Nous t aimons, Michelle Houellebecq! Мы любим тебя, Мишель Уэльб

- Как по-французски будет “мы”?
- Что?
- “Мы” - как перевести на французский?
- Сейчас посмотрю.
Сергей не умеет пользоваться словарем. Он все время забывает алфавит. И вообще у него проблемы с речью. В детстве мама водила его к логопеду. Когда мы распределяли роли, я поручил ему быть переводчиком.
- Ню.
- Ню?
- Ню.
- Не может быть!
- Ню!
Мне нужно было подтверждение. Я обернулся, но Алиса куда-то ушла. Конечно. Ведь я попросил ее проверить замки.
Впрочем, Алиса знала французский так же как я. То есть вообще не знала. И звали ее на самом деле не Алиса, а Кристина. В школе ее дразнили Крыской. Когда я ее встретил, она по примеру католического духовенства выбрила лысинку на макушке. Эта лысинка называется тонзура. Еще Алиса носила тяжелые асимметричные серьги, оттягивавшие мочки ушей. В центр языка она вставила булавку.
Когда волосы на макушке отросли, она перекрасилась в желтый цвет. К тому времени мой план был в общих чертах готов. Оставалось продумать детали.
- Ты уверен? Ню?
- Какая на хрен разница! - Сергей шумно хлопнул словарем по столу. Если бы его увидел кто-то не знавший его раньше, у него могло бы сложиться впечатление, что Сергей чрезвычайно взволнован всем происходящим. Взволнован до предела. До самой-самой критической черты. Как будто он из числа тех, кто в последнюю минуту может всех подставить. Или из числа тех, кто в решающий момент показывает себя с худшей стороны - как трус, предатель и псих. Но это ошибочное мнение. Сергей не такой.
Он просто не может не нервничать. Даже в самой безобидной ситуации, например, когда мы стояли в очереди в кассу, он грыз кожу на подушечках пальцев, вертелся на месте и сквозь зубы говорил ругательства. Он не может не психовать. Я это сразу понял и безропотно смирился. Конечно, выбор напарника это чрезвычайно важно. Некоторые скажут, что лучше не иметь напарника вовсе, чем иметь напарника психа. Я так не думаю.
Во-первых, Сергей физически крепкий мужчина. Именно он свалил Мишеля с ног и затолкал его в машину. Мишель отбрыкивался, дергал локтями, пытался лягнуть Сергея, но тот так крепко обхватил его тело, что ему оставалось лишь безнадежно обмякнуть и застыть.
Во-вторых, Сергей успешно справился со сложнейшим этапом операции, с транспортировкой. Здесь он задействовал свои связи в Аэрофлоте. Уж не знаю, каким образом он установил эти связи. Летать на самолетах Сергей боялся. Судя по тому, что я смог выяснить через Алису, ради нашего дела Сергей вооружился целой аптечкой из валиума, реланиума, альпразолама, седуксена и еще целой сотни мощнейших транквилизаторов. Только в глубоком нарколептическом трансе он смог пережить полет из Москвы в Париж и обратно.
Мишеля тоже пришлось накачать альпразоламом. На Западе это лекарство более известно под названием ксанакс. Герои Мишеля часто употребляют ксанакс в качестве снотворного. Иногда употребляют его прямо-таки в лошадиных дозах. Это неправильно, ибо у альпразолама есть зависимый потенциал - если долго кушать такие лекарства, можно впасть в зависимость. Потом тяжело отвыкать. Судя по тому, что Мишелю пришлось вкормить чуть ли не целую упаковку, он давно уже выработал толерантность к транквилизаторам. Чтобы успокоить Мишеля, Сергею пришлось залить в него дополнительно пол бутылки виски.
Вот так они и прилетели, два бесчувственных тела, холодных как трупы. Стюардесса долго будила обоих и к счастью первым проснулся Сергей. Иначе Мишель стал бы звать на помощь и разрушил бы всю нашу чудную затею. Сергей, слегка покачиваясь, вывел спящего Мишеля из самолета, и тут его встретила Алиса.
Дальше было легче.
Не скажу, что мы подготовились идеально. Я как руководитель операции на каждом шагу спотыкался о недоработки и откровенные провалы. Например, мы договорились, что Алиса не будет брать такси и повезет Мишеля к нам на собственной машине. Почему-то, ни с того, ни с сего она отправилась в аэропорт на такси. Посадив обморочного Мишеля в машину, она, как мы и договаривались, позвонила мне.
- Огурец пророс, - сказала она кодовую фразу. Фраза означала, что Мишель приехал, и она везет его к нам на квартиру. Если бы Сергея замели в самолете или на выходе из самолета, Алиса должна была сказать "В нашем доме появился замечательный сосед". Тогда в силу вступал план “Черный негр”.
- Очень хорошо. Будь осторожна, постарайся не напороться на гаишников.
- Ага. Он в принципе аккуратно водит.
- Кто? - у меня глаза на лоб полезли. Неужели она посадила за руль Мишеля?
- Водитель. Как вас, зовут, простите, пожалуйста? - спросила Алиса таксиста, - Ахмед? Его Ахмед зовут.
- Алиса, - я сел на стул, чтобы не упасть на пол от волнения, - Алиса, ты понимаешь, что ты делаешь? Ты нас всех подставишь. Мы же договорились, что ты поедешь на своей машине!
- Ну, Дима, что за глупости! Ты же знаешь, что у меня нет своей машины. Это машина моего брата. Он не хочет мне ее давать.
- Ты сказала, что он согласился!
- И потом я не хотела встречать его на такой галимой машине. Как ты себе это представляешь? Мишель Уэльбек и какая-то поношенная жигулятина!
В общем с Алисой тоже не все было гладко. Она соглашалась со всем, что я ей говорил, но на деле никогда не следовала нашему плану. Мне было сложно определить, кто являлся самым слабым звеном в нашей группе - Сергей или Алиса. Или я сам.
К моменту прибытия Алисы с Мишелем я должен был подготовить комнату. Во-первых, расставить фонари. Во-вторых, протянуть провода. Для этого мне нужно было найти еще один удлинитель. А потом наклеить на окна непрозрачный скотч.
Но я успел только поставить один единственный прожектор перед стулом, на котором должен был сидеть Мишель. Все остальное время я ходил из угла в угол и трогал подбородок. Я не мог сосредоточиться на деятельности, все ресурсы моего мозга были заняты размышлениями о том, как скоро он напишет книгу. Если мои расчеты верны, после возвращения во Францию, ему понадобится около года на реабилитацию. Затем он приступит к написанию черновика. Что-нибудь около тринадцати авторских листов. Когда я писал свой роман, я постоянно жал на кнопку “Статистика”, чтобы точно знать, сколько символов с пробелами я уже написал. Потом я делил общее число на сорок тысяч, чтобы узнать добрался ли я до необходимого числа, до десяти авторских листов. Десять авторских листов это минимум для романа. Мишель, конечно же, напишет большую книгу. Может быть, даже в двух томах.
В результате я так ничего и не сделал. Когда Алиса затащила ничего не соображающего Мишеля в квартиру, я понял, что еще один пункт в нашем плане не выполнен.
- Почему ты не надела ему на голову мешок?
- И что бы тогда сказал таксист?
- А не надо было везти его в такси! Я предупреждал! Надо было надеть ему на голову мешок, чтобы он не видел, куда его везут.
- Он и так ничего не видел. И без мешка. Он все еще не очухался. Бедняжка.
Алиса опустилась над лежащим Мишелем и погладила его по лицу. Мишель что-то пробормотал и открыл один глаз.
- Давай скорее затащим его в комнату.
В плане комната была обозначена как КП, что значит Комната Просветления. Крестиком на чертеже я отметил место, где должен стоять СП – Стул Просветления.
Мы внесли Мишеля в Комнату Просветления. Стула там не было. Только фонарь на высоком штативе.
- Ах ты, черт! Стул не принес. Положи-ка его в угол.
Я выбежал из Комнаты Просветления. В этот момент в дверь позвонили. Мы условились, что Сергей сделает два коротких звонка, потом громко кашлянет, потом сделает четыре длинных звонка и только потом дважды постучит ногой в дверь. Звонок был одиночный, значит это не Сергей. На случай если к нам вдруг захотят придти соседи или кто-нибудь другой, нежеланный и ненужный, мы подготовили план “Мокрая Голова”. Алиса должна была надеть халат, намотать на голову полотенце, намочить голые ноги, потом открыть дверь, не снимая цепочки, и сказать: “Извините, я сейчас в душе”.
Я позвал Алису. Алиса позвала меня.
- Дима! Мишель проснулся! Он что-то говорит.
Свет фонаря, установленного мной в Комнате Просветления был настолько ярким, что я на пару секунд ослеп. Вбежав в Комнату Просветления, я споткнулся и выронил из рук стул. Стул упал, больно ужалив меня свой тонкой ножкой. Я зарычал от боли и стал махать Алисе рукой.
- План “Мокрая Голова”! – сквозь зубы шептал я ей, - “Мокрая Голова”! Надень халат и намочи голые ноги!
Боль не утихала. Я приспустил носок. Место ушиба заплывало буроватой гематомой. Кое-как я встал и попытался сделать шаг в сторону Мишеля. Мишель смотрел на меня с улыбкой усталого папы на утреннике в детском садике. Он думал, что это причудливый сон. Но это был не сон.
Потом в дверь стали стучать. Алиса, не успев намотать на голову полотенце, выскочила из ванной, оставляя после себя громадные мокрые следы. Теперь по плану она должна была изобразить ничего не подозревающую домохозяйку.
Мне следовало бы залепить Мишелю рот, но из-за травмы ноги я не мог быстро добраться до угла Комнаты Просветления, в котором лежали все необходимые инструменты и приспособления. Скотч лежал на самом верху, я видел его и мог бы вприпрыжку доковылять туда-обратно, но риск был слишком велик. Если я упаду, план “Мокрая Голова” провалится. Я приставил палец к губам и сказал:
- Тс-с!
Мишель кивнул головой. Он думал, что это анекдот. Нет, это не анекдот.
Алиса обернулась и посмотрела в мою сторону. Я понял – она забыла фразу, которую мы репетировали. “Извините, я сейчас в душе”.
Вместо этой фразы она сказала:
- Извините, я сейчас не могу.
А потом добавила:
- Кто там?
В ответ в дверь забарабанили со страшной силой. Я услышал голос Сергея:
- Говно! Что за хреново дурацкое говно! Впусти меня! – вопил он.
Алиса открыла дверь. В квартиру завалился Сергей. Он сразу увидел Мишеля и помахал ему рукой.
- Привет, Миша! Что такое? – обратился он к нам с Алисой – Почему так долго не открывали?
- Ты должен был сделать два коротких звонка, потом громко кашлянуть, потом сделать четыре длинных звонка и только потом дважды постучать ногой в дверь!
Я чувствовал, что операция балансирует на грани катастрофы. Все возможные ошибки были сделаны. Все улики, которые мы могли оставить, мы оставили. Секретность, о которой я так часто говорил Сергею и Алисе, была не соблюдена. Все наши действия были как на ладони – хочешь, смотри в окно, хочешь, наблюдай с лестничной площадки. Все и так висело на волоске, но то, что на практике наша операция превратится в такое безумное нагромождение больших и маленьких провалов – сложно было представить. Все не справились со своими обязанностями. Даже при осуществлении плана “Мокрая Голова” – одного из страховочных планов, наравне с планом “Черный Негр”, придуманных на случай нежелательного развития событий – даже такая ерунда как полотенце на мокрой голове оказалась не выполненной. Алиса стояла в халате с желтой копной волос, делавших её похожей на сюрреалистическую Медузу Горгону.
Затем мы долго и суетливо готовили Комнату Просветления. По идее, все должен был подготовить я. Нужно было не только подготовить обстановку, но и разложить инструменты. Но я ничего не сделал, ничего не приготовил. Мы все понимали, что только случай спасет нас от разоблачения.
Пока Сергей и Алиса раскладывали инструменты на столике, я дохромал до Мишеля, чтобы залепить ему рот. Он окончательно пришел в себя, вертел головой и громко говорил что-то по-французски. Иногда он произносил английские слова. пару раз я услышал что-то похожее на испанскую речь. Он явно хотел поговорить с нами, выяснить, что же с ним такое происходит. Но он не знал русского. А мы не говорили на иностранных языках.
Сергей связал ему ноги. Алиса приковала наручниками к трубе.
Я смирился с мыслью, что все идет не так, как мы планировали. Нога болела все сильнее и сильнее. Удивительно, какой травматической силой может обладать ножка обычного стула. Хотя нет, это же не обычный стул. Это Стул Просветления.
Мы усадили Мишеля на Стул Просветления. Он вращал глазами как сумасшедший, мычал и брыкался.
С мокрых ног Алисы натекли две круглые лужи.
- Если я поскользнусь и упаду еще раз, я уже не встану на ноги никогда! – предупредил я Алису. Она покорно сходила на кухню за тряпкой.
Сергей пересчитал шприцы.
- Сука! Одного не хватает!
- Как не хватает? – я уже не чувствовал беспокойства, ведь хуже, чем было, уже не будет.
- Было восемь! А здесь семь!
Хромая и морщась от боли, я подошел к столику с разложенными орудиями пытки. В кармане у меня лежала точная опись всех инструментов. В исчезнувшем шприце номер восемь была жидкость, вызывающая острый приступ удушья, сопровождающийся конвульсиями и рвотой. Это был коктейль из содержимого шприцов номер пять, шесть и семь. Инъекция пятого вызывала удушье. Инъекция шестого конвульсии. А седьмой шприц это рвота. Я пересчитал шприцы - все сходилось, но восьмой шприц действительно отсутствовал.
Мишель пробовал встать вместе со Стулом Просветления. Его лицо покраснело, на шее набухли вены. Он трясся и стонал.
- Как фигово, когда все вот так, - задумчиво произнесла Алиса. Она вытерла лужи и ушла на кухню.
- О чем это она? – тревожно спросил Сергей.
- Не знаю Пора начинать.
Хотя бы в этой части наш план был выполнен почти без сбоев. Сначала мы влили Мишелю в вену пару кубиков того, что плескалось внутри шприца номер один. Потом, дождавшись первых симптомов, мы аккуратно сделали надрезы и употребили “Смесь Д”. Реакция была сильнее, чем мы могли предполагать. После “Смеси Д”, как мы и задумывали, Алиса взяла “Четвертый Прибор” и показала Мишелю пару приемов. Сергей вышел покурить. Во время тренировок, он тоже выходил из комнаты, когда Алиса бралась за “Четвертый Прибор”. Видимо, это связано с его детскими воспоминаниями.
Закончив Алиса сбросила с себя халат, оставшись в одних трусиках. Я всматривался в лицо Мишеля, чтобы уловить его реакцию на обнаженное тело Алисы. Мишель все еще переживал действие “Смеси Д”. Я поднял самый тяжелый предмет из нашего инструментария, “Круглый Тыц” и со всей силы опустил его в разрез. Затем в дело вступил Сергей. На этот раз из комнаты пару раз выходил я.
Очень сильно болела нога. Настолько сильно, что слух не воспринимал звуки, летевшие из Комнаты Просветления: удары, хруст костей, глухие стоны, кряхтение Сергея. Я прошелся по коридору, наблюдая за тем, как обычная физическая боль сливается с душевной тоской. Мне становилось все грустнее и грустнее. Что-то тяжелое шмякнулось со звуком мясницкого топора, вонзающегося в мягкое филе. Потом я услышал жужжание. Это дрель. Сергей явно увлекся.
Я вернулся к ним. На лампочку попали капли крови, оттого освещение стало более интимным - будто бы мы все сидим под низкой лампой за круглым столом и пьем чай из красивых чашек.
Пара пощечин и Мишель снова с нами. Такой близкий и родной человек.
- Алиса, сходи и проверь замки.
Наступал момент, который даже несмотря на всю нашу безалаберность было сложно испортить. Момент максимальной искренности, момент, в который мне как руководителю операции предстояло вложить всю силу убежденности, всю мощь своей любви. Я отложил инструменты, отбросил плетку, притушил свет. Из-под полоски скотча на лице Мишеля вытекла тонкая струя крови.
Мне нужно было сосредоточиться. Мне нужно было собрать внимание в одну точку. Я расположил эту воображаемую точку в центре лба Мишеля. Там блестела розовеющая испарина. Я стал смотреть в эту точку, представляя страницы - прямоугольные белые страницы, с блоками абзацев, черточками, кавычками, запятыми, точками, многоточиями.
- Как по-французски будет “мы”?
- Что? – переспросил Сергей. Он вытирал молоток, запачканный темно красными брызгами из носа Мишеля.
- “Мы” - как перевести на французский?
- Сейчас посмотрю.
Он отложил молоток и открыл словарь.
- Ню.
- Ню?
- Ню.
- Не может быть!
- Ню!
Мне нужно было подтверждение. Я обернулся, но Алиса куда-то ушла. Конечно. Ведь я попросил ее проверить замки.
- Ты уверен? Ню?
- Какая на хрен разница! - Сергей шумно хлопнул словарем по столу.
Выкрик Сергея, его нервозность, его садистский кураж - на фоне общего разочарования от хода операции все это страшно раздражало. Я вздрогнул будто меня ущипнули. Внимание расплылось, как следы пота на лице Мишеля.
- Сергей! Послушай меня, пожалуйста!
- Да на хрен это все надо! – заорал он в ответ, - Он и так уже все понял. Пора кончать! Не хрен с ними сюси-пуси разводить. В мешок и в аэропорт, на историческую, ****ь, родину, в сраный Париж!
Я опять вздохнул. За моей спиной стояли двое неудачников. Невротик с разбитыми об лицо Мишеля костяшками пальцев и другой невротик, нелепая женщина с желтой головой. Вот такие у меня сообщники. Ну что ж. Пришло время сказать Мишелю главные слова. Пусть только не обижается на хромой стиль. Хромой стиль хромого человека.
- Мишель! Ню…, - я обернулся, - Как перевести “тебя” и как перевести “любим”?
- Ню тэмон, - сказала Алиса. Она меня сразу поняла.
В кармане у Алисы был русско-французский разговорник. Молодец. Хоть в чем-то проявила инициативу. Все-таки операцию нельзя назвать стопроцентно проваленной. Процентов десять успеха, я бы так сказал. Для таких как мы и десяти процентов хватит.
- Ню тэмон, Мишель Уэльбек!
Торжественный момент удался.
В его глазах расплылись слезы. “Какие у него большие слезы!” - отметил я про себя. Я мог представить как ему больно. Мне ведь тоже было больно, ножка стула, судя по всему, вонзилась прямо в сплетение нервов. Моя нога одеревенела, я не чувствовал ступни, боль накатывалась равномерными, тягучими волнами. За одной из волн, казалось мне, непременно должен последовать обморок.
И тогда я тоже заплакал. Мы сидели друг перед другом. Нам обоим было больно. И мы оба плакали. Я не слышал, как Сергей и Алиса вышли из Комнаты Просветления. Оставшись наедине с избитым, изуродованным, искалеченным и униженным Мишелем, я плакал, как мальчик, спрятавшийся от всех в темном углу детской. Наши всхлипы одновременно превращались в приступы кашля. Он кашлял, подавившись сукровицей и осколками зубов, а я хотел избавиться от горечи и давящего комка в горле.
Я отодрал скотч с его лица. Мишель открыл рот. Я думал, он будет кричать, но он только стонал. Похоже, что Мишель сильно укусил язык, когда Сергей ломал ему челюсть - так что изо рта обильно сочилась густая кровь. Он шевелил оплывшим языком, похожим на мясной обрубок и хрипел сквозь слезы. Но я его не понимал.
- Ню тэмон, Мишель Уэльбек!
Когда я втолковывал суть своего замысла Сергею и Алисе, я делал акцент на тех сторонах, которые могли заинтересовать любого честолюбца. Я говорил, что слава стоит того, чтобы попробовать. Реальность искусства давно уже не суррогат жизни. Искусство это равноправная реальность, и даже более реальная реальность, чем жизнь по эту сторону книжных страниц. Только то, что показывают по телевизору, по-настоящему существует. Экран или, как сейчас принято говорить, плазменная панель это престол на котором происходит таинственное перевоплощение реального в ирреальное и наоборот. В будущем историк не сможет вызвать на допрос наших современников, если, конечно, не будет изобретена машина времени. Историк погрузится в источники, каковыми являются творения рук человеческих и – самое главное! – отпечатки человеческой речи, будь то папирус или компакт-диск с библиотекой текстовых файлов. Проникнув в текст, мы проникнем в тоннель, по которому ветер времени несет поток истории. Наша жизнь должна стать культурным фактом. Мы должны стать героями романа, раз уж не получилось стать героями кино.
Так говорил я, чтобы спровоцировать одиноких жертв праздности и тщеславия. У меня получилось. Чтобы не дать им охладеть, я придумал план, сконструировал сложное здание инструкций, предписаний и страховочных мероприятий. Мы, в самом деле, очень рисковали. Писатель с миллионными гонорарами – фигура довольно значительная. Но охота пуще неволи – так вроде бы говорят русские люди?
- Ню тэмон, Мишель Уэльбек! – кричал я ему в лицо, - Ню тэмон!
Я встал на колени перед ним. Подобрался к наручникам, открыл замки и снял их. Лег у его ног и распутал веревки. Мишел сполз со стула и скорчился от боли. Теперь мы оба лежали на полу. Мишеля трясло. Я приблизился к нему и обнял его.
- Не плачь, родимый. Не плачь. Что бы ни было, помни – ню тэмон! И я, и тот, который расплющил твои пальцы и та, с желтыми волосами, та, которая опрыскала твой живот кислотой, мы все, да и не только мы, все-все-все, понимаешь, Мишель? Ню тэмон! Ню тэмон! Ню тэмон, Мишель Уэльбек!
Ожоги, переломы, колотые и рваные раны, ушибы и вывихи – я обнял все это, не прекращая повторять:
- Ню тэмон! Ню тэмон! Ню тэмон, Мишель Уэльбек!
Скорее всего мой рассказ останется единственным свидетельством об этой встрече, о нашем необычном предприятии, успех которого мало чем отличался бы от катастрофической неудачи. Когда он вернется домой, он не напишет об этом ни строчки. Мечтам завистников не суждено сбыться. Сергей зря старался, Алиса напрасно откачивала жир с бедер и украшала лифчик лиловым цветком. Мы не попадем в его книгу. Он проклянет этот день. Наши лица никому не нужны. Что делать…
Но тогда мы вспорхнем с пустых страниц и, покружившись над ненаписанными воспоминаниями, стройно направимся к Мишелю прямо в сердце, в самую глубину его несчастного существа!
Пусть за дюйм до клинической смерти он будет слышать от своих мучителей, которые в действительности лишь испуганные агнцы его паствы, бесконечную мантру-признание, псалом русской грусти и странной русской любви:
Nous t'aimons, Michelle Houellebecq! Nous t'aimons!
Пусть в истории этого холодного космоса, в самом сыром и темном углу, которого ютятся люди, будет минута, целиком посвященная только тебе, Мишель. Авантюрное путешествие через боль к любви или от любви к боли – ведь никакой разницы не существует, правда, Мишель? – должно закончится именно так. Простые русские ребята на коленях перед твоим разорванным телом. Сложное плетение судеб, скрещивающихся в пунктирном кружке. Не плачь, мой дорогой! Прости нас! Nous t'aimons!