Баба Тося

 Гришка гладил пальцами холодное заиндевевшее оконное стекло, оставляя на нём влажные овальные, чуть синеватые отпечатки. Слёзы текли по щекам, подбородку, капали на подоконник. В голове как-то гудело, а во рту пересохло. Сглатывая слюну, он давился рыданиями, громко икал и тихонько поскуливал. Захотелось есть, но есть было нечего. И незачем. Как может он сейчас думать о еде, когда умер его лучший друг, умерла его мама!

 Умирала она мучительно. После тяжёлой болезни ещё две недели лежала она, то и дело теряя сознание, в бреду молясь и плача, хрипя и кашляя кровью. За две недели прежде энергичная, полная женщина в самом своём расцвете, по-настоящему красивая вдруг превратилась в безжизненное тело, истощённое и измученное предчувствием смерти. Черты её лица с каждым днём изменялись и старились. Нос криво изогнулся, подбородок заострился, кожа под глазами, на щеках, на шее сморщилась, приняв синеватый оттенок, губы потеряли свой цвет и блеск и пожелтели, слившись с цветом кожи, брови от постоянного напряжения собрались на переносице и затянули лоб безобразной морщинистой сеткой, волосы почте все выпали, а те, что остались, космами разметались по подушке, побелели и всё пугали Гришку сероватым своим оттенком. А глаза – они изменились больше всего: в них был страх, было отчаяние, была боль, тоска. Такой видел свою милую мамочку Гриша, когда сидел на табурете возле её кровати. Он не верил, что эта старуха перед ним – корчащаяся в предсмертных муках – его мама. Ему хотелось бежать от этого кошмара, потому что и во сне приходила она к нему косматая, с чёрными впадинами вместо глаз, а из под рубашки её торчали сухие скелетные кости конечностей. В холодном поту просыпался Гришка и плакал. Он боялся, что мама умрёт, в то же время ему было уже всё равно: эта на его мать ничем не походила. Врач сказал, что она умрёт и очень скоро, что лучше всего обеспечить в доме полный покой. Но как можно быть спокойным, когда человек умирает! Гришка сидел в комнате матери, держал её за руку. Шершавые пальцы её были еле тёплыми. Она лежала, закрыв глаза, изредка шевеля губами. Иногда приезжала сестра с мужем. Он стоял у двери, поглядывая на часы с массивной золотой цепочкой, а она, причитая, громко всхлипывая, не жалея слёз, сидя на коленях у кровати матери, гладила её ноги и говорила: «Ах, не умирай, мамочка!», а потом обращалась к Гришке: «Бедный ты, сиротинушка!». Потом, шурша платьем, поднималась с колен, поцеловав маму в лоб, перекрестив, сунув Гришке в руки шоколадную конфету, удалялась с мужем под ручку. Мама была в беспамятстве, а Гришка всё плакал, сжимая в пальцах конфету. Шоколад таял в его горячих ладошках, прилипал и пачкал руки. Хотелось конфету выбросить. Не нужно Гришке сестриных подачек! Мать тяжело вздыхала и Гришка испуганно замолкал. Тихо в комнате. Страшно.

 Утром этого дня маму хоронили. Гришку не взяли на кладбище. Он и не просился. Он стоял у окна, плакал и тихонько молился, чтобы Бог взял маму на небо. Потом взрослые пришли и, горестно вздыхая, уселись за стол. Баба Тося суетилась возле печки, подметая пол подолом юбки, то и дело переставляя горшки с места на место. Тряслись у бабы Тоси руки, сухие, костлявые. Скоро баба Тося тоже помрёт. Гришка следил за ней, вспоминая, как мамочка его также вот двигала горшки, её добрые, мягкие руки. Где сейчас его мамочка? В землю зарыли? У бабы Тоси тряслась повязанная чёрным платком голова. Гришке неприятно было на неё смотреть и он отправился на улицу. На дворе дуло. Гришкин тулупчик ничуть его не согревал. Две пуговицы из четырёх оторваны, рукава коротки, да и прорех не счесть. Гришка, поёжившись, присел на завалинку возле дома, занесённую снегом. К нему подбежал Грач – старый дворовой пёс. Скуля, размахивая хвостом, припадая на передние лапы, Грач танцевал перед Гришкой, демонстрируя свои облезлые бока. Грач был грозой всех собак в округе. В боях лишился он пуда шерсти, ухо порвано, к тому же Грач хромал на левую заднюю ногу. Он был зол на всех, кусался и рычал, и только одного Гришку любил и считал своим другом. Гришка ценил дружбу Грача и каждый день выходил во двор поиграть с ним, но сегодня, как ни старался Грач раззадорить его, Гришка сидел, совершенно не обращая на него внимания., иногда вздыхал. И Грач, поняв, что с другом случилась беда, успокоился и лёг на снег возле Гришки, заглядывая в глаза и тихонько скуля. «Грач старый. Он тоже скоро умрёт»,- подумал Гришка и, погладив его по голове, вернулся в дом, пробрался в свою комнатёнку, забрался под одеяло и снова заплакал. В окошко стучалась синица. Гришка слез с кровати и, открыв окно, кинул на подоконник синице горсть хлебных крошек. «А синицы тоже умирают. Их кошки едят»,- подумал Гришка и уставился на дерущихся синиц, которых налетела целая стая. Так он сидел долго-долго, глазея в окно, подкармливая голодных синиц. Уснул.

 Проснулся Гришка в своей кровати, накрытый стареньким одеялом, а сверху платком. Возле него сидела баба Тося и гладила трясущимися руками Гришкины волосы. «Что, милай, проснулся, головушка твоя бедовая? Ты полежи, милай, да не горюй, что мамка-то померла. Хорошо ей там, на неби-то. Мамка твоя хорошая была. Да, хорошая… Как в прошлом году захворала я, мамка-то твоя всё ходила ко мне, помереть-то мне не давала, а тут вот сама померла. И мне уж не долго осталось. Жизня-то у человека короткая. Не успеешь пожить-то, уж и помирать пора. А мамка твоя хорошая была. Ты родился когда, хворый родился, мамка тебя в город возила к докторам. Ай, ведь красавца вырастила, и помирать-то не страшно ей было, горемычной. А ведь и жизни-то хорошей ей не было. Папка-то твой бил её, ой, сильно бил! Придёт ко мне бывало: «Ты уж, баба Тося, за Гришкой-то пригляди, захворала я»,- говорит, а у самой всё лицо в кровь разбито. У, ирод! Мать-то твоя всё терпела. А как батька-то помер, вовсе о себе позабыла – всё о тебе заботилась, чтоб не захворал. В город на заработки ездила. Да сломала жизня-то её. А ведь молода ещё была. Шестой десяток шёл ей. А сестра-то твоя – уй, стерва! Заездила мать совсем: то сапожки ей новые, то серёжки, то отрез на платье. Мать-то и слова против не говорила, всё спину гнула. А как связалась-то сестра твоя с барином, мать-то свою бросила, в город с ним уехала, змеюка. Сегодня, Гриш, приехала она в платье шёлковом, барин-то ейный с тросточкой… Ой, милай, и натерпелась же маманька твоя. Да земля ей пухом пусть будет. Царствие ей небесное, мамочке твоей. Ты, сынок, поплачь маленько, да смоет беду-то слезами. А маманьке твоей в небесах хорошо. Потому как добрая она была. Господь, упокой душу её. И слёзы твои, милай, Богом благословенны, потому как о мамочке своей плачешь. Ну да пойду я. Распустила язык, старая. Пойду. С Богом. Спи-спи. Мамочка-то твоя с небес на тебя смотрит. Пусть радуется, что думаешь о ней. Ну, спи. Спи.» ушла баба Тося. Гришка лежал в тёплой кровати и смотрел в потолок. «Где-то там, высоко, там, в небе»,- думал Гришка. «Там мамочка моя смотрит на меня и снежком меня радует». За окном густыми белыми хлопьями кружился снег. Заснул Гришка. Синицы склёвывали оставшиеся крошки на подоконнике. Через месяц умерла баба Тося.
 
 Октябрь 2000