Третий лишний

Два солнечных зайчика плясали на потолке. Еще один солнечный зайчик плясал на стене. Грусть это то, что бывает с другими.
Рядом с дверным косяком он увидел паука. Паук плел паутину. День продолжался и продолжался. Она вздохнула и шмыгнула носом.
"Тебе хорошо?" - осторожно спросил Кровин. Она кивнула.
Солнечный зайчик подпрыгнул и спрятался в полупустом бокале. Кровин встал, оделся и наполнил бокал.
"Скажи честно".
"Зачем ты спрашиваешь?" - она удивленно улыбнулась. Пряди волос, как и полагается, упали на лоб. Какое мирное лицо. Изящество.
"Мне важна открытость", - Кровин сделал глоток. Вино вкусное. Она пожала плечами.
"Но ведь это совершенно бессмысленно! Зачем вообще об этом говорить?" "Нет. У этого есть смысл, потому что это важно тебе и мне".
В комнате стало тихо. Паук испугался и сбежал. Солнце добавило пару холодных оттенков. Кровин почувствовал, как в комнату заплыло что-то невидимое и шарообразное. Неуютность. Неприятная неуютность.
"Я тоже хочу открытости, но ты просишь, чтобы я сравнивала, не так ли? А я не хочу этого делать. Я не хочу сравнивать! Шмаков это в прошлом, понимаешь?" Кровин кивнул. Кивнул холодным кивком. Как клинком. Если паутине суждено оборваться, она оборвется. Паук вновь побежал по стене.
Она посмотрела на Кровина красивыми глазами. "Хорошо. Я отвечу. С ним мне было лучше, чем с тобой. Гораздо лучше. У Шмакова это лучше получается, и с ним мои ощущения были сильнее. Он очень многое мне дал и многому научил. Шмаков знал, как удовлетворить женщину. Он открыл мне новый мир. Показал мне, что такое отношения между мужчиной и женщиной. В нем был секс. В тебе секса нет. Но я верю, что и у тебя все получится. Всему свое время". Она внезапно замолчала. Невидимый шар опустился. В паутине появился новый узор.
Большие круглые отпечатки расплывались где-то внутри чуть выше живота. Теснящая сладость журчала в сосудах. Откуда-то появился едкий вкус. Туда. Сюда. Туда-сюда. Кровин внутренним зрением наблюдал эти потоки. Вот пульс. Вот лимфа. Вот нервы. Нервы как облетевшие одуванчики. Дыхание как штормовой ветер. Её лицо как перевернутая икона. Туда. Сюда. Туда-сюда. Опять пульс. Опять она делает этот жест. Поправляет волосы. Кровин почти задохнулся. Опять эта улыбка в углу рта. Опять она теплая, влажная, зовущая. Опять она дразнит. Одуванчики пригибаются. Их топчут.
Влажная. Зовущая. Теплая.
Влажная. Зовущая. Теплая.
Горячая. Жаркая. Чувствующая.
Не моя.
!!!
…
Ближе к вечеру Кровин встал, поставил бокал на стол и осмотрел комнату. Все было разбросано. Одежда скомкана. Там, где утром и днем плясали солнечные пятнышки, он увидел грязь и пыльные кляксы. На подушке блестел её волос. Кривой, неправильный изгиб. Здесь она сидела. Здесь смеялась. Здесь раньше были какие-то жемчужины…
Кровин сжал зубы. Впереди была целая неделя.
Офис находился в крупном бизнес-центре. Кровин обманул охранника и быстро нашел нужное помещение. Шмаков сидел за компьютером и играл в Doom. На нем были джинсы и гавайская рубашка. Кровин вошел без стука.
"Что вы хотели?" - с официальной вежливостью поинтересовался Шмаков. Кровин запер дверь. В офисе было широкое окно. Кровин увидел панораму Невы и стальное небо. Начинался дождь. Вода в реке медленно поднималась.
Сначала Кровин слегка оглушил его. Когда Шмаков пришел в себя, его руки были привязаны к ножке стола. Джинсы валялись в мусорном ведре. Рубашка была порвана на куски. Голый Шмаков видел, как рубашку кромсает аппарат для уничтожения бумаги. Он не мог кричать. Кляп во рту был пропитан какой-то ужасной гадостью. Хотелось блевать.

Кровин откашлялся и жестко изнасиловал Шмакова в задний проход.

Дождь забарабанил в окно. Жестянка подоконника забарабанила в ответ. Шмаков в ужасе от собственного бессилия рухнул навзничь. Заработал принтер. Икнул факс. Кровин вытер руки и положил обмякшее тело Шмакова в огромный желтый мешок со значком радиоактивности. Вытащив мешок в коридор, Кровин закрыл офис, последний раз бросив взгляд на торжественный вид из окна.
В Петербурге начиналось наводнение. Хлесткий колючий ветер морозил лица прохожих. Машины брызгались грязью. Летал мусор. Провода дрожали. Дорожные знаки тряслись, а некоторые даже падали. На флаге над Адмиралтейством появились новые дыры.
Кровин не без труда дотащил мешок с брыкающимся Шмаковым до машины. Запихнув его в багажник, он включил радио. По радио пели о любви. "Это хорошо", - сказал Кровин.
Через 8 часов Кровин остановил машину в деревне Бисяево. Он вошел в дом и сразу начал растапливать печь. Как только в доме стало чуть теплее, Кровин вытащил Шмакова из машины. Из мешка слышались стоны. Шмакову было плохо. Он хрипел. В доме Кровин положил его на кровать и стал растирать тело специальной мазью. Пока они ехали в эту глухое, всеми забытое селение, голый Шмаков успел простудиться. Кровин отогрел его и напоил чаем с брусничным вареньем. В округе не было ни души. Даже собак не было слышно. Только звезды видели и слышали, как Кровин, тихо напевая колыбельную, заботливо баюкал Шмакова.
Когда Шмаков проснулся, он увидел свои руки прикованными к кровати ужасными чугунными кандалами. Шмаков пытался кричать, но его рот опять был забит отвратительным вонючим кляпом. Кровин подошел к Шмакову и внимательно посмотрел ему в глаза.
Начинался день. Деревенское солнце широко улыбалось невинной русской природе. На ёлках прыгали белочки. В лесу шуршала хвостом пушистая лиса. Росли цветы.
Кровин выкатил постель с прикованным Шмаковым на лужайку. Недалеко в буреломе заворчал медведь. Испуганно разбегались зайцы. Птицы пели друг другу песни. Желтые лучи прорывалась сквозь сито молодых деревьев. Однажды пролетела бабочка. Кровин приподнял Шмакова и поставил его на колени. Шмаков ужаснулся происходящему. У него началась истерика. Он видел, как из леса на него внимательно смотрят немигающие глаза молодого бурундука.

Кровин откашлялся и жестко изнасиловал Шмакова в задний проход.

Бурундук суетливо зачесался. По небу проплыло кудрявое облачко. Дикие, совершенно невменяемые лоси объедались ядовитыми ягодами. Природа нежилась под солнышком как избалованная болонка под щекочущей рукой ласкового хозяина. Кровин помусолил во рту сочную травинку. На кровати кроваво дергался изнасилованный Шмаков.
Глядя со стороны можно было бы не поверить собственным глазам. Как будто фотомонтаж. Кровать посреди леса! Кровин усмехнулся и слегка оглушил Шмакова подвернувшейся дубиной. Затем он засунул его в гигантский мешок из грубой серой ткани. Завязав потуже, Кровин затолкал мешок в багажник и последний раз посмотрел на ручей под березкой. Дружески стукнул дятел. Хорошо здесь.
Кровин завел машину и включил радио. По радио пели о любви. "Ага", - сказал Кровин.
Он гнал так быстро, как только мог. Несмотря на встречный ветер, на скользкую трассу, на мешающие порожняки он доехал до границы к полночи. Там она дал взятку пограничникам и поехал на Запад. Прошло много времени, когда вконец уставший Кровин сумел разглядеть нечто, напоминающее шато Маркиза де Сада. Как раз началась гроза. Рунические молнии сверкали в неприветливом небе. В воздухе запахло чем-то не по-хорошему сладким.
Кровин вытащил мешок со Шмаковым. Шмаков спал.
Через пару часов над готической резьбой замка возвысилась фигура стоящего на коленях Шмакова. Сзади к нему подошел Кровин. Пока он затаскивал мешок на стену башни, он пару раз поцарапался и ушиб колено. Шмаков был тяжелым. Привязанный к лафету пушки он нелепо мычал и крутил головой. Казалось еще чуть-чуть, и он сойдет с ума.

Кровин откашлялся и жестко изнасиловал Шмакова в задний проход.

Сверкнула молния. Потом еще раз! Потом еще! Потом сразу тринадцать молний разорвали небо на тысячки осколков. Над замком громыхало мстительное средневековое небо. Шмаков поднял руки над головой. Ему хотелось, чтобы его силуэт увидели местные крестьяне. Он надеялся внушить мистический ужас. Однако местные крестьяне испуганно забились в свои лачуги и тихо переговаривались друг с другом о ценах на картофель. Их нисколько не пугал грозный контур замка на холме. Они давно привыкли.
Молния предательски ослепляла Кровина, пока он стаскивал Шмакова вниз. Чуть не перепутал лесенку. Еще пару неверных шагов и они оба кубарем скатились бы в комнату пыток с кольями, торчащими из пола, "железной девой" и виселицей.
Кровину пришлось слегка оглушить Шмакова, так как тот слишком активно сопротивлялся. Шмаков дергал ногами и пытался выдавить Кровину глаз.
У стен замка глупо бродила сумасшедшая корова. Она никогда не давала молока. Только звенела колокольчиком. И шлепала губами. Ходили слухи, что это и не корова вовсе, а оборотень.
Кровин засунул Шмакова в саван и грустно посмотрел на успокоившееся небо. Шрамы от молний напомнили ему локоны на лбу... Кровин завел двигатель. По радио пели о любви. "Так-с" - сказал Кровин.
В аэропорту пришлось тяжелее, чем он думал. Багаж оказался слишком большим. Объяснить содержимое Кровин даже и не пытался. Проблема была в том, что он не хотел отдавать чемодан со Шмаковым в багаж. Разгорелся скандал. Кровин был вынужден пойти на компромисс. Почти 15 часов. Шмаков был заперт в душном багажном отсеке. Они летели в Америку. Кровин попивал шампанское. В иллюминаторе виднелась статуя Свободы.
На крыше небоскреба гудели воздушные массы. Истощенный Шмаков жалобно просил воды. Кровин напоил его пивом и дал чипсов. Как только Шмаков попробовал драться, его пришлось слегка оглушить. Внизу бибикали.
Удивительный город шевелил своими бетонными капиллярами. Сверкали стекла деловых центров. На Уолл-стрит блестели белые воротнички. Желтели такси. Кровин закурил Мальборо. С некоторой тревогой посмотрел на пролетавший мимо Боинг. Боинг исчез вдалеке.
Шмаков сам поднялся на колени. Он стоял прямо в центре посадочного круга, предназначенного для легких вертолетов. Кровин кинул окурок вниз. Окурок летел долго и почти полностью рассыпался, пока не достиг асфальта Манхеттена.

Кровин откашлялся и жестко изнасиловал Шмакова в задний проход.

Нью-йоркское метро перевезло еще сто тысяч пассажиров. Полицейские зачитывали кому-то права. Шмаков заплакал. Он всегда мечтал побывать в Америке. Но сейчас ему было очень некомфортно. От боли и страха Шмаков начал трястись. Кровин, сам не зная почему, замурлыкал "O say, can you see..." Это гимн США. Он положил руку себе на сердце. Сердце восхищенно билось.
Шмаков пополз по крыше. Сейчас он мечтал стать птицей. Жертвенной птицей, омывающей грехи этого жестокого мира, населенного жестокими людьми. Кровин в последний момент остановил его. Завязалась борьба. Шмаков пару раз брал верх и чуть не вытолкнул соперника в бездну. Кровин завис над Манхэттеном. Еще движение и он скрутил Шмакова. Пришлось еще раз слегка оглушить.
Запакованный в звезднополосатый баннер Шмаков бездыханно трясся в кузове залихватского грузовика. По радио пели про любовь. "Окей" - произнес Кровин.
Всего лишь половинку мгновения Кровин наблюдал чувство жалости. Несколько дней Шмаков задыхался, корчился, рычал, тряс лбом, потел, мочился в штаны, кашлял, захлёбывался, плакал, выл, лежал без сознания, скрещивал пальцы, молчал, терпел, прощался. Кровина это не останавливало.
Обратный полет был еще утомительнее. Шмаков обзавелся новыми синяками. В багажном отсеке было очень тесно. Приземлившись Кровин первым делом влил в рот Шмакову бутылку питьевой воды. Сухие, покрытые болячками губы прошептали нечто вроде "спасибо". Потом опять новый кляп и новое путешествие.
Почти не глядя в карту Кровин, следуя своей интуиции, доехал до побережья. Море было синим. Небо было прозрачным. Завернутый в красно-синий баннер, Шмаков во все глаза смотрел на чудесное небо. Он видел белые дворцы и слышал песни лиры.
Через полчаса Кровин договорился с владельцем яхты. Испуганным блондинкам подарили по шоколадке. Они согласились поплыть вместе с Кровиным. Яхта отплыла на милю от берега. Море было веселым и беззащитным как ребенок. Блондинки загорали голыми. Кровин остановил мотор и вдохнул чистейший воздух. На горизонте зеленели холмы. Вдоль берега гуляли счастливые люди.
Кровин задрал красно-синий баннер. На него посмотрел зловещий расплющенный блин. Блондинки ахнули. Они никогда не видели такой экстравагантной задницы. Впрочем, им не привыкать к мужским неожиданностям.
Шмаков рычал так, что его глаза в самом деле вылезли из орбит. На лбу появилась испарина. Блондинки смотрели и пили ликер. Море уютно покачивалось. Кровин привязал Шмакова и обернулся. Девушки осторожно хихикнули. Вокруг царили мир и жирная безмятежность.

Кровин откашлялся и жестко изнасиловал Шмакова в задний проход.

Блондинки ахнули. Потом засмеялись. Кровин дал им еще одну шоколадку. Яхта поплыла к берегу. Шмаков стучал коленками. Жизнь открылась ему не той стороной, которую он привык видеть. Вспомнилось детство, каникулы, девочки. Теперь над ним зависли треклятая каракатица и безумный пупырчатый монстр, Чужая Власть и Унижение. Судьба показала свою тень.
Соленые брызги из-за борта смешивались со слезами. Кровин пришвартовался и послал блондинкам воздушный поцелуй. Те продолжали смеяться. Их загорелые тела вскоре слились с теплым песком. Впереди была вечность.
Кровин намазался кремом для загара. Потом намазал Шмакова. Кляп во рту сочился красным. Видимо сломались зубы. Кровин покачал головой. Он распластал Шмакова на полотенце. Они загорали. Вдалеке проплыли три умопомрачительные яхты. Кровин заснул. Ветерок шутливо целовался. Было спокойно.
Проснувшись Кровин обмотал Шмакова полотенцем. Звучала песня. Пели о любви. "Прекрасно", - сказал Кровин.
Ехали быстро. Румянец загара жёг лицо. В Париже временами очень сложно припарковаться. Кровин оставил машину и пошел погулять по городу.
Удивительно, но на Монмартре звучал аккордеон! Кровин выкурил сигару. Мимо прошла брюнетка. Кровин закрыл глаза. Вспорхнули голуби.
Вечером на этом же месте было слишком многолюдно. Кровин кружил по многочисленным рю, пока не нашел то, что искал. Малюсенький отель с видом на Эйфелеву башню. Номер для тонконогих красавиц. Кровин затащил в него почти не сопротивлявшегося Шмакова. Занавески пахли прикосновениями чьих-то длинных пальцев. За окном струилась музыка. Кто-то вероятно танцевал. Кровин закрыл глаза ладонями. Мир очаровательно кокетничал. На балкончике толпились забавные горшки с цветами. Их часто поливали. Цветы были везде.
В доме напротив тоже были цветы. Оттуда на Кровина смотрела та самая брюнетка. Та, которая днем прошла мимо на Монмартре. Кровин слегка оглушил Шмакова и вытолкал его на балкон. Брюнетка закурила тонкую сигарету. Кровин привязал оживающего Шмакова к витиеватой оградке балкона. Тушь густела на ресницах сумерек. Париж млел. Брюнетка видела, как Кровин приспустил штаны, другой рукой наклонив изможденного Шмакова. Улица замерла.

Кровин откашлялся и жестко изнасиловал Шмакова в задний проход.

"О-ля-ля", - невозмутимо произнесла брюнетка. За ее спиной шевелился нежно-белый тюль. Кровин долго смотрел куда-то внутрь себя. Париж гипнотизировал. Он решил переночевать в этом номере. Без сна, даже без намека на усталость Кровин сидел и смотрел на ночные огоньки. Рядом лежал связанный Шмаков. Из него беспрерывно что-то текло.
На утро Кровин запаковал Шмакова в кружевные простыни и покинул город. Брюнетка не смотрела им вслед. Она спала и видела разноцветные сны. В кафе громко играла музыка. Пели про любовь. "Превосходно", - заключил Кровин.
Предстоял долгий утомительный путь. Их ждала последняя, седьмая встреча со справедливостью. Для этого Кровину пришлось дать немыслимое количество взяток, потратиться на билеты, трястись в автобусе, трястись на верблюде, потом долго идти пешком под аккомпанемент монотонных всхлипов Шмакова. Когда они дошли, у Кровина подкашивались ноги. Руки онемели. Лицо покрылось песчаной корочкой. Они были в пустыне.
Пустыня оказалась абсолютно невероятным местом. Со всех сторон жарило прожорливое солнце. Простор подавлял.
Кровин сел на песок. Ему казалось, что он все видит во сне. Шмаков просил пить. На его исхудавшем теле растекались замысловатые кровоподтеки. То и дело он поднимал руку и делал умоляющие жесты. Кровин прижал губку пропитанную водой к лицу Шмакова. "Спасибо" - пробормотал тот. "Пожалуйста".
Кровин чувствовал, как по затылку льются водопады пота. Каждая минута высасывала не меньше литра жидкости. Он еле стоял на ногах. Привязать Шмакова было не к чему, но тот особенно не сопротивлялся. Шмаков самостоятельно нагнулся и повернув голову кивнул: "Ну?"

Кровин откашлялся и жестко изнасиловал Шмакова в задний проход.

Купив у бедуина смешную бедуинскую одежду, Кровин укутал в нее Шмакова. Они ехали обратно, и каждый думал о своем. О любви никто не пел.
Кровин думал о том, что Петербург не самое худшее место в этом мире, и, несмотря на все климатические злоключения, в таком городе можно быть счастливым. Шмаков думал о том, что в действительности его жизнь оказалась бессмысленнее, чем он считал раньше. Кровин цеплялся взглядом за столбики на обочине дороги, встречный транспорт, полицейские патрули. Ему все было интересно. Шмаков вспоминал имена своих женщин и слизывал слезы с губ. Кровин жмурился от утреннего солнца. Шмаков в бессилии колотил кулаками по асфальту. Он видел - вся его жизнь проносилась мимо как гремучий лесовоз. Кровин пел и смеялся. Расстегнув рубашку, он стоял по пояс в траве, срывая васильки. Шмаков боялся смотреть на свое отражение в речке. При виде спаривающихся кузнечиков его начало тошнить. Кровин написал несколько стихотворений. Когда они подъезжали к площади Победы, он даже прочел одно из них Шмакову. Шмаков всхлипывал. У него больше не было слез. Даже тоска и отчаяние покинули его.
Кровин поймал такси и назвал адрес Шмакова. Водитель поднял бровь. Пассажир действительно выглядел более чем странно. Дело не в порванной одежде, странной и чужеземной. Дело было в выражении его лица.
В глазах Шмакова одновременно отражались спокойное раскаяние и всеохватывающий ужас от вновь открывшегося знания. Это знание было слишком потрясающим. Каждая секунда, прожитая с этим знанием как массивный золотой слиток била его по виску. Он съежился в углу машины и попытался что-то сказать. Вместо слов послышались странные иероглифические звуки.
Он не чувствовал своего тела. Новокаиновое оцепенение поднимало Шмакова над землей. Он парил над стоящим в пробке такси. Взлетал все выше и выше. Вот машина с его телом тронулась с места. Вот она скрылась за поворотом. Таксист что-то спросил Шмакова. Тело что-то ответило. Улыбнулось. Пошутило. Таксист пошутил в ответ. Все было нормально. Он просто возвращался с дачи.
Шмаков в это время летел над улицей, поднимаясь выше самых смелых птиц. Он разглядывал крыши домов. Для него все было новым и удивительным.
Невесомой пушинкой он долетел до Парка Победы. Там рядом с памятником стоял Кровин. Оркестр играл марш. Кровин сдержанно улыбался. Дети дарили ему цветы. Кто-то поклонился.
Но Шмаков больше не мог сдерживаться. Он знал, что нужно делать дальше. Он поднялся над парком. Потом еще выше. Потом еще выше. Потом совсем высоко. И, наконец, Шмаков увидел воочию то, что звало его. Какая-то эфирная судорога пробежала по его бестелесному существу. Шмаков замер. И растаял…
В машине, кстати говоря, ползал крохотный паучок. Еще сюда иногда залетали мотыльки. Зато здесь не пахло бензином. Чаевых таксист не брал. Он вернул Шмакову сдачу. "Спасибо". "Пожалуйста".