Саша Ройтман

Саша Ройтман высморкался в какую-то тряпку. Это оказались его трусы. Диссертация не клеилась. Научный руководитель желал, чтобы Саша мыслил или хотя бы делал вид, что мыслит самостоятельно. Саша пытался. Но ему мешали многие причины. В их числе были прелести жизни в коммунальной квартире, нервная мама и ночная работа на «Скорой».
А еще Саша Ройтман двадцать четыре часа в сутки усмирял собственные половые инстинкты. Жизнь его была грустна, как лекция по урологии.
Ему было очень странно узнать, что он еврей. Жил он, жил – и вдруг узнал о себе такую удивительную вещь. Он – еврей? Странно это было. Он особенный. Никто его не ругает ни за глаза, ни в глаза, геноцида евреев давно нет, но он чувствует взгляды, прикасающиеся к нему с осторожностью. Выяснив, что в его роду совсем не было русских – одни поляки и евреи, Саша приуныл. Потом решил плюнуть.
Эти скрипы за стеной. Эти шорохи за дверью. Он слушал их, как Мандельштам в своем «Ленинграде». На обоях растеклось синеватое пятно, оставшееся после какого-то не самого удачного опыта. На подоконнике умирала фиалка, в горшок с которой Саша сливал что ни попадя.
Саша читал о Кориолане. Кориолан был предателем, овеянным порочным великолепием. Уроки истории рассказали о нем слишком мало, Шекспир – много, но с ошибками; пальму первенства Саша отдавал Плутарху. Старый грек писал даже о преступлениях гениев так, словно это были подвиги. Саше еще нравился Сулла – рыжий безнравственный бог с тяжелым взглядом, меняющий белоснежную тогу на ослепительный доспех. Сулла охотился на людей. Кориолан мстил. Саша наслаждался.
Саша не хотел быть сильным. Его заставили.
Умер отец. Саша снова не хотел быть сильным. Его снова заставили. Он должен был стать главой семьи. Еще надо было привыкнуть к мысли о том, что папа больше не будет читать лекции по физиологии в теплом желтом свете аудитории.
Пришлось бросить книгу о Кориолане и заняться делом. Несмотря на дикое желание всю жизнь заниматься римлянами, пришлось поступить на медфак, где еще пока были связи. Единственное, что утешало – латынь.
На втором курсе группу отправили в анатомический театр. Все неаппетитные студенческие байки, сложенные об этом заведении, оказались даже не правдой, а сильно смягченной правдой. Но – прошло два месяца, и они уже пили там кофе из пластиковых стаканчиков и жевали пирожки. С рисом.
 Пару раз Саша сходил в общежитие. Там вакхически развлекались иногородние студенты. Их тянуло к знаниям. Они на практике исследовали физиологию. Они танцевали дикие танцы в голом виде. Они были первобытны.
Вовлекли и Сашу. Не в пляски, конечно, а в физиологические опыты. Он через неделю дезертировал. Нельзя сказать, что ему резко не нравился этот вид деятельности; но это было слишком негигиенично.
Тело не представляло для них никакой тайны: кости, мышцы, ткани, реакции. Их куда больше интересовали извращения вроде анекдотов о гречневой каше и двух пальцах профессора. Римские императоры обзавидовались бы полету их фантазии. А скромный предатель Кориолан умер бы от смущения.
Они читали Фрейда и плевались в него. Пили вино, коньяк, разбавленный спирт; пиво было не в почете. Саша с Кориоланом плохо вписывались в компанию. Но учились они хорошо. Очень хорошо – так, что до аспирантуры докатились.

Саша вздохнул и оглядел свою комнату. Со стены на него смотрела Мэрилин Монро – дань увлечению старым голливудским кино. Саша остановил взгляд на ее крупных губах, на неестественно-золотых волосах, и инстинкты взыграли еще пуще.
Перед ним стояла наполовину опустошенная бутылка густо-красного вина. Лил весенний дождь. Он колотил по крыше изо всех сил. Вынести такое, сидя в полутемной комнате, было трудно. Потому из дома Саша дезертировал.
– Я за докторской, – сообщил он матери.
– Диссертацией?
– Колбасой.

«Камелия», как всегда в воскресенье, была переполнена, но Саша выискал себе место и принялся заказывать все подряд. Саша пил довольно редко, поэтому делать этого не умел, и уже минут через двадцать обслуживавший его официант превратился в сатира.
Реальность была где-то очень далеко. Коньяк гулял где-то в голове. В голове почему-то вертелись отрывки из подзабытой рок-оперы «Юнона и Авось». Если бы было настроение, Саша расхохотался бы над парочкой, сидевшей за соседним столиком. Они листали журнал «Жених и невеста». Саша краем глаза заметил заявку, которую они заполняли: «Требуется ли Вам помощь в выборе нижнего белья?», и все-таки расхохотался, скорее даже, заржал. Все равно страшные оба, тут уж никакая помощь в выборе нижнего белья ничего не изменит, подумал Саша. Девушка примерно раз в десять минут вставала и прогуливалась до стойки, пытаясь демонстрировать свои ноги; ее молодой человек следил за этими манипуляциями мутным от глинтвейна взглядом.
За другим столиком обитала рыжая девушка. Одета она была как Вивьен Ли – черный в тонкую полоску костюм. На пальцах – кольца с огромными искрящимися в дожде и вине топазами.
Порядком напившийся Саша, пошатываясь, побрел к ней. Но не успел он сделать трех шагов, как заиграли медленный танец. «Юнона и Авось», надо же, подумал Саша и неловко поклонился девушке. Наступая на ноги всем подряд, они протанцевали минуты три.
– Да, – сказал Саша, не зная, что бы еще из себя выдавить.
– Да, согласилась она и сразу предложила: – Давай убежим.
– Убежим – куда?
– Куда угодно. Ну же! Ведь дождь, и делать все равно больше нечего.
– Я… завтра… кандидатский минимум…
– Плевать на минимум! – решительно сказала она, убирая волосы под капюшон плаща.

Они встали, открыли дверь и ушли в дождь.