Всё по-настоящему

Ну, во-первых, о смерти. Потому что, во-первых нужно всегда думать и говорить о смерти. Вес всякого разговора измеряется перед лицом смерти. Призрачные псы не зализывают раны, они их не замечают. Смерть лечит.
Так вот смерть оказалась не больше, чем преувеличенной интригой. Темный лес, а потом радостно и больно. Таинственный профиль, белый лик, новое дуновение - это всё по ту сторону тлена. По ту сторону слов.
А до смерти было много чего. Всплывало и тонуло холодное утро. Шевелился снег. Зябли ноги. Спрашивали "который час".
"Если они не придут?" Естественно нелепый Оззи, всегда нелепый, всегда естественный. Викки, приди к нему, приди, когда он ругается с родителями, приди, когда ему чересчур плохо, приди и усугуби все, что и так было болезненным, все, что и так кровоточит.
"А если они не придут, мы пойдем одни". Многое надо успеть. Очень многое выпадает из памяти, и самое обидное, что это навсегдашние пропажи. Странно, но что-то она помнит вопреки собственному желанию. Ей еще никто не объяснял, что это совсем не странно. А что такое это не-странное? Вот Оззи, он странный, имя неуклюжее. Его зовут так только те, кому он доверяет. Не пришли. Это нормально.
Они медленно пошли, иначе замерзнем здесь стоять. Новая обувь делает походку непривычной. Викки копила новые привычки. В кармане суетились крапинки бисера. Одна выпала. Внизу теперь валяется что-то бумажное и окурок. Снег закроет. Еще немного и снег будет скрипеть совсем по-домашнему.
"Ты же говорил, что хорошо разбираешься?" "Я здесь один никогда не ходил, я здесь с Вэном был. Кое-что помню, конечно. Вроде туда".
Такие разные окна вокруг. Кошка. Цветок. Банка. Кто-то сидит на подоконнике спиной ко всем. Викки опустила голову. Под ногами треснула корочка. Минус лужа. Оззи не всегда нелепый. Ведь он настоящий мужчина, да?
"Когда контрольная?" "А тебе-то что?" Действительно. Оззи учился слишком плохо, чтобы задавать такие вопросы. Викки иногда помогала. А... Поскользнулась.
"Здесь". "Оззи, слушай, слушай, а ты никогда не думал знаешь о чем..."
Двери превратились в труху. Какая-то позорная чернота повсюду. Викки заметила зеленые лучики. Тоже странно. Они взялись за руки.
"Это же витраж! Смотри, осколок витража!" Оззи схватил кусок разноцветного стекла. По вытянутой шее пробежались отблески. Может, сделать татуировку? Викки обмоталась шарфом. Совсем маленькую татуировку.
"Смотри, это самый верхний кусок. Может быть, здесь еще есть. Посмотри под ногами". Оззи думал, что это ангел. Викки думала, что это не витраж вовсе. Они взбили ботинками каменистую пыль. Викки захотелось продолжить рассказывать. На рюкзаке грустил колокольчик. Оззи, Оззи, оглянись, она же хочет, чтобы ты расслышал...
Вдруг им показалось, что за дверью кто-то плачет. Не может быть. Куда прятаться? Викки два раза наступила на стекло. Здесь никто не живет. Оззи, смешной и трусливый. Пошли дальше.
"Вэн говорил, что бомжи здесь не живут. А почему, не понятно. Им здесь что-то не нравится." "Но здесь же, наверное, удобно?" "Они селятся, а потом уходят. Сразу." Лестница сужалась, Викки вспомнила и стала говорить о подземном. А потом о необычном. О туманном. О лунном. О лиловых зеркалах. О прочерках и пробелах. Она знала, что Оззи все это знает. Обычно они сбегали с уроков и молча ходили где-то. Там, где пусто и непонятно. Даже автомобильного шума не слышали. Прохожие думали, что это печальные брат и сестра. Особенно поздней осенью.
"Значит их что-то гонит. Они чувствуют что-то, чего обычные люди не чувствуют." "Ты говоришь так, как будто бомжи это крысы. Это же люди, между прочим." Снег зависал в кругосветном плаванье. Викки стала думать о золотом. Потом о серебряном. Напевала. Хотелось сладкого. Даже кофе не попила.
"И как мы туда выберемся?" "Эй, а мы вообще туда забрались-то?" "В крайнем случае, можно вылезти вон через ту дырку". "Ну уж нетушки, там голуби засрали все." "Тут везде голуби засрали. Не хочешь мараться, не лезь вообще". Ыыы... Дурачок. С серьгой в ухе.
Викки захотелось медленно и вкусно целоваться. И одновременно напевать. Дружочек. Лохматый и нелепый.
"Викки, давай через ту дырку, а? Ну, испачкаешься чуть-чуть, ничего страшного". Там какая-то ниша, потом ступенька, тяжелые веревки, туманные пятна, голуби, голуби и Викки вылезла наружу, чтобы неминуемо засмеяться. Свежий воздух мгновенно простил все эти вонючие бездны. Оззи держал её за ноги, пока вылезала. Мгновение.
"О, круто! Все видно. А ты говорила, что не видно. Во все стороны, кстати говоря". "Сидеть не прикольно, пошли туда залезем".
Между ними ничего не было, если не считать символов и ритуалов. Со стороны даже самые проницательные не заметили бы. Они несколько раз пили вино. Несколько раз целовались. Курили траву. Оззи смотрел ей в глаза. Гуляли вдоль берега. Викки думала об "уехать" и еще об "уехать-навсегда-очень-далеко". Теребящиеся сигаретки превращались в продолжения пальцев. Оззи, ну посмотри же на этот электрический горизонт! И они оба смотрели и слепли.
"Блин, какое здесь все ржавое". "А ты что хотела". "У меня руки все в непоймичём. Жуть какая-то". И вот как будто нас нет. Или как будто их нет. Или как будто вообще ничего нет.
"Викки, залезай сюда, здесь вроде сидеть можно". "Похоже, как раз отсюда разлетаются снежинки. Здесь их дом." "Тогда они должны возвращаться сюда вечером. Как это делают люди. После работы - в троллейбус и домой. Кушать вечерний суп". "Нет, Оззи, ты не понимаешь, снежинки никогда не возвращаются к себе домой, в этом вся прелесть".
На коленях неудобно. Легче постоять. Колючки внезапной метели зарезали глаза. Сморгнула слезы. Оззи курил. Мне оставь.
"Хорошо, что мы одни сюда полезли. Вэн бы все испортил как всегда. Стал бы орать. Пугать всех". Внизу передвигались горожане. Вот с сумкой. Вот с собакой. Вот с дочкой. Вот один. Один-одиношёнек. Не больше чем кляксы. Викки долго кашляла. Потом они обнялись.
"Пошли на тот край. Оттуда улицу видно". Бездомные снежинки. Пошли дальше. В принципе им все равно. Под невидимым небом они топчутся то там, то здесь. То она ему позвонит, то он ей. Иногда в школе встречаются, иногда заранее договариваются. Временами пьют пиво. Оззи пьянеет. Викки смеется. Куда спешить?
"Эй, слушай, а вон все те люди внизу, они вообще кто?" "Они, я думаю, пешеходы в чьем-то телевизоре." "А я думаю, что они клоны неземных муравьишек." "Нет, я думаю, что это гигантский графический эффект, а у нас на головах виртуальные шлемы". "А я все-таки думаю, что это пупырышки". "Какие пупырышки?" "Это пупырышки безграничной грибницы, которая задыхается от этой дурацкой зимы". "Почему дурацкой? Тебе же нравилась зима?" "Не знаю... Что-то в этой зиме не то. Я чувствую. Солнца нет почти." "На Севере живем. Солнце светит тем, кто на Юге."
Викки часто путешествовала во сне. Уезжала куда-то. Молчаливая, грустная, ни на кого не оборачивающаяся. И все вроде как плакали ей вслед. А она знала, что уезжает навсегда. На Юг. Такие сны. Оззи часто описывал свои сновидения. В них было безумно много деталей, и он как-то умудрялся все это запоминать.
"Как будто мы с тобой забыли, как туда попали и у всех спрашиваем, где мы вообще находимся. И ты достаешь такое колечко, откуда-то из рюкзака, маленькое, блестящее и я вдруг понимаю, что мы на самом деле находимся..." "Оззи, стой! Смотри!" На крыше напротив прикручивали антенну. Мужики заметили их и замахали рукавицами. Оззи показал средний палец. Сейчас похож на воробушка.
Успокойте кто-нибудь Викки, она так устала подглядывать за тем, как он стряхивает пепел. Так нравится смотреть на прозрачные ниточки его жестов. Ей так нужна эта мелодия. До слёзных пятнышек на тетрадке. До крика. До "не уходи, только не уходи". Действительно, она права, это сверх-утомительная зима, все вокруг напряжены, на Оззи кричат в полный голос, клеймят дурным примером. Что поделаешь, бесприютный изгой. Викки стояла тогда на пороге и ждала, чтобы положить руки ему на плечи. Потом они вышли из школы, Оззи беспрерывно повторял "****ь, суки", а Викки смиренно повиновалась. Она подслушивала голубой голос женственности. Это легко. Просто шла рядом. Когда откололся значок с Сидом Вишесом, подскочила и подобрала. Когда был готов заплакать, стояла совсем близко. Ни о чем не думала. Просто надо было быть рядом.
"Эй, мы так долго бродить будем?" "Ты же сама хотела погулять по крышам!" "Холодно." "Вчера холоднее было. Простудился слегка." Ну, да. Всегда простуженный. Плюс приставучая вьюга. Минус кофе. Минус выспанность. Минус то, что могли постоять там подольше. Он бы обнимал её, грел и сам грелся.
"Нет, если совсем надоело, давай спускаться. Где эта дыра, откуда мы вылезли?" "Оззи, давай на другой конец сходим и обратно". "На том конце ничего интересного. Там помойка, по-моему. На помойку смотреть что ли?" Оззи - не потому что Осборн, а потому что фамилия Зюзин. Они говорят Зюзя, он обижается и дерется. На Оззи не обижается. Фамилия - смешнее не придумаешь. Хи-хи.
Викки закрыла глаза. Что-то нежное таяло на веках. Это должно быть роса. Да, точно! Роса увидела блуждающих детей и спустилась в глупый лабиринт. Вот вам завитки лета, но только вам двоим! Викки стремилась ответить на эти безымянные прикосновения, подняться еще выше, опалить ладони, обжечь свою бархатную нежность, задрожать от пытливого шепота, изнемочь в самом центре волшебного неба, и звать, бесконечно звать потерявшегося, зачарованного дружочка, чтобы он тоже утонул в чудесном. Она подняла руки и попробовала поймать удивительный шарик пара. Набрала воздуха, выдохнула. Улыбка стала прозрачной и улетела. Оззи, не смотри сейчас… Кто-то сахарный ласкает меня. Здесь все такое хрупкое...
Потом пушистая стена стала еще строже. Они больше не растекались по щеке, пушинки долго лежали на опущенных ресницах и все везде стало глухим и сонным. Викки открыла глаза. Губы потрескались. Оззи стоял, сложив крылья. Суровый и тоненький.
"Давай посмотрим. С той стороны можно на соседний дом перелезть?" "Викки, с ума сошла? Как там перелезть?" Он пару раз споткнулся о какие-то крюки, торчавшие из крыши. Пришлось поползать. Все мокрые.
"Куда потом пойдем? Надо бы согреться и обсушиться". "Ко мне можно." "Можно?" "Можно." "Точно можно?" "Точно можно!" "Ну тогда к тебе пойдем". "Ага. Ко мне." Оззи смотрел по сторонам. Это была самая высокая крыша из всех, что можно было выбрать. Вдалеке блокадные лохмотья стен с одинокой форточкой. Ближе труба. Еще ближе другая труба. С другой стороны нагромождения красного кирпича за колючей проволокой. Забор. Дом, где жил Оззи, где-то в том районе. На заборе они, пьяные написали гигантскими буквами слово ***. Смеялись. Теперь даже с этой крыши видно. Город лежал мертвой птицей. Одно сплошное кладбище. С окошками вместо надгробий.
Викки пыхтела от усталости. Руки были покрыты смесью ржавчины, грязи, помета и краски. Полдня отмывать. Мимо входа на чердак. Там уютно ворковали. Викки краем глаза отметила белое пятно. Неужели такая белая голубка?
"Ну вот." "Ага." "Холодно." "Хватит плеваться!" "Я летом ссал отсюда вниз." "Очень красиво." "Не долетело правда. Рассыпалась струйка." "Ну, не переживай." "Кстати, а где кошки? На крышах должны быть кошки!" "Не в такую погоду. В такую погоду на крышах бывают только люди." Только мы с тобой. Викки договорила молча, не открывая рта. Ага. Оззи кивнул. Вместе легче. Летом он катал её на велосипеде. Они грохнулись. Все в царапинах тащили сломанный велик обратно. Украл для нее мороженое. Викки очень ругалась. Это было еще до того, как они стали одеваться одинаково. До того, как обменялись серьгами.
"Пошли обратно." "Давно пора." Тишина разомкнулась. Снегопад исчез. Руки замерзли, очень замерзли! Викки вжалась в плечо. Зашатались вместе. "Эй!" "Держись." Все-таки было скользко. Они проскальзывали сквозь мелкие неприятности своего возраста, не замечая ни времени, ни места. События происходили одно за другим, суета взрослости заманивала в свой невесёлый плен. Викки чувствовала это яснее, чем он. Говорила об этом. Подписывала свои рисунки: "Забвение" или "Эхо" или "Одиночество" или "Бессонница" или "Зачем надеяться?" Он тоже рисовал. Там были крутые повороты, скорченные линии, болезненные гримасы и маски. Все как в его песнях. Она помнила слова его песен лучше, чем он сам. Без рифм, принципиально. Неровные строчки с жутковатыми сравнениями. И всегда нахальный матерный припев. Иногда про смерть. Чаще про себя. Просто про себя. Но разве ей что-нибудь ещё нужно? Разве есть на свете что-то, интересующее её больше, чем он и всё, что вокруг него?
Оззи скользил, периодически цепляясь руками за воздух. Оставалось пройти метров пять. Снег сваливался с крыши, чтобы зависнуть над самым краем в виде пухлой белой пены. Оззи испугался, ноги разъезжались, держаться было не за что. Он присел. Рядом Викки.
"Мы еще залезем сюда?" "Лучше весной. Прикинь, как здесь весной классно будет." "А весна будет?" "Будет, конечно. Куда она денется." "Надо будет весной ко мне на дачу съездить. Пока родичи туда не заселились." "Угу." "Так и будем сидеть? У меня все примерзло уже." "У меня тоже. Надо двигаться."
Викки хотела, чтобы весной они нашли какую-нибудь башню, забрались бы туда и занялись пересчетом звезд. А летом на Юге, куда она уедет навсегда (так ведь?), она будет жить среди мрамора, среди звона ароматов, на самом берегу самого синего моря. Скучно не будет. Если дружочек захочет, он тоже уедет. Или степь! Говорят, степь это красиво. Может, и врут. Врать это так привычно. Здесь так много грустных обычаев. Люди постарше, надо полагать, со всем этим давно освоились.
Они одновременно шмыгнули носами.
У правды жизни острые углы. Но если ты хочешь убежать от новых ссадин и шишек, это совсем не значит, что ты слабак. Просто у тебя своя башня и свой звездопад.
Викки дотронулась до руки Оззи. Ледник.
"У меня ноги онемели уже. И еще голова кружится." "Викки, осталось пару шагов. Не ссы."
И если тебе больнее, чем другим, это совсем не говорит о твоей неприспособленности. Лучше думать, что это знак фатальной нечувствительности тех, кто выглядит счастливыми.
"Оззи, держи меня, пожалуйста!" "Я держу, но ты тоже двигайся, здесь не так скользко." "Держи меня, пожалуйста, не отпускай."
И если тебе проще молчать, чем вести беседу, это просто символ твоей бережливости. Викки, ты скажешь все только ему, когда вы опять будете вдвоем. Правда? А разве это не лучше - один абсолютно понимающий, по сравнению с десятком приветливых знакомцев?!
"Викки, ну что же ты застыла там? Иди сюда! Здесь не скользко!" "Дай мне руку, блин!"
Если все называют это странностью и глупостью, из этого следует простой и прозрачный вывод - они скучные и однообразные, с ними не интересно. Странные, другие, нездешние - как красиво вам там, высоко над железным пустырем нормальности!
"Оззи, я щас рухну, держи меня!" "Дура, просто иди ко мне, никуда ты не рухнешь!"
Когда кто-то объясняет как надо и как правильно - когда кто-то подкладывает в беззащитные ладони пилюли со смыслами слов - когда кто-то разглядывает тебя, перегнувшись через перила – когда все опытно усмехаются – когда ночью в тылу врага – когда подпорки утащили злые гномы – когда ждут объяснений и когда требуют взяться за ум - ничего не делай в ответ. Вообще ничего. Стоит попробовать.
"Кружится всё! Что со мной?" "Ты не бойся! Главное, не бойся!"
И, наконец, если больше совсем некуда пойти, если они все против, если тяжелее никогда не было, если не осталось ни капли в склянках "Утешение" и "Надежда" - помни, что даже в этот момент, настолько тяжелый, что лоб прилипает к стеклу, пальцы дрожат, а сердце мучительно холодеет, так вот даже в такой момент...
"Викки! Ну что ты, Викки!"
Она балансировала, а ему казалось, что она танцевала.
Ей нужно было только одно, только одно! катастрофически необходимо было дотянуться до его руки! Самую малость, крохотное чуть-чуть!
Даже ветер затих и замер, чтобы пропустить спешащего ангела, но ангел...
…ангел не успел.

Викки изогнулась, попыталась удержаться на ногах, обмороженными пальцами царапнула жесть, больно ударилась, рассекла подбородок, стукнулась попой о край, потеряла колокольчик, выхватила взглядом кричащее лицо, взмахнула руками, перевернулась в полете и разбилась насмерть.