Москва, война и я, пацан

Этот солнечный воскресный день мне, девятилетнему мальчишке, запомнился на всю жизнь.
Мы с мамой ехали по Бульварному кольцу навестить бабушку.
Не доезжая до поворота на Кропоткинскую улицу, трамвай вдруг остановился и стало удивительно тихо. Замерли даже прохожие, оказавшиеся случайно на площади. Из двух чёрных раструбов уличных репродукторов, висящих на углу, после двенадцатичасовых новостей, донёсся голос Левитана: "Внимание, внимание! Через несколько минут вы услышите важное правительственное сообщение!". Затем раздался взволнованный, слегка заикающийся, голос Вячеслава Молотова: "Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: Сегодня в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну…" Когда он закончил обращение словами: "…Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.", казалось все замерли в ужасе от услышанного.

Не думал я тогда, что услышанные слова: Война, Немцы, Германия - останутся в моей памяти на всю жизнь.

Это было 22 июня 1941 года. 

Вскоре я узнал и новые незнакомые слова - эвакуация, мобилизация, ополчение, светомаскировка, информбюро…

Наш большой пятиэтажный дом коридорной системы по Ленинградскому шоссе, в котором проживало около 100 семей, значительно опустел и без детского смеха, громких игр и мальчишеской беготни стал тих и неузнаваем. Многие семьи разъехались, большинство мужчин призвали в армию, а некоторые добровольно ушли в ополчение.
Окна, которые вечерами теперь плотно закрывались, были заклеены крест накрест бумажными полосками, а в комнате тускло горела керосиновая лампа, и на полу стояла печка-буржуйка, с трубой, выведенной через форточку в окне.
Отец настаивал, чтобы и мы эвакуировались, но мама категорически отказалась из-за бабушки, своей мамы, которая была тяжело больна.
Отец, работавший на оборонку, всю войну мотался между Наркоматом химической промышленности, который находился теперь в городе Молотове (ныне Пермь) и различными химкомбинатами, и только изредка появлялся дома.

Продукты уже продавали в ограниченном количестве. Постепенно с прилавков магазинов исчезло всё, даже хлеб, спички и соль. Иногда "выбрасывали" перловку и манку, и тогда мама умудрялась приготовить какую-то еду. Потом пропало и это. Электричество, вода, газ и центральное отопление работали с перебоями. Москва изменилась, стала тёмной и малолюдной, только у железнодорожных вокзалов было столпотворение желающих уехать… Настоящая паника в Москве началась в середине октября, когда усилились бомбёжки и всем стало ясно, что немцы пытаются окружить город, наступая на Солнечногорск, Крюково, Истру, Волоколамск и Калинин... Над центральным районом нависли громады аэростатов. Витрины больших магазинов были заложены мешками с песком. На Пушкинской площади и у Белорусского вокзала, на Стадионе юных пионеров и на поле ипподрома были замаскированы батареи зениток, на Ленинградском шоссе ближе к Соколу - противотанковые заграждения - ежи…
Но, прорывавшиеся сквозь огонь зениток вражеские самолёты, всё чаще сбрасывали на город бомбы, бомбы-зажигалки и листовки, в которых немцы уже объявляли день взятия Москвы.
По сигналу воздушной тревоги мы с мамой, захватив рюкзачок с самым необходимым, бежали в укрытие на станцию метро Белорусская. Брат с товарищами дежурили на крыше дома, гася и сбрасывая зажигалки. Позже их всех мобилизовали на уборку урожая в Подмосковье.

Мама моя, большая рукодельница, устроилась надомницей в художественную артель, где вышивали и изготавливали военные знамёна и вымпелы. Впоследствии, в 1943 году, она в одиночку вышила знамя польской дивизии имени Тадеуша Костюшко.

Наконец появились продуктовые карточки. По ним мы начали регулярно получать хлеб, сахар, крупу, а иногда и маргарин.
Маме изредка удавалось обменять кое-какие вещи на мороженую картошку или кусочек свиного сала. Однажды в артели вышивальщицам выдали по килограмму дрожжей, и мама умудрилась сделать из них паштет. До сих пор помню этот вкус.

Сложнее всего было с бабушкой, поскольку она была верующей, и маме постоянно приходилось её обманывать, что все продукты кошерные. По сигналу тревоги мы теперь никуда не убегали, а оставались с больной бабушкой, которую перевезли к нам. Во время бомбёжки наш старый дом содрогался и, казалось, покачивался от разрывов бомб, ссыпалась штукатурка, слышалась частая стрельба зениток. Мама, присев на кровать у ног бабушки, усаживала меня рядом на стул и, не переставая, о чём-то говорила, стараясь отвлечь наше внимание от страха…Но всё равно мы с надеждой посматривали на чёрную радиотарелку на стенке, чтобы услышать это долгожданное - "Отбой воздушной тревоги!"
 
В начале декабря, когда в столицу прибыло сибирское пополнение, и наши перешли в контрнаступление, немного полегчало. И бомбардировок стало меньше, и продукты по карточкам появлялись чаще.
В начале 42-го моего семнадцатилетнего брата призвали в армию и отправили на учёбу в противотанковое артиллерийское училище.
И хотя война продолжалась, мы, не уехавшие в эвакуацию ребята, играли в футбол, катались на коньках, прикрученных верёвками к валенкам, а иногда, рискуя жизнью, бегали под охраняемый Ваганьковский мост, куда приходили пустые товарные эшелоны с фронта, в надежде отыскать в вагонах порох, патроны, пистолеты, ракетницы. Затем устраивали целые сражения со взрывами и стрельбой, за что неоднократно попадали в 63 отделение милиции, которое находилось на первом этаже нашего же дома. Иногда нам, пацанам, выпадала удача - почистить лошадиные стойла конно-спортивной школы "Пищевик", что была у нас во дворе. За выполненную работу каждому вручался большой кусок подсолнечного жмыха. Это казалось вкуснее любого пирожного.

И вот наступил 43 год, который оказался для нашей семьи трагическим: похоронили бабушку, брат вернулся с фронта инвалидом 2-й группы, почти полностью потеряв зрение. Пришло известие, что семья деда, папиного отца, погибла в Бабьем Яру, мамин брат, который до войны жил вместе с бабушкой и ушёл добровольцем в московское ополчение, пропал без вести, другой брат умер в госпитале города Мурома после выхода из окружения...
За прошедшие с начала войны годы, похоронки пришли на многих родных, близких и знакомых. Но в наш дом постепенно возвращались жильцы из эвакуации, инвалиды войны. изувеченные до неузнаваемости, и жизнь постепенно брала своё. Каждое новое победное сообщение Совинформбюро праздновалось сообща, каждая пришедшая кому-либо похоронка переживалась всеми.
Отец теперь чаще бывал дома, поскольку Наркомат вернулся в Москву.
И всё-таки, несмотря на все трудности, уже появилась вера в победу.

Помню, как все ждали открытия 2-го фронта. На совещание, которое происходило в помещении Советской гостиницы, прямо напротив нашего дома, собрались министры иностранных дел союзных государств. Я, мальчишка, по глупости сфотографировал некоторых, включая и Вячеслава Молотова, за что был арестован и только чудом освободился. А ведь могла пострадать вся семья…

В Москве открылись коммерческие магазины, в которых продукты продавали не нормировано, без карточек, по цене в два раза больше обычной.
В середине июля 1944 года на стадион "Динамо" и на Московский ипподром согнали множество пленных немцев и 17 июля их повели несколькими колоннами по Ленинградскому шоссе, по улице Горького. У Садового кольца часть пленных пошла направо, а часть - налево. Охраняли пленных конные и пешие красноармейцы.
Тогда я впервые увидел немецких солдат, офицеров и генералов. Я с братом и мамой стоял на тротуаре в толпе москвичей, в основном женщин с детьми, да мужчин-инвалидов войны. Видел, как некоторые из женщин плакали. Глядел на гордо идущих впереди колонны фашистских-генералов и удивлялся: почему их не расстреляли?
На мой вопрос, видел ли брат так близко немцев на фронте, он ответил, что так близко видел только немецкие танки с крестами. Уже потом узнал, что всех пленных развезли по лагерям.
Некоторые жили под охраной в казармах на углу Большой Спасской и строили дома на Беговой улице, Хорошёвскому шоссе.

Школы вскоре разделили на мужские и женские. И я перешёл учиться из 163-ей в мужскую 146-ую, что была на Беговой улице.
Учась в школе, я начал заниматься в конькобежной секции Стадиона Юных пионеров, где моим тренером был чемпион мира - Яков Мельников, хотя терпения моего надолго не хватило. Затем были шахматы и конный спорт, в которых я достиг бОльших успехов.

2 мая 1945 года, пал Берлин, все ликовали почувствовав, что ещё чуть-чуть и война закончится. Но сводки передавали, что немцы ожесточённо сопротивляются…
Хорошо помню 9 мая 1945 года, когда в 6 часов утра знакомый голос Левитана зачитал по радио Приказ Верховного Главнокомандующего: "Великая Отечественная Война, которую вёл советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена. Германия полностью разгромлена.", все соседи выбежали в коридор, обнимая и целуя друг друга, плакали и смеялись…
Не было только моей тёти, маминой двоюродной сестры, у которой погибли на войне все четыре сына, последний, младший, в конце апреля 45-го. В это праздничное утро она, потерявшая в дальнейшей жизни всякий смысл, решила покончить с собой. Мой брат вынул её из петли в самый последний момент. Только прожила она после этого всего два года…

Мама моя целый день то смеялась и радовалась как все, а то вдруг в её глазах появлялись слёзы. Да, плакали все! И никто не стыдился этого… Вечером мама надела своё довоенное платье, брат - ордена и мы гуляли по улице Горького. Что там творилось - трудно передать!…Незнакомые совсем люди обнимались и целовались, словно родные. Чужих не было! Изредка кто-то на радостях стрелял в воздух.
В небе, украшенном разноцветным фейерверком ракет, завис аэростат с ярко освещаемым прожекторами портретом Сталина.
Наконец загремел салют - 30 залпов из 1000 орудий… Вся страна и Москва ликовали!

А уже назавтра мы, с пацанами, устроили свой салют. Под окном милиции в выкопанную яму положили большую банку из-под американской тушёнки, полную пороха, накрыли её кирпичами и подожгли фитиль.
Шарахнуло так, что из стены посыпались кирпичи, милиционеры выскочили с пистолетами в руках. А нас всех опять посадили в милицию… Правда не надолго. Мы ж, всё-таки, победили!…

Вот такой я и запомнил её, Великую Отечественную…
                ***
На фото: я с родителями и братом, 1946 год.
                *****
8 мая 2007 г. рассказ был опубликован в газете "Московская Правда".