Сирень на окне

Выдающемуся русскому поэту, крупнейшему из поэтов советского времени, автору знаменитой поэмы “Зодчие” и драмы в стихах “Рембрандт”, ныне, к сожалению, полузабытому Дмитрию Кедрину исполнилось 100 лет. Поэт до юбилея не дожил – 18 сентября 1945 года, вскоре после окончания тяжелейшей войны с фашизмом, когда, казалось, жизнь только начинала налаживаться, какие-то подонки сбросили его с подножки движущегося электропоезда. До сих пор не ясны окончательно обстоятельства этой страшной смерти – кому, зачем нужно было убивать слабого зрением тихого, незлобивого человека в роговых очках, не способного даже синице причинить вреда? Дочь поэта Светлана Дмитриевна в книге “Жить вопреки всему” пишет, передавая слова мамы Людмилы Ивановны, жены Дмитрия Кедрина:
“Вспоминаю последний вечер, 17 сентября 1945 года, когда мы засиделись за полночь. Мы говорили о судьбе, о приметах, о значении дорогих камней. Ты все время целовал мои руки. Мы говорили, как надо воспитывать детей, что надо успокоиться, находить отраду только в семье, в детях, раз жизнь такая суровая и некрасивая. Мы долго говорили о морали, эстетике. И нам было так хорошо вместе. Это была лебединая наша песня…”
И продолжала, уже от себя:
“Немало домыслов и легенд породила загадочная папина смерть…Нашли его рано утром 19 сентября 1945 года неподалеку от железнодорожной насыпи, на мусорной куче в Вешняках…В свидетельстве о папиной смерти сказано, что причина – перелом всех ребер и левого плеча…
Поэт Владимир Замятин, с которым дружил поэт, как-то сказал маме:
- Буду умирать, скажу тебе, кто убил Митю.
Неожиданно мама узнала, что Замятин смертельно болен, помчалась к нему, но он был уже без сознания...”

Снова и снова всплывают в неостывшей памяти литературно-музыкальные торжества, прошедшие в Москве и Мытищах с 1 по 6 февраля 2007 года, свидетелями и участниками которого довелось быть автору этих строк с женой.
Мы прибыли в Москву поездом на Казанский вокзал в четверг, когда до начала юбилейного вечера в Центральном Доме Литераторов (ЦДЛ) оставалось немногим более трех часов. Только чтобы добраться до места ночлега, коим оказалась квартира двоюродной сестры, любезно предложившей остановиться у нее, бросить в угол чемоданы, быстренько переодеться, настроить гитару и снова в дорогу, мерить шагами слякотное московское метро.
Малый зал ЦДЛ постепенно наполнялся и среди которых я узнал Юрия Петрунина, руководителя литературного объединения им. Д.Кедрина. Оказалось, он помнит меня, хотя с нашей первой встречи в Мытищах прошло более четырех лет. Раскрыв программу, Юрий Яковлевич подтвердил, что из музыкантов мы выступаем последними, ближе к концу, и что у нас есть в запасе минут сорок-пятьдесят. Как раз, чтобы отрепетировать, повторить подготовленные песни. Мы нашли пустующий лестничный пролет, пропели все по одному разу и вернулись в зал. Зал тем временем заполнился до отказа, прежние места наши были заняты и пришлось сесть в конце зала при входе на принесенные стулья. Торжественный вечер объявили открытым и к микрофону один за другим потянулись выступающие – поэты, чтецы, музыканты. Каждому хотелось сказать что-то свое, неповторимо-душевное, всех переполняла любовь к любимому поэту и вскоре некуда было деться от стихов и поэзии, буквально захватившей все пространство небольшого зала.
Евгений Евтушенко писал в предисловии к издании книги стихов Кедрина “Избранная лирика”, вышедшей в 1979 году: “Невозможно по-настоящему любить стихи, не зная Кедрина. Его роль в русской поэзии особая, сложившаяся в результате определенных обстоятельств – роль воссоздателя исторической памяти.”
И когда я впервые раскрыл книжку стихов Кедрина, меня в первую очередь поразили его поэмы – “Дорош Молибога”, “Прошение”, “Приданое”, “Зодчие”, “Федор Конь”, ну, и, конечно, баллады – “Кровь”, “Кофейня”, “Сердце”. Стилю Кедрина присуща особая, тонкая, спокойная и неторопливая повествовательность и лишь вдумчивое чтение способно помочь читателю заглянуть в внутренне-напряженную и совсем непростую ткань кедринской поэзии и изображаемых им характеров. По сути, Кедрин – драматург от поэзии.
Но вернемся к ЦДЛ. На сцену быстрым шагом вышел низенький, седоватый человек, в котором я узнал Льва Аннинского. Голос критика зазвучал свежо и весомо, разрубая нависшую сонную тишину, два-три метких предложения и я снова поверил в значительность происходящего. Аннинский вернул меня к жизни. Выступивший вслед за Аннинским писатель Андрей Турков, автор телевизионной передачи о жизни и творчестве Дмитрия Кедрина, поднял, наконец, вечер на обещанную высоту. После него, кажется, и чтецы начали вдохновеннее читать и музыканты играть чище. Атмосфера в зале стала налаживаться, и вот в этот момент назвали мою фамилию. Не чувствуя ног, я очутился на сцене. Как легко говорил с нее Аннинский и как невероятно трудно было мне! Голос мой задрожал, пальцы отказывались слушаться, как я исполнил “Пластинку”, не помню. Окончив петь, я опустил взгляд, все, думаю, провал. Тут на меня обрушились аплодисменты, кто-то крикнул, бис, браво. Как провал мог обернуться триумфом, я объяснить себе не мог. Когда все стали расходиться и зал опустел, ко мне подошла молодая женщина, представилась Галиной Емельяновой из театра-студии “Слово”, это она читала, вспомнил я позже, финальное, завершающее вечер стихотворение “Итак, приезжайте к нам завтра, не позже…”, поздравила с успехом, и сказала, что мелодия моей песни на удивление точно совпала с внутренней мелодией кедринского стиха и потому была принята так восторженно. Поздравила и выпросила компакт-диск с записями моих песен.
Дружелюбно встречены были и другие песни – “Остановка у Арбата” и “Все мне мерещится поле с гречихою…”, которые мы исполнили вместе с Мариной.
Первый кедринский вечер в Москве подходил к концу. В светлом, приподнятом настроении участники собрались на сцене для общей фотографии, мы стояли с женой в одном ряду с внуком Кедрина художником Димой, названным так в честь знаменитого деда, и ослепительной красоты внучкой Лизой и чувствовали себя польщенными. Все прошло, как нельзя лучше, уфимцы внесли свою лепту в общее дело живой русской поэзии. И этого уже не зачеркнуть.
 И снова Москва, бесконечно глохнущее метро, толчея, слякоть, издерганность, всепоглощающая суета. И как в ней умудряется жить поэзия? Собственно, поэзия живет в сердцах любящих ее людей и городская суета тут ни при чем.
Следующим, запоминающимся событием было посещение Введенского кладбища, где похоронен Дмитрий Кедрин. Еще в ЦДЛ перед началом вечера Юрий Петрунин объявил о коллективном походе членов литературного объединения на кладбище в день рождения поэта и попросил желающих присоединиться. Упустить случай мы не могли – когда еще представится возможность посетить могилу любимого поэта - и поехали вслед за кедринцами.
Стоял тихий, воскресный день 4-ого февраля, верхушки столетних дубов, обсыпанные снегом, смотрели гордо и молчаливо и небольшое, аккуратное захоронение, в быту именуемое немецким, ибо поставлено в немецкой, Лефортовской слободе более двухсот лет назад, с подобающим возрасту достоинством встретило нас. Мы прошли по центральной аллее в седьмой участок, туда, где вот уже шестьдесят лет покоится прах поэта. Ни души, только говор деревьев и скрип подошв по плотно сбитому снегу. Классическое, с загругленной сверху аркой, мраморное надгробие украшало могилу, которая была обнесена лентой из цветных флажков. Оказалось, это школьники, побывавшие здесь до нас, решили таким образом воздать память поэту – вывели детской рукой на обеих сторонах флажков стихи, обклеили прозрачной непромокаемой пленкой и занавесили ими могилу. Каждый желающий теперь мог прочесть стихи Кедрина и проникнуться его неугасающей любовью к России.
К слову сказать, наше время испытывает серьезный недостаток в патриотизме и если бы, как мы мечтали с Юрием Петруниным, возвращаясь с кладбища, была возможность издать “Федора Коня” для детей с рисунками и в широком переплете и большим, доступным тиражом, как в свое время издавали “Конька-горбунка” или, к примеру, сказки Пушкина! Было бы совсем нелишне, а даже совсем кстати. Но мечты, мечты…
Кедринцы организовали стол вскладчину из принесенных продуктов и немедленно принялись читать стихи. Вот что значит поэты! Кто-то читал свои стихи, кто-то стихи Кедрина, мне отчетливо запомнилась Валентина Попова, поэтесса, которая на память, без запинки прочитала сначала “Куклу”, а затем и “Пластинку”.



Когда я уйду,
Я оставлю мой голос
На черном кружке.
Заведи патефон,
И вот
Под иголочкой,
Тонкой, как волос,
От гибкой пластинки
Отделится он.

Атмосфера была по-домашнему теплой, семейной, хотелось слушать и слушать. И я попросил разрешения спеть. Инициатива была принята и, сняв шапку, я запел “Сердце”. По повороту головы и по глазам Петрунина я понял, что песня ему понравилась. Та минута окончательно подружила нас. И специально для этой статьи он надиктовал мне по телефону свои стихи о Кедрине, замечательно сильные и проникновенные. Но об этом чуть позже, в конце очерка.
Вечером мы с Мариной гостили у Светланы Кедриной, дочери поэта, тоже очень одаренной поэтессы. У меня дома в Уфе на отдельной полке лежат пять книг с дарственными подписями – две книжки ее собственных стихов – “Четыре ветра” и “Обречена любить”, два издания книги-исследования жизни и творчестве отца “Жить вопреки всему” и последнее, самое полное издание стихов Дмитрия Кедрина – “Вкус узнавший всего земного”.
Со Светланой Дмитриевной меня свел случай. Как-то увидел по телеканалу “Культура” передачу о Кедрине, включил телевизор совершенно случайно и уже больше не выключал, пока не досмотрел до конца. Конечно, мне сразу же захотелось познакомиться с дочерью поэта, ведшей эту передачу (к тому времени на стихи Кедрина мною было написано уже шесть песен). Но как разыскать неизвестного человека в Москве? Это все равно что искать иголку в стоге сена. Но я все же рискнул, разослал запросы по интернету, по сайтам различных журналов, радио- и телепрограмм. И мне повезло! Один из запросов достиг адресата и мне по электронной почте выслали номер домашнего телефона Светланы Дмитриевны. Я тут же позвонил, представился поклонником поэзии Кедрина, музыкантом, написавшим песни на стихи ее отца. Милая, великодушная женщина, Светлана Дмитриевна ответила на мой порыв и мы разговорились как старые друзья. После чего обменялись письмами, книгами и в 2002 году, в декабре, мы встретились в Мытищах на вручении кедринской премии, где пели песню “Все мне мерещится поле с гречихою…” (по которой нас и запомнил Петрунин). Песня эта стала нашей своеобразной визитной карточкой, ибо где бы мы с Мариной ее ни пели, она всегда вызывала живой отклик у слушателя.
Светлана Кедрина встретила нас радужно и гостеприимно, как самых дорогих гостей. Фамильная черта дворянского рода Кедриных - распахивать душу людям до самого донышка, не утаивать ничего, а Дмитрий Кедрин действительно происходит из дворянского рода, его дедом по линии матери был вельможный пан Иван Иванович Руто-Рутенко-Рутницкий, как то написано в книге Светланы Дмитриевны. И мы ответили той же монетой, накрыли стол, принеся с собой цветы, шампанское, торт, фрукты, но главное, принесли с собой гитару, под которую я спел все свои песни на стихи Дмитрия Кедрина. Беспрестанно звонил телефон, Светлану Дмитриевну поздравляли с юбилеем папы, она благодарила и сообщала, что у нее гости, Круль с женой, музыкант, и просила меня спеть. Отказать я не мог и пел для звонивших прямо в телефонную трубку. Светлана Дмитриевна чувствовала себя неважно, обострился полионефрит, по этой причине она не смогла приехать в ЦДЛ, но после песен ей стало легче и болезнь отступила.
Так завершился второй кедринский вечер в Москве, насыщенный событиями, музыкой и яркими, незабываемыми встречами.
А назавтра нас ждал дом культуры в подмосковном поселке “Пироговский” и библиотека украинской литературы. Оба выступления прошли удачно, принимали нас тепло, под шумные и восторженные аплодисменты, но главный праздник был впереди – открытие памятника поэту в его родных Мытищах, где Кедрин провел последние годы своей жизни.
Вышло так, что в Мытищи мы опоздали, когда торжество было в самом разгаре. Народу собралось много, все толпились возле накрытого покрывалом памятника, установленного на площадке между библиотекой и автобусной остановкой, рядом с дорожной магистралью. Место шумное, но заметное, и хорошо, всякий проходящий мимо обратит внимание. Тем временем возле еще неоткрытого памятника уже выступали какие-то люди, говорили в микрофон, произносили пламенные речи. В одном из выступающих я узнал главу администрации Мытищинского района Александра Ефимовича Мурашова. Утверждают, ему принадлежит идея установки памятника и что он профинансировал всю работу. Что ж, похвально, побольше бы таких администраторов. Не мешало бы и нам в Уфе установить памятник Михаилу Нестерову. Однако, дальше разговоров пока дело не двигается. Увы…
Но вот покрывало сдернули, кто-то ахнул и взорам присутствующих открылось грустное, задумчивое и чуть наклоненное влево лицо. Поэту Дмитрию Кедрину, выбито было на памятной доске. И дышать будто стало легче, веселее, стоявшие мужчины враз обнажили головы, забегали репортеры, наблюдая за всеми в глазок видеокамеры, защелкали многочисленные фотокамеры, все оживилось, задвигалось, действо перешло в заключительную стадию.
Я бродил в толпе, пытаясь осознать происходящее, никем не замеченный и незнакомый, кроме отлитого в бронзу Дмитрия Кедрина, любовь к которому вспыхнула во мне восемнадцать лет назад, еще в 1989 году, когда были написаны первые песни, и не угасла поныне. Кто я здесь, зачем приехал, кому все это нужно, задавался я себе вопросом и ответы путались, гасли в взъерошенном сознании и падали в пустоту. Меня окликнула Лиза Кедрина, словно чувствуя, что мне нужно помочь, я с радостью сфотографировал ее на память вместе с дочкой Дашей возле их знаменитого деда. А скульптура определенно удалась, подумалось мне, автор Николай Селиванов сумел передать задушевность и трепетную глубину скромного, словно глядящего в вечность, поэта.
Спустя примерно через час после открытия памятника в Мытищинском театре ФЭСТ состоялся заключительный юбилейный концерт. Нам предоставили почетное право выступать в конце и замкнуть собой венок праздничных мероприятий. Видимо, наши песни пришлись по вкусу. Однако, концерт затянулся, и понемногу, шаг за шагом, представление в Мытищах перешло в обычное пленарное заседание, роль ответсекретаря в котором исполнял громкоголосый и небезызвестный Валентин Сорокин, увешанный всевозможными наградами и лаврами. Только здесь не было ни Аннинского, ни Туркова. Немудрено, что зрители начали расходиться, устав слушать речи литературных “стахановцев”. Два слова о Кедрине, двадцать два – о себе любимом. Ничего в литературном мире не изменилось, подумал я с горечью. Впрочем, может это и нервы – перед выступлением всегда обостренно чувствуешь обстановку и переживаешь попусту.
Когда объявили нас с Мариной, половина зала была уже пустой. Отдаю должное Петрунину, он так нас объявил, что провалиться было просто невозможно. Наши старания были вознаграждены. И зрители так встретили меня, а потом и нас с Мариной, что Сорокин, желавший ограничить наше выступление двумя песнями, прикусил язык. Такого грома оваций мне не приходилось слышать, зал буквально потрясли аплодисменты и нескончаемые крики бис и браво. Успех был полный и окончательный. В итоге, спев пять песен, мы ушли победителями.Четвертый кедринский день в Москве закончился, закончились все кедринские дни.
Мы возвращались в Уфу поездом, просматривали отснятые фотографии, еще и еще раз переживая случившееся, вспоминали приобретенных друзей, рукоплескания зрителей и хотелось верить, что жизнь на этом не оборвется, что все еще впереди и что у русской поэзии не только великое прошлое, но и большое будущее.
В завершение очерка, как и обещал, привожу стихотворение Юрия Петрунина, руководителя литобъединения им.Д.Кедрина, привожу целиком, ибо оно, как никто другое, передает атмосферу кедринского праздника. Спасибо Вам, Юрий Яковлевич! Спасибо и Вам, Светлана Дмитриевна, за неустанную заботу о своем отце, прекрасном русском поэте Дмитрии Кедрине!

Мы стали знакомее с землями прочими,
Усвоили множество разных имен.
А Кедрин навечно рифмуется с “Зодчими”,
Навечно с Россией рифмуется он.
Пока васильки на обочинах водятся,
Пока русской жизни не высох исток,
Вглядись – и душевная мокропогодица
Развеется солнышком кедринских строк.
В нем луч красоты, луч надежды на лучшее,
Величие совести, правды лучи
И нечто такое, негаданно-жгучее,
О чем и не скажешь, а лучше – молчи.