На Даче у Иваныча

 "Странно",- думаю я, глядя как исчезают под колёсами последние украинские километры. "Неужели нельзя было найти участок под дачу где- нибудь поближе?"
До границы с Россией остается всего-ничего. Дорога идёт вгору, и я перестраиваюсь на всякий случай в правый ряд. "Случай", в виде тонированного "БМВ", сразу же появляется в левом зеркале. Он пролетает совсем низко, почти касаясь моей крыши своими неубранными шасси
"Куда ж ты так прёшь, родной?"- думаю я, глядя как он становится всё меньше, пока наконец, совсем не исчезает из виду.
Ещё один поворот, и вот он - мой указатель, чудом увидел. Съезжаю с главной дороги, сразу появляются ямы. Я продолжаю движение, где-то здесь должен быть шлагбаум с надписью "Орион".
"Астрономы, дорогу бы сделали",- говорю я сам себе, ныряя в очередной овраг.
Через пять минут, слева, действительно появляется шлагбаум. Он гордо смотрит в августовское небо в совершенном одиночестве. Я останавливаюсь - ни души, в траве стрекочут кузнечики, в синей вышине плывут на север белые облака, совершенно не обременённые мыслями о границе и толстых таможенниках.
"И что теперь?"- думаю я, глядя вместе со шлагбаумом, на уплывающие в Россию воздушные замки.

Иваныч выходит через несколько минут, всё в тех же морских шортах, неся наперевес не по годам внушительный живот.
"Поздно ты, Мыкола"- говорит он, падая на переднее сидение - "и когда ты уже машину купишь нормальную?"
Я молчу, уж больно вечер хорош, просто кривлюсь в улыбке и еду по направлению его указательного пальца.
Ехать совсем недолго, просто уж очень заковыристо: прямо, налево, мимо дедушки, ещё раз налево, затем сразу направо и двадцать метров по прямой. Ну вот, приехали. Иваныч выходит из машины.

Последние дни лета. Что-то есть в них тоскливое. Может это из-за первых жёлтых листьев, появившихся на пыльном, зелёном одеяле августа. А может из-за этих облаков, за которыми виден птичий клин. Вот он летит, унося на крыльях последние теплые дни. Когда теперь они вернутся?
Но Иваныч сильно не огорчается по этому поводу. А чего ему огорчаться, с таким животом можно зимовать совершенно спокойно. И я ему сразу говорю говорю об этом, но он делает вид, что это не смешно и, дав мне одну из своих удочек, рассказывает как пройти на ставок.
"Ты что, со мной не идёшь?"- удивляюсь я.
"Идёшь- идёшь",- говорит он. "Это я так, на всякий случай".
"Какой случай?"- не понимаю я, и иду вслед за Иванычем по выгоревшей, августовской траве.
До ставка идти совсем недолго, и вскоре мы уже на берегу небольшого водоёма со всех сторон поросшего невысоким кустарником. Иваныч продирается сквозь один из них, и мы выходим на небольшой пятачок у самой воды. Если подойти к воде поближе, можно запросто поскользнуться на мокром чернозёме и неуклюже упасть в воду. Тем не менее, оказывается, что именно здесь лучше всего ловить рыбу.
Начинается рыбалка. Хотя нет, рыбалка, это, наверное, громко сказано. Наши поплавки, прилипшие к водной поверхности, кажется уснули навсегда.
Жуки-водомерки, вначале бросившиеся наутёк, теперь подбираются к ним всё ближе. И вот, в конце концов, успокоившись, начинают их изучать.
Но поздно всё-таки я приехал, ещё немного и начинает темнеть, становится прохладно и сыро.

"Пошли, наверное",- говорю я Иванычу, после часа сидения на его рыбацком табурете. Но вместо ответа он начинает рассказывать про то как целую неделю прикармливал в этом месте рыбу. Мне это не очень интересно, потому как мой остеохондроз уже нарыбачился от души, и теперь требует от меня, чтобы я принял горизонтальное положение или хотя бы облокотился о спинку стула. Убедить Иваныча удается не сразу, для этого необходимо ещё минут сорок. Вначале он сопротивляется, но, через некоторое время, начинает осознавать всю бесперспективность мероприятия.

Уходим... Озеро окончательно погружается в чёрную ночь.
Пройдя буквально несколько шагов, мы слышим тихий всплеск воды за спиной.
Скорее всего, это начинают падать первые звёзды. Я говорю об этом Иванычу, но он не верит и всё чешет затылок, всерьёз подумывая о возвращении.
Я не останавливаюсь, даю ему понять, что рыбачить сегодня уже не буду.
"Завтра, завтра, рано утром придём"- пытаюсь врать как можно более убедительно.

Участок у Иваныча здесь уже лет восемь. Помнится, во времена всеобщего дачного бума, его отец решил всерьёз заняться строительством. И, довольно быстро, на зависть соседям, отгрохал двухэтажный дом с открытой верандой на крыше. Затем, хотел обустроить участок, но внезапно заболел. Привычную суету на даче сменили больничные тревоги. Иваныч не стал продолжать благоустройство участка. Покрасил хилый заборчик в небесно голубой цвет и на этом успокоился. Правда, иногда, глядя на свои двадцать соток, всё пребывал в каком- то раздумье. Я особо не расспрашивал его о планах и ничего не советовал, единственное- настоятельно рекомендовал избавиться от исполинских лопухов в конце участка, в которых, без труда можно было бы спрятать мою "восьмёрку".
Тем временем, ночь уже прикрепила все звёзды по обоим берегам молочной реки, и я, подняв голову, всё пытаюсь представить- сколько же глаз, вот так же, в ночи смотрели в её серебристые воды.
"Что?"- Иваныч, бесцеремонно обрывает моё восхищение и тоже смотрит на небо.- "Что ты там увидел?"
"Какая разница,"- говорю я ему - "Всё равно не поймёшь, нет в тебе романтизма"
"Конечно нет"- подтверждает Иваныч, - "Какой тут, в заднице, романтизм? Полчаса посидели с удочкой, и всё"
Я понимаю, что он по-своему прав, поскольку романтизм у каждого свой, и не возражаю.
Но небо, небо!!
Молочная река продолжает всё так же тихо нести свои воды из одного конца вечности в другой. И первой, как всегда, из неё выходит большая медведица. Вот она по-собачьи отряхивается, разбрасывая на полнеба, серебряные брызги и сразу спешит на свое место.
Но, кажется сегодня она несколько не в духе. Очевидно потому, что её меньшая подруга оказалась где-то, на российской части неба...

"Слышь, а ты что, думаешь, я в звёздах вообще ничего не понимаю?"- Иваныч продолжает меня отвлекать, и я уже сам не пойму, куда убежала малая медведица.
"Понимаешь- понимаешь"- терпеливо успокаиваю его я - "пошли на веранду, оттуда лучше видно".
Иваныч чего-то ворчит. Но мы всё-таки подымаемся на веранду, естественно, мимо холодильника.
Сверху открывается уже совершенно другой вид. Небо вырастает, и я уже вижу малую медведицу.
Темень вокруг нашего фонаря простирается абсолютно по всем направлениям. Лишь звёзды в небе, да какой- то тусклый огонёк за спиной Иваныча.
"Смотри,"- говорю я ему и указываю на этот огонёк, - "одна звезда уже упала"
Иваныч реагирует по-своему: сосредоточено разливает по стопкам холодную водку.
"На,"- протягивает он мне - "это не звезда, это дом Голодова."
"Пошли к нему сходим"- предлагаю я.
"Не, не хочу, у него Ирка- стерва, рот как раскроет, и звёзд не увидишь"
Я не знаю Ирки, но Иваныч говорит очень убедительно.
"Ну, будь!"- он лихо опрокидывает первую стопку. Затем как-то странно передёргивает плечами и крестится. Вот сколько с ним пью - всегда после рюмки крестится.
Я проделываю ту же процедуру, но без знамения и отодвигаюсь от стола: свет фонаря бьёт в глаза.
"Ну?"- говорю я Иванычу,- "Что ты там про звёзды рассказывал?"
Он подымает голову, долго смотрит вверх и неожиданно спрашивает меня.
"А помнишь, как я ночью, за кабачками ходил?"
Я не ожидал такого вопроса, хотя, конечно, забыть такое невозможно. .
Тогда Иваныч был "старлеем", нельзя сказать, что тот поход по ночным огородам спас его семью от голода - нет, скорее всего, в нём тогда проснулся инстинкт охотника: пыльный мешок с большой синей заплаткой, старый кухонный нож, полпервого ночи, и вот, Иваныч идёт экспроприировать местных огородников. Я тогда его ещё стыдил, на что он неизменно отвечал:- "Кто смел, тот и съел"
Давно это было. Не было у него тогда ни живота, ни "Октавии", но вспоминать об этом он очень любит. Почему - я не знаю.

Я опять подымаю голову, кажется, что небо поднялось ещё выше и стало ещё чернее. Красная, мигающая точка, пересекает млечный путь и направляется прямо к Большой Медведице. Сразу видно, что ей это не очень нравится. Она немного приподымается на задних лапах и пытается, из любопытства, потрогать этот огонёк лапой.
"Только бы не зацепила...." - думаю я.

Допиваем содержимое бутылки, находясь уже в полном умилении от вечера.
Кузнечики по прежнему продолжают петь свои песни из чёрной ночной пустоты, и мне кажется, что теперь, уже можно подняться во весь рост и покормить Большую Медведицу с руки.
"Иваныч, а что любят медведи?- спрашиваю я, продолжая глядеть в небо.
"Какие ещё медведи? Тут и хромых зайцев- то нет... медведи... Хрен его знает, что они любят. Они вообще это... - жрут, что попало"- Иваныч улыбается своей шутке, но так и не понимает, чего именно я хочу.

Внезапно, вырвавшаяся из темноты ночная бабочка, начинает биться о стекло нашего фонаря. Иваныч задумчиво смотрит на неё и вдруг спрашивает:- "Вот, как ты думаешь? Чего она хочет?"
"Она ничего хотеть не может, она без души и сердца"- отвечаю я.
"Какая разница? Ну, есть у нас и сердце и душа,и даже ума немного,"- Иваныч красноречиво стучит кулаком по своей голове,- "а толку?"
Я смотрю на Иваныча, уж очень он непонятный сегодня: то кабачки, то философия.
"Нет, ну ты подумай" - продолжает он, неудачно махнув рукой, угодив при этом по бутылке,- "мы ведь, точно так же, вынырнув из тьмы, летим на какой- то, непонятный свет, бьемся о невидимое стекло всю жизнь и что? Знаешь, я ведь уже почти ничего не чувствую, нет во мне ни радости, как раньше, ни печали... как-то так, живу по привычке, дни мелькают перед глазами, иногда, ловлю себя на мысли, что надоело всё, до чёртиков надоело"

Он ещё некоторое время смотрит на меня, скорее всего, хочет услышать моё мнение, но я делаю вид, что не понимаю его взгляда. Не хочется, совершенно не хочется говорить на такие темы под этим небом.
Тем более, что уже начинают падать звёзды. Малая медведица с любопытством наблюдает за происходящим, но ей мешает наш фонарь. Он светит ей прямо в глаза, и она с удовольствием ударила бы по нему лапой, но для этого нужно перейти границу. Я даже слышу, её недовольное урчание, однако говорить об этом Иванычу не хочу, потому, как заранее знаю, что он ответит.

Я просто смотрю в небо и думаю, виден ли свет от нашего фонаря на далёких берегах молочной реки?