Крысы

КРЫСЫ



Безобидное мое существование нарушило такое же безобидное, ничего не значащее, происшествие, которое подвело меня к осознанию своего места под солнцем. С высоты десятого этажа, из окна нашей конторы на Испанской улице, я который раз уже за все годы работы моей здесь, наблюдал, как из своего автомобиля вывалился мой шеф, и мелко засеменил к входу в здание. Надо же, - подумал я, - отсюда он похож на мелкую быстробегающую букашку. Через пару-тройку минут он уже был у моего стола. Теперь он сделался как обычно большим, грузным и толстым. Красный от бешенства он требовал от меня объяснений за срыв работ. В конце он все-таки позвал меня к себе в кабинет. Он сидел за своим столом и корчил из себя непонятно кого. Но здесь я поймал себя на мысли о моем более выгодном положении, чем он. Я с гордым видом, как мне кажется, стоял и смотрел на него сверху вниз: это ощущение меня забавляло. Он мне представлялся даже сейчас, в двух шагах от меня, таким же мелким и ничего незначащим типом, которого я видел из окна буквально десять минут тому назад. Мой шеф что-то выкрикивал, но смотрел на меня снизу вверх, а я на него сверху вниз. Я осознал в тот момент, что люди достойны только одного, чтоб смотреть на них свысока, кто бы они ни были – только сверху. Не вровень, не ниже, а сверху.

Я помню в детстве Артуро, мой старший брат, рассказывал мне об устройстве крысиной цивилизации. Люди, говорил он, похожи на крыс. На меленьких и противных крыс…Он тогда рассказывал мне будто бы под землей, в глубокой норе, куда совсем не проникает свет, где царит кромешный мрак, живет огромная слепая крыса. Основной задачей крыс является снабжение её всем, чем только возможно. Каждая из них обязана то, что украла относить туда. Если она этого не сделает, её ждет мучительная гибель. Все крысы делятся на классы: есть воины, которые охраняют вход в материнское логово, никого постороннего туда не допуская, они и сами не имеют права туда входить; есть рабочие крысы, которые прогрызают своими заостренными клыками дыры в самых толстых стенах; есть крысы-разведчики, которые узнают и разведывают прибыльные места; есть крысы-крадуны, которые опустошают кладовые и секретные хранилища; есть крысы-ленивцы, которые просто существует непонятно зачем и для чего. Вся эта иерархия действует как огромный механизм. Целью её деятельности является наполнение безразмерных кладовых.

Ни одна из крыс конкретно не знает, что ей следует делать: она делает свое дело, повинуясь инстинкту. Появляясь на поверхности, в чьем-либо жилище или в чьей-либо кладовке, она первым делом дает сигнал остальным о наличии там, чего-то интересного для них. После, дождавшись подмоги, они всем скопом выносят оттуда абсолютно всё. Единственное, что им дозволено, это полакомиться тем, что они достали по ходу дела. Всё же остальное, должно быть снесено вниз. Поэтому им нужно быть в постоянной активности. Закрома, которые они составляют, им не принадлежат вовсе: вход туда им закрыт. Так, снова и снова, ночь за ночью, нестерпимый жор выталкивает их из своих нор, и они выползают из них, чтоб утолить свой голод. Кучкуются в толпы, банды, организации, секты, и пораженные в самое чрево обречены на заботу только об одном, где бы и чтобы утащить, или где бы прогрызть очередную дыру. Вот оно – предназначение людей! Копошиться в навозной куче не для самих себя, а для своих хозяев. Мерзкие и жалкие, мелкие издали, и огромные вблизи, сытые и жирные, противные крысы. Они галантны, хитры, с бегающими маленькими и хитрыми глазками, они постоянно пытаются разнюхать, что и где плохо лежит. Их предназначение опустошать все вокруг себя, делать территории безжизненными. Это самые настоящие жертвы. Разносчики чумы и болезней. Я их ненавижу. Мне противно даже прикасаться к ним. Особенно здороваться за руку. И я знаю, что я им тоже противен. Но мне нравится провоцировать их. Однажды шеф мой вызвал меня на ковер по причине трехдневного моего отсутствия в конторе. Я ему поведал, что у меня вдруг открылся кровавый геморрой. Только начав ему описывать свои злоключения, он брезгливо поморщился, и отпустил меня, не сделав ни единого замечания. Если кому-то противно то, что я противен, то это не означает того, что все они не противны мне так же, как и я противен им. По крайней мере, у меня есть желание потравить всех их, поубивать – чего по слабости своей не имеют они.

 Быть рядом с ними сущее наказание. Нужно быть такими же одинаковыми, как и они сами, чтобы иметь возможность наслаждаться тем, чем наслаждаются они. Представительные их лица, всех этих Алексов, Вольдемаров, Артуро, Мари, Люси и прочих мне никогда не нравились. Сейчас они перед вами такие накрашенные, накрахмаленные, цивильно одетые, а после работы срываются с места, чтоб оставалось свободное время для поиска новенького объекта для кунилингуса, которым они все здесь озабочены, или бегут тренироваться, как нужно правильно воровать в супермаркетах, или спешат в какую-нибудь секту, где в трансе голые бегают друг за другом, пытаясь подражать ископаемым людям или преображаются в голубых девственниц. Жены их занимаются тем же самым. Пока Алекс обсуждает с Вольдемаром прелести секретарши боса Люси, то их жены непременно уже размещают поудобнее свои прелести под начальников или, бывает и такое, под лесбиянок-начальниц. Вечером же они встретятся со своими мужьями дома и будут искренне рады друг другу. Может быть даже, из настоятельных требований супружеского долга, они совершат половой акт, так между делом, отвернутся друг от друга, и будут пытаться быстро уснуть, погружая все свои мысли в завтрашний день. Нужно быть выше такого лицемерия, чтобы делать из себя высшее существо. Я когда задумываюсь над этим, то мне почему-то воображается, что я этакий старомодный нигилист или аферист. Частое рассмотрение своего образа в зеркале мне решительно ведает о том, что я нигилист, отрицающий всё, абсолютно всё. Это моя уникальность, и сам я обречен на путь уникальный и прямой. После моей героической смерти обо мне будут слагать легенды. Главное чтоб смерть моя была помпезна и красочна.

Я зол на них, потому что они постоянно строят из себя не понятно кого и не понятно зачем. Послушай их, то окажется, что всё у них либо плохо, либо хорошо. Хорошо у тех, кому плохо, и плохо у тех, кому хорошо. Мир сошел с ума: он перевернулся с ног на голову, или он всегда стоял на голове, только почему-то я этого не замечал, живя особенной от стада жизнью. Да, у меня нет семьи, нет хороших друзей, потому что мне это не нужно. Лицемерить, кому бы то ни было, и пресмыкаться перед кем-то не мой удел. Семья! Нет ничего худшего, чем жить постоянной и полноценной интимной жизнью: она приедается тогда и становится обузой и тяготит, тянет вниз. Ракета, улетающая к горним мирам, чтоб добраться до самой дальней точки, отстреливает от себя пустые баки из-под горючего, и корабль, терпящий бедствие, освобождается от лишнего груза. Что вверх, что вниз – все одно, освобождение во имя спасения самого себя. Теперь я буду освобождать себя от налипшей на меня скверны.

Мне же доподлинно известно, как люди пренебрежительно и презрительно относятся друг к другу, особенно в интиме. Но об этом не принято говорить серьезно: шутя, сколько угодно, всем весело - как будто смеяться с самих себя им доставляет феноменальное наслаждение. Ну, а я раз в месяц покупаю проститутку Бакси, которая обычно торгует своим мерзким телом, возле мотеля La Terraza, расположенном в квартале, где живут отбросы общества, и там же, в затхлой и покрытой плесенью комнатушке, куда обыкновенно она водит своих клиентов, удовлетворяю свою похоть. Мне нравится ставить её на четвереньки, с краю кровати и, сидя на стуле напротив её задницы, смотреть в этот черный, грязный и бесстыжий глаз. Он так же, как и я его, оттуда из черной дыры разглядывает меня. Мы смотрим друг на друга. Облезлые ягодицы Бакси подрагивают в этот момент. Она боится, чтоб я не вошел в неё без презерватива. Многие клиенты хотят её именно без презерватива, в чистом, естественном виде. Она же боится заразиться, поэтому не любит, когда с ней делают это сзади: не может контролировать действия клиента.

Я воображаю сам себе, что меня застигает ярость, и я всовываю в этот глаз ладонь, и со всей силы хватаюсь за кобчик Бакси. Мне чудится тогда, как она верещит, как будто точно её ослепляют. В своих фантазиях я пытаюсь проделывать это очень быстро. В этот момент я подобен профессиональному фехтовальщику, который совершает глубокий выпад шпагой. Мне кажется, что в этом есть что-то эстетическое или романтическое, скорее всего, благородное. В сей момент, я боец. И я тут же кончаю прямо себе в штаны. Если нет, то помогаю себе другой рукой. Всё происходит очень быстро. Клейкая смазка на руке кажется мне кровью. После я кидаю ей на спину 20 евро и ухожу. Это единственная женщина, которая презирает меня. Она даже не может этого скрывать. Меня её презрение, однако, возбуждают. Хуже было, если бы она меня любила. Я бы на самом деле убил бы её. Или заставил бы убить себя саму. Раб тоже презирает своего хозяина, но покорно служит ему, и тот может сделать с ним, что угодно. Презирать кого-нибудь и быть его рабом – одно и тоже. Бакси, этого понять не дано. Довольно с неё того, что она еще вдобавок к своему презрению зарабатывает эти грязные бумажки. Ей не долго осталось; с таким запущенным и дряблым телом как у неё, особенно с этим пивным животом, который растет у неё не по дням, а по часам, она скоро и даром будет никому не нужна.

Но я слишком, слишком завишу от вида её голого тела, от её целлюлитной задницы, от этих потных оттеков в жирных складках, от её немытых и непричесанных волос. Её кудри между ног меня вообще страшат. Это женская часть тела обладает каким-то магическим действием на меня, она пугает меня. Если вульва так действует на всех мужчин, то я с удовольствием бы сделался женщиной, и сводил бы самцов с ума, делал бы их сумасшедшими. Мое предназначение, наверное, заключается в том, чтобы быть женщиной. Это чувство разламывает меня на две части. Мое тело – суть иллюзия и обман. Оно должно было быть женским телом, но произошла какая-то ошибка, какой-то грех, и мне досталось это ужасное мужское тело, с которым я не знаю, что и делать. Но вот то, что я понял необходимость моего тела что-то воспринимать в себя, даже потребность в этом на каком-то бессознательном уровне - истинная правда. Всё из-за недостаточности во мне женского, я слишком мужественен, и слишком - очень слишком - мужской. Женская физиология - физиология зла, которому нужна смерть, ощущение смерти, видимость смерти, ибо оно само смертно. Хотя к виду покойников я привыкнуть никак не могу. В кинотеатре на таких кадрах закрываю глаза, а не так давно мне пришлось по указанию шефа забирать из морга тело его умершей родственницы. Обычная кукла, уложенная в гроб, и разукрашенная всякими кружевными рюшками. Правда меня стошнило, закружилась голова, и, выбежав из кабинета, где стоял гроб, в коридор морга, я потерял сознание. Какая-то старуха в медицинском халате нашатырём привела меня в порядок.

Всё, кончено. Я уволился из конторы. Хотя, этот толстый индюк решил, что он меня выгнал. Ерунда! Если бы я сам к этому не стремился, работал и до сих пор бы. Скука! Брожу целыми днями по городу в поисках впечатлений. Думаю. Мои старики (дед и уже практически выжившая из ума старуха) отписали мне в наследство свой антикварный салон. Если у меня есть антикварный салон, то какого черта мне, спрашивается, делать в конторе. Я уже дней десять на свободе. Так до сих пор и не знаю чем заняться. Тоже скука. Я жду момента, когда старики мои умрут. Я хочу этого потому, что тогда я продам салон, и уеду в Канаду. Там меня никто не знает. Это хорошо. Лучшего и придумать нельзя. Но мне кажется, что старики будут жить еще долго. Зачем им все это нужно, ума не приложу. Дряхлые и немощные существа. Почему им не приходит мысль в голову прожить мало, но в полный рост! Нет, они скорее будут мучить и себя, и других. Знаю я, что у них на уме – покрепче связать меня с ними, этой злосчастной их конторкой. То-то они меня потчевали постоянно книгами. Писатели, фамилии, филология, размышления о добре и зле, великие исторические личности! Чушь! Что они понимают в добре и зле. Делитесь, отдавайте, помогайте – ересь. Я бы вокруг себя опустошил всё, создал бы нищету. Все живут для себя, все. Кому-то везет больше, кому-то меньше, а так все одно. Никто из них никогда не отблагодарит и не сделает доброго в ответ на доброе. Так зачем что-либо им давать? Я ничего и никому и никогда не отдам, и не дам. Пусть они хоть с голоду все подыхают.

Уничтожать их было бы делом вполне по мне. Всех еретиков на костры. Говорят «Преступление» - понимали бы они суть преступности. Преступление не столь страшно само по себе, а страшны его последствия. Преступление – это необходимость перехода одного состояния человека в другое. Лестница, состоящая из ступенек преступлений и греха, ведет нас в небо. Невежды думают, что совершить преступление – это пуще-прежнего. Ну, и пусть себе думают, идиоты. В преступлении все заложено; и планирование, и психология, и возможности уйти с места преступления, и другие запасные варианты, опять же, должны быть учтены – целая наука. Обывателю и незачем туда даже соваться. Для этого необходимо иметь предрасположение к совершению преступления. Когда я свершу преступление, тогда махом перескачу многие ступени; возвышусь и постигну то, чего им постигнуть не дано. Моё состояние сразу же изменится к лучшему. Ведь, как есть хорошее, так и есть лучшее, лучше хорошего…Я шел по бульвару Карла Маркса и смотрел людям прямо в глаза; они отводили взгляды в сторону. Я могу запросто убить любого их тех, которые попадаются мне на пути. Одна мадам даже с интересом посмотрела на мои штаны. Встретившись же с моим взглядом, покраснела и быстро отвернулась. Женщины всегда отводят взгляд в сторону от того, что их волнует, от того, что им интересно. Они никогда и никому не признаются в этом. Как и мужчины озабочены их вульвами, так же и они озабочены их членами.

Возле La Terraza я вновь отыскал Бакси. Все как обычно. Только вдруг я вставил ей в задний проход ладонь и сжал её кобчик. Она до того перепугалась, что испустила зловонный дух, и пронзительно закричала. Я весь покрылся холодным потом от чувства превосходства. От сильного возбуждения ноги мои ослабли, и я рухнул на стул.

- Маньяк, придурок, - кричала Бакси, стоя на кровати, уперев руки в свои толстые бока.

Она возвышалась надо мною как демон – мрачный, разлохмаченный, истерзанный - с горящими презрением глазами, с грудями, лежащими поверх её огромного брюха, с телом в буграх, которые походили на волны в море, Бакси производила на меня впечатление. Эта плоть, представшая перед глазами в таком мерзком виде, повергла меня в шок, который извлек уже мое тело по направлению к её материнскому логову. Я хотел припасть к нему как к живительной влаге, хотел всем телом своим влезть туда, в ту среду, которая выплюнула меня мерзким кровавым сгустком, в этот крысиный мир, но проститутка оттолкнула меня от себя. Она не позволила мне исчезнуть, испариться, пропасть, утонуть в материнских водах.

- Я накину тебе ещё десятку, - почему-то выдавилось из меня.

- Засунь себе её в задницу, извращенец, - ответила она, собирая свои вещи, и выскакивая из номера.

У меня не было сил её останавливать. Благо крики и скандалы в этом вшивом мотеле нормальное явление. На улице я несколько пришел в себя. Вокруг было темно и безлюдно. Кое-где проскакивали одинокие силуэты. На улице Климента, неподалеку от мотеля, я пристроился за женщиной и следовал постоянно за ней. Она несколько раз нервно оглядывалась назад. Походка её постоянно сбивалась. Обтянутые штанами широкие бедра, уже не двигали плавно её ягодицы, как это было до того, пока она меня не заметила, а уже нервно подкидывали их вверх, после отпускали их, и они просто падали вниз. Она прибавила шагу, и на площади Единства юркнула в первое, встретившееся ей кафе. Мне захотелось домой.

Возле моего дома, навстречу мне попался Алекс. Этот лымарь, как я его называю, весь проникся ко мне участием. Ухватился за мою руку, и смотря куда-то мне в макушку, что-то бормотал нечленораздельное. Он, наверное, не ожидал повстречаться со мною именно здесь и именно сейчас. Единственное, что меня обрадовало – это его заигрывание с моею рукою. Знал бы этот придурок, в каком месте она только что побывала, то помер бы на месте от своей брезгливости. Я ему тоже, что-то пробурчал в ответ, и мы расстались, пожелав друг другу спокойной ночи. Какие галантные мы джентльмены, если посмотреть на нас со стороны. Автоответчик прохрипел знакомым голосом деда. Старики пригласили меня на уикенд. Впрочем, как обычно. Дед, бабушка, дядя Грис со своей толстой тетей Мари, и я. Все те же старческие разговоры о погоде, о нравах и о национальной политике государства. Сдалась им эта национальная политика именно тогда, когда они уже на ладан дышат. Но все же стоит поехать, развеется, воздухом подышать, побыть подальше от всех этих людишек. У человека должно быть место, где он может спокойно все обдумать и взвесить.

Я не спал всю ночь. Мне снились урывками ужасные сны. Я постоянно просыпался. Онанизм не помогал мне заснуть. Хотя раньше он для меня был спасением от бессонницы, снятия стресса и избавления от кошмаров. Но этой ночью мне виделись одни кошмарные изуродованные трупы, огромная задница Бакси постоянно мне хотела что-то сказать, она шевелила своими ягодицами как будто губами. Я просыпался и смотрел в темноту, пока следующее помрачнение не наступало вновь. Мне чаще, чем раньше, потребна Бакси. Третью ночь я не сплю, и третий день ничего не ем, только пью воду, и не выхожу на улицу. Я вновь пошел к La Terraza. Она стояла как обычно на своем месте. Но только я подошел к ней, из мотеля вышел один из этих молодчиков, которые охраняют проституток, и ничего не говоря, отвесил мне две увесистые оплеухи. Потом он сказал мне, чтоб больше духу моего там не было. Схватил меня за шиворот пиджака, и пинками отогнал от мотеля.

Я убью его и Бакси. Я составлю список своих жертв, которых буду уничтожать. И это будет моя цель, и это будет моим смыслом. Войдя, в комнату, я в ужасе остановился возле своей кровати, на её краю на четвереньках стояла голая Бакси. «Пошла прочь!» - закричал я ей, и попытался скинуть проститутку с кровати. Руки мои скользнули по воздуху, и я упал на пол. Всю ночь я занимался составлением «черного списка». Получилось 16 фамилий, которых я знаю, и 16 я взял из телефонного справочника. Охранник Бакси идет вне списка. Один за каждый год моей жизни. Они обречены. Я инквизитор и моё имя на века останется в истории. Кто-то должен избавлять землю от напастей, которых она не достойна. Все они копошатся в навозной куче своих жизней. Все идет им не впрок. Им всего мало. Если им не суждено пользоваться тем, что они потребляют и чем они обладают, то должны быть те, которые избавят их от мучений, раз и навсегда.

Я еду на уикенд к старикам. Спустился в метро, под землю. Не могу находиться в гуще людей. Меня это раздражает. Я бы перестрелял их всех из пулемета. Было бы хорошо иметь побольше патронов. Я представляю себя стреляющим по живым мишеням с двух рук. Они падают, корчатся в муках, молят меня о пощаде, но мне чужда жалость. Никто не достоин моей жалости. Жалость унижает. Я не должен никого жалеть, не должен, не обязан и не имею права. И меня никто не обязан жалеть. Они все равно здесь, и их много, как и крыс под землей. Толкаются, не видят, куда идут, корчат свои мины так усердно как будто от этого что-то зависит.

Слепцы с открытыми и здоровыми глазами.

- Микки, дорогой, - говорила мне моя бабулька, - ты ужасно выглядишь. Что с тобою?

- Ничего. Дурная погода. А где дядя Грис и тетя Мари?

- Ты разве не знаешь!? – почему-то удивилась она. – С неделю уже, как они перебрались в Америку. Продали здесь всё, и уехали.

- Навсегда!? – пришла пора и мне удивляться.

- Да, навсегда. Так они хотят. Ты останешься у нас на весь уикенд?

- Думаю, что да.

- Очень хорошо.

Мы пообедали. Дед принес вина. Выпил, и его прорвало. Пришлось слушать его треп практически до самого вечера. Нет ничего хуже, как выслушивать фантазии великовозрастных детей. Лучше бы они помалкивали. Но, делать нечего, приходиться поддакивать и вникать.

Ночью я не мог никак заснуть. Опять, те же самые образы. Я ходил по комнате взад-вперед. Дядя Грис и тетя Мари уехали в Америку, Артуро сюда и вовсе не показывается, он наркоман его сюда не пустят вообще, мать с отцом в Англии, тоже редко дают о себе знать, живут своею жизнью, а со стариками только один я и мучаюсь. Никому нет дела до них. Попытался заснуть. Привиделся смеющийся дед. Он мне показывал фигу, и говорил, что они меня надули как идиота. Я вновь проснулся. Почему-то вспотел. Решил пойти посмотреть, как там старики. Они спокойно спали. Зачем-то на столике в их спальне лежал молоток. Вдруг, резко у деда открылись глаза. Это произошло так неожиданно для меня, меня накрыл ужас. Да, я испугался. Среди темноты – эти жуткие глаза, две белых точки, светящихся точки, отражающие какой-то осязательный свет прямо внутрь меня. Я ненавижу свет, мне ненавистно ощущение света, он убивает меня изнутри, я не хочу умирать…Что-то ёкнуло там, во мне, и я ударил по этим страшным источникам света молотком. Потом еще несколько раз ударил по разным местам кровати. Не понятно куда. Постель вся была липкой слизью, которая бросилась мне в лицо. Меня вырвало. Я кинулся бежать.

Мне неизвестно, сколько я бежал и куда. Но, пробежав парк, я выскочил прямо на освещенную заправку. Свет ослепил меня. Я хотел было увернуться от него, и не успел. Они набросились на меня со всех сторон, отовсюду. Куча крыс, все скопом, мерзкие твари. Сколько их было, я не помню. Они кричали, что я убийца, потому что весь в крови, выламывали мне руки, били по голове и куда-то тащили…моё сознание потухло, дальше всё, ничего нельзя сказать.