами в ответ на недоуменный взгляд следователя. - В изоляторе нет канализации. Иначе нам бы пришлось… Короче, наверху.
- Я вас покину на некоторое время? - вежливо напомнил о себе полковник.
- Да, конечно, - сказал Захар. - Арамис Юрьевич, проводите нашего гостя, пожалуйста.
Хорошенько затаив обиду, Колупаев отправился провожать полковника в санузел. (Кажется им просто начинали помыкать! И это при его то значении в эволюции!)
Тетеркин смотрел на следователя с благодарностью. Арамис Юрьевич снова выставил таймер синхронизатора на десять минут.
- Кажется, третья дверь направо, - напутствовал Тетеркина следователь. - Найдете… Потом просто вернетесь в комнату, и вас автоматически спустит… Нажимайте на эту кнопку, - показал он, отходя в сторону.
Полковник, переминаясь с ноги на ногу, дотянулся до кнопки и благополучно катапультировался.
Арамис Юрьевич отчалил обратно к острову.


Над островом, между тем, собирались грозовые тучи. Во-первых, Навроцкому и Люмбергу было предъявлено обвинение в убийстве, которого они не совершали, а во-вторых, им объяснили каким именно способом они будут водворены домой. Севины условия капитуляции никто и не думал брать в расчет.
Художник был шокирован обвинением, а таксист негодовал по поводу того, что от них хотят дешево отделаться.
- Меня кастрировали! - возмущался Люмберг, - По-вашему, это ничего не стоит?!
- Я плохо представляю, как такое могло с вами произойти, - холодно заметил Липкин, - но если это правда, то все последствия будут устранены, поскольку вы вернетесь в ту точку своей жизни, где с вами ничего подобного еще не произошло.
Сева ненадолго притих, нащупав в кармане золотые барашки, и напряженно размышляя - возможно ли переправить их контрабандой в ту самую, вполне приемлемую точку его жизни, о которой шла речь. - Кроме того, он вспомнил о похищенных долларах, которые принадлежали ему в определенных точках жизни.
- Деньги останутся при мне? - уточнил Люмберг, тщательно прицениваясь к «координатам» приемлемой точки.
- Деньги? - не понял Липкин.
- Ты снова забываешь о Мише, - покачал головой Навроцкий. – С деньгами тебе от него не уйти.
- Кто это, Миша? - строго спросил Колупаев, подключаясь к делу.
- Один наш общий знакомый, - пояснил художник, - он тоже в это замешан.
- Каким образом? - поинтересовался Липкин.
- Сева ему должен… Он его искал.
- А причем тут мы?
- Он тоже здесь. Наверху…
- Этот военный, который пошел наверх?
- Нет… Это не Миша.
- Не Миша? А кто?…
Зуммер подъемно-спускового устройства снова заверещал. Дискретное время продолжало прессовать обстановку. Арамис Юрьевич обернулся, предпологая увидеть «удовлетворенного» полковника, и замер в изумлении: на пороге изолятора стоял вовсе не Тетеркин… Это был совершенно другой человек: тот самый живописный старик бомж, которого Колупаев засек под кустами, возле здания РУВД, когда следил за самим собой…
- Здравствуйте, - сказал незнакомец. - Там у вас дверь открыта… И человек лежит… неживой.
Захар, пристально вглядываясь в лицо старика, направился к нему:
- Как вы сюда попали?
- Дверь была открыта, - виновато развел руками старик, махнув винной бутылкой. Часть рубиновой жидкости выплеснулось на ковер.
- Ох… - огорчился старик, с жалостью поглядев на пятно: Трудно было понять, чего ему больше жаль - вина или коврового покрытия. - А я здесь уже был… давно… - заметил он, оглядевшись.
- Кто вы такой?
- Сынок… - игнорируя Захара, устремил взгляд на Колупаева старик. - Я к тебе.
- Ко мне? - переспросил следователь. Сначала Арамису Юрьевичу пришло в голову, что перед ним какой-нибудь ходатай. Уголовные дела, которые еще так недавно Колупаев вел «на поверхности», часто привлекали к нему всякого рода просителей. Обычно это были родственники подследственных, готовые на все, чтобы отвести меч правосудия от своих близких… Вероятно, старик тогда действительно выслеживал Арамиса Юрьевича возле управления. Скорее всего, он просто хотел поговорить со следователем наедине, без свидетелей… И выследил, таки.
- Я больше не работаю в милиции, - разочаровал просителя Колупаев.
- Я твой папа, - ничуть не смутившись, поведал «проситель». В глазах его наметился влажный блеск.
- О чем вы говорите? - растерялся Арамис Юрьевич.
- Я твой отец, - растроганно повторил старик.
- Мой отец умер, - нахмурился Колупаев: ходатай определенно был не в себе.
- Я не умер, - возразил старик. - Эта бестия не подпускала меня к тебе. Если бы твоя мать была жива, она бы…
- Что вы несете?… Вы сумасшедший!
- Арамеец… - нежно глядя на следователя, покачал головой старик. - Я тебя нашел.
- Меня зовут Арамис, - огрызнулся Колупаев.
- Тебя зовут Арамеец… В честь деда… Я дал тебе такое имя, но твоя тетка, - дрянь, - исправила метрику.
- Юра?… - послышался за спиной Колупаева недоверчивый, полный ужаса голос таксиста. - Что они с тобой сделали?!
- Сева? - поднял на Люмберга слезящиеся глаза старик…


За десять минут, пролетевшие внутри изолятора, снаружи, кривая судьба полковника Тетеркина умудрилась сделать с ним столько всего, что и не упомнишь… А виновата в этом была неопытность Арамиса Юрьевича, случайно сбившего глобальную настройку синхронизатора. В результате, полковник отправился по нужде совсем не туда, куда следовало.
В маленькой комнате наверху, Тетеркина поджидал большая неожиданность. Как только полковник материализовался в помещении, он услышал панический визг. Вздрогнув, Тетеркин обернулся на этот визг, и увидел, что столь пронзительные звуки издает довольно упитанное и абсолютно голое женское тело. Женщина стояла возле расстеленной кровати и смотрела на полковника круглыми глазами.
В этот момент дверь в комнату открылась, и на пороге возник мужчина, одетый в полосатую пижаму. Габариты мужчины значительно превышали среднестатистические. Визг моментально прекратился.
- Кто это? - грозно спросил мужчина.
- Коля!… - пролепетала женщина.
- Что, Коля?… Я спрашиваю, кто это?
- Не знаю.
- Не знаешь? - Мужчина бросил взгляд на приоткрытое окно, занавешенное шторой. - Так…
- Мне нужно в туалет, - решился встрять в этот диалог Тетеркин. - Извините, я, вероятно, не вовремя…
- Я те щас покажу туалет! - кивнул мужчина, и не успел полковник поблагодарить его за участие, как тот ловко схватил его за шкирку и поволок в коридор. Тетеркин беспомощно извивался в его могучих руках, пытаясь вырваться, но сила мужчины вполне соответствовала габаритам, и полковник не успел опомниться, как оказался на лестнице, а потом и на улице, получив напоследок увесистый пинок.
- Еще раз увижу – прибью, - предупредил мужчина, и дверь парадного захлопнулась.
Поднявшись с мокрого асфальта, Тетеркин беспомощно огляделся по сторонам. Моросил дождь. Было темно. Тусклый свет уличных фонарей выхватывал из темноты широкие конусы, заполненные мелкими штрихами капель. Где-то вдалеке, на перекрестке, с грохотом промчалась машина. Людей поблизости видно было не. Знакомый уже мужской голос в одном из окон первого этажа что-то гневно забасил. В ответ донеслись возмущенные вопли женщины. Окно закрыли, и голоса стали слышаться глуше.
- Господи!… - сказал полковник, и побежал к ближайшей подворотне. Там он позволил себе, наконец, расслабиться…
Два человека, проходящие мимо, в серой форме и в фуражках остановились возле подворотни, наблюдая за действиями полковника.
- Эй! - окликнул один из них Тетеркина. - Ты что делаешь, сволочь?! Поссать больше негде? Место нашел? Ну-ка, иди сюда!…
- Я не нашел, - икнув, смущенно признался полковник. - Мне сказали - третья дверь, но…
- Да он синий… - сказал второй. - Давай его в фургон.
Тетеркин в тот момент почти физически ощутил скрежет железных шестерен, затягивающей его беспощадной машины, которую принято называть судьбой. Он застыл в ужасе, не в силах сдвинуться с места и молча глядя, как две безликие в сумраке фигуры в серой форме приближаются к нему. Мгновенья утекали вместе с остатками влаги из мочевого пузыря полковника. Когда последняя капля коснулась асфальта под его ногами, а одна из фигур уже протягивала руку, чтобы схватить Тетеркина за плечо, он вдруг рванулся, не помня себя от страха, и побежал сквозь подворотню.
- Ты куда?!… Стой, скотина! - удивленно окликнул его милиционер, но полковник мчался как ураган, не разбирая дороги. Грянул пронзительный милицейский свисток. Двор оказался проходным и, миновав пару сквозных «колодцев», Тетеркин выскочил на другую улицу. Свернув налево, он пробежал еще с пол квартала, пока, оглянувшись назад, не убедился, что никто его не преследует. Сердце колотилось в груди. Дождь продолжал моросить. Улица была пустынна. Снова проехал одинокий автомобиль - выглядел он очень странно… как будто старинный. Да и все остальное выглядело, надо сказать, неутешительно…
Тетеркин шел, ощущая себя словно в бреду. Однако бред этот не собирался заканчиваться. Полковник уже понял, что произошла какая-то ошибка, вероятно технического свойства. Что это, действительно прошлое?… На игровой симулятор это не было похоже, хотя… Когда он в последний раз пользовался подобными симуляторами? На занятиях по боевой подготовке, лет пять назад?… Там было по-другому - программу, все-таки, можно было отличить от реальности… Но техника постоянно совершенствуется… Сегодня на кладбище!… - вспомнил Тетеркин. - Он еще приятно удивился, что пейзаж выглядит настолько натурально… А Сева даже спросил, настоящий он, или нет…
«Сева, сволочь пузатая! - улыбнувшись, подумал полковник. - Подловил старого дурака!… А сам, небось, смотрит, как он себя поведет… Вот оно какое - ваше прошлое… Что ж, поиграем, ребята»…
Тетеркин остановился, расправил плечи, поднял голову, и устремил насмешливый взгляд в промозглую тьму неба, подставив дождю лицо: «Ну, и какой же ваш следующий ход, господа?» - как бы говорило это лицо.
Однако следующего хода «противника» полковнику пришлось ожидать довольно долго. Бредя под дождем, Тетеркин старательно гадал - какая сверхзадача может быть у этой необычной игры - чего нужно добиться, или найти, чтобы в нее выиграть… Он уже насквозь промок, и ему стало холодно. Старинные автомобили, время от времени, проезжали мимо него, но пешеходов по-прежнему не было видно. На перекрестке Тетеркин свернул на более широкую улицу. Здесь машины ходили чаще. Вскоре он увидел двух прохожих, спешащих ему навстречу. Это не были уже знакомые полковнику персонажи в фуражках. Парочка новых действующих лиц имела на головах кепки. Сутулые плечи под мокрыми плащами, расхлябанная походка… Полковник внутренне собрался, готовясь достойно встретить очередную ловушку…
- Эй, мужик, закурить есть? - спросил на подходе к полковнику один из типов, нахально пыхтя папиросой, скрытой от дождя в кулаке.
- Я не курю, - ухмыльнулся полковник, с интересом разглядывая комично-криминальный типаж, явно срисованный из какого-то древнего фильма.
- А как насчет лавэ? - поинтересовался второй, преградив Тетеркину путь, и пустив ему в лицо струю дыма.
- Что за лавэ? - кашлянув, отступил в сторону полковник.
- Денежку покаж, - милостиво растолковал «добрый самритянин», синхронно сопровождая Тетеркина в отступлении. Второй в это время зашел полковнику в тыл.
- Денежку… - раскинул мозгами Тетеркин: Вероятно это была какая-то логическая задача… Показать денежку…
- Давай лопату, кретин! - бросили полковнику явно чрезмерно завуалированную подсказку.
- Не дам! - разозлился Тетеркин. - Нет у меня никакой лопаты.
- Ах ты гандон! - сказал назойливый «прохожий», доставая нож. - Сеня, глянь-ка, есть у него лопата?
Ловкие Сенины руки принялись ощупывать карманы Тетеркина. Полковник дернулся, и сразу же почувствовал острую боль в боку. В голове его зазвенело, и он куда-то стремительно поплыл, оказавшись, в конце концов, распластанным на мокром асфальте.
- Вот курва! - склонившись над полковником, с досадой выругался Сеня, завершая осмотр. - В натуре пустой… А клиф ничего, жалко, что дырявый уже.
Последнее, что услышал Тетеркин в конце первого этапа этой захватывающей «игры», было хлюпанье по лужам быстро удаляющихся шагов… Таким вот, беззастенчиво жестоким образом пытался коварный временной «поток» избавиться от незваного гостя…


Раненый открыл глаза и застонал. Светлана легким движением выдернула иглу, и приложила смоченную в спирте ватку к месту укола.
- Варька… - с трудом размокнув спекшиеся губы, прошептал пациент, сосредоточив свой взгляд на лице медсестры.
- Вам пока не стоит разговаривать, больной, - улыбнулась ему Светлана. - И лучше не шевелитесь. Вас серьезно ранили.
Полковник и не думал шевелиться. Сил у него на это не было. Зато думать он уже мог, не взирая на слабость и боль в боку. И думал он сейчас Бог знает о чем… Лицо медсестры, в самом деле, было очень похоже на лицо его испорченной служанки. Те же голубые глаза, тот же нос, те же скулы, те же мелкие веснушки… только губы чуть крупнее, да тени под глазами залегли… Постарше немного. Фигура тоньше - нет того идеального баланса параметров… Но ничего, ничего… Может, так даже и лучше… живее…
- Что вы на меня так смотрите, больной? - смутилась Светлана. - Прекратите… - строго добавила она.
- Света, что там? Он очнулся? - услышал Тетеркин мужской голос.
В палату зашел врач.


Удар, который нанес полковнику «поток», едва не оказался смертельным. Но Тетеркин выжил, и довольно быстро поправлялся. Теперь у него было что-то вроде иммунитета - прививки от каверзных происков потока. Прививка давала ему передышку. Однако, не смотря на тяжесть ранения, полковник упрямо продолжал сомневаться в том, что данная неприятность произошла с ним на самом деле. Он по-прежнему рассчитывал, что все это какая-то игра. Так называемый «Е - синдром», только вывернутый наизнанку, овладел мозгом пограничника. Ничего удивительного в этом не было: великое множество людей, проживая на этом свете целую жизнь, пытаются верить в то, что это всего лишь их временная обитель, а основной «кайф» впереди. И эти люди, между тем, никогда не видели прежде царствия небесного, а полковник, в некотором смысле, все же явился на землю предков из «лучшей жизни».
 «Посттравматическая амнезия»  - таков был диагноз, поставленный Тетеркину врачами Третьей градской клинической больницы. (Ох уж эта старая добрая амнезия!) Эскулапам полковник о «царствии небесном» рассказывать не стал - на то и игра, чтобы придерживаться определенных правил…
Света Колупаева, добрая душа, (царствие ей небесное), после того, как «неопознанного» полковника выписали из больницы, приютила бывшего пациента у себя. Света была девушка одинокая, не смотря на очевидную красоту и истекающий срок ее хранения. Вероятно, причиной тому послужила природная хрупкость. (Хрупких в те времена не особенно брали замуж, больше ценились ядреные). Однако Тетеркин Свету оценил по достоинству. Он оказывал медсестре столь откровенные знаки внимания, был так пылок, что к моменту его выписки Светлана всерьез задумалась о своем будущем. Полковник играл по крупному, можно сказать - шел ва-банк. У него не было здесь ни документов, ни денег, ни жилья, ни даже прошлого, поэтому Тетеркин поставил на кон единственное, что у него еще оставалось - самого себя… и выиграл.
Любить Светлану полковнику было не трудно. По мимо того, что она была красивая и добрая девушка, как было сказано выше, внешне Светлана очень напоминала куклу Варю, с которой Тетеркин играл в прежней жизни, и ему почти не пришлось перестраиваться.
В связи с ранением, полковнику дали вторую (рабочую) группу инвалидности. Но с документами все еще тянули, и он не мог пока устроиться на работу. Зато Тетеркин быстро выучился играть в домино и, пока Светлана дежурила в больнице, забивал во дворе козла с пенсионерами. Иногда он забывался, и начинал рассказывать что-нибудь «нездешнее». Сначала его партнеры воспринимали подобные заскоки с недоумением и опаской, но постепенно привыкли, и даже получали удовольствие, покатываясь со смеху над рассказами о каких-нибудь «летающих утюгах», и прочими выдумками полковника. Вскоре, послушать как хохмит Тетеркин, стал собираться и народ помоложе. Приносили с собой портвишок и водочку - для разогреву. Выпив, полковник особенно ярко бредил…
Светлана, между тем, забеременела. Дома Тетеркин давно бросил притворяться, и изложил любимой женщине полную версию своих «мемуаров». Доверчивая медсестра некоторое время отказывалась считать себя частью компьютерной игры полковника. Но Тетеркин был настолько уверен в своей правоте, настолько убедителен в подробностях, что, в конце концов, ей пришлось смириться с этой мыслью. Полковник заразил девушку своим вывернутым наизнанку синдромом. Светлана приняла новую «конфессию» с одной единственной оговоркой, что не только Тетеркин, но и она сама принадлежит к элитной касте игроков. Девушка ощущала себя личностью, и с этим ничего нельзя было поделать. Такой вариант вполне устраивал Тетеркина. Только иногда он, с покровительственной, но искренней жалостью посматривал на Светлану, когда она пыталась объяснить отсутствие своих «внешних» воспоминаний различными наивными предположениями.
Семейная секта просуществовала недолго. К тому времени, когда Светлана ходила на восьмом месяце беременности, полковником, наконец, заинтересовались органы. В дворовых байках Тетеркина нередко проскальзывали идеологически чуждые фрагменты, и нашлись люди, не преминувшие сообщить об этом куда следует. Пока органы не разобрались, что имеют дело с сумасшедшим, полковника держали в «Большом доме», затем переправили в закрытую психушку.
- Назови его Арамеец, - попросил Тетеркин Светлану, которой дали короткое свидание.
- Зачем? - удивилась будущая мать.
- В честь деда, - печально пояснил укрощенный аминазином полковник, понявший, наконец, что ему вряд ли удастся выйти из этой игры сухим. Всевластные операторы из «внешнего мира» то ли забыли про него, то ли задумали недоброе… Это был жест отчаяния, интуитивный призыв, мольба, способ оставить метку на дереве истории - в общем, что-то из области подсознательного…
Только перестройка позволила Тетеркину вырваться на волю. К тому времени мать Арамейца давно уже отправилась в лучший мир, с твердой верой, что там ее ждут - не дождутся летающие утюги, а сестра покойной, переделавшая метрику младенца по своему  примитивному разумению, замела все следы… И, надо сказать, после вмешательства последней, имя мальчика стало, все же, более удобоваримым.


- Немыслимо!… - погрузил кисти рук в чахлые заросли своих волос Арамис Юревич, и принялся с ожесточением тянуть их, словно сорняки из грядки. Слава Богу, корни сидели крепко, и следователь не остался без растительности на голове. Колупаев был в шоке.
- Все-таки, вы имплантант, - отметил Захар.
- Бросьте вы эти ваши поганые словечки! - заорал на него Арамис Юрьевич. - Имплантант… Лезете куда не следует - вот и получается такая х…я!
- Не переживай, сынок, - меланхолично сказал старик, протягивая Арамису бутылку. - На-ка, вот, глотни…
Колупаев не стал на этот раз манерничать. Приняв из рук почтенного родителя сосуд с напитком, он жадно припал к нему губами, и выпил все, что в нем оставалось.
- Юра, прости! - прослезился таксист, обнимая полковника. - Мне и в голову не могло прийти, что у них тут такие сортиры опасные… Лида, - обернулся он к продвинутой в делах организации соседке, - а нельзя как-то… все это поправить?
Лидия беспомощно пожала плечам, переведя взгляд на Захара: она все еще не достаточно хорошо разбиралась в механизмах корректировки потока. А после того, как полковник, вернувшись из короткой вылазки по нужде, рассказал историю своих мытарств, у нее, как, впрочем, и у большинства присутствующих, сложилось впечатление, что пытаться контролировать эти механизмы - совершенно безумная затея.
- Что же ты раньше не вернулся, папа? - с горечью глядя на глубокие морщины, избороздившие лицо старика, спросил Колупаев, ощущая, как дешевый портвейн делает свое благое дело - острое, пиковое напряжение шока разглаживалось в покатую волну вполне переносимых эмоций. - Я же тебе все подробно объяснил - нужно было только снова зайти в эту комнату…
- Я пытался найти эту комнату… не раз… но… - вздохнул полковник. - Зато я нашел тебя сынок! - улыбнулся он. - Это самое главное…
- Все действительно можно поправить, - заметил Захар, - Арамис Юрьевич как раз собирался этим заняться…
- Вы что, принимаете меня за полного идиота? - насмешливо посмотрел на него Колупаев. - Это же мой отец. Вы не слышали?… Хотите избавиться от меня моими же руками?
Захар молчал.
- М-да… Очень неприятная ситуация, - констатировал Грек, пройдясь вдоль побережья островка. - Что скажете, Циммер?
- Если оставить все, как есть, Максимом придется пожертвовать, - констатировал карлик.
- Это ясно, - уныло кивнул Завиридис.
- Могу также добавить, что господин Колупаев, как жертва порожденная экспериментом, морально имеет приоритетное право на существование… В отличии от Максима, который в нектором смысле - виновник происшествия. Именно его непрофессиональные действия привели к появлению на свет господина Колупаева. И вообще… Какое мы теперь имеем право распоряжаться жизнью господина Колупаева?… Не говоря уже о том, что господин Колупаев в данный момент находится с нами. Думаю, это тоже имеет определенное значение.
- Согласен… Выбора у нас нет, - вздохнул Завиридис.
Арамис Юрьевич сидел в углу дивана потупившись, и ни на кого не глядя. Слова карлика порадовали его, и внутренне он пережил приступ благодарности к этому маленькому человечку, который сначала так ему не понравился. Но затем, когда следователь осознал, что дело бесповоротно разрешилось в его пользу, на него тут же обрушилось чувство вины. Фактически выходило так, что борясь за свое право на жизнь, (как это и положено всякому живому существу), Колупаев автоматически убивал другого человека… А стоило ли это того?… Если бы ему было отказано в этом праве, Колупаев, безусловно, боролся бы до конца, опираясь на праведное негодование… Но вот так - без участия противоборствующей злой воли, при отсутствии альтернативного претендента…
Чувство вины и неловкости давило на Арамиса Юрьевича, но, собравшись с духом, он сумел с этим справиться. Благородных возражений с его стороны не последовало.
- Как мы поступим теперь? - обратился Грек к Липкину.
- Если вы приняли решение, то… - пожал плечами Моисей. - Остается только довести дело до конца. Пока мы контролируем не всех участников инцидента. Это чревато возмущениями потока. Если мы вообще что-то контролируем, - устало заключил он.
- Вы, видимо, Мишу имеете ввиду? - поинтересовался Навроцкий, внимательно следивший за развитием дебатов.
- Есть еще мальчик, - напомнил карлик.
- Миша может не захотеть, чтобы его контролировали, - предупредил Навроцкий. - Он человек сложный.
- Точно… - подтвердил Люмберг. - Если ему тут понравилось, вы его не заставите вернуться.
Надо признать, таксист очень на это рассчитывал.
- Поток заставит, - ответил на это Липкин, массируя виски. - Захар, ты сходишь?… Одень, на всякий случай, носки.
- Сделаю ему предложение, от которого он не сможет отказаться, - подмигнул Колупаеву Захар.
Следователь скользнул взглядом по его ногам: Захар был в носках… В сплошном потоке недоумений и сюрпризов, несущемся сквозь «аппендикс» времени, эта маленькая загадка выглядела просто смехотворно, но все же… Откуда следователю было знать, что обычные носки не годятся для «исторических» дел. Захару, с его «безотказным» предложением, предстояло хорошенько врезаться в память подопечного Першинга, дабы зафиксировать исторический момент принятия решений. Все остальное должен был свершить беспощадный поток.


Это не была война… Не было ни битв, ни побед, ни поражений… Это была даже не игра, поскольку в ней не было никакого азарта. В эту игру он выиграть не мог, и, в любом случае, он в нее наигрался…
Просто вращалось колесо, и мелькали прутья…
Ему нужно было другое… Знать бы что…

Миша выкинул белый флаг…

Его бездомные товарищи-выродки лишились полководца…

На поле боя осталась пара захороненных, не в меру любопытных Е-уборщиков, и несколько обглоданных до костей автомобилей на дне реки… Все…

Как только он принял решение, все сразу устроилось… Отец Яши все устроил: влиятельный человек…
Миша старательно мимикрировал. У него получалось неплохо, как никак - бывший разведчик.

Они с Костиком брели по парку, направляясь к площадке для Дартса. Там их ждала Яша… Потом нужно было ехать на званый ужин - к ее родителям… Все шло как надо… Теперь то уж точно все должно идти как надо… Кому надо? Ему было все равно…
На изгибе тропинки мальчик тронул отца за рукав. Миша повернул голову: Возле высокой осины стоял темноволосый парень, внимательно глядя на Першингов. Парень был одет в серую рубашку и серые шорты. На этом нейтральном сером фоне его розовые носки буквально притягивали взгляд...
- Тебе чего? - подозрительно нахмурился Миша. Чудаков тут хватало, но пялиться на Мишу они себе обычно не позволяли. Так мог вести себя Е-уборщик, или еще какой-нибудь Е… Но парень не был похож на Е-уборщика.
- Вы меня не помните, но мы однажды встречались, - вежливо заметил брюнет. - Я предлагал вам вернуться…
- Вернуться куда?
- Домой…
- Не припоминаю.
- Я же сказал... Вы не можете помнить.
- Вот как?… У меня все в порядке с памятью.
- Вы тогда отказались, но я предложил, чтобы вы дали мне знать в том случае, если передумаете…
Миша молчал.
- Кажется, вы, все же, передумали, - продолжил брюнет.
- Я дал вам знать?…
- Вот… - брюнет, словно массовик-затейник, организовавший простенькое представление, вытянул из-за ствола осины беличье колесо, и поставил его перед собой. Клетка тихонько скрипнула, провернувшись пол оборота.
Кровь прилила у Миши к голове. Он даже слегка покачнулся, словно колесо сделало эти пол оборота вместе с ним… Откуда этот тип мог знать о клетке? Как ему удалось прокрасться в Мишину голову? В ее самый заповедный уголок?...
- Ничего пока не случилось, - заметил брюнет. - Так, вы передумали?


Ровно десять дискретных минут потребовалось человеку в розовых носках, чтобы доставить в бункер «комплект крылатых ракет». Профессиональный трюк сработал безотказно.
- Ну, вот… Ситуация локализована, - с облегчением констатировал Липкин. - Теперь мы можем все спокойно обдумать, и принять решение.
Присутствующие рассредоточились на территории штабного острова. Сидячих мест все еще хватало, но некоторые предпочитали оставаться на ногах, в том числе и Грек, который неутомимо мерил шагами побережье, беспощадно амортизируя свою антикварную трость.
Господин Циммер достал сигару, прикурил ее от своей шикарной зажигалки, и положил зажигалку на стол.
- Не угостите? - подсел к нему таксист, жадно вдыхая сладостный аромат.
Карлик, прищурившись, лукаво посмотрел на Люмберга, и выпустил в воздух тонкую витую струйку дыма.
- Нет… - покачал он головой.
Сева глубоко разочаровался в маленьких людях.
- Есть один нюанс, который меня беспокоит, - сказал Грек, замкнув кольцо своей прогулки возле кресла Липкина. - Господин Люмберг утверждал, что над ним произвели определенную… операцию… Это, конечно, довольно странно звучит, и мало похоже на правду, - вы уж меня простите, господин Люмберг, но…
- По-вашему я вру? - оскорбленно выпрямился таксист.
- Надеюсь, - кивнул Зивиридис.
- Напрасно надеетесь.
- Но… - продолжил свою мысль Грек, - В сложившихся обстоятельствах, этот нюанс может иметь очень серьезные последствия, поскольку очевидно, что потомок господина Люмберга является не только финансистом данного проекта… не только моим близким другом, но и… автором идеи, позволившей проекту осуществиться… Какие могут быть последствия, если проект рухнет, трудно представить.
- Мой потомок?
- Если господин Люмберг в самом деле не способен к воспроизводству, наша проблема остается неразрешенной.
- Какое-то решение должно существовать, - возразил Липкин. - Иначе с нами не было бы Арамиса Юрьевича. Он тоже не смог бы появиться на свет вне рамок проекта… Да и вообще – как бы мы все тут оказались? Изолятор просто перестал бы существовать.
- Однако, я не вижу конкретного пути, позволяющего избежать риска. Вероятно, нам остается только поверить в то, что господин Люмберг способен к воспроизводству… Циммер, вы согласны?
- Я против! - вмешался Сева. - Скажу прямо: мне нужны деньги.
- Сева, деньги тут не причем, - одернул его художник. Ты должен кого-нибудь родить.
- Деньги всегда причем, - мудро возразил Люмберг.
Господин Циммер послал к далекому потолку пару колечек дыма и загадочно улыбнулся.
- Все это уже не так важно, Нико, - лениво заметил он, - Но кое-что я могу прояснить… Господину Люмбергу нет нужды беспокоится о воспроизводстве. У него уже имеется потомство, не так ли, господин… Першин? - обратился Циммер к Мише, расположившемуся в кресле через стол от него.
- Откуда мне знать, - равнодушно пожал плечами Миша.
- Вы обязаны знать, - настаивал карлик. - Иначе не знал бы я… Подумайте.
- О чем ты, Альфред? - удивился Грек.
- Что вам нужно? - Миша полоснул назойливого карлика неприязненным взглядом.
Однако карлик ничуть не смутился:
- Подтверждение, - спокойно сказал он.
Першинг молчал. Какое-то время казалось, что он решительно не намерен продолжать этот разговор. Однако, в конце концов, Миша прервал паузу:
- Давайте договоримся так… - предложил вдруг он. - Я готов подтвердить эту информацию, если мы не будем касаться подробностей.
- Спасибо, меня это вполне устраивает, - удовлетворился господин Циммер, и размозжил окурок сигары в кофейной чашке. - Совершенно устраивает… Perfectly, как выражаются наши друзья за океаном, - добавил он, с непонятным пафосом, и внимательно взглянул на Калиту.
Рядовой уловил выразительный посыл господина Циммера, и предпринял ряд действий, на которые, в процессе дебатов, почти никто внимания не обратил.
…Никто, кроме бывшего военного разведчика. Раздраженный, и несколько настороженный пронырливостью карлика, Миша пронаблюдал и за сигнальным поведением господина Циммера, и за тем, как рядовой пошерудил рукой в саквояже, и поставил его возле кресла, отодвинув от себя подальше. Что-то было нечисто в этой двойной игре американцев с карликами…
- И что все это значит, Альфред? - возобновил свои домогательства Грек.
Заинтригован был не только господин Завиридис. Интерес к состоявшемуся диалогу проявили почти все участники собрания, поскольку вопрос, так или иначе, касался каждого. Личные демографические показатели простого петербургского таксиста, волею судеб, приобрели большую общественную значимость.
- Ничего... Только то, что ты слышал, Нико, - сухо откликнулся карлик.
- Ты меня удивляешь Альфред… Мне казалось, мы работаем вместе.
- Где моя зажигалка? - встревожился вдруг господин Циммер.
- Потеряли?… Жалко, - посочувствовал карлику его ближайший сосде Люмберг, и услужливо заглянул под стол, в поисках пропажи. - Там нет, - сокрушенно покачал он головой.
- Где моя зажигалка?! - истерично взвизгнул карлик.
- Альфред, да что с тобой сегодня? - поразился Завиридис. Вероятно его маленький друг редко закатывал истерики.
Господин Циммер окинул соратника отрешенным взглядом, затем дико покосился на саквояж Калиты, и спрыгнул с кресла.
- Мне нужно выйти, - сказал он, - мне срочно…
Карлик пролез мимо Севы, обошел стол, и направился к границе острова.
- What about me? - привстав с места, спросил ему вдогонку рядовой: американец вдруг утратил все свое хладнокровие.
Господин Циммер ничего не ответил тайному союзнику, и даже не посмотрел в его сторону.
Однако Миша, который сидел в прибрежной зоне, и все это время внимательно наблюдал за скрытыми маневрами «потенциального противника», пригнулся, и на ходу поймал господина Циммера за щиколотку. Карлик попытался выдернуть ногу.
- Отпустите сейчас же! - заорал он, - Вы с ума сошли!
- Что там? - невозмутимо спросил Миша, кивнув на саквояж.
- Мне срочно нужно выйти!
- Я спрашиваю - что там?
- Пустите! - извивался карлик в его руке.
- Сколько у нас времени? - сдавил тонкую щиколотку Першинг.
- Три минуты, - нервно выкрикнул Циммер, оставив попытки освободиться. - Скорее… Отпустите меня!
- Ее можно отключить?
- Уже нет.
- Уходим, быстро, - поднялся Миша. – В саквояже бомба…


Под руководством Першинга, эвакуация прошла вполне успешно. Трех минут хватило, чтобы всем добраться до лифта. Миша дождался Костика, которого пришлось вернуть из вылазки в отдаленные районы архипелага, и последним покинул зону внезапно вспыхнувших боевых действий. Липкин набрал на панели комбинацию цифр, и тяжелая стальная дверь лениво поползла по направляющим. Лунный свет бункера, льющийся сквозь проем, сейчас казался насыщенным неумолимой угрозой, словно лучи его проникали в сердца, заставляя их болезненно сжиматься… Наконец, зловещий проем сомкнулся.
Комната с темным окном, завешанным шторами, двинулась к поверхности земли, вырываясь из колодца безвременья. Очертания стен на мгновение потеряли четкость, но вскоре снова сфокусировались, и комната застыла на месте. Сквозняк тут же принес с улицы мирный аромат мокрого асфальта.
За окном не стало светлей, вероятно был вечер, или ночь…
Эвакуанты невольно вслушивались, в ожидании грохота взрыва. Однако снизу пока ничего не доносилось.
Липкин распахнул дверь из комнаты-лифта.
- Идемте, - сказал он.
- Это точно была бомба? - Арамис Юрьевич взглянул на свои часы: стрелка уже миновала критический барьер.
- Там дискретное время, - напомнил Моисей, - Но я выставил иннер на несколько миллионов лет назад. На всякий случай…
Колупаев подумал, что «сказка о дискретном времени» все же слишком сложна для понимания… Но, в любом случае, «миллионы лет» звучали успокоительно. Возможно, какому-нибудь ихтиозавру сегодня сильно не повезло…
Моисей зажег свет в гостиной, и беженцы перебрались туда. Гостиная была обставлена ветхой мебелью пятидесятых, пропахшей пылью. Здесь давно никто не жил.
- И что теперь? - растерянно спросил Грек, - Где мы находимся?
- Тысяча девятьсот девяносто восьмой… Август, - доложил Липкин. - Если это не бомба, мы просто вернемся в изолятор. В противном случае, у нас тут есть резервный канал.
Услыхав дату, Сева подошел к окну, и отодвинул штору: На улице моросило. Было темно и безлюдно. Чахлые кусты сирени и боярышника в сквере через дорогу смиренно ежились под въедливым дождем. Мимо проехал таксомотор, с включенным фонарем на крыше. Фонарь обвивала узкая лента чекеров. Утюга полковника возле сквера не было…
- Это не Америка, - констатировал Калита из-за спины Люмберга.
- Вернулся, что ли? - присмотрелся к рядовому Сева, - Ты зачем бомбу принес?
- Это не я, - вздохнул Калита. - Это американец… Они с этим договорились, - указал рядовой на карлика.
- Циммер, вы, наконец, объяснитесь? - грозно спросил Завиридис.
- Откройте окно, мне душно, - присел карлик на краешек стула, расстегивая воротничок рубашки. Он выглядел подавленным и жалким.
- Откройте окно, господин Люмберг, - попросил Севу Завиридис.
Таксист выполнил просьбу. В комнату хлынул прохладный влажный воздух с улицы. Морось быстро покрыла пыльный подоконник грязными разводами.
- Твое человечество вымрет, Нико, - тихо сказал карлик, - и тебе не удастся этому помешать.
- Мое человечество?
- Твое человечесвтво… Я не человек Нико. И я вовсе не горбатый карлик, как ты привык считать. Я новая ступень эволюции… великая ступень!
- Занятно, - сказал Миша парню в розовых носках. - У вас всегда так?
Захар только пожал плечами.
- Ваша сила сходит на нет, Нико, тебе бы пора это признать. А ты хотел все испортить. Сейчас ты выиграл раунд… Выиграл случайно - тебе просто повезло. Рано или поздно ты поймешь, что все это совершенно бессмысленно. Эволюцию не остановить!
- Я ваших встречал, - сочувственно покивал карлику старик Тетеркин. Было неясно, что он этим хотел сказать: возможно, просто утешал несчастного мелкого человечка, попавшего в крупные неприятности.
Господин Циммер окинул полковника презрительным взглядом, и вновь переключился на Завиридиса.
- Этот мальчик - имплантант, - кивнул он на Калиту. - Наш имплантант…
Присутствующие дружно посмотрели на рядового: роль мальчика ему по-прежнему не особенно удавалась.
В этот момент послышался треск рвущейся материи, и господин Циммер резко воспарил к потолку. На месте горба за его спиной мерцали золотистые стрекозьи крылья.
- Вы вымрете, - каркнул из-под потолка злобный стрекозел, и стремительно выпорхнул в раскрытое окно.
Коварный план господина Циммера видимо состоял в ликвидации как самого очага временных возмущений, так и всех возможных участников процесса, включая любых случайных «мальчиков», вовлеченных в него волею судеб – будь то потомство Першингов, Рофеллеров, или даже Люмбергов… Однако, благодаря вмешательству экспредставителя легендарной советской разведки, акция потерпела крах, и теперь Альпийскому гнездовью сверхлюдей предстояло начинать диверсионную работу заново...
- Улетел, - задумчиво сказал Калита.
- Так вы имплантант? - уточнил у Калиты Грек.
Арамис Юрьевич, уже не способный ничему удивляться, кашлянул, и прикрыл окно. Кажется «его полку» прибыло…
- Что? - переспросил рядовой.
- Зачем ты принес бомбу?
- Это не я. Я был в Америке, - отверг обвинение Калита.
Рядовой не выкручивался, он и в самом деле не являлся соучастником преступления. У него было твердое алиби. Кроме того, если Калиту и можно было назвать имплантантом, то лишь наполовину. Причем, на ту половину, которая в данный момент в России отсутствовала.
На вопросы господина Завиридиса отвечать было некому. Злоумышленники с легкостью ускользали от ответственности: Организатор теракта оказался весьма крупным насекомым, и вылетел в раскрытое в окно, а рядовой-исполнитель отбыл к себе - в американское полушарие.
- Не человек… Что это за бред? Не человек… Крылья… А кто? Эльф?… Это же сказки… Я знал его десять лет, - бормотал Грек.
- Гуманоид, - выдвинул предположение Сева. - Или ангел какой-нибудь.
Вторая версия Люмберга была значительно ближе к истине. Впрочем, и догадки господина Завиридиса были частично верны.
При упоминании о гуманоидах Арамис Юрьевич болезненно поморщился. Нелюбовь к этим отпрыскам человеческого воображения коренилась у него на подсознательном уровне. Следователь скорее предпочел бы мифическое толкование.
В какой-то мере, случившееся даже порадовало Колупаева. Присутствие в структуре мироздания сказочного эльфийского персонажа отчасти компенсировало Арамису Юрьевичу утрату предыдущих идеалов. Значит, и вправду не все было так убого материалистично в этом мире… Оставалась лазейка и для мистики - для вечного поединка добра и зла на высшем, продвинутом уровне… Его уровне.
- Может быть, вы нам что-нибудь объясните? - без особой надежды на успех, обратился Завиридис к Мише.
- Что именно?
- Вы его знали?
- Этого стрекозла? Откуда…
- Вы обсуждали с ним детали, о которых мне ничего не известно. Как это понимать?
- Не знаю.
- Вы заявили, что у господина Люмберга есть потомство.
- Я не заявлял.
- Вы это подтвердили, - вздохнул Завиридис.
- Есть, - кивнул Миша.
- Допустим… Тогда откуда вам об этом известно?
- От верблюда, - парировал Першинг.
- Но это очень серьезный вопрос, - попытался вразумить Мишу Грек.
- Почему я то ничего не знаю? - не выдержав, возмутился Сева, - Гуманоиды - и те знают, а я нет… Какое потомство? Может, еще алименты мне начислите? Ты бы хоть намекнул, что ли…
- Я тебе сам алименты заплачу, - с тошнотворным выражением на лице, бросил в его сторону Миша, - только не лезь ко мне с этим, понял?
Наблюдающего за их перепалкой Навроцкого посетила вдруг нелепая мысль, и не успев как следует подумать, - скорее предполагая разрядить обстановку, чем усугубить драматизм положения, - художник беззаботно высказал ее вслух:
- Уж не Костик ли?…
В ответ Миша буквально испепелил его взглядом.
- Ты то куда лезешь? - с досадой сказал он. - Вот так и делай людям добро…
Легкомысленное предположение Навроцкого мгновенно наполнилось тяжким свинцом определенности. Даже на фоне невероятных фамильных воссоединений Тетеркиных-Колупаевых, порожденных двухминутной отлучкой полковника по нужде, это была серьезная заявка на хит нынешнего родительского дня…
У художника появилось какое-то странное, но вполне аутентичное ощущение, будто он оказался в эпицентре мексиканского сериал… За такое короткое время в маленьком кругу случайно сведенных судьбой людей обнаружилось уже, по меньшей мере, две пары близких родственников, не ведавших прежде ни о каком таком родстве. Ну просто одна большая семья… Сюжет, определенно, имел привкус мыльной оперы. О чем это могло говорить?… Уж не о том ли, что они сами являются чьими-то художественными персонажами?… Однако высоким искусством тут и не пахло…
Что касается Костика, мальчик был прекрасно осведомлен о наличии второго отца. Ему обо всем рассказала мать, провожая в дорогу.
Лату, как ни старалась, не могла полюбить своего могущественного венценосного супруга. Скрученная в трубочку стодолларовая банкнота, подаренная смущенным Севой в первое утро их недолгой совместной жизни, несколько лет бережно хранилась пещерной королевой в кожаном мешочке, вместе с другими драгоценностями первой леди.
Закоренелый холостяк Люмберг привык оставлять своим подружкам маленькие подарки в награду за ласку, и искренне полагал, что трудно обидеть женщину сотней долларов, если, конечно, она не какая-нибудь столичная «штучка». Для Лату же, блекло зеленая бумажка символизировала память о том единственном, настоящем возлюбленном, добром и нежном чародее, яркой вспышкой чувственного света озарившем когда-то ее тусклую пещерную действительность…
Вороные волосы Костика ни у кого не вызывали подозрений - Першинг тоже был черноволос. Но сама Лату конечно знала почему так упрямо вьются кудри ее ненаглядного кровинушки…
Миша же понял, что воспитывает «вражеского» подкидыша только в камере гэбэшного каземата, явившись мстить за доисторическое предательство. Мальчик ему все рассказал. Однако, как ни странно, Першинг вовсе не перестал чувствовать себя отцом. Это было загадкой для него самого, но его отношение к Костику не изменилось… А вот откуда выяснил все эти подробности карлик, так и осталось на совести господина Циммера…
Сева на некоторое время впал в прострацию. Он робко поглядывал на Костика, и с каждым мгновением находил в нем все больше и больше родственных черточек… «Вот бы мама была жива…»… - думал Люмберг. Теперь он не мог себе даже вообразить, как сложится его дальнейшая жизнь.
 - Так, мы пойдем? - спросил Навроцкий Липкина, обняв за плечи продрогшую на сквозняке Лидию. Любимая солидарно чихнула.
- Да, конечно, - устало кивнул Моисей.


Маленький Люмберг играл в золотой Комнате. Когда-то тут был кабинет деда, но с тех пор, как дед пропал, комната пустовала. Мальчику нравилось золото, не смотря на то, что он постоянно слышал от взрослых, что это дурной вкус. Всеволод удивлялся, почему взрослые так говорят: с измальства он тянул в рот золотые предметы. Даже как-то раз откусил ногу золотой статуэтки-балерины, и убедился, что никакого вкуса у золота нет вообще. Впрочем, взрослые часто делали абсурдные заявления…
В данный момент, сидя в дедовском кресле, с высокой, как у сказочного трона спинкой, Всеволод манипулировал кнопками управления огромного письменного стола, украшенного золотыми барельефами. Барельефы изображали сцены из жизни древних людей. В основном, это были сцены охоты. Мальчика завораживали удивительные изображения. Давно вымершие звери смотрели на него с барельефов, отлитых из вечного металла, и иногда ему казалось, будто их «металлическая вечность» позволяет этим животным тоже видеть его сквозь время…
Кнопок было не так много, но фокус заключался в том, что нажимая их в различном сочетании, можно было добиться от стола гораздо большего количества трюков.
Произвольно надавив сразу три кнопки, Всеволод увидел, что один из барельефов на массивном торце столешницы опустился вниз, а из образовавшегося проема выдвинулся потайной ящик. В ящике лежала коробка, расписанная орнаментом и экзотическим пейзажами. «Monte Cristo», - прочитал мальчик надпись на коробке, выведенную витиеватыми готическими буквами.
Коробка открылась без усилий. Странный, но приятный аромат шел изнутри. Коробка была доверху наполнена уложенными один к одному благоухающими коричневыми цилиндрами из какого-то природного материала, напоминающего по фактуре сухие осенние листья. Сверху лежали три золотых вентиля, с обломанными ножкам, и небольшой прямоугольный предмет, искрящийся на свету тысячью мелких алмазных граней.
Всеволод осторожно взял соблазнительный предмет в руки. Догадаться о том, что это зажигалка, маленький Люмберг был категорически не способен, поскольку подобные предметы ему прежде не встречались. Кроме того, в семье никто не курил, в том числе и без вести пропавший хозяин кабинета, так что ни кубинские сигары, ни украшенная бриллиантами зажигалка, не могли принадлежать деду Константину…
Дед Константин, обзаведясь в свое время потомством, и выполнив таким образом свой священный родительский долг перед запутанными судьбами человечества, навсегда оставил «сей» мир, вернувшись в родные места – в девственные глубины неолита, где и провел счастливо остаток жизни, наслаждаясь охотой и свежим воздухом...
Пробовать предмет на зуб мальчик не стал. Потомственному индустриальному ювелиру хватило чутья, чтобы понять, что алмазы не так безопасны для зубов, как золото. Однако исследовать находку было необходимо.
Самый короткий путь, ведущий к начинке, знает любой ребенок, и Всеволод не был тут исключением. Он попытался разломить предмет пополам. Но предмет оказался гораздо крепче какого-нибудь шоколадного изделия.
Прежде, чем плотно пригнанная крышка зажигалки сумела отскочить в своей напружиненной услужливой готовности, Всеволод изменил тактику, и придал своим усилиям винтовую нагрузку: этот новый маневр, как ни странно, возымел действие.
Зажигалка бесшумно вздрогнула в его руках; ее  верхняя половина немного сместилась в сторону, а нижняя расслоилась на две части, открыв доступ к новой интригующей задаче: маленькой черной панели с двумя рядами крошечных кнопок.
В руки ребенка попала драгоценная зажигалка самого господина Циммера – компактный образец универсальной машинки времени. Это был ядовитый плод мимолетной самореализации Цюрихского гипермозга, с помощью которого коварный альфиец, претендующий на мировое господство, некогда намеревался скрыться из заминированного бункера. Справедливо похищенная у жадного и циничного карлика, эта скромная по меркам бывалого стяжателя Люмберга драгоценность, замкнула порочный круг истории, подарив человечеству новый шанс: Кнопки были делом привычным для маленького Всеволода, и по прошествии двух минут, необходимая комбинация была найдена. Судьба человечества попала в энергичные руки…