Кольцо

Полчаса без движения.
Петр Васильевич уже полчаса сидел и смотрел в монитор. Брови сдвинуты, пальцы немного нависают над клавиатурой, вот-вот и забегают, застрочат. Со стороны могло показаться, что он обдумывает стратегию развития отдела, или размышляет над особо сложным отчетом, или составляет хитрый план. Или что в его голове роятся важные мысли.
Мысли были. Вернее мысль. Одна. Он думал о том, как его раздражает золотой ободок на безымянном пальце правой руки.
Все последние полчаса он следил за ним боковым зрением. Упрямо стараясь не смотреть на него, он чувствовал, что этот ободок назойливо старается привлечь внимание своим золотым блеском, как кожа под ним зудит и чешется, и взывает к разуму, просит избавить ее от страдания.
Вот уже полчаса на экране не появилось ни одной новой буквы или цифры. План оставался не составленным, отчет ненаписанным, или над чем-там еще мог думать Петр Васильевич по мнению окружающих.
Да, десять лет прожить – это вам не дорогу перейти.
Петр Васильевич наконец оторвался от созерцания монитора. Может быть понял, что все равно не работается, а может еще что. Он встал, извинился перед коллегами, и вышел в кафетерий. Там он взял чашку эспрессо и сел за дальний столик спиной ко всем.
Он закурил сигарету, немного посмаковав дым выдохнул.
Здесь его никто не увидит. А увидят, так и не важно. Здесь можно расслабиться.
Он зло посмотрел на кольцо. Столько лет прошло, а оно все так же блестит, хотя его ни разу не носили в чистку. Снимается так же легко, как и десять лет назад. Петр Васильевич снял его, покрутил в пальцах и положил на стол перед собой виновника сегодняшнего беспокойства.
Он, такой серьезный человек, так редко задумывающийся о высших материях, о любви и прочем чего нельзя пощупать руками, десять лет назад безумно влюбился в поэтессу. Она ответила ему взаимностью. И десять лет назад она своими тонкими аристократическими пальчиками окольцевала его вот этим самым ободком.
Время шло. Поначалу он был счастлив. Впрочем, кто знает, может он и сейчас счастлив, просто не осознает этого.
Какие-то странные личности захаживали к ним в дом. Каждого из них поэтесса представляла как величайшего деятеля искусств. Сколько этих величайших деятелей, грязных, спившихся и глубоко погруженных в свое величие, прошло через их дом, Петр Васильевич не знал. Он перестал удивляться им на втором году совместной жизни.
Одно время он пытался бороться с ними, запрещать, выгонять из дому, но они всегда возвращались. Не те же, так другие.
Он не понимал, зачем они ей, хоть она и пыталась объяснить, что для того, чтобы писать гениальные стихи нужно общаться с гениальными людьми и переживать за их разрушенные гениальные судьбы. Он не понимал.
Он не понимал, почему для того чтобы петь свои гениальные песни, они выбирают кухню его двухкомнатной квартиры, и почему эти песни надо распевать от двух ночи до пяти утра, хотя она пыталась втолковать ему про часы, когда музыка звучит полнее всего, когда ее ничто не отвлекает. Он не понимал.
Он не понимал, для чего ей приносить кленовые листья из парка и развешивать их повсюду, хотя она пыталась втолковать ему про красоту увядания и поклонение осени. Он не понимал.
И наконец он не понимал, зачем нужно одевать эти дурацкие балахоны в стиле хиппи или нелепые шляпы с перьями и вуальками. Он пытался ее урезонить, покупал ей изящные платья, водил ее на показ мод, подсовывал женские журналы. Но единственное, чего он смог добиться – это забитый шкаф, очередные стихи про упадок современных нравов и ночные слезы с общей темой «птичку жалко».
Нет, все было не так плохо, как могло показаться. Были и изумительные совместные прогулку по берегу речки без названия недалеко от дачи Петра Васильевича. Уж где и близко не было не было «гениальных деятелей искусства». Были вечера у костра под звездным небом, когда даже такому прагматику как Петр Васильевич хотелось писать стихи. А не стихи, так прозу. И иногда он даже писал кое-что. Уйдет его жена спать, а он сядет в кабинете, включит зеленую лампу, и пишет, пишет... Про любовь пишет, про звезды, про костер. А потом под утро убирает бумаги в стол, запрет на ключ и пойдет готовить завтрак для своей поэтессы.
Было даже несколько заграничных поездок. Италия, Франция, Германия. Красивые города, красивые люди, красивые отношения. Вернее отношения те же самые, но поскольку язык и обычаи незнакомы, все кажется возвышеннее, чище, светлее. И поэтесса просто светилась счастьем, и Петр Васильевич улыбался, глядя на нее, и греясь в лучах этого счастья.
Много было хорошего. И этого Петр Васильевич не мог отрицать, наблюдая за искаженным отражением потолочных ламп на золотом ободе кольца. Хорошего было много.
Но были и скандалы, и битье посуды, и упрямое молчание, и истерики, и откровенное вредничество, и хлопанье дверью, и глупые обиды. Иногда хотелось бросить все и уйти туда, где спокойно, где не живешь как на постоянно работающем вулкане.
Например на работу. Тут все просто и понятно. Знаешь, кто тебя хочет подсидеть, и можешь подсидеть его, пока он не добрался до тебя первый. Знаешь, что нужно сделать, чтобы все было хорошо, и работало без сбоев. Тут спокойно. Приветливая секретарша всегда улыбается, внимательный коллега предложить выпить чашечку кофе, и не обидится, если ты откажешься. Тут тебе расскажут свежий анекдот или поучительную историю из жизни.
Эх, плюнуть на все, жить на работе...
Допив кофе, Петр Васильевич снова взял в пальцами злополучный ободок, и посмотрел сквозь него на пустую чашку. Так ли его жизнь пуста, как эта чашка? Пожалуй нет.
Петр Васильевич докурил сигарету и потушил окурок в чистой пепельнице. Закончив этот ритуал, он одел кольцо на палец и пошел доделывать свой отчет, или план, или что-там у него. А дома его ждет его поэтесса. И все будет хорошо.
До следующего приступа зуда в области безымянного пальца правой руки.