Только бы не меня...

Бог весть когда это было...

Костёр не может справиться с бревном, лижет кору и злится, что никак ему не добраться до нутра до тех пор, пока я не разделаюсь с дровами топором.
Но я не хочу вставать. Я хочу всё так же сидеть, скрестив ноги, всем своим существом, каждой своей струной внимать трескучей песне пламени. Хочу сжиматься в комок и наклоняться к костру, который норовит опалить мне брови и ресницы. Хочу протягивать к нему ладони и молиться на это тепло.
Ночью я - огнепоклонница.
Когда обрушится день, я точно так же протяну руки к солнцу и почувствую пальцами жар и свет.
Я молюсь солнцу?
И солнцу, и луне, и деревьям.
Я просто чту первозданное.

Мои веки тяжелеют, в моих ладонях прячется ночь, и хочется выть. То древнее сидит глубоко во мне, суеверный ужас, страх темноты просятся наружу. Я боюсь. Я стиснута лесами, мне поможет только утро.
Мечется пламя. Кусочек света - пять шагов вдоль и поперёк, а дальше ничего. Дальше только неизвестность. Кто-то глумится надо мной и являет призраков - листва шепчет их голосами, рваные тени и сполохи костра - их тела. Пляшут, вьются, корчатся то ли в утешение мне, то ли в упрёк.
Я не знаю, сколько вечностей тянется полночь. Одну или сто - мне едино. Я раскачиваюсь, как маятник , из стороны в сторону, и шепчу искусанными, бескровными губами единственную молитву: "Только не меня, только не меня, только...".
Луна кажет свой лик, но я не могу её рассмотреть: я не хочу запрокидывать голову и обнажать глотку. Я и так знаю, что сейчас творится в небесах - тучи набегают на потёртое серебро ночного светила, но расступаются, не выдержав натиска полнолуния, и становится видно лунный венец. Сияние его - гало, яркое кольцо как защитный круг. Но полную луну никто не обидит.

Лицом я чувствую лёгкий ветерок, как если бы кто-то дул на меня. В хор ночных звуков подмешивается ещё один - чья-то нелёгкая поступь. Шуршит трава, трещат сухие веточки. Я закусываю зубами рукав и зарекаюсь кричать, мне кажется, что на этот сдавленный крик сбегутся и слетятся все жители ночного леса.
Но кто-то ходит в темноте, там, куда не хочет дотянуться свет моего костерка. Я успокаиваю своё мятущееся сознание: блазнится, кажется, не бойся... Но разум не властен над сердцем и телом, рука выхватывает из костра тлеющую головёшку и порывается очертить круг.
Мнится, мерещится - вот сейчас заухает-захрипит человечьим голосом кто-то неведомый, пойдёт по лесу, щекоча ему макушку и пригибая деревья чуть не к земле, затопает ногами и засвистит протяжно, с переливами. Зазвенят где-то, в чаще колокольцы Его тройки черногривых коней...
И шагнёт в круг света Хранитель гор и ущелий, посмотрит строго сверху вниз и начнёт спрашивать: не обижала ли деревья, не ломала ли ветви без нужды? Посмотрит на костёр, нахмурится и потребует ответа: хворост ли горит?
Хворост, господине... Сама прилежно собирала.
Но не звенят в чаще, средь бурелома бубенцы, не хочет являть себя моему взору лесной хранитель.

Я истерзана суеверным страхом. Истощение духа столь же несносно, сколь и истощение тела. Тушу костёр. На небе гаснут звёзды, оно светлеет, и с этим первым приветом Зори я иду спать. Со спокойной и необременённой душой. Никто не тронет меня после третьих петухов; меня уже не коснётся Морриган, дух, коему так любо по ночам топтать спящих путников.
Утро врывается в мою жизнь и приносит мир.
Свет пробивается сквозь листву дремучего ночью леса. Но я этого не вижу. Я сплю.
Мне спокойно и тепло.
Я не крикнула.
Я живу.

Серебряные монеты летели бы к моим ногам, если б взялась я петь песню ночного страха тем, кто не только слышит, но и слушает.
И кто-нибудь другой будет сидеть в полночном лесу, повторяя еле слышно: "Только бы не меня..."